тья двадцать семь миллионов восемьсот тридцать четыре тысячи триста семьдесят пять говорит: "Каждому сидящему в тюрьме надо брить голову". Я и соблюдаю законы... Да ты уж не собираешься ли рассуждать о законах? Так вот что я тебе скажу, молодой ты еще человек! Судя по твоей походке, ты, кажется, изведал уже, что такое бамбуки. Смотри, чтоб не пришлось тебе отведать этого еще раз. Благодари еще богов, что у тебя есть коса! Ступай-ка отсюда, да когда пройдешь город, посмотри направо; там растет отличная бамбуковая роща. Посмотри на нее попристальнее! Ничто так не полезно молодому человеку, как созерцание бамбуковых рощ. Юн-Хо-Зан поспешил откланяться и ушел. "Гм! - думал он. - Если так поступают: голову бреют и ждут, пока коса не вырастет, - я понимаю, что при таких порядках многие сходят с ума, и для чего потребовался такой большой сумасшедший дом!" И он зашагал по городу, думая: "Как бы довести до всеобщего сведения о несообразностях, творящихся в тюрьме? Узнают и, конечно, прекратят". Во время таких дум взор его упал на вывеску, на которой большими черными знаками было начертано: "Летопись современных дел. Пишется лучшими летописцами и рассылается каждый день всем желающим за недорогую плату". - Это достойно быть занесенным в летопись, - сказал себе Юн-Хо-Зан и зашел в дом, на котором красовалась такая вывеска. Его встретил весь перепачканный в туши главный летописец, ласково приветствовал, усадил, угостил чаем и сказал: - Да будет благословен день, в который ты зашел в нашу хижину, молодой человек! Я сразу полюбил тебя, как сына моего отца. Что угодно будет приказать тебе? Ты хочешь, вероятно, чтоб мы присылали тебе каждый день наши летописи? Благая мысль. Нам кстати нужны деньги, и мы возьмем с тебя недорого! - Благодарю тебя за чай и за ласку! - отвечал, вставая пред ним, Юн-Хо-Зан. - Но я чужестранец, в городе не остаюсь и летописи мне получать некуда. Я пришел с другой целью. Я сам человек ученый, знаю шестьдесят шесть тысяч знаков и могу написать тушью на бумаге все, что думаю. Я хочу написать в вашу летопись сам интересную страницу, чтоб, прочитав, все знали, а узнавши, прекратили пагубное недоразумение. Испачканный тушью человек, после таких слов, стал менее ласков, но все же, соблюдая вежливость, сказал: - Сядь снова и скажи! Юн-Хо-Зан рассказал ему, что видел в тюрьме. Уже с первых слов Юн-Хо-Зана испачканный тушью человек вскочил и плотно запер все окна и двери, а когда Юн-Хо-Зан кончил свой рассказ, он схватился за голову, в знак отчаяния, и горестно воскликнул: - Ты хочешь погубить себя и нас, жестокий ты человек! Как? Написать такую вещь тушью на бумаге и вырезать с этого доску и с доски сделать оттиск и вклеить это в нашу "Летопись" и разослать всем?! Тогда возьми лучше просто убей моих детей! За что ты хочешь погубить голодной смертью несчастных малюток? - Как? - спросил Юн-Хо-Зан. - Ты думаешь, что все после этого отвернутся от твоей летописи? Но ведь это правда, и это, я думаю, достойно быть занесено в летопись. - Разве я тебе не верю? Разве я с тобой не согласен? - держась за голову, воскликнул человек, испачканный тушью. - Но нам позволено писать только о погоде! - Как о погоде? - Исключительно о хорошей погоде. Раньше мы писали также и о дурной, но потом мандарины запретили: "Если им запрещено осуждать то, что творится на земле, то как же они смеют так свободно писать о небе?" И с тех пор мы пишем каждый день о хорошей погоде. Описываем блестящий восход солнца даже в пасмурные дни и воспеваем вечерний ветерок, который тихо шелестит в кустах... - Даже тогда, когда свищет вихрь и ревет ураган? Как же вы ухитряетесь делать это? - Навык, мой молодой друг, навык. У нас есть летописцы, умеющие на одну тысячу манер описывать капельку росы и знающие восемьдесят восемь прилагательных к слову "куст". Есть удивительные искусники и даже зарабатывают на этом хорошие деньги. - И сколько лун вы пишете все про погоду? - Я - шестьсот. Да мой отец писал семьсот двадцать пять лун, да мой дед восемьсот тридцать две. - И вам не надоест? - Мы любим наше дело! - с гордостью отвечал человек, испачканный тушью. - Что же мне, однако, делать? - спросил Юн-Хо-Зан. - И как довести о такой несправедливости до сведения высших? Этого так оставить нельзя! - Попробуй, сходи к верховному мандарину нашего города! Юн-Хо-Зан пошел с такой быстротой, с какой может идти человек, боящийся ступить на пятку. В доме главного мандарина стоял крик и плач, когда к нему подошел Юн-Хо-Зан. Кричал один голос, а плакали многие. - Мандарин сейчас занят, - сказали Юн-Хо-Зану прислужники, - он ругает китайцев. Подожди, пока кончит. - За что ж он их ругает? - спросил Юн-Хо-Зан. - А так. Чтобы чувствовали почтенье! - отвечали ему. - Делается это так. На восходе солнца к дому мандарина сходятся