отелось лечь. Тем более что они медленно гасили свет. -- Я... как... -- пробормотала миссис Калифано. Она мелко дрожала, не спуская глаз с лежавшей на полу фигуры. -- Кэролин, -- строго сказала миссис Нильсен, -- с каких это пор ты высказываешь свое мнение? Я думаю, тебе нужно сейчас провести мистера Рондола через рощицу, мимо спортплощадки и через парк. Вы выйдете к шоссе далеко за тем местом, где стоит полицейская машина. Там ты оставишь мистера Рондола, вернешься, возьмешь у дочери машину, выедешь из Драйвелла, посадишь мистера Рондола и довезешь его до того места, куда он захочет. Ты поняла меня, Кэролин? -- Да, но... -- Кэролин, -- строго сказала миссис Нильсен, -- ты сегодня очень много говоришь. -- Миссис Нильсен... -- пробормотал Рондол, -- я не... -- Не надо, -- мягко прервала его старушка и улыбнулась. -- Не надо. Если они захотят судить восьмидесятилетнюю парализованную старуху, выстрелившую в человека, который ворвался в ее дом, я им только скажу спасибо. Это будет прекрасное развлечение. Не каждому в мои годы удается попасть на скамью подсудимых. -- Она достала свою тонкую, длинную сигарку и совсем молодым, лихим жестом щелкнула зажигалкой. -- И не смотрите на меня с такой жалостью, молодой человек. Уверяю вас, я ни о чем не жалею. -- Спасибо... -- пробормотал Рондол. Он моргнул несколько раз, но слезы на глазах никак не хотели исчезать. -- Не за что, молодой человек. Это был лучший мой день за долгие годы. Благодарю вас, и дай вам бог удачи... Кэролин, вам пора. Через пятнадцать минут я позвоню по телефону. Боже, представить только, что тут начнется... -- Она озорно улыбнулась и выпустила дым тонкой длинной струйкой... Глава 5 Было уже совсем поздно, когда Кэролин высадила меня в трех или четырех милях от Шервуда. Я решил, что безопаснее будет сделать несколько телефонных звонков отсюда, потом взять такси и добраться до города. Я шел по пустынным улицам в поисках какого-нибудь еще открытого кафе. Мокрые снежинки таяли в воздухе, не успев долететь до земли. Я не боялся, я почему-то был уверен, что не встречу полиции. После миссис Нильсен я уже ничего не боялся. Все приобрело призрачный, нереальный характер. Одри, Ламонт, синтезатор, Гереро, капитан Мэннинг, ночной мокрый лес -- все эти картины проносились в моем мозгу как главы какой-то книги, сцены какого-то фильма. Я тут ни при чем. Со мной этого случиться не могло. С кем-нибудь еще -- пожалуйста. Но со мной, с адвокатом Язоном Рондолом? Невозможно. Мимо меня нетвердой походкой прошел человек с поднятым воротником. Его глаза невидяще скользнули по мне, не задев. Нарк, отправившийся в странствие по своему фантастическому миру. И мой мир был фантастичен, как порождение мозга, отравленного наркотиками. Я почувствовал странное отрешение от себя, отъединение от своего бренного тела, Я увидел высокого человека средних лет, который брел по пустой и мокрой ночной улице в поисках кафе. Это я. Все-таки это я. Нужно было решить, где устроиться на ночлег. Моя квартира наверняка под наблюдением. Отели отпадают. Шервуд -- это не Драйвелл. Здесь из окна не вылезешь. Друзья? Я знал только одного человека, который пустил бы меня, не задавая никаких вопросов. Наконец-то открытый бар. Я вошел в небольшой зал. Печально пахнуло кислым пивом и табачным дымом. Запах одиночества и отчаяния. Последний запах, который, наверное, уносят с собой самоубийцы. Я сел спиной к входной двери и подождал, пока ко мне не подошел человек. У него не было ни сил, ни желания спросить, что мне нужно. Он молча стоял около меня. У него были грязные ногти и татуировка на тыльной стороне руки. Бабочка. Сквозь синие крылья проросли короткие черные волосы. -- Двойное виски, -- сказал я. Бабочка дернулась и исчезла. Я подошел к телефону-автомату и набрал номер Айвэна Бермана. Я долго держал трубку у уха и сдался только после десятого, наверное, гудка. Конечно, было бы слишком хорошо, чтобы он оказался дома. Дежурит, очевидно. Я вдруг подумал, что могу позвонить Хербу Розену. С ним, по крайней мере, можно быть честным. Работник полицейского управления -- он-то уж знает, что к чему. Я нашел его телефон в своей записной книжке Херб оказался дома и даже не спал. -- Херб, -- сказал я, прикрывая трубку рукой, -- это Язон Рондол. Наступила пауза. Слишком длинная пауза. Обычно Херб Розен не делает пауз. Он очень импульсивный человек. Настолько импульсивный, насколько может быть полицейский. -- Привет, Рондол, -- наконец ответил он мне. Голос у него почему-то звучал сдавленно. Возможно, он хотел повеситься, и я ему помешал. Я уже знал, что незачем спрашивать о ночлеге. Люди, которые долго думают, прежде чем сказать "привет", вряд ли будут рады позднему гостю. -- Херб, возможно, ты слышал... -- Я слышал... -- Мне не хотелось бы идти к себе. -- Я понимаю. -- И я подумал, может быть... -- Что может