трах. Он смотрит, как у Мирко сами подгибаются колени, как вытягивается лицо, как становятся бессмысленными глаза, как они закрываются слезами. Смотрит, как каждая жилка, каждая морщина дрожит у Мирко. Все лицо дрожит, как кисель. И с отвращением нажимает курок пистолета. Выстрел. Мирко взмахивает руками, откидывается назад и валится набок. Ибрагим встает, прячет за пояс пистолет и шагает через тело, на ходу бросив только мельком взгляд. Между глаз. Выстрел был хорош. Ибрагим вскакивает на коня и спокойно, не торопясь, едет назад, к себе в горы. И словно колокольчики удаляющегося стада, звенят копыта коня по подмерзшей от ранних заморозков земле. И голубыми огоньками вспыхивают при ярком свете луны искры насечки на пистолетах, кинжалах, ятагане Ибрагима. Алача. II Георгий Войнович (Это произошло в первой половине XIX века. - Примечание В.М. Дорошевича.) Это не Вардар, напившись кристальных вешних вод от тающих горных снегов и опьянев, белый от пены, бурный, с ревом несется, подбрасывая на гребнях своих стволы столетних деревьев, катя огромные камни, все разрушая на пути, - это Яшар-паша едет по долине Вардара. Впереди него несутся крики ужаса, за ним путь улит слезами. В злую минуту взглянул злой албанец на долину Вардара, - и резнули ему глаза трепетные огоньки свечей в окнах церквей. Много церквей настроили "райя" по долине. И сказал паша: - Разрушу все до основания. Клянусь, - каждый камень, на котором есть знак креста, переверну два раза! Шло за Яшаром его отборное албанское войско, жестокое и злое. Шли с кирками, с ломами, с заступами рабочие, чтоб подрывать и ломать церкви. И куда ни придет Яшар, в том селении только грохот раздастся, и столб пыли, словно дым густой, взовьется к небу. Плакала "райя" и с ужасом говорила: - Пришел конец света, и антихрист идет по земле. Сидел Яшар на площади, на узорном ковре, на шитых подушках и курил кальян. А каменщики и землекопы работали заступами, кирками, ломами, подрывали и подламывали церковь. Яшар махал платком, - и по этому знаку рабочие давали последний удар. Треск, грохот раздавался. Рушился купол, стены. Ураганом взвивалось вверх облако пыли. И когда пыль проходила, только груда камней лежала вместо церкви, и как саваном, белою пылью были покрыты все дома, все улицы местечка, словно в саваны одетые, покрытые белою пылью, стояли люди. Земля вздрагивала от ужаса. А люди плакали и терпели. Яшар-паша шел дальше и дальше разрушал. В Липьяне к старому собору собралася "райя" и в ужасе глядела на стены, от старости поросшие мохом: - Ужели и этого старика не пощадит паша?! Никогда еще столько свечей не пылало в соборе. И день, и ночь духовенство пело молебны, и народ плакал и молился. Тихо было кругом Липьяна. Изо всех деревень народ ушел в город молиться и плакать. Но вот по дороге раздались крики ужаса. Это бежали обезумевшие от ужаса жители соседнего местечка: - К вам Яшар идет! К вам Яшар идет! А по пятам за ними гнались, сверкая оружием, албанцы Яшара, злые и радостные. Ехал, окруженный блестящею свитой, Яшар. Шли, словно могильщики, с заступами землекопы, с кирками и ломами каменщики. Прошли они, звеня и гремя, по мертвым улицам Липьяна, - и остановились на площади, против собора. Усмехнулся Яшар, увидев целое море огоньков в узеньких, стрельчатых окнах старого, от старости позеленевшего собора. И сказал он своим приближенным албанцам: - Гоните райю из собора. Сейчас начнем подкапывать стены. А солдаты Яшара стали подальше от домов: - Такая громада - собор рухнет, - земля содрогнется, и домам не устоять. Весь город рухнет вместе с собором. Приближенные албанцы протискались сквозь толпу к дверям собора и крикнули: - Выбегайте, собаки. Сейчас начнем подкапывать стены. Рухнет, - раздавит вас, как кучу червяков. Но народ, который был в соборе, в один голос отвечал: - Не пойдем из собора! Рушьте его на наши головы! Здесь отпевали наших прадедов, дедов, отцов. Здесь отпоют и нас. И духовенство запело, отпевая народ, решивший умереть. Яшар усмехнулся: - Глупые! Когда молния летит в вековой дуб и разбивает его в щепки, - разве она думает о мошках, которые сидят на его листьях? И если несколько собак приютилось под деревом, разве это заставит молнию изменить свой полет? Яшар - молния аллаха. И он дал знак землекопам и каменщикам, окружившим старые стены собора, начать работу. Стукнули заступы, кирки, ломы, - и вся несметная толпа народа, которая не поместилась в соборе и стояла около, попадала в ужасе на колени, закричала и завыла. И был так страшен этот вой, что вздрогнуло даже сердце Яшара. Он поднял руку, чтоб остановить работу. Посмотрел на покрытые мохом вековые стены, прислушался к похоронным напевам, несшимся из храма, посмотрел на рыдавший на коленях на площади народ и задумался. Словно