Оцените этот текст:




     ---------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 3. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 19 апреля 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------




     Завидуя  всем  и  каждому,   Глазунов  тоскливо  шатался  по  бульвару,
присаживался,  нехотя выкуривал папиросу и  делал надменное лицо каждый раз,
когда гуляющие окидывали глазами его сильно изношенную тужурку.
     Воскресная музыка  играла румынский марш.  Хороводы губернских барышень
плыли  мимо  ярко  освещенных  киосков,   где,   кроме  лимонада  и   теплой
сельтерской,  можно было купить пряников,  засиженных мухами,  и  деревянную
улыбку торговки.  Отцы,  обремененные многочисленными семействами, выставили
напоказ  запятнанные  чесунчевые  жилеты;   гордо   постукивая  тросточками,
изгибались  телеграфисты,  пара-другая  взъерошенных студентов  волочила  за
собой низеньких черноволосых девиц.
     Вечер еще  не  охватил землю,  но  его мягкое,  дремотное прикосновение
трогало  лицо  Глазунова умирающей теплотой дня  и  сыростью глубоких аллей.
Небо тускнело. Безличная грусть музыки покрывала шарканье ног, смех и говор.
Иногда стройные, полногрудые девушки с косами до пояса и деревенским загаром
щек  бередили унылую  душу  Глазунова веянием  беззаветной жизни;  он  долго
смотрел им  вслед,  чему-то  и  кому-то  завидуя;  доставал новую папиросу и
ожесточенно тянул  скверный  дым,  тупо  улавливая  сознанием отрывки  фраз,
шелест юбок и свои собственные, похожие на зубную боль, мысли о будущем.
     Так просидел он  до наступления темноты,  с  чувством все возрастающего
голода,  жалости к своему большому исхудавшему телу и зависти.  Жизнь как бы
олицетворилась для него в  этом гулянье.  Глупо-торжественное,  румяное лицо
воскресенья торчало перед ним, довольное незатейливым весельем и сытым днем,
а он,  человек без определенных занятий,  старательно прикидывался гуляющим,
как и все, довольным и сытым. Никто не обращал на него внимания, но так было
всю  жизнь,  и  теперь,  когда  хотелось понуриться,  вздыхая на  весь  сад,
привычное лицемерие заставляло его  держаться прямо,  снисходительно опустив
углы  губ.  Публика  прибывала,  сплошная  масса  ее  тяжело  двигалась мимо
скамеек, задевая колени Глазунова ногами и зонтиками.
     Он  встал,  бережно ощупал последний пятиалтынный и  в  то же мгновение
увидел стойку буфета,  блюда с  закусками,  влажные рюмки и  вереницу жующих
ртов.  Глазунов сморщился:  тратить пятиалтынный ему не хотелось, но, полный
озлобленного протеста против всех и  себя самого,  дрожащего над бесполезной
изменить будущее монетой,  бессознательно ускорил шаги,  соображая, что "все
равно".
     "Я съем пирожок, - думал он, - пирожок стоит пять копеек, еще останется
десять.  И...  и...  съем еще пирожок...  а  может быть,  выпить одну рюмку?
Какая,  в  сущности,  польза от того,  что завтра я  буду в состоянии купить
булку, когда нет ни чая, ни сахара? Все равно уж".




