нокожих в их норы? Ребята расступились, Под свист и улюлюканье скауты, потупясь, побрели в переулок. Пошли по домам и победители. Они шли с песнями, криками, потрясая посохами. На ветру полоскались скаутские знамена. На одном был изображен лев, на другом бык. Кеша показал Левке на знамена и промолвил: - Не по правилам! Вражеские знамена надо волочить по земле. - Верно! - согласился Левка и закричал: - Эй, кто там скаутские тряпки несет? Волочи их по земле! Наш флаг давай вперед! И над ребятами заалел в вечернем свете флаг, привязанный к тонкому бамбуковому удилищу. - Это подходяще! - с удовлетворением проговорил Кеша и так посмотрел на Левку, словно видел его впервые. Левка тоже с удивлением рассматривал сияющее счастьем лицо Кеши. - Ну, здравствуй! - сказал Кеша, протягивая Левке руку. Левка крепко пожал обеими руками черную от сажи ладонь товарища. - Вот спасибо, что вовремя привел своих. А я уж думал, одним придется биться. - Как же одним? Ведь я сказал, что приду! Правда, немножко подзадержался. Ну, сам знаешь, почти все ребята на работе были. Я так даже раньше время убег с японского торгаша. Пропади они, думаю, пропадом со своими котлами, когда тут дело такое! - Кеша засмеялся и хлопнул Левку по плечу. - Подходяще они от нас получили. Теперь будут знать, почем пуд морской соли! - И спросил: - Умеешь играть на трубе? - На трубе? На какой трубе? - не понял Левка. - На медной, ну на которой музыканты играют. Я ее у одного скаута отнял. Сейчас покажу. Эй, Спирька Блохин! Давай сюда музыку! К Кеше подошел мальчик в широченных штанах, сшитых из куля. На штанах стояли круглые розовые печати: "Торговый дом Чурин и Кь". Из-за пояса штанов выглядывал раструб медного горна. - Спирька, давай трубу! - повторил Кеша. Спирька с трудом вытащил горн и протянул Кеше. Кеша передал горн Левке. - Нет, у нас никто не умеет играть, - сказал Левка. - Жалко, а я-то думал, - Кеша вздохнул, - вот заиграем мы на этой трубе свою песню! Слушайте, скауты, как ваша труба играет по-нашему. Эх!.. Вдруг размышления Кеши прервал мальчик в солдатской форме. - Дай-ка мне, - сказал он. - Ты что, умеешь? - Еще бы... второй год учусь в музыкантской команде. На кларнете играю и на горне тоже. Что вам сыграть-то? Сбор, или тревогу, или какой вальс, или марш? Могу "Гибель "Титаника" сыграть. А не хотите буржуйские песни слушать - "Интернационал" исполню. Левка с Кешей встретились взглядом, и оба разом сказали: - Давай "Интернационал"! Мальчик ловко вскинул руку с горном и прижал к мундштуку губы. Он играл очень хорошо. Все ребята затихли, слушая, как горн торжественно и гордо пел гимн коммунистов. Но вот музыкант опустил трубу, и ребята снова зашумели, делясь друг с другом впечатлениями о прошедшем бое. К Левке подошла Наташа с пузырьком в руках. Глаза девочки сверкали гневом. - Ты что? - спросил Левка. - Да как что? Ты знаешь, что одному из наших скауты голову камнем проломили? Мы его в аптеку водили. Крови сколько было! Постой, да и у тебя тоже кровь на щеке. Дай-ка помажу. И ты тоже не уходи, - сказала "сестра милосердия" Кеше. - У тебя может быть заражение крови. - У меня? - удивился Кеша. - Ну, конечно! Весь черный от грязи и весь в синяках и ранах. Где-то позади раздались голоса: - Артиллерию везут! - Колькина пушка едет! Коля и Сун везли за оглоблю свою пушку. Из дула пушки торчало захваченное Колей скаутское знамя. Еще издали Коля закричал: - Жалко, пороху не было для второго залпа, а то бы мы им еще не так дали! Видели, как я по ним тарарахнул? Будут помнить Кольку Воробьева! Наташа, заметив, что у брата все лицо в крови, побежала ему навстречу. - Пустяк, заживет, - сказал Коля, однако с удовольствием подставил Наташе лоб. Наташа, смазывая ему пораненные места, вполголоса выговаривала: - Чего ты хвастался? Ведь не ты стрелял, а Сун! - Ну да, Сун! - Коля снисходительно засмеялся. - Ничего-то ты не понимаешь в военном деле. Кто, по-твоему, командир батареи? - Ну, ты! - Красноармейцы кому подчиняются? Мне или еще кому? - Тебе... - Вот то-то и оно, что мне! А раз мне, то выходит, я стрелял. Так даже и в газетах пишут: бронепоезд командира Иванова взял станцию Шмаковку. Или: батарея командира Сидорова обратила в бегство казаков. Ой, не жги так!.. Сун с улыбкой слушал этот разговор. Мимо быстро прошли Левка и Кеша, тоже с желтыми мазками йода на лицах и руках. Сун стал рассматривать свои руки, ища хоть маленькую царапину. Ему так хотелось, чтобы Наташа и его полечила. Но, к великому огорчению Суна, у него не было ни одной царапины, ни одного синяка. - Стой, командир! - прикрикнула Наташа, припекая йодом руку брата. Затем она повернулась к Суну: - Теперь тебя буду лечить. Сун покраснел и ответил с сожалением: - У меня нечего лечить. У меня все цело. - Цело? Ну это я еще посмотрю. У вас у всех ничего нет. Постой, постой, а на шее что? Прыщик? Давай прыщик смажем. Вон и на