по старому. Содействовал обращению многих галилеян в эллинскую веру. Он сделался главным жрецом знаменитого храма фи- никийской богини Астарты-Атагартис, той самой, которой служил в детстве. Храм был расположен на половине пу- ти между Халкедоном и Никомедией, на высоком уступе, вдающемся в волны Пропонтиды; место называлось Гар- гария. Сюда стекались богомольцы со всех концов света, почитатели Афродиты-Астарты, богини смерти и сладо- страстия. В одной из обширных зал Константинопольского двор- ца Юлиан занимался государственными делами. Между порфировых столбов крытого хода сияло блед- но-голубое море. Он сидел перед круглым мраморным сто- лом, заваленным папирусными и пергаментными свитками. Скорописцы, наклонив головы, поскрипывали египетскими тростниками - перьями. Лица у чиновников были заспан- ные; они не привыкли вставать так рано. Немного по- одаль, новый архиерей Гэкеболий и чиновник Юний Мав- рик, придворный щеголь с желчным, сухим и умным ли- цом, с брезгливыми складками вокруг тонких губ,- разго- варивали шепотом. Юний Маврик, среди всеобщего суеверия, был одним из последних поклонников Лукиана, великого насмешника Самозатского, творца язвительных диалогов, который из- девался надо всеми святынями Олимпа и Голгофы, над всеми преданиями Эллады и Рима. Ровным голосом диктовал Юлиан послание верховному жрецу Галатии, Арказию: "Не дозволяй жрецам посещать зрелища, пить в каба- ках, заниматься унизительными промыслами; послушных награждай, непослушных наказывай. В каждом городе уч- реди странноприимные дома, где пользовались бы нашими щедротами не только эллины, но и христиане, и иудеи, и варвары. Для ежегодной раздачи бедным в Галатии назна- чаем тридцать тысяч мер пшеницы, шестьдесят тысяч ксэстов вина; пятую часть раздавай бедным, живущим при храмах, остальное-странникам и нищим: стыдно лишать эллинов пособий, когда у иудеев нет вовсе нищих, а без- божные галилеяне кормят и своих, и наших, хотя поступа- ют, как люди, обманывающие детей лакомствами: начина- ют с гостеприимства, с милосердия, с приглашений на ве- чери любви, называемые у них Тайнами, и, мало-помалу, вовлекая верующих в богопротивное нечестие, кончают постами, бичеваниями, истязаниями плоти, ужасом ада, безумием и лютою см'ертью; таков обычный путь этих че- ловеконенавистников, именующих себя братолюбцами. Победи их милосердием во имя вечных богов. Объяви по всем городам и селам, что такова моя воля; объясни граж- данам, что я готов прийти к ним на помощь во всяком деле, во всякий час. Но если хотят они стяжать особую милость мою,- да преклонят умы и сердца единодушно перед Матерью богов, Диндименою Пессинунтскою,- да воздадут ей честь и славу во веки веков". Последние слова приписал он собственной рукой. Между тем подали завтрак - простой пшеничный хлеб, свежие оливки, легкое белое вино. Юлиан пил и ел, не отрываясь от работы; он вдруг обернулся и, указывая на золотую тарелку с оливками, спросил старого любимого раба своего, привезенного из Галлии, который всегда при- служивал ему за столом: - Зачем золото? Где прежняя, глиняная? - Прости, государь,- разбилась... - Вдребезги? - Нет, только самый край. - Принеси же. Раб побежал и принес глиняную тарелку с отбитым краем. - Ничего, еще долго прослужит,-сказал Юлиан и улыбнулся доброй улыбкой. - Я заметил, друзья мои, что сломанные вещи служат дольше и лучше новых. Признаюсь, это слабость моя: я привыкаю к старым вещам, в них есть для меня особая прелесть, как в старых друзьях. Я боюсь новизны, нена- вижу перемены; старого всегда жаль, даже плохого; ста- рое - уютно и любезно... Он рассмеялся собственным словам: - Видите, какие размышления приходят иногда по по- воду разбитой глиняной посуды! Юний Маврик дернул Гэкеболия за край одежды: - Слышал? Тут вся природа его: одинаково бережет и свои разбитые тарелки, и своих полумертвых богов. Вот что решает судьбы мира!.. Юлиан увлекся; от эдиктов и законов перешел он к за- мыслам будущего: во всех городах Империи предполагал завести училища, кафедры, чтения, толкования эллинских догматов, установленные образцы молитв, эпитимьи, фило- софские проповеди, убежища для любителей целомудрия, для посвятивших себя размышлениям. - Каково? -.прошептал Маврик на ухо Гэкебо- лию:-монастыри в честь Афродиты и Аполлона. Час от часу не легче!.. - Да, все это, друзья мои, исполним мы с помощью богов,- заключил император.- Галилеяне желают уве- рить мир, что им одним принадлежит милосердие; но ми- лосердие принадлежит всем философам, каких бы богов ни чтили они. Я пришел, чтобы проповедовать миру новую любовь, не рабскую и суеверную, а вольную и радостную, как небо олимпийцев!.. Он обвел всех испытующим взглядом. На лицах чинов- ников не было того, чего он искал. В залу вошли выборные от христианских учителей ри- торики и философии. Недавно был объявлен эдикт, воспре- щавший галилейским учителям преподавание эллинского красноречия; христианские риторы должны были или от- речься от Христа, или покинуть школы. Со свитком в руках подошел к Августу один из выбор- ных - худенький, растерянный человек, похожий на ста- рого облезлого попугая, в сопровождении двух неуклюжих и краснощеких школьников. - Помилосердствуй, боголюбивейший! - Как тебя зовут? - Папириан, римский гражданин. - Ну вот, видишь ли, Папириан любезный, я не же- лаю вам зла. Напротив. Оставайтесь галилеянами. Старик упал на колени и обнял ноги императора: - Сорок лет учу грамматике. Не хуже других знаю Гомера и Гесиода... - О чем ты просишь? - произнес Август, нахмурив- шись. - Шесть человек детей, государь,- мал-мала меньше. Не отнимай последнего куска. Ученики любят меня. Рас- спроси их... Разве я чему-нибудь дурному?.. Папириан не мог продолжать от волнения; он указы- вал на двух учеников, которые не знали, куда спрятать руки, и стояли, выпучив глаза, сильно и густо краснея. - Нет, друзья мои! - перебил император тихо и твер- до.