ей глубины. Стадия "С". - Это уже сон? - Конечно. Видите вот эти почти прямые участочки? - Вижу. - Это так называемые сонные веретена. - Это я так сплю? - Спите, Юра. И не мешайте, когда вам объясняют, как вы спите. Тем более, что мы уже в стадии "Д". Стадия "Д" - это глубокий сон. - Сновидения здесь? - Нет, практически в стадии глубокого сна сновидений нет. А если и бывают, то они вялы, неярки. Смотрите на волны. Видите, какая высокая амплитуда? Это регулярные дельта-волны и те же сонные веретенца. - Боже, кто бы мог подумать, что сон - такое сложное дело! - Все на свете сложно, только дуракам все кажется ясно. Дуракам и еще, может быть, гениям... - Нина вздохнула и тряхнула головой, словно прогоняла от себя образы дураков и гениев. - И вот наконец стадия "Е". Совсем редкая дельта-активность. - Смотрите, снова зубчики, - сказал я, как идиот. - Это и есть быстрый сон. Быстрые и частые волны. Очень похожи на ритм бодрствования. Сейчас посмотрим время. Ага, примерно двенадцать сорок. Итак, в двенадцать сорок вы начали видеть сны. Проверим по БДГ. - Она взяла другой рулончик, поменьше. - Вот всплеск. Время, время... двенадцать сорок. Совпадение полное. - А что же здесь необычного? - спросил я. - Сейчас увидите. Вот ваш быстрый сон кончается. Занял он всего пять минут. - Это много или мало? - В начале ночного сна это обычно. Быстрый сон ведь бывает три, четыре, пять раз за ночь. К утру продолжительность периодов быстрого сна может доходить до получаса. - И за такие коротенькие сеансы люди успевают увидеть столько интересного? - Вообще-то в большинстве случаев протяженность события во сне более или менее соответствует протяженности такого же события в реальной жизни. Но бывают и исключения. Во всех учебниках описывается один шотландский математик, который во сне часто пережигал за тридцать секунд музыкальный отрывок, который обычно длится полчаса. Но дело сейчас не в этом. - Нина снова подняла длинную змею миллиметровки. - Вот коротенький промежуток, и снова период быстрого сна. Это уже не совсем обычно. - Что не совсем обычно? - Очень маленький интервал. И главное - второй ваш быстрый сон тоже длился ровно пять минут. - А должен сколько? - Что значит "должен"? Обычно продолжительность периодов быстрого сна увеличивается к утру. А у вас - нет. Мало того, Юра. Смотрите. Вот, вот, вот... Вы видите? - Что? То, что их длина одинакова? - Вот именно. У вас было десять периодов быстрого сна, и все совершенно одинаковые - по пять минут. Я такой ЭЭГ не видела ни разу. Странная картина... Что это, думал я, сигналы или не сигналы? Наверное, сигналы. А может быть, так уж я просто сплю? - Нина, скажите, а может эта картина иметь естественное происхождение? Я имею в виду десять своих снов. Нина наморщила лоб. - Не знаю. Надо подумать, показать Борису Константиновичу. Но эти десять периодов... И даже не то, что обычно число этих периодов редко бывает больше шести за ночь... Меня поражает их одинаковость. Ничего похожего никогда не видела... Нина смотрела на змейку, вычерченную самописцем. Змейка то благодушно распрямлялась, то собиралась в мелкие злые складочки. - Что-нибудь еще, Нина? - спросил я и осторожно дотронулся до ее локтя. Локоть был теплый и упругий. Стать позади нее. Поддеть ладонями оба ее локтя. Привлечь к себе. - Я сразу и не обратила внимания. - На что? - На интервалы между быстрыми снами. Девять интервалов, и все время они растут. - Интервалы? - Угу. - А что это значит? - Не знаю, Юра. Могу вам только сказать, что ЭЭГ совершенно не похожа на нормальную картину сна. - Нина посмотрела на часы: - Юра, вам пора. - А вы остаетесь? - Мне еще нужно кое-что привести в порядок. До свидания. Это было нечестно. Она не могла так просто сказать "до свидания" и выставить меня. После всего, что случилось... "А что, собственно, случилось?" - спросил я себя. То, что я спал в одной комнате с Ниной, не давало мне ровным счетом никаких прав на особые отношения. Что еще? Коснулся рукой локтя? И все. - Нина, - сказал я тоном хнычущего дебила, - неужели же нам не придется повторить эксперимент? Нина улыбнулась своей далекой слабой улыбкой. Лицо у нее после бессонной ночи было усталое и слегка побледневшее. А может быть, мне оно лишь казалось таким в свете серого ноябрьского утра. Но оно было прекрасно, ее лицо, и у меня сжалось сердце от нахлынувшей вдруг нежности. Если бы и у меня был свой Узор, как на Янтарной планете, я бы понял, наверное, что мне не завершить его без нее. Спасибо, У, спасибо, странный далекий брат. Спасибо за радость общения и за радость, которую я испытываю, глядя на это побледневшее и осунувшееся женское лицо с большими серыми глазами. Спасибо за янтарный торжествующий отблеск, который подкрашивает скучное и бесцветное, из бледной размытой туши, начало дня. Спасибо за десять маленьких быстрых снов, в которых ты познакомил меня с Завершением Узора. И что бы ни случилось со мной впредь, я уже побывал в Пространстве, и никто никогда не отнимет у меня вашего привета. - До свидания, Нина. Она ничего не ответила. Она стояла и держала в руках бесконечную ленту миллиметровки, и лоб ее был нахмурен. 