лбу какая-то царапина! Так, не крутись! Теперь руки давай! Наташино лекарство щипало и в то же время приятно холодило кожу. Сун, смеясь, покорно подставлял то лицо, то руки. Наташа, наконец, оттолкнула Суна: - Ну хватит, а то на тебя весь йод измажу, другим не останется. - Я видел, как ты воевала. - Ну, какая это война! Сегодня мы с ними быстро разделались, а вот раз целый день бились. Их туча-тучей, а нас совсем немножко. Так вот в ту войну меня скауты даже хотели в плен взять. Уже за руки схватили, а я как вырвусь, как закричу вот так. - И Наташа так пронзительно завизжала, что все, кто был на поле, посмотрели в ее сторону. - Ну, а потом я как вцепилась одному в волосы! Так они живо отпустили меня. А тут и наши подоспели и всех скаутов в плен забрали. Ну ладно, пошли! Сейчас Левка командовать начнет. Действительно, в отдалении послышался Левкин голос: - В ряды стройся, ребята! "Войско" заволновалось, зашумело. Кто-то закричал: - Музыка, вперед выходи! - Знамя давай сюда! - Эй, Сун, берись за дышло! - скомандовал Коля и проворчал: - И кто это придумал, чтобы артиллерия напоследок шла? БРЫНЗА В воскресенье выдался удивительно жаркий день. Брусчатая мостовая на Светланской улице нагрелась до того, что на ней невозможно было стоять босыми ногами. Ребята, у которых не было обуви, быстро перебегали залитую солнцем улицу, спеша укрыться в тени. Да и мало кто из босоногих мальчишек ходил в этот день по гранитной брусчатке. Все они плескались в Амурском заливе или загорали на молу Семеновского Ковша. Из этой искусственной гавани, и на самом деле очень похожей на ковшик, которым зачерпнули веду из Амурского залива вместе с катерами, джонками, шхунами, каждое утро поступало на базар великое множество рыбы, челимов, устриц, трепангов. Ребята с Голубиной пади приходили сюда на рассвете, когда возвращались с моря рыбачьи джонки. Они помогали рыбакам выбирать из сетей рыбу и хорошо зарабатывали. Здесь с камней волнолома можно было и самому наловить бычков или камбалы столько, что и домой есть что отнести и на продажу останется. Жирных береговых бычков, только что снятых с крючка, купит любая хозяйка, зная, что вольные рыбаки с Голубинки не любят торговаться и запрашивают полцены. Эти деловые операции отнимали у ребят всего три-четыре часа "раннего утра. Зато весь остальной день хочешь - лежи, как морской котик, на волноломе и загорай до угольной черноты, а хочешь - не вылезай из воды, такой синей, что кажется странным, почему она не красит, как чернила. Для любителей понырять открыт доступ на любую палубу многочисленных джонок, шхун, катеров. Суда набились до отказа в Семеновский Ковш, покачиваются на якорях на рейде Амурского залива. Надоела свободная вода и жесткие камни волнолома - ступай в купальню Махнацкого. Правда, за вход в купальню надо платить четвертак, если заходишь в нее с берега. Только кто же из ребят с Голубиной пади ходит в купальню с берега? Никто! Ни у кого нет таких бешеных денег! Купальня прельщала ребят своей вышкой с пятью площадками. Мало находилось смельчаков, кто бы отваживался прыгать с "крыши" - так называли мальчишки самую верхнюю площадку вышки. Из подростков только один Левка Остряков и прыгал с нее. Как только в купальне на верхней площадке вышки появлялась коренастая фигура Левки, все головы поворачивались в его сторону. Левка, не раздумывая, входил на трамплин, приседал и, распластав руки, ласточкой взмывал над водой. - Ух! - вырывался единодушный вздох, в котором были и страх и гордость за смельчака. Только у самой воды Левка смыкал руки над головой и, как ловко брошенный камень, почти без брызг исчезал в белой воронке из пены. С мола, из воды, с мостков купальни раздавались восторженные крики друзей: - Ура, Левка! - Ура! Прославив подвиг товарища, ребята с Голубинки также дружным многоголосым хором начинали подзадоривать скаутов: - Слабо скаутам нырнуть с крыши! - Слабо зеленокожим! Скауты делали вид, что все эти насмешливые возгласы к ним не относятся. Сегодня Левка раз десять прыгал с пятой площадки и несчетное число раз с первой и со второй, показывая секреты своего мастерства Суну и Коле. Утомившись, все втроем приплыли к широкому камню-островку у самой оконечности волнолома. На теплом просоленном камне лежала одежда купальщиков. Как только мальчики вылезли на островок, Коля тотчас же ощупал свой узел с одеждой. - Здесь! У меня, брат, ничего не пропадет! Я все время смотрел за камушком, - говорил он, извлекая из-под рубахи ковригу черного солдатского хлеба и полную кепку селедок. Мальчикам казалось, что они никогда не ели ничего вкуснее этого ржаного хлеба с припеченным к корке капустным листом и хрустящими угольками. А селедка! Надкуси кожицу зубами возле головы, и она чулком слезет, обнажив нежное мясо, залитое янтарным жиром. Аппетит еще больше усиливался от счастливого сознания, что эта необыкновенно вкусная