быть, Язон? -- мягко спросил меня Херб. -- Может быть, я смог бы переночевать у тебя... -- Нет, Язон. Боюсь, что нет... Он молчал, ожидая моей реакции, но и я молчал. Пусть он продолжает. Или кладет трубку. -- Понимаешь... -- Херб вздохнул, -- это тонкая штука... Если узнают... Нет, Язон, я не могу позволить себе... -- Хорошо, Херб, сделай мне тогда другое одолжение. Арестуй меня. Ты получишь повышение по службе, и совесть твоя будет чиста -- ты выполнил просьбу друга. -- Не вижу ничего смешного, -- сказал Розен. -- А я и не смеюсь. Я говорю совершенно честно. Все равно я собираюсь отдаться в руки правосудия, так почему при этом не оказать услугу старому другу? Розен вздохнул. Я представил себе, как он мучительно думает, издеваюсь я над ним или говорю правду. -- Язон, -- сказал он, -- ты знаешь, какие у тебя хвосты? -- Приблизительно. -- И ты хочешь явиться с повинной? -- А что мне еще делать? Не могу я бегать все время, как заяц. -- Я ничем не смогу тебе помочь, Язон. Это слишком серьезно. Начальство рвет и мечет. Похоже, что ты прошел по мозолям целого батальона. -- Так как? -- А как ты это себе представляешь? -- Завтра, ну, скажем, в десять утра, ты случайно оказываешься... допустим, у входа в отель "Мажестик". Хорошо? -- Ну, допустим. А ты? -- Я подойду к тебе, а ты арестуешь меня. -- А ты меня не разыгрываешь? -- Господь с тобой, Херб. -- Ну спасибо. Старый, добрый Херб. Большой, толстый Херб. Прокрутится, бедняга, наверное, минут десять на кровати, пока уснет. Муки совести. Десятиминутные муки. А может быть, и не муки. Может быть, и он думает, что я обязательно, во что бы то ни стало попытаюсь бежать. Может быть, и он знает, что я их больше устраиваю в виде трупа, чем живой, и все полицейское управление Шервуда знает. В таком случае он проявил редкое благородство -- отказался от соблазна пристрелить приятеля при попытке к бегству. Зря я иронизирую. В некоторых кругах это огромная жертва. Редкое благородство. Большое сердце. Только бы он не передумал до утра. Но другого выхода у меня не было. Я выпил свое виски. Оно скользнуло теплой волной по пищеводу, И я вдруг подумал, что выпил, может быть, последний раз в ЖИЗНИ. Я снова позвонил. На этот раз знакомому из "Шервуд икзэминер". Год тому назад он был репортером. С тех пор я его не видел. - Тим, -- спросил я, -- это ты? Я тебя не разбудил? -- Нет, не разбудил, -- сказал он. -- Но хотелось бы знать, кто меня не разбудил? -- Это Язон Рондол. Тим молчал. Так же, как только что Херб Розен. Я, кажется, начинаю действовать на людей как гремучая змея. Они цепенеют. -- Здравствуй, Язон. Где ты? -- Еще на свободе. Но завтра я собираюсь отдаться в руки полиции. Ты, надеюсь, слышал, что за мной идет настоящая охота. -- Слышал. -- Тим, я обещаю тебе, ты завтра будешь первым, кто сообщит о том, что опасный преступник адвокат Язон Рондол сам сдался полиции. И смею тебя заверить, Тим, если я доживу до суда -- а мне этого очень хочется, -- это будет самый интересный процесс за долгие годы. -- Язон, для чего ты звонишь мне? Не только ведь для того, чтобы сделать мне одолжение? -- Совершенно верно. Я хочу дожить до суда. -- А я... -- Газета должна подчеркнуть, что я добровольно сдался полиции. И фото. Если вы это сделаете, они могут побояться прихлопнуть меня. Слишком велик скандал. И обязательно возьми с собой фотографа. Очень трудно стрелять в человека, когда на тебя смотрит объектив. Ты меня понимаешь? -- Да. -- Ты обещаешь? -- Хорошо, Язон. Теперь я верю тебе. Знаешь, когда речь идет об эмоциях, я каждый раз теряюсь, словно и густом лесу. А когда понимаешь, где у кого какая выгода, тогда другое дело. Где и когда быть? -- Вход в отель "Мажестик". Десять утра. -- Спасибо, Язон. Арестовывайся спокойно. Нет, что ни говорите, а друзья -- великая вещь. Особенно если их интересы совпадают с твоими. -- Простите, мистер, мы закрываемся. Я посмотрел на официанта. У него было синее от усталости лицо. Того же цвета, что и бабочка на руке. -- Хорошо, -- сказал я. -- Вот деньги. Сдачу оставьте себе. Он даже не поблагодарил меня. Я понимал его. В какой-то момент усталость так давит, что на все становится наплевать. После" бара ночной воздух казался удивительно чистым. Я прошел квартала два, прежде чем нашел такси. Шофер -- мужчина средних лет с печально обвисшими усами -- дремал, прислонив голову к боковому стеклу. Я осторожно побарабанил. Шофер поднял голову. -- Батареи заряжены полностью? -- спросил я. Он кивнул, потер лицо руками. Я залез на заднее сиденье. -- Куда вам? -- В Джоллу. Шофер нерешительно посмотрел на меня. -- В это время я не найду там пассажиров... Придется стоять до утра... -- О, вам не придется стоять там... Мне нужно лишь... передать пакет, и мы вернемся обратно. Шофер все еще не мог решиться. Он с сомнением посмотрел на меня, и я вдруг понял, что он сомневается, не