10 Мы сидели с Галей в кино. На вечернем сеансе, на который я купил билеты, когда возвращался из школы. Старая французская комедия с покойным Фернанделем в главной роли. Трогательные в своей наивной незащищенности трюки. Где-то я читал, что волк, желая избежать схватки с более сильным соперником, подставляет под его клыки в знак смирения шею, и тот не трогает его. Так и фильм. Вот моя шея, я сдаюсь. Галя просунула руку под мою, и ее ладошка легла на мою ладонь. Теплая волна нежности нахлынула на меня. А может быть, не столько нежности, сколько вины и угрызений совести. Но кто знает, что вернее цементирует отношения двух людей... - Люш, - тихонечко прошептал я. Она не ответила. Она лишь быстро прижала свою ладошку к моей. Жест успокаивающий, ободряющий. Ничего, Юра, все будет в порядке. Я тебя все-таки уговорю, ты поедешь к тете Нюре в Заветы, в ее уютный домик на самом краю поселка, будешь пить каждый день парное молоко и забудешь про свои фантазии... Если бы она только не была так уверена в своей правоте, подумал я и резко вырвал свою ладонь из-под ладони Гали. Два дня я не слышал чужих мыслей и совсем было забыл о них. А сейчас, сидя рядом с женой в темном зале кинотеатра, я незаметно для себя включился в неторопливый поток ее мыслей. Подключился по-воровски, как электровор подключается к сети, минуя счетчик. Нет, Юрий Михайлович, по счетчику нужно платить. Это она думала о тете Нюре, и моя виноватая нежность снова уперлась в плотину ее здравого смысла. Слишком здравого. Если бы она только могла понять, если бы только треснул ее стальной панцирь непогрешимости... А что тогда? Да и хочу ли я, чтобы этот панцирь лопнул? Если быть честным с собой? И снова чувство вины начало понемножку подтягивать из моего сердца резервы нежности. И снова ее рука ободряюще похлопала мою. И снова я услышал медленный и уверенный хруст ее мыслей: "Ему, видно, совсем плохо... бедный... А все из-за упрямства". Мне захотелось крикнуть ей во весь голос: "Мне хорошо, не жалей меня! Это я должен жалеть тебя!" И снова поднявшаяся было теплота ушла в какую-то яму. В моей руке лежала ее чересчур крупная для ее роста рука. Неприятно холодная. Когда мы возвращались домой, Галя была весела и оживленна. Если уж она решает что-нибудь, она никогда не останавливается на полпути. Она - как снаряд, летящий к цели. Он может попасть в нее или промахнуться, но остановиться или повернуть назад - никогда. А она твердо решила не подавать виду, не раздражать больного мужа. При душевных расстройствах и психических заболеваниях главное - чуткость родных и близких. - А что, если сделать на ужин картофельные оладьи? - спросила Галя. - Натрем сейчас десяток картофелин... Картофельные оладьи - мое любимое блюдо. Но поскольку оно, как известно, довольно трудоемко, изготовляет его Галя не так-то часто. Я чистил картошку, а Галя натирала ее на терке. Потом мы поменялись ролями. Горка сероватой кашицы все росла и росла в тарелке, темнела, а я думал, что не все на свете, к сожалению, можно исправить при помощи картофельных оладий. - Юрочка, - сказала мне на большой перемене Лариса Семеновна, - что стало с вашим Антошиным? - А что такое? - Метаморфоза. Получил у меня сегодня четверку. - О, Лариса Семеновна, боюсь сглазить. Сергея как подменили. - Но все-таки, как это вам удалось? - Мне? - Вы же классный руководитель. И отвечаете за все на свете, от успеваемости до первой любви, от отношений с родителями до увлечения спортом. - Вы знаете, есть такой старинный английский анекдот. В семье родился мальчик. Внешне совершенно здоровый, но и в год, и в два, и в три он так и не заговорил. Ребенка таскали по всем врачам - и все напрасно. Родители смирились. Глухонемой так глухонемой, что же делать? И вдруг однажды, когда ему было лет восемь, мальчик говорит за столом: "А гренки-то подгорели". Родители - в слезы. Как, что, почему же ты раньше не говорил. "А о чем говорить? Раньше все было нормально". - Гм! И что же ваша бородатая притча должна означать? - А то, что Антошин столько лет продремал, что в конце концов выспался и проснулся. - Да ну вас, Юрочка, к бесу!.. Ваша скромность носит вызывающий характер. Истинная скромность состоит знаете в чем? - Нет, не знаю. - В признании своих заслуг, вот в чем. Лариса Семеновна как-то очень ловко и лукаво подмигнула мне, и я подумал, что не одно, наверное, сердце начинало в свое время биться от ее подмигиваний. - Ладно, Лариса Семеновна, раз вы уже разгадали меня, открою вам свою тайну. Чур, только, никому ни гу-гу. - Идет. - Я незаконный сын Ушинского. Именно от него я унаследовал незаурядный педагогический