ние Матери-Земле, жалобно зазвенела. Искры огненным снопом взлетели к тучам. Стройная колонна в портике по- шатнулась, и коринфская капитель, с нежною прелестью в самом разрушении, как белая лилия с надломленного стебля, склонилась и упала на землю. Юлиану казалось, что весь пылающий храм, обрушившись, задавит его. А древний псалом Давида, во славу Бога Израилева, возносился к ночному небу торжественно, заглушая рев пожара и падение кумира: "Да постыдятся служащие истуканам, хвалящиеся идо- лами. Поклонитесь пред Ним все боги"! Юлиан провел зиму в поспешных приготовлениях к по- ходу. В начале весны, 5 марта, выступил он из Антиохии с войском в 65 тысяч человек. Снег на горах таял. В садах миндальные деревья, голые, лишенные листьев, уже покрылись сквозившим на солнце белым и розовым цветом. Солдаты шли на войну весело, как на праздник. На Самозатских верфях построен был из громадных Кедров, сосен и дубов, срубленных в ущельях Тавра, флот в 1200 кораблей и спущен по Евфрату до города Калли- никэ. Юлиан быстрыми переходами направился через Гиеро- поль в Карры и дальше на юг, по самому берегу Евфрата, к персидской границе. На север отправлено было другое, три- дцатитысячное войско, под начальством комесов, Прокопия и Себастиана. Соединившись с армянским царем Арзакием, они должны были опустошить Анадиабену, Хилиоком и, пройдя Кордуену, встретиться с главным войском на бере- гах Тигра, под стенами Ктезифона. Все до последней мелочи было предусмотрено, взвеше- но и обдумано императором с любовью. Те, кто понима- ли этот военный замысел, удивлялись мудрости, величию и простоте его. В самом начале апреля пришли в Цирцезиум, послед- нюю римскую крепость, построенную Диоклетианом на границе Месопотамии, при слиянии реки Абора с Евфра- том. Навели плавучий мост из барок. Юлиан отдал пове- ление переступить границу на следующее утро. Поздно вечером, когда все уже было готово, вернулся он в шатер, усталый и веселый, зажег лампаду и хотел приняться за любимую работу, которой ежедневно уделял часть ночного отдыха-обширное философское сочинение: Против христиан. Он писал его урывками, под звуки воен- ных труб, лагерных песен и сторожевых перекличек. Юли- ана радовала мысль, что он борется с Галилеянином всем, чем только можно бороться: на поле битвы и в книге, рим- ским мечом и эллинской мудростью. Никогда не разлучал- ся он с творениями Святых Отцвв, с церковными канона- ми и символами соборов. На полях очень старых истрепан- ных свитков Нового Завета, который изучал он с не мень- шим усердием, чем Платона и Гомера, рукой императора начертаны были язвительные заметки. император снял пыльные доспехи, умылся, сел за по- ходный столик и обмакнул остроконечный тростник в чер- нильницу, приготовляясь писать. Но уединение его было нарушено: два вестника прибыли в лагерь - один из Ита- лии, другой из Иерусалима. Юлиан выслушал обоих. Вести были не радостные: землетрясение только что разрушило великолепный город Малой Азии, Никомидию; подземные удары привели в ужас население Константино- поля; книги сибилл запрещали переступать римскую грани- цу в течение года. Вестник из Иерусалима привез письмо от сановника Алипия Антиохийского, которому Юлиан поручил восста- новление храма Соломонова. По старинному противоречию, поклонник многобожного Олимпа решил возобновить унич- тоженный римлянами храм единому Богу Израиля, дабы пред лицом всех народов и всех веков опровергнуть исти- ну евангельского пророчества: "не останется здесь камня на камне; все будет разрушено". Иудеи с восторгом от- кликнулись на призыв Юлиана. Отовсюду стекались по- жертвования. Замысел постройки был величественный. За работы принялись с поспешностью. Общий надзор поручил Юлиан другу своему, комесу Алипию Антиохийскому, бывшему наместнику Британии. - Что случилось?-спросил император с тревогой, глядя исподлобья на мрачное лицо вестника и не распечаты- вая письма. - Великое несчастье. Август блаженный! - Говори. Не бойся. - Пока строители расчищали мусор и сносило древние развалины стен Соломонова храма,-все шло хорошо; но только что приступили к закладке нового здания,- пламя, в виде летающих огненных шаров, вырвалось из подвалов, разбросало камни и опалило рабочих. На следующий день, по повелению благородного Алипия, опять приступили к работам. Чудо повторилось. И еще в третий раз. Хри- стиане торжествуют, эллины в страхе, и ни один рабочий не соглашается сойти в подземелье. От постройки не оста- лось камня на камне,- все разрушено... - Лжешь, негодяй! Ты сам, должно быть, галилея- нин!..--воскликнул император в ярости, занося руку, что- бы ударить коленопреклоненного вестника.- Глупые бабьи сплетни! Неужели комес Алипий не мог выбрать более разумного вестника? Поспешно сорвал он печать, развернул и прочел письмо. Вестник был прав: Алипий подтверждал его слова. Юлиан не верил глазам своим: внимательно перечел, приблизил письмо к лампаде. Вдруг лицо его покраснело. Закусив губы до крови, скомкал он и бросил папирус стоявшему рядом врачу Орибазию: - Прочти,- ты ведь не веришь в чудеса. Или комес Алипий сошел с ума, или... нет-этого быть не может!.. Молодой александрийский ученый поднял и прочел письмо с той спокойной, как будто безучастной, нетороп- ливостью, с которой делал все. - Никакого чуда нет,-молвил он и обратил на Юли- ана ясный взгляд.