отца всякий хоронил. - Хорошо! - сказал Яшар. - Если вам уж так дорог этот старик, - я согласен его оставить. Но с одним условием. Он усмехнулся злою улыбкою: - Видите это дерево? Пока солнце опустится до него, пусть кто-нибудь из вас сбегает в Приштину и принесет мне оттуда во рту око железных гвоздей. Если не успеет, - собор будет разрушен, как только солнце дойдет до дерева. Торопитесь! Яшар с презреньем оглядел "райю". Толпа переглянулась. До Приштины - верст десять. Времени оставалось с час. Да и разве можно добежать с закрытым ртом, полным гвоздями? - Что ж вы? - продолжал презрительно улыбаться Яшар. - Никто не найдется? - Я! - раздался голос среди "райи". И из толпы вышел Георгий Войнович. Яшар засмеялся, глядя на него: - Беги! Георгий Войнович сбросил с себя лишнюю одежду, поклонился паше, поклонился народу и бросился бежать. Народ в ужасе стоял на коленях и молился за Георгия Войновича. Каменщики и землекопы шутили, смеялись, выбирая места для будущих ударов заступами и кирками. Яшар смеялся со своими албанцами и поглядывал на солнце. А время неслось, как перед казнью, - и солнце быстро падало к дереву. С улыбкой Яшар и с ужасом народ смотрел на солнце. - Не вернется Георгий! Вот золотом вспыхнула с края листва, и ветви стали розовыми. Вот черное кружево листьев вырезалось на золотом солнечном круге. А Георгия Войновича нет. Солнце сейчас-сейчас коснется ствола. Каменщики, землекопы взялись за кирки, заступы, лопаты и впились глазами в пашу, ожидая знака. Прищурив один глаз, с насмешливой улыбкой Яшар взглянул на солнце и на ствол, подождал несколько мгновений и поднял руку. Но в эту минуту раздался крик: - Бежит! Бежит! По дороге бежал Георгий Войнович. Ноги у него подкашивались, он качался из стороны в сторону. Бежал, как бежит петух, которому перерезали горло. Спотыкаясь, с безумными глазами, он сделал несколько последних прыжков и упал у ног паши. Изо рта у Георгия Войновича полилась густая кровь, и в крови гвозди. С изумлением и с ужасом смотрел на него Яшар-паша. С изумлением и с ужасом глядели все албанцы. "Райя" рыдала. - Встань! - приказал Яшар. Но Георгий Войнович лежал, дергаясь у ног паши. И кровь лилась, лилась из его рта. Георгий Войнович умирал. Он проглотил несколько гвоздей. Яшар-паша поднялся. - Какая верная собака! - сказал он. Ужас охватил Яшара, он вскочил на коня и молча дал знак ехать обратно. Молча и в ужасе поехали за ним албанцы. Молча и в ужасе пошли каменщики и землекопы, с заступами на плечах, словно могильщики. А народ теснился вокруг умиравшего в судорогах Войновича, чтоб поцеловать хоть край его одежды. Так умер Войнович и спас старый Липьянский собор. И песни Старой Сербии до сих пор поют о подвиге Георгия Войновича. III Чауш Висла (Чауш - сержант турецкой армии. Время действия - 1896 г. Чауш Висла и теперь еще "гремит" в окрестностях Ипека и, как все албанские бандиты, - "неуловим". - Примечание В.М. Дорошевича) В Ипеке, в Приштине все жалеют чауша Сали-Бисла: - Такой бравый был человек! И погиб из-за чего?! Из-за женщины. Сали-Бисла был, действительно, бравый человек. Прежде он разбойничал в горах, - и такого страха нагнал кругом, что ипекский вали послал к нему верного человека. - Охотнику лучше живется, чем дичи. Чем нам за тобой охотиться, охоться лучше за другими. Чем мерзнуть да мокнуть под дождем в горах, живи лучше в тепле и в холе. Чем разбойничать, - поступай на службу к нашему светлейшему султану. Будешь сам охранять край от разбойников. Сали-Бисла ответил: - Что ж, если хорошо заплатят, - мне все равно. Вали обещал Сали-Висла сделать его через месяц "чаушем" и жалованье дать, как чаушу следует, и пенсию потом, - и послал в Стамбул донесение: "Порядок вводится быстро. Опаснейший из разбойников Сали-Бисла раскаялся и даже поступил на службу охранять край от других разбойников". Так Сали-Бисла из разбойника Сали-Бисла стал охранителем страны, а вали получил из Стамбула благодарность за усердие и быстрые успехи. Однажды соседний албанский бей, богатый и могущественный человек, позвал к себе чауша Бисла и сказал ему: - Ты, пожалуйста, не забирай себе в голову, что если исполнишь мою просьбу, то окажешь мне этим огромную услугу. Просто мне, по своему званию, не пристало пачкаться в таких делах. Отчего не дать заработать бедному человеку? Я и подумал: "Чауш Бисла - бравый малый, дам ему заработать". Сали-Бисла поклонился и подумал: "Когда богатый начинает заботиться о бедном, значит, ему хочется от бедного что-нибудь получить". А сказал: - Ты голова, я руки. Ты подумай, - я исполню. - Нехорошо даже, - сказал бей, - когда хорошая собака - в дурных руках. Не то что человек. Ты знаешь в Ипеке болгара Семена? - Всю семью знаю! - отвечал Бисла. - Пропади вся его семья, кроме