талант. - То-то я смотрю, вы на него похожи... Вы с вашими, говорят, в Планетарий собрались? - Вы наш Талейран и наш Фуше. От вас ничего не скрыть. Сегодня после занятий. Я люблю ходить со своими охламонами на разные экскурсии. В школе они все ученики. Стоит им выйти на улицу, как они мгновенно преображаются. Девочки сразу взрослеют и хорошеют, мальчики обретают юношескую степенность. Они немножко стесняются организованности экскурсии и быстро разбиваются на группки в два-три человека. Однажды нас увидел на улице математик Семен Александрович. Не помню уж, куда мы шли. По-моему, в Третьяковку. Он посмотрел на меня, и в глазах его мерцал ужас. Назавтра я спросил, что так поразило его. "А разве можно ходить не строем?" - посмотрел он на меня. Ах ты милый мой Беликов, современный ты человек в футляре, хотел я сказать ему, но вовремя удержался. Рожденный ходить строем, иначе ходить не умеет. Мы вышли из школы. Наконец-то первый раз в этом году пошел настоящий снег. Пушистые, театральные, нарядные снежинки... Просто жалко было смотреть, как гибнут такие шедевры под колесами машин и ногами прохожих. Алла Владимирова шла вместе с Сергеем Антошиным. Так, так, так. Похоже, что Сергей подымается по социальной лестнице класса, перепрыгивая через ступеньки. Идти рядом с Аллой Владимировой - это дается не каждому. Господи, да я сам бы с удовольствием взял ее под руку. Щеки ее горят на ветру, на длиннющих ресницах тают новогодние снежинки. Ей бы закружиться сейчас в вихре вальса, вылететь на середину улицы, и вся улица замерла бы от восхищения. А Сергей цвел и цвел от тихой гордости. Он и выше стал, и плечи отведены немножко назад, и грудь колесом под стареньким демисезонным пальтишком. Милый мой Сережа, как я рад, что ты наконец проснулся. И все у тебя будет хорошо, только не засни опять. Мы доехали на метро до "Краснопресненской", а потом дошли пешком до Планетария. Я уже не первый раз сижу под его куполом, но сегодня я смотрел на звездное небо совсем с особым чувством. Где они, мои далекие братья? В какой части безбрежного космоса? Тонкая световая указка лектора легко скользила по ночному небу над темными силуэтами домов по его краям. Моя указка была чуточку длиннее. И снова, как уже случалось, на меня нахлынуло ощущение чуда. Я, Юрий Михайлович Чернов, добившийся в жизни только, пожалуй, того, что Сергей Антошин шел в Планетарий рядом с Аллой Владимировой, я оказался избранником, в кого почему-то уперлась указка, сотканная из сновидений, посланных откуда-то из неведомых далей. Интересно, как чувствуют себя настоящие избранники судьбы? Как несут свое бремя славы? Неужели привыкают к нему? Главное мое чувство - это чувство нереальности. Не может быть. Не должно быть. А потом я думаю, что все-таки есть. И я знаю еще, что я сам ни при чем. Я просто та точка, в которую уперся луч сновидений. Из альфы Центавра, или Тау Кита, или откуда-нибудь еще с таким же красивым названием... Первый раз, когда я шел на ночь в лабораторию сна, я заранее сказал об этом Гале. - А что, есть такая лаборатория? - спросила она. - И туда ходят со своими пижамами? Раньше это называлось по-другому. На этот раз я сказал ей, что буду ночевать у Ильи. Она ничего не сказала. Пожала лишь плечами. Наверное, мы уже пересекли черту, из-за которой не возвращаются. Эдакий брачный рубикон. В лаборатории меня встретили Нина и Борис Константинович. Нет, положительно он изменился. Куда девался металл, из которого он был выкован? Живой человек с растерянными глазами. И симпатичный от этого. - Главное - часы, - говорил он Нине. - Но, Борис Константинович, я ведь и прошлый раз заметила время включения приборов. - По каким часам? - По своим, конечно. - Давайте найдем что-нибудь поточнее. Как вы думаете, у кого могут быть более или менее точные часы? В лаборатории Бабашьянца? - Сомневаюсь. - Если вам не трудно, посмотрите, что-нибудь у них должно быть. - Борис Константинович, - сказал я, - я еще раз прошу прощения, что доставил вам столько хлопот... - Перестаньте! - Профессор досадливо махнул рукой. - Что-то я не заметил раньше у вас особой деликатности. - Только ради научной истины. В присутствии истины я буквально стервенею. - Ну, ну, - пробормотал профессор без улыбки. По-видимому, особой симпатией ко мне он так и не проникся. Уснул я буквально через несколько минут после того, как улегся на уже знакомое мне ложе. Помимо всего прочего, я здорово устал за эти дни. Последнее, что я услышал, были слова Бориса Константиновича: "Как - спит!" Это обо мне, подумал я, и мысль растворилась. И пришел сон, посланный мне У. И я снова, летал. Но не так, как раньше. О, это был совсем другой полет! У стоял на каменистой площадке, и вдруг ощущение своего веса исчезло. Он стал невесом, и легкий ветерок, тянувший с залитого солнцем холма или низенькой горы, раскачивал его, как травинку. Он оттолкнулся ногой и