укокошу ли я его на ночной дороге и если нет, то хватит ли у меня денег заплатить за такое путешествие. -- Да вы не беспокойтесь, приятель, -- сказал я. -- Я работаю в фирме Гереро. Может быть, слышали, игрушки Гереро? -- Нет, -- покачал шофер головой, но уже спокойнее. -- Плачу казенными. -- Я вытащил из кармана деньги. Я и забыл, что был так богат. -- Ехать на такси в Джоллу на свои -- эдак быстро разоришься. А на казенные... -- Ну конечно, мистер, фабрика игрушек не могла позвонить в Джоллу, она должна посылать туда ночью человека. Но меня это не касается. Деньги у вас есть, а это главное... -- Это очень тонкая мысль, -- сказал я, и шофер засмеялся. Я откинулся на спинку сиденья. Мы ехали по пустым и темным улицам Шервуда. Монотонно поскрипывали щетки стеклоочистителя, тихо шипел моторчик обогревателя. В свете фар снежинки налетали на нас роями блестящих насекомых. -- Самое милое дело -- ночная езда, -- задумчиво сказал шофер. -- Свободно, спокойно. Людей мало, и мир на мир похож, а не на котел какой-то, в котором все кипит, бурлит, переливается. -- Шофер помолчал и добавил: -- Не люблю людей... Все зло от них. Вот возьмите дорогу, к примеру. Людей нет -- дорога спокойная, безопасная, чистая. А как люди появляются -- тут тебе сразу же снование, суета. Шум, гам... Я не спал, но и не бодрствовал. Я чутко дремал, плавал на границе сна и бодрствования. Иногда голос шофера начинал доноситься до меня уж очень издалека, приглушенным, я понимал, что засыпаю, встряхивался, болтал головой, массировал лицо руками. В Джоллу я, конечно, ехать не собирался. Не нужно было вообще ехать в этом направлении. Сам не знаю, почему из меня выскочила эта Джолла. Как там поживает капитан Мэннинг? Как он выглядит? Не знаю, как левой, а правой стороной лица он наверняка может пугать детей... Бедная миссис Нильсен... Ее уже, наверное, арестовали. -- Послушайте, приятель, -- сказал я шоферу. -- Я передумал. Мы, пожалуй, в Джоллу не поедем. Когда будет разворот, поворачивай обратно. Шофер ничего не сказал, но я заметил, как у него напряглись плечи. Я представил, что он думает обо мне. Я начал опять скользить по поверхности сна. Миссис Нильсен ловким движением вытаскивала из-под пледа свой маленький пистолет, подбрасывала в воздух И ловила его. Надо было встряхнуться, потому что я уже забредал в страну сновидений -- это я понимал. Я не мог видеть миссис Нильсен в такси. И тем более она сейчас не подбрасывает пистолет. И даже не держит его. Полиция уже допросила ее. Молодой человек... Я увидел ее маленькое, упрямое лицо. Хотел бы я, чтобы у меня был такой дух. И даже не в восемьдесят один год, а сейчас. Да, они ее уже наверняка допросили. Я представил, как она сидит сейчас одна. Неужели они ее все-таки арестовали? Она сидела в своем кресле, а кресло бесшумно скользило по бесконечному серому коридору. И от бесконечности и пустынности его щемило сердце. Бедная миссис Нильсен... Вдруг кресло начало тормозить. Я открыл глаза. Справа у обочины стояла полицейская машина с вращающимся маячком на крыше, и около нее полицейский с сигаретой в губах. Я не сразу сообразил, что происходит, но, прежде чем я отдал себе отчет в ситуации, я уже с силой упер ствол пистолета в спину шофера. -- Он стреляет, -- тихо сказал я. Машина начала набирать скорость, и полицейский остался позади. Удивительно все-таки многообразно применение пистолета. Кто бы мог подумать, что он такой хороший акселератор. -- Следующий раз он может выстрелить, -- предупредил я шофера. -- Рассказать вам, что делает пуля, попадая в тело шофера такси? О, это очень интересно. Вначале она... -- Я ничего не хотел... -- Ну. конечно, -- сказал я, -- вы ничего не хотели. Вы хотели только спросить у него, в чем смысл жизни. Да? При знайтесь? -- Чего вы от меня хотите? -- захныкал шофер плаксивым голосом. -- Что за проклятая работа.... Люди, люди, спешка, злость, грязь, крик, суета... Господи, сделай так, чтобы не было людей с их злобой... -- А вы хотели сплавить меня полицейскому из-за избытка душевной щедрости? Или чтобы одним человеком меньше было? -- Оставьте меня, не мучьте! Не мучьте меня за какие-то паршивые полсотни. Я остановлю машину. Вылезайте, не мучьте меня! Хватит, я устал, и больше не могу жить так! -- Я уважаю ваше право на истерику, -- сказал я. -- Это святое право человека. Но вам придется возить меня до десяти часов утра. И не вопите так! Если вы устали, можете остановиться на площадке отдыха и отдохнуть. Но только там, где нет полицейского. Мы вскоре нашли площадку, постояли молча, снова двинулись в путь. Снова стояли. Шофер молчал. Что-то в нем сломалось. Мне стало жаль его. И себя. И миссис Нильсен. И Одри. Я вылез из такси в половине десятого. На счетчике было сто двадцать семь НД. Я положил на сиденье три бумажки по пятьдесят. -- Прощайте, -- сказал я. Шофер ничего