Александр Степанович Грин. Четвертый за всех
---------------------------------------------------------------------
А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 2. - М.: Правда, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 25 марта 2003 года
---------------------------------------------------------------------
Кильдин, Крыга и Иванов сидели в кафе. Все они были давно знакомы,
давно надоели друг другу, но тем не менее каждый вечер проводили вместе
три-четыре часа, сходясь как бы случайно. На самом же деле каждый уже с
утра, если не искал, то думал об остальных, забегал в ресторанчики,
оглядывая ряды поднятых с бокалами рук, наконец попадал в кафе, здоровался,
улыбался, и через минуту уже думал про себя, что говорить им троим не о чем.
Так и было. Но в этот раз Крыга пришел навеселе. От него пахло вином и
бриллиантином: он получил деньги. Обыкновенно неразговорчивый, хроникер
разошелся. Он умел, когда хотел этого, оборвать анекдот на интереснейшем
месте, прищуриться на шелковую юбку ночной бабочки, обвести чмокающих губами
слушателей застывшим взглядом и расцвесть снова, увлекая за собой в мир
похотливого смешка и ужасающего простотой солдатского остроумия. Спор его
был меток и зол, рассказы о пережитом - картинны, остроты принадлежали к
числу тех, над которыми смеются, подумав.
Устав, он посмотрел в стороны. Из зеркала в зеркало метались фигуры
проходящих людей, имеющих обманчивый вид сытой и благообразной толпы, цветы
шляп женщин бросались в глаза более, чем неживые их лица; у телефона,
поглядывая на часы, толпились смуглые молодые люди, а три ряда мраморных
столиков держали в одной плоскости, как бы разрезая пополам, сидящую
обкуренную толпу. Из булочной шел запах горячего хлеба и отпотевшего сахара.
- Крыга, а у тебя деньги есть? - сказал Иванов.
- Есть.
- Поедем!
- Куда?
- Да хоть бы на поплавок.
Иванов расточительным жестом бросил из жилетного кармана на стол рубль.
- Это тебе в долю. И напьемся.
Крыга почесал нос.
- Я бы поехал, - сказал он, - да мне нужно... Ах, вот что: кто эта
дама? Смотри, пожалуйста: от голубой шляпы и розового лица кудри ее кажутся
синими.
- Ты зубы заговариваешь, - нетерпеливо вздохнул Кильдин, - а здесь
душно, выйдем на воздух. Человек, получите. Сколько? Чай - десять, верно,
папиросы и лимонад - двадцать пять... а разве я кофе пил? Да, да,
по-варшавски... да, да... это возьмите себе... Ну, вот и все.
- Человек, - с достоинством подхватил Иванов, - сколько с меня?
Сельтерская с сиропом - пятнадцать, папиросы - десять... кулебяка?
Кулебяка... Пятачок ваш.
Пока двое рассчитывались, Крыга смотрел в сторону. Злобная, тоскливая
скука охватила его. Это кафе он знал десять лет, сотни вечеров судорожной,
грошовой, ломаной жизни прошли здесь, между стаканом чая и папиросой,
профессиональной улыбкой девушек и сосаньем набалдашника палки, и вдруг, как
у школьника от затянувшегося урока, бросился в ноги зуд, нервное нетерпение
и тревога тела, утомленного бесцельным сидением.
- Ну, идем, что ли, - вскакивая, сказал Крыга, - здесь, как в горячем
тесте: липнешь и мокнешь.
Не зная еще по слабохарактерности, куда попадет: на иллюминованный
поплавок к белой под утро реке, или домой, в тишину уснувшего здания, Крыга
с Ивановым и Кильдиным вышел на улицу.
Шествие совершалось в молчании. Кильдин думал, что Крыга, уклоняющийся
от поплавка, просто не понимает прелестей жизни. Иванов размышлял о делании
шара клопштоссом через весь биллиард, о женщинах, знакомых и незнакомых,
проходящих мимо и существующих в его воображении. Крыга скучал.
- Мухи дохнут, - сказал он, - изобретем что-нибудь.
- Все изобретено, - мрачно возразил Иванов.
- На поплавок надо идти, - с худо скрываемым раздражением произнес
Кильдин.
Трамвай с шумом рассекал воздух. Еще видя невидное людям солнце,
блестела адмиралтейская игла, городовые чинно подымали белые палки, и
множество - среди всяких других - двигалось над тротуаром нежных лиц женщин
с равнодушно смотрящими глазами, чистых в своей неизвестности, ярких и
безответных.
