Я-другой вскочил. Кум замертво свалился на земляной убитый пол, разбив лоб об кованный медью угол ларя. - Что с ним? - Разрыв сердечной мышцы. Обширный атеросклероз, усугубленный событиями прошедшего дня... - Я бы... - мой голос сорвался и я покашлял. - Я бы хотел... Похоронить его? На дворе ночь... - Убрать его за дверь пока, - Я покраснел... А потом... - Я хочу просмотреть его вещи, - сказал я твердо, и ларь раскрылся передо мною. * * * * * * * * * Дон изогнулся, насколько позволяла спинка, вытянул руки и коснулся стены позади себя. В тот же миг (ну конечно! ) кто-то рванул дверь, и Дон поспешно принял положение, более приличествующее дежурному системному оператору, только-только заступившему в наряд. И снова расслабился. Это был Торовски собственной персоной, старина Джошуа Пейн Торовски-младший, воротник черной водолазки ровно обхватывает его крепкую шею, серый пиджак задраен на все пуговицы, а стекла старомодных очков в толстой пластиковой оправе так и сверкают. Его отработанная улыбка приоткрывала рот чуть-чуть, рукопожатие было, как всегда, коротко и твердо. Присаживаясь в кресло обратно, Дон украдкой глянул на живот. Ну так и есть - пуговица расстегнулась. - Ну что, старый козел, - совершенно в своем стиле начал Торовски, поворачиваясь туда-сюда на стуле перед терминалом, - Даже не загорел за полмесяца? - Невада не Флорида! - огрызнулся Дон, под защитой высокого стола копаясь с пуговицей на рубашке. - Там работать надо... - А одно другому не помеха, - Торовски играючи, не надевая сенсорный шлем, прошелся одним пальцем по световой панели пульта, и карта на экране изменилась. - В свое время, лет семь назад, - заговорил он снова, резко и отчетливо, поворачиваясь к экрану и спиной к Дону и разворачиваясь сызнова. - нас троих - меня, рыжего Торнгалла и Юджина из отдела освоения - тоже послали в тамошний центр. Нашего филиала там еще не было, всем заправляли ребята из "Рино энтерпрайзиз"... И один малый из Ар И, Икибати, но все его Майком звали, так вот, мы вчетвером с этим малым двадцать дней только этим и занимались... - Торовски употребил непечатное выражение, опять повернулся к экрану и, словно не глядя, побарабанил пальцами по панели. Пробежал текст сообщений, но Торовски уже опять сидел лицом к Дону. - Как его хватило на вас троих? - выпалил тот в один дух, радуясь внезапно пришедшей этой незамысловатой шуточке. Торовски поморщился, но глаза его смеялись, и привычно поползли кверху уголки губ. - Вы пошляк, молодой человек, - внушительно сказал он. - Что же до Икибати, то на двадцатый день только он был бодр и свеж, как петух в воскресное утро. Торнгалл менял баб через день и отделался нервным тиком, папаша Юджин потом прорву денег скормил психоаналитикам... - Он замолчал. - А ты, Джош? - спросил Дон ему в спину, не выдержав паузы. - Ну, что я? Что со мной сделается? Мой девиз - умеренность во всем, aurea mediocrita. Зубрил Горация, нет? - Он ткнул в красный огонек в правом углу панели, и экран очистился от сообщений. И на нем родились волны, и белые скалы вдали, и шальная чайка низко пронеслась над водою, словно влетев на мгновение в тесную комнатенку без окон, освещенную дьявольским белым светом гудевших трубок на потолке. - Эй, Джош, поосторожнее, это не мой участок! - Ну так вот, была там одна мулаточка из технического обеспечения, которая по вечерам в варьете подрабатывала... - Торовски безошибочно провел операцию перехода, и на экран вернулась карта. Дон, приподнявшись, быстро окинул ее взглядом. Все, порядок! - ... и когда мы ее там впервые увидели, и Майк талдычил, что мол она это, а мы с ним поспорили и проспо... Дверь отворилась. - Хай, Дон! Здравствуйте, сэр! - Донован, стажер из сектора Торовски. - Хай, Ральф! Проблемы? - Да. Клановец на моем участке. - С чего ты взял? - Полчаса назад, сэр, был неприятный звонок. Один наш заграничный абонент. Его убил какой-то вооруженный всадник, который работал на автомате. В Магоберских лесах, в номинальных пределах владений барона Горн-и-Фаулер. Когда я заступил на дежурство, мне это сообщение передали, я с ним связался еще раз... - Стоп! Что за бред? А с чего ты взял, что это был клановец? - М-мм, сэр, в инструкции, в третьем томе, указано, что на автомате... - Да ну, ладно, так ты позвонил тому, которого убили и... - Да, сэр, я с ним связался по спутнику, и он... - Так какого лешего ты торчишь здесь, Донован? - Торовски повысил голос. - Ты на дежурстве, а не я. У тебя нарушитель на участке. Ты его локализуешь, обезвреживаешь, всю информацию заносишь в первую базу. И все! - Сэр, он Белый! Дон удивленно посмотрел на Донована поверх журнала. - Кто Белый-то? - нетерпеливо спросил Торовски, поджав короткие ноги и делая полный оборот вокруг оси. - Клановец! Торовски и Дон непроизвольно одновременно взглянули сперва на стажера, потом друг на друга, и Дон