истры согласились, что единственным выходом из положения является освобождение. К Керенскому пошла телеграмма и от Керенского вернулся телеграфный ответ: революция дарует преступнику просимую милость. Прямо из тюрьмы освобожденный Котовский приехал к Федорову. Взволнованно сжав его руку, глядя в глаза, Котовский сказал: - Клянусь, вы никогда не раскаетесь в том, что сделали для меня. Вы почти не зная меня, поверили мне. Если вам понадобится когда-нибудь моя жизнь - скажите мне. На слово Котовского вы можете положиться. На этом кончился разбойный период жизни Котовского. И началась военно-революционная карьера. 3. КАНДАЛЫ С АУКЦИОНА. Поза. Подчас замечательная. Подчас безвкусная. Но всегда с максимальной экспрессией. Это в грабеже, в побегах из тюрем, на войне, во всей жизни влекло Котовского. Когда в Одессе бушевала революция, Котовский из тюрьмы на эту сцену вышел не просто. Он вышел "в кандалах" и в первый же вечер поехал в оперный театр, где шло представление "Кармен". На сцене пели дует дон-Хозе и Кармен, но вдруг по публике, захваченной представлением, пробежал легкий шорох, шепот, наконец гул голосов. Артисты сразу заметили этот свой разрыв и разъем меж ними и публикой. А по залу уже явственно шел шум и гул: - "Котовский ...Котовский... Котовский." Широко распахнув двери, меж ошарашенными капельдинерами в зрительный зал вошел он сам, герой 1001 ночи, несколько раз раненый, несколько людей убивший, Григорий Котовский в руках со своими гремящими кандалами. В зале произошло замешательство. Не только в зале, но и на сцене. Артисты почувствовали себя побежденными гораздо более сильным эффектом. С кандалами в руках Котовский сел в первом ряду. Одна, когда-то им ограбленная дама упала в обморок. Весьма галантно Котовский привел ее в чувство. Он прекрасно понимал, что это, вероятно, было "сильное переживание". А в антракте, с кандалами в руках, отправился в фойе. Здесь, окруженный разнообразной толпой, Котовский взлез на что-то долженствовавшее быть трибуной. Он произнес тут речь о свободе, о России, о себе Григории Котовском. Слушатели были потрясены. И когда в заключенье Котовский закричал мощным басом, покрывая шумы зала, что продает сейчас же свои кандалы в пользу родившейся русской свободы, крик его был покрыт громом аплодисментов и кандалы - единственная движимость Котовского - в десять минут были куплены за 10.000 рублей каким-то, влюбившимся в революцию, буржуем. Позднее Котовский сам записал так: "Медовый месяц февральской революции. И буржуазия покупает мои кандалы." Это было "шикарно". Именно так любил Григорий Котовский. Теперь вся Одесса знала и следующую сногсшибающую новость: - Котовский едет на фронт в кавалерию. В Одессе в одном из квартировавших кавалерийских полков Котовский прошел короткую военную подготовку. И раньше был хорошим наездником, а теперь на карьере смаху рубил глиняные чучела так, что только дивились вахмистры-кавалеристы. Стрелком же без промаха Котовского заставили стать еще прежние разбойные ночи. Шик, удаль, лихую внешность любил Котовский. Надел алые гусарские чикчиры с позументом, венгерку, мягкие, как чулки, сапоги с бляхами на коленах и шпоры с благородным звоном. По Одессе, где в былом ловила Котовского полиция, обещая награду за его голову, - теперь он ходил гусаром. Но Котовский торопился на фронт. Перед отъездом, уже во всем фронтовом, заехал к Федорову. Подружившийся с писателем странный разбойник долго отказывался от подарка - английского непромокаемого плаща. Наконец, смеясь, сказал: - Не пропускает дождя? Ну, хорошо, надеюсь, что не пропустит и пули. Такими "полуисторическими" фразами любил говорить Котовский. Он уехал на фронт, еще раз напомнив Федорову, что когда ему понадобится жизнь Котовского, пусть скажет. На румынском фронте шло тогда наступление Керенского. Котовский сразу привлек внимание начальства, за боевые отличия в первые же дни получив Георгия. А за проявленную храбрость в дальнейших боях был произведен в прапорщики и принял в командование отдельную казачью сотню, с которой совершал смелые разведки в неприятельском тылу. Трудно сказать, как сложилась бы судьба Котовского, если б Россия не вспыхнула большевизмом. Но этот начальный большевизм увлек Котовского. В полном развале фронта, когда кругом шли грабежи прифронтовой полосы, горели именья и местечки под напором разнузданных вооруженных банд, Котовский избирается в президиум армейского комитета румынского фронта. Здесь впервые он столкнулся с большевиками. - Я - анархист, - говорил Котовский, но между мной и вами пока что не вижу разницы! Развал армии шел стремительно, фронта уже не было. Самотеком бежали отовсюду солдаты. В эти дни у старых профессионалов войны - генералов, полковников, обер-офицеров - захлеснутых волнами революции, опустились руки и выпали возжи. Стихия