еда приобретена на свои трудовые деньги, полученные сегодня утром от рыбаков за выгрузку рыбы из кунгаса. Остатки селедки летели в воду. Там, в глубине, на каменном уступе, эти щедрые подачки принимали рачки-отшельники. Забавно ковыляя по неровной поверхности, они тянули добычу в каменные щели. Запасы быстро исчезали. Когда в кепке осталось всего три селедки, Левка похлопал себя по голому животу и удовлетворенно произнес: - Шабаш! Внутри все горит! Коля возмутился: - Нет, брат, так не пойдет. Нельзя добру пропадать, доедай свою долю. Или ты, правда, не хочешь? Тогда мы с Суном съедим. Сун отрицательно покачал головой: - Нет, я тоже не могу больше. Пить хочется. - Ну хорошо, тогда я сам съем, и пойдем квасок пить. Я ведь с рыбаков еще гривенник сорвал. Левка порывисто вскочил: - Пошли, моряки, на берег! Узелки с одеждой мальчики по-индейски укрепили ремнями на голове. Затем они осторожно спустились с камня и поплыли через узкий пролив к волнолому. На волноломе друзья оделись и пошли на Семеновский базар в квасную лавку. Путь к лавке квасника лежал через торговые ряды. На лавках сегодня висели тяжелые замки. В воскресные дни торговля шла только на рыбном рынке у самого берега залива. Оттуда доносился разноголосый гул. Из этого хора голосов вырывались иногда призывные крики: - Свежей камбалы! - Крабы, крабы! - Только из воды, только из воды!.. - Челимы! Граждане-господа, челимы! Дорогой Левка учил Суна азбуке. Время от времени он останавливался и большим пальцем босой ноги писал на земле букву. Иногда он показывал букву на вывеске или просто чертил ее в воздухе. Сун оказался способным учеником. - Бэ! Вэ! Гэ! - радостно выкрикивал он. Урок прервал Коля. - Слышите? - сказал он, кивая в сторону рыбного рынка. - Там кого-то ловят! Ребята остановились и прислушались: - Держи вора! - Убег, убег! - Наперерез, наперерез! - К нам бегут! - определил Левка. Вскоре из-за угла появился известный всему городу пьяница и вор Брынза. Увидев мальчиков, он остановился, тяжело дыша, весь сжался, вобрал голову в плечи, словно ожидая удара. Топот и рев приближались. Брынза, бросив умоляющий взгляд на мальчиков, упал на землю и полез под деревянный настил возле лавки. Едва успели скрыться под настилом его босые ноги, как из-за угла с ревом выкатилась погоня. На мгновение толпа преследователей неожиданно остановилась. - Куда побег Брынза? - спросил мальчиков толстый торговец, сжимая в волосатых руках бамбуковое коромысло. У торговца безобразно перекосилось лицо. Из-за его спины на ребят глядело десятка три злобных звериных глаз. Вместо ответа Левка махнул рукой в сторону Семеновского Ковша. Толпа ринулась туда. Когда топот преследователей стих, Левка постучал по доскам настила и сказал: - Опасность миновала! Вылезайте скорей! - Не врешь? - глухо донесся до мальчиков недоверчивый сиплый голос. - Не врем, вылазьте! А то они вернутся! Под настилом послышался звон каких-то банок. Брынза осторожно выглянул из своего укрытия и поспешно вылез. - Унесло их? - проговорил он, отряхивая со своих лохмотьев тучи пыли. - Унесло! Они к берегу побежали. Идемте с нами, тут есть недалеко дырка в заборе! Левка побежал. За ним Коля и Сун. Брынза пробежал немного, а потом отстал. Левка оглянулся. Брынза шел не спеша. Его одутловатое безбородое лицо приняло свое обычное хитроватое выражение. Трудно было поверить, что этому человеку несколько минут назад грозило увечье, а может быть, даже и смерть. - Брынза, что же вы? - спросил Левка. - А чего мне? - Брынза оскалил в улыбке желтые зубы. - Как чего? Догонят! Лабазник с коромыслом гнался! - Теперь уже не догонят. Теперь они уже разошлись, поди. Страшно поначалу, когда они остервенелые. Сейчас не страшно... Закурить есть? - Не курим. - Женить пора, а не курите. Ну народ! Мне бы папироску сейчас, полцарства бы отдал. Коля прыснул. - Король какой нашелся! Полцарства! А ты пойди да купи. Денег, поди, подходяще стащил? Брынза вздохнул. - У них стащишь... Только за кошелек взялся, такой шум подняли, будто миллион пропал. Да и в кошельке-то один воздух... Народ... Левка и Сун с брезгливым состраданием смотрели на Брынзу. - Николай, дай-ка мне деньги! - неожиданно сказал Левка. - Зачем? - с тревогой спросил Коля и нехотя протянул Левке три копейки. - Все давай! - Ну, это ты брось, деньги общие, и ты не имеешь права милостыню раздавать, - попробовал возразить Коля. - И мои тоже отдай, - сказал ему Сун. - Пожалуйста, берите... все. Миллионеры какие выискались... Деньгами швыряются... Коля долго рылся в кармане. Наконец он вытащил весь капитал и протянул его Левке: - На! Левка взял деньги и, не считая, передал их Брынзе. У того жадно блеснули глазки, но, взглянув на подачку, он разочарованно произнес: - Только-то? А я-то думал, на стаканчик наберется. Больше нету? - Нет. - Жалко... Не поблагодарив мальчиков, Брынза круто повернул в проход между