просители. Младшие мандарины, между тем, когда главный мандарин проснется, рассказывают ему содержание просьб и так раскаляют сердце мандарина, что, когда солнце доходит до полудня, он, как тигр, вылетает к просителям, кричит, ругается, топочет ногами и грозит извести на них целую рощу бамбуков. Просители от этот чувствуют почтение к власти. - Но они чувствовали бы еще больше почтения, если бы мандарин без крика и шума спокойно и справедливо разбирал их жалобы! - сказал Юн-Хо-Зан. - Эге! - воскликнули прислужники. - Уж не во время ли прогулки в бамбуковом лесу пришла тебе в голову эта мысль? В это время мандарин кончил кричать на прочих китайцев, и к нему позвали Юн-Хо-Зана. Терпеливо выслушал Юн-Хо-Зан весь крик, с которым на него накинулся мандарин, поклонился и сказал: " Когда мудрый говорит глупости, он все же умнее, чем самое умное, что скажет дурак", - говорит Конфуций. Мандарин улыбнулся: - Это мне нравится. Ты, видно, человек неглупый и кое-что знаешь. Говори, в чем твое дело! Юн-Хо-Зан рассказал ему о том, что видел и слышал в тюрьме. - Гм... А у него действительно нет косы? - спросил мандарин, когда Юн-Хо-Зан кончил свой рассказ. - Как же у него будет коса, когда ему каждую неделю бреют голову! - воскликнул Юн-Хо-Зан. - В таком случае, это не мое дело! - сказал мандарин. - Если бы у него была коса, - мое дело посмотреть: настоящая коса или фальшивая. А раз косы нет, - это дело мандаринов-судей. К ним и иди. Юн-Хо-Зан откланялся и поспешил в дом, где судили. Дом, где судили, был мрачный дом. Так и казалось, что вот-вот сейчас из-за угла выскочит человек, схватит и начнет бить по пяткам. Преодолев, однако, все страхи, Юн-Хо-Зан прошел в ту комнату, где сидели мандарины-судьи. Перед ними на коленях стоял человек, обвинявшийся в краже палки у соседа. С одной стороны этого человека стоял мандарин, который его ругательски ругал и всячески поносил. А с другой - стоял мандарин, который всячески восхвалял этого человека. Они спорили, а мандарины-судьи - кто слушал, кто рассматривал узоры на потолке. - Палка! Палка! - кричал мандарин, ругавший подсудимого. - Не в палке дело, почтенные мандарины, а в том, зачем он ее взял. Это негодяй! Завзятый негодяй! Он на все способен! Он взял палку затем, чтобы убить своего отца и мать! Вот зачем! И я надеюсь, справедливые мандарины, что вы накажете его не за кражу, а по всей справедливости за отцеубийство. То есть, прикажете его разрезать на одну тысячу кусочков! - Кража! Кража! - кричал мандарин, восхвалявший подсудимого. - Тут кражи нет, а есть доброе дело. У кого взял этот человек палку? У соседа. А кто сосед? Негодяй, известный курильщик опия, безумный. Этот безумный негодяй, накурившись опия, исколотил бы палкой насмерть свою жену и детей. Жалея несчастных, этот человек и взял потихоньку палку у негодяя. Не казнить его надо, добродетельного человека, а поблагодарить. И я уверен, справедливые мандарины, что этот добрый человек не уйдет от вас без похвалы и награды. А что касается до отцеубийства, то, справедливые судьи, у него и отец и мать давно уже умерли. Кого же убивать-то?! - А, умерли? - закричал мандарин-ругатель. - Тем хуже! Значит, он взял палку, чтобы раскопать их могилы. Осквернение памяти предков! Значит, вы присудите его прежде, чем разрезать на одну тысячу кусков, распилить тупой пилой надвое! - Зачем они говорят все это? - удивился Юн-Хо-Зан, обращаясь к знающему, по-видимому, все эти дела человеку. - Человек украл палку, ну, и суди его за кражу палки. А зачем же один обвиняет его в отцеубийстве, а другой говорит о добродетели. - А таков порядок, - отвечал знающий в делах толк человек, - один тянет истину к себе, другой - к себе, а, в конце концов, она и остановится прямо перед судьями! Один будет непомерно запрашивать, а другой - невероятно сбавлять. Мандаринам-судьям настоящая цена и выяснится. - Странный обычай! - сказал Юн-Хо-Зан, и подождав, пока дело о палке кончилось, обратился к мандаринам со своим делом. Мандарины выслушали его, одни - прислушиваясь к тому, что он говорил, другие - рассматривая узоры на потолке, и в один голос воскликнули: - Закон! - Да тут два закона! - возразил Юн-Хо-Зан. - Один - иметь косу, другой - брить голову. Какой же закон должен быть исполнен? - Оба. Все законы всегда должны исполняться! - отвечали в один голос мандарины. - Мы затем и приставлены, чтобы все законы всегда исполнялись. - Все! - уже в испуге воскликнул Юн-Хо-Зан и поспешил, насколько пятки позволяли, поскорее убраться. "Уж если от применения двух законов человека каждый день бамбуками по пяткам, - что же будет, если к нему применить сразу все!" - думал он. "Нет, со старыми китайцами нам друг друга не понять! - решил Юн-Хо-Зан. - Видно, оттого, что я сам молодой человек. Поговорить-ка мне с теми, которые