ножа и красного петуха была чересчур страшна. Но прекрасный наездник "анархист-кавалерист" Котовский в алых чикчирах, с кавказской шашкой чувствовал себя в этой стихии, как в отдохновенной ванне. Он умел атаманствовать. И в развале фронта начал самовольно формировать кавалерийские отряды. Жители Кишинева, натерпевшиеся от бегущих с фронта грабительских солдатских орд во главе с выбранными командирами-кошеварами и каптенармусами, в один прекрасный день поразились, как диву, когда на праздничной улице, заполненной любопытными горожанами, появился необычайный кавалерийский отряд. Не в пример другим отряд ехал в колонне по-шести, кони наподбор, конь к коню, ладные, убранные, даже не солдатские, а офицерские кони, вероятно, краденые из богатых имений или взятые у ссаженных с седел офицеров. Едут с треплющимся в ветере красным штандартом. Запевалы, в на ухо заломленных папахах, поют куплеты, от которых покраснела вся улица. А впереди отряда на танцующем горячем вороном жеребце, уперев крепкую руку в бок, сидит плотный, мускулистый человек, с крепким затылком, с крутым подбородком, темными властными глазами. Он не смотрит в толпу на тротуары. Она должна смотреть на эту великолепную картину. И толпа смотрит на предводителя отряда, на танцующего под ним тонкокровного жеребца, волнующегося от похабных куплетов. Смотрит и не узнает: - "Да это ж Котовский..." "Котовский... Котовский..." - пронеслось по толпе. Грабежи... легенды... убийства... И вдруг кто-то гаркнул на всю улицу: - Ура, Котовский! Но Котовский только поднес руку к малиновой фуражке, полуобернувшись в седле скомандовал: - Рысью... марш! И отряд, оборвав пенье, поскакал за несущимся впереди вороным жеребцом начальника. Это было то время, когда Котовский уже вступил в борьбу с белыми, формировавшимися под командой генерала Щербачева. В первых же стычках Котовский попал к генералу Дроздовскому в плен, но счастье не изменило Котовскому - бежал. В Одессе, где еще так недавно Котовский гулял гусаром, творилось уже нечто невообразимое. Власти сменялись кинематографически: - украинцы, немцы, большевики, григорьевцы, белые. Это был котел страстей и авантюр, как раз подходивший к страстям и авантюрам Котовского. Отряд Котовского таял в стычках с белыми, румынами, украинцами и его вождь вдруг махнул в центр российского пожара - в Москву. В Москве в Кремле сидели не "падающие в обморок дамы". Они не ужаснулись биографии, ходившего не раз на "мокрое" Котовского. А правильно оценили недюжинные способности, смелость и отвагу этого талантливого и лихого человека. Неважно, что анархист. Сейчас все на красную мельницу. А там - разберемся!. И Котовскому в Москве дали задачу: нелегально ехать в занятую белыми Одессу и там действовать, поддерживая связь с коммунистическим подпольем. Поздней осенью, с фальшивым паспортом на имя помещика Золотарева, Котовский появился в одесском революционном подполье. Но уже через три дня, газеты оповестили город о его появлении. Никто еще не знал, с кем этот уголовно-террористический герой? Для чего приехал в белую Одессу, переполненную иностранцами, французами, греками, англичанами, итальянцами, поляками, румынами, где сплелась борьба белой контр-разведки с коммунистами, анархистами, левыми с. р. и уголовниками во главе с Мишкой Япончиком. О Котовском печатались зондирующие статьи: с кем же этот прапорщик революционного времени? Но уж через месяц Одесса знала, что анархист Котовский лезет сквозь пожар России, как лось, напролом, сквозь чащу горящего леса. В Одессе Котовский набрал под свое атаманство 30 дружинников из разбойного и уголовного мира вперемешку с коммунистами. Котовский брал людей "по глазам". Одним взглядом видел: годится ему или нет. И снова вся Одесса заговорила о Котовском. Ему это, вероятно, надобилось. Уж давно молчали. А тут опять вспыхнули феноменальные по смелости грабежи-приключения. Данная подпольем задача коротка: убийства полицейских агентов, провокаторов, террор в отношении белой контр-разведки, экспроприации деникинского казначейства, налеты на банки и частных лиц. И сразу после первого "дела" рука Котовского была узнана всей Одессой. На одном из одесских заводов забастовали три тысячи рабочих. Зачинщиков забастовки выдали полиции, на фабрику выслали войска и под их охраной старались возобновить работу. Если верить "фантастическим рассказам", Котовский проделал следующее: написал письмо фабриканту: "немедленно договориться с рабочими, уплатить за вынужденный прогул и добиться у властей освобождения забастовочного комитета". Если б стояла иная подпись, но - Котовский? И срок в три дня? Визит с револьвером? Фабрикант, будто бы, сообщил о письме в контр-разведку. Контр-разведка распорядилась поместить у парадного входа и во дворе засаду в 50 человек. К тому ж, главное управление разведки помещалось