лавками. - У, паразит! - бросил ему вслед Коля. - Ты погоди обзывать, - заступился Левка, - надо разобраться, почему он таким стал. - А ты знаешь почему? - заинтересовался вдруг Коля. - Отец говорит, что такие люди, как Брынза, получились от буржуазного строя. - Как это от строя? - Ну так, очень просто: буржуи его испортили. Таких людей теперь не будет! - Куда же они денутся? - Перевоспитают их... Ну, работу им дадут... - Брынзе работу? - Коля засмеялся. - Не смейся! Вот жалко, я ему не сказал, чтобы приходил к дедушке на "Орел", там матрос нужен. Услыхав такую невероятную вещь, Коля даже остановился. - Ты с ума сошел, Левка! Спорю на свой ножик, что Лука Лукич твоему Брынзе не даст даже за якорную цепь подержаться. - Проспоришь! - Я? - Конечно, ты! А кто же? - А этого не хочешь? - Коля неожиданно потряс кулаком перед Левкиным лицом. Сун с недоумением наблюдал за ссорой друзей. - Ребята, что вы? Зачем? Не надо, не надо! - твердил он, стараясь все время находиться между спорщиками. Ни Левка, ни Коля не хотели уступить друг другу. Давно уже позади остался базар, а они все спорили. Наконец Левка сказал: - Ну, хватит! Пошли-ка лучше воды напьемся! На противоположной стороне улицы возле двуколки с бочкой гремел ведрами китаец-водовоз. Наполнив ведра, водовоз скрылся в подъезде. Коля с Левкой подбежали к бочке. Коля сорвал с головы свою видавшую виды кепку и подставил под медный кран. Левка повернул ручку, и вода хлынула в кепку. - Совсем воду не пропускает, - похвастался Коля, протягивая кепку Суну. Затем он напился сам: на Левку Коля еще сердился и протянул ему кепку последнему. Напились мальчики так, что вода при ходьбе булькала у них в животах. - Почище кваса будет, - примирительно произнес Коля. - Водичка что надо! - таким же тоном ответил Левка, и мир восстановился. Мальчики пошли домой через Семеновскую улицу. И там снова им на глаза попался Брынза. Он сидел прямо на земле возле тротуара и курил папиросу. Перед ним лежал обрывок парусины с засаленной колодой карт посредине. Затянувшись папиросой, Брынза начал выкрикивать плачущим, нудным голосом: - Господа-граждане! Обратите внимание на предсказателя судьбы! Все, кому какое дело начинать, все, кому надо узнать, куда ехать: на юг, на запад, на восток или на север, или узнать насчет любви к своему предмету, - обращайтесь к Брынзе! Ответ судьбы на любой вопрос стоит тридцать копеек серебром! Заметив перед глазами три пары босых ног, "предсказатель" прошипел: - Мимо проходите, ваша судьба и так известная! - Брынза! - позвал Левка. - А, это ты? Тоже проходи, не загораживай дорогу порядочной публике. - Брынза, - повторил Левка, - если хотите, то можете прийти к моему дедушке Острякову на "Орел". Ему матрос нужен. - Матросом? Меня? Ха-ха-ха! - Конечно, иди, чем здесь околачиваться, - вставил Коля. - Постой, это тот "Орел", что в порту киснет? Может, зайду, если время будет. Ну пошли, пошли! Не загораживайте дорогу господам-гражданам, которые хотят узнать свою судьбу! - И Брынза с надеждой посмотрел на старушку с корзиной в руках. Но она прошла, даже не взглянув на "прорицателя". Скажи мне, кудесник, любимец богов, Что сбудется в жизни со мною, - продекламировал Коля. Брынза потянулся рукой за камнем, Коля отбежал в сторону. Левка попрощался: - До свидания, Брынза! Приходите на "Орел". Брынза стал в раздумье перебирать колоду карт. Вечером Левка подробно рассказал отцу и дедушке о встрече с Брынзой. - Пропащий человек, - отрезал дедушка. На это Иван Лукич мягко возразил: - Все-таки попробуй возьми к себе. У тебя ведь нет матросов. Может, одумается. Человек он из рабочей среды. Когда-то плавал на "Симферополе". - Попытка не пытка, - ответил дедушка. Через несколько дней Брынза пришел на "Орел", и Лука Лукич зачислил его матросом. ОБРАТНЫЙ РЕЙС Уже неделю Сун жил у Остряковых. За это время Левкиному отцу и дедушке Луке Лукичу удалось получить с Корецкого деньги, заработанные Суном, Денег было немного, но их вполне хватило на покупку Суну необходимой одежды. Однажды вечером, когда Левка и Сун вернулись с рыбной ловли. Лука Лукич спросил Суна: - Ну как, Сун, отошел немного? Отдохнул от барского жилья? - Да, Лук-кич. - Что же дальше думаешь делать? Сун потупился. Вместо него ответил Левка: - Что дальше? Будет с нами, и все. Мы одной рыбой с ним проживем. - Рыбалка - это забава, а я насчет дела. Моряком хочешь быть? Сун просиял: - Я люблю, когда на море! - А раз лежит душа к морю, то и будешь моряком! Да еще каким! Левка по ученой части, а ты по морской. Перебирайся-ка, брат, ко мне на "Орел", помогать будешь. А зимой учиться устроим. Так была решена судьба Суна. Однажды Сун встретил возле вокзала дядюшку Ван Фу. Повар сидел на солнцепеке среди бедняков-носильщиков, каким стал и он, и что-то рассказывал. Сун бросился к нему: - Дядюшка! Ван Фу вскочил. - О, да ты разбогател, вижу! - обрадовался