- Давно уже ученые описали это явле- ние: в подвалах древних зданий, темных и лишенных притока воздуха в продолжение многих столетий, собира- ются иногда густые, легко воспламеняющиеся испарения. Довольно спуститься в такое подземелье с горящим факе- лом, чтобы произошел взрыв; внезапно вспыхнувший огонь убивает неосторожных. Людям невежественным это кажет- ся чудом; но и здесь, как везде, свет знания рассеивает тьму суеверия и дает разуму человеческому свободу.- Все прекрасно, потому что все естественно и согласно с волей природы. Он спокойно положил письмо на стол, и на тонких, упрямых губах его промелькнула самодовольная улыбка. - Да, да, конечно,- произнес Юлиан с горькой усмешкой,- надо же чем-нибудь утешаться! Все понятно, все естественно: и землетрясение в Никомидии, и земле- трясение в Константинополе, и пророчества книг сибилло- вых, и засуха в Антиохии, и пожары в Риме, и наводне- ния в Египте. Все естествено, только странно, что все против меня,- и земля, и небо, и вода, и огояь, и, кажет- ся, сами боги!.. В палатку вошел Саллюстий Секунд. - Великий август, этрусские гадатели, которых ты велел опросить о воле богов, умоляют тебя помедлить, не переступать границы завтра: вещие куры аруопициев, не- смотря ни на какие молитвы, отворачиваются от пищи, сидят нахохлившись и не клюют ячменных зерен - злове- щая примета! Юлиан сдвинул брови гневно. Но вдруг глаза его сверкнули веселостью, и он засмеялся таким неожиданным смехом, что все молча, с удивлением, обратили на него взоры: - Так вот как! Не клюют? А? Что же нам делать с этими глупыми птицами? Уж не послушать ли их, не вернуться ли назад в Антиохию, на радость и потеху гали- леянам?-Знаешь ли что, друг мой, ступай к этрусским гадателям и объяви им волю нашу: бросить в реку всех священных кур,-пусть сперва напьются, может быть, по- том и есть захотят!.. - Милостивый август, так ли я понял тебя: неиз- менно ли твое решение переступить границу завтра утром? - Да! - и клянусь будущими победами нашими, кля- нусь величием нашей Империи,- никакие вещие птицы не испугают меня,- ни вода, ни огонь, ни земля, ни небо, ни боги! Поздно. Жребий брошен. Друзья мои, во всей природе есть ли что-нибудь божественнее воли человече- ской? Во всех книгах сивилловых есть ли что-нибудь силь- нее этих трех слов: я так хочу? Больше, чем когда-либо, чувствую тайну судьбы моей. Прежде знамения опутывали меня, как сети, и порабощали; теперь -мне больше нечего терять. Если боги покинут меня, то и я... Он вдруг оборвал и умолк со странной усмешкой. По- том, когда приближенные удалились, подошел к маленько- му серебряному изваянию Меркурия с походным алтарем, намереваясь, по обыкновению, сотворить вечернюю молит- ву и бросить несколько зерен фимиама; но вдруг отвер- нулся, все с той же странной усмешкой, отошел, лег на львиную шкуру, которая служила ему постелью, и, погасив лампаду, заснул спокойным, крепким сном, каким люди спят иногда перед большими несчастиями. Заря чуть брезжила, когда проснулся он, радостный. В лагере слышался шум пробуждения, звучали трубы. Юлиан сел на коня и помчался к берегу Абора. Раннее апрельское утро было свежо и почти бездыханно. Сонный ветерок приносил ночную прохладу с великой азиатской реки. По всему широкому весеннему разливу Евфрата, от башен Цирцезиума до римского лагеря, на де- сять стадий тянулись ряды военных кораблей. Со времен Ксеркса не видано было такого грозного флота. Солнце первыми лучами брызнуло из-за надгробной пирамиды кесаря Гордиана, победителя персов, умерщвлен- ного некогда на этом самом берегу Филиппом Аравитяни- ном. Край солнца зарделся над тихой пустыней, как рас- каленный уголь, и сразу все верхушки корабельных мачт сквозь утреннюю мглу порозовели. Император подал знак, и восемь пятитысячных челове- ческих громад мерным шагом, от которого земля дрожала и гудела, сдвинулись. Римское войско стало переходить через мост - границу Персии. Конь вынес Юлиана на противоположный берег, на высокий песчаный холм - землю врагов. Во главе Палатинской когорты ехал центурион щито- носцев, Анатолий, поклонник Арсинои. Анатолий взглянул на императора. В наружности Юли- ана произошла перемена: месяц, проведенный на свежем воздухе, в лагерных трудах, был ему полезен: в мужест- венном воине, с загорелыми щеками, с молодым взором, блиставшим веселостью, трудно было узнать школьного философа с осунувшимся, желтым лицом, с ученой угрюмо- стью в глазах, с растрепанными волосами и бородой, с рас- терянной торопливостью в движегиях, с чернильными пятнами на пальцах и на цинической тоге,- ритора Юли- ана, над которым издевались уличные мальчишки Анти- охии. - Слушайте, слушайте: кесарь говорит. Все стихло; раздавалось только слабое бряца"ие ору- жия, шелест воды под кораблями и шуршание шелковых знамен. - Воины храбрейшие!-начал Юлиан громким голо- сом.