покрутил пальцем у виска. - Ага, Белый. Ты совсем ку-ку, парень? - строго осведомился Торовски, снимая очки. Без них его лицо показалось непривычно голым. Он протер стекла, и без того сверкающие. - Или он нас разыгрывает, Дон? Дон хмыкнул и перелистнул страницу. - Ложный вызов, - проворчал он вполголоса. - Ладно, не бери в голову, малыш, - внезапно смягчился Торовски, и даже не добавил как обычно "а бери в рот". - Я этим сам займусь, попозже. Ральф еще раз смущенно улыбнулся, неловко кивнул и исчез поспешно. Дон снова хмыкнул. - Ты посмотри, что пишут! Торовски нехотя оторвался от телевизора и перегнулся через стол. Дон показывал на блестящий глянцевый разворот, четверть которого - и не меньше - занимала шикарная эмблема их конторы. Золотая корона с лучистыми рубинами, развитая лазурная лента, белые буквы "Мадж" и "тик". - А... курсы... - Да ты послушай! Так... Увлекательный мир приключений... для детей и родителей... Ну, прочая лабуда... Вот. " Свои услуги предлагает Фу Тян-Хоа, the witty winner of four Majestic Grand Prizes... так... во! Древнее знание Востока... ага, у нас, да?.. гарантировано овладение призом Маджестик за два года целенаправленной... полное описание примет и знамений на пути к Чаше... но путь опасен... хм-м... научный подход... " Эк как его! Я улетаю! Джош, и это печатают! - Вдобавок еще и читают! Такие вот, как ты! Слушай, Дон, если честно, я уверен, что мы с тобой говорим о разном. Что тебе не нравится-то? Дон воззрился на приятеля. - Так ясно же! Тьма несообразностей! - Угу! И первая?.. - Ну - древнее знание Востока. Этот аутсайдер заврался вконец! - Может и нет. Но это вопрос другой. А первая - и главная - нелепица - четыре Больших Приза у этого типа. За эти тринадцать лет сколько, по-твоему, Больших Призов пришлось отдать игрокам? - Ну, этого точно никто не говорит... Но если покопаться в архивах... - Три! Всего три! И больше никому он не достанется - во веки веков! - Да ну! - Ты меня слушай! - Джош присел на стол, боком к Дону, болтая короткой ногой. - Старый Руфус был гений. Именно так. И вовсе не полоумный маньяк, ты, конечно, читал все сказки для пользователей идея была подхвачена, и под руководством профессора Каббера... за три года... Вранье. Не маши руками, дует. Ты знаешь, что Руфус пятнадцать лет читал курс системной топологии в Токийском университете? Не слышал? И не веришь? А если я тебе скажу, что семьдесят процентов модулей "Чаши" для нас закрыты до сих пор? Не веришь... А ведь над этим и бьется сколько уж лет лаборатория Каббера... Да вот. Прости меня, Дон, ты второй год на фирме, кому-то надо наконец открыть тебе глаза. А я к тебе давно присматриваюсь. Есть мнение рекомендовать тебя в клуб "Инвестигейтор". - Спасибо, Джош, - Дон ошарашенно потер стриженый затылок. Чудеса! - Слушай дальше, козлик! О Больших Призах. Всякое большое дело начинается с большой приманки. Первые два приза ушли в год основания игры. Об этом на весь мир трубили. И кому они достались, ты знаешь... наверное. - Ну да. Какой-то художник. И коммивояжер... из Огайо. Верно? - Так, черт возьми! А третий был школьником из Луисвилля! Не слыхал? Так я тебе расскажу! Участие в прибылях было слишком жирно даже тогда. И третий случай за три месяца - чересчур даже для старой доброй теории вероятностей. Решили оспорить права третьего кандидата. Договорились с родителями. Все полюбовно кончалось. Но он успел войти в игру, стервец... В общем, когда наш спикер вошел в контакт с Монастырем Света, те уже знали, как надули их избранника. Я дублировал спикера. они встретились за пределами монастыря, светлый Перон и наш, Энтон Блаунт. Я видел их издали, но слышал все. Скверное было положение, ох какое паршивое... Ты знаешь, какие гарантии обещаны победителю. - Программа самоуничтожения? Тоже блеф. - Это серьезно. И страшно, дружище. Перон все знал и лучше нас понимал, чем все кончится. Он умолял спикера не рушить уговор. Но ведь решал-то не Энтони. Ему были даны четкие указания. Они так и не договорили... Энтони почувствовал это раньше всех. Он что-то замычал и начал срывать с головы застегнутый шлем. А потом мы видели, как с неба посыпались огромные черные монолиты. Они не падали, а медленно опускались вниз, этак непрерывно и непреклонно, и вписывались в каждую складку местности, и на глазах заполнили ущелье и долины на юге, и везде, везде - только черные глыбы с неба. Джош перевел дух. Никогда его Дон таким не видел. Джош поднял на него глаза, тусклые и тоскливые. - Повезло нам тогда. Потеряли восемнадцать процентов полигона со всеми параферналиями. Системные блоки уцелели все. Вовремя изолировали Страну Света. - Это... черная стена за морем... в третьем секторе? - Да. Там остался Монастырь Света, погребенный, и теперь мы не знаем, кто в Игре явно представляет ее миропорядок. Может быть и никто. Хотя вряд ли... А