папахи. - Свои, - ответил Безайс обязательной фразой. - Кто такие? - Местные. Хабаровские жители. Наступила тишина. Безайс слышал, что впереди о чем-то тихо говорят. По снегу заскрипели шаги. "Ну, чего же ты смотришь?" - услышал он. Кто-то вышел из ворот с фонарем, и желтый свет заколебался по снегу. - Вы кто? - спросил другой голос. - Хабаровские жители, - повторил Матвеев. Впереди снова о чем-то заговорили. Безайс слышал обрывки фраз, но не мог ничего понять. Сердце коротко и глухо отбивало удары. "Скоро, что ли?" - вертелась тоскливая мысль. На крыльцо, хлопнув дверью, вышел кто-то. Видны были только освещенные щелью фонаря сапоги. От изгороди падали на снег густые, чернильные тени. - Ну что? - спросил громко стоявший на крыльце. Ему ответили. - Позовите Матусенку, - продолжал он. - Вы кто? - Мы хабаровские жители. За воротами звенели цепью. Лаяла собака. Лошади стояли, опустив головы. - Откуда сейчас? - Из Жирховки. Пропустите нас, будьте любезны. Ворота, скрипя, открылись. - Заводите лошадей во двор. Раньше утра в город въехать нельзя. - Но мы же здешние, - крикнул Матвеев. - У меня документы есть, все в порядке. Пропустите, пожалуйста. Слышно было, как стоявший на крыльце зевнул. - Въезд в город только по разрешению коменданта, - ответил он. - Ночь переночуете здесь. - Да как же так? - Ничего не могу. Заводите лошадей. Безайс нагнулся к Матвееву. - Ну? - спросил он. - Погоди, - шепотом отозвался Матвеев. И громко крикнул, бессознательно подражая Жуканову: - Сделайте удовольствие, пропустите нас! Я больной человек, мне нельзя так. Да и дома нас ждут. Ответили не сразу. Кто-то засмеялся. - Не сдохнешь, - услышали они. - Гони, - чуть слышно сказал Матвеев. Безайс шумно вобрал воздух в легкие, привстал и хлестнул кнутом. Толчок саней отбросил его назад. Он больно стукнулся подбородком, но тотчас поднялся на колени и снова ударил кнутом. Мимо мелькнул фонарь и темные фигуры людей. Сзади кричали, но Безайс не разбирал слов. Комья снега летели в сани. Стоя во весь рост, он хлестал по спинам, по бокам, не разбирая. Навстречу кто-то бежал прямо на лошадей, крича и махая руками. Он отскочил в последний момент, и сани промчались мимо. Сзади хлопнул выстрел, и Безайс инстинктивно пригнулся. Ему показалось, что пуля пролетела около виска, шевельнув прядь волос. Снова раздался выстрел. - Господи! - услышал он восклицание Вари. Улица казалась бесконечно длинной. Дома, прыгая, неслись навстречу черной грудой. Выстрелы оглушительно отдавались в ушах. Из ворот выскочила собака и побежала за санями, остервенело лая. Безайс смотрел вперед на перекресток, где можно было свернуть за угол. "Успеем ли доехать?" - думал он. - Безайс! Голос доносился глухо, точно по телефону. Он медленно, не сразу, понял, что его зовут. Перекресток приближался. Безайс сжимал вожжи так, что руки у него онемели до локтя. Он подался вперед, думая только о том, что надо скорее доехать и повернуть за угол. Отвяжется когда-нибудь эта собака? На углу он резко потянул вожжи, и сани сделали крутой поворот, накренившись набок. Безайс ухватился за передок, ожидая, что сейчас они вывалятся в снег. Но в следующую секунду сани уже неслись по темной улице. Белая пыль колола лицо, и воздух свистел около ушей. Кони, храпя, крепко били копытами по укатанной дороге. Вся жизнь сосредоточилась в этом стремительном движении. После Безайс смутно помнил, что они повернули несколько раз в переулки, спускаясь и поднимаясь по какой-то горе, проезжали мимо церкви и длинного дощатого забора, из-за которого торчали голые сучья деревьев. Несколько раз он слышал, что ему кричат что-то, но он не вслушивался. Лошади сами перешли в рысь, хотя Безайс продолжал машинально хлестать их кнутом. Он поднес руку к подбородку и почувствовал боль. "Это я, наверное, о передок ударился", - догадался он. - Безайс, - услышал он. - Да постой же ты! С ума сошел? Безайс медленно собирался с мыслями. Он только теперь заметил, что на нем нет шапки. Лоб и щеки были совершенно мокрые от снега и пота. - Ну, что с тобой? Я не могу тебя дозваться. Погляди на Матвеева. Ну, двигайся скорей, ради бога. Безайс вытер лоб. - Что с ним? - спросил он, нащупав в ногах измятую шапку и надевая ее на голову. - Что ты кричишь? Говори тише. Он остановил лошадей и зажег спичку. Некоторое время он бессмысленно смотрел, соображая, что произошло. Мгновенно он вспомнил Жуканова. Лицо Матвеева было бледно, губы закушены. Он сидел, вцепившись левой рукой в борт саней. Голова была откинута назад и повернута набок. У Безайса захватило дыхание. Убили? - Матвеев, - позвал он тихо. Но Матвеев молчал. Безайс поднял его руку - она беспомощно повисла. Скользнув глазами, он заметил вдруг, что левая нога Матвеева в крови. Безайс снова зажег спичку. Ниже колена, около ступни, густо проступала