помоложе!" И увидав бегущего из школы школяра, он приветствовал его, как должно: - Здравствуй, племянник моей тетки! - Привет тебе, истребитель монгольской саранчи, многоженец, похитивший всех принцесс мира, окровавленный воин, дракон, дышащий огнем! - отвечал школьник на таком древнем китайском языке, каким говорили только за сто двадцать тысяч лун. - В наше время эти слова звучат уже как ругательства! - улыбнулся Юн-Хо-Зан. - Кто научил тебя таким скверным словам? - А в школе! - с гордостью отвечал школьник. - У нас этот язык только и учат. - Напрасно! - сказал Юн-Хо-Зан. - Лучше бы вас учили приветливо разговаривать с современниками на современном языке. А на этом придется говорить разве только на том свете, при встрече с каким-нибудь древним героем. Чему еще учат вас в школе? - Истории родной страны! - с гордостью отвечал школяр. - А, это прекрасная наука! - сказал Юн-Хо-Зан. - Всегда приятно вспомнить о доблести и славе предков. Расскажи мне что-нибудь хорошее! - Что же тебе рассказать получше? За двадцать четыре тысячи лун до нас жил богдыхан Да-Гуан-Су и истребил в своей жизни четыре миллиона людей. За двенадцать тысяч лун жил богдыхан Бай-И-Шан, отличавшийся жестокостью и казнивший два миллиона китайцев. За шесть тысяч лун жил богдыхан Цянь-Лянь-Цзыр, у которого был самый большой гарем. Он был сластолюбив. Юн-Хо-Зан, в знак горя, схватился за голову. - Замолчи, малютка! Какой негодяй рассказал тебе одни только гадости про родную страну! Но в это время страж схватил сзади Юн-Хо-Зана за косу. - Эге! о чем ты беседуешь с молодым китайцем? Какие мысли внушаешь? И с такой силой потянул Юн-Хо-Зана, что привязанная коса отлетела. - Разбойник! - завопили все кругом. - Без косы. А страж, моментально заколотив Юн-Хо-Зана в колодки, потащил его к главному мандарину. - Вот какого злодея я поймал! - воскликнул он, падая пред мандарином на колени. - Эге! Знакомая ласточка! - воскликнул мандарин. - Вот он кем оказался! То-то я давеча смотрю: приходит и как негодяй в чужие дела вмешивается! Ты что же это? По тюрьмам шляешься, - место себе выбираешь? В "Летопись" возмутительную страницу вписать хотел? Школяров на улице ловишь и, что не следует, говоришь? Дать ему от меня сто ударов по пяткам, и так как он без косы, - тащи его в суд! Дело не мое. Мандарины-судьи встретили Юн-Хо-Зана, как старого знакомого. - А! Тот самый молодчик, который что-то насчет применения законов полагал? И без косы, и полагает! Мандарин, который бранит подсудимых, кричал: - То-то он давеча ворчал насчет отцеубийства. Сам он, должно быть, родного отца убил, справедливые мандарины! И даже мандарин, который должен всех хвалить, ничего не нашелся сказать в похвалу Юн-Хо-Зана: - Что я, справедливые мандарины, скажу? Сами видите, - человек без косы! Юн-Хо-Зана отвели в тюрьму, выбрили начисто голову, и мандарин-смотритель сказал: - Сиди тут, пока коса не вырастет. А я тем временем буду тебе голову брить. Говорил утром: прогуляйся к бамбуковой роще. Не захотел - она теперь по твоим пяткам прогуляется. Тут Юн-Хо-Зан больше не выдержал и в страшном гневе воскликнул: - Довольно! Знаете вы, кто я? Я - богдыхан! Все так и покатились со смеха. - Да это сумасшедший! - сказали одни. - Посадить его напротив, в сумасшедший дом! - Самозванец! - решили другие. - Отрубить ему голову! Последнее мнение одержало верх. Так прекратилась династия Мингов в Китае. Три года ждали возвращения Юн-Хо-Зана в Пекине, а через три года избрали ему преемником манчжура Ло-То-Жоу. СОВЕСТЬ Случилось это в давнишние, давнишние, незапамятные времена, когда и летописей-то еще не писалось! Случалось и тогда людям делать глупости, но никто их глупостей не записывал. Оттого, может быть, мы и считаем наших предков мудрыми. В те незапамятные времена и родилась на свет Совесть. Родилась она тихою ночью, когда все думает. Думает речка, блестя на лунном свете, думает тростник, замерши, думает трава, думает небо. Оттого так и тихо. Днем-то все шумит и живет, а ночью все молчит и думает. Каждая куколка думает, с какими бы пестрыми разводами ей выпустить бабочку. Растения ночью выдумывают цветы, соловей - песни, а звезды - будущее. В такую ночь, когда все думало, и родилась Совесть. С глазами большими, как у ночных птиц. Лунный свет окрасил ее лицо бледным цветом. А звезды зажгли огонь в глубине ее очей. И пошла Совесть по земле. Жилось ей наполовину хорошо, наполовину плохо. Жила, как сова. Днем никто с ней не хотел разговаривать. Днем не до того. Там стройка, там канаву роют. Подойдет к кому - тот от нее и руками и ногами: - Не видишь, что кругом делается? Тут камни тащат, тут бревна волокут, тут лошади ездят. Тут надо смотреть, как бы самого не раздавили. Время ли с тобой разговаривать! Зато ночью она шла спокойно. Она заходила и в богатые фарфоровые