опали у нее за спиной. И с надзвездной высоты Таис упала на землю. И зарыдала. - Зачем ты унес меня в такой чудный мир, чтоб вернуть снова на землю! А чудный юноша целовал ее и говорил: - Хочешь, я опять унесу тебя за звезды! И, услышав этот шепот, ангелы, которых послал Аллах охранять сон Таис, с печалью отошли от ее двери и со слезами пришли к Аллаху. - Великий! Мы не умели охранить Таис. В аромате цветов, в песне соловья, в тихом мерцании звезд, злой дух незаметно для нас прокрался в комнату Таис, - и мы слышали шепот, но это не был шепот молитвы, мы слышали вздохи, но эти вздохи неслись не к тебе, мы слышали слезы, но это не были слезы благочестия. И разгневанный Аллах вызвал к себе душу заснувшей от сладкого утомления Таис. - Зачем ты сделала это? - грозно спросил Аллах. - Зачем предалась сатане? Дрожа, отвечала бедная душа молодой девушки: - Могла ли я думать, всемогущий, что это сатана, когда он был прекрасен, как один из твоих ангелов? И к тому же он обещался унести меня на небо. Я приняла его за твоего ангела и доверилась ему. Грозный Аллах призвал пред лицо свое сатану. - Проклятый однажды, будь проклят снова! Ты принимаешь вид моих ангелов, чтоб выдавать зло за добро! Так я отмечу тебя своим гневом. И Аллах ударил молнией в коленопреклоненного сатану, - и от молнии смрад горящей серы проник все тело сатаны. - Пусть этот смрад будет моим новым проклятием! - сказал Аллах. - По этому смраду тебя узнает всякий живущий на земле, и будет бежать от тебя. Снова настала ночь. И снова Таис, раздетая, сидя в постели, пьяная от аромата цветов, от пенья соловья, глядела в открытое окно на звезды и думала: "Что там? За ними? Как бы я хотела улететь туда". И вдруг соловей замолк, вспорхнул и улетел, и умер в воздухе аромат цветов, и воздух наполнился удушливым запахом гари и серы. В окне показался прекрасный юноша. - Ты? - кинулась к нему Таис, но отступила: - Какой ужас! Каким смрадом дышит твое тело! Уйди! - Я вновь унесу тебя за звезды, красавица! - молил дьявол. Но Таис отвечала: - Уйди! Мне кажется, что ты волочишь меня по омерзительной грязи! Уйди! Я задыхаюсь вблизи тебя! И дьявол, печальный, ушел. А из-за дверей он слышал радостный смех карауливших ангелов. И этот смех перевернул ему душу. И потекли однообразной чередой дни и ночи. Длинные дни и печальные ночи, - как ночи разлуки. Таис глядела на звезды и плакала: - Мне больше не носиться над вами! Ей казалось, что звезды смеются над нею. И побежденный дьявол грустно бродил по саду Таис, смрадным запахом горящей серы вспугивая соловьев и заставляя умолкать аромат роз. Так прошло десять дней и десять вечностей, - ночей. На одиннадцатый день Таис пошла на базар и обратилась к искусному ремесленнику, у которого обыкновенно покупала драгоценности. - Разве нельзя сделать аромат роз сильнее? - Из них можно сделать масло, - ответил искусный ремесленник, - если умастить им тело, розы покажутся травой без запаха в сравнении с тобой. Но это масло будет стоить в пять раз дороже, чем золото! - Пусть! - со вздохом сказала Таис. И прибавила: - А эти смолистые кустарники, как будто вечно плачущие, на которых повисли густые смолистые слезы, желтые, как янтарь, душистые? - Из них можно сделать амбру. Если ты натрешься ею... - Думаешь ли ты, что этот аромат будет сильнее запаха горячей серы? - Как одно доброе дело сильнее тысячи злых! - Тогда сделай мне и это! - приказала Таис. И ночью дьявол, уныло бродя по саду Таис, вдруг услышал из окна шепот: - Ты здесь? Он грустно взглянул на красавицу, озаренную луной. Ее глаза мерцали, как погасающие звезды. - Иди сюда... ко мне... ко мне... - шептала Таис. - Зачем? - с горечью спросил дьявол. - Чтоб ты прогнала меня с отвращением? - Нет! Нет! Иди! Я столько вечностей не была над звездами! Неси, неси меня туда! И дьявол через окно вскочил в ее комнату, и даже у него закружилась голова от запаха ладана и роз. - За звезды! Унеси меня за звезды! - шептала Таис. - Цвету ли я, как роза, для тебя, благоухаю ли, как плачущий янтарными слезами ладанный куст? - Я слышу чудный аромат! - Это масло роз, это амбра, в них потонул запах серы, и ничто не мешает нам унестись за звезды, мой милый. И они понеслись. И огорченные, в слезах, отлетели ангелы от дверей Таис к престолу Аллаха. - Она выдумала благовония, чтоб не слышать запаха зла и греха! И Аллах грустно улыбнулся: - Женщина сумеет не заметить черта даже там, где знает, что он есть! Предоставим их друг другу! И занялся делами воинов. МУСТАФА И ЕГО БЛИЖНИЕ (Арабская сказка) Мустафа был мудрый человек. Он сказал себе: - Человек, который ищет истины, - похож на человека, которого томит нестерпимая жажда. Когда человека томит жажда, он должен пить воду, а не плевать. Поэтому Мустафа больше слушал, чем говорил. Он