- Закон справедлив. Я считаю нелепым, чтобы хри- стианские учителя риторики, объясняя Гомера, отвергали тех самых богов, которых чтил Гомер. Если думаете, что наши мудрецы сплетали только басни - ступайте лучше в церкви объяснять Матфея и Луку! Заметьте, галилея- не,- я делаю это для вашего же собственного блага... В толпе риторов кто-то проворчал себе под нос: - Для собственного блага поколеем с голоду! - Вы боитесь осквернить себя жертвенным мясом или жертвенною водою, учители христианские,-продолжал император невозмутимо,- как же не боитесь вы осквер- нить себя тем, что опаснее всякого мяса и воды,- ложной мудростью? Вы говорите: "блаженны нищие духом". Будь- те же нищими духом. Или вы думаете, я не знаю вашего учения? О, знаю лучше, чем кто-либо из вас! Я вижу в галилейских заповедях такие глубины, какие вам не сни- лись. Но каждому свое: оставьте нам нашу суетную муд- рость, нашу бедную эллинскую ученость. На что вам эти зараженные источники? У вас есть мудрость высшая. У нас царство земное, у вас - небесное. Подумайте: цар- ство небесное - это не мало для таких смиренных и не- стяжательных людей, как вы. Диалектика возбуждает только охоту к вольнодумным ересям. Право!.. Будьте про- сты, как дети. Не выше ли всех платоновых диалогов бла- годатное невежество капернаумских рыбаков? Вся муд- рость галилеян состоит в одном: веруй! Если бы вы были настоящими христианами, то благословили бы мой закон. Ныне же возмущается в вас не дух, а плоть, для коей грех сладок. Вот все, что я имел вам сказать, и наде- юсь, вы извините меня и согласитесь, что римский импе- ратор больше заботится о спасении ваших душ, чем вы сами. Он прошел через толпу риторов, спокойный и доволь- ный своею речью. Папириан по-прежнему, стоя на коленях, рвал свои жидкие седые кудри. - За что? Матерь Небесная, за что такое попущение? Оба ученика, видя горе наставника, вытирали выпучен- ные глаза неуклюжими красными кулаками. Кесарь помнил бесконечные распри православных и ариан, которые происходили на Миланском соборе при Констанции. Он задумал воспользоваться этой враждою для своих целей и решил созвать, подобно своим христи- анским предшественникам, Константину Великому и Кон- станцию, церковный собор. Однажды, в откровенной беседе, объявил удивленным друзьям, что, вместо всяких насилий и гонений, хочет дать галилеянам свободу исповедания, возвратить из ссыл- ки донатистов, семириан, маркионитов, монтанистов, цеци- лиан и других еретиков, изгнанных постановлениями собо- ров при Константине и Констанции. Он был уверен, что нет лучшего средства погубить христиан. "Увидите, дру- зья мои,- говорил император,- когда все они вернутся на свои места,- такая распря возгорится между братолюбца- ми, что они растерзают друг друга, как хищные звери, и предадут бесславию имя Учителя своего скорее, чем я мог бы этого достигнуть самыми лютыми казнями!" Во все концы Римской империи разослал он указы и письма, разрешая изгнанным клирикам возвратиться без- боязненно, Объявлялась свобода вероисповедания. Вместе с тем мудрейшие учителя галилейские приглашались ко двору в Константинополь для некоторого совещания по де- лам церковным. Большая часть приглашенных не ведала в точности ни цели, ни состава, ни полномочий собрания, так как все это было означено в письмах с преднамерен- ной неясностью. Многие, угадывая хитрость Богоотступ- ника, под предлогом болезни или дальнего расстояния, вовсе не явились на зов. Утреннее голубое небо казалось темным по сравнению с ослепительно белым мрамором двойного ряда столбов, окружавшего большой двор - Константинов атриум. Бе- лые голуби, с радостным шелковым шелестом крыльев, ис- чезали в небе, как хлопья снега. Посередине двора, в свет- лых брызгах фонтана, виднелась Афродита Каллипига; влажный мрамор серебрился, как живое тело. Монахи, проходя мимо нее, отвертывались и старались не видеть; но она была среди них, лукавая и нежная. Не без тайного намерения выбрал Юлиан такое стран- ное место для церковного собора. Темные одежды иноков казались здесь еще темнее, истощенные лишениями, озлоб- ленные лица еретиков-изгнанников - еще более скорбны- ми; как черные безобразные тени, скользили они по сол- нечному мрамору. Всем было неловко; каждый старался принять вид рав- нодушный, даже самонадеянный, притворяясь, что не уз- нает соседа - врага, которому он, или который ему испор- тил жизнь, а между тем украдкой кидали они друг на друга злые, пытливые взоры. - Пречистая Матерь Божия1 Что же это такое? Куда мы попали? - волновался престарелый дородный епископ себастийский, Евстафий.