- Вижу на лицах ваших такую отвагу и мужество, что не могу удержаться от радостного приветствия. Помни- те, товарищи: судьбы мира в наших руках, мы восстанов- ляем древнее величие Римской империи. Закалите же серд- ца ваши, будьте готовы на все: нам нет возврата! Я буду во главе, в рядах ваших, конный, пеший, участвуя во всех трудах и опасностях, наравне с последним из вас, потому что с этого дня вы уже не солдаты, не рабы, а друзья мои, дети мои! Если же изменчивый рок судил мне пасть в борьбе, я счастлив буду тем, что умру за Рим, подобно великим мужам - Сцеволам, Курциям и светлейшим отпрыскам Дециев. Мужайтесь же, товари- щи, и помните: побеждают сильные! Он вынул из ножен и протянул меч, указывая войску на далекий край пустыни. Солдаты, подняв и сдвинув щиты, воскликнули: - Слава кесарю победителю! Боевые корабли рассекли волны реки, римские орлы полетели над когортами, и белый конь понес императора навстречу восходящему солнцу. Но холодная, синяя тень от пирамиды Гордиана падала на золотистый гладкий песок; скоро Юлиан должен был въехать из утреннего солнца в эту длинную зловещую тень одинокой гробницы. Войско шло по левому берегу Евфрата. Равнина широкая, гладкая, как море, была покрыта серебристой полынью. Деревьев не было видно. Кусты и травы имели ароматический запах. Изредка стадо диких ослов, вздымая пыль, появлялось на краю неба. Пробегали страусы. Жирное, лакомое мясо степной дрофы дымилось за ужином на солдатских кострах. Шутки и песни не умол- кали до поздней ночи. Поход казался прогулкой. С воз- душной легкостью, почти не касаясь земли, проносились тонконогие газели. у них были грустные, нежные глаза, как у красивых женщин. Воинов, искавших славы, добычи и крови, пустыня встречала безмолвной лаской, звездными ночами, тихими зорями, благовонной мглой, пропитанной запахом горькой полыни. Они шли все дальше и дальше, не находя врагов. Но только что проходили,- тишина опять смыкалась над равниной, как вода над утонувшим кораблем, и стеб- ли трав, притоптанные ногами воинов, тихо подымались. Вдруг пустыня сделалась грозной. Тучи покрыли небо. Хлынул дождь. Молния убила солдата, водившего коней на водопой. В конце апреля начались жаркие дни. Товарищи зави- довали тому из воинов, кто шел в тени, падавшей от вер- блюда или от натруженной телеги с полотняным навесом. Люди далекого севера, галлы и скифы, замирали от солнеч- ных ударов. Равнина становилась печальной, голой, кое- где покрытой только бледными пучками выжженной травы. Ноги утопали в песке. Налетали внезапные вихри с такой силой, что срывали знамена, палатки; люди и кони валились с ног. Потом опять наступала мертвая тишина, которая напуганному солдату казалась страшнее всякой бури. Шутки и песни умолкли. Но воины шли все дальше и дальше, не находя врагов. В начале мая вступили в пальмовые рощи Ассирии. У Мацепракта, где сохранились развалины огромной стены, построенной древнеассирийскими царями, в первый раз увидели врага. Но персы отступили с неожиданной легкостью. Под тучей стрел римляне перешли через глубокий ка- нал, выложенный вавилонскими кирпичами, называвшийся Нагар-Малка, Река Царей, соединявший Тигр с Евфра- том и прорезывавший всю Месопотамию поперек с геомет- рической правильностью. Вдруг персы исчезли. Уровень Нагар-Малки начал по- вышаться; потом, выступив из берегов, вода хлынула на окрестные поля: персы устроили наводнение, отперев за- пруды и плотины каналов, орошавших сложной сетью рых- лую землю ассирийских полей. Пехотинцы шли по колено в воде; ноги вязли в липкой глине; целые отряды проваливались в невидимые канавы и ямы; исчезали даже всадники и нагруженные верблюды; надо было ощупывать дорогу шестами. Поля превратились в озера, пальмовые рощи в острова. - Куда идем?-роптали малодушные,-на что гля- дя? Какого еще рожна! Отчего бы сейчас не вернуться к реке, не сесть на корабли? Мы не лягушки, чтобы пла- вать в лужах. Юлиан шел пешком, даже в самых трудных местах; собственными руками помогал вытаскивать тяжелые теле- ги, увязшие в тине, и шутил, показывая солдатам свой императорский пурпур, мокрый, запачканный темно-зеле- ным илом. Из пальмовых стволов устроили гати; перекинули пла- вучие мосты на пузырях. С наступлением ночи удалось выбраться на сухое место. Измученные солдаты уснули тревожным сном. Утром увидели крепость Перизабор. Персы издевались над врагами с высоты неприступных башен и стен, уве- шанных толстыми шершавыми покровами из козьего меха для защиты от ударов осадных машин. Целый день обменивались метательными снарядами и ругательствами. В темноте безлунной ночи римляне, сохраняя глубокую тишину, сняли с кораблей и придвинули к стенам ката- пульты. Рвы наполнили землею. посредством одной маллеолы - огненной стрелы, гро- мадной, веретенообразной, начиненной горючим составом из дегтя, серы, масла и горной смолы, удалось поджечь один из этих волосяных щитов на стене крепости. Персы бросились гасить пожар. Пользуясь минутой смятения, император велел подкатить осадную машину - таран: это был ствол сосны, подвешенный на железных цепях к бре- венчатой пирамиде; ствол кончался медной бараньей голо- вой. Сотни воинов, с дружным, певучим криком - "раз, два, три", напрягая мускулы на голых смуглых плечах, тянули