жены! Марица - красивая баба. Обидно, что собака ест хорошее кушанье, когда люди голодны. Такой женщине место у албанца, а не у гяура! Бисла поклонился и сказал: - Что ж, сотня пиастров никому повредить не может! Всякому человеку приятно иметь сотню пиастров. - А пятьдесят? - спросил бей. - Я о тебе же забочусь, хочу дать работу бедному человеку, а ты... - Работу бедному человеку норовит дать всякий! - отвечал с улыбкой Висла. - Бедный же благодарит того, кто заплатит. - Получай семьдесят пять и славь аллаха за мое благородство. - Сначала попросим его, чтобы помог в деле. Через два дня, под вечер, когда Марица шла за водой, из-за камня выпрыгнул Сали-Бисла, схватил ее в охапку, завязал рот платком, побежал с ношей к коню, который был привязан невдалеке, вскочил на седло и повез Марицу к бею. Делам хорошим и дурным один враг - время. Время приносит мысли. Мысли изменяют дела. Ехал чауш, глядел на Марицу и думал: - Не держал я в руках семидесяти пяти пиастров? А такой красавицы в руках не держал. Семьдесят пять пиастров! Приставь пистолет ко лбу, - у кого не найдется семидесяти пяти пиастров?! А такой жены не найдется. Бей желает ее себе! Вот какая женщина! Так дорогой думал Висла. И с полдороги повернул коня назад. Вместо дома бея отвез Марицу к себе домой. Прошло три дня, - бей позвал к себе Висла. - Где Марица? Бисла улыбнулся: - Нехорошо, бей! Берут женщин у гяуров. Албанец у албанца женщин не отнимает. Такого обычая нет в нашей праведной земле. - Как у албанца?! - закричал бей. Бисла поклонился: - Ты мудрый, бей, а я человек простой. Мне б и в голову не пришло такой богатой мысли. Ты сказал: "Такая женщина, как Марица, должна быть в доме у албанца, а не гяура". Ты - албанец, я - албанец. Я и отвез Марицу в дом к албанцу. Я украл Марицу. Но крадут, бей, для себя. Света не взвидел бей: - Прочь с моих глаз! Будешь ты меня помнить! Бисла поклонился: - Да и ты меня не забудешь. Бей приказал позвать к себе болгара Семена. В слезах к нему явился болгар. - Слышал я о твоем горе! - сказал ему бей. - Три дня ищу жену, - как в воду канула! - рыдал болгар. - Я знаю, кто ее украл! - сказал бей. - Чауш Сали-Бисла.. Он сам мне сознался. Твоя жена у него. Иди к вали и жалуйся. Теперь не прежние времена, разбойничать не ведено! Побежал Семен к вали. Вали разгневался и приказал позвать к себе чауша. Смело пришел Сали-Висла к гневному вали. Вали затопал ногами, закричал: - Тебя же, негодяй, поставили охранять людей от разбойников, - а ты сам же разбойничаешь? Сейчас сознавайся: ты украл жену у Семена болгара? Бисла поклонился и спокойно ответил: - Семена болгара жена у меня. Но я ее не крал. Своих вещей не воруют. Она сама отдала мне свою красоту, еще когда была в доме у Семена. Об одном только и просила: "Возьми меня к себе. Хочу принять ваш святой закон и быть тебе верной женой". - Врет он! Врет он! - закричал, застонал болгар Семен, который стоял тут же. Висла оглянулся на него с удивлением, словно только что заметил, что Семен здесь. И пожал плечами: - В первый раз слышу, чтоб гяуры смели кричать, когда албанец говорил с турком. Паша закричал на Семена: - Молчи, собака, когда люди говорят! Но мрачно посмотрел на Бисла: - Врешь! Семен болгар говорит, что ты украл! Сейчас отдать Семену жену! Теперь не те времена! Сали-Бисла поморщился. - Если ты больше веришь собачьему лаю, чем человеческому голосу, - это дело твоей мудрости, вали. Только в первый раз я слышу, чтоб голос гяура заглушал в ушах правоверного голос албанца. Вали задумался. - Хорошо! - наконец сказал он. - Но теперь не те времена. Теперь все должно делаться по закону. Слышишь? Исполни все, как надо по закону. Приведи женщину в меджидие (Мусульманский общинный совет. - Примечание В.М. Дорошевича.), и если она, как требует закон, скажет сама старшинам, что добровольно, без всякого принуждения, желает принять наш святой ислам, пусть примет и остается у тебя в доме. Если же нет... Вали погрозился. - Смотри, Бисла, я поступлю с тобой по закону! Пожал плечами с презрением Бисла, слушая незнакомое слово. - Хорошо, вали. Будет сделано по обычаю. Сали-Бисла пошел к себе домой и сказал все время неутешно рыдавшей Марице: - Слушай, Марица. Каждому человеку хочется быть господином. Что ты хочешь: быть госпожой или последней из рабынь? Есть вещи, где память сильнее нас. К мужу вернуться тебе нельзя. Если краской накрашено, стереть можно, если каленым железом выжжено, - не сотрешь. Я каленым железом выжег в душе твоего мужа, когда сказал, будто ты сама, добровольно, сбежала со мной. Если б видела ты, что сделалось с ним, когда я это сказал! Забыл даже, что стоит перед вали. Взвыл как зверь. Зверем он будет к тебе. Никогда тебе не поверит. Все будет думать. Железом выжжено в душе. Отличное вино - жизнь, но когда в него накапали яду, лучше его выплеснуть. Возьми другую чашку и пей из нее. Я тебе даю другую чашку. Марица зарыдала еще сильнее. - Я отнял у тебя мужа, я же тебе дам и другого. Будь моею женою, Марица. Идем в меджидие, объяви только старшинам, что ты добровольно, без всякого принуждения, хочешь принять ислам, - и тогда твой муж ничего не может тебе сделать. Что может он сделать магометанке? Да его, - не беспокойся, - посадят в тюрьму, чтоб не лгал на чауша, на правоверного, на албанца, на слугу султана. Марица вытерла слезы и отвечала: - Хорошо! Что ж мне еще остается теперь делать! Сали-Бисла поцеловал ее и повел в меджидие. - Вот, - сказал он с низким поклоном, - эта женщина, болгарка, хочет оставить свою неправую веру и принять наш святой ислам. Будьте свидетелями, почтенные старшины. Старшины обратились к Марице: - Скажи, женщина, добровольно и без принуждения хочешь ли ты оставить свой неправый закон и принять наш святой ислам? Марица твердо отвечала: - Нет! Взвыл Сали-Бисла. И никто не успел опомниться, как Марица рухнула на пол с разрубленной ятаганом головой. Весь обрызганный, залитый кровью, с ятаганом кинулся Сали-Бисла в двери. Народ в ужасе кинулся в стороны. Сали-Бисла исчез. Через день всю семью болгара Семена нашли убитой. Его самого, отца, мать. Все три трупа лежали с отрубленными ушами. А через два дня, - как раз наступил байрам, - вали получил в подарок от Сали-Бисла посылку. Шесть отрубленных ушей и записку. "Поступи с ними по закону". Сали-Бисла ушел в горы. И нет чауша, стражника, охранителя от разбойников, снова сделался разбойником. Даже бей похвалил его: - Добрый мусульманин. Разгневавшись, убил гяуров, а не поднял руки на правоверного. Мог бы убить меня! И весь Ипек жалеет до сих пор бравого чауша: - В горы ушел. Погиб человек! Из-за чего? Из-за женщины. ПРОИСХОЖДЕНИЕ ГЛУПОСТИ (Индийская легенда) Мир создавался. Брама поднялся со своего престола и мановением руки создал Человека. Способного на добро и на зло. И дал ему Разум, чтобы человек творил добро и не делал зла. Тогда поднялся Вишну и создал Демонов. Демонов огня, Демонов ветра. Демонов воды и Демонов земли. Способных приносить добро и приносить зло. И дал им повиновение, чтоб они творили добро и не делали зла. И люди управляли Демонами. Тогда поднялся черный, мрачный, злой Шиву и создал Глупость. Она поднялась от земли, огромная и безобразная. Бесцветные волосы космами падали по ее плечам, и глаза ее были слепы. Она смотрела на солнце - и не видела солнца. Смотрела на звезды - и не видела звезд. Кругом цвели цветы, и она не слышала их аромата. Когда знойные лучи солнца жгли ее тело, - она не пряталась в тень широколиственных деревьев. И когда от холода дрожали ее члены, - она не шла греться на солнце. Веселые Демоны Вишну окружили безобразное чудище, смеялись, жгли, кололи его, бросали в воду. И, глядя на шутки Демонов над Глупостью, Брама улыбнулся и сказал Шиву: - Твое чудовище не страшно, черный Шиву! И черный Шиву промолчал. II Века веков промчались за веками. И черный Шиву сказал дремавшим в сладостном покое жителям неба: - Братья! Спустимся на землю и посмотрим, что вышло из наших творений. И приняв вид трех жрецов, они спустились на землю. Они шли местностью прекрасной, но почти безлюдной. Лишь изредка попадалось жилище. А кругом было хорошо. Над прозрачными озерами наклонялись пальмы и смотрелись. Между пальмами росли цветы. Среди цветов щебетали птицы. И все это освещало солнце. Воздух был чист и благоухал от цветов. Вдруг обоняния небожителей коснулся смрад. Навстречу им шел путник, и боги, приветствуя его, спросили: - Куда лежит эта дорога? - В город! - ответил им путник. - В величайший из городов этой страны. Издалека ли ваш путь, жрецы? - Мы прошли всю страну! - ответил Брама. - И видели все ее чудеса! - сказал Вишну. - И надеемся увидеть еще больше чудес! - добавил Шиву. Путник поклонился ему и сказал: - Ты прав, жрец! Что вся страна перед городом, который вы увидите еще до заката солнца?! Город этот - гордость страны. Сотни поколений положили свои жизни, чтоб создать его. Вы сами увидите, что это за чудо. А смрад с каждым шагом становился еще сильнее и сильнее. Среди изумрудной зелени полей и рощ смердели серые груды домов и заражали окрестный воздух. Люди, попадавшиеся навстречу, были бледны, усталы и измучены. И перед закатом солнца боги вошли в город. На улицах был смрад, и люди жили в узких и темных каморках. - Ты стар и должен быть мудр! - обратился Брама к встретившемуся старику. - Священный белый цвет - цвет мудрости, а волоса твои белы. Скажи нам, чужестранцам, почему так гордитесь вы этим городом? - А как же нам не гордиться им, - отвечал старик, - когда все соседние народы хотели бы овладеть нашим городом? Он