в соседнем с фабрикантом доме. Три дня прошли. Но на пятый, вечером, к дому фабриканта катил щегольской лихач под зеленой сеткой и у кучера часы на поясе. Подвез капитана в шинели с иголочки, капитан покуривал сигару. Рысак замер, лихач намотал возжи на кулаки. Капитан вылез из экипажа и очень быстрыми шагами вошел в подъезд, крикнув: - Эй, кто дежурный, живо сюда! Начальник засады вышел, за ним вышли вооруженные люди. Котовский заговорил: - Я по поручению коменданта города, мы имеем сведения, что нападение произойдет через пятнадцать минут. Разбудите резерв, зарядите оружие, будьте наготове. Я пойду предупрежу хозяина, чтоб не испугался стрельбы. Живей! - И капитан быстро взбежал по лестнице. Хозяин был уж в халате, ложился спать. Но дверь отперли и капитана впустили. - Я к вам по порученью коменданта города, положенье чрезвычайно серьезное, вам угрожает нападение, нужно принять все меры. Хозяин прошел с Котовским в кабинет, а в кабинете разыгралась, будто бы, известная, исполняемая по шаблону, сцена: - револьвер, "я - Котовский", и требование денег. Деньги были вручены. Но сцена еще не доиграна. Котовский хочет оригинальности. Спрятав деньги, Котовский приказывает хозяину звонить в контр-разведку: - Помогите, у меня Котовский! И когда перепуганный насмерть хозяин взялся за трубку телефона, капитан вышел из кабинета и, сбегая по лестнице, крикнул начальнику отряда: - Держитесь! Я сейчас приду с подмогой! Котовский будет минут через десять! Постарайтесь продержаться до моего возвращения! Щегольской лихач рванулся от подъезда в то время, как из помещенья разведки бежали уже люди к квартире фабриканта. Если верить, этим "делом" Котовский открыл авантюры в Одессе. Та ж изобретательность, та же смелость, то ж разбойное остроумие. Но Котовский в своем отряде крепко переплел политику с уголовщиной. Может быть из всех периодов, этот период самый темный в жизни Котовского. В Котовском самом не было корысти, но его окруженье состояло из настоящих бандитов и "налеты" смешивались с явным разбоем. То Котовский переодетый офицер, то дьякон, то помещик. Грабежи днем и ночью. На столбах Одессы расклеены воззвания, предлагающие за выдачу Котовского и его сообщников крупную награду. Но именно эту-то "игру жизнью" и риск каждой минуты и любил Котовский. Котовский играл. Играл так, как играют в кинематографе. Говорят в этом человеке жила большая тоска, смешанная с патологической жаждой крутить перед всем миром трехтысячеметровый криминальный фильм, на который "нервных просят не ходить". В бытность Котовского в Одессе ему приписывается и следующий "трюк". В разгар своей войны с полицией и белой контрразведкой, когда гонялись за ним по Одессе, Котовский, будто однажды сообщил бандитам, что налет назначенный на вечер - отменяется. - Поеду в театр. Хочу отдохнуть. Послушаю "Евгения Онегина". И несмотря на полное остолбенение, крики, ругательства, и протесты коммунистов-бандитов, он отставил назначенный налет без разговора. - Чтооо? - и Котовский медленно повернет лысый круглый череп, останавливая на сопротивляющемся ему, Котовcкому, тяжелые камни глаз. Этого достаточно. Всякий отойдет, как собака, потому что если анархист Котовский что-нибудь хочет, то этому нет препятствий. - Пппонялли? - зазаикается Котовский и пойдет своим широким тяжелым шагом атлета. Котовский любил музыку по настоящему. Сам недурно играл на корнет-а-пистоне. Но это любительство. Он больше всего любил Чайковского и, как хотел, поехал в оперный театр. Это было весной 1919 года. В цилиндре, в смокинге ехал, немного опоздав, Котовский в театр. На пышных дутиках на бандитском лихаче по веявшим мартовским теплом вечереющим улицам Одессы, где на столбах объявлена награда за его жизнь. Но он едет слушать Петра Ильича Чайковского. Первый акт прошел благополучно, никто не обратил вниманья на крупного, рослого барина в смокинге, сидевшего во втором ряду и слушавшего Чайковского с подлинным наслаждением. Но в антракте глаз Котовского уж различил "нечто". Заметались какие-то штатские. И через несколько минут он явно услыхал свое имя. В театре началось второе представление. "По Котовскому". Говорят, "с ужасом и восхищением" следили некоторые, как в партере поднялся и медленно пошел меж кресел крупный красивый человек с блестящей лысой головой. Не тот уж Котовский: уж обрюзг, ожирел, у рта легли глубокие складки, глаза чуть прищурены и под глазами густая сетка морщин. Это немного уставший волк. Но еще очень сильный. Котовский чувствовал облаву. Знал, что теперь надо одно: "бить на психологию". Боковые выходные двери заняты сыщиками. Но в руке с цилиндром Котовский идет не туда, а прямо к главному выходу. Надев чуть на бок цилиндр, медленно спускается с лестницы, в упор смотря своими черными напористыми глазами в глаза стоящему внизу, кажется, сыщику. Сыщику