-Пустите, пустите меня!.. - Тише, друг мой,- уговаривал его начальник при- дворных копьеносцев, варвар Дагалаиф, вежливо отстра- няя от двери. - Не участник я в соборе еретическом. Пустите! - По воле всемилостивейшего кесаря, все пришедшие на собор...- возражал Дагалаиф, удерживая епископа с непреклонною лаской. - Не собор, а вертеп разбойничий!-негодовал Ев- стафий. Среди христиан нашлись веселые люди, которые под- смеивались над провинциальной наружностью, одышкой и сильным армянским выговором Евстафия. Он совсем оробел, притих и забился в угол, только повторяя с от- чаянием: - Господи! И за что мне сие?.. Евандр Никомедийский тоже раскаивался, что пришел сюда и привел Дидимова послушника, только что приехав- шего в Константинополь, брата Ювентина. Евандр был великий догматик, человек ума проница- тельного и глубокого; над книгами потерял здоровье, преждевременно состарился; зрение его ослабело; в близо- руких добрых глазах было постоянное выражение устало- сти. Бесчисленные ереси осаждали ум его, не давали ему покоя, мучили наяву, грезились во сне, но, вместе с тем, привлекали соблазнительными тонкостями и ухищрения- ми. Он собирал их, в продолжение многих лет, в громад- ную рукопись под заглавием Против еретиков так же усердно, как некоторые любители собирают чудовищные редкости. Отыскивал с жадностью новые, изобретал не- существующие, и, чем яростнее опровергал, тем более пу- тался в них. Иногда с отчаянием молил у Бога простой веры, но Бог не давал ему простоты. В повседневной жиз- ни был он жалок, доверчив и беспомощен, как дитя. Злым людям ничего не стоило обмануть Евандра: об его рассеян- ности ходило множество смешных рассказов. По рассеянности пришел он и в это нелепое собрание, привлекаемый отчасти и надеждою узнать новую ересь. Теперь епископ Евандр все время с досадой морщился и заслонял ладонью слабые глаза от слишком яркого солн- ца и мрамора. Ему было не по себе; скорее хотелось назад, в полутемную келью, к своим книгам и рукописям. Ювентина не отпускал он от себя и, осмеивая различные ереси, предостерегал от соблазна. Посередине залы проходил коренастый старик, с широ- кими скулами, с венцом седых пушистых волос, семидеся- тилетний епископ Пурпурий, африканец-донатист, возвра- щенный Юлианом из ссылки. Ни Константину, ни Констанцию не удалось подавить ересь донатистов. Реки крови проливались из-за того, что пятьдесят лет назад, в Африке рукоположен был непра- вильно Донат вместо Цецилиана или, наоборот, Цецилиан вместо Доната,- этого хорошенько разобрать никто не мог; но донатисты и цецилиане избивали друг друга, и не предвиделось конца братоубийственной войне, возникшей даже не из-за двух мнений, а из-за двух имен. Ювентин заметил, как, проходя мимо Пурпурия, один цецилианский епископ задел краем фелони одежду дона- тиста. Тот отшатнулся и, подняв брезгливо, двумя паль- цами, так, чтобы все видели, несколько раз отряхнул в воздухе ткань, оскверненную прикосновением еретика. Евандр рассказал Ювентину, что когда случайно цеци- лианин заходит в церковь донатистов, они выгоняют его и потом тщательно соленой водой обмывают плиты, на ко- торых он стоял. За Пурпурием следовал по пятам, как пес, верный те- лохранитель, полудикий, огромного роста африканец, чер- ный, страшный, с расплюснутым носом, толстыми губами, с дубиною в жилистых руках, дьякон Леона, принадлежав- ший к секте самоистязателей. Это были жители гетулий- ских селений; их называли циркумцеллионами. Бегая с оружием в руках, предлагали они деньги встречным на больших дорогах и грозили: "Убейте нас, или мы вас убьем!" Циркумцеллионы резали, жгли себя, бросались в воду, во имя Христа; но не вешались, потому что Иуда Искариот повесился. Порой целые толпы их с пением псалмов кидались в пропасти; они утверждали, что само- убийство, во славу Божью, очищает душу от всех грехов. Народ чтил их, как мучеников. Перед смертью предава- лись наслаждениям - ели, пили, насиловали женщин. Мно- гие не употребляли меча, потому что Христос запретил употреблять меч, зато огромными дубинами, со спокойною совестью, "по Писанию", избивали еретиков и язычни- ков; проливая кровь, возглашали: "Господу хвала!" Этого священного крика мирные жители африканских городов и сел боялись больше, чем трубы врагов и рыканья льви- ного. Донатисты считали циркумцеллионов своими воинами и стражами; а так как поселяне гетулийские плохо разу- мели церковные споры, то богословы-донатисты указывали им, кого именно следует избивать "по Писанию". Евандр обратил внимание Ювентина на красивого юношу, с лицом неясным и невинным, как у молодой де- вушки: это был каинит. "Благословенны, -- проповедовали каиниты, - гордые, непокорившиеся братья наши: Каин, Хам, жители Содома и Гоморры - семья Верховной Софии, Сокровенной Муд- рости! Придите к нам, все гонимые, все восставшие, все побежденные! Благословен Иуда! Он один из апостолов был причастен Высшему Знанию - Гнозису. Он предал Христа, дабы Христос