так все обошлось. Вот только семеро игроков с ума соскочили. И Блаунт тоже, вот кого жалко-то... Через два дня после катастрофы, все системщики еще рыскали по Игре и прикидывали, что уцелело, а что нет, группа Джонсона объявила, что они идентифицировали модуль, конструировавший само понятие Большого Приза. Тут же демонтировали его связи и стерли из памяти. На удивление легко оказалось... Я до сих пор думаю... - То-есть ты хочешь сказать... И Большой Приз, и Чаша - такой же обман... - А вот этого я не говорил, не надо! Единственное, что я знаю наверняка - Чаша Грааля существует! И если совет директоров не передаст контрольный пакет тому, кто ее отыщет, Игра кончится. Навсегда. Для всех. И наша главная задача - не выпустить Чашу в чужие руки. А нарушители правил - вздор, сказки... А клановцы... - просто конкуренты, понимаешь, и гоняются за той же добычей, только не поодиночке, а скопом, Кланом... - И ты так спокойно о них говоришь? Это же мафия! - Да не повязаны они с мафией, будь проще! Вот я о Джонсоне говорил... - Это человек Каббера, Ричард Ли Джонсон? - Так вот, он - клановец. И что ты на это скажешь? - А Руфус - гений? - Да! А Каббер - тупица! Может, он и специалист по системам волоконной связи, но сейчас занимает чужое место и держится за него всеми четырьмя. - Чем держится? - не понял Дон, и Джош со вкусом повторил, Всеми четырьмя! Лапами. Ну, пойду я... Дон машинально хлопнул по протянутой ладони. Торовски помедлил, покачался на ногах, переступая с носков на пятки, повернулся к двери. Он медлил. Его беспокоило молчание Дона. Он обернулся, уже прикрывая за собой дверь. Дон смотрел на него пристально, не моргая, его искусственный глаз чуть косил. Торовски ждал. - Джош, - сказал Дон неуверенно, - Я все понял. Ты меня проверял? Торовски легко вздохнул. - Ты, Дональд, угрюмый и подозрительный субъект. К тому же тугодум и тайный развратник. Но чем-то ты мне, коллега, симпатичен. Я сам такой. В ту пятницу будет заседание совета, постарайся уж сэкономить на девках полсотни на вступительный взнос. Или мальчики твоя слабость? - Моя слабость - слюнявые сатиры вроде тебя, - шутливо рявкнул Дон и закашлялся. Торовски подмигнул ему на прощание и быстро пошел к лифтам. В кабинете он первым долгом нажал кнопку Ричарда Ли Джонсона, доктора философии. - Ли? Торовски здесь. Я узнал код допуска в двенадцатый сектор на май месяц. Готов? Два ключа - Нортгейт - два ключа - четырнадцать... Как? Это уж мое дело, голубчик. Скажем так - косвенно... Как твое драгоценное? Так, а Алиса с малышом?.. Вот, вот, это и есть самое главное. Поцелуй ее от меня... Сам знаешь куда, не маленький... - и сразу, без перехода - А если твои ребята еще сунутся в мой сектор, то я тебе обещаю большой скандал и тихую разборку. Именно в такой последовательности... И кое-что от меня лично, на память. Я понимаю, что говорю... Нет, нет, нет, не благодари! Мы же... мы же с тобой друзья, Ли... Эт-то хорошо, это от-лич-но! До связи, мой генерал! - И хрипло каркнул своему отражению в погасшем дисплее Пся крев! А потом переключился на белого клановца, залетевшего неведомо откуда в Магоберские леса, во владения призрачного барона Горн-и-Фаулер. * * * * * * * * * Я почти ощутил, как тяжело подалась крышка. Пальцы скользили по плоскому, а ногтями такую тяжесть не подцепишь. Крышка откинулась, тут же начались чудеса. "Не буди волка! " - внятно, с угрозой раздалось в хижине. Сквозняк прошелся по полу, на миг раздув огонь в очаге, и словно издалека донес до моего слуха продолжительный вой, оборвавшийся на нестерпимо низком басовом переходе. Несомненно, в натуре такой фокус был бы очень эффектен. Даже у меня, по сю сторону экрана, вырвался бесплотный утробный выдох "Оооо". Это чувство первобытного ужаса знакомо всем. Живот поджимается, и мурашки охватывают затылок. Но любопытство и здравый смысл, эти костыли человека на пути в неведомое, снова овладели мною. Содержимое ларя на первый взгляд ничем не привлекало. Нехитрые пожитки средневековья. Негодный хлам. Аккуратно свернутая, латаная одежда, деревянные миски и чашки, какие-то мешочки, и тощие, и пузатые... Из-под грубо выделанного овчинного тулупчика высовывалась засохшая ветка-рогулька. "Палка о трех концах", - я скептически поджал губы, - "А почему же он такой тяжелый? " - А что под одеждой? - Вы хотите увидеть, что лежит в сундуке? - Да! Я-другой погрузил обе руки в сундук по локоть, нащупывая проход среди ворохов материи, и без особых усилий, одним рывком выгреб верхний слой барахла наружу и через край на пол. Стукнулась деревянная утварь о камни очага, чашки раскатились по полу какая куда... Я замер, восхищенный. Я смотрел прямо в свое неверное, мерцавшее отражение в громадном золотом овальном зеркале с узорами и объемными фигурками на раме. Тускло отсвечивали густо-красные рубины, посылая мгновенные