остается только радоваться: за голову Котовского награда и Котовский идет прямо на него. Но вот почти подойдя, Котовский вдруг останавливается, вынимает из кармана сигару, затем откусывает кончик и вежливо просит у агента прикурить. Тот подымает застывшую в руке папиросу. Может-быть Котовский сейчас начнет палить из маузера? Секунда, два шага и Котовский несется по Одессе на своем лихаче. Одесские уголовники - Мишка Япончик, Домбровский, Загари, и другие - ненавидели Котовского, за то, что чего-то в нем не понимали. Зачем, в сущности, этот бывший "барин" отбивает у них хлеб? Котовский же презирал "уголовников-Иванов", "мокрушников", потому, что знал з а ч е м эти люди идут на грабеж и убийство. С уголовником Япончиком безжалостно расправился этот немного уже начавший уставать, с сдающим сердцем Григорий Котовский. Япончик набрал под своей командой отряд, сражавшийся вместе с большевиками против белых. Но когда в этом миновала надобность, Котовский посоветовал красным уничтожить уголовников оригинальным способом: - пустить на украинских повстанцев атамана Григорьева, обещать резервы и не дать резервов. Так этот отряд уголовных и был целиком вместе с Япончиком уничтожен григорьевцами. Весной 1919 года подпольная жизнь Котовского со всеми авантюрами кончалась. На Одессу наступали красные. Белую Одессу охватила паника близкой гибели. Дружинники Котовского вышли уже в эти дни из подполья. Они били с тылу, обстреливали с крыш, отбивали обозы, внося еще большую панику в отступающую армию. Накануне занятия Одессы переодетый полковником Котовский вывез на трех грузовиках из подвала государственного банка различные драгоценности. А на следующее утро - 5-го апреля 1919 года - в Одессу вступили красные войска. Одесса пережила страшный неслыханный террор. В этом терроре участвовало все, вышедшее наружу, большевистское подполье. Но не участвовал Котовский. Расстрелы пленных, всякое трусливое зверство, Котовскому были чужды. В Одессе зверствовал глава большевистской чеки садист Вихман, впоследствие расстрелянный самими же большевиками. Как раз в эти дни Котовского разыскал писатель Федоров. Понадобилась ему не жизнь Котовского, а более дорогая жизнь его собственного сына, офицера, попавшего в чеку. Там один суд - пуля в затылок. Но Котовский бросился вырывать сына Федорова из вихмановских рук. Это было рискованно даже для Котовского: хлопотать об активном члене контр-революционной организации. Но Котовский не просил у Вихмана, а потребовал. - Я достаточно сделал для большевистского правительства и требую подарить мне жизнь этого молодого офицера, отец которого в свое время сделал мне не менее ценный подарок. Вихман с чекистами уперлись. Мастера кровавого цеха возражали. - Если "подарить" вам этого белогвардейца, то придется освобождать всех, арестованных по одному с ним делу, так как вина этого офицера - наибольшая. - Подарите их всех мне! Чека не выдавала. Но какой-то такой ультиматум поставил Котовский, что Вихману пришлось "подарить" Котовскому и сына Федорова и его товарищей. Широко, по-человечески отплатил Котовский писателю Федорову. Но история гражданской войны, в которой крупную роль играл Котовский, знает не один человеческий жест этого красного маршала. 4. КАВАЛЕРИСТ. С занятием красными Одессы карьера Котовского-кавалериста развернулась. При поддержке австрийских украинцев-галичан грозной опасностью для красных на Украине встал головной атаман Симон Петлюра. В лазурно-голубых мундирах он привел на Украину гайдамаков. Вместе с Петлюрой пошли меньшие атаманы - Тютюник, Черный, Ангел, Ткаченко, Струк, Бень. В Ямпольский уезд Подольской губернии на один из участков против Петлюры красное командование бросило 45-ю дивизию под начальством Якира, в которой Котовский командовал 2-й бригадой. Для разбойного, кровавого "смутного времени" российской революции, когда страна стояла в сплошном грабеже, рука Котовского была самая подходящая. За ним - хорошая школа тюрем, каторги, больших дорог. В отрядах своей бригады мародеров и дезертиров Котовский расстреливал собственноручно. Ввел железную разбойничью дисциплину, содержал банды-войска в таком благочестии, что даже диву давались жители местечек, привыкшие к погромам. В этих местечках дисциплину отрядов Котовского особенно ценили евреи, ибо только один Котовский не грабил их, за что и носил от украинских атаманов кличку "жидивьского бога". - Товарищ Котовский не приказал, - и этого достаточно, чтобы в случае ослушанья быть расстрелянным ка месте самим комбригом. В лесах под Крыжополем начались первые бои Котовского с австрийско-украинскими гайдамаками. Жестокие бои. Четыре месяца изо дня в день отбивалась красная 45-я дивизия от превосходящих численностью украинских войск. Силы дивизии таяли. Особенно горевал прирожденный наездник Котовский о гибели