не ответил. У него не было даже сил взять деньги, и он только тупо смотрел на них. Я медленно пошел но Мажестик стрит. В отличие от шофера такси я был рад толпе. Толпа была защитой. Гарантией от выстрела при попытке к бегству. Я зашел в кафетерий, выпил две чашки кофе и съел бутерброд. Было без пяти минут десять. Я пошел к отелю. Тим уже ждал меня. С ним было два человека. Один доставал из кожаного саквояжа камеру. Другой открывал заднюю дверцу фургончика с эмблемой телевизионной компании, принадлежащей газете. Он вытащил маленькую телекамеру и присоединил ее к кабелю. Я подмигнул Тиму. Он мне. Я посмотрел на часы. Ровно десять. Неужели мой друг Розен не появится? Тим вопросительно посмотрел на меня. Я едва заметно пожал плечами. Два мальчугана остановились и стали смотреть на человека с телекамерой. Сомневаюсь, чтобы они когда-нибудь видели живую корову, но марку телекамеры они определяли за полмили. Три минуты одиннадцатого. Я увидел, как Херб Розен переходил улицу. Боже правый, каждый раз, когда я вижу его, я поражаюсь его размерам. При более экономном творце из него бы вполне вышло два нормальных полицейских. Или три адвоката. -- Мистер Розен, -- крикнул я, и он повернулся ко мне. Молодец, изумление на его лице было почти неподдельным. -- Мистер Розен, это судьба... Он двинулся ко мне почти бегом. Он должен был арестовать меня. -- Мистер Розен, я как раз хотел отдать себя в руки полиции. -- Язон Рондол, вы арестованы. Обвинение будет предъявлено вам в полицейском управлении. -- Прекрасно. Спасибо большое. Надеюсь, вы отметите, что я сдался добровольно? Только сейчас Розен заметил, что мы оба стоим под объективом телекамеры. Вокруг собралась уже целая толпа. Он пожал плечами. -- Да, разумеется. И надо сказать, Рондол, вы правильно сделали. Руки, пожалуйста. Я уже стал экспертом и по наручникам. И мне их надевали, и я их надевал. Я протянул руки, и Херб защелкнул браслеты у меня на запястье. На этот раз наручники были тройные. Третий браслет он надел себе на руку. Я подумал, что нормальный браслет не должен застегнуться на могучей ручище моего друга, но он все-таки защелкнул его. Через десять минут мы уже шли по коридору полицейского управления Шервуда, и вслед за нами поворачивались все головы. Я был здесь популярной личностью. О, сладкое бремя славы... Когда-то, совсем маленьким, я мечтал о славе. Я вхожу куда-нибудь, допустим, в ресторан. Все головы, как на пружинах, поворачиваются в мою сторону. Легкий шепот, как ветерок, как шорох листьев: Язон Рондол... Сам Рондол. И вот -- пожалуйста, дожил. Только вместо ресторана полиция. Нас регистрирует дежурный офицер, докладывает куда-то. Звонят телефоны. Вбегают и выбегают люди. Явно больше, чем нужно. Но не посмотреть вблизи на самого Рондола -- это кровавое чудовище... Адвокат в наручниках -- это уже пикантно. Мы снова идем. Теперь уже не вдвоем, а впятером. Херб Розен сияет, как кинозвезда на премьере. Он раскланивается налево и направо. Две секретарши, две светленькие куколки, смотрят на меня с жадным интересом. Слава, сладкое бремя славы. Мы входим в кабинет. Он действительно постарел, мой старый друг Нейл Кендрю. Постарел, обрюзг. Ах, годы, годы, полицейские годы, бессонные ночи. Нелегок был путь от капитана Кендрю до этого кабинета. Столько людей хотело бы проделать его. -- Здравствуйте, мистер Кендрю, -- здороваюсь я. Он лишь коротко кивает мне. Интересно, помнит ли он меня? Вряд ли. А может быть, и помнит. -- Вы знаете, как удачно все получилось, -- рассказывает Херб Розен, -- и он тут, и ребята из "Икзэминер" тоже тут, у входа в отель. Ждали кого-нибудь. И телекамера. -- Они засняли, как вы арестовали его? -- Да, как он отдал себя в руки правосудия. Начальник полиции почему-то хмурится. Казалось бы, нужно радоваться бесплатной телевизионной рекламе полиции, но он явно не рад. Уж не потому ли, что телекамеры связали ему руки? Попробуй организуй арестованному побег, когда миллионы людей своими глазами видели на телеэкранах, как он добровольно отдался властям... Глава 6 Тюремщик второго класса Майкл Каллахэн вернулся домой, как обычно, в пять часов. Как и всегда, когда он вставлял в замок ключ и поворачивал его, он услышал шаги жены, быстрый топот сына, нетерпеливое повизгивание Длинноухого. Но здоровались они с ним в другом порядке. Первым на него набросился ирландский сеттер. Он пританцовывал на задних лапах, неуклюже толкал хозяина передними, подпрыгивал и пытался лизнуть его в лицо. Вторым был Джерри. "Неужели,-- пронеслось в голове у Каллахэна, -- придет время, и Джерри будет таким же далеким, озлобленным чужаком в доме, как это почти у всех? Слава богу, ему пока одиннадцать, у него выпало два зуба спереди, и он улыбается отцу своей веснушчатой, беззубой улыбкой". Должно быть, Этель почувствовала, о чем он думает, потому что тоже улыбнулась