Приятели шли, замедляя шаг; им некуда было торопиться, и они не знали,
куда идут. Крыга почти с ненавистью взглянул на шагающего рядом Иванова и
остановился.
- Куда идем? - сказал Крыга. - Мне что-то не по себе. Я, видимо,
протрезвел. С души воротит. Что мы будем делать на поплавке? Выпьем графин
водки? Общение душ устроим? Тайну неба похитим? Прекрасную незнакомку
встретим? Графин, два графина, три графина, - хочешь ты сказать, Иванов...
Допустим - три. Мы, черт его знает, - монстры какие-то. Нам всем вместе
неполных сто лет, здоровья для Петербурга довольно, дураками тоже не
назовешь, а ведь над нами любой богомолке заплакать не оскорбительно.
- Для разнообразия и я на эту тему поговорить люблю, - сказал, зевая,
Кильдин, - да ведь все это не настоящее...
- Ты идиот, - перебил Иванов, - тут как-то в рассеянной толкучке этой
ловишь по частям вечное. Раздражает - да, не удовлетворяет - да, а все-таки
здесь ближе к себе, понимаешь, чувствуешь свою сущность.
- А вот что, - сказал Крыга, - выйдем из шаблона хоть раз, побродим в
одиночку... Нате вам по пяти рублей, обойдите вы от зари полгорода: может,
хоть вас автомобиль переедет, - все-таки интереснее.
- А что же! - лукаво, но горячо, в тон Крыге, произнес Иванов. -
Сделаться на час искателем приключений! Давай деньги, дорожные расходы
необходимы.
Кильдин, приободрившись, протянул руку.
- И мне, - сказал он. - Но ведь ты придумал интересную штуку, Крыга...
Только знаешь что? Дай мне еще рубль, я тебе завтра отдам.
- Нет! - уже увлеченный случайной своей выдумкой, вскричал Крыга. -
Ведь может же быть что-нибудь.
На миг каждый поверил этому, - тон голоса Крыги прозвучал детской верой
в дракона. И каждому из них дракон был необходим, как воздух и хлеб; дракона
же не было, лишь в зоологическом саду крылатое из картона туловище дышало
горящей паклей, а Брунегильда Ляпкова держалась за хребет чудовища
безопасней, чем за ременную петлю трамвая.
Миг, как всякий миг, кончился скоро, оборвался на голубой вспышке
проволоки; ни говорить, ни думать об этом более не хотелось; однако, еще
будучи в плену выдумки, Крыга сказал:
- И я бродячую бессонницу делить буду. До завтра в кафе! Если б хоть
одному из нас повезло!
Поговорив немного, все трое разошлись в разные стороны. Иванов, сжимая
в кармане и в кулаке золотой, подошел к углу, с перехваченным радостью
горлом купил двадцать пять штук папирос, взял под руку жизнерадостную
брюнетку, позвал извозчика, сел и поехал.
Кильдин, бессознательно улыбаясь, вышел к Пассажу, понял, что жить
радостно и легко, взял под руку задорно болтливую блондинку, позвал
извозчика, сел и поехал.
Крыга сказал себе своими словами: "Ерунда пришла в голову: нет
приключений, городок глух, нем и жесток" - остановил печальную рыженькую,
раздумал, сказал: "Прощайте", позвал извозчика, сел и поехал спать.
Взвесив шансы на интерес, последуем мы за ним.
По дороге домой Крыга думал о прелести черных ночей юга, блаженстве
темноты, когда, забывая свет, мирно отдыхает натруженное за день тело, а
глаза спокойно, не вглядываясь, остаются открытыми.
Белый, без улыбки и блеска свет томил город глухим раздражением ночи,
лишенной своего естественного лица - мрака. Извозчик сидел понурясь. Он
спал, а просыпаясь, - зло дергал вожжами и бормотал что-то непонятное.
Наконец, он остановился, а Крыга, слезая у железных ворот дома, где
жил, испытал ту небольшую радость суетливого горожанина, когда после
коварных, но деловых, пустых, но нужных свиданий, посещений и встреч
возвращается он домой, к постели и книге.
Щелкнув французским ключом, Крыга вошел в переднюю, а потом в комнату.
Представляя, как Иванов и Кильдин обходят глухие набережные, мосты,
заплатанные вывесками переулки, где кошки с деловым видом обнюхивают тумбу,
а женщины в нижних юбках, сжимая под накинутой шалью пустые бутылки,
перебегают дорогу, Крыга невесело усмехнулся. Приятели думают о нем то же
самое, а он - изменник, но результат - ясно - один. Те двое тоже придут
домой, - дальше идти некуда.