умер и воскрес, потому что Иуда знал, что смерть Христа спасет мир. Посвященный в на- шу мудрость должен преступить все пределы, на все дерз- нуть, должен презреть вещество, поправ самый страх к нему, и, отдавшись всем грехам, всем наслаждениям пло- ти, достигнуть благодатного отвращения к плоти - послед- ней чистоты духовной". - Смотри, Ювентин, вот человек, который считает се- бя несравненно выше серафимов и архангелов,--указал Евандр на стройного молодого египтянина, стоявшего в стороне от всех, одетого по последней византийской мо- де, со множеством драгоценных перстней на холеных, бе- лых руках, с лукавой улыбкой на тонких губах, подкра- шенных, как у блудницы; это был Кассиодор валентиниа- нин. - У православных,- утверждал Кассиодор,-- есть ду- ша как у прочих животных, но духа нет. Одни мы, посвя- щенные в тайны Плэрона и Гнозиса, достойны называться людьми; все остальные - свиньи и псы. Кассиодор внушал ученикам своим: - Вы должны знать всех, вас не должен знать никто. Перед непосвященными отрекайтесь от Гнозиса, молчите, презирайте доказательства, презирайте исповедание веры и мученичество. Любите безмолвие и тайну. Будьте неуло- вимы и невидимы для врагов, как силы бесплотные. Обык- новенным христианам нужны добрые дела для спасения. Тем, у кого есть высшее Знание Бога - Гнозис, добрых дел не нужно. Мы сыны света. Они сыны мрака. Мы уже не боимся греха, ибо знаем: телу-телесное, духу-ду- ховное. Мы на такой высоте, что не можем пасть, как бы ни грешили: сердце наше остается чистым во грехе, как золото в грязи. Подозрительный, косоглазый старичок, с лицом сладо- страстного фавна, адамит Продик, утверждал, будто бы учение его возрождает в людях первобытную невинность Адама: голые адамиты совершали таинства в церквах, жарко натопленных, как бани, называвшихся Эдемами; по- добно прародителям до грехопадения, не стыдились они наготы своей, уверяя, что все мужчины и женщины отли- чаются у них высшим целомудрием; но чистота этих рай- ских собраний была сомнительна. На полу, рядом с адамитом Предиком, сидела бледная седовласая женщина, в епископском одеянии, с прекрасным суровым лицом, с веками, полузакрытыми от усталости,- пророчица монтанистов. Желтолицые, изнуренные скопцы благоговейно ухаживали за ней, смотрели на нее томными, влюбленными глазами и называли ее Небесною Голуби- цею. Изнывая долгие годы от восторгов неосуществимой любви, проповедовали они, что род человеческий должен быть прекращен целомудренным воздержанием. На сож- женных равнинах Фригии, близ разрушенного города Пе- пузы, сидели эти бескровные мечтатели, целыми толпами, неподвижно устремив глаза на черту горизонта, где дол- жен был явиться Спаситель; в туманные вечера, над серой равниной, между тучами, в полосах раскаленного золота, видели славу Господню, Новый Сион, сходящий на землю; годы проходили за годами, и они умирали с надеждою, что Царствие Божие сойдет, наконец, на сожженные раз- валины Пепузы. Иногда, приподымая усталые веки, устремляя мутные взоры вдаль, пророчица бормотала по-сирийски: - Маран ата. Маран ата!-Господь идет. Господь идет! И бледные скопцы наклонялись к ней, внимая. Ювентин слушал объяснения Евандра и думал , что все это похоже на бред; сердце его сжималось от горькой жалости. Наступила тишина. Взоры устремились по одному на- правлению. На другом конце атриума, на мраморное воз- вышение взошел кесарь Юлиан. Простая белая хламида древних философов облекала его; лицо было самоуверен- но; он хотел придать ему выражение бесстрастное, но в глазах невольно вспыхивала искрф злобного веселья. - Старцы и учители!-обратился он к собранию,- за благо сочли мы оказывать подданным нашим, испове- дующим учение Галилеянина Распятого, всевозможное снисхождение и милосердие: должно питать более состра- дания, чем ненависти к заблуждающимся, увещаниями приводить к истине упрямых, а отнюдь не ударами, оби- дами и язвами телесными. Итак, желая восстановить мир всего мира, столь долго нарушаемый распрями церковны- ми, призвал я вас, мудрецы галилейские. Под нашим по- кровительством и защитой вы явите, надеемся, пример тех высоких добродетелей, кои приличествуют вашему духов- ному сану, вашей вере и мудрости... Он говорил заранее приготовленную речь, с плавными движениями, как опытный ритор перед народным собра- нием. Но в словах, полных благоволения, скрыты были ядовитые жала: между прочим, указал он на то, что еще не забыл о нелепых и унизительных распрях галилеян, ко- торые произошли на знаменитом соборе Миланском, при Констанции; упомянул также с недоброй усмешкой о не- которых дерзких бунтовщиках, которые, жалея, что нель- зя более преследовать, мучить и умерщвлять братьев по вере, возмущают народ глупыми баснями, подливают мас- ло в огонь вражды и братоубийственною яростью напол- няют мир: сии суть враги рода человеческого, виновники худшего из бедствий - безначалия. И кесарь кончил вдруг свою речь почти явною насмешкою. - Братьев ваших, изгнанных соборами при Константи- не и Констанции, возвратили мы из ссылки, желая даро- вать свободу всем гражданам Римской империи. Живите в мире, галилеяне, по завету вашего Учителя. Для