Е.Агафонов. Воспоминания о М.П.Арцыбашеве
----------------------------------------------------------------------------
Собрание сочинений в трех томах. Т. 3. М., Терра, 1994.
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
Михаилом Петровичем Арцыбашевым меня связывала долголетняя дружба;
юношами мы вышли на одну дорогу - начали со школьной скамьи Харьковской
Школы Рисования и Живописи; потом разошлись: я и до сих пор иду все той же
дорогой, а он свернул на другую, соседнюю, но живописи не бросал никогда.
В течение тридцати лет мы встречались иногда часто (Петербург), иногда
годами не видались, но всегда, припоминаю, свидания наши были радостны
общими воспоминаниями о родных местах.
Знаю я его хорошо по его провинциальной жизни: Михаил Петрович страшно
любил Ахтырку и ежегодно приезжал к лету домой; впрочем, оговорюсь - самый
город он не любил, а тянуло его к Ахтырскому монастырю, у которого так
широко разливается Ворскла, и его окрестностям вверх по течению к хутору
Доброславовка.
Я всегда любил Ахтырку и искренне радовался, приезжая в нее: "зеленая
Ахтырка", как любовно прозвали ее свои же горожане, действительно
изобилованное массой зелени, хотя Ворскла течет мимо, но в городе есть ее
заливы, окруженные старыми ветлами, камышами и зелеными берегами; но помимо
этого весь город в садах: нет такого домохозяйства, где бы не было древнего
вишневого, яблочного или сливного сада; бывал я в Ахтырке и ранней-ранней
весной, когда только прилетали грачи; тогда весь город был полон птичьего
гама и крика - гнезда вились не только в садах, но и в городском парке и
бульварах. Хутор Доброславовка занимал в жизни Михаила Петровича большое
место: там написано большинство его капитальных вещей; тишина и безлюдье
хутора много способствовали его работе; соседняя, излюбленная дачниками,
местность - Ахтырский монастырь - отмечалась дачным шумом; гористая
местность, хорошее купанье, монастырские гостиницы, приспособленные к
спокойной жизни, - все это привлекало много публики; "разноцветные барышни"
и студенты встречались повсюду, - в заливах реки на лодках, на зеленых
лужках, в лесу.
Далее вверх по течению Ворскла становилась все уже и неслась по лугу в
стремительном течении, окруженная наклонившимися деревьями; в самой
Доброславовке была плотина с мельницей, старой украинской мельницей, с
громадными черными колесами, медленно крутящимися среди адского шума и гор
пены; под самыми колесами ее сидя на прыгающей по клокочущей волне лодке,
привязанной к мельнице, часто сиживал Михаил Петрович в своей черной рубашке
и усердно писал этюды; чем кончались эти этюды, что можно было сделать, сидя
так близко к колесам, будучи окруженным водяной пеной и брызгами, мне так и
не удалось ни разу увидеть; мне был только понятен и близок к сердцу самый
процесс времяпрепровождения; в данном случае Михаил Петрович был похож на
охотника, для которого вся прелесть охоты - бродить по болотам, а не
приносить домой дичь.
Мне кажется, что я могу с большой достоверностью утверждать, что хутор
Доброславовка, с его первобытной здоровой жизнью, с его зелеными лугами,
пахучими болотными цветами, где два дня в неделю, субботу и воскресенье,
никто ничего не делал, а с утра ходили разряженные в чудесные костюмы, в
красных чоботах с подковками, с венками на голове, где кружит головы запах
травы, воды, цветов, - это именно то место, а никакое другое, откуда вышли
Михайлов, Санин, где древний, вечный юный бог Пан царствовал радостно,
язычески; это то место, которых в наш век сохранилось так мало, может были
только еще на островах Таити, Бора-Бора...
Было это приблизительно в 1897-98 годах, когда я в первый раз услыхал о
Михаиле Петровиче, учеником Школы Рисования я гостил в Ахтырке, у своего
брата, который только что женился на здешней помещице; был шумный веселый
обед, на котором был и здешний исправник; во время обеда его вызвал
пришедший городовой; исправник извинился каким-то важным происшествием в
городе, где он должен был быть, и обещал приехать, как только освободится.
Что могло случиться в таком тихом, спокойном городе? Мы с нетерпением ждали
возвращения исправника; наконец, часа через два-три он вернулся. Оказалось,
покушение на самоубийство; стрелялся молодой человек Арцыбашев; по тем
немногим словам исправника, оставшимся у меня в памяти, покушение произошло
на почве тяжелой семейной драмы, положение стрелявшегося тяжелое, почти
безнадежное, в рану вошло и белье, опасаются заражения крови.