выслушивал одинаково всех. Тех, кого считали умными. И тех, кого считали глупыми. Почем знать: кто умен, а кто, в действительности, глуп? - Если светильник едва мерцает, - это не значит, что в нем нет масла. Часто светильник едва горит, потому что переполнен маслом и еще не разгорелся. Всякого, кто хотел вступить с ним в беседу, Мустафа спрашивал: - Не знаешь ли ты чего-нибудь об истине? Расскажи мне. Однажды, когда Мустафа, задумавшись, шел по дороге, навстречу ему попался старик дервиш. Дервиш сказал Мустафе: - Добрый день, Мустафа! Мустафа взглянул на него с изумлением: он никогда не видел этого дервиша. - Откуда ты меня знаешь? Дервиш улыбнулся и, вместо ответа, спросил: - Что ты делаешь, Мустафа? - Ты видишь, что я делаю! - ответил Мустафа. - Я иду. - Я вижу, что ты сейчас идешь. А что ты делаешь обыкновенно? - спросил дервиш. Мустафа пожал плечами: - Что делают обыкновенно все. Хожу, сижу, лежу, пью, ем, торгую, ссорюсь с женой. Дервиш улыбнулся хитро: - Но что ты делаешь, Мустафа, когда ты ходишь, сидишь, лежишь, пьешь или ешь, когда торгуешь, ссоришься с женой? Пораженный Мустафа ответил: - Я думаю: что такое истина? Я ищу истины. - Ты хочешь знать, что такое истина? - все улыбаясь, продолжал дервиш. - Изо всего, что я знаю, я знаю наверное, что это знать я хочу больше всего. - Истина? Это - наш затылок. - Как так? - спросил Мустафа. - Она при нас, около, но мы ее не видим. - Я не понимаю этого! - сказал Мустафа. Дервиш подал ему драгоценное кольцо. - Вот тебе ключ к разгадке. Отдай это кольцо самому далекому от тебя человеку. И ты поймешь. И сказав это, свернул с дороги и исчез в кустах прежде, чем Мустафа успел опомниться. Мустафа поглядел на перстень. Поистине, он никогда не видал более драгоценной вещи. Ни таких камней, ни такой величины, ни такой игры! Мустафа сказал себе: - Это нетрудно сделать! Он взял денег, сколько мог, и отправился в путь. Он переехал на верблюдах через знойную, мертвую, раскаленную пустыню, каждое мгновение рискуя сорваться и разбиться насмерть, переправился через ледяные горы, переплыл много широких и быстрых рек, прошел дремучими лесами, раздирая кожу об острые ветви, переехал, чуть не потерпев крушение, через безбрежный океан и, наконец, очутился на краю света. И сожженный солнцем, и обмерзший, и израненный, не похожий на себя. Среди покрытых вечным снегом полей. Там царила вечная ночь. И только звезды горели над ледяной пустыней. Среди снежного поля, закутанный в меха, сидел, весь дрожа, перед костром человек и грелся. Он был так погружен в свои думы, что не заметил, как подошел Мустафа, как Мустафа сел к костру и стал греться. - О чем ты думаешь? - спросил, наконец, Мустафа, прерывая молчание человека, закутанного в меха. И странно прозвучали сло а в ледяной пустыне, где молчало все от сотворения мира. Человек, закутанный в меха, вздрогнул, словно проснувшись от сна, и сказал: - Я думаю: есть ли что-нибудь там... Он указал на небо: - За звездами! - Если там нет ничего, - продолжал закутанный в меха человек, словно рассуждая сам с собой, - то как же я глупо провожу свою жизнь! Часто мне хочется сделать это или то, - но меня останавливает мысль: а вдруг "там" есть? И я отказываюсь от того, что доставило бы мне удовольствие. Каждый день я трачу два часа на молитву, и плачу, и рыдаю, и сердце мое бьется так, как не бьется больше никогда. И вдруг там ничего нет? Мне жаль не истраченного времени. Мне жаль даром пролитых слез, мне жаль биений моего сердца. Этим слезам и этому биению сердца нашлось бы лучше место на земле. И человека, закутанного в меха, передернуло от негодования и отвращения при мысли: - А вдруг там ничего нет? - А если там есть? И его передернуло от ужаса: - Тогда, как ужасно я провожу свою жизнь! Только два часа в день я делаю то, что нужно делать. Если здесь не кончается все, и жизнь только начинается там? Тогда на что, на какой вздор, на какой ничтожный, бессмысленный вздор трачу я все остальные часы моей жизни! И при свете костра, словно освещенное здесь на земле пламенем ада, увидел Мустафа искаженное от нестерпимой муки лицо человека, который смотрел на звезды со стоном: - Что же есть истина? Есть ли что-нибудь там? И звезды молчали. И так страшен был этот стон, и так страшно было это молчание, - что дикие звери, глаза которых, словно искры, горели во тьме, дикие звери, прибежавшие на звук голосов, поджали хвосты и в ужасе отошли. С глазами, полными слез, Мустафа обнял человека с лицом, искаженным страданием: - Брат мой! Мы страдаем одной болезнью! Пусть твое сердце слушает биение моего. Они говорят одно и то же. И сказав это, Мустафа с изумлением отступил от человека. - Я прошел вселенную, чтоб увидеть самого далекого от меня человека, - а нашел брата, почти что