славится своей величиной. В нем жителей... И старик назвал такое число жителей, какого достаточно было бы на целую страну. И, ничего не поняв, боги пошли дальше. На перекрестке двух улиц им встретился бледный, измученный человек со счастливой улыбкой на устах. Боги остановили его. - Ради привета путникам останови твой быстрый шаг! - сказали они. - Отчего так бледно и измучено твое лицо, и отчего улыбка на твоем бледном лице? Человек ответил: - Я измучен работой и бледен от бессонных ночей. День я работаю, а ночь не сплю, думая, - где бы отыскать работу на завтра. Улыбаюсь же я потому, что счастлив. Наконец-то сбылась моя мечта! Я наработал достаточно, чтоб нанять такое жилище, о каком мечтал всю жизнь. Я перевезу туда свою жену, своих детей, и мы все будем счастливы в этом прекрасном жилище. - Что ж это за рай? - улыбнулись боги. - Настоящий рай! - весело рассмеялся человек. - В этом новом жилище прекрасно. Оно высоко! В нем много воздуха. Есть чем дышать! Его дверь выходит на солнечную сторону, - стоит отворить ее, и даже солнце ворвется в наше жилище. Кроме того, перед дверью растут два дерева, и есть место, чтоб насадить цветов! На дерево мы повесим клетку с птицей. Пусть чирикает и радует моих детей. Разве это не рай! - Но этим раем полна вся ваша страна! - воскликнул в изумлении Брама. - Вся, кроме вашего города! Везде, - только здесь нет, - везде прозрачный чистый воздух, от солнца надо прятаться, земля осыпана цветами, деревьев тысячи тысяч, и птицы могут оглушить своим щебетом. Стоило ли бежать от всего этого? Построить город, уничтожить солнце, воздух, цветы, деревья, птиц, - и потом изнурять себя работой, чтоб иметь немножко воздуха, солнечного света, два дерева, несколько цветов и птицу в клетке. И человек с изумлением ответил, не поняв его: - Разве мы дикие, чтоб жить в полях и лесах? И быстро пошел своей дорогой. III И Браме и Вишну показалось, что от земли поднимается огромное, безобразное чудовище. Бесцветные волосы падают космами по его плечам и глаза его слепы. Оно смотрит на солнце и не видит солнца. Смотрит на звезды и не видит звезд. - Твое чудовище царит на земле, черный Шиву! - сказал Брама и в горе закрыл руками лицо. А кругом подымался смрад, раздавались стоны, лилась кровь. И черный Шиву улыбался. - Так Глупость правит землею! УЧЕНЬЕ И ЖИЗНЬ (Арабская сказка) "Grau, teurer Freund, ist alle Theorie Und grun des Lebens goldner Baum". Mephistopheles. "Faust" ("Сера, мой друг, теория везде, Златое древо жизни зеленеет". Мефистофель. "Фауст" - нем. - Перевод В. Я. Брюсова) Султан Эбн-Эль-Даид, - да будет имя его хоть наполовину так прославлено потомством, как славили его придворные, - созвал своих приближенных, - тридцать благородных юношей, воспитанных вместе с ним по-царски, - и сказал. Эбн-Эль-Даид был молодым, но мудрым султаном. Он читал мудрецов, что случается со многими. И слушал их, чего не бывает почти ни с кем. Он сказал: - Только добродетель почтенна. Порок заслуживает презрения. Воздержание ведет к добродетели. Невоздержание родит порок, и порок родит невоздержание. Так змея, рождаясь от змеи, родит змеенышей. Надо идти тем путем, который приведет в цветущий сад, - надо избегать того пути, в конце которого бездонная пропасть, хотя бы путь этот и был усыпан цветами. Воздержание лучше невоздержания. Он посмотрел на юношей-друзей и спросил: - Кто скажет, что уста мои произнесли ложь и глупость? Юноши поклонились и ответили: - Мудрость избрала тебя, чтоб вещать, - как соловей выбирает самый цветущий куст роз, чтобы в нем петь. Султан улыбнулся и сказал: - Пророк повелел женщине закрывать свое лицо. Женщина стала ткать чадры, прозрачные, как паутина. Она закрывает свое лицо, - и все его видят. Женщина обманула пророка. Чего же ждать от них нам, простым смертным? Он положил руку на меч, лежавший на книге, и сказал: - Обещаю, - и добродетелью клянусь исполнить обещанное. Объявляю отныне городу и всей стране. Если какая-нибудь красивая женщина осмелится показаться в моем дворце, или в саду при моем дворце, или вблизи моего дворца, или вблизи сада при дворце, - с ней будет поступлено так, как поступаем мы с человеком, задумавшим убийство. Мы обезоруживаем его. У виновной будет отрезан нос, отрезаны уши, - и я оставлю ей язык только для того, чтоб этот урод надоедал всем рассказами о своей прежней красоте. Я сказал. Это сделано. Он протянул руки друзьям и сказал: - А мы здесь, в тишине дворца и ароматном покое нашего сада, предадимся наукам и размышлениям, никем не тревожимые, кроме наших высоких мыслей! И все хвалили добродетель султана и мудрость, с которой он ведет других к добродетели. А глашатаи объявили на перекрестках и базарах волю султана. На всех женщин во всем Багдаде напал ужас. Султан говорил о