всполохи. Будто вся хижина наполнилась сиянием царственного металла и цветными искрами. Ларь скрывал княжеские сокровища. В голове моей трепыхнулась нечаянная мысль: уж не разбойничье ли это достояние, копившееся десятилетиями грабежа. Я перебирал взглядом кубки, шкатулки, перстни и тяжелые даже на вид золотые (ну разумеется - какие ж еще? ) монеты, толстая жемчужная нить, свернувшаяся подобно удаву в широкой чаше... Жемчуг отливал розовым в лучах, отражаемых червонной поверхностью. Нешлифованные самоцветы облепили рукоять и ножны маленького кинжала, вроде как моллюски на киле запущенной шкуны. Я поймал вдруг себя на том, что шепчу сухими губами: - Черт возьми, черт возьми... - Что это? - Ложные богатства Кума Гараканского. - Как это ложные? - Призваны отвлекать злоумышленников от главных его сокровищ. - Это тряпье? Сложенный вчетверо плащ развернулся на полу и показывал корешок толстой черной книги... Кончик рогульки высовывается. Она, эта рогулька, цепляется за какой-то уголок моей памяти, но все без толку. Ветхий холст мешочка прорвался, и на свет проклюнулся тонкой сыпучей струйкой мелкий белый порошок. На соль похоже. И тут свершилось непонятное. Я не сказал ни слова, не шелохнулся, но я-другой на экране не торопясь наклонился, забрал в щепотку порошка и поднес к языку. Скривился, сплюнул и произнес уверенно: - Да нет, это не соль! И сразу, словно опомнившись, стряхнул белые пылинки. Ну вылитый я - сперва, не думая, лижу неизвестную - может, и ядовитую, - горечь, и только потом до меня доходит, что отравился-то я зря... Не успел я еще задать еще один дурацкий вопрос из цикла "Что это? ", как мой двойник отпрянул назад и опрокинул скамью. Было от чего. Оторвавшись от пальцев, порошок вспыхнул ярким пламенем. Малиновым. Почему-то мелькнуло, что такое пламя не может обжечь. Оно ненастоящее, холодное, колдовское... Пока у меня в голове мелькали всякие мысли, события разворачивались сами по себе. Из пламени, теперь больше смахивавшего теперь на клубы шоу-дыма в малиновом свете киношной аппаратуры, вниз хлынул поток мелких сверкающих зерен. Эти искристые камушки образовали уже горку, как в нижней половине песочных часов, а сверху все струилась их россыпь. Мой двойник вконец зарвался. Он сунул руку прямо в трепетание малиновых пятен в футе от моего (вернее, его! ) носа. И не отдернул. Пламя оказалось холодным и заметно меркло. Водопад кристалликов иссяк. Для ослепленных глаз хижину заполнил мрак, углы потерялись, только горка граненых камушков светилась возле затухавшего очага. Я-другой переступил неловко через кучу барахла, каблук твердо уперся в неприметный плоский ящичек, укрытый в ней. Треснула хрупкая дощечка, и меня насторожил короткий, резко оборвавшийся свист. Я не сразу различил новое облачко, теперь выползавшее из рукава меховушки. Оно тоже светилось, лиловым и фиолетовым, в нем проскакивали желтые искры, и шерсть на меховушке встала дыбом. Но я-другой не заметил ничего дурного. Я-другой зачерпнул полную горсть прозрачных камушков и встряхнул на ладони, пропустил между пальцами, оставил в руке один, присмотрелся... Я молчал, но ситуация меня забавляла. Он вытащил из дорожной моей (или его) сумки склянку толстого стекла с давешней целебной эссенцией. Догадался процарапать стекло, достойный наследник ломбардцев. Я отложил бесполезные наушники и принялся за остывшую яичницу. В телевизоре грохнуло. Тучка, разросшаяся в дальнем углу, стукнула яркой молнией в мои доспехи, которые были привалены к стенке. Двойник порывисто обернулся. Тучка опять коротко громыхнула и выпустила стайку светлых шаров, не крупнее яблока. Два из них столкнулись в воздухе, и еще одна мгновенная оранжевая вспышка разорвала сумрак. И снова грянул гром. - Чертов пиротехник, - завопил я, отброшенный под стол. Стол меня и защитил. Еще несколько взрывов раскатилось по хижине. Стены сотрясались, и - хуже того - по ним побежали огоньки. Я чуть не подавился, когда новый залп прогнул динамики. Рыцарь Ренато выказал себя молодцом хоть куда. Не суетясь сильно, он схватил в охапку свои вьюки и сверкавший панцирь и неуклюже, боком, протопал в сени, во двор, выпустил ношу из рук и поспешно вернулся. Внутри уже полыхало. Шаровые молнии лопались вовсю, рассыпая горячие искры, как от сварки. Оставалось лишь сгрести оставшиеся пожитки и бежать прочь, пока крыша не рухнула. Компьютер упрямо молчал. Я, на диво спокойный, заедал яичницу йогуртом. В кадре мелькнул в последний раз черный переплет... Поздно. Я оказался во дворе, причудливо расцвеченном мельтешением языков пламени. Бился и ржал перепуганный Гарольд, сбросив попону и вскидывая стреноженные ноги. Я-другой гладил его, успокаивал, а перед нами была навалена груда моего новехонького рыцарского снаряжения, и на самом верху лежал, надрывая мне душу, оплавленный и расколотый ровно горшок шлем