дома, и в шалаши из тростника. Тихонько дотрагивалась до спящего. Тот просыпался, видел ее в темноте горящие глаза и спрашивал: - Что тебе? - А ты что сегодня делал? - тихонько спрашивала Совесть. - Что я делал! Ничего, кажется, я такого не делал! - А ты подумай. - Разве вот что... Совесть уходила к другому, а проснувшийся человек так уж и не мог заснуть до утра и все думал о том, что он делал днем. И многое, чего ему не слышалось в шуме дня, слышалось в тишине задумавшейся ночи. И мало кто спал. Напала на всех бессонница. Даже богатым ни доктора, ни опиум помочь не могли. Сам мудрый Ли-Хан-Дзу не знал средства от бессонницы. У Ли-Хан-Дзу было больше всех-денег, больше всех земли, больше всех домов. Потому люди и думали: - Раз у него всего больше всех, - значит, у него больше всех и ума! И звали Ли-Хан-Дзу премудрым. Но и сам премудрый Ли-Хан-Дзу еще больше других страдал от той же болезни и не знал, что поделать. Кругом все были ему должны, и все всю жизнь только и делали, что ему долг отрабатывали. Так мудро Ли-Хан-Дзу устроил. Как мудрый человек, он всегда знал, что надо делать. Когда кто-нибудь из должников крал у него что и попадался, Ли-Хан-Дзу колотил его, - и колотил, по своей мудрости, так примерно, чтоб и другим неповадно было. И днем это выходило очень мудро: потому что другие действительно боялись. А по ночам Ли-Хан-Дзу приходили иные мысли: - А почему он ворует? Потому что есть нечего. А почему есть нечего? Потому что заработать некогда: он весь день только и делает, что мне долг отрабатывает. Так что мудрый Ли-Хан-Дзу даже смеялся. - Вот хорошо! Выходит, меня же обворовали, я же и не прав! Смеялся, - а заснуть все-таки не мог. И до того его бессонные ночи довели, что Ли-Хан-Дзу, - несмотря на всю свою мудрость, - однажды взял, да и объявил: - Верну я им все их деньги, все их земли, все их дома! Тут уж родные мудрого Ли-Хан-Дзу вой подняли: - Это с ним от бессонницы. От бессонных ночей на мудрого человека безумье напало! И доктора сказали то же. Пошел шум: - Все "она" виновата! Если уж на мудрейшего из людей безумье напало, что же с нами будет? И испугались все: и богатые, и бедные. Все жалуются: - И меня "она" бессонницами мучает! - И меня! - И меня! Бедные испугались еще больше, чем богатые: - У нас всего меньше всех, значит, и ума меньше. Что же с нашими умишками будет? А богатые сказали: - Видите, как "она" бедных людей пугает, надо нам хоть за бедных вступиться! И все стали думать, как бы от Совести отделаться. Но с кем ни советовались, ничего выдумать не могли. Жил тогда в Нанкине А-Пу-О, такой мудрый и такой ученый, что равного ему по мудрости и учености не было во всем Китае. Решили люди: - Надо у него совета спросить. Кроме него, никто помочь не может! Снарядили посольство, принесли дары и до земли много раз поклонились. - Помоги от бессонницы! Выслушал А-Пу-О про народное горе, подумал, улыбнулся и сказал: - Можно помочь! Можно и так сделать, что "она" даже и приходить не будет иметь права! Все так и насторожились. А-Пу-О опять улыбнулся и сказал: - Давайте сочинять законы. Где ж темному человеку знать, что он должен делать, чего не должен? Вот и давайте - напишем на святках, что человек должен делать и чего нет. Мандарины будут учить законы наизусть, а прочие пусть к ним приходят спрашивать: можно или нельзя. Пусть тогда "она" придет: "Что ты сегодня делал?" - "А то делал, что полагается, что в свитках написано". И будут все спать спокойно. Конечно, прочие будут мандаринам платить: не даром же мандарины будут себе мозги законами набивать! Обрадовались тут все. Мандарины - потому что все-таки легче в книжных значках ковыряться, чем, например, в земле. А прочие - что лучше уж мандарину заплатить да днем с ним минутку поговорить, чем по ночам с "ней" разговаривать. И принялись писать все, что человек должен делать и чего он не должен. И написали. А мудрого А-Пу-О сделали верховнейшим из мандаринов. И зажили люди отлично. Даже с лица поправляться стали. Нужно человеку что сделать, он сейчас к мандарину, выкладывает перед ним приношение: - Здравствуй, премудрый! Разворачивай-ка свитки, - что в таком случае делать надлежит? Зайдет спор, оба к мандарину идут, оба приношения выкладывают: - Разворачивай свитки. Кто по ним выходит прав? Только уж самые последние бедняки, у которых даже мандарину за совет заплатить было нечем, бессонницей страдали. А прочие, как только к ним приходила ночью Совесть, говорили: - Что ты к нам лезешь! Я по законам поступал! Как в свитках написано! Я не сам! Переворачивались на другой бок и засыпали. Даже мудрец Ли-Хан-Дзу, который больше всех от бессонницы страдал, теперь только посмеивался, если к нему ночью Совесть приходила: - Здравствуй, красавица! Что скажешь? - Что ж, ты имущество возвращать хотел? - спрашивала