алее как в десяти милях от этого городка родился Тарт. Он помнит еще возы с зеленью, пыльную дорогу, по которой бегал мальчишкой, и держит пари, что пишет не кто иной, как толстяк Риль! Да, вот его имя, написанное маленькими печатными буквами. Тарт вынул нож и разрезал толстую бумагу пакета. Риль писал много, четыре больших листа сплошь пестрели каракулями, сообщая подробности плавания, события, свидетелем которых был Риль, и длинные, неуклюжие нежности, адресованные жене. Тарт торопливо разбирал строки. Пальцы его дрожали все сильнее, лицо потускнело; взволнованный, с блестящим остановившимся взглядом, он бросил бумагу и инстинктивно схватил ружье. Кругом было по-прежнему пусто, легкий прибой шевелил маленькие, круглые голыши и тихо шумел засохшими водорослями. В голове, как отпечатанные, стояли строки письма, скомканного и брошенного рукой Тарта: "...если бы он провалился, туда ему и дорога. А наши думают, что он жив. Мы вернемся через четыре дня, за это время должны его поймать непременно, потому что он будет ходить свободно. Шестерым с одним справиться - что плюнуть. Толкуют, прости меня, господи, что Тарт сошелся с дьяволом. Это для меня неизвестно". - Надо уйти! - сказал Тарт, с трудом возвращая самообладание. Небывалым, невозможным казалось ему, только что прочитанное. Все вдруг изменило окраску, притаилось и замерло, как молчаливая, испуганная толпа. Солнце потеряло свой зной, ноги отяжелели, и Тарт двигался медленно, напряженно, словно окаменев в припадке безвыходного, глухого гнева. Мысль утратила гибкость, сосредоточиваясь на пристальном, болезненном ощущении невидимых, враждебных людей. И немое отвращение к тайной опасности подымалось со дна души, вместе с нестерпимым желанием открытого, решительного исхода. - Шесть? - сказал Тарт, останавливаясь. - Так вас шесть, да? Кровь бросилась ему в голову и ослепила. Почти не сознавая, что он делает, он вызывающе поднял штуцер и нажал спуск. Выстрел пронесся в тишине дробным эхом, и тотчас Тарт зарядил разряженный, еще дымящийся ствол, быстро, не делая ни одного лишнего движения. По-прежнему царствовала тишина, жуткая, полуденная тишина безлюдного острова. Матрос прислушался, молчание раздражало его. Он потряс кулаком и разразился градом язвительных оскорблений. Обессиленный припадком тяжелой злобы, он шел вперед, ломая кусты, сбивая ударом приклада плотные, сочные листья. Сознавая, что все пути отрезаны, что выстрел кем-нибудь да услышан, Тарт чувствовал злобное, веселое равнодушие и огромную силу дерзости. Уверенность возвращалась к нему по мере того, как шли минуты, и зеленый хоровод леса тянулся выше, одевая пахучим сумраком лицо Тарта. Он шел, а сзади, догоняя его, бежали шестеро, изредка останавливаясь, чтобы прислушаться к неясному шороху движений затравленного человека. - Тарт! - задыхаясь от бега, крикнул на ходу высокий черноволосый матрос. - Тарт, подожди малость, эй! И за ним повторяли все жадными, требовательными голосами: - Тарт! - Эй, Тарт! - Тарт! Тарт! Тарт обернулся почти с облегчением, с радостью воина, отражающего первый удар. И тотчас остановились все. - Мы ищем тебя, - сказал черноволосый, - да это ведь ты и есть, а? Не так ли? Здравствуй, приятель. Может быть, отпуск твой кончился, и ты пойдешь с нами? - Завтра, - сказал Тарт, вертя прикладом. - Вы не нужны мне. И я - зачем я вам? Оставьте меня, гончие. Какая вам польза от того, что я буду на клипере? Решительно никакой. Я хочу жить здесь, и баста! Этим сказано все. Мне нечего больше говорить с вами. - Тарт! - испуганно крикнул худенький, голубоглазый крестьянин. - Ты погиб. Тебе, я вижу, все равно, ты отчаянный человек. А мы служим родине! Нам приказано разыскать тебя! - Какое дело мне до твоей родины, - презрительно сказал Тарт. - Ты, молокосос, растяпа, может быть, скажешь, что это и моя родина? Я три года болтался на вашей плавучей скорлупе. Я жить хочу, а не служить родине! Как? Я должен убивать лучшие годы потому, что есть несколько миллионов, подобных тебе? Каждый за себя, братец! - Тарт, - сказал третий матрос, с круглым, тупым лицом, - дело ясное, не сопротивляйся. Мы можем ведь и убить тебя, если... Он не договорил. Одновременно с клубком дыма тело его свалилось в кусты и закачалось на упругих ветвях, разбросав ноги. Тарт снова прицелился, невольное движение растерянности со стороны матросов обеспечило ему новый удачный выстрел... Черноволосый матрос опустился на четвереньки и судорожно открыл рот, глотая воздух. И все потемнело в глазах Тарта. Спокойно встретил он ответные выстрелы, пистолет дрогнул в его руке, пробитый насквозь, и выпал. Другою рукой Тарт поднял его и выстрелил в чье-то белое, перекошенное страхом лицо. Падая, он мучительно долго не мог сообразить, почему сверкают еще красные огоньки выстрелов и новая тупая боль удар за ударом бьет тело, лежащее навзничь. И все перешло в сон. Сверкнули тонкие водопады; розовый гранит, блестя влагой, отразил их падение; бархатная прелесть луга протянулась к черным корням раскаленных, как маленькие горны, деревьев - и стремительная тишина закрыла глаза того, кто был - Тарт. ПРИМЕЧАНИЯ Остров Рено. Впервые - в "Новом журнале для всех", 1909, Э 6. Штирборт - правый по ходу судна борт. Клипер - быстроходное парусное судно. Южный крест - созвездие в Южном полушарии. Кабельтов - 1/10 часть морской мили - 185,2 метра. Штаг - снасть стоячего такелажа, удерживающая мачты. Ванты - оттяжки для бокового крепления мачт. Клюз - отверстие в борту и палубе для якорной цепи. Гафель - продольная рея для крепления верхней кромки парусов и поднятия флага. Фараон - здесь: название азартной карточной игры. Лисель - парус, поднимаемый сбоку от основного прямого, при слабом ветре. Шкот - трос для натягивания парусов, небольшой конец пеньковой снасти. Штуцер - старинное нарезное ружье. Макао - здесь: название азартной игры в карты или кости. Брашпиль - лебедка с горизонтальным валом для подъема якоря, подтягивания при швартовке. Фал - трос для подъема рей, парусов, флагов и т.п. Бушприт - горизонтальный или наклонный брус, как продолжение носовой оконечности судна, служащий для вынесения вперед носовых парусов. Ю.Киркин