начал подниматься прямо вверх, как ныряльщик поднимается к поверхности воды, как поднимается воздушный шар. Чувство легкости, свободы. У слегка наклонился в сторону, и горизонт послушно встал дыбом. Мы парили в золотисто-желтом небе, поднимаясь все выше и выше, и я слышал мелодию холмов. А потом У скользнул вниз. Быстрее и быстрее. Свист воздуха вплелся в мелодию. Страха не было. Было веселое, озорное чувство всевластья над стихиями. Над янтарными холмами внизу, над желтоватым небом с длинными, стрелоподобными облаками. Над силой тяжести, которая сейчас тянула нас вниз и которая вовсе не была чужой и злобной, а была ручной и доброй, как собака. И у самой земли падение прекратилось. И мы снова поднялись вверх. И скатывались по крутым невидимым горкам неведомых силовых полей. И встретили в небе еще одного. Его имя было Эо. А может быть, его имя звучало вовсе не так, но он остался в моей памяти как Эо. И мы играли в небе, как птицы, как играли бы щенки, умей они летать. И вдруг мы оба скользнули на землю. Нас позвали. Коа столкнулся с неполадками на энергетической станции, в которых он не мог разобраться. И на помощь ему мысленно спешили братья. Сначала те, кто был ближе других к нему и кто был не слишком занят, потому что это был Малый Зов. И те, кто был ближе других к Коа, включались в его мозг. И их мозг и его мозг становились единым целым, работавшим в едином ритме. Нам не нужно было объяснять, что случилось на станции, на которой был Коа. Мы знали все, что знал он. Мы были частью его, а он был нами. Но задача была сложна. Я не могу сказать, в чем она состояла, ибо мозг мой не смог усвоить технические образы, циркулировавшие в кольце Малого Зова. Они были слишком сложны и незнакомы мне. И все новые братья вплавлялись в общий мозг, росший в кольце Малого Зова. И самосознание наше все расширялось и расширялось, пока не стало похоже на громадный, безбрежный храм, в котором тысячекратным эхом билась, сплеталась и расплеталась наша общая мысль. И эхо вибрировало и дрожало от нашей общей мощи. И мы поняли, что случилось с машинами Коа и что нужно сделать, чтобы избежать аварии. Но никто не мог бы сказать, что это понял он. Только мы, ибо внутри кольца Малого Зова не было меня, тебя, его. Были только мы. И как только задача была решена, кольцо распалось, и У снова стал У, существом, протянувшим мне лучик сновидений сквозь бесконечную тьму космического пространства. И я начал понимать, почему на Янтарной планете всегда сияет радостный отблеск... - Когда, вы говорите, начался вчера первый цикл? - услышал я, просыпаясь, голос профессора. - Быстрого сна? - переспросила Нина. - Сейчас посмотрим... Вот. В двенадцать сорок. - Сегодня? - В двенадцать сорок. - Значит, совпадение полное? - Нет, Борис Константинович. Вчера было десять периодов быстрого сна, а сегодня одиннадцать. - И этот дополнительный?.. - Тоже пятиминутный. - А интервалы? - Надо замерить. Сейчас я займусь. Я встал. - Вы что, всю ночь бодрствовали надо мной? - спросил я. - Нет, - сухо ответил профессор. - Я ездил домой. - Боже, и все это из-за одного человека... - Вы здесь ни при чем, - неприязненно сказал Борис Константинович. - Интервалы точно такие же, как и прошлый раз. Совпадение полное. Дополнительный одиннадцатый цикл приходится на интервал между пятым и шестым периодами быстрого сна. Профессор посмотрел на ленту. - Действительно, интервалы все время увеличиваются. Смотрите, последний интервал раз в тридцать - сорок больше первого. Нелепость какая-то... - А что, если составить график по времени быстрых снов и интервалов? - Конечно, Нина Сергеевна. Не надо будет, по крайней мере, перематывать каждый раз этот рулон... Я был здесь больше не нужен. Подопытный кролик сделал свое дело, подопытный кролик может уйти. Жаловаться не приходилось. Спасибо им и за это. 11 На следующий день я позвонил Нине и попросил разрешения проводить ее домой. Она опять долго дышала в трубку, молчала и наконец согласилась. Я приехал на пятнадцать минут раньше срока. По дороге я с трудом подавил в себе желание купить букет цветов. Я уже подошел было к старушке в тоннельчике у Белорусского вокзала и полез в карман за деньгами, как вдруг представил себя у входа в институт. Жених. Имбецил с букетом. Я вздохнул. Старушка соблазнительно встряхнула свои кладбищенские чахлые цветочки и зазывно посмотрела на меня. Я вынул руку из кармана, так и не вытащив денег, и в глазах продавщицы засветилось радостное презрение. Так тебе и надо, говорили они. Ты с цветами был бы не очень-то, а уж без них и вовсе нечего ходить на свидание. Ноги только бить. Сидел бы в обнимку с телевизором. А может быть, все-таки надо было купить цветочки? Скромный букетик, преподнесенный исследователю благодарным кроликом. Похоже было, что в их институте никто никому никогда не назначал свиданий, потому что каждый второй выходящий с глубоким