ему и сыну. -- Ну хватит, хватит, дайте отцу раздеться. Его ведь ждут. -- Кто ждет? -- сразу насторожился Каллахэн. Здесь был его мир, мир, полный любви, доверия и покоя, и подсознательно он всегда боялся вторжения в него чужих. -- Мистер Фалькони. Тот, с которым ты учился. Настоящий джентльмен. Хотел сделать тебе сюрприз. Посмотришь, какую коробку конфет он принес нам: пятнадцать НД, не меньше. -- Не помню я никакого Фалькони... -- пробормотал Каллахэн. Он чувствовал неясную тревогу. Фалькони, Фалькони... Нет, фамилия ничего не говорила. Может быть, забыл просто... Коробка конфет. Не придет же грабитель с коробкой конфет и не будет ждать хозяина. Он успокоился и вошел в комнату. Навстречу ему шагнул невысокий черноволосый человек с широченными плечами. Протянул руку. Каллахэн поздоровался с ним. Нет,- даже лица такого он не помнил. Фамилию мог забыть - у него вообще была неважная память на имена, по лицо -- никогда. Если он хоть раз видел человека, сразу же и навсегда запоминал его лицо. -- Мистер Каллахэн, я хотел бы поговорить с вами, -- тихонько сказал черноволосый. Он продолжал улыбаться, но глаза у него были холодные. И неподвижные. -- Наедине, -- добавил незнакомец. -- У вас такая очаровательная супруга и такой симпатичный парнишка... Не стоит мешать им нашими разговорами. -- Я не... -- Каллахэн хотел было сказать, что не имеет чести быть знакомым с посетителем, он уже и фразу составил в уме: "Простите, но я не имею чести...", но что-то в глазах Фалькони удержало его. -- Пройдемте в мою комнату. Слова "моя комната" были небольшим преувеличением, потому что своей комнаты у Майкла Каллахэна не было. Вся его квартира состояла из двух комнат: спальня, в которой они спали с Этель, и гостиная, в которой спал на диване Джерри. Фалькони сел на стул, а Каллахэн опустился на кровать. Он вдруг почувствовал, что устал. Целый день на ногах, всю смену. Сорок семь шагов в одну сторону, сорок семь обратно. Иногда туда получалось сорок шесть, а обратно сорок восемь, но в среднем длина коридора его сектора на третьем этаже составляла сорок семь шагов. Пять лет он считал свои шаги. Немало. -- Мистер Каллахэн, -- тихонько спросил Фалькони, -- сколько вы получаете в тюрьме? -- А в какой степени... -- пробормотал Каллахэн, но снова не закончил фразы из-за холодного и внимательного взгляда гостя. -- Восемь? Девять тысяч в год? Каллахэн молча кивнул. Девять двести в год. Это за его-то работу. Девять двести -- разве это деньги? Высчитываешь, сколько пива можешь позволить себе выпить в неделю. Голова пухнет. Отец, глава семейства. -- Мистер Каллахэн, я хочу предложить вам десять тысяч НД. -- Десять тысяч? -- Цифра была так велика, что он переспросил еще раз: -- Десять тысяч? -- Господи, больше его годового дохода. -- Совершенно верно, -- кивнул Фалькони. -- Десять тысяч НД мне? -- Вам. Но я, наверное, не совсем ясно выразился. Десять тысяч только сейчас -- вот деньги, а вторые десять тысяч после... Господи, какие две толстенькие, аккуратно заклеенные бумажной ленточкой пачечки. Сиреневые купюры по двадцать НД. Это значит -- по пятьсот купюр в пачке. Или это в двух пачках десять тысяч? Тогда по двести пятьдесят в пачке. Каллахэн видел не только сиреневые бумажки с бородатым лицом. Это была квартира из трех комнат. И у него, Майкла Каллахэна, впервые за тридцать шесть лет жизни будет своя комната. И портсигар, как у Шилдса, который играет, когда открываешь его. И шуба у Этель. Он скажет так небрежно, мимоходом: "Да, Этель, тебе не пора купить новую шубу? А то ты мне не очень нравишься в старой". Она грустно улыбнется. Бедная Этель, немного у нее радостей. "Давай встретимся в пять, нет, лучше в полпятого, и пойдем посмотрим тебе новое пальто. Не очень дорогое, что-нибудь за триста -- четыреста НД". Она поймет, что он не шутит, и крикнет: "О Майкл!.." Он поднял голову и посмотрел па Фалькони. Тот понимающе кивнул. -- И что же я должен сделать? -- спросил Каллахэн. -- О, ничего особенного. Завтра во время своего дежурства вы зайдете в камеру, где сидит Льюк Поуст. Он ведь в соседнем секторе? -- Да, -- прошептал Каллахэн. Он уже знал, что будет жить по-прежнему в двухкомнатной квартире, что Этель придется еще пару лет проходить в старом пальто и что он так и не узнает, сколько же купюр в такой пачке. -- Когда у него суд? Как будто скоро? -- Через неделю. -- Прекрасно. Вы знаете, между прочим, в чем он обвиняется? -- Кажется, убийство. -- Три. Три трупика висят на нем. Довольно тяжелый груз. Далеко с ним не уплывешь. Смертная на сто процентов. Льюк, насколько я его знаю, выберет, конечно, переделку. Но пока что он гот Льюк Поуст, который мать готов продать в публичный дом за сотню НД. -- Я не... -- Каллахэн хотел сказать, что говорить им, к сожалению, не о чем, он даже фразу уже составил в уме: "К сожалению, говорить нам...", но снова