Однако он выжил...
Той же осенью начались занятия в Школе Рисования; приблизительно в
октябре-ноябре к нам поступил новый ученик, наружности оригинальной -
длинные черные волосы, черная борода, мертвенно-зеленый цвет лица, худой и
сутулый, в черной русской косоворотке; ходящий мертвец - Арцыбашева спасли с
большим трудом; с тех пор он всю жизнь болел, часто посылали его на юг, а
его всегда тянуло в Доброславовку - милую, но сырую и малярийную.
Работы его в Школе Рисования были сделаны добросовестно; они скорее
были нарисованы краской, чем написаны; но у него был правильный взгляд на
студийную работу: работать долго и упорно, пока это не становилось похожим;
совсем как Сезанн: "realiser - taut est la".
Пробыл он в школе зиму, был довольно одинок, не любил разговаривать -
отчасти этому мешала его глухота; первый его рассказ написав как раз в это
время в газете, о которой вспомнить стыдно ("Юный Край"), как, кажется,
выразился он в своей автобиографий: в рассказе он описал самоубийство, и
ощущения стрелявшегося были написаны жутко, с мельчайшими подробностями;
рассказ имел успех, и он уехал в Петербург.
Здесь первые три года он писал художественно-критические статьи в трех
газетах, зарабатывал по триста рублей в месяц, был полон надежд, много
работал; "и был в то время учеником Академии Художеств; пришел он и на нашу
отчетную выставку в ярко-красной косоворотке, что в те времена было ново и
смело; с ним была и его жена, высокая черная дама со стрижеными волосами,
которая больше молчала и, как казалось, наблюдала все время мужа.
Мы обошли выставку, причем его критика картин и этюдов была, насколько
помнится, оригинальна и интересна; обороты его фраз были отчеканены, как у
человека, который специально работал над этим.
В Петербурге мы шли разными путями, видались изредка; в памяти моей
одна встреча; дело было на масленице; один из моих знакомых, худ<ожник>
Плошинский, земляк мой, прислал мне приглашение прийти к нему на настоящие
малороссийские вареники; будут все земляки и Арцыбашев; последнего было
достаточно, чтобы я немедленно пустился в путь.
Как и водится, вареники были простым предлогом собраться шумною семьей;
земляки оказались и из Петербургской и Новгородской губерний; самому
старшему из нас было ли 22 года; студенческие тужурки всех учебных
заведений; Арцыбашев был в приподнятом настроении; изо всех присутствующих,
может быть, только хозяин да я были ему знакомы; конечно, достаточно было
иметь всем за плечами по 20 лет, чтобы через полчаса говорить друг другу
"ты", орать хором песни, изливаться в интимных откровениях; все происшедшее
в ту веселую петербургскую ночь было полно самых неожиданных приключений,
вплоть до чуда, я с Арцыбашевым не могли наговориться весь вечер, то есть он
держал меня крепко за пуговицы, а я его за борт пиджака и, качаясь и
размахивая свободными руками, кричали друг другу разные приятные вещи:
- Ты, брат Женя, напиши... сейчас напиши... картинищу... во-о какую...
а я про тебя, брат, в трех газетах... сейчас же...
Я в сильном одушевлении рвался писать завтра же его портрет, и мне
представлялся он величественным испанцем гигантского роста; часам к двум
ночи испанец внезапно ослаб, затосковал и начал проситься домой, к жене; при
этом он вспомнил, что пить ему нельзя никак, строго запрещено; нам очень не
хотелось отпускать Михаила Петровича так рано, но он расстраивался все
больше, и мы, надев на него чужую шубу, вывели на улицу всей гурьбой,
посадили в сани и, дав извозчику его адрес, прокричали в пустынную улицу три
раза ура...
Три дня после этого лежал он больной, а на четвертый удалось ему найти
свою шубу и вернуть чужую хозяину.
После демонстрации 1 марта у Казанского Собора мы с Михаилом Петровичем
были волею градоначальника высланы из Петербурга и сосланы в нашу милую
Ахтырку...
Кончал я Академию и написал "картинищу", но Михаил Петрович критических
статей уже не писал.
По окончании Академии я почти безвыездно жил в Харькове, где отец
выстроил мне студию; приблизительно в 1910-11 году удалось мне сделать
портрет Михаила Петровича - заезжал он тогда на недолгое время в Харьков уже
известным писателем.