кровь. Из обрывков материи виднелось что-то белое, сначала ему показалось - белье. К крови прилипло несколько соломинок. Но потом он вдруг с мучительной ясностью заметил, что кусок белого был осколком кости, - острый, овальный, с неровными краями осколок. Это перевернуло в нем душу. Варя была поражена бессмысленным выражением его лица. - Он жив? - спросила она. Безайс снова поднял его руку и стал щупать пульс. На тротуаре, против них, остановился человек, постоял и пошел дальше. - Ну что? - спросила она. Он никак не мог найти пульса. Напрягая память, он старался вспомнить правила первой помощи. В это мгновение Матвеев слабо пошевелил пальцами. Безайс бережно опустил руку. - Ну что? - повторила Варя. - Он уже умер, да? Да что ты молчишь, Безайс? - Он живехонек! - воскликнул Безайс. - Ты знаешь, где здесь живет хороший доктор? Самый лучший, самый дорогой доктор? - На Набережной есть хороший доктор. У него лечилась тетя Соня. Только, Безайс, милый, езжай скорей. Ведь, правда, он жив, Безайс? - Ну, разумеется, жив! Он стал поворачивать лошадей, когда вдруг Варя вспомнила, что доктор на Набережной - специалист по легочным болезням. - Дура! - сердито сказал Безайс. - Я совсем сошла с ума. Погоди!.. - ответила она, прижимая ладони к вискам. - А какой нам нужен? Как он называется? - Хирург. - Хирург? Сейчас, сейчас! Погоди, я сейчас. - Она крепко закрыла глаза, покачивая головой. Безайс глядел на нее с нетерпением. - Скоро ты? У тебя голова набита опилками? - Погоди, Безайс, голубчик, - повторила она умоляюще. - Я стараюсь вспомнить, но у меня ничего не выходит. Хирург? Безайс ждал, нетерпеливо стуча каблуками. В эту минуту он ненавидел ее. Надо было спешить, не теряя ни минуты, а она сидит и не может вспомнить! От его влюбленности не осталось ничего - ему хотелось отколотить ее. - Пока ты здесь сидишь, он истекает кровью! - воскликнул Безайс. - Ведь он умереть может, пойми ты! Она молчала. - Полено! - простонал он. Плечи Вари вздрогнули. Она заплакала. - Я... ничего... не могу вспомнить... - сказала она, всхлипывая. - У меня голова идет кругом. Он еще не умер? Безайс вскочил в сани и взмахнул вожжами. - Безайс, послушай, - сказала Варя, быстро вытирая слезы. - Хирурги не прививают оспу? - Где тут ближайшая аптека? - Прямо и направо. Не гони так, трясет очень. Улица шла далеко вперед ровной линией. Сквозь ставни домов на дорогу сочился мягкий свет. Небо было по-прежнему ясно и холодно светилось крупными, близкими звездами. ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ ПОДХОД В прихожей на вешалке грудами висели пальто и шубы. За стеной на пианино играли бравурный марш. Безайс впервые за несколько месяцев увидел свое лицо в зеркале. Ссадина на подбородке и клочья выбившихся из-под шапки волос делали его лицо настолько странным, что он с трудом узнал самого себя. Он снял шапку и приглаживал волосы, когда в прихожую вошел доктор. - Вы ко мне? - Доктор, пожалуйста... Случилось несчастье: мой брат ранен. Я заплачу вам любые деньги, только помогите мне. Он испугался, что доктор обидится и откажется. - Я не стал бы вас беспокоить, но рана очень серьезная, - продолжал он с натянутой улыбкой, просительно глядя доктору в глаза. - Но у меня нет приема сейчас. Отчего вы не обратились в больницу? - Я приезжий и не знаю города. Мне указали на вас. Доктор вынул зубочистку и поковырял в зубах, раздумывая. - Кто вас направил ко мне? - Мне рекомендовали вас в аптеке как лучшего хирурга. За стеной пианино смолкло. Задвигались стулья. Безайс с беспокойством ждал ответа, ловя каждое движение его век. Многое зависело от этого приземистого доктора с желчным лицом. В его белых сухих пальцах вздрагивала, теряя кровь, судьба человека. Доктор поиграл брелоком. - Хорошо, ведите его сюда. Безайс бегом бросился на улицу. Обхватив плечи Матвеева, он стал его поднимать, стараясь быть как можно осторожнее. Нагнувшись, он положил его руку себе на шею. - Держи его за поясницу, Варя! Он поднял его и пошел к двери, шатаясь под тяжестью бессильного, обвисшего тела. - Безайс, ты упадешь! - крикнула Варя. Он поднялся по лестнице, ощупывая ногами ступеньки. Наверху стояла со свечой горничная в аккуратном переднике и смотрела на Матвеева с нескрываемым любопытством. Дойдя до прихожей, Бейзас совершенно выбился из сил и стал бояться, что упадет вместе с Матвеевым. - Куда нести? - спросил он, задыхаясь. В дверь заглядывали женские лица. Маленькая девочка с розовым бантом сосредоточенно рассматривала его. Безайс вошел в небольшой кабинет и, изнемогая, положил Матвеева на кожаный диван. Доктор снимал пиджак и говорил что-то горничной. - Разденьтесь, - сказал доктор, надевая халат. - Вы не боитесь крови? Вымойте руки. В кабинете стоял сложный запах старого, годами обогретого жилья. На письменном столе