В комнате было светло, как на рассвете. Крыга подошел к настежь
открытому окну, куря папироску. Тихий лежал внизу двор, а впереди, чередуясь
с зеленью берез и лип, тянулись хребты крыш. Золоченые купола церквей
казались в отдалении туманным рисунком. Где-то стучала машина электрической
станции.
"Хорош Петербург, - подумал Крыга, - люблю я этот чудесный город, сам
не знаю за что. Может быть, потому - что он, как истинное сокровище, не
знает и не ценит себя сам; это русский Париж, русская в нем душа, и весь он
похож на то, как будто остановился живой человек с высоко поднятой головой,
забродило в ней столько, что и сил нет сделать все сразу, дышит тяжело
грудь; грустно и хорошо".
В этот момент с Невы, ухая в отдаленных улицах резкими вздохами,
вылетел к окну крыши гибкий, поражающий даже привычное ухо странностью
звука, пронзительный вопль сирены. Прошла минута, в течение которой Крыга
старался согласовать бессознательно тихое свое настроение с тревожным криком
реки, и вдруг за стеной слева, - так неожиданно, что журналист, не успев
опомниться, вздрогнул и затрясся всем телом, - раздался долгий оглушительный
вопль, точное подражание стальной глотке.
Вопль стих, возвратилась разбитая на мгновение вдребезги испуганная
тишина, а Крыга еще стоял, как человек, смытый за борт, захлебывался испугом
и вздрагивал. Сильное биение сердца удерживало его на месте; взяв себя в
руки, Крыга выбежал на цыпочках в коридор и, потянув соседнюю дверь,
взглянул в щель. За спиной стула на столе лежал голый локоть. Тотчас же рука
пошевелилась, стул отодвинулся; молодой, в одном нижнем белье, человек
подкрался босиком к двери, остановился в двух шагах от нее и принялся,
наклонив слегка голову, нервно теребить маленькие усы.
Крыга и он стояли друг против друга, лишь случайно не встречаясь
глазами. Лицо неизвестного - так как, по-видимому, это был новый жилец,
которого Крыга еще не видел, - лицо это выражало крайний предел загнанности
и угнетения. Сильно блестели глаза; рот с опущенными углами сжимался и
разжимался, словно в него попал волос, и человек движениями губ стремился
удалить раздражающее постороннее тело.
- Да он повесится, - сказал Крыга, - надо войти туда. - И вызывающе
постучал.
Неизвестный, выпрямившись, отбежал к столу, сел и, сунув руки между
колен, уставился на дверь таким полным страха и тоски взглядом, как если бы
сейчас должен был вкатиться локомотив. Не дожидаясь ответа, Крыга отворил
дверь и вошел.
К его удивлению, сосед поднялся с изменившимся выражением лица, немного
сконфуженного, но улыбающегося той улыбкой, когда человек знает, что ему
скажут, Крыга, притворив дверь, сказал:
- Вы, пожалуйста, извините, но я подумал, что с вами случилось бог
знает что... Я прямо не в состоянии был сидеть в комнате. Что такое? Меня
зовут Крыга.
- Пафнутьев, - сказал молодой человек, - у меня бессонница, я в
дезабилье, прошу извинить.
- Мне показалось... - взволнованно начал Крыга, пристально, с немного
жутким чувством смотря на Пафнутьева, - что это самое... вы... расстроены,
вероятно?
Пафнутьев покорно и виновато улыбнулся, отводя взгляд. Сидел он,
согнувшись, в такой позе, как если бы был разбит параличом, но не желал
показывать этого.
- Вот не знаю. Не передашь. В этой сирене какое-то заразительное
отчаяние.
Наступило молчание. Маленький растрепанный человек сидел перед Крыгой и
улыбался.
- Вы откуда?
- Из Рязани, - сказал Пафнутьев, - я здесь три месяца.
- Учитесь?
- Да. Студент.
- А знакомые у вас есть?
- Нет.
- Как нет? - удивился Крыга. - Чтоб в Петербурге не завелись знакомые?
- Да нет же! - упрямо и сердито повторил Пафнутьев. - Нет никого. Я
людей боюсь, - с неловкой искренностью прибавил он, - так вот сжимаешься,
сжимаешься, да нет-нет, кто-нибудь и уязвит, и тогда одно отвращение.
- А родственники есть?
- Нет.
- Совсем нет?