Совесть, глядя на него глазами, в которых мерцали звезды. - А имею я право? - похохатывал Ли-Хан-Дзу. - А что в свитках сказано? "Имущество каждого принадлежит ему и его потомству". Как же я буду чужое имущество расточать, если мое потомство на раздачу не согласно? Выходит, или я вор, у них краду, или сумасшедший, потому что у себя ворую. А в законе сказано: "Вора и сумасшедшего сажать на цепь". А потому и меня оставь спать спокойно, да и тебе советую лучше спать, а не шататься! Поворачивался к ней, спокойно и сладко засыпал. И всюду, куда ни приходила Совесть, она слышала одно и то же: - Почем мы знаем! Как мандарины говорят, так мы и делаем. У них поди и спрашивай! Мы - по закону. Пошла Совесть по мандаринам: - Почему меня никто слушать не хочет? Мандарины смеются: - А законы на что? Разве можно, чтобы люди тебя слушались и так поступали! А не поймет кто тебя, а перепутает, а переврет? А тут для всех тушью на желтой бумаге написано! Великая штука! Недаром А-Пу-О за то, что это выдумал, верхов-нейшим мандарином числится. Пошла тогда Совесть к самому премудрому А-Пу-О. Дотронулась до него слегка и стала. Проснулся А-Пу-О, вскочил: - Как ты смеешь ночью без спроса в чужой дом являться? Что в законе написано? "Кто явится ночью тайком в чужой дом, того считать за вора и сажать его в тюрьму". - Да я не воровать у тебя пришла! - отвечала Совесть. - Я Совесть! - А по закону ты развратная женщина. Ясно сказано: "Если женщина ночью является к постороннему мужчине, - считать ее развратной женщиной и сажать ее в тюрьму!" Ты развратница, значит, если не воровка? - Какая я развратница! - воскликнула Совесть. - Что ты?! - Ах, ты, значит, не развратница и не воровка, а просто не хочешь исполнять законов? В таком случае и на это закон есть: "Кто не хочет исполнять законов, - считать того беззакон-ником и сажать в тюрьму". Гей, люди! Заколотить-ка эту женщину в колодки, да посадить за решетку на веки вечные, как развратницу, подозреваемую в воровстве и уличенную в явном неповиновении законам. Наколотили Совести на руки колодки и заперли. С тех пор она уж, конечно, ни к кому больше не является и никого не беспокоит. Так что даже совсем про нее забыли. Разве иногда какой грубиян, недовольный мандаринами, крикнет: - Совести у вас нету! Так ему сейчас бумагу покажут, что Совесть под замком сидит. - Значит, есть, если мы ее под замком держим! И грубиян смолкнет: видит, что действительно правы! И живут люди с тех пор спокойно, спокойно. ГУСЛЯР Богдыхан Дзин-Ла-О, да будет его память священна для всего мира, который только носит косы, - был мудрый и справедливый богдыхан. Однажды он призвал к себе своих приближенных и сказал им: - Я хотел бы знать имя величайшего злодея во всем Пекине, - чтоб наказав его примерно, устрашить злых и поощрить к добродетелям добрых. Придворные поклонились в ноги и отправились. Три дня и три вечера ходили они по Пекину, посещали базары, чайные дома, курильни опиума, храмы и вообще места, где толпился народ. Внимательно прислушивались. А на четвертый день пришли к богдыхану, поклонились в ноги и сказали: - Мы сделали все, что нам только позволяли наши слабые силы, чтоб исполнить твою небесную волю. И исполнили. - Знаете ли вы теперь величайшего злодея в Пекине? - спросил богдыхан. - Да, повелитель вселенной. Мы его знаем. - Его имя? - Тзянь-Фу. - Чем же занимается этот негодяй? - воскликнул, вскипев благородным негодованием, богдыхан. - Он играет на гуслях! - ответили посланные. - Какие же преступления совершает этот гусляр? Он убивает людей? - спросил богдыхан. - Нет. - Он грабит? - Нет. - Он крадет? - Нет. - Да что же, наконец, такое невероятное делает этот человек? - воскликнул богдыхан, теряясь в догадках. - Ровно ничего! - ответили посланные. - Он только играет на гуслях. И славно играет, надо сознаться. Сам ты, владыка солнца и повелитель вселенной, не раз изволил слушать его игру и даже одобрять ее. - Да, да! Теперь я припоминаю! Гусляр Тзянь-Фу! Припоминаю. Отличный гусляр! Но почему же вы считаете его величайшим злодеем в Пекине? Придворные поклонились и отвечали: - Потому что его ругает весь Пекин. "Негодяй Тзянь-Фу"! "Мошенник Тзянь-Фу"! "Злодей Тзянь-Фу"!