мерлинумской брони с прокладкой из белого камня, с фиксацией забрала в трех положениях. Бирюзовая краска обгорела с него и покорежилась. Жалкое зрелище. Выбросить придется. В хижине не переставала частая пальба. Наконец с шумом осела крыша, подламывая прогоревшие бревна и балки, и тут же раздался взрыв небывалой силы, разметавший остатки дома во все стороны и осветивший напоследок высокие стволы сосен вокруг поляны. - Ложись! - заорал я себе-другому. Они - Гарольд и Ренато кувырком пронеслись сквозь густой малинник. Я невольно зажмурился. И снова распахнул глаза. Неожиданно авентюра оборвалась. Даже не перекинулся огонь на верхушки сосен, не побежал по траве и кустарнику. Ночь стояла ясная и свежая. Развалины хижины торчали черными изломами, и в лунном свете везде блистали лужи. Земля и трава были мокрые и скользкие. Ноги скользили по грязи, когда я вставал. Пролетел нечаянный ветерок, меня в теплой комнате пробрал беспричинный озноб. Поежился и сэр Ренато. - Ваши действия? Я влез в сбрую наушников. - Что это все значит? - Тайное искусство Кума Гараканского, - отрезал надменно компьютер, - Ваши действия? - Сейчас. Тело ныло, будто это я приходил в себя там, на поляне, обезображенной тайным искусством Кума Гараканского и моим явным легкомыслием. - Найти Гарольда. Вещи собрать. Что уцелело... Я и сам не верил. Скорей всего, Гарольд мается где-нибудь с переломанными ногами - ничего не попишешь, случайное событие. С минуту я горестно наблюдал за неловким копошением моего двойника на темной поляне. - Фактор времени один к десяти, - сказал я, когда он поскользнулся и упал на колено. Луна быстро плыла в светлом ореоле. Когда ее закрывал ствол, в том месте продолжало светиться четкое полукружие лучей, словно от фонаря за деревом. Красиво и загадочно. Однако следовало призвать компьютер к ответу. - Почему, - спросил я строго, - мой двойник работал сам по себе, я же им никак не управлял? - По мере того, как выявляются индивидуальные особенности игрока, - забубнил тот, - его фантом-носитель приобретает способность действовать в более самостоятельном режиме. Один из побочных эффектов обратной связи. - А другие эффекты? - Эффект фантомных ощущений, возможность прямого контакта с фантомом-носителем. - Ну и как мне с ним поговорить? - Пока не набралось достаточно данных для формирования матрицы личности. - Ты мне дашь знать, когда эта матрица сготовится? - Команда/вопрос некорректен. Прошу повторить другими словами. - Когда я смогу вступить в контакт с носителем-фантомом, подай звуковой сигнал. SOS по азбуке Морзе. Команда корректна? - Команда корректна. - Ну и ладушки. Помолчали. Мой фантом-носитель носился по поляне, быстро чертыхаясь на трех языках, отдавая, как и я, предпочтение испанскому. Гарольд оказался цел и невредим, но напуган, и Ренато без колебаний пустил в ход эссенцию черного клевера. На рассвете, холодном и гулком... * * * * * * * * * Интермедия. ----------- Странно. Сколько прожил я в этом мире, а не знал, что они называют пирамиду горой царя. И насколько мне известно, - а я немало постранствовал, уверяю вас, - ни один народ не строил гигантские пирамиды. Пустые мысли лезут в голову, когда надо сосредоточиться на одном, на главном. На старом воспоминании, отпечатке прошлого. Вы сидите втроем за низким столом черного дерева, на треугольном столе покоится хрустальная гора царя в пол-человеческого роста, и вы томительно пристально вглядываетесь в ее изменчивые глубины. Там клубятся разноцветные облака, распухают, съеживаются, быстрые прочерки, подобно метеорам в глухую августовскую ночь, мгновенным блеском белого огня понуждают вас щурить и жмурить глаза. "Ледоход на реке времени", - вплывает в твою голову, - "Откуда это? Да и непохоже ничуть! " Не похоже ни на что. Кроме, пожалуй, ворожбы Астании, ведьмы средних лет и рассудительного характера, которую ты вытащил из тюрьмы капитула всего-то два дня тому. - Похоже на сон наркомана, - говоришь ты вслух. Астания молчит. Молчит и тот, другой, только косится на тебя умными черными глазками. Птичий взгляд. Сорока... - Мастер Тим, мне много всякого рассказывали о твоем искусстве. На что же способен ты? - Если что и рассказывали, ваша милость, так только про это. - Да. Я хочу услышать теперь от тебя, что ты умеешь. - Милостивый господин барон, я готов изобразить любое живое существо, зверя, рыбу, дерево, и все, что вам заблагорассудится, так, что образ сей будет жить на холсте согласно натуре, способен будет вести себя в точном подобии своему оригиналу, и если это человек, то он заговорит с вами, а коли соловей - то запоет, но не сладостней, чем на самом деле, а ровно как если бы он сидел на ветке каштана в лунную ночь... - Ты складно обучен говорить, мастер. И если это человек... которая знала меня, а я... его, то он меня узнает? - Именно так, ваша милость, и если