красивых, - и потому повеление все женщины приняли на свой счет. Женщины боялись улицы, которая могла привести на улицу, соседнюю с той, что шла ко дворцу султана. В саду дворца росли дивные цветы, и к цветникам вели тенистые аллеи. Но когда ветер приносил в город благоухание дворцового сада, - женщины с ужасом бежали от этого аромата как от дыхания чумы. И если им снились во сне тенистые аллеи султанского сада, по которым они любили гулять, - то женщины в ужасе просыпались и спросонья кричали: - Спасите! мне режут нос! Тихо было во дворце и саду. Все было полно спокойного размышления. Задумчиво бродили по тенистым аллеям юноши, воспитанные по-царски. Царили добродетель и мудрость. Прошел год. Ветер, который приносится с полдня, прилетел и раскрыл чашки цветов. Ветер, несущийся из суровых ночных стран, где, говорят, родится золото, принесся и золотом одел деревья. И снова принесся влажный и теплый ветер с полудня, и снова раскрылись чашки цветов. Была лунная ночь. По снегу из опавших цветов яблоней шел Эбн-Эль-Даид по дорожке сада, полный размышлений. Гремели соловьи. Вдруг из-за куста пурпурных роз, которые казались огромными черными цветами при ярком лунном свете, раздался поцелуй. Кто-то шептал, задыхаясь: - Ты прекраснее неба, цветов, весны... А из-за густой стены олеандров доносился другой страстный шепот: - Зачем ждать смерти, чтоб насладиться раем? Рай пророка - ты! И звучал поцелуй. Все кусты шептали, и словно все розы целовались. Задрожав от негодования, султан Эбн-Эль-Даид побежал во дворец и крикнул евнуху, дремавшему в углу: - Измена! Женщины! Опасность! В ужасе евнух ударил в огромный барабан. Все двери и окна дворца вспыхнули светом. Оружие проснулось и заговорило. Весь сад в одно мгновение был окружен воинами. И длинной вереницей, при ярком свете луны, под стражей шли тридцать юношей. Рядом с каждым шла женщина, дрожа, чуть не падая, кутаясь в чадру, несмотря на ночь. Их ввели во внутренний двор, где на троне ждал их с бледным от гнева лицом султан Эбн-Эль-Даид. Перед ним на коленях стоял с мечом палач и глядел жадным взором в глаза повелителю, как смотрит собака, ждущая, что хозяин бросит ей подачку. Печально обратился султан к одному из юношей: - Рахейд! Ты был первым в моей дружбе, будь первым в моей Немилости! И указав с презрением на стоявшую рядом с юношей закутанную женщину, - султан поднялся и гневно крикнул: - Сорвать покрывало с негодной! Мы хотим видеть то оружие, которым она поразила нас в сердце, отнявши любимого из друзей. Евнух с ругательством сдернул покрывало. И евнух отступил. Султан зашатался и упал на трон. - Кто это? - прошептал султан. Перед ним стояла старая кривая женщина. - Кто это? - прошептал султан. - Судомойка Акнэ! - отвечал, падая ниц, главный евнух. - Негодная женщина, оставленная во дворце только за ее безобразие! Она мыла посуду в кухне. Прикажи, повелитель, отрезать ей нос и уши! - Не надо! - покачал головой султан. - Не уменьшай ее уродства! Пусть эта женщина только закроется! И с отвращанием отвернувшись от нее, султан приказал: - Следующая! Евнух, дрожа, сорвал покрывало. Это была кривобокая, хромая поломойка. - Следующая! - с отвращением и в ужасе закричал султан. Покрывало было сорвано с седой старухи, работавшей на грязном дворе. И все прачки, стряпухи для прислуги, прислужницы на самые низкие должности, оставленные во дворце только за безобразие, оказались налицо. Только евнухи могли смотреть на них без отвращения. Эбн-Эль-Даид всплеснул руками - Какое безумие, словно чума, поразило мой двор?! Где были ваши глаза? Вы изменили там, где не было даже цехина, чтоб заплатить за вашу измену! Рахейд, лги мне! Правда, которую я вижу, слишком безобразна! И Рахейд выступил вперед и с поклоном сказал: - Мне не надо осквернять ложью юных уст, которые привыкли, чтоб правда скользила по ним! Гнев - дурное стекло, повелитель! Он искажает предметы, на которые через него смотрят! Право, повелитель, Акнэ вовсе не так плоха, как тебе кажется в твоем гневе! У нее, - это правда, - один глаз. Но разве не одно солнце светит на небе? И мы находим его прекрасным. И мы находим это достаточным. Оно дает нам довольно и света и зноя. И безумцем мы назвали бы того, кто потребовал бы еще одного солнца: "будет светлее". - Повелитель! Будь справедлив! - воскликнул второй юноша. - И прежде чем произнести приговор, взгляни не на одни недостатки того, кого судишь, но и на его достоинства. Пока я говорю тебе, прикажи моей милой пройти перед тобой под звук моих речей. И гляди! Она хрома и кривобока. Но не сравниваем ли мы женщину с пальмой, когда хотим похвалить ее стройность? Видал ли ты пальму, повелитель, когда бушующий ветер качает ее ствол? Какой красивый изгиб! Вели идти моей милой! Смотри! Она колышется, как