за толстые веревки из туго скрученных воловьих жил и медленно раскачивали громадную сосну. Раздался первый удар, подобный удару грома; земля загудела, стены содрогнулись; потом еще и еще; бревно раскачивалось, удары сыпались все чаще; баран как будто свирепел и с упрямою злостью колотил медным лбом об стену. Вдруг послышался треск: целый угол стены обва- лился. Персы бежали с криком. Юлиан, сверкая шлемом, в облаке пыли, веселый и страшный, как бог войны, устремился в завоеванный город. Войско пошло дальше. Два дня отдохнуло в тенистых свежих рощах, наслаждаясь кислым прохладительным на- питком, вроде вина - из пальмового сока, и ароматными вавилонскими финиками, желтыми и прозрачными, как янтарь. Потом вышли опять на голую, только уже не песчаную, а каменистую равнину; зной становился все тягостнее; животные и люди умирали; воздух в полдень трепетал и струился над скалами волнообразными раскаленными слоями; по серой пепельной пустыне Тигр извивался лениво, сверкая чешуйчатым серебром, как змея, которая нежится на солнечном припеке. Наконец, увидели громадную скалу над Тигром, отвес- ную, розовую, голую, с изломанными колючими остриями: это была вторая крепость, охранявшая Ктезифон, южную столицу Персии,- Маогамалки, еще более неприступная, чем Перизабор, настоящее орлиное гнездо под облаками; шестнадцать башен и двойная стена Маогамалки, как все древние ассирийские постройки, не боящиеся тысячелетий, сложены были из знаменитых вавилонских кирпичей, высу- шенных на солнце, скрепленных горной смолою. Началась осада. Опять утомительно заскрипели дере- вянные неуклюжие члены баллист, завизжали колеса, ры- чаги и блоки скорпионов, засвистели огненные маллеолы. Был час, когда ящерицы спят в расщелинах скал; лучи солнца падали на спины и головы солдат, как подавляющая тяжесть: их блеск был страшен; воины в отчаянии, не слу- шая начальников, несмотря на опасность, срывали с себя накалившиеся латы и шлемы, предпочитая раны зною. Над темно-бурыми кирпичными башнями и бойницами Маогамалки, из которых сыпались ядовитые стрелы, копья, камни, свинцовые и глиняные ядра, пылающие персидские фаларики, отравлявшие воздух зловонием серы и неф- ти,- повисло пыльное небо с едва уловимым оттенком ла- зури, ослепительное, неумолимое, ужасное, как смерть. И небо победило, наконец, вражду людей: осаждаю- щие и осажденные, изнемогая от усталости, прекратили битву. Наступила тишина, странная в этот яркий полдень, бо- лее мертвая, чем в самую глухую ночь. Римляне не пали духом: после взятия Перизабора они поверили в непобедимость императора Юлиана; сравнива- ли его с Александром Великим и ждали чудес, В продолжение нескольких дней, к восточной стороне Маогамалки, где скалы спускались более отлого к равнине, солдаты рыли подкоп; проходя под стенами крепости, оканчивался он внутри города; ширина подземелья в три локтя позволяла двум воинам идти рядом; толстые дере- вянные подпорки, расставленные на некотором расстоянии одна от другой, поддерживали свод. Землекопы работали весело: после солнца им приятна была подземная сырость и темнота. - Были мы лягушками, стали кротами,- смеялись они. Три когорты -маттиарии, лацпинарии, викторы - тысяча пятьсот храбрейших воинов, соблюдая тишину, вступили в подземный ход и нетерпеливо ожидали прика- зания полководцев, чтобы ворваться в город. На рассвете приступ направлен был нарочно с двух противоположных сторон, дабы рассеять внимание персов. Юлиан вел солдат по узкой тропинке над крутизной, под градом стрел и камней. "Посмотрим,- думал он, на- слаждаясь опасностью,-охранят ли меня боги, будет ли чудо, спасусь ли я и теперь от смерти?" Неудержимое любопытство, жажда Сверхъестественного заставляла его подвергать жизнь опасности,- с вызываю- щей улыбкой искушать судьбу; и не смерти боялся он, а только проигрыша в этой игре с судыбою. Солдаты шли за ним, как очарованные, зараженные его безумием. Персы, смеясь над усилиями осаждающих и воспевая хвалу Сыну Солнца, царю Сапору, кричали римлянам с подоблачных твердынь Маотамалки: - Юлиан проникнет скорее в чертоги Ормузда, чем в нашу крепость]. В разгаре приступа император шепотом передал прика- зание полководцам. Солдаты, притаившиеся в подкопе, вышли внутри го- рода, в подвале одного дома, где старая персиянка булоч- ница месила тесто. Она закричала пронзительно, увидев римских легионеров. Ее убили. Подкравшись незаметно, кинулись на осажденных с ты- ла. Персы побросали оружие и рассыпались по улицам Маогамалки. Римляне изнутри отперли ворота, и город был захвачен с двух сторон. Теперь уже никто не сомневался, что Юлиан, подобно Александру Македонскому, завоюет всю персидскую мо- нархию до Инда. Войско приближалось к южной столице Персии, Ктези- фону. Корабли оставались на Евфрате. Все с той же лихо- радочной, почти волшебною, быстротою, которая не давала врагам опомниться, Юлиан возобновил древнее римское сооружение - соединительный канал, прорытый Траяном и Септимием Севером, из предосторожности заваленный персами. Через этот канал флот переведен был в Тигр, немного выше стен Ктезифона. Победитель проник в самое сердце азиатской монархии. На