- Совсем нет, - весело улыбаясь, подтвердил Пафнутьев.
- Вам надо лечиться, - серьезно сказал Крыга, - что же это, ведь
пропадете так?
- Пропаду, - вдруг зло и глухо бросил Пафнутьев; вскочив, он быстро
забегал по комнате, шлепая босыми ногами. - Да, нервы расстроены, денег нет!
И черт их дери, пропаду, так пропаду... А зачем жить? Скучно, холодно...
Холодно, - остановившись и подергивая, как от озноба, плечами, повторил он.
- Да вы идите, вам спать нужно, я уж не закричу.
- Ах, милый, - сказал Крыга, - слушайте, я вам валерьянки дам. Хотите?
Уснуть-то ведь нужно.
- Не надо мне валерьянки, - сказал Пафнутьев, забегал, суетясь руками
по незастегнутому вороту рубашки, остановился и, посмотрев рассеянно на
Крыгу, прибавил: - Валерьянки?.. А дайте, отлично.
Крыга, торопясь, вышел, плотно закрыв дверь. В полутьме коридора
разбуженные криком и разговором жильцы высунулись из дверей, притаив
дыхание; видны были только заспанные, обеспокоенные лица и руки,
придерживающие дверь.
- Что там? - шепотом спросила курсистка с усиками.
- Да маленькое приключение, - сказал Крыга, - так, городская мелочь,
шелуха жизни; человек пропадает - только и всего.
Курсистка сделала озабоченное, недоумевающее лицо.
- Что с ним, припадок?
- Нет, насморк. Я ему валерьянки дам.
Когда Крыга вошел снова, Пафнутьев, кутаясь в одеяло, сказал:
- Черт его знает, еще погонят отсюда.
- Зачем? - сказал Крыга. - Скажите, что во сне кошмар был. Полсотни
накапайте. Уснете.
- Усну. Спасибо.
Крыга сунул ему графин и ушел спать. За стеной было тихо. - "Нет,
теперь не уснешь, - собираясь раздеваться, сказал Крыга, - гвоздем засел в
голове крик, весь дом насторожился после него. Так вот что..."
Он взял шляпу, вышел на улицу и, чувствуя с некоторым удовольствием,
что есть законный предлог по случаю бессонницы выпить, исчез в ресторане.
Франтоватый, выспавшийся Кильдин, увидев Крыгу, лениво взмахнул
бровями, как бы говоря: "да, вчера пошалили, а впрочем, ничего особенного" -
сосредоточенно поздоровался, корректно сел, сдвинув колени, высморкался и
развалился на стуле, погрузив большие пальцы рук в верхние карманы жилета.
- Мало сегодня в кафе народа, - сказал Кильдин. - А где Иванов?
- Нет Иванова, - усмехнулся Крыга, - он придет, а ты расскажи.
- Что?
- А что вчера говорили.
Кильдин гордо вздохнул.
- О, есть приключения и приключения, - веско сказал он, - но ты,
жестокий материалист, хочешь фактов.
- Факты, конечно, были, - серьезно, с завистливым, вытянутым лицом
произнес Крыга, - я знаю все: ты встретил солнечную женщину, прелесть
девической мировой души, и сказкой прошла ночь.
- Почти, - нагло сказал Кильдин, - но это все вне фактов, это
особенное: улыбка, жест и полное соединение взглядами.
- Здравствуйте, - сказал, роняя стул, Иванов. - Я так торопился; если
бы вы знали...
- Знаю, - подхватил Крыга, - улыбка, жест и полное соединение
взглядами.
- Это о чем? - холодно спросил Иванов.
- Она была спелого золотистого цвета, - невозмутимо продолжал Крыга, -
ее несло по течению вниз с нимбом над головой, ты спас ее, а потом снял
носки и повесил их на Тучковом мосту; солнышко высушит.
- Я буду пить черный кофе, - сказал Иванов и нахмурился. - Но ты,
Крыга... ты, кроме шуток, что вчера делал?
- Да все то же. - Крыга зевнул, говоря. - Удел тут один, братцы, -
улыбка, жест и полное соединение взглядами.
Четвертый за всех. Впервые - журнал "Солнце России", 1912, Э 131 (32).
Клопштосс - название удара в игре на биллиарде.
Дракон, Брунгильда - персонажи древнегерманского эпоса "Песнь о
Нибелунгах".
В дезабилье (франц. deshabille) - не вполне одет.
Ю.Киркин
Last-modified: Sat, 29 Mar 2003 09:14:29 GMT