замолчал. Гипнотизер он, что ли, этот чернявый? -- Вы войдете в камеру Льюка и скажете, что Фрэнк Фалькони передает ему привет. -- И... и за это... -- Не совсем. Вы скажете ему, что Фрэнк Фалькони положит в банк на его имя пятнадцать тысяч НД. Вы объясните ему,что для этого ему нужно сделать очень немногое -- всадить вовремя прогулки нож в живот некоему Язону Рондолу, который тоже ожидает суда. Не забудьте только сказать Льюку, что на его приговоре это никак не отразится. А то ведь он порядочная дубина, и ему надо хорошенько вбить в голову, что три ли убийства, четыре или пятнадцать -- приговор тот же самый --смерть Или переделка, конечно. -- Нет, нет, нет, -- замахал руками Каллахэн. Он хотел сказать, что никогда не пойдет на преступление, что не за того его принимают, что он никогда не нарушит свой долг, что его, наконец, будут за это судить, а ему это вовсе не улыбается. Что все это, наконец, глупость, потому что и Поуст. и Рондол сидят не в его секторе, а в соседнем, дежурит днем во время прогулки не он, а Шилдс. Тот самый Шилдс, у которого портсигар играет, когда его открываешь. Японский. Он хотел все это сказать, но Фалькони не слушал его, а продолжал: -- Если Льюк согласится -- а он наверняка согласится, -- вы передадите ему вот этот нож. -- Фалькони достал из внутреннею кармана пиджака маленький нож. -- Нет. -- скатал Каллахэн, -- это невозможно. -- Во рту у нею пересохло, и хотелось пить, -- Почему же? -- терпеливо спросил Фалькони. -- Да хотя бы потому, что я не могу войти в камеру соседнего сектора. Там днем дежурит Шилдс. А потом, если б даже я мог, выяснилось бы, что нож передал я... -- Каллахэн заметил, что ему почему-то удобнее и легче говорить с Фалькони о технических деталях, чем о долге. Фалькони посмотрел на него и терпеливо улыбнулся. -- Вы обижаете нас, мистер Каллахэн... Нас, подумал Каллахэн. Не меня, а нас. -- ...Вы нас считаете совсем глупцами, -- он укоризненно покачал головой. -- Дело в том, что, если Льюк получит от вас нож, он потом покажет на допросе, что нож передал ему мистер Шилдс... -- А Шилдс? Он что, молчать будет? -- Каллахэн старался говорить иронично, но голос звучал испуганно. -- Да, мистер Каллахэн. -- Почему? -- Ах, мистер Каллахэн, но первому впечатлению я бы не сказал, что вы такой шутник. Ну, скажите сами, в каком случае люди молчат? Каллахэну вдруг стало страшно. Он больше не думал о деньгах. Они убьют Шилдса. А портсигар с музыкой? При чем тут портсигар? Он почувствовал, что руки его дрожат. Чудовищная жара в комнате. Дышать просто нечем. Он боялся посмотреть на Фалькони, и вместе с тем какая-то неведомая сила заставила его поднять глаза. Фалькони спокойно сидел, раскатывая между пальцами сигарету. Вдруг он решительно спрятал сигарету обратно в пачку. -- Простите, забыл, что это спальня. Моя жена никогда не разрешает мне курить в спальне. -- Он крутанул головой и усмехнулся. -- Ни в какую. Нет, говорит, и все. -- Да, да, я понимаю, -- быстро сказал Каллахэн. Он уцепился за жену Фалькони как за спасательный круг. Это было понятно. Он ее понимал. Она была из мира, в котором он жил. И Этель. И Джерри. И поэтому все, о чем он говорил Фалькони, -- все это шутка, нелепая шутка, дурацкий розыгрыш. -- Жены, знаете, они бывают помешаны на чистоте... Фалькони кивнул и снова усмехнулся. На этот раз по-другому. Он, казалось, видел своего собеседника насквозь. -- Бог с ними, с женами, -- сказал он, -- вернемся к делу. -- Но я ведь вам уже объяснил, мистер Фалькони, что они оба, и Рондол и Поуст, в соседнем секторе. Мой четвертый, а они в пятом. -- Шилдс не выйдет на дежурство. Вы пойдете к дежурному офицеру и скажете, что отработаете и за Шилдса, потому что, мол, такой у вас уговор. -- А... А они потом решат, что Шилдс удрал? -- Совершенно верно. Дал Поусту нож, получил деньги и смылся. Так как, по рукам? Здорово они все продумали, ничего не скажешь. Все по полочкам разложили. Одно к другому. Но не-ет. Не на такого напали. Не будет он марать руки. И совесть. Чужой кровью. Пусть каждый цент па счету, но зато спишь спокойно. -- А если я откажусь? -- спросил он. -- Я думаю, вы не откажетесь. -- Почему вы так уверены? Надо говорить с ним потверже, подумал Каллахэн, дать понять, что он зря теряет со мной время. -- Потому что, Каллахэн, в случае, если вы откажетесь, мы убьем Джерри. Что вы так смотрите на меня? Вы что-то побледнели. А потом, если и этого вам будет мало, убьем вашу супругу. А жаль было бы. Очень милая и приветливая женщина. -- Вы... не посмеете... -- прошептал Каллахэн. -- Перестаньте, не будьте ребенком, -- с легкой брезгливостью в голосе сказал Фалькони. -- Ваш сын ходит в школу. Если не ошибаюсь, на Чекерс-стрит. После конца занятий, когда он выйдет... -- А сколько купюр в такой пачке? -- спросил вдруг Каллахэн. То есть он готов был поклясться, что спросил