скопились кучи открыток с морскими видами, валялись искусанные карандаши, распиленный и застегнутый на медные крючки череп, бюст Толстого и огромные книги. Над столом висела картина, на которой выводок полосатых котят возился с клубком шерсти. В стеклянном шкафу тускло блестели золочеными переплетами ряды книг. Горничная внесла спиртовку и таз с водой, вкатила белый железный стол и спустила с потолка большую лампу. Безайс мыл руки, поглядывая на доктора. Небольшого роста, узкоплечий, с угловатыми движениями, доктор был под стать своему кабинету с его старомодной, потертой мебелью. Одет он был неловко, в просторный пиджак и брюки с вытянутыми на коленях мешками. Седая борода была подстрижена клинышком, на лбу колебался хохолок редких волос. Он носил золотые очки с толстыми стеклами, которые делали выражение глаз упорным и странным. - Как это случилось? - спросил он, осматривая Матвеева. - На нас напали хулиганы... - Ну? - И... ударили его. Выстрелили. Доктор снял очки и потер их платком. - Давно? - Час назад, полтора. Почему он без памяти, доктор? - От потери крови... Он осмотрел ногу, выпячивая губы и что-то пришептывая, неодобрительно качая головой. - Хулиганы... А зачем вы к ним полезли, к хулиганам? - Они сами полезли. - Коне-ечно. Сами полезли. А вы бы ушли без скандала. Надо было драку начать? В комнату вошел высокий худой человек с зеленым лицом и длинными зубами. Он поздоровался, мельком взглянул на Матвеева и стал надевать халат. - Вот... полюбуйтесь, - сказал доктор. Худой - его звали Илья Семенович - подошел к дивану, застегивая на спине халат. - Перелом? - Пулевая рана. Задета кость. Они перенесли Матвеева на железный стол с откидными спинками и спустили лампу к самой ноге, отчего по углам сгустилась темнота. Илья Семенович потрогал ногу и скривил свое длинное лицо. - Как же это его? - спросил он, и Безайс снова повторил историю с хулиганами, чувствуя, что она неправдоподобна. Доктор смотрел на него с явным неодобрением, точно Безайс сам прострелил Матвееву ногу. - Хорошо, хорошо, - сказал он нетерпеливо. Илья Семенович разложил на куске марли блестящие инструменты. Они пугали Безайса своими сверкающими изгибами и безжалостными остриями, сделанные, чтобы проникать в живое тело. За ним вытянулась линия бутылей с притертыми пробками. Несколькими взмахами кривых ножниц Илья Семенович взрезал напитанную кровью материю и обнажил ногу Матвеева. Доктор строго взглянул на Безайса. - Не разговаривайте и не кашляйте, - сказал он. - Возьмите часы и считайте пульс, - все время. Умеете считать пульс? - Умею. А что с ним, доктор? Серьезно? - Серьезно. Не разговаривайте, я вам сказал. Он нагнулся и принялся очищать залитую кровью кожу, обтирая ее скрипящими комками белоснежной ваты, снимая запекшуюся, уже бурую, корку. Безайс считал как машина, вкладывая в это все силы и едва удерживая дрожь в пальцах. Сбоку искоса он видел кровь, обнаженное мясо, и ему стало страшно. Тогда он решительно, одним усилием повернул голову. Он увидел большую, с рваными краями рану, выходившую на внутренней стороне ноги. Прорвав кожу, показался небольшой, в полтора сантиметра, осколок кости бледно-розового матового цвета с алыми прожилками. Сквозь запекшуюся кору проступала наружу крутыми завитками свежая кровь. Пальцы ноги были неестественно белы и неподвижны. Безайса охватило чувство мгновенной дурноты и слабости, за которое он тотчас возненавидел себя. Закрыв глаза, он стоял, чувствуя, что не может смотреть на это. Вид раны вызывал в нем мысль о мясной лавке, в которой лежат на потемневших столах липкие куски говядины. Но какая-то внутренняя сила заставила его открыть глаза и смотреть, подавляя ужас, как доктор захватывает щипцами края кожи и выравнивает порванные мускулы. Лампа ярко освещала стол, быстрые пальцы доктора, вату и ряд инструментов. За этим меловой белизны кругом стояла полутьма, из которой слабо поблескивало золото переплетов. На спиртовке клокотала вода, пар таял под абажуром, покрывая стекло влажным бисером. - Сколько? - спросил вдруг доктор. Безайс не сразу понял, что это относится к нему. - Триста семьдесят один. - Что-о? Сколько? Безайс повторил. - Нельзя же быть таким бестолковым, - сказал доктор, дергая щекой. - Надо по минутам считать. Сколько в минуту. Поняли? Он снова наклонился над Матвеевым. Его руки были в крови. Пальцы двигались с непонятной быстротой. Илья Семенович работал, как автомат, движение направо, движение налево, - не уклоняясь и не спеша. Безайс прямо перед собой видел его спину с острыми лопатками. В комнате резко пахло спиртом и перегретым воздухом. Горничная бесшумно вынесла таз, наполненный кровавыми комками ваты. В тишине сдержанно шипело синеватое пламя спиртовки. Илья Семенович однообразно двигал руками, и все это - холодный стол, тикающие