следующий день вечером Юлиан, собрав военный совет, объявил, что ночью переправит войска на тот берег, к стенам Ктезифона. Дагалаиф, Гормизда, Секундин, Вик- тор, Саллюстий - все опытные военачальники - при- шли в ужас и долго возражали императору, умоляя отка- заться от слишком смелого предприятия; указывали на усталость войска, на широту реки, на быстроту течения, на крутизну противоположного берега, на близость Ктезифо- на и несметного войска царя Сапора, на неизбежность вы- лазки персов во время переправы. Юлиан ничего не слушал. - Сколько бы мы ни ждали,- воскликнул он, наконец, с нетерпением,-река не сделается менее широкой, берега менее крутыми; а войско персов с каждым днем увеличи- вается новыми подкреплениями. Если бы я слушался ваших советов, до сих пор мы сидели бы в Антиохии! Полководцы вышли от него в смятении. - Не выдержит,- со вздохом проговорил опытный и хитрый Дагалаиф, варвар, поседевший на римской служ- бе,-помяните мое слово, не выдержит!.. Весел-то-весел, и все-таки в лице у него что-то неладное. Такое выражение видал я у людей, близких к отчаянию, уставших до смерти... Туманные знойные сумерки слетали на гладь великой реки. Подан был знак; пять военных галер с четырьмя- стами воинов отчалили; долго слышались взмахи весел; потом все утихло; мгла сделалась непроницаемой. Юлиан с берега смотрел пристально. Он скрывал свое волнение улыбкой. Полководцы перешептывались. Вдруг в темноте блеснул огонь. Все притаили дыхание и обратили взоры на императора. Он понял, что значит этот огонь. Персам удалось поджечь римские корабли огненными снарядами, ловко пущенными с крутого берега. Он побледнел, но тотчас же оправился и, не давая солдатам времени опомниться, кинулся на первый по- павшийся корабль, стоявший у самого берега, и гром- ко закричал, с торжествующим видом обращаясь к вой- ску: - Победа, победа! Видите-огонь. Они причалили, овладели берегом. Я велел посланной когорте зажечь кост- ры в знак победы. За мной, товарищи! - Что ты делаешь?-шепнул ему на ухо осторожный Саллюстий.-Мы погибли: ведь это-пожар!.. - Кесарь с ума сошел! - в ужасе молвил на ухо Дагалаифу Гормизда. Хитрый варвар пожимал плечами в недоумении. Войско неудержимо стремилось к реке. С восторженным криком: "Победа! победа!", толкая друг друга, обгоняя, падая в воду и вылезая с веселой руганью, все кинулись на корабли. Несколько мелких барок едва не утопили. Не- доставало места на галерах. Многие всадники кинулись вплавь, разрезая грудью коней быстрое течение. Кельты и батавы, на своих огром- ных кожаных щитах, вогнутых наподобие маленьких чел- ноков, устремились в темную реку; бесстрашные, плыли они в тумане, и щиты их быстро крутились в водоворо- тах; но, не замечая опасности, солдаты радостно кричали: "Победа! победа!" Сила течения была укрощена кораблями, запрудивши- ми реку. Пожар на пяти передовых галерах потушили без труда. Тогда только поняли отважную, почти безумную хит- рость императора. Но солдатам сделалось еще веселее: теперь, когда такую опасность преодолели шутя,- все ка- залось возможным. Незадолго перед рассветом овладели римляне высота- ми противоположного берега, едва успели освежиться кратким сном, не снимая оружия, как на заре увидели ог- ромное войско, выступившее из стен Ктезифона на равни- ну перед городом. Двенадцать часов длилось сражение. Персы дрались с яростью. Войско Юлиана впервые увидело громадных боевых слонов, которые могли растоптать целую когорту, как поле с колосьями. Победа была такая, какой римляне не одерживали со времен великих императоров - Траяна, Веспасиана, Тита. Юлиан приносил на солнечном восходе благодарствен- ную жертву богу войны Арею, состоявшую из десяти бе- лых быков совершенной красоты, напоминавших изображе- ния священных тельцов на древних эллинских мраморах. Все были веселы. Только этрусские авгуры, как всегда, сохраняли упрямую и зловещую угрюмость; с каждой победой Юлиана становились они все мрачнее, все без- молвнее.- Подвели первого быка к пылавшему жертвен- нику, обвитому лаврами. Бык шел лениво и покорно; вдруг оступился, упал на колени, с жалобным мычанием, похожим на человеческий голос, от которого у всех мороз пробежал по телу, уткнул морду в пыль и, прежде чем двуострая секира виктимария коснулась его широкого лба,- затрепетал, издыхая. Подвели другого. Он тоже пал мертвым. Потом третий, четвертый. Все подходили к жертвеннику, вялые, слабые, едва державшиеся на но- гах, как будто пораженные смертельной болезнью,- и с унылым мычанием издыхали. Ропот ужаса послышал- ся в войске. Это было страшное знаменье, Некоторые уверяли, будто бы этрусские жрецы нароч- но отравили жертвенных быков, чтобы отомстить импера- тору за его презрение к их пророчествам. Девять быков пало. Десятый вырвался, разорвал путы и с ревом помчался, распространяя смятение в лагере. Он выбежал из ворот, и его не могли поймать. Жертвоприношение прекратилось. Авгуры злорадство- вали. Когда же попробовали рассечь мертвых быков, Юлиан опытным глазом гадателя увидел во внутренностях несом- ненные и ужасающие предзнаменования. Он отвернулся. Лицо его покрылось бледностью. Хотел улыбнуться и не