отцу во сне такою нежною улыбкою, как бывало в детстве, когда он брал его к себе на руки, сонного. Царь вышел из палаты, где продолжалась попойка, никем не замеченный, сел в кибитку и поехал в Петер- бург. КНИГА ДЕВЯТАЯ КРАСНАЯ СМЕРТЬ В лесах Ветлужских был скит раскольничий Долгие Мхи. Непроходимые топи залили все дороги в тот скит. Летом едва пробирались в него по узеньким кладкам сквозь такие чащи, что и днем в них было почти так же темно, как ночью; зимой - на лыжах. Предание гласило, будто бы трое старцев из лесов Олонецких, с озера Толвуя, по разорении тамошних ски- тов никонианами, следуя за чудотворной иконой Божией Матери, шедшей по воздуху, пришли в те места, поста- вили малую хижину там, где икона опустилась на землю, и начали жить пустынным житием, пахать пашню копо- рюгою и, сожигая лес по кряжам, сеять под гарью. Бра- тия сходилась к ним. Старцы завещали ей, умирая, все трое в тот же день и в тот же час: "Живите тут, где мы благословили, детушки, хотя и много ходите да ищете, такого места не найдете - тут сорока-ворона кашу варила, и быть скиту большому". Пророчество исполнилось: выросла в дебрях лесных обитель и расцвела, как лилия райская, под святым покро- вом Богородицы. "Чудо великое!- говорилось в скитском житии.- Светлая Россия потемнела, а мрачная Ветлуга воссияла, преподобными пустыня наполнилась - налетели, яко ше- стокрылые". Здесь, после долгих странствий по лесам Керженским и Чернораменским, поселился проповедник самосожжения, старец Корнилий с учеником своим, беглым школяром, стрелецким сыном, Тихоном Запольским. Однажды июньскою ночью, вблизи Долгомшинской обители, на крутом обрыве над Ветлугою, пылал костер. Пламя освещало снизу ветви старой сосны с прибитой к стволу меднолитой поморской иконою. У огня сидели двое - молодая скитница Софья и послушник Тихон. Она ходила в лес за пропавшею телкою. Он возвращал- ся от схимника из дальней пустыни, куда носил от старца грамоту. Встретились на перекрестке двух тропинок, ночью поздно, когда ворота обители были уже заперты, и решили вместе у огня дождаться утра. Софья, глядя на огонь, пела вполголоса: Как возговорит сам Христос, Царь Небесный: Не сдавайтесь вы. Мои светы, Тому Змию седмиглаву. Вы бегите в горы, вертепы, Вы поставьте там костры большие, Положите в них серы горючей, Свои телеса вы сожгите. Пострадайте за Меня, Мои светы, За Мою веру Христову, Я за то вам, Мои светы, Отворю райские светлицы И введу вас в царство небесно, И Сам буду с вами жить вековечно. - Так-то, братец,- заключила девушка, посмотрев на Тихона долгим взором.- Кто сожжется, тот и спа- сется. Добро всем погореть за любовь Сына Божьего! Он молчал и, глядя на ночных мотыльков, кружив- шихся над пламенем, падавших в него и сгоравших, вспо- минал слова старца Корнилия: "яко комары или мошки, чем больше их давят, тем больше пищат и в глаза лезут, так и русачки миленькие рады мучиться - полками дер- зают в огонь!" - Что думаешь, братец?- опять заговорила девуш- ка.- Аль боишься печи той? Дерзай, плюнь на нее, не- бось! В огне здесь мало потерпеть - аки оком мигнуть - так душа из тела и выступит! До печи страх-от, а как в нее вошел, то и забыл все. Загорится, а ты и видишь Христа и ангельские лики с Ним - вынимают душу из тела, а Христос-надежда Сам благословляет и силу ей дает божественную. И не тяжка тогда уже бывает, но яко восперенна, туда же летает со ангелами, ровно птичка попархивает - рада, из темницы той, из тела вылетела. Вот пела до того, плакала: изведи из темницы душу мою изведатися имени Твоему. Ну, а то выплакала. Темница та горит в печи, а душа, яко бисер и яко злато чисто, воз- носится к Господу!.. В глазах ее была такая радость, как будто она уже виде- ла то, о чем говорила. - Тиша, Тишенька миленький, аль тебе красной смер- ти не хочется? Аль боишься?