ась. - Хватайся за ветки! - крикнул Гук в дыру. Сквозь вой они услышали, как кто-то там в низу зашелестел листьями. - Схватился? - спросил Гук. - Да-а-а! - завыл кто-то в ответ. - Отпускай! - скомандовал Гук. Виктор разжал руки. Ива разогнулась, словно мощный лук. Над их головами в свете луны просвистела крупная морская свинка и рухнула в заросли можжевельника. Минуту, все оставалось как-было, затем послышались всхлипы, можжевельник затрещал и Храпатун, с образом, печальнее которого не могло быть во всем свете, засеменил в лес подвывая и причитая. Виктор с Гуком отряхнулись от земли, вышли из леса и направились через просыпающиеся луга к поселку. Прокричал Петух. Гук в поселок не пошел. Домой Виктор пришел один. Бабушка, кряхтя, делалая зарядку. - Уже проснулся? - кивнула она, доставая пальцами до кончиков носок. - Хорошо поспали, теперь хорошо поработаем. Виктор устало посмотрел на бодрую бабушку. Она весело кивнула. - Сейчас пойдем на демонстацию! Глава третяя В которой появляется Филлипп Филлипович, а Гук и Виктор смотрят на одуванчики. Какникулы шли своим чередом. Виктор время от времени помогал бабушке по части огорода и политинформации. Купался с другими ребятами на речке, читал, но больше скучал по Гуку. С той самой ночи, когда они гонялись за Грымзой прошло больше недели. Виктор знал, что Гук не станет просто так приходить. В этом был весь Гук. После встречи с Гуком все, что происходило теперь, казалось каким-то не таким, не столь интересным и нужным. Настоящие приключения начинались, когда приходил Гук. Но того все не было. И неизвестно, что должно было призойти, чтоб он появился. Но однажды вечером Виктор сидел на террассе выходящей в яблоневый сад и читал. Книга была старая, из бабушкиного собрания, составленного еще в ее бытность передовой трактористкой, но интересная, с прекрасными черно-белыми графическими иллюстрачциями, какие теперь почти не делают. В семь вечера пришла телефонистка с переговорного пункта и сказала, что бабушке звонок по междугородней связи. Бабушка всплеснула руками, отложила том по основам социалистической экономики, посредством овладения которой намеревалась биться с буржуями и, не допив чаю, побежала с телефонисткой на станцию. Виктор удобно устроился в старинном плетеном кресле поудобнее и налил себе новую чашку чая. Вдруг он услышал знакомую мелодию. Да, совершенно верно, это был Гук. Виктр замерев от радости, наблюдал за полетом музыки. Залетев на террасу из вечернего сада, дудочный наигрыш покружил вокруг стола, заглянул в соседние комнаты и уже потом превратился в Гука. Настоящего, великоленого Гука. - . Вот здорово, что ты пришел, - почти закричал Сеня. Гук поставил на стол коробочку из бересты с земляникой. - В чай очень хорошо, - сказал он, глядя на землянику, - запах сильный. - Садись! - вскочил Виктор, - тебе налить? - Можно, - согласился Гук. Виктр достал вторую чашку и направил в нее из самовара исходящую паром струю черного чая. Гук кинул в чашку три ягоды земляники. - Тебе сколько ложек? - спросил Виктор залезая ложкой в сахарницу. - Чего? - не понял Гук, внимательно смотря на пар, поднимающийся белыми завихрениями к освещенному кружевной люстрой, деревянному потолку.. - Сахара. Ты что, сахара не знаешь? Гук перевел взгляд на сахарницу в руках Виктора, встал, осторожно обмакнул в нее палец и лизнул. Он с удивлением посмотрел на Виктора. - А зачем это? - спросил он. - Как зачем? - удивился Виктор. - Для сладости. Гук пожал плечами. - Ерунда какая-то, во рту тает. А есть хочется по прежнему. Есть нужно не для сладости, а для сытости. Понял? - Ну-у, понял, а как насчет блинов? Бабушка блинов нажарила. - Блины это серьезнее. Давай. - Вскоре Гук и Виктор уже уплетали еще горячие блины. Румяная стопка на лучшем бабушкином китайском блюде с цветами постепенно уменьшалась. - Вот что тебе нужно попробовать, это корни дикой репы или кашу из дикого овса. - А у меня есть, - обрадовался Виктор, кинулся на кухню к шкафчику и принес коробку "Геркулеса" с рисунком крестьянина на лицевой стороне. - Это что? - удивился Гук. - Овсяные хлопья. - Ты что? С ума сошел? - удивился Гук. - Овес - трава, а это бревно какое-то. - Да нет, - Виктор распаковал коробку. - Он внутри Виктор зачерпнул горсть овса и высыпал перед Гуком. - А почему на нем нет кожуры? - спросил Гук. - Ну, это чтоб здоровее было, понимаешь. Его очищают. - Вы что, - изумился Гук, - каждое семечко чистите? - Нет, мы не чистим, машины чистят. - Какая разница, все равно же кто-то это сидит и чистит. - Да нет, машины это неживые штуки. Им поступает поступает элестричество... - А элект ричество откуда? - Есть такие специальные установки, там сжигают уголь, бензин, Получается много дыма и электричество. Гук задумчиво посмотрел на Виктора. - То есть вы нюхаете много