интересом рассматривал меня. А может быть, это я вздрагивал и поворачивался, когда взвизгивала тяжеленная дверь и выпускала в облачке пара очередного мэнээса или лаборанта. Нину я не узнал. Я сообразил, что она стоит подле меня, только тогда, когда она сказала: - Здравствуйте... Я засмеялся. - Господи, - сказал я, - я же ждал женщину в белом халате. Я вас видел только в белом халате. Простите меня. Нина взяла меня под руку. - Жалко, что у меня нет портфеля, - вздохнула она. - Почему? - В девятом и десятом классах я ходила домой вместе с одним мальчиком, и он всегда нес мой портфель. Свой и мой. - Счастливый мальчик!.. Нина неторопливо и внимательно посмотрела на меня сбоку, словно изучала, гожусь ли и я на роль мальчика, несущего портфель. Господи, только что я смотрел на гордого Сережу Антошина, который шел рядом с Аллой Владимировой и кис от счастья. И вот я иду рядом со своей Аллой и тоже молю небо, чтобы подольше идти так по холодной ноябрьской слякоти, ощущая легкое прикосновение ее руки к моей. - И что стало со счастливым мальчиком? - спросил я. - Он стал моим мужем, - медленно, словно вспоминая, как это было, сказала Нина. - А потом... потом, когда носить портфель было больше не нужно, выяснилось, что нас мало что связывает... - Нина невесело усмехнулась. Ее лицо сразу постарело на несколько лет. Я молчал. Всей своей шкурой болтуна я знал, что надо промолчать. Любое слово было бы пошлым. Любой жест был бы оскорбительным, даже легкое пожатие ее руки. Никто не бывает так чуток к реакции на свои слова, как болтуны. Слишком часто они говорят не то и не тогда, когда нужно. Нина вдруг остановилась у освещенной витрины. В витрине стоял манекен-женщина в длинном черном платье с расшитым серебром подолом. У "женщины" было напряженно-несчастное пластмассовое лицо. Наверное, ей было холодно и ее не радовало черное платье за сто четырнадцать рублей тридцать копеек. - Красиво? - спросил я. - Что? Ах, вы про платье? Наверное, красивое... Мы отошли от витрины. - Что говорит Борис Константинович? - спросил я. - Вы должны понять его. - Нина словно обрадовалась, что разговор выбрался с ее прошлого на твердую землю нашего эксперимента. - Он видит, конечно, что ЭЭГ получается фантастическая. Ничего похожего никогда никем не было замечено. И поразительно точное совпадение начала первого быстрого сна, и одинаковая продолжительность всех быстрых снов, и увеличивающиеся интервалы между ними. С другой стороны, что все это могло бы значить? Можно утверждать, что в паттерне вашего сна... Простите, я сказала "паттерн"... - Я понимаю, Нина, это же английское слово. Образец, схема... - Совершенно верно. Так можно ли утверждать, что паттерн этот служит безусловным доказательством искусственности, наведенности периодов быстрых снов и соответственно ваших сновидений? Соблазн велик, конечно, но убедительны ли будут наши рассуждения? Да, скажут мужи, ЭЭГ в высшей степени странная, слов нет, но при чем тут космическая мистика? И нам нечего будет ответить. Знаете, Борис Константинович - очень осторожный человек. Это не значит, что он трус... - Судя по тому, как я должен был его уламывать... - Вам и меня пришлось уламывать... Поймите же, мозг ученого - это главным образом сепаратор. - В каком смысле? - В самом элементарном. Думая, пытаясь истолковать результаты опытов, ты занят в основном отсевом, отбраковкой негодных предположений. Мозг ученого приучен безжалостно отбрасывать всю чепуху. А вы приходите и настаиваете, чтобы мы занимались как раз тем, что всегда отбрасывали как чепуху. Попробуйте, влезьте в шкуру шефа... Но он, повторяю, не трус. Да, он человек суховатый, упрямый, но если он уж приходит к какому-то заключению, он не отступит от него, даже если придется идти напролом. - Значит, пока вы не пришли ни к какому выводу? - Пока нет. Вначале мы подумали, что, может быть, само число быстрых снов - десять - что-то может значить. Это гораздо больше, чем наблюдается обычно. Обычно их бывает пять-шесть. Но во втором опыте, как вы слышали, их было уже не десять, а одиннадцать. Что будет в следующем? Может быть, двенадцать, а может быть, шесть. У нас мало материала. С такими данными нельзя делать никаких утверждений. Я построила самый примитивный график. Вот он, вы просили, чтобы я вам его принесла. - Она достала из сумочки листок бумаги. - Он ничего не говорит. Десять и одиннадцать точек на разном расстоянии друг от друга. Расстояния эти, правда, увеличиваются, но случайно ли увеличение или подчиняется какой-то зависимости, мы пока не знаем. Нужны новые серии экспериментов. - Нина, - вскричал я с пылом, - я готов переехать в вашу лабораторию! Навсегда. Мы купим портфель, и я буду всегда носить его вам... Будь проклят мой язык! Я все-таки ляпнул глупость. Нинина рука в моей сжалась. Я почувствовал, как она вся съежилась. Впервые за весь вечер я услышал ее мысли. "Не