- только и слышишь на каждом шагу. Мы обошли все храмы, все базары, все чайные дома, все места, где толпится народ, - и всюду все только и говорили, что о Тзянь-Фу. А говоря о нем, только и делали, что его ругали. - Странно! - воскликнул богдыхан. - Нет, тут что-нибудь да не так! И он решил сам расследовать загадочное дело. Переоделся простолюдином и в сопровождении двух тоже переодетых телохранителей отправился странствовать по улицам Пекина. Он пришел на базар. Утренний торг кончился, торговцы складывали свои корзины и болтали между собой. - Негодяй этот Тзянь-Фу! - кричал один из торговцев. - Он опять вчера вечером на празднике, по случаю новолунья, играл печальную песню. Что бы ему сыграть что-нибудь веселое! - Да как же! Ждите! - злобно захохотал другой. - Разве этот негодяй может играть веселые песни! Вееел тот, у кого душа бела, как цветок чайного дерева. А у этого мошенника душа черна, как тушь. Вот он и играет печальные песни. - Как только не повесят такого злодея! - воскликнул кто-то в толпе. - Его надо распилить тупой пилой пополам, и непременно вдоль! - поправил сосед. - Нет, привязать к двум лошадям за руки и за ноги и так разорвать! - Посадить в мешок с давно не кормленными кошками! И все кричали: - Злодей Тзянь-Фу! - Негодяй Тзянь-Фу! - Как его терпит земля! Богдыхан пошел в чайный дом. Посетители сидели на циновках и пили чай из крошечных чашечек. - Добрый день, добрые люди! Пусть души предков шепчут вашим душам хорошие советы! - приветствовал богдыхан, входя и кланяясь. - Что новенького в Пекине? - Да вот мы только что без тебя говорили о негодяе Тзянь-Фу! - сказал один из присутствовавших. - А он сделал что-нибудь? - спросил богдыхан. - Как? Разве ты не слышал? Весь город говорит об этом! - воскликнули все кругом. - Вчера он нечаянно зацепил ногтем не за ту струну и взял неверную ноту! Негодяй! - Что это был за ужас! - воскликнул один, делая вид, что корчится. - И его еще не повесили! - Не растерзали! И все, возмущенные до глубины души, восклицали: - Негодяй Тзянь-Фу! - Мошенник Тзянь-Фу! - Злодей Тзянь-Фу! Богдыхан пошел в курильню опиума. Там стоял страшный шум. - Что случилось? - спросил богдыхан. - А! Как всегда! Спорят о Тзянь-Фу! - махнул рукой хозяин. Курильщики, ложась на полати, ругали Тзянь-Фу на чем свет стоит. - Сыграл вчера пять песен! - кричал один. - Как будто не достаточно двух! - Сыграл вчера пять песен! - ворчал другой. - Как будто не мог сыграть семь или восемь! И они ругательски ругали Тзянь-Фу, пока не засыпали с открытыми глазами. И тогда все-таки бормотали во сне: - Злодей Тзянь-Фу! - Негодяй Тзянь-Фу! - Мошенник из мошенников Тзянь-Фу! Богдыхан пошел в храм. Люди молились богам, но, когда уставали молиться, обменивались замечаниями и шепотом говорили друг другу: - А Тзянь-Фу, все-таки, негодяй! Короче сказать, до вечера богдыхан обошел весь город и везде только слышал: - Тзянь-Фу! Тзянь-Фу! Тзянь-Фу! Злодей! Негодяй! Мошенник! Наконец, вечером, возвращаясь домой, он зашел по дороге в дом бедного кули и, пожелав хозяевам хорошего ужина, спросил: - Слыхали ли вы гусляра Тзянь-Фу? - Где нам! - ответил бедный кули. - Разве у нас есть время развлекаться или платить за игру на гуслях! У нас не хватает на рис! Но мы знаем все-таки, что Тзянь-Фу негодяй! Об этом говорит весь Пекин. И вся семья принялась разбирать игру человека, которого они никогда не видали и не слыхали, и приговаривать: - Злодей Тзянь-Фу! - Негодяй Тзянь-Фу! - Мошенник Тзянь-Фу! Богдыхан, вернувшись во дворец, был вне себя от изумления. - Что бы это значило? И, несмотря на поздний час, приказал немедленно разыскать и привести Тзянь-Фу. Гусляра разыскали и немедленно привели к богдыхану. - Здравствуй, Тзянь-Фу! - сказал богдыхаy. - Знаешь ли ты, что во всем Пекине никого не ругают, кроме тебя? - Знаю, небесная мудрость! - отвечал, лежа ниц, Тзянь-Фу. - Все только и делают, что разбирают твою игру. Докапываются до таких мелочей, что просто ужас. И ругают тебя за эти мелочи на чем свет стоит! - Знаю, небесная мудрость! - лепетал Тзянь-Фу. - Отчего же это происходит? - А происходит это по очень простой причине! - отвечал Тзянь-Фу. - Им не позволено ничего обсуждать, кроме моей игры на гуслях. Вот они меня одного и разбирают, и ругают. Богдыхан приложил палец ко лбу и сказал: - А! И приказал запретить также обсуждать и игру Тзянь-Фу. Богдыхан Дзин-Ла-О был справедливый богдыхан. НАГРАДЫ При дворе, ведь, любят делать шум, хотя, по этикету, и полагается полнейшая тишина. В Пекине однажды случилось следующее происшествие. Богдыхан Юн-Хо-Зан проснулся поздно и в дурном расположении духа. Он призвал к себе главного евнуха и сказал: - Сегодня я проспал доклад моих приближенных и не мог сделать распоряжений, как управлять страной. Вместе с тем я проспал и утреннюю молитву, - и души предков огорчены теперь, сердятся и, наверное, нашлют несчастья на Китай и на меня. И все эти беспорядки на земле и на небе происходят оттого, что какой-то зверь сегодня всю ночь рычал в саду у моего окна и мешал мне спать. Главный евнух задрожал всем телом и сказал: - Уж не забрался ли как-нибудь тигр?! Но богдыхан пожал плечами и ответил: - Ты вечно сочиняешь страхи и ужасы там, где их нет. Это не был тигр. Рычание было куда тише. - Не был ли в таком случае это осел? - воскликнул евнух. - Он кричит тоже пренеприятно! - Нет! - подумав, заметил богдыхан. - Это не был и крик