дыма, чтобы есть здоровые хлопья? Вы дураки, да? Виктор подумал, что как-то опять все не так как надо получается. - Нет, ребята, - почеса за ухом Гук, что-то у вас не то творится. Гук налил себе еще чаю и положил малину. Он подумал. - Сегодня полнолуние будет. - Полнолуние? - переспросил Виктор.. Гук кивнул. - Если яблоко кунул ты Будет в яблоке дыра. И таким оно, куснутым, Остается навсегда. Но другая почему-то Кленожелтая луна Коль вчера она куснута, Завтра сызнова полна. Виктор помолчал. - Здорово, - затем сказал он. - Да, - кивнул Гук. - В стихах здорово говорить о природе. - Почему? - спросил Виктор, глядя на ночную бабочку, залетевшую на свет и теперь трепыхающуюся в желтом кругуге света падающего от лампы. - Потому что они такие же складные. Гук взял себе еще сушку. Вдруг хлопнула калитка. Гук на мгновение застыл, прислушиваясь. Навострил уши И исчез. Мелодия флейты покружила по террасе, выбирая укромное место, и нырнула за газовую плиту в углу. Виктор повернулся на звук шагов. Скрипнула дверь и вошла бабушка. - Ты что, радио слушаешь? - спросила она. - Новости не передавали? А то сегодня про наш съезд говорить должны. - Нет, бабуля, радио выключено. - Да, а мне показалось... - она обвела взглядом комнату. - Ну кто звонил? - спросил Виктор чтоб отвлечь бабушку. - А! - оживилась бабуля. - Слышь, это, Филипп приезжает. - Ну да! - Ага. Прямо с этого, с симпозивума. Они там обсуждали существует этот, снежный человек, или не существует. - Ну и как? Существует. - А кто его знает, - махнула рукой бабушка, - Говорят нужно экспедиции делать, выяснять, потому что фактов мало. А я как думаю, существует, не существует, вам-то какая разница? Что тебе от этого, прибудет или убудет? - Бабушка снизила голос до шепота, словно боялась, что ученые ее услышат. - Зря народные деньги тратят! Лучше бы новые сорта хлеба выращивали повышеной продуктивности, как знаменитый ученый Вавилов. Баловство одно, а не наука. Ладно, - вздохнула она, - пойду за телефон доплачу. А то мне тридцать копеек не хватило. Бабушка накинула на плечи пуховый платок. - Что-то прохладовать стало. Опять осень скоро. И бабушка вышла. Снова хлопнула калитка. Из-за плиты вылетела музыка и возник Гук. - Кто не существует? - спросил он. - Снежный человек, - сказал Виктор, - есть такой миф, что в Гималаях живет снежный человек. Он ходит по горам и оставляет полуметровые следы. Считают, что он с руками до колен и трехметрового роста. - Это почему? - спросил Гук. - Что почему? - не понял Виктор. - Почему трехметрового роста. - Как почему? Ну раз следы такие, - он развел руки, чтоб показать какие следы и тут взгляд его упал на огромные ноги Гука. - Да, - покачал головой Гук, - с такой логикой они далеко не уйдут. Гук был на голву меньше Виктора. - Ну ладно, - сказал Гук, - пока, мне еще сухого сена где-то найти надо. - Пока, - кивнул Виктор. Гук легкой мелодией полетел над селом. Залаяли собаки. Виктор поближе придвинул чашку и налил новую порцию горячего чая. Глаза его глядели в никуда. Он думал о снежном человеке. А за окном поднималась новая, полная луна. Следующим утром к дому бабушки Виктора, качиваясь на колдобинах проселка, подкатила запыленная машина. Оттуда вылез очень представительный гражданин в пиджачном костюме с галстуком. Это и был Филлип Филлипович.. Выдя их машины, он глубоко вдздохнул и огляделся. Затем достал из машины объемистый портфель и, нагнувшись к двери, сказал кому-то внутри: - Спасибо вам, любезный. Так значит я вас к следующей пятнице ожидаю? Этот вопрос прозвучал в такой утвердительной форме, что тому, кто находился внутри ничего не оставалось, как покорно кивнуть. Нельзя же отвечать на приказ! - Ну тогда всего хорошего, - сказал Филлипп Филлиппович и так хлопнул дверью, что машина вылетела в обратном направлении намного быстрее, чем приехала. Филлип Филлипович еще постоял вдыхая свежий сельский воздух. Снисходительно пощурился солнцу. Огляделся. И, что-то насвистывая, направился к калитке. Он шел так авторитетно и солидно, что калитка, будь она живая, непременно распахнулась бы перед дорогим гостем с низким поклоном. Снисходительн о простив калитку, Филлипп Филлиппович помог ей в этом маленьком затруднении и, улыбаясь зашагал к дому. У порога он постучал. Потом приоткрыл дверь и спросил: "Гостей принимаете? " таким тоном, что тот у кого бы хватило духу ответить: "Нет", немедленно почувствовал бы себя предателем, дезертиром и ушел бы в леса. - Филя! - всплеснула руками бабушка и бросилась к сыночку. - Наконец-то. Совсем уработался ты со своими симпозивумами. Голве отдыху не не даешь. А голова - инструмент хрупкий, ей тоже время от времени покой нужен. Не Энгельс же ты! Филлиппу Филлиповичу быть "Филей" явно приходилось не по вкусу, но поморщившись, он проглотил эту горькую пилюлю и озарил