надо, - повторяла она про себя. - Только не надо". - Простите, Нина. Она промолчала. Она была ранима, как... Я хотел было подумать "как цветок", но сравнение было пошлым. Нина обладала удивительным качеством отфильтровывать пошлость. Наверное, счастливый мальчик с двумя портфелями не прошел через этот фильтр. - Мне в метро, - сказала Нина. - Я провожу вас до дому. - Не нужно, Юра, - мягко сказала она. - Я не хотел вас обидеть. - Я знаю. Я нисколько не обижена на вас. Разве что на себя. До свидания. По лицу ее скользнула слабая, бледная улыбка, она кивнула мне, повернулась и исчезла в облаке яркого пара, всосанная человеческим водоворотом, бурлившим у входа в метро. Я бросился было за ней, но остановился. Две ошибки за вечер - это было бы многовато. Уже не спеша я вошел в метро, постоял зачем-то в очереди за "вечеркой", нетерпеливо развернул ее, словно ждал тиража вещевой лотереи или последних известий с Янтарной планеты, и вместо этого прочел вопрос некой И.Г.Харитоновой, которая спрашивала, где можно приобрести квалификацию садовника-декоратора. Бедная Ирина Гавриловна или Ираида Густавовна! Разве счастье в квалификации? А может быть, она и права. Может быть, садовники-декораторы всегда счастливы. Во всяком случае они наверняка счастливее меня. По крайней мере в этот вечер. Я вышел на своей остановке и понял, что мне не хочется идти домой. Видеть Галю, ловить на себе ее участливые взгляды. Нет, она ни в чем не виновата передо мной, и в этом и состояла ее главная вина. Люди прощают виновных. Но невиновных - никогда. Она заботилась обо мне и хотела, чтобы я был здоров. Ужасное преступление для жены. Я вздохнул. Ощущение предательства - не самое приятное ощущение. Кому-то оно, может быть, и приятно. Не знаю. Я позвонил Илье. Он был дома и через полчаса уже втаскивал меня к себе. - Ну? - закричал он. - Есть что-нибудь? - Да нет, Илюша. Ничего окончательного. - Что за тон? Что за интеллигентские штучки? Что за физиономия опечаленного олигофрена? - Да понимаешь, старик... - Я тебе не старик. И брось этот жигалинский лексикон. Выкладывай, что случилось. С Ильей нельзя кривить душой. В его присутствии даже самая мягкая душа никак не может кривиться. - Илюша, я чувствую, что мы с Галей неудержимо расходимся. Мы идем разными курсами... - Подожди, при чем тут Галя? При чем ваша семейная жизнь? Я часто называл тебя олигофреном шутя, но я вижу, в каждой шутке есть доля правды. Какая семейная жизнь, какой развод? Как ты смеешь говорить об этом, когда твою дурную голову избрали в качестве приемника братья по разуму? Одно из величайших событий в истории человечества, гимн материалистическому, атеистическому восприятию мира, а ты подсовываешь свою семейную жизнь! Да разве это соизмеримые величины? Да будь ты падишахом с гаремом в тысячу жен и поссорься ты со всеми сразу - и то это была бы микропылинка рядом с горой. Ты хоть понимаешь, осознаешь свою эгоистическую глупость? Мне стало стыдно. Илья был прав. Но умение мыслить большими категориями - удел больших людей. Улетай я завтра на Янтарную планету, я бы и тогда убивался бы из-за того, что запутался в двух женщинах. Я посмотрел на себя Илюшкиными глазами. Он был абсолютно прав. Зрелище не из приятных. Хныкающий идиот. - Ладно, эмоции потом. Я тебе говорил по телефону, что они решили проделать второй эксперимент. Я спал у них еще раз. - И как? Илья сделал неосторожное движение ногой, и с пачки книг, лежавших на полу, взметнулся столбик пыли. - Пошли на кухню. Я рассказал Илье о втором эксперименте. - Нина Сергеевна дала мне график. Вот он, я еще сам его не видел. На листке бумаги на горизонтальной оси были отложены точки. Первые три - почти рядом друг с другом. Остальные - на все большем и большем расстоянии. - А почему эта точка отмечена особо? - спросил Илья, показывая на шестую точку. - Потому что в первом эксперименте ее не было. В первом было десять точек, во втором - одиннадцать. - Чепуха! Почему именно эта? Почему вы не отметили, скажем, вторую или одиннадцатую точку? - Не знаю, я как-то не подумал об этом. - "Не подумал"! Господи, я всегда этого боялся больше всего. Братья по разуму протягивают нам руку и попадают в идиота! - Можно подумать, что ты только и делаешь, что ждешь братьев по разуму. - Юрочка, - сделал забавную гримасу Илья, - что я вижу? Ты огрызаешься? Старшим? - Пошел к черту! Илья захлопал в ладоши: - Браво, Чернов! Правильно: не можешь лаять на директора школы - лай на друзей, это безопаснее. - Илья, хочешь, я тебе врежу как следует? - Ты? Мне? - Илья нарочито скорчился от хохота, качнулся. Стул, на котором он сидел, зловеще хрустнул, и Илья успел вскочить как раз в тот момент, когда он начал рассыпаться. - То-то, - сказал я. - Так будет с каждым, кто покусится... - На что? - Вообще покусится. - Слушай, Юраня, - вдруг сказал Илья, и лицо его стало серьезным, - ты хоть фамилию своей Нины Сергеевны знаешь? - Знаю. Кербель. - Вот тебе телефон. Ты набираешь ноль девять. Всего две цифры, это не трудно, уверяю тебя. А когда ответит женский голос, ты произнесешь всего три слова: "Личный телефон, пожалуйста". Со временем тебе ответит еще один женский голос. Ты скажешь: "Нина Сергеевна Кербель", и она назовет тебе номер телефона. Это не так уж сложно. Хороший попугай, если бы он мог держать трубку, сумел бы сделать это. Звони. - Я не попугай. Я не могу. - Почему? Ты брезгуешь? Трубка чистая, я вытираю ее ухом по несколько раз в день. - Я с Ниной Сергеевной... - О боже! - простонал Илья, закрыл глаза и принялся раскачиваться из стороны в сторону. - Судьба послала мне в друзья ловеласа, донжуана, казанову. Не пропустит ни одной женщины, с каждой ухитрится поссориться. - Илья вдруг пристально посмотрел на меня: - Это... это как-то связано с Галей? Такой толстый шумный человек - и такой проницательный. - Да, - сказал я. - Я позвоню сам. Он довольно быстро дозвонился до справочной и получил телефон Нины Сергеевны. Хоть бы ее не было дома, она же подумает, что это мои детские штучки. Попросить позвонить товарища. Хлопнуть портфелем по спине. Дернуть за косу. - Нина Сергеевна? - спросил Илья. - С вами говорит некто Плошкин. У меня сейчас мой друг Юрий Михайлович Чернов, и мы как раз рассматривали график... Он сам? Он пытается вырвать у меня трубку. Илья протянул мне трубку и некрасиво подмигнул. - Нина... - промямлил я в трубку. Сердце билось, словно я заканчивал марафонскую дистанцию. - Юра, вы, наверное... - Нина замолчала, и я услышал в трубке ее дыхание. - Вы, наверное, рассердились. Я не хотела обидеть вас... - Нет, что вы! - закричал я, и Илья выразительно постучал себе пальцем по лбу. - Я не обижен. Маленькую Илюшину кухню заливал янтарный свет. Цвет, в который красит стволы сосен вечернее солнце, продираясь сквозь сизые июльские тучи. - Ваш товарищ что-то хотел спросить... - Дай мне, - сказал Илья и вырвал у меня трубку. - Нина Сергеевна, у моего друга стало почему-то такое выражение лица, что я не могу доверить ему серьезные научные переговоры. Нина Сергеевна, мы не могли понять на вашем графике, почему вы новую, одиннадцатую, точку во время второго опыта поместили не в конце, например, а между пятой и шестой? - Илья слушал и кивал головой. - Ага, понял. Я так и подумал. Спасибо, Нина Сергеевна. Илья положил трубку. - Понимаешь, расстояние между всеми точками осталось во втором опыте точно таким же, как в первом, и новая точка, похоже, вклинилась между пятой и шестой. Гм, интересно... Илья положил перед собой график и тихонько загмыкал. Гмыкал он долго, но ничего, очевидно, не выгмыкал, потому что повернулся ко мне и спросил: - Есть будешь? - А что у тебя? - Жульен из дичи, ваше сиятельство. Также рекомендую вашему вниманию седло дикой серны и вареные медвежьи губы. Но больше всего, ваше сиятельство, мы гордимся нашим фирменным блюдом - пельменями! - Два жульена, хам! И серну целиком. И седло и чересседельник. - Почтительно рекомендую пельмени, ваше сиятельство. Илья поставил на огонь кастрюльку с водой, подождал, пока она не начала бурлить, и высыпал в нее пельмени. Пельмени булькнули и утонули и сразу успокоили расходившуюся воду. - Ваше сиятельство, как только какая-нибудь из утопленниц вынырнет на поверхность, бросайте ей спасательный круг. Кого благодарить за такого друга, как Илья? Не знаю, чего б я не сделал ради него. Мы ели пельмени, молчали, и я ни о чем не хотел думать. 12 Мы проделали еще два опыта. Они в точности повторяли результаты двух предыдущих, за исключением одной детали. Эта проклятая лишняя точка то появлялась, то исчезала, просто подмигивала нам с графика. Нина Сергеевна и профессор решили продолжать опыты на следующей неделе. Я смотрел по телевизору спортивную программу. Где-то на другом конце света наши борцы припечатывали к ковру противников. Они долго толкались, упершись лбами друг в друга, пока один из борцов вдруг не хватал противника за ноги... Галя сидела около меня. Она любит спортивные передачи гораздо больше меня, ни одной не пропускает. Я незаметно посмотрел на нее сбоку. Лицо сосредоточенное, серьезное, собранное - она и зрителем была энергичным. На ней был ее голубенький стеганый халат, который ей очень идет. Я вдруг подумал, что никогда, наверное, не видел ее неряшливо одетой или непричесанной. Галя. Га-ля. Я попробовал имя на язык. Имя было мягкое. Такое же, как и имя, которое я ей дал. Люша. Люш. В чем же она виновата? Она виновата только в том, что я пытаюсь столкнуть на нее ответственность за Нину. Нет, не я, видите ли, разлюбил ее, нет, нет, нет, это она сама виновата. Слишком заботилась о моем здоровье. Бедная Люша, она этого не заслужила. Разве она виновата, что маленькой ее головке легче думать о простых, ясных делах, которые можно решить, сделать, чем о неясных, романтических