часы, белый халат доктора, пульс, вздрагивающий под пальцами Безайса, - рождало острую тоску. - Сколько? - спросил доктор. Безайс тупо молчал. Из-за толстых, блестящих стекол доктор взглянул на него с тихой ненавистью. Он ушел в работу с головой, и каждый промах Безайса принимал как личную обиду. Безайс чувствовал, что, не будь доктор так занят операцией, он пырнул бы его тонким блестящим ножом, который держал в руке. - На часы надо смотреть, а не на меня, - что вы пялите глаза? - сказал доктор. - Говорите вслух каждую минуту, - сколько. Ну! Безайс стал глядеть на часы. Стрелка быстро бегала по циферблату. Опять вошла горничная. По комнате пополз запах - сладковатый, крепкий, оставляющий на языке какой-то привкус. - Семьдесят два, - сказал Безайс. Ему стало стыдно. В конце концов, он не баба же. Они вместе работали и вместе были под пулями. Для товарища надо сделать все, - и уж если приходится кромсать ему ногу, то надо сделать это добросовестно и чисто. - Семьдесят три, - сказал он. Под конец Безайс измучился и не сознавал почти ничего. Тяжело передвигая ноги, он перетащил вместе с Ильей Семеновичем Матвеева на диван, слушал шутки доктора, внезапно подобревшего, когда перевязка кончилась, и машинально улыбался. Илья Семенович вымыл руки, оделся и ушел в столовую пить чай. Толстая повязка белела на ноге Матвеева ниже колена. Безайс стоял, вспоминая, что надо делать, - надо было одеть Матвеева. Опустившись на колени, он начал застегивать пуговицы. Доктор снимал халат и плескался водой около умывальника. - Однако вы ловко все это сделали, - сказал Безайс, чувствуя необходимость сказать ему что-нибудь приятное. Доктор вытирал руки мохнатым полотенцем. - Да, я немного маракаю в этом. Но он совсем еще мальчик. Сколько ему лет? - Н-не знаю... Двадцать - двадцать один. - Хм... Странно - не знать, сколько лет брату. - Я забыл, - сказал Безайс, подумав. Пуговицы никак не застегивались. Матвеев коротко стонал, мотая головой. Тут Безайс вспомнил, что на улице его ждет Варя. Он совсем забыл о ней, как забыл обо всем другом. Что она там делала одна на морозе с чужими лошадьми? - Доктор! Безайс вскочил, сжав кулаки, готовый драться со всем городом. Доктор стоял около телефона, держа трубку в руке. - Куда вы хотите звонить? - В больницу. - Зачем? - Чтобы приехали за ним. - Пожалуйста, не звоните. Я отвезу его домой. - Почему? - Потому что отвезу. Я не хочу, чтобы он лежал в больнице. Повесьте трубку! - А если не повешу? - А если... Повесьте трубку! - Но ему надо лежать в больнице. Так нельзя. Нужен тщательный уход. - Уход будет самый тщательный. Не звоните, я вас прошу. Доктор повесил трубку и засунул руки в карманы. - Так-с, - сказал он неопределенно, выпячивая щетинистые губы. Безайс снова опустился на колени и, лихорадочно спеша, надел чулок и ботинок. - Смотрите, - услышал он, - на вас опять могут... - доктор помедлил, - хулиганы напасть. - Не нападут. Он чувствовал на затылке внимательный взгляд доктора и спешил, как только мог. Надо было скорее убираться, становилось что-то очень уж горячо. Слышно было, как доктор шуршал бумагой на столе и укладывал инструменты. Потом он принялся ходить по комнате, кашлять, щелкать пальцами, сопеть; наконец, подойдя к Безайсу почти вплотную, он остановился у него за спиной. - Ну, а теперь скажите мне правду, где его ранили? Не обманывайте меня. И, понизив голос, сказал: - Вы большевик. И он - тоже большевик. Безайс медленно поднялся с колен и прямо перед собой увидел золотые очки, мясистый нос доктора и его бородку клинышком. Опустив глаза, он взглянул на шею в мягком воротничке домашней рубашки; потом, выставив вперед левое плечо, он твердо уперся ногами в пол. - Слушайте, - сказал он, равномерно дыша и распрямляя пальцы. - Бросьте эти штуки. Это может плохо кончиться для вас. - Плохо? - тихо переспросил доктор. - Совсем плохо, - так же тихо ответил Безайс. И вдруг он увидел, как на лице доктора, около глаз, дрогнули и разбежались веселые морщинки. Это немного сбило его с толку, - но лицо доктора было по-прежнему серьезно. - Вы меня убьете? Потащите в угол и придушите подушкой? - Посмотрим, - ответил Безайс неуверенно. - Нет, без шуток? - Посмотрим, посмотрим. Он отошел на несколько шагов, не спуская с Безайса удивленных глаз. - А сколько вам лет? - Девятнадцать, - угрюмо солгал Безайс. Доктор минуту смотрел на него с непонятным выражением лица, что-то обдумывая, потом спросил: - Вы не обедали сегодня, правда? - Не обедал. - Сумасшедшие, - сказал он, качая головой. - Ну не делайте такого лица, я знаю, что вы вооружены до зубов. Зачем вы так рано вмешиваетесь в политику? Что это вам дает? Ведь сейчас вам надо было бы выпить стакан молока и ложиться спать. Вы изводите себя. Сначала надо вырасти, окрепнуть, а потом делайтесь белыми или красными. У