террасу высокопоствавленной улыбкой, показывая, что некоторых неловкостей со стороны других он может и не замечать. - Как здоровье, мама? - Есть еще порох в пороховницах! Вот-вот и буржуев свалим. Поднимем трудящиеся массы и установим народную власть самых честных и способных людей - пенсионеров! - А вы буржуев спросили? - хохотнул Филлипп Филлиппович.. - У нас же теперь, почитай весь мир - буржуи! - Ничего, нашего трудящегося народу тоже везде хватает, просто их угнели. - Ну- ну, - кивнул Филлипп Филлиппович, ставя портфель к вешалке, - долго бороться придется. Бабушка с вызовом подняла подбородок - А мы не ради сейчас. Мы ради светлого завтра. Как говорил великий писатель угнетенный царизмом: "Из искры возгорится пламя и на нем напишут наши имена! " Филлипп Филипович расхохотался и сел завтракать. Филлипп Филлипович умел поглощать огромные количества пищи. Это умение он закалил в длитльных походах и экспедициях. Когда он доедал седьмой бутерброд, запивая его ароматным чаем со смородиновым листом, на террасу, щурясь спросонья, вышел Виктор. - О! Наша будущая гордость и надежда! - воскликнул Филлипп Филлиппович. Виктор послушно подошел к дяде и пожал его широченную руку. С Филлипп Филлиповичем он всегда себя чувствовал, как словно на вызове к директору школы. . - Ну как у нас успехи? - спросил дядя. Под успехами Филлипп Филлипович всегда подразхумевал только постижение школьных дисциплин и прочтенния всяческих невыносимых вещей в объемных томах, которые называются "классикой". А до действительно стоящих вещей, как например то что, Виктор без всякой лестницы спрыгнул со второго этажа и простоял на руках до счета сто, ему дела не было. Он ценил лишь то, что вело к званиям, солидности и признвнию заслуг. У Виктора из заслуг на сегодняшний день, было три тройки в году, о чем он особенно не беспокоился, но дяде об этом говорить совсем не собирался. - Да так, - неопределенно ответил Виктор, - посмотрев на яблони за окошком, - Учимся. - М-м-да! - со вкусом протянул Филлипп Филлиппович, - А при Ломоносове, помнится, брали розгу и выбивали из учеников всю лень! - Он с легкой усмешкой глядел на Виктора. - Нынче родителей вызывают., уговаривают, учиться просят, условия создают. И что мы имеем в результате? А? - Было такое впечатление, что Филлипп Филлиппович читает лекцию. - Что? Промышленность стоит. Мощности не работают. Когда в последний раз международные премии получали забыли. - Э-эх! - он в сердцах махнул рукой. - Какие могут быть Ломоносовы и Жуковские, когда у них в голове только вон, какую куртку купить да где ролики достать. Как книжка выглядит уже забыли. А! Да что там! И Филлипп Филлиппович горестно сделел огромный глоток чая, так что лимон в чашке переплыл с одного конца на другой. - Каклое может быть образование! - вдруг вскричал он так, что бабушка с Виктором вздрогнули, - Когда им лишь бы на стадионе покричать, да на улицах потолкаться. Нет, не та теперь молодежь. Не та! Он замолк. Виктор и бабушка медленно переваривали сказанное. - А вас тоже розгами пороли? - осторожно спросил Виктор. - Нет, мой милый, не повезло, - прогремел дядя, - если бы пороли, может я уже акдемиком был бы. Вот так! Филлипп Филлиппович вылил в себя остатки чая и ушел устраиваться в отведенной ему комнате. Виктор остался наедине с бабушкой. - Во! - поучительно сказала она внуку, - Гигант мысли! Настоящий ученый! Такие нынче повывелись уже, - она помолчала и добавиля - А все буржуи виноваты! Они прислушались. Филлипп Филлиппович разбирал свои бумаги и напевал звучным басом: " Вечерний звон, вечерний звон, как много дум наводит он... ". Дядя постоянно был загружен диссертациями, научными статьями для журналов, отзывами на научные статьи других и критическими анализами на статьи третьих, которые сами не могли написать приличную научную статью.. Этих тртьих Филлипп Филлиппович разил своими отзывами наповал, преграждая путь недорослям и прочей посредственности в науку, которая прежде всего требует многочисленных доказательств и соблюдения методик. - Даже если я беру в магазине булочку, - говаривал он, - у них должно быть доказательство того, что это действительно булочка, с соблюдением всех методик. После короткой прогулки с Виктором на реку, в ходе которой Филлипп Филлиппович объяснил Виктору, почему Нил был так важен в жизни древнего Египта. Возвратившись, дядя немедленно принялся за работу. Ему предстояло написать разгромную статью на возмутительныое выступление некоего Пиорниса М. на симпозиуме по снежному человеку в защиту существования последнего. - Несут всякий бред, - свирепствовал Филлипп Филлиппович, стуча на машинке. - Видят все что хотят, слышат, все что захочется, еще мелодии какие-то таинственные к этому снежному вымыслу приплетают. Мало им лохнессей и птеродактилей, они