полного же прекращения раздоров поручаем вам, мудрейшие на- ставники, забыв всякую вражду и воссоединившись в брат- ской любви, прийти к некоторому церковному соглашению, дабы уставить единое и общее для всех исповедание веры. С тем и призвали мы вас сюда, в наш дом, по примеру предшественников наших, Константина и Констанция; судите и решайте властью, данною вам от церкви. Мы же удаляемся, предоставив вам свободу и ожидая вашего решения. И прежде чем в собрании кто-нибудь успел опомниться или возразить, Юлиан, окруженный друзьями-философа- ми, вышел из атриума. Все безмолвствовали; кто-то тяжко вздохнул; в тиши- не слышен был только радостный шелковый шелест голу- биных крыльев в небе и плеск фонтана о мрамор. Вдруг, на высоких плитах, служивших кесарю трибу- ной, появился тот самый добродушный старик с провин- циальною наружностью, с армянским говором, над кото- рым все недавно смеялись; лицо его было красно; глаза горели. Речь императора оскорбила старого себастийского епископа. Пылая духовной ревностью, выступил Евстафий перед собранием. - Отцы и братья!-воскликнул он, и в голосе его была такая сила, что никто уже не думал смеяться.- Разой- демся в мире. Кто призвал нас сюда для поругания и соблаз- на, тот не ведает ни церковных канонов, ни постановлений соборных,- ненавидит самое имя Христово. Не будем же веселить врагов наших, воздержимся от гневного слова. Заклинаю именем Бога Всевышнего, разойдемся, братья, в безмолвии! Он говорил громким голосом, подняв глаза к хорам, защищенным от солнца алыми завесами: там, в глубине, между колоннами, появился император со своими друзья- ми-философами. Шепот удивления и ужаса послышался в толпе. Юлиан смотрел прямо в лицо Евстафию. Старик выдержал взор его и не потупился. Император побледнел. В то же мгновение донатист Пурпурий грубо оттолкнул епископа и занял его место на трибуне. - Не слушайте! - закричал Пурпурий.- Не расхо- дитесь, да не преступите воли кесаревой. Цецилиане злоб- ствуют за то, что он, избавитель наш... - Нет, братья!..-порывался Евстафий с мольбою. - Не братья мы вам,- отыдите, окаянные! Мы - чи- стая пшеница Божья, вы - сухая солома, назначенная Гос- подом в огонь! И, указывая на императора-богоотступника, продолжал Пурпурий торжественным певучим голосом, как будто воз- глашая ему славословие церковное: - Слава, слава преблагому, премудрому Августу! На аспида и василиска наступиши и попереши льва и змия, яко ангелам своим заповесть ранити тя во всех путях твоих. Слава! Собрание заволновалось; одни утверждали, что должно последовать совету Евстафия и разойтись, другие требо- вали слова, не желая потерять единственного в жизни слу- чая высказать свои мысли перед каким бы то ни было соб- ранием. Лица разгорались, голоса становились оглуши- тельными. - Пусть заглянет теперь в церкви наши кто-нибудь из цецилианских епископов-торжествовал Пурпурий,- возложим мы ему руки на голову, но не для того, чтобы избрать пастырем, а чтобы раздробить череп! Многие совсем забыли цель собрания, вступая в тонкие богословские споры; зазывали к себе, отбивали друг у друга слушателей, старались обольстить неопытных. Базилидианин Трифон, приехавший из Египта, окру- женный толпою любопытных, показывал амулет из про- зрачного хризолита с таинственной надписью: Абракса. - Тот, кто разумеет слово Абракса,- соблазнял Три- фон,- получит высшую свободу, сделается бессмертным и, вкушая от всех сладостей греха, будет безгрешен. Аб- ракса выражает буквами число горных небес - 365. Над тремястами шестьюдесятью пятью сферами, над иерар- хиями вонов, ангелов и архангелов, есть некий Мрак Бе- зыменный, прекраснее всякого света, неподвижный, нерож- даемый... - Мрак безыменный в скудоумной голове твоей! - крикнул арианский епископ, сжимая кулаки и подступая к Трифону. Гностик тотчас умолк, сложив губы в презрительную усмешку, полузакрыв глаза и подняв указательный палец: - Премудрость! Премудрость! - произнес он чуть слышно и отошел, точно выскользнул из рук арианина. Пророчица Пепузская, поддерживаемая влюбленными скопцами, поднявшись во весь рост, страшная, бледная, с растрепанными волосами, с мутными, полоумными взора- ми, вдохновенно завывала, ничего не видя и не слыша: - Маран ата! Маран ата!-Господь идет! Господь идет! Ученики отрока Епифания, не то языческого полубога, не то христианского мученика, обоготворяемого в молель- нях Кефалонии, возглашали: - Братство и равенство! Других законов нет. Раз- рушайте, разрушайте все! Да будут общими у людей имущество и жены, как трава, как вода, как воздух и солнце! Офиты, змеепоклонники, подымали медный крест, обви- тый прирученной нильскою змейкою: - Мудрость Змия,-говорили они,-дает людям зна- ние добра и зла. Вот - Спаситель, Офиоморфос - Змее- видный. Не бойтесь,-послушайте его: он не солгал; вкусите от плода запретного - и станете, как боги! С проворной ловкостью фокусника, высоко подымая прозрачную стеклянную чашу, наполненную водой, марко- зианин, надушенный и подвитой щеголь, соблазнитель женщин, приглашал любопытных. - Смотрите, смотрите! Чудо! Вода закипит и сделает- ся кровью. Коларбазиане быстро считали по пальцам и