самого себя! И Мустафа с грустью спрятал драгоценный перстень, который хотел уже было надеть на палец человека, сидевшего перед костром среди ледяной пустыни. - Куда ж еще идти? - подумал Мустафа. - На звезды я не знаю пути! И решил вернуться домой. Жена встретила его криками радости: - Мы уж думали, что ты погиб! Скажи же, какие дела завлекли тебя так далеко от дома? - Я хотел узнать, что такое истина. - А зачем тебе это нужно? Мустафа с изумлением взглянул на жену. Он рассказал ей о встрече с дервишем и показал драгоценный камень. Жена чуть не лишилась чувств: - Какие камни! Она всплеснула руками: - И эту вещь ты хотел отдать? - Самому далекому от меня человеку. Лицо жены пошло пятнами. Она схватилась за голову и завопила таким голосом, какого еще никогда не слыхал от нее Мустафа: - Видели вы дурака? Он получает драгоценнейший перстень! Камни, которым нет цены! И вместо того, чтобы подарить своей жене, тащится через весь свет, чтобы бросить этакое сокровище - кому? Самому далекому от него человеку! Словно камнем в чужую собаку! Зачем небо создало такого дурака, если не затем, чтоб наказать его жену?! Горе мне! Горе! И вдруг Мустафа увидел, что между ними расстояние больше, чем до самой маленькой звезды, которая едва видна. Мустафа с улыбкой подал жене драгоценный перстень дервиша и сказал: - Да. Ты права. И весь день ходил, улыбаясь. И записал: "Истина - это наш затылок. Здесь, около. А мы не видим". Мустафа потом получил блаженство на небе. Но не на земле. ХАЛИФ ОМЭР И СУЛТАН КЕРИМ (Турецкая сказка) Халиф Омэр был справедлив. Да будет благословен всемогущий, посылающий блеск алмазам, запах цветам и справедливость властителям! Халиф Омэр был справедлив. Однажды он ехал в Багдад со своим рабом на двух молодых верблюдах. Дорогою один верблюд заболел и пал. Халиф воскликнул: - Что нам делать? Оставшийся верблюд был слишком молод и слаб, чтобы на нем ехать вдвоем. До Багдада было слишком далеко, чтобы раб мог добежать за верблюдом живой. Халиф сказал: - Делать нечего. Сделаем так: будем ехать по перегону. Один перегон ты поедешь на верблюде, другой - я. Один перегон халиф сидел на верблюде, и раб бежал за ним. Другой перегон ехал раб, и халиф бежал за верблюдом по жаре, по пыльной дороге. Случилось так, что последний перегон пришелся в очередь раба. Раб ни за что не хотел сесть на верблюда: - Как? Я, раб, въеду в Багдад верхом? А тень аллаха будет бежать за мной, как моя тень? Но халиф сказал ему: - Что делать? Так пришлось! Ты имеешь право ехать, - и было бы несправедливо лишить тебя твоего права! Халиф приказал рабу сесть. Раб повиновался. И они въехали в Багдад - на изумление всему народу: раб на верблюде, халиф бежал за ним, усталый, покрытый потом и пылью. Военачальники и приближенные пришли в ужас: - Не оставил ли разум великого халифа и не унесся ли к престолу всевышнего, покинув на земле тело, лишенное рассудка? Но халиф объяснил им, в чем дело, и сказал: - Было бы несправедливо заставить раба бежать два перегона? Тогда народ в восторге кинулся к халифу, и каждый хотел поцеловать святую пыль его одежды. И справедливость Омэра перешла в века. И имя "Омэр" стало значить: - Справедливость. Народ нарек Омэра Справедливым. Халиф Омэр был справедлив. Султан Керим был благочестив. Любимым занятием его было слушать рассказы о великих людях, которые сделались угодны аллаху и приятны людям своими доблестями. Он хотел быть также угоден аллаху и радостен людям. И хотел, чтобы имя его также сохранилось и перешло в века и благоухало каким-нибудь лестным прозвищем. Он горел желанием подражать примеру великих людей. И среди них халиф Омэр Справедливый был для него, как солнце для нас. Так летом, когда еще горит и сверкает солнце, спускаясь к закату, луна зачем-то торопится выйти на небо. И мы не видим ее света при ярком свете солнца. И бледный серп ее кажется маленьким, легким облачком на голубом небе. Так меркли все халифы и султаны пред Омаром Справедливым в глазах Керима. Однажды султану случилось ехать в Багдад. Султан с женою ехали на верблюде. Раб еле поспевал за ними верхом на осле. Осел не выдержал и пал в трех перегонах от Багдада. Керим вспомнил про Омэра и возблагодарил всемогущего. - Да будет благословен аллах, посылающий слуге своему возможность прославиться на веки веков! Он рассчитал и приказал рабу сесть на верблюда. - Мы побежим по перегону каждый! Раб рассчитал и сказал: - Если ты уж так милостив даже к рабу, - позволь мне сделать на верблюде второй перегон! Таким образом ты въедешь в Багдад, как подобает султану. А я войду, как подобает рабу. Но Керим крикнул на раба: - Делай свое дело: повинуйся! И раб повиновался. Раб проехал первый перегон, пробежал второй, и когда настал третий, султан Керим сошел на землю и приказал