еще хотят науку в эту гималайскую эпопею втравить. Оттянуть лучшие силы на исследование этой призрачной идеи провокаторов. Не выйдет! - вскрикнул он и хлопнул кулаком по столу. - Не дадим нас завернуть в антинаучное русло. Это пусть они на своем Западе создают общества любителей морского змея! А тут они не пройдут! И что-то бурча, он продолжал сердито стучать на машинке. Целый день Виктор слушал, как дядя метал за стеной и постепенно понимал, что Гуку начинает угрожать серьезная опасность. Виктор понимал, что если Гуку случится встретится с дядей, то тот как истинный ученый захочет заполучить Гука и разложить по полочкам и его и его лес и неведомого продавца из ларька, чтобы доказать всем, что они существуют и приобщить к музейным экспонатам, снабдив бирочками и систематизировав. А, возможно, и присвоить Гуку свое имя. Виктор понял, что должен во чтобы то ни стало воспрепятствовать такой встрече. Но к Гуку он идти не решился, поскольку сам бы низачто его не нашел, в лесу бы ему никто, где Гук не сказал. Оставалось только ждать и надеятся, что Гук, как всегда, прояаит всю осторожность, прежде чем снова явится у них дома. Виктор не ошибся. Гук появился на следующий вечер после прибытия дяди. Он влетел легкой мелодией и, спокойный и внимательный, появился перед Виктором. - Сегодня одуванчики облетают. - просто сказал он. - Хочешь посмотреть? - Конечно, - вскочил Викор с кровати, - только оденусь. Гук кивнул и молча молча глядел как Виктор натягивает штаны и майку. - Пойдем через окно, - прошептал он, - на террасе мои чай пьют. - Гук еще раз кивнул и вылетел в окно.. Виктор вылез следом, прикрыл ставни и пробрался по темному полисаднику к калитке. Пару раз за штаны зацепили кусты роз и пионы обдали ноги виктора вечерней росой. У калитки ждал Гук. Они вместе двинулись по дорожке освещенной лунным серпом к таинственному и такому чудесному лесу Гука. - Это бывает только однажды в год, - сказал Гук, - облетает одуванчиковое поле. Это так красиво! - тихо сказал он. Потайными тропами Гука они пробрались через ручей и ходы проделанные остальными обитателями леса к одуванчиковой поляне и уселись на бревно на краю опушки. Перед ними, мерно колыхаясь подвижным ковром, словно покрытым инеем, волновалось одуванчиковое поле. Они тихо смотрели, а одуванчики колыхались словно холодное пламя костра и воображение Гука и Виктора улетало все дальше и дальше, рисуя волнующие картины безграничного спокойствия и необъятности. Им казалось, что они стали одним целым со всем миром, космомом, всеми звездами и планетами, мчавшимся там в вышине, высоко над их головами. Вдруг повеяло ветром. Раз. Два. Ветер дунул посильнее и, казалось, все поле взмыло вверх. Словно огромная стая диковинных ночных бабочек. Ветерок усиливался и в небо поднимались все новые и новые пушинки, затмевая все вокруг. Виктор в восхищении следил за полетом одуванчикови не мог вымолвить ни слова. Сердце его билось часто и тревожно. Облако пушинок поднялось над над теперь уже облетевшей поляной и поплыло на восток.. Казалось будто между небои и землей движется таинственная река, в которой, дрожа, отражается Млечный Путь. Вскоре ветер унес одуванчиковую тучу вдаль, за темные деревья, откуда ей уже никогда не суждено вернуться. А Гук и Виктор все еще сидели и чего-то ждали, словно надеясь, что действо повторится вновь. Вдруг заухала ночная птица. Гук пришел в себя, Виктор также постепенно возвращался к происходящему. - Теперь до следующего года, сказал Гук и весело сбил лапой крупную каплю с березового листа. И проговорил: Запушушились инием Колкие листочки. Замигали синие Бусинки и точки. Вся округа далеко Инием сверкает. Лишь на солнце нет его, Потому что тает. Тут Виктор вспомнил о чем он думал весь день. - Тебе надо быть осторожным. К нам приехал дядя. Он ученый. Всю жизнь животныъх изучает и если доберется до тебя, могут быть неприятности. - Почему? - удивился Гук. - А потому что, если он узнает, что существует новый вид животного. То есть ты. Ему потребуются доказательства. - Какие? - А такие, шкура, череп и кости. - А зачем? - с интересом спросил Гук. - Другие доказательства ему будут неубедительны. Он вообще считает что животные думать не могут и что они вроде машин. - Значит придется найти такие, которые будут убедительными. - Что ты имеешь ввиду? - не на шутку встревожился Виктор. - Доказательства, - ответил Гук, - убедительные доказательства, - от которых он не отвертится. - Но... - хотел было возразить Виктор. - Не волнуйся, мои шкура и кости останутся при мне, они мне еще пригодятся. Гук повернулся и уставился на Луну. Виктор тяжело вздохнул. Все это было слишком опасно. Глава четвертая В которой Филлипп Филлипович учит Виктора, а Гук Филлиппа Филлипповича. Теперь жизнь Виктора и его бабушки начиналась и