он, держа Суна за плечи и с любопытством рассматривая его новый костюм. Особенно поразило дядюшку Ван Фу лицо мальчика: оно было теперь совсем другое, на нем не было и тени прежней робости. Сун, сбиваясь и часто кивая на Левку, что стоял поодаль, рассказал дядюшке Ван Фу все события, какие с ним приключились. - Я говорил тебе, что мы не пропадем! Ну, я тоже ничего живу! Работы, правда, мало. Зато народ хороший кругом. Есть с кем поговорить. Тут не так, как там, в серой тюрьме. - Ван Фу погрозил кулаком. - Я, брат, с ними за все рассчитался! Хозяина порядочно помял. В участок нас водили. Но там теперь народ свой. Говорят, надо бы еще лучше с ним "поговорить"... Сун расстался с Ван Фу, договорившись встретиться завтра на этом же месте. Левка, а за ним и вся семья Остряковых приняли горячее участие в судьбе Ван Фу. Иван Лукич устроил его к себе поваром на кран, и дядюшка Ван Фу стал кормить всю команду удивительно вкусными обедами. Левка, Сун и Коля частенько забегали теперь на камбуз к Ван Фу, где для них всегда находились лакомые кусочки. Однажды Левка возвращался с плавучего крана и встретил в порту Кешу. Котлочист сидел, свесив ноги с пирса, и бросал крошки хлеба жадным малькам, тучами сновавшим в прозрачной, как стекло, воде. Приятели поздоровались. - Ты что, ждешь кого? - спросил Левка. - Да, жду, когда подадут катер вон с той коробки. - Он показал на белоснежный пассажирский пароход, стоявший на рейде. - Думаю сходить в тропические страны... - Нет, правда, тебя что, с работы прогнали? Кеша бросил в воду последнюю корку хлеба и признался: - Пропащее у меня дело. Вчера чуть в ящик не сыграл. - Да ты что, правду говоришь? - Врать время нет. Вчера застрял между трубами! Спасибо, лист меняли у котла, а то бы пропал, как кит на песчаной косе. Вырос я здорово за этот год. - Кеша мрачно улыбнулся. - Что теперь делать, прямо не знаю. В Красную Армию идти, что ли? Там, слыхал, есть ребята. Как ты думаешь? Левку осенила блестящая мысль. - Постой, - сказал он, - у отца вчера масленщик ушел в Красную Армию. Хочешь, поговорю? Будешь на кране масленщиком работать. Услышав такое предложение, Кеша залился ярким румянцем и с сомнением покачал головой: несбыточным счастьем казалось ему получить такую большую должность. Вечером Левка попросил отца принять на кран Кешу. Иван Лукич улыбнулся и сказал: - Скоро у нас с дедом вся команда будет из твоих друзей! Правда, Ван Фу прекрасный работник, замечательный повар! И Сун молодец! Брынза вот только подкачал... Ну ладно, приводи своего приятеля. Левка каждый день бывал на катере, а иногда, отпрашиваясь у матери, жил там дня по три, выполняя вместе с Суном все матросские обязанности. "Орел" был неутомимым морским работягой День и ночь сновал он по бухте, подтягивал к судам баржи с углем и пресной водой, помогал неповоротливым океанским кораблям швартоваться к причалам, а перед отходом в плавание выходить на рейд. Лука Лукич служил прежде боцманом на военном корабле и потому любил строгий порядок. Левка и Сун держали в образцовой чистоте палубу и так надраивали все медяшки, что они казались золотыми. Как-то Лука Лукич получил задание доставить из бухты Витязь в торговый порт баржу с пресной водой. В те времена во Владивостоке не хватало пресной воды, и воду для морских судов доставляли на баржах из многих мест побережья залива Петра Великого. Держа в руке письменный приказ, Лука Лукич озабоченно почесывал щетину на подбородке: у него вместо трех матросов остался только Брынза; два других матроса недавно ушли добровольцами в Красную Армию. Брынза не оправдал надежд. Уже через несколько дней по приходе на "Орел" он запил. Лука Лукич уволил было его, но Брынза пожаловался в профсоюз моряков. Он бил себя в грудь, уверяя, что "выпил самую малость и то после вахты, когда каждый трудящийся имеет право промочить горло". В союзе моряков знали Брынзу, но поверили его клятве, что он больше "ее проклятую в рот не возьмет, конечно, находясь на этой паршивой галоше"... Брынза вернулся на "Орел" и, самодовольно усмехаясь, протянул шкиперу вчетверо, сложенный листок бумаги. - Вот вам документик. Лука Лукич прочитал: "Профессиональный союз моряков и портовых служащих предлагает шкиперу катера "Орел" водоизмещением в 125 тонн оставить товарища Брынзу в занимаемой им должности матроса и влиять на него революционно. Он, как человек пролетарского происхождения, осознает нетактичность своего поведения на современном этапе..." - Что же нам делать на современном этапе? - сказал Лука Лукич, вспомнив про эту бумагу. Левка, понимая причину озабоченности деда, толкнул Суна в бок, и мальчики с еще большим усердием стали укладывать толстый манильский трос в красивую спираль. Из машинного отделения показалась всклокоченная голова машиниста Максима Петровича: - Не вешай голову, Лука. Дойдем! Машинная команда вывезет! В словах, машиниста было