рабу: - Во имя справедливости, садись на верблюда! Но тут жена Керима, до сих пор сидевшая молча и думавшая о нарядах, заплакала и сказала: - Как? Ты хочешь подвергнуть меня еще неслыханному унижению? Чтобы жена султана сидела на верблюде рядом с рабом, как жена раба? Керим нахмурился: - Так требует справедливость! - Хороша справедливость! - воскликнула, вся в слезах, жена. - Хороша справедливость, заставляющая заботиться о рабах и не думать о близких! Ты имеешь столько же понятия о справедливости, сколько я о коране, которого никогда не читала! Хороша справедливость: подвергать унижению женщину, которая ничем его не заслужила! - Но халиф Омэр, которого прозвали за это Справедливым! - в отчаянии воскликнул Керим. - Я знаю этот рассказ! - ответила женщина. - Но халиф Омэр был один! С ним не было жены! Он никого не заставил страдать! И Керим сказал себе: - Женщина права. Несправедливо заставлять раба бежать два перегона. Но еще несправедливее оскорблять женщину, когда она еще этого не заслужила! Он сел на верблюда рядом с женою и приказал рабу бежать сзади. Так, как подобает султану, они въехали в Багдад. И никто не обратил на их въезд никакого внимания. Некоторые только заметили: - Султан мог бы иметь платье и почище. Он сидит на верблюде, а весь в пыли. Человек должен соблюдать чистоту. Это противно святому закону. Злой сидел султан Керим в своем дворце. Зол был султан, что даром только пробежал целый перегон за верблюдом и даром глотал пыль из-под его копыт. - Аллах послал мне случай прославиться, как Омэру, - и я потерял его из-за женщины! Он хватался за голову: - Я въехал в город с женой, но без славы. Лучше бы мне въехать без жены, да со славой! Он был в отчаянии: - Справедливо сказано: кто собирается на доброе дело, не должен брать с собой женщины. Женщина и хорошее дело, - это не по дороге. Он клял себя: - Верно говорят в народе: "Человек, который слушает женщины, похож на слепого, который взял себе поводырем свинью. В конце концов он непременно утонет в грязи!" И вне себя Керим крикнул своей жене: - Я отпускаю тебя! И повторил: - Я отпускаю тебя! Для развода надо повторить это три раза. Но едва Керим открыл рот, чтобы сказать страшные слова в третий раз, жена упала в слезах к его ногам: - Повелитель! Ты хочешь быть справедливым и слушаешь одного только советчика: свой гнев. Именем Омэра Справедливого заклинаю тебя, посоветуйся с имамом, он знает коран и скажет тебе, согласно ли твое решение с законом и будет ли угодно аллаху. Клянусь, что я забочусь о твоей славе столько же, сколько и о моей жизни! Султан Керим, который хотел быть справедливым, позвал имама. Рассказал ему все, как было. И сообщил свое решение прогнать жену. - Я уже два раза отпустил ее. Теперь остается повторить в третий раз. Имам немного помолчал, как они делают это всегда для важности, и ответил: - Твое решение мудро. И справедливо. Но в нем есть один недостаток: оно опоздало. Тебе следовало бы три раза сказать жене: "я оставляю тебя" в пустыне, когда она уговаривала тебя совершить несправедливость по отношению к рабу. И ты въехал бы в город без жены, но со славою, еще большей, чем Омэр! - Она погибла бы одна в пустыне! - заметил Керим. - Султаны существуют на земле для справедливости. Кто хочет заставить султана совершить несправедливость, похож на дьявола, который хотел бы погасить солнце. И заслуживает смерти. Керим воскликнул в ярости: - И она заставила меня сделать несправедливость! Пусть же отправляется к тому дьяволу, который нашептал ей такую мысль! Аллах! Ты велик и премудр, - зачем же ты создал женщину на погибель мужчине и его добрым делам, и его славе! - Аллах создал и лошадь, - улыбнулся имам, - но для того, чтобы на ней ездить, а не возить ее на себе! И человек, который повез бы на себе свою лошадь, напрасно бы восклицал: "Аллах! Зачем ты создал лошадей?!" Керим вскочил: - Благодарю тебя, имам! Теперь я знаю, что мне делать! И пошел в гарем, чтобы немедленно прогнать жену, давши ей развод. Но имам остановил его, ставши у него на пути: - Постой, султан! Однажды дикая, свободная лошадь спросила у верховой: "А тебе, должно быть, тяжеленько возить на спине своего хозяина?" - Та отвечала: "Да, он так толст и тяжел!" - "Почему же ты его не сбросишь?" - "Хорошо тебе говорить, - со вздохом отвечала лошадь, - ты дикая! Я верховая и существую для того, чтобы на мне ездили. Сброшу этого, сядет другой хозяин, пожалуй, еще тяжелее!" Кто слушает женщины, тот уж верховая лошадь. И стоит ли сбрасывать одного хозяина? Сядет другой, быть может, еще тяжелей? Керим закрыл лицо руками и заплакал, и остался на месте. И народ, узнавши эту историю, прозвал его: - Плаксивым. И это осталось на веки веков. А халиф Омэр был справедлив! ИСКУССТВО УПРАВЛЯТЬ (Турецкая басня) Да будет благословен аллах, посылающий власть. Его святая воля! Да будет трижды благословен аллах, посылающий власти мудрость. Лев умирал в пустыне. Старый, больной, бессильный. Один. Когда он заболел, приближенные волки сидели вокруг него и на каждый стон повелителя откликались печальным воем. Но увидев, что лев потерял всю силу и не может даже подняться, волки покинули его и разбежались по своим делам. Одни овцы подходили довольно близко и с любопытством смотрели на льва. Они раньше никогда не видели своего властителя, не смея приблизиться и взглянуть. Они смотрели на умирающего льва и находили грустное утешение: - Что ж нам жаловаться на свою участь, если и львы бывают так бессильны! Лев лежал, полузакрыв глаза, на песке, всеми брошенный, тяжело дышал. И умирал. Он мог бы ревом огласить пустыню от края до края и созвать своих четырех сыновей: Хакки, Гази, Заида и Акбара, которые охотились в дальних краях. Но старый лев берег свои силы для последнего, страшного рева. Страшен должен быть рев льва, когда он вступает во власть. И страшен должен быть рев его, когда он расстается со властью и жизнью. В последний раз ужасом должен он наполнить сердца всего живущего. Так умирали его предки. Так умрет он. Лев встал, полузакрыл глаза и смотрел на пустыню, где царили его предки, где царил он, где будут царить его потомки во веки веков. День погас. Красным золотом горела пустыня. Солнце, красное и большое, дотронулось до земли, прося у нее отдыха на ночь. И земля проглотила солнце. День погас. И вместе со днем погас старый лев. Он поднялся, заревел и упал. Испуганно задрожало все в пустыне от его последнего рева. И другой рев, такой же страшный, ответил ему с края пустыни. Это Хакки, - что значит Справедливый, - уведомлял, что вступил во власть. Огромными прыжками понесся он через пустыню и с первым лучом солнца был на том месте, где лежал его мертвый отец. Хакки внимательно оглядел песок кругом и с яростью ударил себя хвостом по ребрам. - Они дрожали около силы и покинули бессилие! На песке не было волчьих следов. По следам было видно, что одни овцы на почтительное расстояние подходили к повелителю и посещали умирающего льва. Грозным ревом созвал Хакки всех зверей пустыни и проревел: - Не могу ли я растерзать пантеры так же легко, как хорька? Следовательно, передо мной все равны. Почему же волки считают себя выше овец? Объявляю всем свою волю: пусть овцы живут под моей властью так же спокойно, как волки. И если с этого часа волк посмеет растерзать овцу, - он будет тут же разорван мною на части. Идите и не бойтесь отныне никого, кроме меня! Овцы радостно заблеяли. Волки разошлись, повесив хвосты. В пустыне настала тишина. Больше не было слышно овечьих предсмертных криков. Только волки по ночам выли, подняв морды вверх и жалуясь небу на несправедливость. И плакали о прежних добрых временах: - Когда в пустыне жилось хорошо! Овцы от спокойствия плодились несметно. Волки ходили поджарые и щелкали на них голодными зубами. Однажды Хакки, играя, занозил себе лапу шипом дикого терновника и лежал, не мог двигаться. К нему подошло десять волков и начали его издали дразнить. Хакки поднялся, чтобы одним прыжком кинуться на дерзких и растерзать. Но со стоном опустился на песок: у него болела лапа. В это мгновение на него, сзади, кинулась стая оголодавших волков и растерзала его. И жалобно пронесся по пустыне последний стон, полный бессилия, больного льва. Этот вопль услыхал его брат, лев Гази, - что значит Победитель, - и ответил могучим ревом вступающего во власть льва. Как вихрь, примчался он к растерзанным останкам брата и печально опустил голову, и задумался: - Ты был мне повелителем, старшим и любимым братом, мы играли вместе на песке, когда были маленькими, и рядом сосали молоко матери. Но тебя звали Хакки, - что значит Справедливый, - и быть справедливым над твоим трупом - значит наилучше почтить твою память. Справедливость выше дружбы и должна быть выше рабства. Ты поступил неумно. Если мы будем со слабыми, мы будем слабы сами. Чтобы быть сильными, надо быть вместе с сильными. Ты погиб из-за своей ошибки! Он созвал зверей и прорычал: - Что такое лев, потерявший силу? Вы видите! На силе основана моя власть. И только сила должна быть мне близкой и родной. Поистине, я не знаю лучшего способа почтить память умершего брата, как исправить сделанную им ошибку. Отныне мы возвратимся к божественным законам, данным нам самою природой. Пусть волки терзают овец, сколько им угодно. На то овцы и бессильны. Только сильные мне близки. Только волки могут рассчитывать на мое покровительство. Овцы, слыша это, многие умерли от страха. А волки, еще окровавленными от крови Хакки мордами, провыли: - Да здравствует лев Гази! Могучий покровитель силы! С