заканчивалась каждый день со стуком печатной машинки. Который прерывался только на завтрак, обед и ужин и возгласы вроде: - Бред какой! Или - Это балаган! Он думает, что ему методику учета оленей в тундре и к вирусам применять можно! Дом наполнился наукой до самого потолка. Теперь Филлипп Филлиппович ежедневно при любой возможности изливал на домочадцев такое количество научных сведений, что им стало казаться что они гораздо глупее последнего таракана. Авторитет Филлиппа Филлипповича так давлел над ними, что жизнь им была уже не в радость. При дяде теперь они опасались открывать рот, чтобы не узнать еще чего-ибудь нового. Так однажды просьба к дяде подать хлеб, вылилась в историю развития хлебопроизхводства на Руси с полной биографией знаменитого ученого Вавилова. Бабуля с Виктором становились все мрачнее, а Филлиппп Филлипович все веселее и енергичнее оттого, что мог озарить еще чье-то безграмотное сознание всепобеждающим светом науки. Сам дядя абсолютно не замечал удрученности своих соседей, будучи слишком захваченным вихрем статей, диссертаций и очерков, которые ожидали его письма, правки и критики. Скоро бабушке и Виктору стало казаться, что они лично знакомы со всей академией наук, а также Омом, Герцем и другими учеными деятелями. Они знали недостатки ведущих светил настолько хорошо, что удивлялись, как при таких отрицательных качествах, они умудрялись совершать мировые открытия. Ученые вторгались в их сны. Исаак Ньютон норовил уронить яблоко на голову Архимеду, который купался в ванной вместе с Левенгуком и его первым микроскопом. Все они кричали нечеловеческим голосом: "Эврика! " и измученный Виктор просыпался в холодном поту. Бабушка не знала куда деваться от Менделеева, который являлся к ней не только ночью, но и днем. Менделеев умолял ее включить в таблицу химический элемент Пифагорий, который они вместе с одноименным ученым зарыли под старой яблоней в саду на следующий день после изобретения радио. Теперь у бабушки осталась последняя радость в жизни - партийные собрания, на которой она боролась с буржуями с удвоенной энергией, а у Виктора - уйти подальше в лес и снова окунутся в тихий таинственный мир, полный неведомых запахов и красок, где не было ни телескопов, ни формул, ни научных авторитетов, которые все рвали, кололи и испытывали, а только безграничное спокойствие и ощущение, что ты часть этого безграничного необъяснимого мира, полного секретов и удивления. Мира, который всегда будет ласков к тебе, потому что ты и есть маленькая крупица его. Гук подарил Вмктору дудочку из речного тростника. Теперрь, подув в нее, Виктор мог вызвать Гука откуда угодно. А надобность в Гуке Виктор ощущал постоянно, но к дудочке он решил прибегать, только когда станет совсем невмочь. Хотя раньше, как-будто бы, Виктор жил без Гука и на жизнь не жаловался, но то было раньше! После последнего разговора Виктор о дяде Гуку не напоминал, словно нудных наставлений Филлипп Филлипповича и не существовало вовсе. Но Гук ничего не забыл, но по своей привычке заговорил, только когда план борьбы с просветительской деятельностью дяди был готов окончательно и продуман до мельчайших деталей. Для этого вездесущий Гук собирался привлечь значительные силы, как в границах леса, так и за его пределами. В утро, на день которого был назначен первый этап плана, Виктор, проснувшись, почувствовал сильное волнение. Хотя главное участие в сегодняшней операции пбыло отведено Гуку, без отличной игры Виктора, об успехе нечего было и мечтать. После того, что наука опротивела Виктору до приступов головной боли, он должен будет изображать глубокую в ней заинтересованность, а также в постижении основ научного подхода и даже попросить продемонстрировать их на примере. То есть провести самые, что ни на есть настоящие опыты, в успехе которых он, не смотря на все уникальные способности Гука, все-таки сомневался. Уж слишком сильно в него вдолбили в школе веру в науку. Виктор пднялся с кровати, вздохнул как можно глубже, попытался найти в себе хоть какую-то заинтересованность в науке, чтобы было легче играть и, убедившись, что дядя все добил окончательно, вздохнул еще раз и побрел к завтраку, который как всегда проводился под огнем научных сведений. На террасе расположилась так необычно угрюмая бабушка и как обычно веселый и пыщущий интиллектом Филлипп Филлиппович, который, закончив намазывать вареньем бутерброд, наливал себе горячего чаю из золотого тульского самовара в центре стола. Виктор сел за стол взял кусок хлеба и ложку, чтобы намазать шоколад. - Да-с, - сказал дядя, закрывая краник на носике самовара, - а вы, кстати, знаете откуда пошли самовары? Никто этого не знал и, честно говоря, знать не хотел. Но Виктор, поборов в себе невольное желание вскочить и убежать подальше, укусил бутерброд, вкуса которого