вас совершенно больной вид. Здесь, под лопатками, не колет? - Нет. - Общество, коммунизм, идеалы, - надо и о себе немного подумать. Так вы уморите себя. Отдыхайте, дышите свежим воздухом и лучше питайтесь. Вы, конечно, скажете, что это меньшевистская программа. Но я уверен, что если бы ваш Ленин был здесь, он уложил бы вас в постель. Да вы не слушаете меня? Безайс был измучен и сознавал только, что доктора бояться нечего. - Слушаю, - ответил он. - Если бы Ленин был здесь, он уложил бы меня в постель. У вас профессиональный подход к делу. Есть много вещей на свете, которых вы не сумеете понять. - Стар? - Может быть. - И глуп? - Нет. Просто вы чужой человек. - Чужой? А вы мальчишка! Безайс с удивлением заметил вдруг, что доктор волнуется. - Чужой... говорите прямо: кровосос. Еще и выдаст, чего доброго, правда? Он оборвал себя самого. - Я пошутил. Конечно, чужой. Знаете что? Пойдемте поешьте чего-нибудь. У вас совершенно заморенное лицо. - Спасибо, не могу. На улице меня дожидается одна девушка. - Тоже сестра какая-нибудь? Ну, как хотите. - Сколько я вам должен за работу? - Какие у вас деньги? Купите себе на них леденцов. Он отошел к столу, написал несколько рецептов и долго объяснял Безайсу, что надо делать. Он настаивал на том, чтобы Безайс на другой же день привел его к Матвееву. - Политика политикой, а гангрена сама собой. Безайс машинально кивал головой. Он был оглушен событиями этого дня и чувствовал себя невыносимо скверно. - Хорошо, - сказал он безрадостно. Он кое-как одел Матвеева, заложил его руку за шею и приподнял с дивана. Матвеев все время невнятно мычал, и Безайсу это напоминало, как на бойне мычит сваленный последним ударом бык. Нести было тяжело, но Безайс отказался от помощи доктора. - Я сам. Он вынес его на улицу и бережно уложил в сани, укрыв пальто. Подумав, он снял шинель и тоже положил ее на Матвеева, оставшись в куртке. - Что с ним? - спросила Варя. - Ты простудишься. - Ничего. Ну, поедем. Он оглянулся. Доктор стоял в дверях, ветер трепал его редкие волосы и полы пиджака. На его лице отражалось волнение, и глаза за толстыми стеклами казались большими и темными. Точно вспомнив что-то, Безайс вылез из саней и подал ему руку. - До свидания. Я и мои товарищи - мы вас благодарим. - Ладно, - сказал доктор. - Какое вам дело до меня? Конечно, вы правы: у вас слишком много дел, чтобы обращать внимание на стариков. Из стариков надо варить мыло, правда? Он захлопнул дверь и снова открыл ее. - Но завтра обязательно приходите за мной. НОГА Матвеев открыл глаза и вдруг разом почувствовал, что жизнь переменилась, - будто и земля и воздух стали другими. Сбоку он увидел окно, тюлевую занавеску и ветку сосны, качавшуюся за стеклом. Кто-то осторожно ходил по комнате. - Можно, - услышал он голос Безайса. - Но только тише, тише, пожалуйста. Скажи, чтоб затворили дверь из кухни. Кажется, их надо держать пять минут. Крутых он не любит, надо в мешочек. Ему ответили шепотом. Матвеев снова стал дремать, но его вдруг поразил звук, от которого он давно отвык. Где-то мяукала кошка - и он живо представил себе, как она ходит, выгибая спину, и трется об ноги. Он повернул голову, и голоса смолкли. Безайс присел на край кровати. - Как дела, старина? - спросил он, широко улыбаясь. - Дышишь? Лежи, лежи. Привыкай к мысли, что тебе придется порядочно полежать. - Жарко, - ответил Матвеев. - Сними с меня эту штуку. Он почувствовал боль в левом плече и поморщился. - Больно? - спросил Безайс, стряхивая термометр. - Дай, я тебе поставлю. - Он приложил руку к его лбу. - Жар. Тебя лихорадит. Не раскрывайся. - Где это мы сейчас? - У Вари. Ты разве не помнишь, какой здесь вчера был переполох, когда мы ввалились? Он ничего не помнил - голова была как пустая. Все его мысли сосредоточились вокруг тюлевой занавески, окна и мохнатой ветки, однообразно качавшейся перед глазами. Тело болело ноющей болью - это было совершенно новое ощущение. Он обрезал себе пальцы, падал, в драке ему разбивали голову, - но такой странной боли он не испытывал никогда. Тут он вдруг вспомнил давнишний, забытый им случай с колбасой, происшедший несколько лет назад. По карточкам выдавали колбасу, и он на рассвете стал в длинную, на несколько улиц растянувшуюся очередь. Очередь двигалась медленно - наступило утро, по улицам с песнями прошел отряд ЧОНа, в учреждении напротив красноармеец долбил на машинке одним пальцем. После обеда пришли рабочие строить на площади арку к какому-то празднику. К прилавку он дошел уже вечером, и тут, когда приказчик отвесил ему полфунта ярко-пунцовой колбасы, оказалось, что Матвеев взял с собой карточки на керосин. И теперь ему вдруг стало неприятно и обидно на свою рассеянность. "Те были синие и с каемкой по бокам, а эти розовые и без каемки", - подумал он. Но он опять забыл об этом