Последняя моя с ним встреча была, кажется, в 1911-12 годах в
Доброславовке; там занимал он, кажется, постоянно дачу Бразоля; это не была
хата, а настоящая, хорошо выстроенная дача с балконом, на горке, где было
достаточно безопасно в отношении малярийном.
Я прожил в Доброславовке два года, за это время она переменилась к
худшему: архимандрит вырубил все до одного деревья по берегам Ворсклы,
которые придавали ей такую красоту, и из них выстроил несколько дач; по
субботам и воскресеньям уже не покачивались нарядно разряженные девчата; для
меня хутор утратил всю свою прелесть, и я разыскал другой - в соседней
Полтавской губернии - хутор Скелька, действительно земной рай, куда и
наезжал лет 15 подряд; проезжать надо было все-таки через Ахтырку, причем я
каждый раз навещал и Михаила Петровича в его Доброславовке; не всякий раз я
заставал его там. В этот, последний раз, проездом в Скельку, я остановился
на два-три дня в Ахтырке; на другой же день пошел в Доброславовку; идти надо
было шесть верст, причем через монастырь; кто бывал там, помнят, что, не
доходя монастыря у первого мостика, на большое пространство все покрыто
заливами, болотами; здесь Ворскла разливается и не пересыхает все лето;
здесь же отдают лодки напрокат для поездок в монастырь.
Уже приближаясь к густым зарослям камыша, заметил я красное пятно в
самой гуще зеленых зарослей: кто-то в красной рубашке что-то делал, сидя в
лодке.
Не Арцыбашев ли? Кто же иной мог бы в таком красном заехать в такое
зеленое? Не заранее обдуманный ли красочный эффект? Все может быть.
Подождал, кричать и звать не было смысла; и вот в чудесный летний день,
качаясь на лодке, потихоньку гребя, мы поговорили с ним в последний раз;
обменялись новыми взглядами на искусство, вспомнили старое; зарабатывал он в
то время тысяч по шесть в год; работал обыкновенно ночью, днем проводил в
камышах, под мельницей.
Я еще раз навестил Доброславовку в 1918 году, когда, приехав с фронта,
отправился в Ахтырку, чтобы взять сына, с которым не видался все четыре года
войны и который жил тогда в семье - брата.
Последний раз меня по-старому тепло встретила Ахтырка; дело было под
Пасху; старый дом приготовился встретить Пасху согласно старым обычаям, три
мои племянницы, девушки-подростки, окруженные толпой влюбленных гимназистов,
терли творог, чистили изюм, пекли пасхи до поздней ночи.
В монастырь мы отправились на самую Пасху на двух дрожках, откуда
пешком прошли в Доброславовку; дачники в тот год уже перевелись;
бразолевская дача стояла заколоченная. Доброславовские мужики кучкой стояли
у одного двора и косо посматривали на нашу шумную ватагу; обошли все любимые
места в лесу, березняке, сыграли в пятнашки и к вечеру приехали домой. Дня
через два я покинул Ахтырку, по-видимому, навсегда.
По дороге из Харькова на Сумы есть станция Кири-ковка-"Кириковка,
пересадка на Ахтырку!" - возглашает кондуктор, отбирая у Ахтырки билеты; от
этой станции идет ветка верст в 20 до Ахтырки; ждать на станции нужно часов
5. Станция стоит одна-одинешенька среди чудесных хлебных полей; каждое лето
урожай, сытость, довольство; здоровый полевой воздух гуляет по станции; на
станции ахтыряне, едущие из Харькова; вот отец, помещик, здоровый,
загорелый, сидит и поглядывает с отеческой гордостью на сына, которого везет
из Харькова отдохнуть; а сынишка, выше папы на голову, в студенческой
тужурке и косоворотке, отсыпается после Харькова и никак не отоспится; а вот
в уголке за столом, подперев рукой голову и наставив ладонь рупором, чтобы
было слышнее, что ему отвечает собеседник, сидит Арцыбашев, и странно
слышать в тишине летнего размаривающего дня его оригинальный, немного
визгливый голос глухого и слова, такие странные, такие неподходящие в этом,
довольном собою, краю.
Теперь припоминаю, что никогда я не видел, чтобы Михаил Петрович
улыбался.
Газета "Новое русское слово".
Нью-Йорк, 13 марта 1927
Last-modified: Tue, 22 May 2001 12:52:36 GMT