- повторила вкрадчивым шепотом. - Боюсь греха, Софьюшка! Есть ли воля Господня, чтоб жечься? Божье ли то в нас, полно, не вражье ли? - Где же деться? Нужда стала!- заломила она свои бледные, худенькие, совсем еще детские, руки. - Не уйти, не укрыться от Змия ни в горах, ни в вер- тепах, ни в пропастях земных. Отравил он своим бого- борным ядом и землю, и воду, и воздух. Все скверно, все проклято! Ночь была тиха. Звезды невинны, как детские очи. Опрокинутый ущербный месяц лежал на черных верхуш- ках елового леса. Внизу, в болотном тумане, коростели скрипели усыпительно. Сосновый бор дышал сухим теплом смолистой хвои. У самого костра лиловый колокольчик, освещенный красным пламенем, склонялся на стебель, как будто кивал своей нежной и сонной головкою. А мотыльки все летели, летели на огонь и падали, и сгорали. Тихон смежил глаза, утомленные пламенем. Вспом- нился ему летний полдень, запах елей, в котором све- жесть яблок смешана с ладаном, лесная прогалина, солнце, пчелы над кашкой, медуницей и розовой липкой дре- мой; среди поляны ветхий полусгнивший голубец-крест, должно быть, над могилою святого отшельника. "Пре- красная мати пустыня!"- повторял он свой любимый стих. Исполнил, наконец. Господь его желание давнее - привел в "благоутишное пристанище". Он стал на колени, раз- двинул высокие травы, припал к земле и целовал, и пла- кал, и молился: Чудная Царица Богородица, Земля, земля, Мати сырая! И глядя на небо, твердил: С небес сойдет Мати Всепетая, Госпожа Владычица Богородица! И земля, и небо были одно. В лике небесном, подобном солнцу. Лик Жены огнезрачной, огнекрылой. Святой Софии Премудрости Божией он видел лик земной, кото- рый хотел и боялся узнать. Потом встал, пошел дальше в лес. Куда и сколько времени шел, не помнит. Нако- нец, увидел озеро, малое, круглое, как чаша, в крутых берегах, поросших ельником и отражавшихся в воде, как в зеркале сплошными зелеными стенами. Вода, густая, как смола, зеленая, как хвоя, была так тиха, что ее почти не видно было, и она казалась провалом в подземное небо. На камне у самой воды сидела скитница Софья. Он узнал и не узнал ее. Венок из белых купав на распущенных косах, черная скитская ряска приподнята, голые белые ноги в воде, глаза, как у пьяной. И покачиваясь мерно, глядя на подземное небо, пела она тихую песню, подоб- ную тем, что певали в хороводах среди купальных огней. в Иванову ночь, на древних игрищах: Солнышко, солнышко красное! Ой, дид Ладо, ой, дид Ладо! Цветки, цветики, милые! Ой, дид Ладо, ой, дид Ладо! Земля, земля, мати сырая! И древнее, дикое было в этой песне, похожей на гру- стную жалобу иволги в мертвом затишье полдня перед грозой. "Точно русалка!"