этих пор в пустыне от восхода до заката солнца стояли сплошные вопли и стоны. Волки спешили наверстать потерянное и резали овец даже когда не были голодны. Зато ночи были тихи, сытые волки спали, не выли на луну и не жаловались небу. И лев Гази мог спать спокойно, не боясь коварства волков. Волки стали жирны. Овец становилось все меньше, меньше, и, наконец, они исчезли совсем. Последние куда-то попрятались так, что их нельзя было разыскать. Сам лев лежал голодный и без сил. Ему нечего было есть. Он давно уже забыл добрый обычай - съедать молодого барашка с восходом солнца и этим начинать удовольствия дня. Он мечтал теперь хотя бы о старом, жестком баране. Но не было и того. Среди волков, после обжорства, наступил голод. И вместе с голодом родилось недовольство. Они кинули голодную страну, разбрелись и бросили голодного, бессильного льва одного: - Умирай в своей голодной стране. И лев Гази умер. Он умер от голода в своей голодной стране, и был последний рев его похож на жалобный крик голодного нищего. Сердце перевернулось от жалости от этого крика у Заида, - что значит Счастливый, - третьего льва: - Так ли рычали, умирая, наши предки? Он глубоко задумался: - Трудно управлять страной, населенной волками и овцами. Надо делать так, чтобы волки были сыты и овцы целы. Единственный способ: раз будет меньше волков, будет больше овец. Так сказал себе Заид и приказал овцам выйти из убежища и, ничего не боясь, плодиться, и призвал назад волков. - Я буду править мудро, вы поступайте мудро. Мы достаточно научены горьким опытом. Ешьте овец мудро. Дадим им сначала расплодиться. Затем вы терзайте овец. А я буду терзать кого мне угодно, потому что я сильнее всех. Проголодавшиеся волки нашли, что устами льва говорит сама мудрость. Овцы, которых стали есть с мудростью, быстро расплодились. Волки были сыты. Лев Заид бросил питаться овцами: - Это волчья еда! И растерзывал себе на завтрак, на обед и на ужин самых прожорливых волков. Волки терзали овец. Лев терзал волков. Так и жили. Мудро. Волков стало не так много. Овцы успевали плодиться достаточно. И все жили в достатке. Все были сыты. Но волки ели вкусное овечье мясо. А лев - могучий лев! - питался жестким волчьим мясом. Какого не едят и собаки. Заид, со своей мудростью, стал посмешищем всех: - Лев, который ест хуже последнего из своих волков! Так Заид жил в бесчестье. И в бесчестье скоро умер, ослабев от жесткого волчьего мяса. Он радостно проревел в последний раз. Радуясь смерти, как освобождению. Без горя покидая землю: - Что на ней хорошего? Жизнь отвратительна, как жесткое волчье мясо. Услыхал его радостный последний рев самый младший из братьев, сыновей старого льва, и заревел так, что все в пустыне прилегло к земле от ужаса. Это был самый сильный из четырех братьев, и потому его звали Акбар, - что значит Великий. Акбар приказал волкам согнать самых жирных овец и привести молодых волчат. И, к общему удивлению, отдал овец на растерзание волчатам, а сам, голодный, лег в стороне и смотрел, как волчата ели. Когда же волчата наелись, Акбар встал, разорвал одного из них, съел. И объявил: - Утром и в полдень я буду съедать по овце, - но вечером, прежде чем ложиться спать, я буду лакомиться молодым волчонком. Нет ничего вкуснее молодого волчонка. Известно, что низшие всегда подражают высшим. И если повелитель скажет, что лук слаще меда, все придворные начнут жевать лук, находя, что он лучше всяких шербетов. - Быть как султан! Разве это не мечта всякого знатного? А: - Быть совсем как знатный! Разве это не мечта всякого простолюдина? Известно также, что слуга всегда хочет превзойти в блеске своего господина. Нет ничего удивительного, что стоило распространиться слуху: - Сам лев ест мясо волчонка как лакомство! И все нашли, что, действительно, нет ничего вкуснее, как мясо молодого волчонка. Даже овцы плакались, что им никогда не удастся съесть волчонка! Лев съедал волчонка только на ужин. Волки стали есть друг у друга волчат на завтрак, на обед и на ужин. - Султанская еда! И в стране настало благополучие. Акбар один питался овцами. Волки, как это всегда бывает со знатными, хотели превзойти друг друга в великолепии и рвали друг друга. Акбар съедал трех овец в день, но каждый вечер, чтобы показать пример, разрывал волчонка, хоть и прятал потихоньку его мясо в песок. В стране воцарилось богатство. Волки рвали друг друга, и число их не росло. Овец от этого становилось все больше и больше. Овцы плодились и жили прямо в благополучии. Акбар стравил между собой волков, ел хорошо и пищу имел обильную. Да будет благословен аллах, посылающий власть. Да будет трижды благословен он, посылающий власти мудрость! СУД НАД САНОВНИКОМ (Нравоучительная персидская сказка) В старые годы, давным-давно, в славном городе