не почуствовал и отдавшись на волю судьбы, спросил: - Откуда? Филлип Филлиппович этому как-будто не удивился, но бабушка посмотрела на внука, как на последнего предателя. - Ну все, - подумал Виктор, уловив ее взгляд, - теперь она меня причислит к буржуям. Бабушка отвела взор и безразлично уставилась на савмовар. Что она еще могла сделать, если кольцо ее политических врагов так ужасающе сомкнулось? - Да, самовар! - со вкусом повторил Филлипп Филлиппович, - как вам должно быть известно, - он сделал ударение на слове "должно", - первые образзцы самоваров появились еще при Петре Великом. Тогда рудное дело у нас только начиналось, а из-за границы стали привозить железные печки, так называемые "буржуйки"... Бабушка метнула в дядю пронзающий взгляд и пожевала губами. - ... печки топили хорошо, - продолжал Филлипп Филлиппович, - быстро разошлись по России. Но вот однажда русский мастер железного дела Демидов, придумал на нее чайник ставить, чтоб тепло впустую не пропадало. А потом взял, да и припаял его к печке. Вот так был изобретен первый самовар, правда чтоб чаю попить всю печку наклонять приходилосб, но что ведь важно? - Что? - выдавил из себя Виктор. - А то что основополагающий шаг, так сказать, самоваростроения был сделан, что и отразилось в определенном смысле на всей жизни нашего народа. Вот так-то. И, наслаждаясь очевидным вниманием, Филлипп Филлиппович гордо посмотрел на слушателей и хитро улыбнувшись, поднес чашку ко рту. Виктор облизал пересохшие губы. проглотил холодный ком, который провалился куда-то в область желудка, обдав его морозом и спросил. - А в чем отличие человека от животных? Для бабушки это было слишком., она сделала попытку встать и уйти, но наткнувшись на благожелательный взгляд дяди, словно на стену, безвольно опустилась и уже до конца разговора никаких попыток к бегству не проявляла и только смотрела бессмысленным взглядом сквозь золотой тульский самовар. Куда-то далеко далеко. Туда где нет дяди, ученых и власть давно уже взяли в свои руки пенсионеры. - Я даже думаю, - медленно произнес Виктор, что вам будет лучше показхать мне эту разницу на опыте. На это заявление бабушка лишь мелко дернулась, видимо где-то внутри она еще продолжала оказывать ожесточенное сопротивление. - Ну что ж, - сказал польщеный дядя, - я конечно сейчас завален работой, но если кто-то стремится к постижению науке, мы ему обязательно протянем руку просвящения. Есть у меня кое-что в запасе. Конечно сложные эксперименты, которым требуются лабораторные условия провести будет затруднительно, но они ведь нам и не нужны. Тут понадобится что-нибудь из классики. Что-нибудь простое и результативное. Филлип Филлипович для большей убедительности поднял палец и допил чай. - А начнем мы с, м-м-м, самого нагядного. С голубей. - С голубей? - удивился Виктор. - Да, видишь ли, их умственные способности, настолько незначительны, что показать пропасть, отделяющую разум этих птиц человека, не составит никакого труда. Филлип Филлипович поиграл пальцами на подтяжках и хлопнул ими о свою внушительную грудь. - Пошу, коллега, - сказал он и, что-то напевая, встал и проследовал на кухню. Сердце у Виктора колотилось. Мысленно он перебирал весь план сформулированный Гуком. Тут Виктор вскочил, забежал в свою комнату и плотно прикрыл дверь. Он достал дудочку и подул. Через окно влетел Гук. - Сейчас голубей на ум проверять будем, - запыхавшись сказал Виктор. Гук молча кивнул. Мелодия сделала вираж и вылетела на улицу. Виктор бросился к дяде. Филлипп Филлиппович завершал приготовления к эксперименту. На подоконнике он раскрошил кусок черствого хлеба. - Сюда же каждое утро голуби прилетают? А вот мы окно закроем, а форточку оставим и будем глядеть, как такое изменение окажется непреодолимым препядствием на пути к еде. Дядя сделал все что нужно и они опустились на стулья, глядеть на позор голубей. Вскоре захлопали крылья и прилетел первый эксперементируемый. Голубь послушно заходил по полоконнику, тыкаясь грудью, в закрытое окно, не замечая форточки и явно пытаясь показать, что он - сама глупость. Дядя, словно кинорежиссер, демонстрировал происходящее Виктору, наслождаясь, тем что заранее знает все что будетдальше. Тут он повернулся к террасе и его удовлетворенное выражение лица, превратилось в маску ужаса. Виктор повернулся следом. На столе террасы, из-за которого уже улизнула бабушка, голуби доедали остатки нетронутого бутерброда Филлиппа Филлиповича. Промедлив еще мгновение, тот с воплем пронесся по коридору и с треском врезался в застекленную дверь, отделяющую террасу от отального дома. Конечно дядя, не глупый голубь, но не заметить большого стекла так легко! Побившись о дверь, дядя лихорадочно задергал ручку и, наконец, с истошным воплем: "Кы-ыш! ", вылетел на террасу. Но голуби уже скрылись