коней. Но у Котовского первым подручным, командиром бессарабского кавалерийского полка, был тоже тип не без красочности. Мишка Няга, 19-летний неграмотный свинопас из одного бессарабского именья. О Няге Котовский отзывался восторженно: - Мммишка, пприрожденный ббоец и коммандирр! В обожженном солнцем свинопасе, с носом луковицей, жила отвага равная отваге Котовского. Нет коней, чтоб атакой разнести петлюровских гайдамаков. Но Мишка Няга решил обрадовать любимого начальника. Глубокой ночью с десятью "не одним дымом мытыми" котовцами Няга вплавь перебрался через Днестр. Знал, в 15 километрах от скалистой реки стоят два больших конских завода, на одном из которых Мишка три года служил пастухом. С убийством, с поджогом напали на завод котовцы, но увели 60 коней и, связав за недоуздки, погнали назад к Днестру. - Вот, обрадуется Григорий Иваныч, - только вскрикивал Мишка, когда плыли на конях ночью через Днестр. И карьером понеслись к местечку Песчанка, где стояли тогда отряды Котовского. На рассвете, когда Котовский делал еще гимнастику и обливался водой, командиру доложили о мишкином сюрпризе. Котовский, не доделав приседаний, выскочил на крыльцо, куда Мишка уже подвел, выстроив, 60 кровных, задохнувшихся в скачке, коней. - Мммишка, стерва! - и Котовский остолбенел. Женщины и кони были слабостью Котовского. Стал обходить кобыл, жеребцов, растрогался до слез и поочередно обнимая, расцеловал всех своих десятерых котовцев. - Да, вот это интеллигентные лошадки! Золотой мальчик Ммишка! - весь день растроганно повторял Котовский. И по случаю военного приза перед церковью на площади устроил своей банде парад. Не зная, как почтить геройство Няги, он приказал склонить боевое знамя полка, оркестр же из десяти трубачей гремел интернационалом. Правда, такие почести обычно отдавались в отрядах мертвым. Но ничего более помпезного выдумать было нельзя. И этим почтил Котовский своего комполка Мишку Нягу. А через неделю уж скакали кровные скакуны под шпаной Котовского в атаку на гайдамаков. Ранней зимой в городке Рославле расположились на отдых, вырвавшиеся из кольца украинских войск, котовцы. От прежнего налетчика, героя Конан-Дойля не осталось и следа. 32-летний Котовский нашел наконец свое призвание. Он должен быть вовсе не страхом больших бессарабских дорог, а - кавалерийским генералом. Во всяком случае в Рославле Котовский уже чувствовал себя генералом. Ввел правильную казарменную жизнь, дисциплину, обязательную гимнастику, расправлялся с бандой сурово. Если проведет ладонью по крупу коня и останется пылинка, изобьет так, как не бил и царский ротмистр. Любил дисциплину этот бывший анархист и разбойник. Но недолго простояли в Рославле отряды Котовского. На Петроград шел генерал Юденич. Под северной столицей уже гремели пушки. И Котовского бросили под Петроград спасать Ленину революционную столицу Там, в городе Петра, по голодным, вымершим улицам, изрытым окопами, вырытыми подневольно-выгнанными "буржуями", интеллигентами, профессорами, чиновниками, шли курсантские и чекистские войска. С Урала приехали дикие, странные у памятника Петра Великого, башкиры. Кто в чем, без седел, едут и поют заунывные непонятные песни. И с юга экстренными эталонами с крадеными скакунами прибыла бригада Котовского. В Петрограде Мишка Няга раскрыл рот: - никто из котовцев-партизан не видал во всю жизнь ничего кроме молдаванских деревень, а тут они, граждане РСФСР, узнали наконец, что в России есть Петроград. С удивлением глядели царские дворцы, полуразрушенные, покинутыеособняки, изуродованные памятники, фонтаны и парки Петербурга на въехавших конников Котовского. - Хороша столица-то, Григорий Иваныч, только - голодно, - склабился Мишка Няга. И верно - в столице, кроме мертвых памятников, да заброшенных дворцов, - ничего: ни картошки, ни хлеба. Это не Украина, где отожрались котовцы, тут сражаться надо в голоде, голодают и лошади и люди. В Царском селе, где остановились отряды, Котовский приказал реквизировать соломенные матрацы. Партизаны ножами пороли их и голодные кони тоскливо жевали труху. Зато во дворцах и особняках бежавших аристократов, партизаны нашли удовольствие. Котовский сам был любителем старинного оружия и разрешил его брать. Штаб Котовского - бывший цирковой жонглер Гарри, Мишка Няга, Ваня Журавлев, - щеголяют уже со старинными палашами и саблями. Но все ж, хоть и голодными войсками, а красные отбили генерала Юденича. Юденич дрогнул под натиском ожесточенно погнанных на него полков. И снова бригада Котовского, вдоволь походившая по дворцам, увидев, что есть в России города, грузилась в эталоны, отправляясь на родной юг. Только отличившийся в боях Котовский лежал в голодной столице в тифу. Но к нему приставлены несколько врачей: - "выходить во что бы то ни стало вождя красной конницы!" Еще в госпитале поправлявшийся