мог. Вдруг подошел к пылавшему алтарю и изо всей силы толкнул его ногой. Жертвенник покачнулся, но не упал. Толпа тяжело вздохнула, как один человек. Пре- фект Саллюстий кинулся к императору и шепнул ему на ухо: - Солдаты смотрят... Лучше прекратить богослуже- ние... Юлиан отстранил его и еще сильнее ударил ногою ал- тарь; жертвенник опрокинулся; угли рассыпались; огонь потух, но благовонный дым еще обильнее заклубился. - Горе, горе! Жертвенник оскверняют! - раздался го- лос в толпе. - Говорю тебе, он с ума сошел! - в ужасе пролепе- тал Гормизда, хватая за руку Дагалаифа. Этрусские авгуры стояли, по-прежнему тихие, важные, с бесстрастными, точно каменными лицами. Юлиан поднял руки к небу и воскликнул громким го- лосом: - Клянусь вечной радостью, заключенной здесь, в мо- ем сердце, я отрекаюсь от вас, как вы от меня отреклись, покидаю вас, как вы меня покинули, блаженные, бессиль- ные! Я один против вас, олимпийские призраки!.. Сгорбленный, девяностолетний авгур, с длинной белой бородой, с жреческим загнутым посохом, подошел к им- ператору и положил еще твердую сильную руку на пле- чо его. - Тише, дитя мое, тише! Если ты постиг тайну,- ра- дуйся молча. Не соблазняй толпы. Тебя слушают те, кому не должно слышать... Ропот негодования усиливался. - Он болен,- шептал Гормизда Дагалаифу.- Надо увести его в палатку. А то может кончиться бедою... К Юлиану подошел врач Орибазий, со своим обычным заботливым видом, осторожно взял его за руку и начал уговаривать: - Тебе нужен отдых, милостивый август. Ты две но- чи не спал. В этих краях - опасные лихорадки. Пойдем в палатку: солнце вредно... Смятение в войске становилось опасным. Ропот и воз- гласы сливались в негодующий смутный гул. Никто ниче- го ясно не понимал, но все чуяли, что происходит недоб- рое. Одни кричали в суеверном страхе: - Кощунство! Кощунство! Подымите жертвенник! Чего смотрят жрецы-? Другие отвечали: - Жрецы отравили кесаря за то, что он не слушал их советов. Бейте жрецов! Они погубят нас!.. Галилеяне, пользуясь удобным случаем, шныряли, суе- тились со смиреннейшим видом, пересмеивались и пере- шептывались, выдумывая сплетни, и, как змеи, проснув- шиеся от зимней спячки, только что отогретые солнцем,- шипели: - Разве вы не видите? Это Бог его карает. Страшно впасть в руки Бога живого. Бесы им овладели, бесы пому- тили ему разум: вот он и восстал на тех самых богов, ра- ди коих отрекся от Единого. Император, как будто пробуждаясь от сна, обвел всех медленным взором и наконец спросил Орибазия рассе- янно: - Что такое? О чем кричат?.. Да, да,-опрокинутый жертвенник... Он с грустной усмешкой взглянул на угли фимиама, потухавшие в пыли: - Знаешь ли, друг мой, ничем нельзя так оскорбить людей, как истиною. Бедные, глупые дети! - Ну что же, пусть покричат, поплачут,-утешатся... Пойдем, Ориба- зий, пойдем скорее в тень. Ты прав,- должно быть, солн- це мне вредно. Глазам больно. Я устал... Он подошел к своей бедной и жесткой походной посте- ли - львиной шкуре, и упал на нее в изнеможении. Дол- го лежал так, ничком, стиснув голову ладонями, как быва- ло в детстве, после тяжкой обиды или горя. - Тише, тише: кесарь болен,- старались полководцы успокоить солдат. И солдаты умолкли и замерли. В лагере, как в комнате больного, наступила тишина, полная ожидания. Только галилеяне не ждали - суетились, скользили не- слышно, всюду проникали, распространяя мрачные слухи и шипели, как змеи, проснувшиеся от зимней спячки, толь- ко что отогретые солнцем: - Разве вы не видите? Это Бог его карает: страшно впасть в руки Бога живого! Несколько раз в шатер осторожно заглядывал Ориба- зий, предлагая больному освежающий напиток. Юлиан отказывался и просил оставить его в покое. Он боялся че- ловеческих лиц, звуков и света. По-прежнему, закрыв гла- за, сжимая голову руками, старался ни о чем не думать, забыть, где он и что с ним. Неестественное напряжение воли, в котором провел он последние три месяца, изменило его, оставив слабым и разбитым, как после долгой болезни. Он не знал, спит или бодрствует. Картины, повторяясь, цепляясь одна за другую, плыли перед глазами с неудер- жимой быстротой и мучительной яркостью. То казалось ему, что он лежит в холодной огромной спальне Мацеллума; дряхлая няня Лабда перекрестила его на ночь,- и фырканье боевых коней, привязанных вблизи палатки, делалось смешным отрывистым храпом старого педагога Мардония; с радостью чувствовал он себя очень маленьким мальчиком, никому неизвестным, далеким от людей, покинутым в горах Каппадокии. То чудился ему знакомый, тонкий и свежий запах гиа- цинтов, нежно пригретых мартовским солнцем, в уютном дворике жреца Олимпиодора, милый смех Амариллис под журчание фонтана, звуки медных чашечек игры коттабы и предобеденный крик Диофаны из кухни: "Дети мои, Инбирное печенье готово". Но все исчезало. И он только слышал, как первые январские мухи, уже радуясь полуденному припеку, жужжат по-весеннему, в уг- лу, защищенном от ветра, на белой солнечной стене у мо- ря; у ног его умирают светло-зеленые волны без пены; с улыбкой смотрит он на паруса, утопающие в бесконеч- ной нежности моря и зимнего солнца; он знает, что в