Тегеране случилось такое происшествие. Во дворец великого визиря, в час, назначенный для приема жалоб, явился крестьянин Абдурахман. Так как он пришел с подарком, то стража пропустила Абдурахмана, а начальник караула даже похвалил его: - За догадливость и за усердие. Вдвое. Абдурахман подошел к слуге, которому было поручено принимать жалобы и доказательства. Поклонился ему до земли, как аллаху, и сказал: - Великий шах, - да прольется благодатный дождь над его садом, и только дорожка, по которой он изволит гулять, пусть останется сухой! - великий шах наш поставил своего великого визиря, чтобы его рукой рассыпались милости, награды и подарки на головы достойных, отличившихся, преданных и мудрых сановников. Вот все, что я имею, - уздечка для осла. Я хотел бы подарить ее хану Магомету-Бэн-Ахмету, но так как награды должны сыпаться на головы сановников рукою великого визиря, то я принес ему эту уздечку. Пусть он своими руками передаст этот подарок хану Магомету-Бэн-Ахмету! Сказал и ушел. Великий визирь никогда не упускал случая отличить достойного сановника. Узнав о приношении Абдурахмана, великий визирь чрезвычайно заинтересовался: - Чем это хан Магомет-Бэн-Ахмет так сумел заслужить расположение и благодарность народа, что простой крестьянин приносит ему в подарок последнее, что имеет? С другой стороны, он обеспокоился: - Слова этого мужика кажутся мне загадочными: почему это он хочет украсить "голову хана Магомета-Вэн-Ахмета" ослиной уздечкой? Что это значит? И нет ли тут унижения для власти? Великий визирь приказал немедленно разыскать Абдурахмана. Абдурахмана схватили и привели. - Почему, - грозно спросил великий визирь, - ты принес в подарок хану Магомету-Бэн-Ахмету ослиную уздечку? Говори так, как будто бы ты говорил перед самим аллахом и в последний час твоей жизни! - С самым младшим из твоих слуг я говорю так, как будто я говорю с самим аллахом! - стоя на коленях, ответил Абдурахман. - Как же я осмелюсь иначе говорить перед тобой самим? А что касается до последнего часа, - с тех пор, как я умираю от голода, я каждый час своей жизни считаю последним. Я, действительно, принес ослиную уздечку в подарок хану Магомету-Вэн-Ахмету. На что мне уздечка, если хан Магомет-Бэн-Ахмет украл у меня осла? У него осел, у него пусть будет и уздечка! Великий визирь вскричал: - Может ли это быть, чтобы хан у мужика украл осла?! - Последнего! - кланяясь в ноги, с покорностью подтвердил Абдурахман. - И так я был нищ, а теперь хан Магомет и вконец меня обобрал. Единственный способ, чтобы я не умер от голодной смерти - это посадить меня на кол. - Может ли это быть? - хватаясь за чалму, воскликнул великий визирь. - Неужели это правда?! - Правда! - отвечал, кланяясь в ноги, Абдурахман. - И если бы мои ребра могли говорить, они подтвердили бы, что я говорю правду. И глаза тоже. Я сам, вот этими глазами, видел хана Магомета-Бэи-Ахмета на моем осле. Осел даже закричал от радости, увидав меня. Люди врут, ослы, ты сам знаешь, - никогда. И если бы ослы могли говорить, а люди замолчали, в мире слышалось бы столько же правды, сколько теперь лжи. И я, и осел сказали, что хан едет на краденом животном. Но хан Магомет дал ослу один удар палкой, а мне - столько, что каждое ребро мое может подтвердить правоту моих слов. - Иди, - сказал великий визирь, грозный, как туча, - и живи спокойно: дело будет разобрано, и виновный получит то, что заслужил. И приказал позвать к себе хана Магомета-Бэн-Ахмета. - Тебя следовало бы посадить на кол, - закричал великий визирь, едва хан Магомет переступил порог его покоя, - если бы ты не заслуживал, чтобы тебя повесили вот на этой уздечке! Как?! Хан украл у нищего мужика последнего осла?! Хан Магомет, видя, что великий визирь все знает, стал на колени и сказал: - Мой отец Саид-Али-Бэн-Омар был великий воин и своими победами прославил и расширил границы Персии. Я женат на дочери Ассумана-Бэн-Ралида, богатейшего среди торговцев Тегерана. Прошу тебя не за себя, а за этих знаменитых и славных людей. Подумай, какое горе и бесчестье причинишь ты им, подвергнув меня позору! - Славному Саиду-Али-Бэн-Омару лучше было бы быть убитым в первом же бою, когда он еще был холостым, чем иметь потом такого сына, как ты, - гневно ответил великий визирь, - а почтенному Ассуману-Бэн-Ралиду лучше бы вечно видеть дочь девушкой, чем тебя - своим зятем! Ты посадил их честь на краденого осла. Когда ты будешь болтаться на этой уздечке, с них будет снято грязное пятно: в их роду не будет вора! Великий визирь призвал к себе судью Азирбина-Бэн-Асмана и приказал: - Да воссияет хоть на этот раз справедливость! Преступление слишком кричит о себе, чтобы правосудие молчало. Исследуй вину этого человека и доложи ее совету сановников. Пусть совет сам увидит, в чем