Котовский получил приказ о своем назначении командиром кавалерийской бригады, долженствовавшей быть сформированной на юге из разрозненных частей 45-й дивизии. Бригада предназначалась для удара на отступавшие на юг войска Деникина. И это должна была уже быть настоящая бригада, а не полубанда, с которой он ходил по Бессарабии и Украине. Говорят, Котовский становился все нетерпеливее, торoпясь на юг. Он уже настоящий "красный маршал", уже награжден орденом "Красного знамени". Он - генерал с большим вкусом к веселой конной службе и лихим ударам кавалерийских лав. О нем уже пошла широкая слава, как о самом боевом командире красной кавалерии. На дорогу "красному Мюрату" петроградские власти подарили медвежью доху, вероятно, за границу бежавшего эмигранта. В этой шикарной дохе, провожаемый, как герой, защитник красного Петрограда Котовский тронулся в особом вагоне на юг, в Екатеринослав формировать кавбригаду. В том 1920-м году путешествия по железным дорогам России были сложны. Люди ехали только по правительственным командировкам, вся громадная страна жила на военном положении. В вагон Котовского попросилась женщина-врач. С свойственной ему галантностью Котовский не отказал даме. По дороге познакомился, а по приезде в Екатеринослав - на ней женился. С объятьями и дружескими шутками принимал каждого бойца, каждую новую часть Котовский в Екатеринославе. С штабами, как лавочник, торговался из-за седел, пулеметов. Комната, в которой с женой жил Котовский, завалилась шашками, переметными сумами, седлами, ремнями. По вечерам, при свете лампы, вместе с женой и адъютантами толковал с шорниками, показывая, как кроить кожу, приказывал экономить. Котовский был хорошим хозяином и мастером на все руки. Наконец 12 января комбриг Котовский в малиновых чикчирах, в серой венгерке с бранденбурами, с орденом "Красного знамени" над сердцем, любивший все помпезное, начал готовиться к параду бригады в селе Лозоватовке под Екатеринославом, после чего бригада должна двинуться на фронт. На парад Котовский вызвал высших красных командиров Украины, произносились речи, оркестры беспрерывно гремели маршами. Все прошло блестяще и прямо с парада по снежной дороге бригада двинулась походным порядком на фронт против генерала Деникина. Впереди бригады в сопровождении адъютантов ехал Котовский на знаменитом жеребце "Орлике". Сзади громыхали пулеметные тачанки, развивались красные платки штандартов, тяжело бежали, отдохнувшие артиллерийские кони, на полкилометра растилался пестрый лес пик. Мерзлый снег широкой, белой, укатанной дороги звенел под копытами коней. По команде комполка Мишки Няги уже выехали вперед песенники и грянули частушки: "Вот веселые, живые Вам частушки фронтовые! Ой, дуди моя дуда, Выходи народ сюда!" Этим куплетам улыбался комбриг Котовский: "ведь это же почти сказка" - приговоренный к висилице разбойник едет красным генералом вместе с свинопасом Нягой и скоро разобьет в пух и прах образованных генералов-академиков. А потом во главе этих же разбойничьих полчищ, орущих частушки, грянет и на Европу. Как раскаченный тяжелый таран вливалась кавбригада Котовского в толщу уже катившихся от Орла белых войск. На десятки километров заходил в тыл, сеял панику, отбивал обозы. Темперамент Котовского, дорвавшегося до большого дела, развернулся во всю ширь. В лихости равнялись с комбригом и командиры полков - белогородcкий улан-вахмистр Криворучко, Мишка Няга и приднестровский партизан Ваня Макаренко. К "Одессе-маме" напирала конница Котовского. Уж прошли тяжелые бои под Вознесенском. После боя под Березовкой разбойная бригада спала и видела Одессу. Изо всех сил пер на Одессу Котовский. Заняв село Потоцкое, окруженный своими командирами, явился на телеграф, потребовал телеграфные ленты, надеясь установить переговоры белых штабов. Но пока телеграфисты разбирали катушки, раздался треск телеграфного ключа. Котовский приказал принимать разговор. Вызывала белая Одесса белую станцию Раздельную. - Включай Одессу! Поведу разговор! - кричал Котовский и стал принимать сведения с Раздельной из штаба белых. Штаб передавал сведения о кавбригаде Котовского. С Раздельной предупреждали, чтоб гарнизон Одессы был поставлен на ноги, ибо не позже трех дней надо ждать Котовского под Одессой. Разговор кончился, последний вопрос: - Кто принял? - Котовский, - отвечает Котовский. - Что за шутки в такое время, - выбивает в ответ телеграф. - Уверяю, что принял Котовский. На телеграфе стоял запорожский хохот Криворучко и Мишки Няги. Любитель остроумия и шуток, Котовский сел на своего конька. По телеграфу началась агитация. - Вы русский человек, дворянин, опомнитесь, что вы делаете, вы предаете русский народ большевикам, поверните лучше свою конницу на Москву. В тот же день кавбригада выступила из Потоцкого, надвигаясь на Одессу. Одесса уже