осла. Я знаю, как кричит осел. Это было гораздо, гораздо тише. Зверь рычал вот так. Я хорошо запомнил. И богдыхан показал, как рычал неизвестный зверь. - Хорошо! - сказал главный евнух. - Прикажу сейчас созвать всех наших ученых. Пусть призовут на помощь все-все свои знания, пусть пороются в книгах, старых и современных, - и решат, что это был за зверь! С этими словами он после бесчисленных поклонов удалился, отправился преспокойно к себе, попил чаю, повалялся в постели и часа через три явился к богдыхану и сказал: - Ученые оказались на высоте своего звания и разгадали загадку. Животное, которое не давало тебе спать, сын неба, известно, ученым под именем - лягушки. Это - одно из самых хитрых животных, какие только существуют на свете. Оно живет в траве, - и, чтобы не быть пойманным, нарочно отличается маленькими размерами, крайней быстротой в движениях и имеет зеленый цвет! - Да! При таких условиях очень трудно поймать это животное в траве! - сказал богдыхан. - Тем не менее, я очень хотел бы, чтоб вы постарались. Поймайте, убейте, - вообще сделайте что-нибудь такое, чтоб я мог спать, молиться и заниматься делами. - Желанье, как видишь сам, сын неба, почти неисполнимое! - воскликнул главный евнух. - Тем не менее, мы приложим все наши силы, всю нашу энергию, призовем на помощь все силы нашего рассудка, и, может быть, любовь и преданность к тебе помогут нам с честью выполнить задачу! - Благодарю заранее! - сказал тронутый богдыхан. - Передай всем, что сумею наградить усердие каждого. Главный евнух отдал положенное число поклонов, вышел и сказал младшему евнуху: - Там, в саду, завелась лягушка. Скажи, чтоб ее поймали и убили! Младший евнух передал приказание смотрителю дворца, смотритель дворца - садовнику, садовник - начальнику роз, начальник роз - старшему поливальщику, старший поливальщик призвал рабочего Тун-Ли и сказал ему: - Пойди и поймай лягушку! Тун-Ли пошел в сад, поймал лягушку, прыгавшую по дорожке, взял ее за задние лапки, ударил головкой о камень, принес и положил: - Пожалуйте! Старший поливальщик отнес лягушку начальнику роз, начальник роз - садовнику, садовник - смотрителю дворца, смотритель дворца - младшему евнуху, младший евнух принес ее к старшему: - Вот лягушка! Поймана и убита! Но старший евнух сказал: - Ну, нет! Это было бы чересчур просто! И приказал бить в самый большой гонг и созывать всех служащих при дворце. Охотников, стражу, войска, евнухов и жрецов. Поднялась страшная суматоха. Богдыхан видел из окна, как прошел начальник охотников и полюбовался его вооружением. На начальнике охотников были надеты латы, за поясом торчало до десяти кинжалов. На нем было два меча: один висел с левого бока, другой с правого, на случай, если бы первый сломался. В одной руке было у него копье с красными перьями, в другой - лук из черного дерева со страшно тугой тетивой. За плечами у него висело два колчана со стрелами. На одном крупными буквами было написано: - Не трогайте! Стрелы отравлены! На другом: - Можно трогать. Стрелы не отравлены. За ним шли рядами охотники, которые и оцепили весь сад. За каждым кустом стояло по охотнику с натянутым луком. Стража заняла дворец и с обнаженным оружием стояла у всех дверей и окон, на случай, если бы зверь, испугавшись облав, вздумал кинуться во дворец. Во дворе на всякий случай стоял отряд войска, построенный в боевой порядок. Жрецы в кумирне возносили молитвы богам о благополучном исходе охоты. А евнухи во внутренних покоях утешали плачущих жен и рассказывали им разные сказки. Среди всей этой суматохи ходил богдыхан и подбодрял то тех, то других обещанием награды. Так прошел весь день. Когда же спустилась на землю ночь, и цветы дворцового сада утонули во мраке, давая знать о своем существовании только благоуханием, - тогда вдруг раздался громовый победный клик. Главный евнух вбежал к богдыхану, упал ниц и воскликнул: - Лягушка убита! Следом за ним шесть евнухов внесли на большом золотом блюде маленькую зеленую лягушку с белым брюшком и разбитой головой. - Поразительно! - воскликнул богдыхан. - Как они в темноте могли рассмотреть такого крошечного зверька! - Все благодаря усердию! - поклонился главный евнух и вздохнул. - Дело, как видишь сам, было нелегкое. Конечно, это я распорядился и созвать всех, и разместить. Но, следуя истине, я все же не могу приписать себе одному всю заслугу этой блестящей охоты. Все старались, все работали, все, кто только есть при дворце. Богдыхан нахмурился: - Ну, нет! Не все. Днем, обходя охотников, стражу, войско, сад, дворец и все службы, я заметил одного лентяя в одежде простого рабочего. В то время, как все были заняты охотой на зверя, он лежал на животе и грел себе спину на солнце. Сейчас же узнать мне его имя! Главный евнух побежал узнавать. Это был не кто иной, как Тун-Ли. Поймав