пальма, наклоненная ветром. Как ствол пальмы под напором ветра, изогнулся ее стан! С пальмой только, с пальмой во время бури, сравню я милую мою! - Повелитель! - воскликнул третий юноша. - Вся природа кажется мертвой во время затмения солнца. Лицо моей милой закрыто чадрой, и как мертвые немеют мои уста! Повелитель, она стара! Костер угасает и покрылся белым пеплом седин. Но под пеплом еще горят потухающие угли, - ее глаза. Они еще горят, и пламя можно раздуть! Она стара, - но как прекрасна в тени олеандров, когда мы играем в прятки с луной. А когда любопытная луна найдет нас и защекочет своими лучами, чтоб пробудить от сладкого забвенья, - как сверкнут на лунном свете белые волосы моей милой! Как девственные снега вершин прекраснейших гор! У нее один зуб, - но как изумруд сверкает он! А любоваться тончайшей сетью мельчайших морщин на ее лице, - любоваться изящнейшей работой художника - природы! Повелитель! Те искры, что тлеют в глазах ее, жгли меня в любовных сновидениях! Повелитель, нет женщины прекраснее на свете! - Довольно! - крикнул султан Эбн-Эль-Даид. - Не оскорбляйте красоты! Кто оскорбляет душу человека, - оскорбляет мысли аллаха. Кто оскорбляет тело, - оскорбляет слова аллаха, в которые он вложил свои мысли! Ваши речи - богохульство против природы! Молчите! Он схватился за голову: - О мудрость! Как мудра ты здесь, в доме мудреца! Какие глупости способна ты наделать, стоит тебе выйти на улицу! Чем началось, и чем кончилось? Вы мудро ушли с дороги, украшенной цветами, и глупо украсили себя пожелтевшими, сгнившими листьями. Выгнать этих красавиц для ослепших, воровок поцелуев, назначенных другим! С восходом солнца объявить всему городу и всей стране, что сад мой открыт для всех женщин! Я позволяю им рвать цветы, какие они хотят и сколько они хотят! И в отчаянии он воскликнул: - Я отменяю ранее сделанное мною распоряжение! Я отменяю все сделанные мною раньше распоряжения! И, схватившись за голову, Эбн-Эль-Даид, шатаясь, ушел во внутренние покои, повторяя: - О, самое мудрое ученье! Каких глупостей наделаешь ты, едва выйдя на улицу! И снова сады дворца, - даже днем, - наполнились красивыми женщинами. Только султан Эбн-Эль-Даид не принимал участия в общем веселье. Он заперся в своих покоях, погруженный в размышления. Он писал мудрые учения. Потому что был мудр. И сжигал их. Потому что был очень мудр. Он боялся, чтоб мудрость, выйдя на улицу, не наделала самых глупых дел. КОНЕЦ МИРА (Индийская легенда) Еще на западе пурпуром и золотом горел край одежды уходящего Магадэвы, - а с востока мрачный Африд простирал над миром черное покрывало, чтоб укрыть им разврат и преступления земли. - Я проклинаю тебя! - воскликнул Магадэва и, словно мечом, сверкнул по небу последним кровавым лучом. - Я ненавижу тебя! - крикнул Африд, кидаясь вслед за уходящим, и закрыл все небо своим черным покровом. От их голосов в испуге похолодел воздух, птицы забились в листву, зелень потеряла свои краски, цветы вздрогнули и испуганно закрыли свои чашечки. Наступила ночь. Африд впился в землю тысячами тысяч сверкающих глаз. Глаза тигра, глядящего на добычу. Всю ночь не мог заснуть индус Авга. Он думал: "Умереть завтра самому голодной смертью или убить сегодня богатого соседа?" Он то брался за копье, то снова клал его на скамейку. И казалось Авге, что он не один ночью в хижине. Что тут есть еще двое. И говорят с ним. Один голос говорил: - Не убивай! Другой повторял: - Убей... убей... убей... - Боги создали так, что он богат, а ты нищий! - говорил один голос. - Не спорь с волей богов! - Ты будешь сам могуществен, как боги: убей! - говорил другой голос. - Боги создали так, а ты переменишь волю богов. Ты совершишь чудо, достойное богов! Боги создали, чтоб он был богат, а ты умер. Он умрет, а ты будешь богачом. Ты будешь могуществен, как боги. И слушая голоса, перекликавшиеся в темноте в его хижине, Авга то нащупывал копье и сжимал его рукоятку, - то снова выпускал его из рук. - Все мудро, что существует. Все, что существует, предопределено. Не нарушай мудрости предопределенного! - говорил один голос. И другой прерывал его: - Все, что предопределено, то и совершится. Ничто не изменится в мире. Предопределено, чтоб был труп, - и будет труп. Предопределено, чтоб был счастливый и богач, - будет счастливый и богач. Но зачем же трупом должен быть ты? - Убийство. Смерть. - Переселение души, - и только. Он будет тобою, трупом, - ты станешь им: счастливцем и богатым. - Не убивай! - Убей... убей... убей... А между тем уж близился рассвет. Задрожали и побледнели звезды. Где-то в кустах чирикнула птица. - Проходит ночь, - в ужасе воскликнул Авга, - что ж мне делать? На что решиться? Теперь дорого каждое мгновенье! И хижина его наполнилась вдруг светом, и перед ним