в небе, унося с собой кроме бутерброда еще чайник и банку с вареньем. Нет. Они, конечно глупы, но не настолько, чтобы есть бутерброд всухомятку. В расстроенных чувствах дядя стоял на террасе, обдуваемый свежим ветерком и постепено приходя к мысли, что, может быть разница между ним и голубями не так уж велика, а если и есть то не в его пользу. Голуби лишились всего линь крошек черствого хлеба, а он прекрасного бутерброда, чайника прекрасного грузинского чая и отличного клубничного варенья этого года. Но тут дядя опомнился, потряс головой, выкидывая из нее все эти антинаучные мысли и собрав свое методичное мышление в умственный кулак, сказал: - Глупости, какие-то дурные голуби с их антинаучным поведением не могут ничего доказать. Это случайность. И он полный решимости постоять за себя и науку в целом начал приготовления к следующему эксперименту. - Как известно, - сказал он Виктору, снимая свой лучший костюм- тройку ( ради научной истины не жалко ничего ), - ворны пугаются одного вида человека и, в то же время, не способны отличить человека от чего-либо на человека похожего. Это ли не убедительное доказательство их умственной глупости. Уж с человеком-то такого никогда не случится! - Оставшись в одной голубой рубашке с красными подтяжками и пижамных брюках, он решительно напялил костюм-тройку на швабру и направился в сад. Виктор еле поспевал за ним. Теперь это был уже не рядовой эксперемент. На карту была поставлена честь всей науки. Дядя водрузил чучело в углу сада заросшем подсолнухами, где обычно бандитствовали вороны, затем заставил Виктора пригнуться и пригнувшись, вернулись в дом. Где-то тихо звучала мелодия флейты. - Идем в мою комнату, - почему-то шепотом сказал дядя. - Оттуда лучше видно. Быстро открыв дверь он закричал, попятился и привалился к стене, освободив обзор Виктору. В центре дядиной комнаты, в свете окна, стоял дядя, во всяком случае так казалось с первого взгляда. Он был одет в костюм-тройку, это было видно, но из-за падающего из за его спины света, кто именно находится в костюме, разглядеть было решительно невозможно. Виктор сделал несколько шагов вперед и сообразил, что это чучело, которое они отнесли только что к подсолнухам. Постепенно Филлипп Филлиппович это тоже понял. Когда он отдышался, медленно в сопровождении сочувственного взгляда Виктора добрался до террасы. Ему требовалось, после такого сокрушительного удара по научным позицияи человеку, как разумному существу вообще, многое переосмыслить. Чай унесли голуби, так что дядю пришлось отпаивать шиповником из термоса. Дядя долго сидел погруженный в свои мысли. - Неужели вся наука не могла зафиксировать этого столько лет? - бормотал он. - Нет это слишком очевидно! Такого не может быть! - вскричал он. - Сегодня же вечером идем в лес На луг! Я докажу! Наука не могла этого не увидеть! Проведем эксперимент на насекомых! Уж у них то мозгов не хватит! Я покажу им кто они есть на самом деле! И он удалился к себе. До вечера Филлипп Филлиппович бродил по своей комнате, то бормоча, то что-то выкрикивая. Когда опустилась темнота, дядя решительно кликнул Виктора и направился на луг. В руке его покачивался масляный бабушкин старинный фонарь. - Насекомые настолько глупы, - говорил он, - что часто путают Луну, по которой они ориентируются в темноте, с электрическим светом лампочек и на этом попадаются. Ну что? Это ли не подтверждение степени их ума. Ха-ха! На одну доску с человеком! Не выйдет! Слабо! По тени ароматного в этот час луга, носились ночные феи. Вихри мотыльков вплетались в ночные дороги майских жуков, спешащих по свом делам. Тихим фоном служил стрекот сверчков, льющийся с их потайных танцплощадок, где они играли для остального лугового народа, бодрствующего в это время суток. Огромные бабочки ленточницы, медленно порхали, словно ночные совы, иногда взлетая почти к самому месяцу и сбивая мягким серым крылом звездную пыль с его желтого рога. Только дядя не замечал всего этого и спешил по росистому лугу, чтобы доказать то, что никому не было нужно. Виктор захваченный предшествующей развязкой едва поспевал за дядей Где-то в вышине звучала мелодия флейты. Гук готовил финал. Вдруг Виктор почувствовал, что Гук рядом. - Ну как? - только и спросил он. - Еще держится, - ответил едва переводя дыхание Виктор. - Будем добивать, - вынес свое решение Гук и исчез среди звуков ночи. Наконец дядя выбежал на самую середину огромного сумеречного луга, чьи границы терялись в сине-фиолетовой тьме. - Вот тут, - обратился разпалившийся Филлип Филлиппович к Гуку именно тут ты увидишь всю мощь научного интеллекта и всю ничтожность этих беспозвоночных! Дядя поднял свою маленькую масляную лампу. - Сейчас эти микроскопические комки материи с мизерными проблесками ума слетятся на свет, как им кажется, луны. Это ж надо