доказыва- ли, что все пифагорейские числа, все тайны неба и земли, заключаются в буквах греческого алфавита: -- Альфа, Омега, начало и конец. А между ними - Троица,-бета, гамма, дельта,-Сын, Отец, Дух. Видите, как просто. Фабиониты, карпократиане-обжоры, барбелониты-раз- вратники проповедовали такие мерзости, что благочести- вые люди только отплевывались и затыкали уши. Многие действовали на своих слушателей тою непонятною притя- гательною силою, которою обладает над умами людей чудовищное и безумное. Каждый был убежден в своей правоте. И все были про- тив всех. Даже ничтожная церковь, затерянная в отдаленнейших пустынях Африки,- рогациане, и те уверяли, будто бы Христос, придя на землю, найдет истинное, понимание Евангелия только у них, в нескольких селениях Маврита- нии Кесарийской,- и более нигде в мире. Евандр Никомедийский, забыв Ювентина, едва успевал записывать в свои восковые дощечки новые незамеченные ереси, увлекаясь, как собиратель редкостей. А между тем, с верхней мраморной галереи, глазами, полными жадной и утоленной ненависти, смотрел вниз на этих обезумевших людей молодой император, окруженный мудрецами в древних белых одеждах. Здесь были все друзья его: пифагореец Прокл, Нимфидиан, Евгений Приск, Эдезий, престарелый учитель Ямвлик Божествен- ный, благообразный Гэкеболий, архиерей Диндимены; они не смеялись, не шутили и сохраняли совершенное спокой- ствие, как пристойно мудрецам; лишь изредка на строго сжатых губах выступала улыбка тихой жалости. Это был пир эллинской мудрости. Они смотрели вниз на собор, как смотрят боги на враждующих людей, любители цир- ка - на арену, где звери пожирают друг друга. В тени пурпурных завес им было свежо и отрадно. А внизу галилеяне, обливаясь потом, анафематствова- ли и проповедовали. Среди смятения, юный женоподобный каинит, с пре- красным, нежным лицом, с печальными, детски-ясными глазами, успел вскочить на трибуну и воскликнуть таким вдохновенным голосом, что все обернулись и онемели: - Благословенны непокорившиеся Богу! Благословен- ны Каин, Хам и Иуда, жители Содома и Гоморры! Благо- словен отец их, Ангел Бездны и Мрака! Неистовый африканец Пурпурий, которому уже целый час не давали сказать слова, желая облегчить свое серд- це, ринулся на каинита и поднял волосатую жилистую ру- ку, чтобы "заградить уста нечестивому". Его удержали, стараясь образумить: - Отче, непристойно! - Пустите! Пустите!-кричал Пурпурий, вырываясь из рук державших его.- Не потерплю сей мерзости! Вот же тебе. Каиново отродье! И донатист плюнул в лицо каиниту. Все смешалось. Началась бы драка, если бы не прибе- жали копьеносцы. Разнимая христиан, римские воины уве- щевали их: - Тише, тише! Во дворце не место. Или мало вам церквей, чтобы драться? Пурпурия подняли на руки и хотели увлечь. Он вопил: - Леона! Дьякон Леона! Телохранитель растолкал воинов, двух повалил на зем- лю, освободил Пурпурия, и в воздухе, над головами ере- сиархов, закрутилась и засвистела страшная дубина цир- кумцеллиона. - Господу хвала! - ревел африканец, избирая жертву глазами. Вдруг, в ослабевших руках его, беспомощно опустилась дубина. Все окаменели. В тишине раздался пронзительный крик одного из полоумных скопцов пророчицы Пепузской. Он упал на колени и, с лицом, искаженным ужасом, ука- зывал на трибуну: - Дьявол, дьявол, дьявол! На мраморном возвышении, над толпой галилеян, скрестив руки на груди, спокойно и величественно, в древ- ней белой одежде философа, стоял император Юлиан; гла- за его горели грозным веселием. Многим в эту минуту ка- зался он подобным дьяволу. - Вот как исполняете вы закон любви, галилеяне! - произнес он среди собрания, пораженного ужасом.-Вижу теперь, что значит ваша любовь. Воистину, хищные звери милосерднее, чем вы, братолюбцы. Скажу словами вашего Учителя: "горе вам, законники, что взяли вы ключ раз- умения: сами не вошли и входящим воспрепятствовали. Го- ре вам, книжники и фарисеи!" Насладившись их томительным молчанием, прибавил он спокойно и медленно: - Ежели не умеете вы сами управлять собою - то вот я говорю вам, остерегая от худших зол: слушайтесь меня, галилеяне, и покоряйтесь! Когда Юлиан спускался из Константинова атриума по ступеням широкой лестницы, направляясь для жертвопри- ношения в маленький, находившийся по соседству с двор- цом, храм богини Счастья, Тихо подошел к нему седо- власый, сгорбленный халкедонский епископ, Марис. Глаза у Мариса вытекли от старости; мальчик-поводырь вел слепца за руку. Лестница выходила на площадь Августейон; внизу собралась толпа. Властным движением руки остановив им- ператора, заговорил епископ старческим голосом, твердым и ясным: - Внимайте, народы, племена, языки, люди всякого возраста, все, сколько есть теперь и гколько будет на зем- ле! Внимайте мне. Высшие Силы, ангелы, которыми скоро совершено будет истребление Мучителя! Не царь Аммо- рейский низложится, не Ог, царь Васанский, но Змий, Отступник, Великий Ум, мятежный Ассириянин, общий враг и противник, на земле творивший много неистовств, и в высоту говоривший. Слыши небо и внуши земле! И ты внимай пророчеству моему, кесарь, ибо сам Бог го- ворит тебе ныне устами моими. Слово Господне сжигает сердце мое - и не могу молчать. Дни твои сочтены. Вот еще немного - и погибнешь, исчезнешь, как прах, взме- таемый вихрем, как роса, как свист пущенной стрелы, как удар грома, как быстролетная молния. Источник Касталь- ский умолкнет навеки,- пройдут и посмеются над ним. Аполлон станет опять безгласным идолом, Дафной - дере- вом, оплакиваемым в басне,- и порастут могильною тра- вой низвергнутые храмы. О, мерзость Сеннахеримова! Так вещаем мы, галилеяне, люди презренные, поклоняющиеся Распятому, ученики рыбаков капернаумских и сами - невежды; мы, изнуренные постами, полумертвые, напрасно бодрствующие и пустословящие .