этой блаженной пустыне он один, никто не придет, и, как эти черные веселые мухи на белой стене,- чувствует только невинную радость жизни, солнце и тишину. Вдруг, очнувшись, вспомнил Юлиан, что он - в глуби- не Персии, что он - римский император, что на руках его - шестьдесят тысяч солдат, что богов нет, что он опро- кинул жертвенник, кощунствуя. Он вздрагивал; озноб пробегал по телу; ему казалось, что он сорвался, падает в бездну, и не за что ухватиться. Он не мог бы сказать, пролежал ли он в этой полудре- моте час или целые сутки. Но ясно, уже не во сне, а наяву, раздался голос ста- рого верного слуги, осторожно просунувшего голову в дверь: - Кесарь! Боюсь потревожить, но ослушаться не смею. Ты велел доложить, не медля. В лагерь только что при- ехал полководец Аринфей... - Аринфей! - воскликнул Юлиан и вскочил на ноги, пробужденный как ударом грома.- Аринфей! Зови, зови сюда! Это был один из храбрейших полководцев, посланный с небольшим отрядом разведчиком на север, чтобы узнать, не приближается ли тридцатитысячное вспомогательное войско комесов Прокопия и Себастиана, которым приказа- но было, с войсками римского союзника, Арзакия, царя армянского, присоединиться к императору под стенами Ктезифона. Юлиан давно ожидал этой помощи: от нее зависела участь главного войска. - Приведи,- воскликнул император,- приведи его! Скорей! Или нет... Я сам... Но слабость еще не прошла, несмотря на мгновенное возбуждение; голова закружилась; он закрыл глаза и дол- жен был опереться о полотняную стенку шатра. - Дай вина, крепкого... с холодной водой. Старый слуга засуетился, проворно нацедил кубок и по- дал императору. Тот выпил медленными глотками все, до последней кап- ли, и вздохнул с облегчением. Потом вышел из палатки. Был поздний вечер. Далеко, за Евфратом, прошла гро- за. Бурный ветер приносил свежую сырость - запах дождя. Среди черных туч редкие крупные звезды сильно дро- жали, как лампадные огни, задуваемые ветром. Из пусты- ни слышался лай шакалов. Юлиан обнажил грудь, подста- вил лицо ветру и с наслаждением почувствовал в волосах своих мужественную ласку уходящей бури. Он улыбнулся, вспомнив свое малодушие; слабость исчезла. Возвращалось приятное напряжение сил душев- ных, подобное опьянению. Хотелось приказывать, действо- вать, не спать всю ночь, идти в сражение, играть жизнью и смертью, побеждая опасность. Только изредка легкий озноб пробегал по телу. Пришел Аринфей. Вести были плачевные: не было больше надежды на помощь Прокопия и Себастиана; император покинут был союзниками в неведомой глубине Азии. Носились тревож- ные слухи об измене, о предательстве хитрого Арзакия. В это время доложили императору о персидском пере- бежчике из лагеря Сапора. Его привели. Перс распростерся перед Юлианом и по- целовал землю; это был урод: бритая голова с отрезанны- ми ушами, с вырванными ноздрями, напоминала мертвый череп; но глаза сверкали умом и решимостью. Он был в драгоценной одежде из огненного согдианского шелка и говорил на ломаном греческом языке; двое рабов сопро- вождали его. Перс назвал себя Артабаном, рассказал, что он сатрап, оклеветанный перед Сапором, изуродованный пыткою и бе- жавший к римлянам, чтобы отомстить царю. - О, владыка вселенной! - говорил Артабан напы- щенно и льстиво,- я отдам тебе Сапора, связанного по рукам и ногам, как жертвенную овцу. Я приведу тебя ночью к лагерю, и ты тихонько, тихонько накроешь царя рукою, возьмешь его, как маленькие дети берут птенцов в ладонь. Только слушай Артабана; Артабан может все; Артабан знает тайны царя... - Чего хочешь от меня? - спросил Юлиан. - Великого мщения. Пойдем со мною! - Куда? - На север, через пустыню - триста двадцать пять парасангов; потом через горы, на восток, прямо к Су- зам и Экбатане. Перс указывал на горизонт. - Туда, туда! -повторял он, не сводя глаз с Юлиана. - Кесарь,- шептал Гормизда на ухо императору,- берегись. У этого человека дурной глаз. Он - колдун, мо- шенник или - не на ночь будь сказано - что-нибудь еще того похуже. Иногда в здешних краях по ночам творится недоброе... Прогони его, не слушай!.. Император не обратил внимания на слова Гормизды. Он испытывал странное обаяние молящих, пристальных глаз перса. - Ты точно знаешь путь к Экбатане? - О, да, да, да! - залепетал тот, смеясь восторжен- но.-Знаю, еще бы не знать! Каждую былинку в степи, каждый колодец. Артабан знает, о чем поют птицы, слышит, как растет ковыль, как подземные родники текут. Древняя Заратустрова мудрость в сердце Артабана, Он побежит, побежит перед твоим войском, нюхая след, ука- зывая путь. Верь мне, через двадцать дней вся Персия в руках твоих - до самой Индии, до знойного океана!.. Сердце императора сильно билось. "Неужели,-думал он,-это и есть то чудо, которого я ждал? Через двадцать дней Персия в моих руках!.." У него захватывало дух от радости. - Не гони меня,-шептал урод;-я буду лежать, как собака, у ног твоих. Только что увидел я лицо твое, я по- любил, полюбил тебя, владыка вселенной, больше, чем душу свою, потому что ты - прекрасен! Я хочу, чтобы ты прошел по телу моему и растоптал меня ногами своими, и я буду лизать пыль ног твоих и петь: слава, слава, сла- ва Сыну Солнца, царю Востока и Запада - Юлиану! Он целовал его ноги; оба раба также упали лицом на землю, повторяя: - Слава, слава, слава! - Что же делать с кораблями?