вы забудете нечто, что случилось с вами обоими, то он дивным образом напомнит вам позабытое. И щеки его будут горячи, и слезы солоны, а смех - звонок. - Коли так оно и есть... Скажи мне, а будет ли он знать, этот портрет, что он не настоящий, или, быть может, он и будет настоящий, оживет наяву? - Этого я не знаю, ваша милость, и вряд ли еще кто ответит на такой вопрос. Дед мой, славный живописец и великий мудрец, когда бы был жив... Нет, не знаю. - А если б ты написал... изобразил своего деда... и спросил его... ты не пробовал? Вспомни, вспомни, как исказилось его лицо. Он испугался так явственно. - Никогда. Никогда больше... только не близких... не людей. Они жалуются, плачут... - Но это так страшно, мастер, почему же ты вообще работаешь, почему ты пишешь для других? - Мой господин, я отдаю их заказчику... и я больше про них ничего не слышу. Но никто еще не присылал за мной стражу и не грозил расправой. Все довольны. - И ты спокоен? Ты умываешь руки? - Как можно умывать руки, ваша милость? Умывают лицо! Дерзость шута. И этот шут совершит невозможное? И я вижу, как тяжело далась ему и эта дерзость. Взгляд его замирает, колени подгибаются. Ты сумрачно растягиваешь губы в усмешке. - Ты. наверное, смелый человек, мастер Тим. Но ради краснобайства ты цепляешься к моим словам. А ведь я волен в твоей судьбе, жизни и смерти. Он вздрагивает. - Я известен королю Арфейскому и многим вельможам его двора. - Никто не посмеет ссориться со мной из-за презренного маляра, обладай ты и сотней таких секретов! - Неужто я прогневал вашу милость? - тихо говорит он и косится на тебя. Испуганные птичьи глаза. И ты опускаешь веки и устало произносишь, - Нет, мастер, нет. Ты нужен мне для дела. Но теперь для тебя только одна реальность. Тяжелое сопение мастера Тима. И мрак подвала. И переливы цветов в светящейся изнутри хрустальной пирамиде. Все. Абсолютная пустота. Он отметил с каким-то вялым сожалением, что ее образ за годы и годы ушел от него, как дым между пальцами. Еще удар судьбы. Щелчок по носу. Обидно и небольно... Нет, больно. Больно! Долгим эхом отозвалась боль под сердцем, и сердце разрослось в груди, его неровный трепет приобрел значимость, и его мысли устремились туда, в эту точку, в этот центр пульсирующей боли... - Это она? - промурлыкала Астания. Мастер Тим засопел и придвинулся ближе. Он не сразу узнал ее. Он понял, что это она, когда виски стиснули голову, и стало трудно дышать, и невероятная слабость тела, мгновенная потеря власти над ним... Это была она, в самом деле, там, в глубине голубого тумана. Она смеялась и сбегала по большому трапу от великанского, почти отвесного бока боинга в три ряда иллюминаторов. Боже, как он ненавидит самолеты! Она сбегала, легко скользя по гладким металлическим ступенькам, притормаживая подошвами кроссовок на их краях. Глаза затянуло влагой. Он нетерпеливо заморгал. Видение кануло в туман. Его клубы будто вырвались за пределы хрустальных граней и светились теперь сами по себе над их головами. - Ты видел ее, мастер Тим? - Да, господин. - Сколько времени уйдет на ее портрет? - Дайте мне двенадцать дней, господин барон, и я превзойду себя. - Не раньше? - Я не должен торопиться. - Ты прав. Астания. Астания! Астания заснула незаметно, чуть склонив голову набок. Утром десятого дня я восстал из постели, как из гроба. Страшная ночь прошла, вся из обрывков бреда и бессонницы. Но и во сне, и наяву я говорил с нею. Да, и терминал у него работал всю ночь, и был продолжением бреда, и в оконце монитора, которое изредка оказывалось в поле его воспаленного зрения, он видел себя же, бредущего по темной галерее. И луна, большая, незнакомая, мерно продвигалась вслед, прячась и вновь возникая в проемах между колонками. Как черны тени в сиянии твоем, о, богиня! Он застонал и испугался. Ему показалось, что руки отнялись. Да нет же. Он счастливчик. Уникум. Отделаться мертвыми ногами, упав с высоты восьми тысяч метров. Вы - здоровый человек. Занимайтесь физическими упражнениями, насколько это в ваших силах, и не поддавайтесь унынию. Вся жизнь впереди! Моя жизнь оборвалась на высоте восьми тысяч метров. С тех пор я живу на экране. Правая рука затекла, и я до изнеможения долго разминал ее левой, от плеча до кисти. Дивной красоты рассвет я встретил на верху башни, под деревянным навесом караулки. Ветер усиливался и трепал золотые перья солнца, которые медленно вздымались над ровной линией далекого леса. Узкие полосы облаков ряд за рядом взбирались круто ввысь от горизонта, и нижний край каждого ряда был ярко подсвечен, горел оранжевым, палево-золотым, багровым. Темно-синяя ночь расступалась, отлетала, гонимая ветром вдаль. Ветер выбивал слезы из глаз, изображение попеременно размывалось и возвращалось в фокус, но я не отводил взгляд. Тоска оставила меня в небесном ветреном просторе над моим миром, нераздельно