случае и вспомнил, что рядом с ним сидит Безайс. - А что со мной, Безайс? Почему я лежу? Безайс уронил ложку и долго искал ее. - Тебя хватило в ногу, - ответил он, вертя ложку в руках. - Но теперь опасности нет, не беспокойся. Мы тебя выходим. Какая-то новая мысль беспокоила Матвеева. Она не давала ему покоя, и он беспомощно старался вспомнить, в чем дело. Но он знал, что дело важное и что вспомнить он обязан непременно. Безайс тихо спросил: - Ты какие любишь яйца больше: всмятку или в мешочке? - Я люблю... - начал он и вдруг вспомнил. - А деньги? А документы? Целы они? - Не беспокойся. Все цело. - Безайс, это правда? Они у тебя? Безайс покорно встал и достал из мешка сверток. Но когда он вернулся к кровати, Матвеев спал уже, Безайс пошел к двери. У косяка сидела Варя. - Пойдем отсюда, пусть он спит. Они вышли в другую комнату. Варя подошла к окну. Это была столовая, здесь стоял обеденный стол, исцарапанный мальчишками буфет и клеенчатый диван. На стене висели барометр, карта и рыжая фотография Вариной мамы, снятая, когда мама была еще девушкой и носила жакет с высоким воротником. - Это хорошо, что он спит, - сказал Безайс. - Значит, рана его не очень беспокоит. Но мне прямо страшно вспомнить, как доктор вчера чинил ему ногу. Бедняга! Александра Васильевна пришла? - Нет. - Ты бы не могла смотреть на это. На польском фронте, в госпитале, когда мне вырезали опухоль под правой рукой, я насмотрелся на жуткие вещи. Доктора орудовали ножами направо и налево. Они вошли во вкус и хотели начисто оттяпать мне руку. Я едва отвертелся от них. Они привели меня в операционную, раздели и положили на ужасно холодный мраморный стол. Я страшно замерз и дрожал так, что стол заскрипел. Докторша потрогала опухоль и - р-раз! Два! Он выдержал паузу. - Они сделали мне под мышкой такую прореху, что можно было засунуть кулак! Варя молчала, прижавшись лбом к стеклу. Безайс подождал, что она скажет. Но у нее не было желания разговаривать. Безайс прошелся по комнате, посвистел. Ему стало тоскливо. - Сегодня обошлось. Но что я потом скажу ему? К черту, к черту! - как только он встанет, я увезу его из вашего проклятого города! Уедем при первой возможности. Это худшее место на всей земле! Варя обернулась. - Вы уедете? Когда? - Не знаю когда. Как только смогу его увезти. - Безайс, почему? Вы опять попадете в какую-нибудь историю. И тебя тоже ранят. Он махнул рукой. - Все равно - пропадать! - Но это глупо! Почему не подождать, пока придут красные? - А если они через год придут? - Нельзя же так ехать - неизвестно куда. Особенно теперь. - На это и шли. У тебя психология беспартийного человека: мама, папа, убьют. А я видал всякие вещи. День был тусклый, по комнате стлался мутный свет, Варя снова повернулась к окну. Безайс прошелся по комнате, чувствуя себя отчаянным и решительным. - У нас, в Советской России, настоящие парни, - сказал он, хмурясь. - Мы все рискуем шкурой. Сегодня ему ногу, а завтра мне голову. Это серьезное дело. Матвеев сам отлично все понимает, и его не надо уговаривать. Он подошел к зеркалу и стал рассматривать свое лицо. Кожа обветрилась и покраснела, около глаз лежали темные круги. Худым он был всегда, но теперь похудел еще больше. За дорогу он отвык спать в постели и есть за столом. Но он никогда не придавал этому значения. "Быть здоровым, - говорил он, - это все равно, что быть брюнетом: кому повезет, тот и здоров. В наше время только мещане имеют право на здоровье, а нам прямо-таки некогда лечиться и прибавлять в весе". Он прислушался - из комнаты Матвеева ничего не было слышно. Мать Вари пошла к доктору - было решено, что Безайсу лучше первое время не показываться на улице. Чтобы заняться чем-нибудь, Безайс нагнулся к зеркалу и сделал сердитое лицо. Некоторое время он рассматривал свое отражение, а потом высоко поднял брови и скосил глаза. В эту минуту ему показалось, что Варя всхлипывает. Он обернулся и увидел, что она действительно плачет. Волосы упали ей на лицо, она вздрагивала и вытирала глаза рукой. - Варя, что это значит? Она не отвечала. Он вынул из кармана носовой платок, но после минутного размышления сунул его обратно. - Что это такое? Вопрос был праздный, и Безайс чувствовал это. Женщины всегда были для него сплошным сюрпризом, и он никогда не мог угадать, какую штуку они выкинут через минуту. Когда у мужчины неприятности, он курит и режет стол перочинным ножом. А женщины плачут от всего - от горя, от радости, от неожиданности, от испуга, - и что толку спрашивать их об этом? В тягостном настроении он вынул папиросу и закурил. - Как тебе не стыдно, - сказал он, подбирая выражения. - Взрослая, передовая, развитая девица ревет ревмя! Му-у! Ты плакала вчера, плачешь сегодня. Это, кажется, переходит у тебя в привычку. Придет твоя мать и подумает бог знает что. Она