задыхалась. Почти не оказывая сопротивления, белые бросали город, отступая к Днестру, к Румынии. Вокруг Одессы загорелись последние бои. Красные окружили Одессу тесным кольцом, а Котовский карьером пошел к Днестру, чтобы зайти в глубокий тыл белых и перерезать последний путь отступления. В районе немецкой колонии Кандель, близ Тирасполя, Котовский зажал выброшенных на Днестр белых. До 10.000 солдат, офицеров, юнкеров, штатских скопились в холодную ночь на снежном берегу Днестра. Это - смерть. Идти некуда. Румыны в ставшую румынской. Бессарабию не пускают, обстреливают, а на русской земле - Котовский. Многие кончали на льду Днестра самоубийством. Полуоборванная банда "кавбригада Котовского" уж давно дорывалась до офицерских сапогов и штанов, во сне видели - "галифе с красным кантиком". Но Котовский к зажатым на льду белым послал Криворучко с несколькими всадниками, заявить от имени Котовского, что могут сдаваться без страха: - Чтобы ни одного не трогать, понимаешь? - басом гремел Котовский. - Расстреляю всякого, кто пленного тронет. И бойцы кавбригады знали, что слово Котовского твердо. Сбившись в кучу на снегу, стояли полузамерзшид белые, когда к ним подъехали парламентеры Котовского. - Де тут полковник Стесселев? - закричал с седла партизан, и найдя его, продолжал, - Вы вот что, товарищ полковник, товарищ Котовский приказал сказать, что вы в таком положении, што мы с вами драться не желаем. А если которые гаспада офицера опасаются, что им што будет, то пусть не опасаются. Потому товарищ Котовский не приказал... И вещей отбирать тоже не будем... и ежели при гаспадах которые дамочки имеются, тоже пущай не опасаются, ничего им от нас не будет... товарищ Котовский приказал, чтобы все шли до нас и что б без всякого, - не опасались... Такой эпизод в русской гражданской войне встречался редко. Пленных чаще ставили под пулемет. Белые поверили Котовскому. Пошли сдаваться. Котовский принял белых именно так, как, вероятно, когда-то читал в каком-нибудь романе. Комбриг приказал выстроить всех пленных и всю красную кавбригаду и вымахнул на знаменитом "Орлике", подбоченясь. Перед белыми произнес сумбурную заикающуюся речь. Эта речь была не коммунистической. Речь - "необъятной широты" русского человека. В реввоенсовете подпольщики-коммунисты мурзились с неудовольствием насчет "дворянско-русских жестов Котовского". Но делать нечего, может быть не была бы так взята Одесса, если б на нее не налетел Котовский. И реввоенсовет "товарища Котовского за доблестные подвиги, проявленные в боях в районе Одесса - Овиднополь, постановил наградить орденом "Красного знамени". Так, становясь одним из виднейших маршалов, Григорий Котовский украсил грудь вторым орденом. 5. АТАКА НА ПОЛЬШУ. Но полная слава красного маршала пришла к Котовскому летом 1920 года, когда в ответ на наступление Пилсудского на Россию, красные войска под командой Тухачевского пошли на Варшаву. Правда, не целиком доверявшее "дворянину-анархисту" Котовскому, главное командование не выдвинуло его на решающую роль вождя красной конницы. Напротив, в противовес ему партийные верхи выдвинули другую фигуру советского Мюрата - Семена Буденного, командира I конной. Котовского труднее взять в клещи политического аппарата. Но все же и на роли второго вождя красной конницы Котовский приобрел громадную популярность в солдатских массах. Еще до того, как пришла с Кавказа походным порядком конармия Буденного, Котовский с своей кавбригадой пошел на поляков. Вокруг Котовского та же бандитская запорожская сечь, "братва", с Нягой, Криворучкой, комиссаром Даниловым, жонглером Гарри, Но это "красиво-революционное" окруженье густо замешано в кавбригаде бывшими полковниками, ротмистрами, поручиками. По пестроте, по отчаянности, по "аромату этого пестрого букета", вряд ли даже наполеоновская кавалерия Мюрата могла бы соперничать с советской кавбригадой, оглавленной разбойной фигурой Григория Котовского. Котовский любил кавбригаду, как огородник любит свой огород, как охотник любит своих борзых и гончих. Самолично подбирал командиров, сам среди пленных разыскивал отменных рубак. Не спрашивал "како веруеши", в кавбригаде вместе с прошедшими всю войну красными партизанами смешались белые казаки-деникинцы, шкуринцы, военнопленные мадьяры, немцы, неведомые беглые поляки и чехи. Подбор вышел хорош. Недаром котовцы даже не называли себя красноармейцами. Это оскорбление. - Не красноармейцы мы, а котовцы. - Какие мы коммунисты, коммунисты сволочь, мы - большевики. И были здесь чистокровные "национал-большевики", те что плавали 300 лет назад на челнах Степана Разина. Эта конница вышла победительницей из гражданской войны, но теперь посаженному нежным огородником Котовским "саду-огороду" надо было выдержать иное боевое испытание: - противником стала регулярная польская кавалерия генерала