прекрасным с высоты. Кто же различит отсюда дохлую собаку на обочине, болото, дуб, убитый молнией? Грязь мелка сверху. И день многое обещает с утра, с вершины дня. Я так давно не охотился. Я не ходил на плотах вниз по Бану. Я так и не удосужился отыскать затерянную крепость Орлиного Крыла в лесах на севере. Я забросил фотографию, а ведь пару раз мои подборки помещал "Нэшнл Джиогрэфик". Что стоит мне сейчас дотянуться до столика, до пульта? И навсегда со мною останется этот рассвет, холодный и гулкий, окрепший, охвативший пол-неба, раскрывшийся, точно гигантский розовый веер... Ты сбегаешь по винтовой лестнице, держась правой стены, где ступени шире. Ты здоров и полон молодых сил. Мир прекрасен. Ты перепрыгиваешь через ступени, ты врезываешься в старика-садовника, который взбирается тебе навстречу, часто и неровно вбирая воздух. Он не удерживается на ногах. И из передника, который он котомкой держал перед собою, сыплются и катятся вниз округлые мягкие плоды. Ты, смеясь, протягиваешь ему руку, а он цепляется за нее, за стену, поднимается, кряхтя и задыхаясь, и протягивает тебе персик. - Господин барон! Персики поспели! Мир прекрасен, и спелые персики скачут вниз по винтовой лестнице, глухо ударяясь о каменные плиты. В саду за мастерскими накрыли стол, устелили мраморную скамью коврами. День жужжал большой пчелой, перебранкой в близкой кузне, к которой дорожка вела через плотно насаженный ельник. Большой гномон из единого базальтового пика оставался пока в тени от угловой башни. И вся - обычно полная жаркого солнца и бесконечной песни пчел - поляна в окружении молодых деревьев была зачарована тенью и холодной росою на высокой траве. Легко и звонко зазвенели молотки, и не переставала перебранка за ельником, ожила конюшня за ульями, за сплошным полем тюльпанов. Бурно, во всю свою немаленькую глотку, выразил полное одобрение Хаген и суматошно запрыгал вокруг меня, словно снова неуклюжий шалый щенок, сминая, ломая сырые в росе тюльпаны... Прыснули и захохотали слуги, и сдержанный кравчий вежливо улыбнулся. Ведь это я, унылый полуночник, продрался сквозь колючие ветви и, энергично болтая ногами в воздухе, зашагал к гномону напрямик, широко переставляя руки, счастливо смеясь и задыхаясь, зарываясь глазами, носом, ртом в вороха влажной травы и крупных лепестков. Наконец Хаген наскочил на меня всею тушей и опрокинул навзничь, и мы барахтались с ним под яблоней, покудова я не обессилел от смеха и не затих, раскинувшись на спине, отбросив руки в стороны, уставясь в сумятицу зелени и тугой красной кожуры яблок, несколько которых упали на нас в этой возне, а Хаген навалился мне на грудь и, горячо дыша и торопясь, захлебываясь от захлестывавшей его оглушительной собачьей приязни, повизгивая, скреб мне лицо обильным слюной огромным пылающим языком, так что я замучился мотать головой и мычать под мощными мокрыми шлепками. Он меня достал, сук-кин сынищщщще, и я вывернулся из его объятий, встал на четвереньки, затем - как положено, и неспешно прошествовал к столу, а внутри у меня все пело, и звенело, и хохотало. Он догнал меня на полдороге, и вертелся вокруг, толкаясь тяжелым боком и стуча твердым хвостом, но более не хулиганил. А потом я легко позавтракал, не злоупотребляя гвинетом прошлого года с моих виноградников. Солнце незаметно вспорхнуло над зубцами, и свет и тепло залили поляну. Пчелы зажужжали в тонкой дымке умирающей росы. Потом я никак не мог заставить Хагена сжевать большой персик, и догадался все-таки, и зашвырнул его далеко, к самой стене, и велел ему принести, и он сжал его зубами, осторожно, правда, но все одно - спелая мякоть расползлась у него в пасти, и сок брызнул и потек по нестриженым усам и бороде. - Доброго дня! - приветливо пропела Астания. Добровольная и благодарная затворница, на вольных хлебах она преобразилась. Благодарность же ее сказывалась своеобразно. Половину обитателей замка излечив от моря всяческих болезней и пороков, другой половине она прививала - и небезуспешно - новую пагубу. Да она и сама, судя по зрачкам, баловалась дурманными корешками. - Эти скородумы успели мне донести, что молодой господин устал от жизни, - заговорила она, изящно и плавно опускаясь прямо на траву у моих ног. Она не отрывала взгляд от моего, от мимолетной улыбки морщинки проявились в уголках больших карих глаз, но лицо оставалось тем же - молодым, печальным... - Я думала уж ближе к ночи устроить для вас чудо-баньку, и травки подобрала особенные, сильные, - Теперь лицо ее выражало детскую растерянность, насмешку над собой и сонмом нетерпеливых советчиков. - А вы, господин мой, всех перехитрили. Еще вы всех нас поучите, как жизни радоваться. И вам ладно, и нам лестно, слугам вашим верным. - Колдунья ты моя бесценная, без толку языком-то не мели. Я тебя попрошу, сходи к мастеру, разведай. Вот уж сколько дней