не он. Он и спросить-то не мог, так все оледенело у него внутри. Да и голос был не его, хриплый какой-то, грубый. Но, с другой стороны, в комнате никого, кроме них, не было. -- Двести пятьдесят. Держите. Здесь, как я нам уже сказал, всего десять тысяч. Вторые десять вы получите после похорон Рондола. Если вы все поняли, я, пожалуй, пойду, а то страшно хочется курить. Вы не курите? -- Нет, -- прошептал Каллахэн. -- Счастливый человек, -- завистливо покачал головой Фалькони и встал со стула. Это было замечательное время. Сразу после обеда. Он садился за стол, доставал пластмассовый ящичек, который сконструировал и изготовил собственноручно, раскрывал его и начинал инвентаризацию своей рыболовной снасти. Телевизор что-то бормотал, в комнате было тепло и спокойно. Внутренняя часть ящичка, склеенная из прозрачного оргстекла, вынималась. Она была разделена перегородками на отделеньица. Для каждого номера крючков свое отделение. Для лески -- свое. Для поплавков, грузил -- тоже свои. Скорей бы морозы. Господи, сколько уже времени он не был на озере, страшно подумать... Зимой, когда озеро замерзает, кругом стоит такая тишина. Он так явственно представил себе низкое серое небо, темно-зеленые, почти черные ели на противоположном берегу. Ветер налетает порывами, взвивает вверх маленькие снежные смерчи. Что-то вдруг заставило его прислушаться. Диктор на экране говорил: -- ...Адвокат Язон Рондол, которого разыскивала полиция, отдал себя в руки правосудия. Наш репортер оказался... Язон Рондол. Айвэн Берман не мог поверить сроим глазам. И тем не менее на экране был Язон Рондол. Какой-то измятый, небритый, но он. Шум толпы, электромобилей. И голос Рондола: "Мистер Розен, я как раз хотел отдать себя в руки полиции". Здоровенный верзила защелкивает у него на руках браслеты. -- Ловили рядом, а поймали вон где, -- пробормотал Берман и вздохнул. Жизнь была настолько сложна, что он давно перестал пытаться что-нибудь понять в ней и воспринимал ее такой, какой она была. -- Ловили рядом, -- снова пробормотал он и покачал головой. Он начал разбирать крючки, по -- удивительное дело! -- занятие это показалось ему теперь скучным. Вернее, не скучным, нет. Он продолжал возиться со снастью, но вдруг сообразил, что думает вовсе не об озере и не о коробке с крючками, а о Рондоле. Это было удивительно, потому что раньше ничто и никогда не могло оторвать его от любимого занятия. Он вдруг вспомнил теплый летний день. Озеро -- неподвижное, застывшее стекло. Он и Рондол ловят небольших, вертких окуньков. То есть ловит он, потому что у Рондола не клюет. Их отделяет друг от друга всего футов десять -- длина лодки, но у него нет-нет да поплавок вздрогнет, замрет на мгновение и нырнет. Взмах удочки -- и еще один серебристый окунек у него в руках. Он снимает с крючка трепещущее прохладное тельце и опускает в проволочный садок за бортом. А у Рондола поплавок приклеен к поверхности воды. Гвоздями прибит. И Рондол покуривает не спеша, почти на него не смотрит. Но улыбается, вида не подает, что обидно ему. Наоборот. "Я, -- говорит, -- рад за тебя, Айвэн. Знаешь, почему у тебя лучше клюет? Потому что ты человек тихий. Тебя бог и рыба любит. И даже, говорят, твои арестантики". А он, Айвэн Берман, все стесняется, как это у него клюет, а у его товарища нет. Лучше бы наоборот. И тут у Рондола поплавок дернулся вниз. "Дергай", -- крикнул ему Айвэн, тот дернул, но неудачно. Успел, разбойник, стащить червяка с крючка. Насадил нового червяка, только забросил, поклевка. Четкая, сильная. Вытащил окунька. Снова забросил -- тут же опять вытащил рыбку. Сигарета в губах давно погасла, но ему ее и выплюнуть-то некогда, не то что прикурить. Окуньки словно обезумели, так и хватают его крючок. И ему, Айвэну Берману, не завидно. Смешно сказать, даже приятно было. Если бы кто-нибудь рассказал -- не поверил бы. Чтобы один рыбак радовался за другого -- это что же, как и?мененный? Нет, не измененный, а все-таки он радовался тогда за Рондола. Не то чтобы радовался, а на душе как-то тепло было. Ну как будто в руках ребенка держал... Ах, Рондол, Рондол, как это он любил приговаривать? "Ты, Айвэн, изъясняешься темно и мудро, как природа... темно и мудро". Почему же он преступник? Глава 7 Назавтра, не успев принять дежурство, он уже знал, что Рондола ночью привезли в тюрьму. Весь день ему хотелось подняться в камеру, но что-то мешало. Не хотел он видеть Рондола в камере. Не хотел. Через несколько дней к нему в комнату спустился Каллахэн. -- Мистер Берман, -- сказал он, -- Шилдс сегодня не вышел. -- Да, Каллахэн, я как раз думал, кем заменить его. -- Вот я и пришел, мистер Бермам, мы с Шилдсом договаривались, если кто-нибудь не придет почему-либо -- подменить. Я как увидел, что его нет, так сразу и думаю: дай-ка схожу к мистеру Берману и скажу, что подменю Шнлдса... Что-то он много