и космических фантазиях? Старый, как мир, спор между реалистами и романтиками. Я поймал себя на том, что мысленно умиляюсь своему романтизму. Опасный симптом. Еще шаг - и начнешь вообще восторгаться собой. Романтик, знающий, что он романтик, - уже не романтик. Га-ля. Га-ля. Я повторил имя жены несколько раз про себя. Но волшебство звуков не вызывало привычной нежности. А я хотел, я ждал, пока из глубин сердца подымется теплая, таинственная нежность к этому маленькому существу, что сидело рядом со мной и зачем-то смотрело на все толкавшихся лбами борцов. Я знал, что поступаю нечестно, но я положил руку на Галино плечо. Я почувствовал, как она сжалась. Она все понимала. Они никогда не обманывала себя. Она всегда отважно выходила навстречу фактам - один на один, ибо часто я бывал ей в этих сражениях слишком плохим помощником. "Ты страус-оптимист, - говорила она. - Ты прячешь голову в песок и надеешься, что все как-нибудь обойдется". Да, она не ошибалась сейчас, как не ошибалась почти никогда. Я все еще продолжал упрямо надеяться, что все образуется, утрясется, устроится. Она взяла мою руку и мягко, почти ласково сняла со своего плеча. Зазвенел дверной звонок. Я открыл дверь, и в прихожую вихрем ворвался Илья. - Солнечная система! - крикнул он так, как никто еще никогда не кричал в нашем кооперативном доме-новостройке. Мы слишком дорожили им. Дом содрогнулся, но устоял. - Что? Илюша, что случилось? - вскочила Галя. - Это Солнечная система, Галка, вот что! Ты понимаешь, что я говорю? Солнечная система. Он схватил мою жену, поднял на руки и попытался подбросить ее вверх, но она уцепилась за его шею. - Ты что, сдурел? - Сдурел, не сдурел, какое это имеет значение? - продолжал исступленно вопить Илья. Лицо его раскраснелось, глаза блуждали. - Одевайся немедленно! Едем! - Куда? Что случилось? Да приди же в себя! - в свою очередь, начала кричать Галя. Случилось в конце концов то, что должно было случиться, пронеслось у меня в голове. Человек, который видит спасение человечества в грязи, должен был раньше или позже соскочить с катушек. - Точки! - взвизгнул Илья. - Вы олигофрены! Вы одновременно идиоты, имбецилы и дебилы! Я ж вам говорю: точки! Десять точек! - Успокойся, Илюшенька, - ласково сказал я. - Сколько тебе нужно точек, столько дадим. Купим, достанем. Отдохнешь недельку-другую за городом, походишь на лыжах, авось и обойдется. А там, глядишь, и перейдешь потихонечку на запятые... - Галя, как ты можешь нести такой крест? - уже несколько спокойнее проговорил Илья. - Жить под одной крышей с таким тупицей! Ты график помнишь? - обернулся он ко мне. Я почувствовал, как сердце у меня в груди рванулось, как спринтер на старте. Я все понял. - Точки на графике? - Да. Десять точек - Солнце и девять планет. - Но ведь... - Интервалы соответствуют расстояниям между Солнцем и планетами. Абсолютно те же пропорции. Ты понимаешь, что это значит? Я тебя спрашиваю, ты понимаешь? Это же все. Это то, о чем мы только могли мечтать! Случайность полностью исключается. Вероятность случайного совпадения десяти чисел - это астрономическая величина с минусовым знаком. Это то, чего мы ждали, Юраня! Они не только действительно существуют - они знают, где мы! Галя как завороженная смотрела на Илью. Вдруг она начала дрожать. - Что с тобой? - спросил я. - Ни-че-го, - не попадая зуб на зуб, пробормотала она. - Ты, может быть, ляжешь? - Не-ет, Илья, - сказала она, и я почувствовал, что Галя напряглась, как борцы, которые все еще медленно ворочали друг друга на ковре. - Илья, ты не шутишь? - Нет, - торжественно сказал Илья. - Шутить в исторические минуты могут лишь профессионалы-остряки. - И это правда? - с яростной настойчивостью продолжала атаковать его Галя. - Что правда? Что ты спрашиваешь, о чем ты говоришь? - Все, что говорил Юрка... Сны, телепатия... Это правда? - О боже! - застонал Илья и застучал себе кулаком по лбу. - Значит, это правда, - всхлипнула Галя и повалилась на тахту головой вниз. Плечи ее вздрагивали. Одна домашняя туфля упала на пол, и маленькая ее пятка казалась совсем детской и беззащитной. И случилось чудо. То, чего я не мог сделать уже столько дней, сделала эта пятка. Меня захлестнул поток нежности. Эта дурочка все время была уверена, что я схожу с ума. Нежность моя смешалась с Солнечной системой и выжала из глаз слезы. - Не нужно, Люш. - Я погладил ее плечо под голубым стеганым халатом. - О боже, боже! - снова запричитал хором греческой трагедии Илья. - В такую минуту выяснять отношения... Нет предела человеческой глупости! - Илья, - сказал я, продолжая поглаживать все еще вздрагивавшее Галино плечо, - а как же одиннадцатая точка? Или это еще не открытая планета? - Ну, хоть вопрос догадался задать! Одиннадцатая точка непостоянна. Она то появляется, то исчезает, но всегда на одном и том же месте, между орбитами Марса и Юпитера. Тем самым нам го