появились два человека. Один был одет в золотистые легкие одежды, другой кутался в черную мантию. И оба жадно смотрели на Авгу. - Кто вы? - с испугом спросил Авга. - Мы боги! - отвечали они. - Я Магадэва, бог света. Лучезарного света. - Я Африд, бог тьмы. Бездонной тьмы. Авга упал на колени: - Что привело вас ко мне? И Магадэва ответил ему: - Наша борьба! И Африд мрачно подтвердил: - Наша борьба. - Века мы боремся из-за тебя, из-за человека, - и это наполняет наше существованье. - Мы живем этой борьбой. - Кому ты будешь принадлежать, - мы спорим. Я Магадэва, добрый бог. - Я Африд, бог зла. - Ты должен быть моим. - Ты будешь моим. - Проклятье тебе, исчадье тьмы! Он будет моим! - Ненависть моя тебе, мираж далекого неба! Золотистый туман! Луч солнца, который поглотит тьма! Он будет моим. Авга стоял на коленях и слушал спор богов о нем. Он поклонился им до земли и сказал: - Великие и могущественные боги! Мне очень лестно слышать, что вы так спорите и боретесь из-за меня. Могуча ваша борьба. Но я-то! Я-то! Я похож на зерно, которое попало между двух жерновов. Один жернов белый, другой черный. Но бедному зерну-то плохо. Жернова борются и трутся друг о друга, - а бедное зерно, попавшее между ними, превращается в порошок. Великие, могущественные боги, вы боретесь из-за меня, - мне очень лестно. Но меня-то, ведь, вы стираете в порошок. Если бы вы могли оставить меня в покое?! И Магадэва, и Африд, поникнув головами, вышли из хижины. Рассветало. По лесу пошел шелест распускающихся цветов, развертывающейся травы. Рос и рос звон птиц. Магадэва и Африд, утомленные борьбой, сели отдохнуть по разным сторонам дороги. С ненавистью глядя друг на друга. Добро и зло, прикованные друг к другу борьбой. На дороге лежал навоз. И на навоз прилетели два воробья, и стали из-за него драться. Перья летели от них. От боли они жалобно чирикали. А все-таки клевали друг друга в голову. И текли у них капли крови. Глядя на них, улыбнулся мрачный Африд. Глядя на драку, улыбнулся улыбкой сожаленья Магадэва. И боги с улыбкой встретились глазами. Африд указал Магадэве на воробьев: - Не похожи ли мы на них? И Магадэва рассмеялся. - Из-за чего мы боремся? Мы видели сейчас человека! И Магадэва сказал: - Если б было что-нибудь выше нас, - это существо смеялось бы над нашей борьбой из-за человека, как мы смеемся теперь над этой дракой воробьев! Африд протянул ему руку: - Кончим же этот вечный спор между добром и злом. Из-за кого? Из-за чего? Отдохнем в покое небытия! И Магадэва ответил: - Я согласен. Пусть спор будет кончен, брат мой! И дорога расширилась между ними. Между ними была уж не дорога, а вся земля. Они потеряли вид людей и стояли друг перед другом великие, необъятные. И боги кинулись в объятия друг друга и крепко сжали друг друга в объятиях. И мир попал между ними, и они раздавили мир. Он умер с воплем. Заревели воды, завопили горы, камни, превращаясь в пыль. И только Магадэва в этом реве, в этом стоне сердцем услышал жалобный стон человека. Все было кончено. Не было больше ни добра, ни зла, ни мира, ни человека. И не было богов. Не стало человека, - и не стало ни добра, ни зла. И не стало и богов добра и зла. КАК ДЬЯВОЛ СТАЛ ПАХНУТЬ СЕРОЙ (Арабская сказка) В Дамаске жила девушка, по имени Таис. Она была так прекрасна, что, когда вечером смотрела на небо, звезды от злости срывались с места и гасли от зависти. Она была прекрасна. Аллах сказал сатане; - Касаясь всего своими мерзкими руками, не смей касаться Таис. В красивейший сосуд я хочу налить лучшего масла, - пусть она будет также прекрасна душой, как и телом. Дьявол поклонился до земли. Но, кланяясь Аллаху с покорностью до земли, со злобой подумал: - Потому я и разобью с особенной радостью этот кувшин! Настала ночь. Таис, раздетая, сидела в постели, тяжело дышала, вдыхая аромат цветов, горела, слушая пенье соловья, и смотрела в окно на небо, где танцевали хороводы звезд. Звезды срывались и гасли от зависти. Дьявол измучил цветы своим знойным дыханием, чтоб они пахли сильнее, измучил соловья мыслями о самке, чтоб он пел еще более страстно, - и тогда явился к задыхающейся от какого-то неведомого чувства Таис. - Хороши ли звезды? - спросил он, приняв вид страстного, прекрасного юноши. - Я гляжу на них! - ответила Таис. - А как хорошо должно быть там, за звездами! - Я мечтаю об этом! - вздохнула Таис. - Так дай мне обнять тебя, красавица, и я унесу тебя за звезды! Так сказал дьявол и обнял Таис. Ей показалось, что крылья выросли у нее за плечами и ноги оторвались от земли. И что в объятиях прекрасного юноши она несется все выше, выше, выше. Словно огненный дождь, кругом посыпались звезды. Какой-то невиданный свет открылся глазам. Какой-то огонь, палящий и сладкий, жег тело. А Таис неслась выше, выше. Как вдруг крылья