во время всеночных бде- ний, и однако же, низлагающие вас: "Где суть книжники, где суть совопросники века сего?" Заимствую сию побед- ную песнь от одного из наших немудрых. Подай сюда свои царские и софистические речи, свои неотразимые сил- логизмы и энтимемы! Посмотрим, как и у нас говорят не- ученые рыбари. Да воспоет со дерзновением Давид, кото- рый таинственными камнями низЛожил надменного Го- лиафа, победил многих кротостью и духовным сладкозву- чием исцелял Саула, мучимого злым духом. Благодарим тебя. Господи! Ныне очищается церковь Твоя гонением. Се, грядет Жених! Мудрые девы, возжгите светильники! Иерея облеките в великий и нескверный хитон,- за1 Хри- ста, наше одеяние брачное! Последние слова он произнес нараспев, как слова бого- служения. Потрясенная толпа ответила ему гулом одобре- ния. Кто-то воскликнул. - Аминь! Император выслушал до конца длинную речь с невоз- мутимым хладнокровием, как будто дело шло вовсе не о нем; только в углах губ выступала иногда усмешка. - Ты кончил, старик?-спросил он спокойно. - Вот мои руки, мучители! Вяжите! Ведите на смерть! Господи! приемлю венец! Епископ поднял тусклые слепые глаза к небу. - Не думаешь ли ты, добрый человек, что я поведу тебя на смерть?-произнес Юлиан.-Ошибаешься. Я от- пУЩУ тебя с миром. В душе моей нет злобы против тебя. - Что это? Что это? О чем он говорит? -спрашива- ли в толпе. - Не соблазняй! Не отступлю от Христа! Отыди, враг человеческий!-Палачи, ведите на смерть! Вот я! - Здесь нет палачей, друг мой. Здесь все такие же добрые люди, как ты. Успокойся! Жизнь скучнее и обык- новеннее, чем ты думаешь. Я слушал тебя с любопытст- вом, как поклонник всякого красноречия, даже галилей- ского. И чего тут только не было - мерзость Сеннахери- мова, и царь Амморейский, и камни Давида, и Голиаф! Нет у вас простоты в речах. Почитайте нашего Демосфена, Платона и в особенности Гомера. Они, в самом деле, про- сты, как дети, мудры, как боги. Да, поучитесь у них ве- ликому спокойствию, галилеяне! Бог-не в бурях, а в ти- шине. Вот и весь мой урок, вот и вся моя месть - так как ты сам требовал мести. - Да поразит тебя Господь, богохульник!..-начал бы- ло опять Марис. - Господь не сделает меня слепым во гневе, а тебя зрячим,- возразил Август. - Благодарю Бога моего за слепоту,- воскликнул ста- рик; - не дает она очам моим видеть окаянное лицо От- ступника! - Сколько злобы, сколько злобы в таком дряхлом теле! Говорите вы все о смирении, о любви, галилеяне,- а какая ненависть в каждом вашем слове! - Я только что вышел из собрания, где братья, во имя Бога, готовы бы- ли растерзать друг друга, как звери, и вот теперь ты - со своею необузданной речью. За что такая ненависть? Разве и я не брат ваш? О, если бы ты знал, как в это мгновение безмятежно и благосклонно мое сердце! Я же- лаю тебе всего доброго и молю олимпийцев, да смягчат они твою жестокую, темную и страдающую душу, слепец. Иди же с миром и помни, что не одни галилеяне умеют прощать. - Не верьте ему, братья! Это хитрость, обольщение Змия! Видел еси. Господи, как Отступник поносит Тебя, Бога Израилева,- да не премолчиши! Не обращая более внимания на проклятия старика, Юлиан прошел среди народа в своей простой белой одеж- де, озаренной солнцем, спокойный- и мудрый, как один из древних мужей. Была бурная ночь. Изредка сияние луны проникало сквозь быстро несущиеся тучи и странно смешивалось с мерцанием молнии. Теплый ветер, пропитанный соленым запахом гнилых водорослей, хлестал иглами косого дождя. К одинокой развалине на берегу Босфора подъехал всадник. Во времена незапамятные, когда жили здесь тро- янцы, это укрепление служило сторожевою башнею; теперь остались от нее только груды камней, поросших бурьяном, и полуразрушенные стены. Внизу была маленькая хижина, убежище от ненастья для заблудившихся пастухов и бродяг. Привязав коня под защитой полуобвалившегося свода и раздвинув колючий репейник, всадник постучался в ни- зенькую дверь: - Это - я. мэроэ, отопри! Египтянка отворила дверь и впустила его во внутрен- ность башни. Всадник подошел к тускло горевшему факелу. Свет упал ему в лицо. То был император Юлиан. Они вышли. Старуха, хорошо знавшая это место, вела его за руку. Раздвигая жесткие стебли мертвого чертополоха, оты- скала низкий вход в расщелине, между скалами. Они спу- стились по ступеням. Море было близко; грохот прибоя потрясал землю; но каменные стены защищали от ветра. Египтянка выбила огонь. - Вот, господин мой, лампаду и ключ. Поверни его в замке два раза. Дверь в