этот человек повинен, и отдаст его верховному суду! Ступайте все и ищите справедливости. В тот же вечер собрался совет сановников, и судья Азирбин-Бэн-Асман встал, поклонился всем и сказал: - Аллах - как воздух. Аллах невидим, но аллах везде. И без аллаха мы не могли бы дышать. И, говоря в вашем почтенном собрании, я говорю в присутствии аллаха. Не подозревайте же меня в кознях, злобе или низких замыслах. Свидетель аллах, с радостью я посадил бы на кол Абдурахмана за ложный донос, за клевету на хана: "Тебе приходили в голову гнусные мысли, когда ты лежал у себя на постели, - может быть, придут хорошие, когда ты будешь сидеть на колу! Но сказанное им - увы! - совершенная правда. Лучшие из свидетелей видели осла Абдурахмана в стаде хана Магомета: мои глаза. И если бы было наоборот, - если бы Абдурахман украл осла у хана Магомета, - я не задумался бы вынести приговор: "Абдурахман - вор". Отрубил бы ему правую руку, посадил бы его на кол, а на друзей его и родственников наложил бы штраф: "Вы сами должны быть плохими людьми, если среди вас водятся воры. Тухлая та вода, в которой лежит тухлая рыба". Но сказать это хану Магомету-Бэн-Ахмету! Сказать это вам, почтенные сановники, его друзьям, близким и знакомым! Не значило ли бы это оскорбить вас? А если даже судья, поставленный охранять уважение к власти, оскорбляет вас, что же будет делать простой народ? Весь совет, потупившись, задумчиво гладил бороды. - Великий визирь возмущен, - продолжал судья Азирбин-Бэн-Асман, - чем? Тем, что в Персии украли осла? Но воруют даже слонов! Тем, что вор пойман? Но этому надо только радоваться! Великий визирь возмущен до глубины своей праведной души тем, что вором оказался сановник. Сановник возмущен, - чего же ждать от простого народа? Если негодует свой, чего же ждать от чужих? Не скажут ли нам: "Вы - тухлая вода, если в вас лежала тухлая рыба? " Не уроним ли достоинства власти, назвав деяние хана Магомета-Бэн-Ахмета "кражей"? Да свершится правосудие! Я - судья, и первый говорю это. Но да не будет произнесено слово "кража", - я стою на страже достоинства власти и первый этого требую. Мы не можем сказать: "Хан Магомет-Бэн-Ахмет украл осла у нищего крестьянина Абдурахмана". Тяжелое молчанье воцарилось после этих слов судьи в со-тарт. Кто не хан? - После этого хоть не выезжай на улицу, если мы сами ханов так честим! Тамбэн-Бэн-Абдалла первый прервал молчание и, погладив свою седую бороду, сказал: - Судья Азирбин-Бэн-Асман совершенно прав. Следует сказать так: "Хан Магомет-Бэн-Ахмет виновен в том, что взял без спроса осла у крестьянина Абдурахмана". Так будет лучше! - Позволь, почтенный Тамбэн-Бэн-Абдалла! - с живостью воскликнул сановник Абдрохаман-Бэн-Бамба. - Отпуская яд, надо взвешивать каждую крупинку. Слово - яд. И мы должны взвешивать каждое слово. Почему же непременно: "у крестьянина Абдурахмана". Хан Магомет мог и не знать, что осел принадлежит именно Абдурахману. Он взял просто чужого осла. Так и скажем: "Виновен в том, что взял без спроса неизвестно кому принадлежащего, чужого осла!" Все согласились было, но хан Али-Бэн-Ивесси воскликнул: - Стойте, почтенное собрание! "Неизвестно кому принадлежащего". Это уж меняет дело! Неизвестно кому принадлежащая вещь. Это находка! И хан Магомет-Бэн-Ахмет виновен "в утайке находки, неизвестно кому принадлежащего, чужого осла"! - Верно! Верно! - послышалось было среди сановников, но их остановил Ахаба-Бэн-Мохаддин: - Сановники! Это уже несправедливо! Хан Магомет взял не чужого осла. Раз осел был находкой, половина принадлежала нашедшему. Значит, хан Магомет взял не чужого осла, а только не совсем своего. Это разница! Он принял не совсем своего осла за своего. Это большая ошибка! Хан Магомет-Бэн-Ахмет должен лучше знать своих ослов! И не ошибаться! Судья Азирбин-Бэн-Асман вскочил даже с места: - Вот, вот! Скажи, что ты ешь, почтенный Ахаба-Бэн-Мохаддин, что ты такой умный? Скажи, чтобы и я поел этого блюда! Кражи, следовательно, совсем не было! Хан Магомет виновен только в том, что он сам не знает своих ослов. И совет сановников единогласно постановил: - Разобрав все подробности дела, признать хана Магомета-Бэн-Ахмета виновным в том, что он не знает своих ослов. Ввиду же того, что это незнание повело к тяжелым последствиям для крестьянина Абдурахмана, предать хана Магомета верховному суду. Верховный суд собрался, грозный, как всегда. Перед судом стояла плаха. Около нее стоял палач с остро наточенной секирой. Его помощники держали наготове заостренные и обитые железом колья. Но хан Магомет-Бэн-Ахмет вошел в это грозное судилище с гордо поднятой головой, со смелым взглядом, как человек, у которого в карманах нет ничего чужого. Старейший из судей сказал: - Хан Магомет-Бэн-Ахмет, сын хана Саида-Али-Бэн-Омара,