Краевского. Уланы, шволежеры, с иголочки обмундированные, накормленные досыта, снабженные оставшимися от мировой войны французскими запасами, столкнулись под Жмеринкой с полуоборванной, полуголодной конницей Котовского. Бой неравный. Но так называемое "моральное состояние войск" тоже на войне определяет многое. Уж на отдыхе в Ананьеве тосковали рубаки-котовцы. - Войны бы нам настоящей. Свербит. Невмоготу. Ведь мы с войной женатые. А то скушно и пообносились. И наступили сроки, встрепенулись котовцы, пойдя против Европы. "Дух войск" - великое дело. Не только польские, но и французские опытнейшие генералы в полной мере оценили красную конницу Котовского и Буденного. "Со времени Наполеона не было подобных конных операций", свидетельствуют они. Первый самый тяжелый бой конницы Котовского был в районе Таращи у Белой Церкви. Поляки устроили густые проволочные заграждения; на участке Котовского, скопилась сильная польская артиллерия. Передают, что под ураганным огнем, во главе бойцов бросился в атаку Котовский и будто бы, спешившись вместе с бойцами, сломали столбы, прорезали проволоку и в прорыв ринулись всадники за Котовским, падая и давя друг друга, под ураганным огнем. Рубились с пехотой польских легионеров. Врезавшись в самую гущу, Котовский зарубил польского полковника. В этом бою потери котовцев были чрезмерны. Почти половина бойцов выбыла из строя. Любимец Котовского, приднестровский партизан Макаренко был убит, а комиссару полка Журавлеву снарядом оторвало руку. Но после боя под Белой Церковью кавбригаде полегчало. Тухачевский сломал своим тараном польский фронт, поляки рухнули и по всему фронту побежали. Находу, наспех пополняя свою кавбригаду Котовский бросился вместе с Буденным на Львов. Своим ударом-наступлением красная конница сшибла и повалила поляков. Неслись по 40 километров в день. Это было всесметающее наступление и котовцам уже мерещилось вот-вот перемахнут через порог Европы. Котовцы шли мимо Пузырьков, Медведовки, Изъяславля, Катербурга, Кременца, неслись победными атаками. Под Белополем ночью при свете луны бросилась на них встречной атакой польская конница. Но отбил атаку Котовский с большими для поляков потерями. Картина боев одна и та же. Когда после упорной борьбы уж изнемогала советская пехота, на смену появлялся Котовский с Криворучкой, Нягой, Кривенко, Удутом, с царскими полковниками и ротмистрами и конница, сверкая шашками, с гиком, свистом, улюлюканьем кидалась в атаку. Иногда командование фронта - Егоров и Сталин - бросало кавбригаду в прорывы, в польский тыл и кавбригада наносила пораженья, мотаясь днями в промежутке за польским тылом. Постаревший, бледный от переутомленья, с опухшими глазами, охрипший носился Котовский во главе бригады на знаменитом любимце бойцов "Орлике", по которому вся кавбригада гадала о боях и пораженьях: - захромал "Орлик" или невеселый - быть беде, разобьют; ладен, веселый - наша возьмет. Котовский беспощаден. Хоть и имел в распоряжении подлинных военно-образованных офицеров, но командовал бригадой сам. Он не был военным, но был истым партизаном и воле его не перечь. Иногда бросал бойцов даже в ненужную, но "эффектную" атаку. В бою под Пузырьками во время атаки, метавшийся словно страшный черт, забрызганный грязью, весь в пыли Котовский приказал Криворучко, спешно бросить эскадрон под командой Кривенко прямо в лоб польским пулеметам. Жестокий приказ. Но такова уж эта полуразбойная, полуреволюционная армия, народ севший на коня, таковы ее нравы. Кривенко, удалой комэск, в другой раз может сам бы пошел в лоб на пулеметы, на бело-поляков. Но он наменял под весь эскадрон гнедых, как один, коней. Себя редко жалел, но подбор масть в масть гнедых коней стало жалко травить на польские пулеметы. И не пошел в лоб, а начал забирать сторонкой так, что густой пулеметный огонь хлестал мимо. Котовский с коня это заметил. - Эй! - кричит трещащим басом Криворучке, - "суда заходит твой Кривенко! Жарь в лоб! - Ванька, в лоб! - надрываясь, кричит Криворучко. Но комэск не то дрейфит, не то жалеет коней, гнет свою линию. - Эх, Ванька, дурной хохол, попусту матка тебя носила! - и Криворучко пустил карьером коня к эскадронному. Подскакав, осадил, ругается, кричит Криворучко, бросил шапку о земь. И вдруг со всех сил опустил саблю полкового командира на голову Кривенко. Кривенко упал с седла. Эскадрон в замешательстве. Конники пососкакивали с лошадей, матерятся, крики, проклятие "мать перемать"! Но тут уж скачет сам Котовский. И Криворучко, взяв в командованье эскадрон, под дикое ура и улюлюканье бросается в пулеметный дождь прямо в лицо врага. Правда, шашечного удара Котовский не одобрил, еле выжил Кривенко, треснул череп. - Можно, конечно, расстрелять, но не в таком случае, - говорил Котовский. Да и Криворучко чувствовал, что зря хватанул, все спрашивал Котов