подумает, что я... что ты... Он замолчал с полуоткрытым ртом. Его поразила новая, неожиданная, стремительная мысль. Ему показалось, что он настал, этот день, ожидаемый давно и упорно, - его праздник. Надо было петь, орать, бесноваться, а не болтать эти вялые и пошлые утешения. Он уезжает, - и она плачет! Мяч катится ему навстречу, и надо было держать его обеими руками. - Неужели? - прошептал он взволнованно. - Безайс, старина!.. Он потрогал ногой половицу и пошел к Варе, обходя каждый стул. В сером квадрате окна ее фигура с круглыми опущенными плечами казалась трогательной и милой. Волосы светились вокруг головы тусклым золотом. У Безайса была только одна цель, опьяняющая и блестящая, дальше которой он не видел ничего: обнять ее за талию. Мир раскрывал перед ним самую странную и прекрасную из своих загадок, которую он хранит для каждого человека - даже когда у того веснушки и розовые уши. - Варя! Она спрятала свое лицо, и он видел только шею и вздрагивающую грудь. - Варя! - повторил он о каким-то воплем, сам пугаясь своего голоса. Она оттолкнула его руку. - Пусти! Какое тебе дело? - Не плачь! - Отстань от меня! Он постоял, а потом рванулся, точно его держали за воротник, отбиваясь от самого себя, и обнял ее за талию. Тут он успокоился и некоторое время стоял, упиваясь этим новым ощущением и ободряя себя к дальнейшему продвижению. Пока можно было действовать молча, одними руками, было еще сносно, но вскоре надо было начать говорить. Он боялся этих неизбежных уже слов и в то же время страстно их желал. "Я тебя люблю". - Успокойся... ну, я тебя прошу, - исчерпывал Безайс свой скудный запас нежных разговоров. - Очень прошу. - Я... не скажу... ни одного слова. - Ну, пожалуйста, оставь, - тихо сказал он, совершенно иссякая. Она словно сопротивлялась, но Безайс охватил ее плечи и повернул к себе. Тогда она отняла руки от лица и подняла на него полные слез глаза. "Какая она хорошенькая!" - подумал он возбужденно. - Ты понимаешь, Безайс, - заговорила она взволнованно и уже не стыдясь своих слез, - он даже не спросил обо мне! Хоть бы одно словечко, Безайс, а? Ведь меня могли ранить, даже убить, а ему все равно! Он спрашивал о тебе, о деньгах, о бумагах, обо мне даже не вспомнил. Значит, я для него совсем не существую? Он обо мне ни капельки не думает? Да, Безайс? Сдерживая дыхание, она вопросительно смотрела на него. Безайс, расширив глаза, стоял глухой и слепой. Невозможно угадать, какую штуку они выкинут в следующую минуту. У мужчин все это гораздо понятней и проще, а женщины сделаны, как шарады: кажется одно, а получается совсем другое. У него на языке вертелись только самые пошлые, самые избитые фразы: "Ах, вот как?" Или: "Вы, кажется, того?" Или: "Я давно кое-что замечал!" Но это здесь не годилось. Ее ресницы слиплись от слез, и глаза стали большими и блестящими. Безайс осторожно отвел руки от ее талии. - Какая ты глупая! - воскликнул он с плохо сделанным удивлением. - Он, наверное, толком не понимает даже, где он находится и что с ним случилось. Ранили бы так тебя, ты узнала бы, что это такое. Когда мне на фронте вырезали опухоль под правой рукой, я никого не узнавал. И не удивительно - потеря крови, лихорадка, слабость. Это хуже всякой болезни. - Но ведь о бумагах и деньгах он вспомнил же? - Да, о бумагах. Это партийное дело. Оно важнее всяких болезней. Ты никогда не поймешь, что это такое. Она покачала головой. - Вовсе не поэтому. Я знаю, он считает меня мещанкой и дурой. - Почему ты так думаешь? - уклончиво ответил Безайс. - Он мне ничего такого не говорил. Сейчас он просто болен, и глупо требовать от него галантности. А ты ревешь, разводишь сырость и устраиваешь мне сцену. Хочешь, я покажу, как ты плачешь? Он скривил лицо и всхлипнул. Она быстро вытерла слезы и оттолкнула его. - Ну, уходи, - сказала она, смущенно улыбаясь и краснея. - Уходи, чего ты на меня смотришь? Безайс повернулся и вышел. В столовой он мимоходом взял со стола пышку и сел перелистывать семейный альбом. Откусывая пышку, он машинально рассматривал пожелтевшие фотографии бородатых мужчин и странно одетых женщин. - Нет, - сказал он, захлопывая альбом. - Каждый человек может быть немного ослом. Но нельзя быть им до такой степени. Он встал, походил и остановился перед гипсовой собакой нелепой масти, стоявшей на комоде. У нее был розовый нос и трогательные голубые глаза; одно ухо было поднято вверх. Безайс пощелкал ее по звонкому носу. - Это ваше личное дело, - прошептал он. - Вы влюбляетесь и рыдаете. Но за что я, Виктор Безайс, обязан выслушивать все это? А если я не хочу? Какое мне дело, позвольте спросить? Собака неподвижно смотрела на него гипсовыми глазами. На другой день снова пришел доктор. Он осмотрел метавшегося в жару Матвеева, долго писал рецепт и расспрашивал Варю. Потом он встал и отвел Безайса