столько явного лукавства, что шкипер еще сильней стал скрести подбородок. Каждый из стариков относился немного свысока к профессии другого. Лука Лукич считал, что главное на корабле - верхняя команда. А Максим Петрович не упускал случая подчеркнуть превосходство кочегаров и машинистов. Взгляд шкипера упал на мальчиков: Левка и Сун усердно трудились на баке. - Да я, собственно, не тревожусь! Сам я еще пока не сдаю, да и ребята, на худой конец, доброго матроса заменят. А что касается машины, то это дело само по себе вроде, скажем, ног, а верхняя команда - голова. В тот же день "Орел" вышел из Владивостокского порта. Ночью он пришел в бухту Витязь, а на рассвете следующего дня, взяв на буксир баржу с водой, отправился в обратный рейс. "Орел" шел вдоль скалистого берега, поросшего приземистыми соснами. Сверкающие валы осторожно передавали катер с одного упругого гребня на другой и, ускоряя бег, неслись к скалам, откуда доносились гулкие удары, словно кто-то бил по пустой бочке. Левка и Сун, не обращая внимания на изрядную качку, красили белилами солнечную сторону рубки. Работа увлекла мальчиков. Каждый взмах кисти наносил на поцарапанную железную стенку, замазанную ярко-красным суриком, новый, сочный, ослепительно белый мазок, и рубка становилась празднично-нарядной. Левка начал красить дверной паз. Сделав несколько мазков, он заглянул в рубку и придержал дверь. В это время Лука Лукич протянул руку от штурвала, постучал ногтем по стеклу барометра и многозначительно крякнул. - Что, падает? - спросил его Левка, заметив, как на приборе, дрогнув, опустилась черная стрелка. - Больно язык у тебя долог. Падает! - Лука Лукич нагнулся к переговорной трубе и прогудел: - Парку подзапаси! - А что его запасать-то? - Максим Петрович выглянул из машинного отделения и, состроив ребятам плутовскую гримасу, добавил: - Пару полон котел! В мешки, что ли, запасать! Вопрос Левки и легкомысленная веселость машиниста, по мнению Луки Лукича, были скверными приметами. Шкипер все суровее и суровее хмурил брови, находя новые подтверждения своим тревожным догадкам. Исчезли чайки, а длинношеие бакланы цепочками мчались к скалистому берегу. - Левка, поди разбуди Брынзу! - приказал Лука Лукич. - Есть! - Левка положил кисть и, скользя по палубе босыми ногами, побежал к матросскому кубрику. Вскоре он вернулся и доложил: - Не встает! Пьяный! - Под суд отдам негодяя! - рявкнул шкипер и вдруг, переменив тон, тихо проговорил: - Несите-ка борща. Подзаправимся, пока есть время. Левка и Сун загремели мисками в маленьком камбузе рядом с рубкой. Пока Лука Лукич ел, сидя на пороге рубки, мальчики стояли у штурвала. Управлять катером становилось трудно. Волнение усилилось. Буксирный канат сильно натягивался и отбрасывал корму катера то вправо, то влево. Маслянистая поверхность воды сморщилась. В снастях загудел, запел на разные голоса ветер. Доев борщ, Лука Лукич принял штурвал. - Гамов маяк показался, сейчас курс возьмем на Владивосток, - сказал он, повеселев. Ребята забрались на железные решетки между рубкой и трубой. Это было, по их мнению, самое удобное место на судне: отсюда можно заглянуть и в кочегарку, и через иллюминатор к дедушке, и в машинное к Максиму Петровичу. - Я еще таких волн никогда не видел! - сказал Левка, показывая на расходившееся море. - Думаешь, тайфун? - спросил Сун. - Может, и не тайфун, а штормяга сильный идет. Мальчики умолкли, наблюдая, как за бортом на синей кипящей волне появляются и исчезают белые узоры из пены, похожие то на кружева, то на прожилки мрамора, то на фантастических птиц и зверей. "Орел" тяжело взбирался на гребни волн и вдруг, увлекая за собой баржу, стремительно летел вниз. - Не боишься? - спросил Суна Левка. - Немножко. А ты? - Я-то... Сердце немножко екает, а так ничего. И ты не бойся. Из люка машинного отделения показалась голова Максима Петровича. - Ведь правда, у нас машина сильная? - обратился к нему Левка. - Машина что надо! Вот только баржа тормозит. - Смотри, какая птица! - Сун схватил Левку за рукав. Распластав крылья, пронесся буревестник. Он ни разу не взмахнул крылом. Казалось, какая-то чудесная сила мчит его над самой водой. - Веселая птица! - усмехнулся Максим Петрович. Зазвенел машинный телеграф. Голова Максима Петровича скрылась в люке. - Самый-самый полный, - пояснил Левка. Из трубы еще гуще повалил черный дым. Сбитый ветром, он падал, застилая корму. Мальчики плотней прижались друг к другу. - Не такие тайфуны видали! - храбрился Левка и вдруг умолк. Катер повернулся боком к волне и ветру, дым отнесло в сторону, и совсем недалеко показались серые скалы. Катер полетел вниз, а скалы взмыли к тучам и скрылись за белым гребнем волны. Опасен для моряка скалистый берег в бурную погоду. Разобьется корабль об острые камни. И как бы ни был искусен пловец, не выбраться ему из страшной толчеи волн. На палубе появился Брынза. Цепляясь