     Оставшись без копейки,  Глазунов почувствовал облегчение.  Пятиалтынный
целые сутки жег его карман,  это была какая-то стыдливая надежда,  тягостная
мечта о деньгах,  грустный упрек желудка,  твердившего Глазунову: "Я пуст, а
ведь  есть  еще  пятнадцать копеек!"  Теперь  маленький жалкий  Рубикон  был
позади, в выручке ресторана. Нежная теплота водки оживляла мускулы, вялые от
усталости и тоски.  Вкус пирожков щекотал челюсти.  Глазунов пил мало, рюмка
воодушевляла его.  Он шел свободнее, смотрел добрее. Ночлега у него не было.
Прошлая ночь,  проведенная у  знакомых,  -  с кислыми извинениями за грязную
простыню, с натянутою вежливостью хозяйки и угрюмым лицом хозяина - вызывала
в  нем  темную  боль  обиды.   Он  бесился,   вспоминая  себя  -  болезненно
напрягавшего слух,  чтобы уловить хоть  слово из  сердитого гула  голосов за
перегородкой,   отделявшей  хозяйскую  спальню;  ему  казалось,  что  бранят
непременно  его,   назойливого  неудачника,  стесняющего  других.  Это  было
единственное пристанище, куда его пустили бы и сегодня, но идти было тяжело.
Оставались углы бульвара, собачий холод рассвета, сырость мха.
     Но прежде, чем решиться променять унижение на покров неба, он подумал о
репетиции и медленно повернул с аллеи в хвойную тьму.  Шум стих, в отдалении
кружился чуть  слышный темп  вальса;  ритмичное "там-там" турецкого барабана
неотступно преследовало Глазунова.  Он  брел,  погружая стоптанные ботинки в
скользкую от росы траву, ветви низкорослой рябины стегали его, тонко скулили
невидимые комары, обжигая мгновенным зудом руки и шею, жуткая чернота манила
идти дальше,  в  самую глубь,  и этот,  днем так хорошо знакомый пригородный
парк теперь казался бесконечным и неизвестным.
     "Вот  тут  лечь,  -  подумал Глазунов,  удалившись от  аллеи  шагов  на
тридцать,  -  тут разве под утро будет холодно,  а то ничего". Ему сделалось
беспокойно весело:  одиночество лесного  ночлега  отталкивало его  комнатную
душу,  но таило в себе,  несмотря на все,  особую,  острую привлекательность
новизны.   К  тому  же  другого  выхода  не  было.   Он  бросился  в  траву,
перевернулся,  вытянулся во весь рост.  Было просторно,  сыро и мягко. Нечто
похожее на шушуканье раздалось сзади, но Глазунов не обратил на это никакого
внимания.  Он встал,  встряхнулся и  легонько свистнул,  как бы говоря этим:
"Вот я какой,  ну-те!" Кто-то прыснул от сдержанного смеха и так близко, что
Глазунов вздрогнул. В то же мгновение сотни, тысячи рук схватили его со всех
сторон, теребя платье, бока, плечи; цепкие пальцы впились в локти, и странно
испуганный Глазунов не  успел открыть рот,  как  тьма  наполнилась голосами,
кричавшими на все лады:
     - Петенька! Петя, сюда! К нам, к нам! Петунчик, не робей! Петушок!
     - Постойте,  -  пресекшимся  голосом  вскрикнул  раздираемый  на  части
Глазунов, - я ведь!..
     Взрыв женского хохота был ему ответом.  Его щипали,  толкали, тянули во
все  стороны;  невидимые теплые пальцы щекотали ладонь.  Слева уверяли,  что
прятаться грешно и преступно;  справа твердили, что Петеньку надо выдрать за
уши,  а сзади - просили достать спички, чтобы посмотреть на его, Петенькину,
физиономию. Остальные кричали наперебой:
     - Петька дрянь!  Петрушка-ватрушка!  Петя блондин! Тащите Петю в аллею!
Петя?
     - Постойте же,  -  заголосил Глазунов,  покрывая своим  криком  девичий
гвалт,  - вы ошиблись, честное слово. Я - Глазунов! Простите, пожалуйста, но
я не Петя, честное слово!
     Дерганье  прекратилось.  Наступила  такая  глубокая  тишина,  что  одно
мгновение Глазунову все это показалось небывшим.  Сердце отчаянно билось, он
глупо улыбался,  силясь рассмотреть тьму.  Сконфуженный шепот и  глухой смех
раздались где-то сбоку.
     - Он Глазунов!  -  прыснул дискант.  -  Люба!  Он не Петя! - насмешливо
подхватила другая. - Он, может быть, Ваня! Это Глазунов! - хихикнула третья.
- Извините,  господин Глазунов! - Пожалуйста, извините! - Будьте добры! - До
свидания,  господин Глазунов! - А ведь сзади точь-в-точь Петя! - А спереди -
ни дать ни взять - Глазунов!
     Звонкий  хохот  сопровождал последнее замечание.  В  темноте затрещало,
последние шаги девушек стихли, Глазунов стоял, как окаменелый, взволнованный
смешной передрягой и  безжалостными щипками.  Потом  машинально,  как  будто
возле него еще оставался кто-то, зажег спичку и осмотрелся.
     Мрак отступил за ближайшие стволы,  нижняя часть ветвей и  смятая трава
зеленели в тусклой дрожи случайного освещения -  неподвижно, сонно, как лицо
спящего.  Белое  пятно привлекло внимание Глазунова.  Он  нагнулся и  поднял
маленький измятый платок. Спичка погасла.