монастырь открыта. Если встре- тишь привратника - не бойся, Я подкупила. Только смотри, не ошибись: в верхнем проходе тринадцатая келья налево. Юлиан отпер дверь и долго спускался по крутому на- клону с широкими ступенями из древнего плитняка. Ско- ро подземелье превратилось в такую узкую щель, что два человека, встретившись, не могли бы разойтись. Потайной ход соединял некогда сторожевую башню с укреплением на противоположном берегу залива, а теперь-покинутую развалину с новым христианским монастырем. Юлиан вышел из подземелья высоко над клокочущим морем, между острыми скалами, изъеденными прибоем, и начал взбираться по узким ступеням, высеченным в ска- ле. Дойдя до самого верха, увидел кирпичную ограду. Она была сложена неровно - многие кирпичи выдавались. Опираясь на них ногой, хватаясь руками, можно было пе- релезть в крошечный монастырский садик. Он вступил в опрятный двор. Здесь все дышало спо- койствием. Стены были затканы чайными розами. В бур- ном теплом воздухе цветы пахли сильно и тревожно. Ставни на одном из нижних окон изнутри не были за- перты. Юлиан тихонько отворил их и влез в окно. В лицо ему дохнул спертый воздух монастыря. Пахло сыростью, ладаном, мышами, лекарственными травами и свежими яблоками, которые запасливые монахини храни- ли в кладовых. Император ступил в длинный проход; по обеим сторо- нам был ряд дверей. Он сосчитал тринадцатую налево и открыл тихонько. Келья была тускло освещена алебастровым ночником. По- веяло сонной теплотой. Он притаил дыхание. На низком ложе, с белоснежными покровами, лежала девушка в монашеской темной тунике. Она, должно быть, уснула во время молитвы, не успев раздеться; тень ресниц падала на бледные щеки; брови сжаты были сурово и ве- личественно, как у мертвых. Он узнал Арсиною. Она очень изменилась. Только волосы остались те же: у корней темно-золотистые, на концах - бледно-желтые, как медь в луче солнца. Ресницы ее дрогнули. Она вздохнула. Перед глазами его сверкнуло гордое тело амазонки, об- литое солнечным светом, ослепительное, как золотистый мрамор Парфенона. И протягивая руки к монахине, спав- шей под сенью черного креста, Юлиан прошептал: - Арсиноя! Девушка открыла глаза, взглянула на него спокойно, без удивления и страха, как будто знала, что он придет. Но опомнившись, вздрогнула и провела рукой по лицу. Он подошел к ней: - Не бойся. Скажи слово - я уйду. - Зачем ты пришел? - Я хотел знать, правда ли... - Юлиан, все равно... Мы не поймем друг друга. - Правда ли, что ты веришь в Него, Арсиноя? Она не ответила. - Помнишь ту ночь в Афинах,-продолжал импера- тор,- помнишь, как ты искушала меня, галилейского мона- ха, так же, как я теперь искушаю тебя? Прежняя гордость и сила в лице твоем, Арсиноя, а не рабское смирение га- лилеян! Зачем ты лжешь? Сердце так не изменяется. Ска- жи мне правду. - Я хочу власти,- проговорила она тихо. - Власти? Ты еще помнить союз наш!-воскликнул он радостно. Она с грустной улыбкой покачала головой: - О, нет!.. Над людьми-не стоит. Ты сам это знаешь. Я хочу власти над собою. - И для этого идешь в пустыню? - Да. И еще - для свободы... - Арсиноя, ты по-прежнему любишь себя, только себя! - Я хотела бы любить себя и других, как Он велел. Но не могу: я ненавижу и себя, и других. - Лучше совсем не жить!-воскликнул Юлиан. - Надо преодолеть себя,- проговорила она медлен- но,- надо победить в себе не только отвращение к смер- ти, но и отвращение к жизни - это гораздо труднее, по- тому что жизнь страшнее смерти. Но зато, если победишь себя до конца, жизнь и смерть будут равны - и тогда свобода! Тонкие брови ее сжимались с упрямством неодоли- мой воли. Юлиан смотрел на нее с отчаянием. - Что они сделали с тобой! - произнес он тихо.- Все вы - мучители или мученикц. Зачем вы терзаете се- бя? Разве ты не видишь-в душе твоей нет ничего, кро- ме злобы и отчаяния... Она взглянула на него с ненавистью: - Зачем ты пришел сюда? Я не звала тебя. Уйди. Какое мне дело до того, что ты думаешь? Довольно мне моих собственных мыслей и мук!.. Между нами бездна, ко- торой живые не переступают. Ты говоришь: я не верю. Да, не верю, но хочу верить, слышишь?-хочу и буду. Истерзаю плоть свою, иссушу ее голодом и жаждой, сде- лаю бесчувственнее мертвых камней. Но главное - разум! Надо умертвить его, потому что он - дьявол. Он соблаз- нительнее всех желаний: я укрощу его. Это будет послед- няя победа, величайшая! И тогда свобода. Тогда посмотрим, возмутится ли что-нибудь во мне, скажет ли: не верю. Она сложила ладони рук и протянула их к небу с без- надежной мольбой: - Господи, помилуй меня! Где же ты. Господи! Ус- лышь меня и помилуй! Юлиан бросился перед ней на колени, обвил стан ее руками, насильно привлек к себе на грудь, и глаза его сверкнули победой: - О, девушка, теперь я вижу - ты не могла уйти от нас, хотела и не могла! Пойдем сейчас, пойдем со мною - и завтра ты будешь супругой римского императора, влады- чицей мира. Я вошел сюда, как вор, выйду, как царь, со своею добычей. Какая победа над галилеянами! Лицо Арсинои сделалось печальным и спокойным. Она взглянула на Юлиана с жалостью, не отталкивая его: - Бедный, бедный, такой же, как я! Сам н