за поручни, матрос пробирался к рубке. Он прошел возле ребят, обдав их запахом водочного перегара. У рубки Брынза остановился и стал стучать кулаком в дверь. - Капитан! Погибаем, к берегу несет... Что же это такое! - закричал он хриплым, срывающимся голосом. - Кто это там погибает? Рано, брат! Берись-ка лучше за дело. Проверь, нет ли воды в трюме, - ответил ему шкипер. - Не буду, не хочу погибать! Ты должен бросить баржу, чем всем погибать! Старый моряк не меньше Брынзы понимал смертельную опасность. Без баржи "Орлу" была не страшна буря. Но на барже находилась семья рулевого и целая артель грузчиков. - Я тебе брошу, подлая душа! - рявкнул Лука Лукич. - Бросишь, бросишь! - бормотал Брынза и вдруг быстро перебежал к кубрику и скрылся в нем. Через несколько минут он показался снова с топором в руке. - Дедушка, он с топором! - пронзительно крикнул Левка. Из машинного отделения выглянул Максим Петрович. - Ко мне! Оба, живо! - донесся голос Луки Лукича. Когда ребята очутились в рубке, он приказал: - Держите против волны! - а сам шагнул на палубу. Шкипер подоспел вовремя. Брынза уже начал рубить толстый буксирный канат. Но ему сильно мешала качка. Канат ходил по корме, то натягиваясь, как струна, то обвисая. Все же, пока подбежал Лука Лукич, Брынзе удалось перерубить несколько прядей. Шкипер схватил Брынзу поперек туловища и, побагровев от натуги, поднял его над головой. Матрос выронил топор в воду, и это спасло его. Лука Лукич еще мгновение подержал над водой обмякшее тело труса, потом дотащил его до входа в кубрик, швырнул туда и захлопнул люк. - Держим на курсе! - отрапортовал Левка, когда Лука Лукич вернулся в рубку. - Марш на свое место! Смотреть за баржей и за берегом, - скомандовал Лука Лукич, кладя руки на колесо штурвала. В переговорную трубку донесся необычно мягкий голос машиниста: - Как, Лукич, подвигаемся? - Нет, Максим. Плохи наши дела! - Что ж, будем бороться... И должен я тебе сказать, Лукич, что правильно ты поступаешь... по-настоящему... - Спасибо, Максим!.. Катер заметно приблизился к берегу. Когда ветер относил от скал густую завесу из брызг и тумана, открывалась отвесная стена, увенчанная белой башней маяка. На верхней кромке стены виднелись приземистые сосны с искривленными стволами. - Вот бы сейчас под соснами посидеть! - мечтательно сказал Левка. - Хорошо на берегу! - в тон ему ответил Сун. Из машинного отделения опять выглянул Максим Петрович. - Ничего, не робей, ребятки! Выберемся! - сказал он на этот раз без обычной улыбки. От Левки не укрылось строгое выражение лица машиниста. "Нас ободряет", - подумал Левка и вдруг почувствовал противную слабость во всем теле: он заметил между темной полоской шеи и замасленным воротником кителя машиниста узенькую, ослепительно белую полоску воротничка чистой рубахи. - Дядя Максим! - со слезами в голосе крикнул Левка. Машинист понял, что Левка знает, почему он надел чистое белье. - Всяко может быть, Лева. Такой уж морской обычай у нас. На всякий случай в чистое оделся. Да я уже три раза так-то переодевался - и ничего! - на лице Максима Петровича мелькнула улыбка. Левка тоже улыбнулся. В глубине души он не верил, что с ним может случиться несчастье. Надеялся Левка и на Суна, который не хуже его плавал и нырял, вот только старики внушали ему опасение. Невеселые мысли Левки прервал голос деда: - Левка! Как по корме? - Кабельтовых пять осталось! - Смотри лучше... дальномерщик! "Не слепой, что тут смотреть-то!" - огрызнулся про себя Левка. Потянулись томительные секунды ожидания. "Орел" боролся изо всех сил с ветром и волнами. Слышно было, как со свистом вращаются шатуны. Иногда Левке казалось, что баржа уже ударилась о скалы и идет ко дну, но она, залитая водой, каждый раз грузно поднималась из пучины. Вдруг Сун схватил Левку за руку: - Пошли! - Ну! - У Левки загорелись глаза. И правда, как только прокатывался вал, сквозь завесу из водяных брызг и тумана видно было, как все дальше и дальше отступают страшные скалы. - Дядя Максим! Идем! Пошли! Провалиться мне, идем! Снимайте свою рубаху! - крикнул Левка в машинное отделение. - Ну ты, смотри у меня лучше! - добродушно заворчал Лука Лукич, тоже заметивший, что катер, наконец, стал двигаться вперед. Однако Лука Лукич считал, что нельзя еще вслух выражать свою радость. Ветер стихал. Только водяные горы выросли еще больше. - Бушуй, бушуй! Теперь ты нам не страшен, - сказал Левка и погрозил океану кулаком. Навстречу показался четырехугольный парус китайской джонки. Парусное судно быстро приближалось. - Вот храбрецы, в такой ветер идут при полном парусе! - похвалил Лука Лукич, любуясь смельчаками. На носу джонки показался высокий человек в белой рубашке. Он стал размахивать над головой руками. - Принимай семафор, - сказал Лука Лукич Левке. Левка принес из рубки сигнальные флажки и помахал ими над головой, а затем перед собой, что означало: "Принимаю". - В городе власть захватили интервенты и белогвардейцы, - читал вслух Левка сигналы с джонки. - Наши уходят в тайгу. Не теряйте мужества. Скоро наладим связь. Джонка подошла совсем близко, и Левка сбился, узнав в сигнальщике отца. - Читай! - строго сказал ему дедушка. Левка дал флажками отбой, и отец повторил: "Не унывайте. Скоро наша возьмет. Целуй мать". - Передай: "Выполним. Желаем счастливого плавания", - сказал дедушка. Белая рубаха показалась теперь уже на корме. Весь экипаж, кроме все еще запертого в кубрике Брынзы, посылал джонке прощальные приветствия. - Выдержим и эту бурю! - сказал Лука Лукич. Сун положил руку на плечо Левки, и так они стояли до тех пор, пока не скрылся парус с большой серой заплатой посредине. НА ПРИКОЛЕ Солнце поднялось выше Русской горы, окутанной сияющим облаком. Белые ниточки тумана, словно приклеенные, держались еще на темном западном склоне горы и в синих распадках сопок, отраженных в неподвижной поверхности воды бухты Новик. Левка и Сун, окончив лов, наматывали лески на удилища и с любопытством следили, как в голубоватой толще воды мелькает похожий на летучую мышь нырок, вспыхивают и гаснут серебряные искры - стайки мальков, удирающих от погони. Нырок показался возле берега и снова исчез, оставив растущие колечки волн. - Вот так бы плавать! - Левка мотнул головой в сторону нырка. Сун выразил свое согласие кивком головы и спросил Левку, продолжая начатый разговор: - Как же мы запишемся, ведь кругом "они"? - А вот так и запишемся! Глаза Суна загорелись любопытством: - Правда? - Настоящая правда, - Левка подозрительно посмотрел на густую прибрежную зелень, на моторный катер, пересекавший бухту. - План у меня такой: давай сами запишемся в союз. - Как это сами? - Заявление напишем, как в партию пишут, и скажем дедушке и Максиму Петровичу, чтобы они нас приняли, а бумагу на дно моря спрятали! - Вот это будет хорошо! - воскликнул Сун. - Ну пошли. Да, а где же рыжик? - Левка свистнул. Из прибрежных кустов выскочила рыжая дворняжка и шариком подкатилась к мальчикам. - Ну-ну, не лизаться. - Левка отстранил Рыжика рукой и вытащил из воды улов. На бечевке были нанизаны жирные бычки, скумбрии с полосатыми темно-зелеными спинками и коричневые окуни. Рыбу мальчики подвесили на середине сложенных вместе удилищ и, положив концы их на плечи, отправились берегом на "Орел". Катер стоял на приколе в самом глухом месте бухты Новик. Продолжался отлив. Отступая, море оставляло на песке студенистых медуз, трепангов, похожих на перезрелые огурцы, бледно-розовые звезды, пучки морской капусты. Левка и Сун равнодушно смотрели на эти щедрые дары моря. Только Рыжик с видом знатока обнюхивал, а иногда пробовал на зуб что-то копошившееся в водорослях или в прозрачных лужицах среди камней. Левка и Сун спешили, выбирая самый короткий путь. Берег делал крутые петли, образуя маленькие лагуны, окруженные зеленой рамой густой зелени. Мальчики переходили их напрямик вброд или переплывали на спине, держа концы удилищ в высоко поднятых руках. Из-за зеленого мыска показался "Орел". Он приютился между ржавыми миноносцами и затопленной землечерпалкой. Оба корабля доживали свой век среди водорослей. "Орел" мало чем отличался от своих товарищей по несчастью. Краска на его бортах облупилась, труба, покрытая рыжим налетом, была обвязана сверху куском брезента. После встречи с джонкой, на которой ушел из города его сын, Лука Лукич Остряков не вернулся во Владивостокский порт. Он правильно рассчитал, что в суматохе, которая царила в городе, никто не станет разыскивать небольшой буксиришко. Не заходя в порт, шкипер свернул в бухту Новик. Здесь у первого причала он оставил баржу, высадил на берег Брынзу, затем увел катер в самый конец бухты и стал там на "мертвый якорь". Мальчики уже подходили к сходням "Орла", когда на дороге, закрытой со стороны бухты кустарником, послышались тяжелый топот солдатских ног и слова команды. Вскоре на берег вышли шесть японских солдат и два офицера. Солдаты остановились, звякнув винтовками, взятыми к ноге, офицеры же направились к "Орлу". Маленький полный японец шел впереди, волоча на боку изогнутую саблю в никелированных ножнах с колесиком на конце. За ним вышагивал высокий белогвардеец с маузером в деревянном футляре. Левка и Сун переглянулись. В высоком белогвардейце они узнали Жирбеша. Лицо японского офицера также показалось Левке знакомым. И он мгновенно вспомнил большое окно кафе, нарядную публику за мраморными столиками и среди них Жирбеша и японца в чесучовой рубахе. Из-за солдатских спин показалось одутловатое лицо. - Брынза! - шепнул Сун, схватив Левку за руку. Левка даже не взглянул в сторону предателя: он смотрел на сходни, где появились дедушка и Максим Петрович. При виде стариков у Левки сжалось сердце. "Неужели арестуют?" - подумал он. Японец поманил стариков рукой и сказал, с усилием выговарив