лягушку и доставив ее старшему поливальщику, он завалился на солнце и пролежал весь день. Его сейчас же отыскали, и главный евнух поспешил донести богдыхану: - Имя лентяя - Тун-Ли! - Чего же он валялся, как последняя из свиней, когда все работали и ловили лягушку? - в гневе воскликнул богдыхан. - По привычке к лени и праздности! - пожал плечами главный евнух. - Простой народ - что с ними поделаешь! Разве им есть до чего дело? Они привыкли лентяйничать, ничего ке делать и любят валяться на боку. Из всего делают себе праздники! - Хорошо же! - воскликнул богдыхан. - Я сумею наградить каждого по заслугам! И он щедрой рукой рассыпал вокруг себя милости. Главный евнух получил на три года в свое распоряжение богатейшую провинцию со всеми доходами. Остальные евнухи получили по золотому кафтану за утешение жен во время несчастья. Жрецы были осыпаны деньгами за успешные молитвы и получили в свое распоряжение столько жертв, сколько обыкновенно не получали в течение года. Начальнику охотников отделали драгоценными камнями все оружие. Все охотники получили в подарок дорогое оружие, точно так же, как и стража, охранявшая дворец во время охоты. Даже ученые, совершенно неожиданно для них, получили: кто лишние шарики на шапку, кто почетную куртку, кто мандаринское достоинство. А Тун-Ли было приказано дать 50 ударов бамбуками по пяткам: - За лень, праздность и ничегонеделание во время охоты на лягушку. И удары лежавшему Тун-Ли давал старший садовник, а главный евнух стоял около и считал. Странно устроен свет. "Кто лежит - часто должен был бы стоять. А стоит тот, кто должен был бы лежать", - как говорит китайская пословица. И ничего! Пока, наконец, один факир, тридцать лет перед тем не открывавший рта, не снял ради меня с себя обет молчания. Он рассказал мне эту легенду - благословят его Брама, Вишну, Сигма и прочие индийские божества. Вот как было дело. РЕФОРМА (Индийская легенда) Мне хотелось узнать о происхождении этой прекрасной богини, и так как о происхождении богов самое лучшее наводить справки в Индии, то я и посетил добросовестно страну сказок и легенд. Я изъездил ее вдоль, поперек и наискось. Я был в Бомбее, в Калькутте, в священном Дели. Заезжал на минутку в Лагор, в Кашмир. Посетил Алмерабад, Гайдерабад. Я весело взбегал на Гималаи и топтал своими ногами белый, белый, как сахар, снег их девственных вершин, которых никогда до меня не касалась человеческая нога. На меня с изумлением смотрели своими кроткими глазами индусы, шоколадные, как шоколад, и персы, белые, как молоко, и говорили: - Вот молодчина русский журналист! Они щелкали от зависти своими великолепными зубами слоновой кости, а я на спине скатывался с Гималаев и погружался в цветущие долины Патни и Лукно. Я переплывал Персидское море и Бенгальский залив, случалось - и Индийский океан, весело пофыркивая всякий раз, как соленая вода попадала мне в рот. Я душил своими руками удавов, толстых, как полено, и гибких, как лианы. Я снимал моментальные фотографии с тигров, резвившихся на свободе. Истреблял стада слонов. Бегал за жирафами. Перерезал девственные леса и ощупью бродил по таинственным пещерам Индии. Она родилась на священных берегах многоводного Ганга, в первое весеннее утро, с первым лучом солнца. Прекрасная, стройная, гибкая богиня Реформа. Природа не пожалела красок, чтоб ее одеть. Ни черной краски, как уголь, для ее глаз. Ни розового цвета для ее тела. Ее волосы казались сотканными из лучей восходящего солнца. Но одета она была только в краски. Она была нагая и прекрасная, свободная и смелая в движениях. Природа создала ее в час вдохновения. Солнце ярче и сильнее полило свои золотые лучи на землю, увидев богиню. Земля улыбнулась ей цветами. Пальмы при виде ее задумчиво качали головами и тихо шептали друг другу: - Как она прекрасна! Как она прекрасна! Газель взглянула на нее из-за чащи лиан, - и с тех пор глаза газели стали прекрасными. Тигры ласково мурлыкали при виде ее, побежденные красотой новорожденной богини, и, грациозно изгибаясь, ласкались к ней. Змеи ползали у ее ног и не могли причинить ей вреда. Первыми увидели ее пастухи. Пастухи, которые иасли свои стада на тощем, сожженном солнцем склоне горы. Голодные и измученные, они не могли удержаться от крика восторга, увидев ее, и забыли все прошлое горе и страданья. Когда богиня появилась перед ними на горизонте, казалось, что она только что сошла с неба и несется по воздуху, едва касаясь цветов своими стройными ногами. Пастухи поклонились ей до земли и, в восторге, не в силах оторвать глаз от нее, пошли за нею. А богиня привела их и их стада в пышные, тучные, цветущие поля и, оставив их там, пошла в священный город Дели. Там первыми ее увидели индусские юноши, и сразу их сердца забились горячей и страстной любовью к прекрасной богине. За ними женщины.