     - А ведь я маху дал,  -  сказал Глазунов,  прислушиваясь.  - Вообще вел
себя нелепо.  Надо было полегче.  Познакомиться, что ли... Петя - Петей, а я
мог бы пошататься с этим выводком...
     Он чувствовал себя усталым и  грустным.  Уверенность,  что барышни были
хорошенькие и  молодые,  наполнила его глухой неприязнью к "Пете".  Глазунов
довольно  отчетливо  представил  его  себе:  плотный,  ясноглазый  парень  в
чистеньком пиджачке и  фуражке с  кокардой.  У него прямые,  светлые волосы,
румяный   загар,   слегка   вздернутый  веснушчатый  нос   и   непоколебимая
самоуверенность. Начальник любит его за аккуратность и деловитость, товарищи
за покладистость и веселый характер. Барышни от него в восторге.
     - А и черт с ним!  - пробормотал Глазунов, - я неудачник, голодный рот,
может быть,  сдохну под забором или сопьюсь, но все же я - не идиот Петя, не
это машинное мясо, не этот будущий брюхан - Петя!
     В глубокой задумчивости, сжимая чужой платок, Глазунов стоял в темноте,
и  ему  до  слез  было жаль себя,  унылого человека,  без  куска хлеба,  без
завтрашнего дня  и  приюта.  Образ Пети  преследовал его.  Петя -  начальник
станции,  Петя  -  инженер,  Петя  -  капитан,  Петя -  купец.  Неисчислимое
количество Петей  сидело  на  всех  крошечных престолах земли,  а  Глазуновы
скрывались в темноте и злобствовали.  И хотя Глазуновы были умнее,  тоньше и
возвышеннее,  чем Пети, последние успевали везде. У них были деньги, почет и
женщины.  Жизнь бросалась на Глазуновых,  тормошила их,  кричала им в уши, а
они стояли беспомощные,  растерянные, без капли уверенности и силы. Неуклюже
отмахиваясь, они твердили: "Я не Петя, честное слово! Я Глазунов!" И тусклая
вереница дней взвилась перед Глазуновым, бесчисленное количество раз отражая
его нужду,  болезненность и тоску.  Он слабо усмехнулся,  вспомнив репетицию
лесного  ночлега:   здесь,  как  и  всегда,  он  шел  по  линии  наименьшего
сопротивления.  Кислое отвращение поднялось в нем:  с ненавистью к музыке, к
"Пете",  к  носовому платку,  с  болезненно-сладкой жаждой чужого,  хотя  бы
позднего сожаления,  Глазунов, еще не веря себе, нащупал ближайший сук, снял
пояс  и  привязал  его,   путаясь  в  темноте  пальцами,  вплотную  к  коре.
Посторонний человек, секретарь казенной палаты, пробираясь ближайшим путем в
другую сторону,  слышал на  этом месте только шум собственных шагов.  Тишина
была полная.




     Ночлег. Впервые - журнал "Всемирная панорама", 1909, Э 21.

                                                                    Ю.Киркин

Last-modified: Sat, 19 Apr 2003 18:49:53 GMT
Оцените этот текст: