сь на цыпочки, заглядывая с любопытством друг другу через плечи и головы. Тайный советник Петр Андреич Толстой, долго жив- ший в Италии, человек ученый, к тому же и сочинитель - он первый в России начал переводить "Метаморфозы" Овидия - рассказывал окружавшим его дамам и девицам о развалинах древнего храма Венеры. - Проездом будучи в Каштель ди Байя близ Неа- поля, видел и божницу во имя сей богини Венус. Город весь развалился, и место, где был тогда город, поросло лесом. Божница сделана из плинфов, архитектурою из- рядною, со столпами великими. На сводах множество напечатано поганских богов. Видел там и другие бож- ницы - Дианы, Меркурия, Бахуса, коим в местах тех проклятый мучитель Нерон приносил жертвы и за ту свою к ним любовь купно с ними есть в пекле... Петр Андреич открыл перламутровую табакерку - на крышке изображены были три овечки и пастушок, который развязывает пояс спящей пастушке - поднес табакерку хорошенькой княгине Черкасской, сам понюхал и прибавил с томным вздохом: - В ту свою бытность в Неаполе я, как сейчас помню, инаморат был в некую славную хорошеством читадинку Франческу. Более 2000 червонных мне стоила. Ажно и до сей поры из сердца моего тот амор выйти не может... Он так хорошо говорил по-итальянски, что пересыпал и русскую речь итальянскими словами: инаморат - вме- сто влюблен, читадинка - вместо гражданка. Толстому было семьдесят лет, но казалось не больше пятидесяти, так как он был крепок, бодр и свеж. Любез- ностью с дамами мог бы "заткнуть за пояс и молодых охотников до Венус", по выражению царя. Бархатная мягкость движений, тихий бархатный голос, бархатная нежная улыбка, бархатные, удивительно густые, черные, едва ли, впрочем, не крашеные брови: "бархатный весь, а жальце есть", говорили о нем. И сам Петр, не слишком осторожный со своими "птенцами", полагал, что "когда имеешь дело с Толстым, надо держать камень за пазухой", На совести этого "изящного и превосходительного госпо- дина" было не одно темное, злое и даже кровавое дело. Но он умел хоронить концы в воду. Последние гвозди погнулись, дерево затрещало, крыш- ка поднялась, и ящик открылся. Сначала увидели что-то серое, желтое, похожее на пыль истлевших в гробе костей. То были сосновые стружки, опилки, войлок, шерстяные очески, положенные для мягкости. Петр разгребал их, рылся обеими руками и, наконец, нащупав мраморное тело, воскликнул радостно: - Вот она, вот! Уже плавили олово для спайки железных скреп, кото- рые должны были соединить подножие с основанием ста- туи. Архитектор Леблон суетился, приготовляя что-то вроде подъемной машины с лесенками, веревками и бло- ками. Но сперва надо было на руках вынуть из ящика статую. Денщики помогали Петру. Когда один из них с не- скромною шуткою схватил было "голую девку" там, где не следовало, царь наградил его такой пощечиной, что сразу внушил всем уважение к богине. Хлопья шерсти, как серые глыбы земли, спадали с глад- кого мрамора. И опять, точно так же, как двести лет назад, во Флоренции, выходила из гроба воскресшая богиня. Веревки натягивались, блоки скрипели. Она подыма- лась, вставала все выше и выше. Петр, стоя на лесенке и укрепляя на подножии статую, охватил ее обеими рука- ми, точно обнял. - Венера в объятиях Марса!-не утерпел-таки уми- лившийся классик Леблон. - Так хороши они оба,-воскликнула молоденькая фрейлина кронпринцессы Шарлотты,- что я бы, на месте Царицы, приревновала! Петр был почти такого же нечеловеческого роста, как статуя. И человеческое лицо его оставалось благородным равно с божеским: человек был достоин богини. Еще в последний раз качнулась она, дрогнула - и стала вдруг неподвижно, прямо, утвердившись на подножии. То было изваяние Праксителя: Афродита Анадио- мена - Пенорожденная, и Урания - Небесная, древняя финикийская Астарта, вавилонская Милитта, Праматерь Пишущего, великая Кормилица - та, что наполнила небо Звездами, как семенами, и разлила, как молоко из груди своей. Млечный Путь. Она была и здесь все такая же, как на холмах Фло- ренции, где смотрел на нее ученик Леонардо да Винчи в суеверном ужасе; и как еще раньше, в глубине Каппадо- Kini, близ древнего замка Мацеллума, в опустевшем храме, где молился ей последний поклонник ее, бледный худень- кий мальчик в темных одеждах, будущий император Юлиан Отступник. Все такая же невинная и сладостраст- ная, нагая и не стыдящаяся наготы своей. С того самого днЯ, как вышла из тысячелетней могилы своей, там, во Флоренции, шла она все дальше и дальше, из века в век, из народа в народ, нигде не останавливаясь, пока, наконец, в победоносном шествии, не достигла последних пределов земли - Гиперборейской Скифии, за которой уже нет ничего, кроме ночи и хаоса. И утвердившись на подножии, впервые взглянула как будто удивленными и любопытными очами на эту чуждую, новую землю, на эти плоские мшистые топи, на этот странный город, по- добный селениям кочующих варваров, на это не денное, не ночное небо, на эти черные, сонные, страшные волны. подобные волнам подземного Стикса. Страна эта не похо- жа была на ее олимпийскую светлую родину, безнадеж- на, как страна забвения, как темный Аид. И все-таки богиня улыбнулась вечною улыбкою, как улыбнулось бы солнце, если бы проникло в темный Аид. Петр Андреич Толстой, по просьбе дам, прочел соб- ственного сочинения вирши "О Купиде", древний анак- реонов гимн Эросу: Некогда в розах Любовь, Спящую не усмотрев Пчелку, ею ужаленный В палец руки, зарыдал, И побежав, и взлетев К Венус красавице: Гину я, мати, сказал, Гину, умираю я? Змей меня малый кольнул С крыльями, коего пахари Пчелкой зовут. Венус же сыну в ответ: Если жало пчельное Столь тебе болезненно, Сколь же, чай, больнее тем, Коих ты, дитя, язвишь! Дамам, которые никаких русских стихов еще не знали, кроме церковных кантов и псальмов, показалась песенка очаровательной. Она и кстати пришлась, потому что в это самое мгно- вение Петр собственноручно зажег и пустил вместо пер- вой ракеты фейерверка, летучую машину в виде Купи- дона с горящим факелом. Скользя по невидимой прово- локе, Купидон полетел от галереи к парому на Неве, где стояли щиты "для огненной потехи по плану фитиль- ному", и факелом своим зажег первую аллегорию - жерт- венник из бриллиантовых огней с двумя пылающими руби- новыми сердцами. На одном из них изумрудным огнем выведено было латинское p, на другом - С: Petrus, Са- tharina. Сердца слились в одно, и появилась надпись: Из двух едино сочиняю. Это означало, что богиня Венус и Купидо благословляют брачный союз Петра с Екате- риною. Появилась другая фигура - прозрачная, светящаяся картина-транспарант с двумя изображениями: на одной стороне - бог Нептун смотрит на только что построен- ную среди моря крепость Кроншлот - с надписью: Videt stupescit. Видит и удивляется. На другой - Петербург, новый город среди болот и лесов - с надписью: Urbs uBbi silva fuit. Град, где был лес. Петр, большой любитель фейерверков, всегда сам управлявший всем, объяснял аллегории зрителям. С грохочущим свистом, снопами огненных колосьев, взвились под самое небо бесчисленные ракеты и в темной вышине рассыпались дождем медленно падавших, таявших, красных, голубых, зеленых, фиолетовых звезд. Нева отра- зила их и удвоила в своем черном зеркале. Завертелись огненные колеса, забили огненные фонтаны, зашипели, запрыгали швермеры; и водяные, и воздушные шары, лопаясь как бомбы, затрещали оглушительным треском. Открылись пламенные чертоги с горящими столбами, сводами, лестницами - и в ослепительной, как солнце, глубине вспыхнула последняя картина: ваятель, похо- жий на титана Прометея - перед недоконченною статуей, Которую высекает он резцом и молотом из мраморной глы- бы; вверху Всевидящее Око в лучах с надписью Deo iuvante.- С помощью Божией. Каменная глыба означала древнюю Русь; статуя, недоконченная, но уже похожая на богиню Венус - новую Россию; ваятель был Петр. Картина не совсем удалась: статуя слишком скоро догорела, свалилась к ногам ваятеля, разрушилась. Ка- залось, он ударял в пустоту. И молот рассыпался, рука поникла. Всевидящее Око померкло, как будто подозри- тельно прищурилось, зловеще подмигивая. На это, впрочем, никто не обратил внимания, так как все были заняты новым зрелищем. В клубах дыма, освет- ленных радугой бенгальских огней, появилось огромное Чудовище, не то конь, не то змей, с чешуйчатым хвостом, колючими плавниками и крыльями. Оно плыло по Неве от крепости к Летнему саду. Множество лодок, напол- ненных гребцами, тащили его на канате. В исполинской раковине на спине чудовища сидел Нептун с длинной бе- лой бородой и трезубцем; у ног его - сирены и тритоны, трубившие в трубы: "тритоны северного Нептунуса в трубы свои, по морям шествуя, царя Российского фаму разносят", Славу (лат. fama). объяснил один из зрителей, иеромонах флота Гавриил Бужинский. Чудовище влекло за собою шесть пар пустых, плотно закупоренных бочек с кардиналами Все- путейшего Собора, сидевшими верхом и крепко привя- занными, чтобы не упасть в воду, по одному на каждой бочке. Так они плыли гуськом, пара за парой, и звонко дудели в коровьи рога. Далее следовал целый плот из таких же бочек с огромным чаном пива, в котором плавал в деревянном ковше, как в лодке, князь-папа, архиерей бога Бахуса. Сам Бахус тут же сидел на плоском краю чана. Под звуки торжественной музыки вся эта водяная ма- шина медленно приблизилась к Летнему саду, причалила у средней галереи, и боги вошли в нее. Нептун оказался царским шутом, старым боярином Семеном Тургеневым; сирены, с длинными рыбьими хво- стами, которые волочились, как шлейфы, так что ног почти не видно было,- дворовыми девками; тритоны - коню- хами генерал-адмирала Апраксина; сатир или пан, сопро- вождавший Бахуса,- французским танцмейстером князя Меньшикова. Ловкий француз проделывал такие прыжки, что можно было подумать - ноги у него козлиные, как у настоящего фавна. Бахус в тигровой шкуре, в венке из стек- лянного винограда, с колбасой в одной руке и штофом в другой, был регент придворных певчих, Конон Карпов, необыкновенно жирный малый с красною рожею. Для большей естественности поили его нещадно три дня, так что, по выражению своих собутыльников, Конон налился как клюква и стал живой Ивашка Хмельницкий. Боги окружили статую Венеры. Бахус, благоговейно поддерживаемый под руки кардиналами и князем-папою, стал на колени перед статуей, поклонился ей до земли и воз- гласил громоподобным басом, достойным протодьякона: - Всечестнейшая мати Венус, смиренный холопка Ивашка-Бахус, от сожженной Семелы рожденный, изжа- тель виноградного веселья, на сынишку твоего Еремку челом бьет. Не вели ему, Еремке шальному, нас, людей твоих обижать, сердца уязвлять, души погублять. Ей, государыня, смилуйся, пожалуй! Кардиналы грянули хором: Аминь! Карпов затянул было с пьяных глаз Достойно есть яко воистину, но его остановили вовремя. Князь-папа, дряхлый государев дядька, боярин и столь- ник царя Алексея, Никита Моисеич Зотов, в шутовской мантии из алого бархата с горностаями, в трехвенечной жестяной тиаре, украшенной непристойным изображением голого Еремки-Эроса, поставил перед подножием Венус на треножник из кухонных вертелов круглый медный таз в котором варили обыкновенно жженку, налил в него водки и зажег. На длинных, гнувшихся от тяжести шестах цар- ские гренадеры принесли огромный ушат перцовки. Кроме лиц духовных, которые здесь так же присутствовали, как и на других подобных шутовских собраниях, все гости, не только кавалеры, но и дамы, даже девицы, должны были по очереди подходить к ушату, принимать от князя- папы большую деревянную ложку с перцовкою и, выпив почти все, несколько оставшихся капель вылить на жертвенник; потом кавалеры целовали Венус, смот- ря по возрасту, молодые в ручку, старые в ножку; а дамы, кланяясь ей, приседали чинно, с "церемониальным куп- лиентом. Все это, до последней мелочи заранее обду- манное и назначенное самим государем, исполнялось с точ- ностью, под угрозой "жестокого штрафа" и даже плетей. Старая царица Прасковья Федоровна, невестка Петра, вдо- ва брата его, царя Иоанна Алексеевича, тоже пила водку из ушата и кланялась Венере. Она вообще угождала Пет- ру, покоряясь всем новшествам: против ветра, мол, не по- йди". Но на этот раз у почтенной старушки в темном, вдовьем шушуне - Петр позволял ей одеваться по-старин- ному,- когда она приседала "на немецкий манир" перед бесстыжею голою девкою", заскребли-таки на сердце кошки. "В землю бы легла, только бы этого всего не ви- деть."- думала она. Царевич тоже с покорностью по- целовал ручку Венус. Михаиле Петрович Аврамов хотел спрятаться; но его отыскали, притащили насильно; в испуге он дрожал, бледнел, корчился, обливался потом чуть в обморок не упал, когда, прикладываясь к бесовой не, почувствовал на губах своих прикосновение холод- го мрамора, но исполнил обряд в точности, под строгим взором царя, которого боялся еще больше, чем белых грудей. Богиня, казалось, безгневно смотрела на эти кощунст- венные маски богов, на эти шалости варваров. Они служи- ли ей невольно и в самом кощунстве., Шутовской тренож- ник превратился в истинный жертвенник, где в подвиж- ном тонком, как жало змеи, голубоватом пламени го- рела душа Диониса, родного ей бога. И озаренная этим пламенем, богиня улыбалась мудрою улыбкою. Начался пир. На верхнем конце стола, под навесом из хмеля и брусничника с кочек родимых -болот, заме- нявшего классические мирты, сидел Бахус верхом на бочке, из которой князь-папа цедил вино в стаканы. Тол- стой, обратившись к Бахусу, прочел другие вирши, тоже собственного сочинения - перевод Анакреоновой пе- сенки: Бахус, Зевсово дитя, Мыслей гонитель Лией! Когда в голову мою Войдет, винодавец, он Заставит меня плясать: И нечто приятное Бываю, когда напьюсь; Бью в ладоши и пою, И тешусь Венерою, И непрестанно пляшу. Лией (Lyaeus - лат.- "отгоняющий заботы" -поэтическое наименование Бахуса. "приносящий уте- шение") - Из оных виршей должно признать,- заметил Петр,- что сей Анакреон изрядный был пьяница и про- хладного жития человек. После обычных заздравных чар за процветание рос- сийского флота, за государя и государыню, поднялся архимандрит Феодосии Яновский с торжественным видом и стаканом в руках. Несмотря на выражение польского гонора в лице - он был родом из мелкой польской шляхты,- несмотря на го- лубую орденскую ленту и алмазную панагию с государевой персоною на одной стороне, с Распятием на другой - на первой было больше алмазов, и они были крупнее, чем на второй,- несмотря на все это, Феодосии, по выражению Аврамова, собою был видом аки изумор, то есть, заморыш или недоносок. Маленький, худенький, востренький, в вы- сочайшем клобуке с длинными складками черного крепа, в широчайшей бейберовской рясе с развевающимися черны- ми воскрыльями, напоминал он огромную летучую мышь. Но когда шутил и, в особенности, когда кощунствовал, что постоянно с ним случалось "на подпитках", хитрень- кие глазки искрились таким язвительным умом, такою дерзкою веселостью, что жалобная мордочка летучей мыши или недоноска становилась почти привлекательной. - Не ласкательное слово сие,- обратился Феодосий к царю,- но суще из самого сердца говорю: через вашего царского величества дела мы из тьмы неведения на феатр славы, из небытия в бытие произведены и уже в общество политических народов присовокуплены. Ты во всем обно- вил, государь, или паче вновь родил своих подданных. Что была Россия прежде и что есть ныне? Посмотрим ли на здания? На место хижин грубых явились палаты свет- лые, на место хвороста сухого - вертограды цветущие. Посмотрим ли на градские крепости? Имеем такие вещи, каковых и фигур на хартиях прежде не видывали... Долго еще говорил он о книгах судейских, свободных учениях, искусствах, о флоте - "оруженосных сих ков- чегах"- об исправлении и обновлении церкви. - А ты,- воскликнул он в заключение, в риторском жаре взмахнув широкими рукавами рясы, как черными крыльями, и сделавшись еще более похожим на летучую мышь,- а ты. новый, новоцарствующий град Петров, не высокая ли слава еси фундатора твоего? IBо, где и по- мысла никому не было о жительстве человеческом, вскоре устроилося место, достойное престола царского. Urbs ubi & silva fuit. Град, идеже был лес. И кто расположение гра- да сего не похвалит? Не только всю Россию красотою пре- восходит место, но и в иных европейских странах подобное обрестись не может! На веселом месте создан есть! Вои- стину, ваше величество, сочинил ты из России самую метаморфозис или претворение! Алексей слушал и смотрел на Федоску внимательно. Когда тот говорил о "веселом расположении" Петербурга, глаза его встретились на одно мгновение, как будто не- чаянно, с глазами царевича, которому вдруг показалось, или только почудилось, что в глубине этих глаз промель- кнула какая-то насмешливая искорка. И вспомнилось ему, как часто при нем, конечно, в отсутствие батюшки, ругая это веселое место, Федоска называл его чертовым боло- том и чертовой сторонушкой. Впрочем, давно уже цареви- чу казалось, что Федоска смеется над батюшкой почти явно, в лицо ему, но так ловко и тонко, что этого никто не замечает, кроме него, Алексея, с которым каждый раз в подобных случаях менялся Федоска быстрым, лукавым, как будто сообщническим, взглядом. Петр, как всегда на церемониальные речи, ответил кратко: - зело желаю, чтобы весь народ прямо узнал, что Господь нам сделал. Не надлежит и впредь ослабевать, но трудиться о пользе, о прибытке общем, который Бог нам пред очами кладет. И, вступив опять в обычный разговор, изложил по- голландски,- чтобы иностранцы также могли понять,- мысль, которую слышал недавно от философа Лейбница и которая ему очень понравилась -"о коловращении наук": науки и художества родились на Востоке и в Греции; оттуда перешли в Италию, потом во Францию, Германию и, наконец, через Польшу в Россию. Теперь пришла и наша череда. Через нас вернутся они вновь в Грецию и на Во- сток, в первоначальную родину, совершив в своем тече- нии полный круг. - Сия Венус,- заключил Петр уже по-русски, особою, свойственной ему, простодушною витиеватостью, указывая на статую,- сия Венус пришла к нам оттоле, из Греции. Уже Марсовым плугом все у нас испахано и насеяно. И ныне ожидаем доброго рождения, в чем. Гос- поди. помози! Да не укоснеет сей плод наш. яко фини- ков, которого насаждающие не получают видеть. Ныне же и Венус, богиня всякого любезного приятства, согла- сия, домашнего и политического мира, да сочетается с Марсом на славу имени РОССИЙСКОгО. - Виват! Виват! Виват Петр Великий, Отец оте- чества, Император Всероссийский!- закричали все, подымая стаканы с венгерским. Императорский титул, еще не объявленный ни в Евро- пе, ни даже в России,- здесь, в кругу птенцов Петровых, уже был принят. В левом дамском крыле галереи раздвинули столы и начали танцы. Военные трубы, гобои, литавры семенов- цев и преображенцев, доносясь из-за деревьев Летнего сада, смягченные далью, а, может быть, и очарованием богини - здесь, у ее подножия, звучали, как нежные флейты и виольдамуры в царстве Купидо, где пасутся овечки на мягких лугах, и пастушки развязывают пояс пастушкам. Петр Андреич Толстой, который шел в ме- нуэте с княгинею Черкасскою, напевал ей на ухо своим бархатным голосом под звуки музыки. Покинь, Купидо, стрелы: Уже мы все не целы. Но сладко уязвленны Любовною стрелою Твоею золотою, Любви все покоренны. И жеманно приседая перед кавалерами, как того требо- вал чин менуэта, хорошенькая княгиня отвечала томной улыб- кой пастушки Хлои семидесятилетнему юноше Дафнису. А в темных аллеях, беседках, во всех укромных угол- ках Летнего сада, слышались шепоты, шорохи, шелесты, поцелуи и вздохи любви. Богиня Венус уже царила в Ги- перборейской Скифии. Как настоящие скифы и варвары, рассуждали о любов- ных проказах своих кумушек, фрейлин, придворных мам- зелей или даже попросту "девок", государевы денщики и камер-пажи в дубовой рощице у Летнего дворца, сидя вда- ли от всех, особою кучкою, так что их никто не слышал. В присутствии женщин они были скромны и застенчи- вы; но между собою говорили о "бабах" и "девках" со звериным бесстыдством. - Девка-то Гаментова с Хозяином ночь переспала,- равнодушно объявил один. Гаментова была Марья Вилимовна Гамильтон, фрей- лина государыни. - Хозяин - галант, не может без метресок жить,- Заметил другой. - Ей не с первым,- возразил камер-паж, мальчонка лет пятнадцати, с важностью сплевывая и снова затяги- вааясь трубкою, от которой его тошнило.- Еще до Хо- зяина-то с Васюхой Машка брюхо сделала. - И куда только они ребят девают?- удивился первый. - А муж не знает, где жена гуляет!- ухмыльнулся мальчонка.- Я, братцы, давеча сам из-за кустов видел, как Вилька Монсов с хозяйкой амурился... Вилим Монс был камер-юнкер государыни - "немец подлой породы", но очень ловкий и красивый. И подсев ближе друг к другу, шепотом на ухо приня- лись они сообщать еще более любопытные слухи о том, что недавно, тут же в царском огороде, при чистке засо- ренных труб одного из фонтанов, найдено мертвое тело младенца, обернутое в дворцовую салфетку. В Летнем саду был неизбежный по плану для всех французских садов так называемый грот: небольшое че- тырехугольное здание на берегу речки Фонтанной, снару- жи довольно нелепое, напоминавшее голландскую кирку, внутри действительно похожее на подводную пещеру, убранное большими раковинами, перламутром, коралла- ми, ноздреватыми камнями, со множеством фонтанов и водяных струек, бивших в мраморные чаши, с тем чрез- мерным для петербургской сырости обилием Воды, кото- рoe любил Петр. Здесь почтенные старички, сенаторы и сановники бе- седовали тоже о любви и о женщинах. - В старину-то было доброе супружество посхи- менье, а ныне прелюбодеяние за некую галантерию почи- тается, и сие от самых мужей, которые спокойным серд- цем зрят, как жены их с прочими любятся, да еще глуп- цами называют нас, честь поставляющих в месте столь слабом. Дали бабам волю - погодите, ужо всем нам сядут на шею!- ворчал самый древний из старичков. Старичок помоложе заметил, что "приятно молодым и незаматерелым в древних обычаях людям вольное об- хождение с женским полом"; что "ныне страсть любовная, почти в грубых нравах незнаемая, начала чувствитель- ными сердцами овладевать"; что "брак пожинает в один день все цветы, кои амур производил многие лета", и что "ревнование есть лихоманка амура". - Всегда были красные жены блудливы,- решил старичок из средних.- А у нынешних верченых бабенок в ребрах бесы дома, конечно, построили. Такая уж у них политика, что и слышать не хотят ни о чем кроме амуров. На них глядя, и маленькие девочки думают, как поаму- риться, да не смыслят, бедные: того ради младенческие мины употребляют. О, коль желание быть приятной дей- ствует над чувствами жен! В грот вошла государыня Екатерина Алексеевна, в соп- ровождении камер-юнкера Монса и фрейлины Гамильтон, гордой шотландки с лицом Дианы. Старичок помоложе, видя, что государыня прислуши- вается к беседе, любезно принял дам под свою защиту. - Самая истина доказывает нам почтительное свой- ство рода женского тем, что Бог в заключение всего, в последний день сотворил жену Адамову, точно без того и свету быть несовершенным. Уверяют, что в едином составе тела женского все то собрано, что лучшего и прелестного целый свет в себе имеет. Прибавляя к толиким авантажам красоту разума, можно ли нам их добротам не дивиться, и чем может кавалер извиниться, если должное почтение им не будет оказывать? А ежели и суть со стороны их некоторые нежные слабости, то надлежит помнить, что и нежна есть материя, от которой они взяты... Старый старичок только головой покачивал. По лицу его видно было, что он по-прежнему думает: "рак не рыба, а баба не человек; баба да бес - один в них вес". В просвете между разорванных туч, на бездонно-яс- ном и грустном, золотисто-зеленом небе тонкий серебряный серп новорожденного месяца блеснул и кинул нежный луч в глубину пустынной аллеи, где у фонтана, в полу- круге высоких шпалер из подстриженной зелени, под мра- морной Помоной, на дерновой скамье сидела одиноко девушка лет семнадцати, в роброне на фижмах из розовой тафтицы с желтенькими китайскими цветочками, с пере- тянутой в рюмочку талией, с модною прическою Расцве- тающая Приятность, но с таким русским, простым лицом, что видно было - она еще недавно приехала из деревен- ского затишья, где росла среди мамушек и нянюшек под соломенною кровлею старинной усадьбы. Робко оглядываясь, расстегнула она две-три пуговки платья и проворно вынула спрятанную на груди, сверну- тую в трубочку, теплую от прикосновения тела, бумажку. То была любовная цидулка от девятнадцатилетнего двою- родного братца, которого по указу царскому забрали из того же деревенского затишья прямо в Петербург, в нави- гацкую школу при Адмиралтействе, и на днях отправи- ли на военном фрегате, вместе с другими гардемаринами, не то в Кадикс, не то в Лиссабон - как он сам выра- жался,-к черту на кулички. При свете белой ночи и месяца девушка прочла ци- дулку, нацарапанную по линейкам, крупными и круглы- ми детскими буквами: - "Сокровище мое сердешное и ангел Настенька! Я желал бы знать, почему не прислала ты мне послед- него поцелуя. Купидон, вор проклятый, пробил стрелою сердце. Тоска великая - сердце кровавое рудою запекло- ся". Здесь между строк нарисовано было кровью вместо чернил сердце, пронзенное двумя стрелами; красные точки обозначали капли крови. Далее следовали, должно быть, откуда-нибудь спи- санные вирши: Вспомни, радость прелюбезна, как мы веселились. И приятных разговоров с тобой насладились. Уже ныне сколько время не зрю мою радость: Прилети, моя голубка, сердечная сладость! Если вас сподоблюсь видеть, закричу: ах, светик мой! Ты ли, радость, предо мной?.. Прочитав цидулку, Настенька снова так же тщатель- но свернула ее в трубочку, спрятала под платье на груди, опустила голову и закрыла лицо платочком, надушенным Вздохами Амура. Когда же отняла его и взглянула на небо, то похожая на чудовище с разинутой пастью, черная туча почти съела тонкий месяц. Последний луч его блеснул в слезинке, по- висшей на реснице девушки. Она смотрела, как месяц ис- чезал, и напевала чуть слышно единственную знакомую, Бог весть откуда долетевшую к ней, любовную песенку: Хоть пойду в сады и винограды, Не имею в сердце никакой отрады. О, коль тягостно голубою без перья летати, Столь мне без друга мила тошно пребывати. И теперь я, младенька, в слезах унываю, Что я друга сердечна давно не видаю. Вокруг нее и на ней все было чужое, искусственное - "на Версальский манир"- и фонтан, и Помона, и шпа- леры, и фижмы, и роброн из розовой тафтицы с желтень- кими китайскими цветочками, и прическа Расцветающая Приятность, и духи Вздохи Амура. Только сама она, со своим тихим горем и тихою песней, была простая, русская, точно такая же, как под соломенную кровлею дедовской усадьбы. А рядом, в темных аллеях и беседках, во всех укромных уголках Летнего сада, по-прежнему слышались шепоты, поцелуи и вздохи любви. И звуки менуэта доносились, как пастушеские флейты и виольдамуры из царства Ве- нус, томным напевом: Покинь, Купидо, стрелы: Уже мы все не целы, Но сладко уязвленны Любовною стрелою Твоею золотою, Любви все покоренны. В галерее, за царским столом, продолжалась беседа. Петр говорил с монахами о происхождении эллинского многобожия, недоумевая, как древние греки, "довольное имея понятие об уставах натуры и о принципиях мате- матических, идолов своих бездушных богами называть и верить в них могли". Михаиле Петрович Аврамов не вытерпел, сел на своего конька и пустился доказывать, что боги существуют, и что мнимые боги суть подлинные бесы. - Ты говоришь о них так,- удивился Петр,- как будто сам их видел. - Не я, а другие, точно, их видели, ваше величество, собственными глазами видели!- воскликнул Аврамов. Он вынул из кармана толстый кожаный бумажник, по- рылся в нем, достал две пожелтелые вырезки из голланд- ских курантов и стал читать, переводя на русский язык: "Из Гишпании уведомляют: некоторый иностранный человек привез с собою в Барцелону-град Сатира, мужи- ка в шерсти, как в еловой коре, с козьими рогами и копы- тами. Ест хлеб и молоко и ничего не говорит, а только блеет по-козлиному. Которая уродливая фигура привлекает мно- го зрителей". Во второй реляции было сказано: "В Ютландии рыбаки поймали Сирену, или морскую женщину. Оное морское чудовище походит сверху на чело- века, а снизу на рыбу; цвет на теле желто-бледный; гла- за затворены; на голове волосы черные, а руки заросли между пальцами кожею так, как гусиные лапы. Рыбаки вытащиили сеть на берег с великим трудом, причем всю изорвали. И сделали тутошние жители чрезвычайную бочку и налили соленою водою, и морскую женщину туда по- садили: таким образом надеются беречь от согнития. Сие в ведомость внесено потому, что, хотя о чудах морских многие фабулы бывали, а сие за истину уверить можно, что оное морское чудовище, так удивительное, поймано. Из Роттер-дама, 27 апреля 1714 года". Печатаному верили, а в особенности иностранным ведомостям, ибо, если и за морем врут, то где ж правду искать? Многие из присутствующих верили в русалок, водяных, леших, домовых, кикимор, оборотней и не только верили, но и видели их, тоже собственными глазами. А еже- ли есть лешие, то почему бы не быть и сатирам? Ежели есть русалки, почему бы не быть морским женщинам с рыбьими хвостами? Но тогда, ведь, и прочие и даже эта самая Венус, может быть, действительно существуют? Все умолкли, притихли - и в этой тишине пронеслось что-то жуткое - как будто все вдруг смутно почувство- вали, что делают то, чего не должно делать. Все ниже, все чернее опускалось небо, покрытое туча- ми. Все ярче вспыхивали голубые зарницы, или безгром- ные молнии. И казалось, что в этих " пышках на темном небе отражаются точно такие же вспышки голубоватого пламени на жертвеннике, все еще горевшем перед под- ножием статуи; или - что в самом этом темном небе, как в опрокинутой чаше исполинского жертвенника, скрыто за тучами, как за черными углями, голубое пламя и, порой вырываясь оттуда, вспыхивает молниями. И пламя небес, И пламя жертвенника, отвечая друг другу, как будто вели разговор о грозной, неведомой людям, но уже на земле и на небе совершающейся тайне. Царевич, сидевший недалеко от статуи, в первый раз взглянул на нее пристально, после чтения курантных выдержек. И белое голое тело богини показалось ему та- ким знакомым, как будто он уже где-то видел его и даже больше, чем видел: как будто этот девственный изгиб спи- ны и эти ямочки у плеч снились ему в самых грешных страстных, тайных снах, которых он перед самим собой стыдился. Вдруг вспомнил, что точно такой же изгиб спи- ны, точно такие же ямочки плеч он видел на теле своей любовницы, дворовой девки Евфросиньи. Голова у него кружилась, должно быть, от вина, от жары, от духоты - и от всего этого чудовищного праздника, похожего на бред. Он еще раз взглянул на статую, и это белое голое тело в двойном освещении - от красных дымных плошек иллюминации и от голубого пламени на треножнике - показалось ему таким живым, страшным и соблазнитель- ным, что он потупил глаза. Неужели и ему, как Авра- мову, богиня Венус когда-нибудь явится ужасающим и отвратительным оборотнем, дворовою девкою Афрось- кою? Он сотворил мысленно крестное знамение. - Не диво, что эллины, закона христианского не знавшие, поклонялись идолам бездушным,- возобновил Федоска прерванную чтением беседу,- а диво то, что мы, христиане, истинного иконопочитания не разумея, покло- няемся иконам суще как идолам! Начался один из тех разговоров, которые так любил Петр - о всяких ложных чудесах и знамениях, о плутовст- ве монахов, кликуш, бесноватых, юродивых, о "бабьих баснях и мужичьих забобонах длинных бород", то есть, о суевериях русских попов. Еще раз должен был прослу- шать Алексей все эти давно известные и опостылевшие рассказы: о привезенной монахами из Иерусалима в дар Екатерине Алексеевне нетленной, будто бы, и на огне не го- ревшей срачице. Пресвятой Богородицы, которая по иссле- довании оказалась сотканной из волокон' особой несгора- емой ткани - аммианта; о натуральных мощах Лифлянд- ской девицы фон-Грот: кожа этих мощей "была подобна выделанной, натянутой свиной, и будучи пальцем вдавлена, расправлялась весьма упруго"; о других-поддельных, из слоновой кости, мощах, которые Петр Ьелел отправить в новоучрежденную петербургскую Кунсткамеру, как памятник "суперстиции, ныне уже духовных тщанием истребляемой". - Да много в церкви российской о чудесах наплутано- как будто сокрушенно, на Самом деле зло- радно заметил Федора и упомянул о последнем лож- ном чуде: в одной бедной церкви на Петербургской стороне объявилась икона Божией Матери, которая исто- чала слезы,-Предрекая, будто бы, великие бедствия и даже конечное разорение новому городу. Петр, услышав об ЭТом от Федоски, немедленно поехал в ту церковь, осмо- трел икону и обнаружил обман. Это случилось недавно: в Кунсткамеру не успели еще отправить икону, и она пока хранилась у государя в Летнем дворце, небольшом гол- ландском домике, тут же в саду, в двух шагах от га- лереи, на углу Невы и Фонтанной. - Царь, желая показать ее собеседникам, велел одному из денщиков принести икону. Когда посланный вернулся, Петр встал из-за стола, вышел на небольшую площадку перед статуей Венус, где было просторнее, прислонился спиной к мраморному под- ножию и, держа в руках образ, начал подробно и тща- тельно объяснять "плутовскую механику". Все окружили его, точно так же теснясь, приподымаясь на цыпочки, с любопытством заглядывая Друг другу через плечи и головы как давеча, когда откупоривали ящик со статуей. Федоска держал свечу. Икона была древняя. Лик темный, почти черный; толь- Ko большие, скорбные, будто немного припухшие от слез глаза, смотрели как живые. Царевич с детства любил и чтил этот образ - Божией Матери Всех Скорбящих Радости. Петр снял серебряную, усыпанную драгоценными каменьями ризу, которая едва держалась, потому что была уже оторвана при первом осмотре. Потом отвинтил новые медные винтики, которыми прикреплялась к исподней сто- роне иконы тоже новая липовая дощечка; посередине вставлена была в нее другая, меньшая; она свободно хо- дила на пружинке, уступая и вдавливаясь под самым лег- ким нажимом руки. Сняв обе дощечки, он показал две лунки или ямочки, выдолбленные в дереве против глаз Богома- тери. Грецкие губочки, напитанные водою, клались в эти лунки, и вода просачивалась сквозь едва заметные про- сверленные в глазах дырочки, образуя капли, похожие на слезы. Для большей ясности Петр тут же сделал опыт: он помочил водою губочки, вложил их в лунки, надавил до- щечку - и слезы потекли. - Вот источник чудотворных слез,- сказал Петр.- Нехитрая механика! Лицо его было спокойно, как будто объяснил он любо- пытную "игру натуры", или другую диковинку в Кунст- камере. - Да, много наплутано!..- повторил Федоска с ти- хою усмешкою. Все молчали. Кто-то глухо простонал, должно быть пьяный, во сне; кто-то хихикнул так странно и неожидан- но, что на него оглянулись почти с испугом. Алексей давно порывался уйти. Но оцепенение нашло на него, как в бреду, когда человек порывается бежать, и ноги не двигаются, хочет крикнуть, и голоса нет. В этом оцепенении стоял он и смотрел, как Федоска держит све- чу, как по дереву иконы проворно копошатся, шевелятся ловкие руки Петра, как слезы текут по скорбному Лику, а над всем белеет голое страшное и соблазнительное тело Венус. Он смотрел - и тоска, подобная смертельной тош- ноте, подступала к сердцу его, сжимала горло. И ему ка- залось, что это никогда не кончится, что это все было, есть и будет в вечности. Вдруг ослепляющая молния сверкнула, как будто раз- верзлась над головой их огненная бездна. И сквозь стек- лянный купол облил мраморную статую нестерпимый, белый, белее солнца, пламенеющий свет. Почти в то же мгновение раздался короткий, но такой оглушительный треск, как будто свод неба распался и рушился. Наступила тьма, после блеска молнии непроницаемо- черная, как тьма подземелья. И тотчас в этой черноте завыла, засвистела, загрохотала буря, с вихрем, подоб- ным урагану, с хлещущим дождем и градом. В галерее все смешалось. Слышались пронзительные визги женщин. Одна из них в припадке кликала и пла- кала, точно смеялась. Обезумевшие люди бежали, сами не зная куда, сталкивались, падали, давили друг друга. Кто- то вопил отчаянным воплем: "Никола Чудотворец!.. Пре- святая Матерь Богородица!.. Помилуй!.." Петр, выронив икону из рук, бросился отыскивать царицу. Пламя опрокинутого треножника, потухая, вспыхнуло в последний раз огромным, раздвоенным, как жало змеи, голубым языком и озарило лицо богини. Среди бури, мрака и ужаса оно одно было спокойно. Кто-то наступил на икону. Алексей, наклонившийся, чтобы поднять ее, услышал, как дерево хрустнуло. Икона раскололась пополам. КНИГА ВТОРАЯ АНТИХРИСТ Древян гроб сосновен Ради меня строен. Буду в нем лежати, Трубна гласа ждати. То была песня раскольников - гробополагателей. "Через семь тысяч лет от создания мира, говорили они, второе пришествие Христово будет, а ежели не будет, то мы и самое Евангелие сожжем, прочим же книгам и верить нечего". И покидали домы, земли, скот, имущество, каж- дую ночь уходили в поля и леса, одевались в чистые белые рубахи-саваны, ложились в долбленные из цельного дерева гробы и, сами себя отпевая, с минуты на минуту ожидая трубного гласа -"встречали Христа". Против мыса, образуемого Новою и Малою Невкою, в самом широком месте реки, у Гагаринских пеньковых буянов, среди других плотов, барок, стругов и карбусов, стояли дубовые плоты царевича Алексея, сплавленные из Нижегородского края в Петербург для Адмиралтей- ской верфи. В ночь праздника Венеры в Летнем саду, сидел на одном из этих плотов у руля старый лодочник- бурлак, в драном овчинном тулупе, несмотря на жаркую пору, и в лаптях. Звали его Иванушкой-дурачком, счи- тали блаженным или помешанным. Уже тридцать лет, изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, каждую ночь до "петелева глашения"- крика петуха, он бодрствовал, встречая Христа, и пел все одну и ту же песню гробопо- лагателей. Сидя над самою водою на скользких бревнах, согнувшись, подняв колени, охватив их руками, смотрел он с ожиданием на зиявшие меж черных разорванных туч просветы золотисто-зеленого неба. Неподвижный взор его из-под спутанных седых волос, неподвижное лицо полны были ужасом и надеждою. Медленно пока- чиваясь из стороны в сторону, он пел протяжным, зау- нывным голосом: Древян гроб сосновен Ради меня строен. Буду в нем лежати, Трубна гласа ждати. Ангелы вострубят, Из гробов возбудят, Пойду к Богу на суд. К Богу две дороги, Широки и долги. Одна-то дорога - Во царство небесно, Другая дорога - Во тьму кромешну. - Иванушка, ступай ужинать!- крикнули ему с дру- гого конца плота, где горел костер на сложенных камнях, подобии очага, с подвешенным на трех палках чугунным котелком, в котором варилась уха. Иванушка не слышал и продолжал петь. У огня сидели кругом, беседуя, кроме бурлаков и лодоч- ников, раскольничий старец Корнилий, проповедник са- мосожжения, шедший с Поморья в леса Керженские за Волгой; ученик его, беглый московский школяр Тихон Запольский; беглый астраханский пушкарь Алексей Семи- саженный; беглый матрос адмиралтейского ведомства, конопатчик Иван Иванов сын Будлов; подьячий Ларион Докукин; старица Виталия из толка бегунов, которая, по собственному выражению, житие птичье имела, вечно странствовала - оттого, будто бы, и прозывалась Вита- лией, что "привитала" всюду, нигде не останавливаясь; ее неразлучная спутница Киликея Босая, кликуша, у кото- рой было "дьявольское наваждение в утробе", и другие, всякого чина и звания, "утаенные люди", бежавшие от несносных податей, солдатской рекрутчины, шпицрутенов, каторги, рванья ноздрей, брадобритья, двуперстного сло- жения и прочего "страха антихристова". - Тоска на меня напала великая!- говорила Вита- лия, старушка еще бодрая и бойкая, вся сморщенная, но румяная, как осеннее яблочко, в темном платке в роспуск.- А о чем тоска - и сама не знаю. Дни такие сумрачные, и солнце будто не по-прежнему светит. - Последнее время, плачевное: антихристов страх возвеял на мир, оттого и тоска,- объяснил Корнилий, худенький старичок с обыкновенным мужичьим лицом, рябой и как будто подслеповатый, а в самом деле - с прон- зительно-острыми, точно сверлящими, глазками; на нем был раскольничий каптырь вроде монашеского куколя, черный порыжелый подрясник, кожаный пояс с ремен- ною лестовкою; при каждом движении тихо звякали ве- риги, въевшиеся в тело - трехпудовая цепь из чугунных крестов. - Я и то смекаю, отче Корнилий,- продолжала стран- ница,- никак-де ныне остаточные веки. Немного свету жить, говорят: в пол-пол-осьмой тысяче конец будет? - Нет,- возразил старец с уверенностью,- и того не достанет... - Господи помилуй!- тяжело вздохнул кто-то.- Бог знает, а мы только знаем, что Господи помилуй! И все умолкли. Тучи закрыли просвет, небо и Нева потемнели. Ярче стали вспыхивать зарницы, и каждый раз в их бледно-голубом сиянии бледно-золотая, тонкая игла Петропавловской крепости сверкала, отражаясь в Неве. Чернели каменные бастионы и плоские, точно вдав- ленные, берега с тоже плоскими, мазанковыми зданиями товарных складов, пеньковых амбаров и гарнизонных цейхгаузов. Вдали, на другом