быть такими безмозглыми, чтобы спутать масляный фонарь..., - он покачал лампой, - с луной! Ха-ха-ха! Как я мог сомневаться в величии человека?! Это непокоримая скала! Он засмеялся и с вызовом уставился во тьму. Виктор ожидал что произойдет. Вокруг стрекотали многочиленные оркестры насекомых и никто из них не думал отрываться от своих захватывающих еженощнызх плясок, чтобы разуверить дядю в его мнении. А тот стоял под ветром в поле, словно семафор с железнодорожных путей, и потоки ночного воздуха мерно, со скрипом, качали в его руке фонарь, заставляя тень дяди и Виктора, то удлиняться почти до самого конца луга, то возвращаться вновь. - Как это все захватывает! - думал Виктор, довольный, что попал в такое волнующее приключение. Быть может, если б обитатели ночных лугов знали, что кто-то ради них мерзнет на середине луга, они бы и поспешили к Филлиппу Филлипповичу, оставив свои чашечки из листков клевера полных цветочного нектара. Но им об этом было ничего неизвестно и поэтому продолжали таинственное действо своим чередом. Вскоре дядя почувствовал кроме холода страшную усталость. Но мысль о том, что он - последняя надежда всей науки, придавала ему силы и он стойко держал фонарь, похожий издалека на старую деревянную вешалку. Постепенно все большее отчаяние охватывало его. Он ослзнавал, что по всем умственным статьям проигрывает проигрывает и этим ничтожным комкам материи. И в этот момент у края луга появился огненый шар. Он переливался и сверкал. Прыгал живым пламенем и играл в ночной тьме, на фоне черной кромки леса, совершая таинственные и странные движения над лунным полем. Виктор был прикован взглядом к чудному танцу шара не меньше дяди, который от удивления тихо опустил фонарь. Перед ним было абсолютно неизвестное явление. Его долгом было поймать этот шар, чтобы установить его природу и обогатить науку новыми данными. Дядя тихо поставил фонарь на землю и бросился за таинственным шаром, а масляный фонарь продолжал лить теплый свет посреди поля. Шар то поднимался вверх, то опускался вновь, не прекращая движения странного скопления сияющих точек, а бедный дядя носился за ним по лугу, словно за огромной бабочкой, наступая в грязь и и проваливаясь в кроличьи норы. Неуемное желание открыть новое явление и, может быть, продвинуть науку на огромный шаг, гнало Филлипа Филлиповича вперед. А шар, потаскав дядю достаточно по рытвинам и ухабам, весело полетел в лес, гле игриво замигал между темными стволами деревьев., уносясь все дальше и дальше в неведомые глубины леса. Виктор присел у одинокого фонаря. За дядю он не беспокоился, ведь с ним был Гук. Виктор просто решил чуть-чуть подождать и разобраться в том что произошло. Ветерок легонько обдувал его лицо. Было легко и спокойно. За соседни кустом плясали божьи коровки, которым по-едее давно полагалось спать, гремел маленький барабанчик из куска коры, на котором лихо наигрывал желтый и тонкий палочник, а дядя все еще несся по лесу, через ручьи, колючки и болта, в погоне за славой, которая могла обессмертить его имя. Так и не дождавшись дядю, Виктор встал и отправился домой. К огда бабушкины часы пробили одиннадцать, на пороге появилось жалкое, изодранное существо. Бабушка, с трудом узнав в нем дядю, охнула, и побежала топить баню. Филлипп Филлипович с усилием доковылял до стола и рухнул в кресло, осыпав пол комьями подсохшей грязи. Он неподвижно уставился перед собой. Виктор в испуге молчал, озирая увитые вьюнами и репьями лохмотья бывшей дядиной тройки. - Светлячки, - наконец сказал он, - это были обычные светлячки. Они протаскали меня за собой по всему лесу. Они провели меня, как жалкую букашку летящую на свет лампы. К чему тогда наука? К чему эксперименты? - глухо проговорил он. - Но... На мгновение он впал в задумчивость. - Собаки! - вдруг вскрикнул он так громко, что Виктор вздрогнул от ипуга. - Да, да, собаки! На них поставлены тысячи экспериментов! О них - то все известно! Сам Павлов... Не договорив, дядя кинулся с террасы в ночную тьму. Виктор в ужасе бросился за ним Дядя вылетел на улицу и дико огляделся.. Под забором что-то выкапывала, припозднившаяся рыжая дворняга. Филлипп Филлиппович рухнул перед ней на четвереньки и и повилял задней частью тела. Собака перестала копать и уставилась на дядю. В ее глазах казалось, читалось неоторое удивление. Дядя зарычал. Собака теперь уже с явным интересом следила за действиями Филлиппа Филлипповича. Дядя оскалился и залаял. Собака покачала головой, выхваила из-под забора черствую корку хлеба, которую зарыла про запас и сунула Филлиппу Филлипповичу. Затем похлопала его по плечу, еще раз сокрушенно покачала головой и убежала в ночь. Дядя повернулся, взял черствый хлеб и на четвереньках пошел к дому. Глава пятая В которой дядя перевоспитываетсяи уезжает, а Гуки Виктор наход