в угол. - Это правда, что он ваш брат? - спросил он. - Нет. Это мой товарищ. Доктор взял Безайса за рукав и засопел. - Хотя все равно. Но отнеситесь к этому, как мужчина. Вы слушаете? - К чему? - спросил Безайс, холодея. - Ему придется отнять ногу. Больше ничего сделать нельзя. На мгновение он перестал видеть доктора. Перед ним был Матвеев - здоровый, широкоплечий, на груди мускулы выпирали из рубашки. - Это невозможно! - воскликнул Безайс. - Как же так? - Кость раздроблена, срастить ее нельзя. Началось нагноение. Безайс взволнованно взъерошил волосы. - Доктор, неужели нельзя? Вы не знаете, какой это человек! Он такой сильный и здоровый. Что он будет делать без ноги? Доктор сердито пошевелил бровями. - Не надо лезть! - сказал он со сдержанной яростью. - Дома надо сидеть, а не лезть на рожон. Ну, зачем вы полезли? Кто вас просил? Безайс не слушал его. Он понимал только, что Матвееву собираются отхватить ногу около колена, и ничто на свете не может ему помочь. - Вам ничего не втолкуешь. Идейные мальчики! - Но его лучше прямо убить! - с отчаянием сказал Безайс. Он не мог представить себе Матвеева с одной ногой. - А если не резать? - Он умрет, вот и все. - Так пускай лучше он умрет, - ответил Безайс. Доктор заложил руки за спину и прошел из угла в угол. Матвеев бормотал какой-то вздор. - Думаете - лучше? - спросил доктор задумчиво, останавливаясь перед Безайсом. - Лучше. Прошло много времени - минут пятнадцать. - Куда он денется? - сказал Безайс. - И на что он будет годен? Заборы подпирать? У него горячая кровь, он сам здоровый - что он будет делать? Опять наступила пауза. - Операцию я все-таки сделаю, - сказал доктор. - Это его дело распоряжаться своей жизнью, а не ваше. Вы слушаете меня? - Слушаю. - Я думаю - завтра. - Это - окончательно? Никак нельзя поправить? - Я же сказал. Если вы обращаетесь к врачу, надо ему верить. - Где вы думаете сделать это? - Не беспокойтесь, он будет в безопасности. Операцию сделаю в больнице. Я ручаюсь, что никто не будет знать, кто он такой. Иначе невозможно, - на дому таких вещей делать нельзя. Это сложная история. Безайс молчал. - Вы мне не верите? - спросил доктор с горечью. - Думаете - выдам? - Нет. Но вы сами уверены, что никто не узнает? - Я ручаюсь. Поздно вечером приехали за Матвеевым - доктор, Илья Семенович и одна женщина. Они увезли его, и на другой день, тоже вечером, привезли обратно - левая нога Матвеева кончалась коротко и тупо. Безайс ушел в темную столовую и сел на расхлябанный диван. Ему хотелось рычать. Он чувствовал себя виноватым - виноватым за то, что он здоров, что у него целы ноги, что мускулы легко играли под кожей. Ехали вместе и вместе попали под пули, но Матвеев один расплатился за все. Безайс тут ни при чем, это его счастье, что ни одна пуля не задела его - но иногда так невыносимо, так дьявольски тяжело быть счастливым! ГИПСОВАЯ СОБАКА Матвеев очнулся сразу, точно от толчка. Он вздрогнул и открыл глаза. Комната в серых сумерках, незнакомая, странная, медленно поплыла перед его глазами. Его охватило тяжелое предчувствие чего-то страшного. Все вокруг имело дикий, несоразмерный вид. Потолок и стены кривились острыми зигзагами. У кровати на стуле стояли бутылка и стакан с чайной ложкой. Они показались огромными, выросшими и заполняли собой все. Комод, стоявший у противоположной стены, виднелся точно издали, как в бинокль, когда смотришь в уменьшительные стекла. В углах шевелились сумерки. Он прислушивался к их тихому шороху, не понимая, что сейчас - утро или вечер. Закрывая глаза, он чувствовал, как кровать начинает качаться под ним медленными, плавными размахами. Сначала ноги поднимались вверх, потом опускались, и начинала подниматься голова. Он открыл глаза, повернулся и вдруг дико вскрикнул. За окном, прижавшись к стеклу широким лицом, стоял кто-то и неподвижно смотрел на него. Ужас придавил его к кровати. Все ощущения мгновенно приобрели остроту и напряженность. С мельчайшими подробностями он видел, как темная фигура за окном подняла руки, надавила на раму, и стекла высыпались, падая на одеяло. Темный силуэт просунулся в комнату и оперся на подоконник - осколки хрустнули под его локтями. Матвеев видел большую голову, широкие плечи и завитки волос над ушами, но лица разглядеть не мог - вместо лица было какое-то серое пятно. В комнате ходил ветер, хлопая занавеской. Несколько снежинок закружилось над Матвеевым. Исчезающими остатками сознания Матвеев понял, что это бред. - Ничего нет, - прошептал он. И действительно, на секунду силуэт побледнел, и сквозь него стали видны очертания рамы. Последним усилием Матвеев старался освободиться от тяжелой власти кошмара, точно разрывая опутывающие его веревки. Но затем он сразу погрузился в дикий призрачный мир, и бред сомкнулся над его головой, точно тяжелая вода. В