он взаперти сидит. Давай, не медли, и сразу же ко мне, сюда, поняла? Она порывисто кивнула, рассмеялась по-девчоночьи и резво, невесомо убежала. Я потянулся было за пирожком, но лениво отнял руку. А я курил перед монитором, в холле безнадежно завывал пылесос в лапищах чернокожей Сьюзи, и мои мертвые ноги, облаченные в эластичные спортивные брюки, были аккуратно придвинуты одна к другой и свисали с кресла, не доставая до пола. Я думал о Дэйви. Воспоминания вспыхнули внезапно, едва я осознал, на кого так похож юный беспечный барон. Воплощенная беззаботность, удачливость, врожденная непринужденность, окаянное обаяние. Втуне прожитая жизнь. Что общего между двумя сокурсниками - скромным стипендиатом штата Небраска и скромным секретарем университетской ложи "Фи-бетта-каппа"? Что общего между двумя мойщиками машин, если один из них отправляется на семинар по минойцам в собственноручно надраенном напоследок спортивном "рив'н'дейле"? Что общего было между нами? Страсть к археологии? Дружба отцов, уцелевших в мясорубке Вьетконга ? Бейсбол? И не втуне ли прожита жизнь мной самим? Оборванная так высоко и так давно. Я вспоминаю. Университет оставался позади - два года, потом два с половиной. Осень и зиму я провел в Передней Азии, облазил добрую половину Архипелага и снова собирался туда, с экспедицией Александра Тоу. Почти ежедневно я бывал в "Элм-Парке". Я стал для Селины "отъявленным бакалавром Фредди", добрым другом Дэйви и поэтому - ее добрым другом. И в то лютое лето меня проняли окаянное обаяние моего старого приятеля, моя гнусная зажатость, ее улыбчивая ровность. Узел стягивался все уже, туже - но вокруг одного меня. Для них узлов на свете вовсе не существовало, клубок убегал вдаль, разматываясь алой путеводной нитью, которую оба на диво крепко держали в руках. Пчелы жужжали. Ты увлекся занятной головоломкой, выточенной из мягкого камня. Неслышно появилась Астания. Выпутывает из густых длинных волос случайно прихваченную пчелу, расшумевшуюся почище мухи в паутине. Нет, мастеру не нужно ничего сверх того, что он и так получает. Работы осталось немного, но самая важная. Еще он спрашивает, что за фон желаешь ты видеть на картине. И ты отвечаешь, любой, самый простой, самый белый, лишь бы поскорей. И опять загадка чудится тебе в ее глазах, но она быстро разворачивается и уходит. Она смущена и встревожена после встречи с мастером. Я вижу это в отличие от тебя. А ты разжимаешь пальцы, и игрушка падает на песок. Хаген недоверчиво обнюхивает ее, высунувшись из холодка под скамьей. Ты мало что замечаешь вокруг. Ты в грезах. Судный день. Утро. Огромный холст подавляет размеры комнаты, ему тесно в ней. - Она там? - Да. - Слышит нас? - Не знаю. О нет. Она... как бы спит. И проснется, едва мы снимем покров... Господин барон! Одну минуту! - Ну, ну же! - Ради всего святого... Когда она будет спрашивать... Скажите ей неправду. Что ее сглазили, заколдовали. Что она была больна и выздоравливает... Ведь она умерла... страшной смертию? - Да... умерла. Но зачем врать? - Так будет лучше, поверьте мне, иначе... - Ну, говори! - Иначе... будет ей очень худо. Хуже, чем всем нам... - Ладно, там видно будет. Ну, взяли, разом! Два рослых челядинца с превеликим тщанием убирают и уносят прочь тяжелую материю. Селина хмурится и заслоняется от внезапного света. Приоткрывает глаза. - Фред! - голос не изменился. Ничто не изменилось. Юная, юная Селина... - Ты жив? А где Дэйви? Мастер Тим вскидывает руки в горестном ужасе и поспешно ретируется. - Кто этот человек? Фред. Где я? Что с тобой? Это не ты, Фредди! Ну почему ты молчишь?! Она металась в замкнутом пространстве пустого простого фона, каменный куб, белые стены, большое окно. Без стекла, но... не пускает наружу... Ну конечно, он проболтался! Значит, я - умерла. Это все-таки случилось. Гос-споди! И я это не я. Я даже не человек. Хоть я ощущаю себя, свое тело, свою память, но я - никто. И этот непохожий Фред - никто. На самом деле он парализованный старик - и я не смогу его увидеть настоящего! А если он отключит терминал, то я мгновенно умру снова - или нет? - и не узнаю об этом, а потом снова оживу, и опять это буду не я... Безумие стало бы спасением. Она сопротивлялась панике, как могла только, временами радовала его, разделила с ним трапезу, без эмоций, трезво поспрашивала о новостях в большом мире, о жизни мира малого - даже он был закрыт для нее. Но все равно, без конца прокручивалось в голове - я умерла - она умерла - так кто же я? Барон Фредерик в абсолютной растерянности наполовину вытряс душу из мастера Тима. Астания спешно сочиняла отвар из девяти трав. Тщетно. Вопли сменились всхлипами. Упал псевдо-вечер на землю, на замок, на двух отчаявшихся чужаков, чужих всему здешнему миру. - Что ты видишь? - Стены, белые стены... - отвечала Селина в полудреме. - И ты за стеклом. Фредди, ты слы