-сказал Юлиан за- думчиво, как будто про себя.-Покинуть без войска в до- бычу врагам или остаться при них?.. - Сожги! - шепнул Артабан. Юлиан вздрогнул и посмотрел ему в лицо пытливо. - Сжечь? Что ты говоришь?.. Артабан поднял голову и впился глазами в глаза им- ператора: - Ты боишься-ты?.. Нет, нет, люди боятся, не боги! Сожги, и ты будешь свободен, как ветер: корабли не достанутся в руки врагам, а войско твое увеличится солдатами, приставленными к флоту. Будь велик и бес- страшен до конца! Сожги,-и через десять дней ты у стен Экбатаны, через двадцать - Персия в руках твоих! Ты будешь больше, чем сын Филиппа, победитель Дария. Только сожги корабли и следуй за мной! Или не смеешь? - А если ты лжешь? Если я читаю в сердце твоем, что ты лжешь?-воскликнул император, одной рукой схватив перса за горло, другой занося над ним корот- кий меч. Гормизда вздохнул с облегчением. Несколько мгновений молча смотрели они друг другу в глаза. Артабан выдержал взгляд императора. Юлиан почувствовал себя еще раз побежденным обаянием этих глаз, умных, дерзких и смиренных. - Дай мне умереть, дай мне умереть от руки твоей, если не веришь! - повторял перс. Юлиан вложил меч в ножны. - Страшно II сладко смотреть в очи твои,- продол- жал Артабан.- Вот лицо твое, как лицо бога. Никто еще этого не знает. Я, я один знаю, кто ты... Не отвергай раба твоего, господи!.. - Посмотрим,-проговорил Юлиан задумчиво.- Я ведь и сам давно уже хотел идти в глубину пустыни, искать битвы с царем. Но корабли?.. -О, да,-корабли!-встрепенулся Артабан.-Надо скорее выступить, в эту же ночь, до рассвета, пока темно, чтобы враги из Ктезифона не увидели... Сожжешь? Юлиан ничего не ответил. - Уведите и не спускайте глаз с него,-приказал им- ператор, указывая воинам на перебежчика. Возвращаясь в палатку, Юлиан на мгновение остано- вился у двери и поднял глаза: - Неужели?.. Так просто, так скоро? Воля моя, как воля богов: не успею подумать - и уже исполняется... Веселье в душе его росло и подымалось, как буря. С улыбкой приложил он руку к сердцу, так сильно оно билось. Озноб все еще пробегал по спине, и голова не- много болела, как будто он весь день провел на слишком ярком солнце. Призвав к себе в шатер полководца Виктора, старика, слепо преданного, вручил он ему золотой перстень с импе- раторской печатью. - К начальникам флота, комесам Константину и Лю- циллиану,- приказал Юлиан.- До рассвета сжечь кораб- ли, кроме пяти больших с хлебом и двенадцати малых для переправочных мостов. Малые взять на подводы. Осталь- ные сжечь. Кто будет противиться, ответит головой. Сохранить все втайне. Ступай. Он дал ему клочок папируса, быстро написав на нем несколько слов - лаконический приказ начальникам флота. Виктор, по своему обыкновению, ничему не удивляясь и не возражая, молча, с видом бесстрастного послушания, поцеловал край императорской одежды и пошел исполнять приказание. Юлиан созвал военный совет, несмотря на поздний час. Полководцы собрались в шатер, мрачные, втайне раздра- женные и подозрительные. В кратких словах сообщил он свой план - идти на север, в глубину Персии, по направ- лению к Экбатане и Сузам, чтобы захватить царя врас- плох. Все восстали, заговорили сразу, почти не скрывая, что замысел этот кажется им безумным. На суровых лицах старых умных вождей, закаленных в опасностях, выража- лись утомление, досада, недоверие. Многие возражали с резкостью: - Куда идем? Зачем?-говорил Саллюстий Секунд.- Подумай, милостивый кесарь: мы завоевали половину Пер- сии; Сапор предлагает тебе такие условия мира, каких цари Азии не предлагали ни одному из римских победи- телей - ни Помпею Великому, ни Септимию Северу, ни Траяну. Заключим же славный мир, пока не поздно, и вернемся в отечество... - Солдаты ропщут,- заметил Дагалаиф,- не доводи их до отчаяния. Они устали. Много раненых, много боль- ных. Если ты поведешь их дальше в неведомую пустыню, нельзя отвечать ни за что.- Сжалься! Да и тебе самому пора отдохнуть: ты устал, может быть, больше всех нас... - Вернемся!-заключили все.-Далее идти-без- умие! В это мгновение послышался глухой, грозный гул за стеною палатки, подобный рокоту далекого прибоя. Юлиан прислушался и тотчас понял, что это - возмущение... - Вы знаете волю нашу,- проговорил он холодно, указывая полководцам на выход,-она неизменна. Че- рез два часа мы выступаем. Смотрите, чтобы все было го- тово. - Блаженный август,-произнес Саллюстий спокой- но и почтительно, но слегка дрогнувшим голосом,- я не уйду, не сказав тебе того, что должен сказать. Ты говорил с нами, равными тебе не по власти, но по доблести, не как ученик Сократа и Платона. Мы можем извинить слова твои только минутным раздражением, которое омрачает твой божественный ум... - Ну, что ж,- воскликнул Юлиан, усмехаясь и блед- нея от сдержанной злобы,- тем хуже для вас, друзья мои: значит, вы-в руках безумца! Только что приказал я сжечь корабли - и повеление мое исполняется. Я пред- видел ваше благоразумие и отрезал последни