говорит, подумал Берман. На себя не похож. -- А то, если со мной что случится, тогда он меня подменит. Да и дел-то: проследить, чтобы вовремя накормили, вывести на прогулку, ну и посетители. Ежели, конечно, будут. -- Хорошо, хорошо, Каллахэн. Идите наверх. И скажите дежурному по пятому сектору, чтобы шел домой. Вы подмените Шилдса. Вот вам шифры от камер. Странный он сегодня какой-то... Что это с Шилдсом стряслось? Никогда ни на секунду не опоздает. Надо позвонить ему. Болен, наверное. Он посмотрел в книжке номер телефона Шилдса, позвонил ему. Ответил женский голос: -- Миссис Шилдс слушает. -- Добрый день, миссис Шилдс. Это Айвэн Берман. Что с вашим супругом? -- С моим супругом? -- В голосе женщины послышалось беспокойство. -- Что с моим супругом? -- Я думал, он заболел. -- А разве он не на работе? -- Нет, миссис Шилдс, он сегодня не явился. -- Господи... -- Да вы не волнуйтесь... -- Он вышел из дому, как обычно... Господи, о господи... -- Она начала плакать. -- Не волнуйтесь, может быть, он еще придет. Мало ли что может задержать человека... -- Нет. нет, нет, я знаю, что-то случилось... -- Успокойтесь, миссис Шилдс, как только он придет или я что-нибудь узнаю, я тут же позвоню вам. Он положил трубку и вздохнул. Шилдс никогда не опаздывал. Ни на минуту. У них никто никогда не опаздывал. Тюрьма -- прекрасное место. Таким местом дорожат. Таким местом не бросаются. Он занялся заполнением бланков отчета. Вечно эти отчеты... Но мысль о Рондоле продолжала трепыхаться где-то на дне его сознания. Он не хотел его видеть. Увидеть его в камере -- значит предать их Тихое озеро. Он хотел видеть его там, а не в камере. Язон Рондол не должен быть в камере. Он не хотел связывать воедино своего друга и тюрьму. Ему казалось, хотя он и не отдавал себе в этом отчета, что зайди он к Язону в камеру -- и Язон в камере станет реальностью. А в такую реальность не хотелось верить. На душе у него было беспокойно. Шилдс так и не появился. Действительно, что-то случилось. Наверняка случилось. Теперь он уже не сомневался. А вот Каллахэн не сомневался с самого начала. Почему? Откуда такая уверенность? Да потому, что Шилдс никогда не опаздывал. А коль скоро опоздал -- Каллахэн был уверен, что он не придет. И все-таки что-то уж очень быстро Каллахэн прибежал к нему. Чепуха. Его, наверное, послал дежурный по пятому сектору. Видит, что его не меняют, хотя время уже пришло, вот и попросил его сходить к дежурному офицеру. Смутно, беспокойно на душе. Но почему же? Да, Рондол в тюрьме. Но что поделаешь -- это и есть жизнь. Тюрьма -- это жизнь? Кто знает, кто знает... Какая-то чушь, что они договаривались с Шилдсом подменять друг друга. Насколько он помнит, Шилдс не опоздал ни разу и не болел ни разу. Айвэн Берман несколько раз глубоко вздохнул, но беспокойство все равно не покидало его. Неясное беспокойство, тревожное. Сердце сжималось. Как бывает иногда на озере перед бурей. Когда все тихо, все замирает и все ждет. И почему Рондол сам отдался в руки полиции? Выйти утром на улицу к отелю "Мажестик" -- это действительно значит сдаться полиции. Их там в это время как собак нерезаных. Значит, так ему нужно было. Так ему удобнее. Он решительно встал и поднялся наверх. Пятый сектор. Камера триста двадцать вторая. Каллахэн тут как тут. -- Все в порядке, мистер Берман. Все тихо и спокойно. Управляюсь за двоих, даже и не думал, что это так легко... Он посмотрел на Каллахэна. Что он трясется как осиновый лист? И говорит, говорит... Он нахмурился. -- Хорошо, Каллахэн, идите. Я проверю, как тут новичок. Он набрал шифр на замке и открыл тяжелую дверь. Как он мог подумать хоть на мгновение, что Рондол не захочет его видеть? Как он мог столько времени не подняться к другу? Рондол улыбнулся ему и шагнул навстречу. -- Айвэн... -- Язон... Они обнялись. Что это у него в горле, неужели ангина будет? Он попытался проглотить комок, но тот, как поплавок, тут же выныривал и снова становился в горле. -- Спасибо, что пришел, старина. -- О чем ты... -- Ты не собираешься на наше озеро? -- Хотел поехать в субботу... Но не поеду. -- Почему? -- Из-за тебя. -- Как из-за меня? -- Язон, неужели ты думаешь, что человек может быть на озере, когда его друг ожидает суда? Это, это... как есть уху, когда на тебя смотрят голодные глаза. -- Спасибо, Айвэн. Мы еще будем смотреть друг на друга сытыми глазами. -- Язон, я ни о чем не спрашиваю, я видел тебя по телевидению, когда ты сам... -- Так нужно. Верь мне, я не виновен. Но кое-кому я стою поперек горла... Если бы ты знал, какой муравейник я разворошил... Поэтому-то они так усердно охотятся за мной. Они дорого дали бы, чтобы я молчал. Всегда. Поэтому мне нужно было, чтобы у полиции были связаны руки. Трудно уверить кого-нибудь, что был убит при попытке к бегству, если миллионы людей видели, как я добровольно сдался полиции. Понимаешь?