- подумал он, не смея шевель- нуться, притаив дыхание. Под ногой его хрустнул сучок. Девушка обернулась, вскрикнула, спрыгнула с камня и убе- жала в лес. Только от венка, упавшего в озеро, медлен- ные круги расходились по воде. И жутко ему стало, как будто в самом деле увидел он чудо лесное, наваждение бесовское. И вспомнив лик земной в Лике Небесном, он узнал сестру Софью - и кощунственной показалась молитва сырой Земле Матери. Никогда ни с кем не говорил он о том, что видел там, на Круглом озере, но часто думал об этом и, сколько ни боролся с искушением, не мог победить его. Порой, в са- мых чистых молитвах, узнавал земной лик в Лике Не- бесном. Софья, по-прежнему глядя на пламя костра неотступ- но-жадным взором, пела стих о св. Кирике, младенце- мученике, которого неверный царь Максимиан бросил в печь раскаленную: Кирик-свет в печи стоит, Стихи поет херувимские. В печи растет трава-мурава, Цветут цветочки лазоревы. Во цветах младенец играет. На нем риза солнцем сияет. Тихон тоже глядел на огонь, и ему казалось, что в прозрачно-синем сердце огня видит он райские цветы, о которых говорилось в песне. Синева их, подобная чистому небу, сулила блаженство нездешнее; но надо было пройти через красное пламя - красную смерть, чтобы достигнуть этого неба. Вдруг Софья обернулась к нему, положила руку на руку его, приблизила лицо к лицу его, так что он почув- ствовал ее дыхание, жаркое, страстное, как поцелуй, и за- шептала вкрадчивым шепотом: - Вместе, вместе сгорим, братец мой, светик мой, родненький! Одной страшно, сладко с тобой! Вместе пой- дем ко Христу на вечерю брачную!.. И она повторяла, как бесконечную ласку: - Сгорим! Сгорим!.. В бледном лице ее, в черных глазах, отражавших блеск пламени, опять промелькнуло то древнее, дикое, что и там, на Круглом озере - в песне купальных огней. - Сгорим, сгорим, Софьюшка!- прошептал он с ужасом, который тянул его к ней, как мотыльков тянет к огонь. Внизу на тропинке, которая шла по обрыву, послы- шались шаги. - Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, греш- ных!- произнес чей-то голос. - Аминь!- ответили Тихон и Софья. То были странники. Они заблудились в лесу, едва не увязли в болоте; наконец увидели пламя костра и кое- как выбрались. Все уселись кругом, у огня. - До скита, родимые, далече ли? - Тут под горою сейчас,- молвил Тихон и, вглядев- шись в лицо говорившей, узнал Виталию, ту самую, ко- торая "птичье житие имела", всюду "привитала", стран- ствовала, и которую видел он два года назад на плотах царевича Алексея в Петербурге, на Неве, в ночь праздни- ка Венус. Она также узнала Тихона и обрадовалась. С нею была ее неразлучная спутница Киликея-кликуша, беглый рекрут Петька Жизла с высохшею рукою, клей- меной казенным клеймом, печатью Антихриста, и старый лодочник Иванушка-дурачок, который каждую ночь, встре- чая Христа, пел песню гробополагателей. - Откуда, православные?- спросила Софья. - Мы люди странные,- ответила Виталия,- стран- ствуем по миру, скитаемся, гонимы от веры еретиче- ской, настоящего града не имеем, грядущего взыскуем. А ныне с Керженца идем. Там гонение лютое. Питирим, велк хищный, церковный кровоядец, семьдесят семь скитов разорил и спасительное житие в киновиях все ис- проверг. Начались рассказы о гонениях. Одного святого старца в трех застенках били, клеща- ми ломали ребра, пуп тянули; потом в "зимнее время, в жестокий мороз, обнажили и студеную воду со льдом на голову лили, пока от бороды до земли соски не смерзли, аки поросшие; наконец, огнем сожгли, и так скончался". Иных томили в хомутах железных; "хомуты те стяги- вают голову, руки и ноги в одно место, от коего злейшего мучительства кости хребта по суставам сокрушают, и кровь изо рта, из ноздрей, из глаз, из ушей брызжет". Иных насильно причащали, вкладывая в рот кляп. Одного отрока приволокли солдаты в церковь, положили на лавку, поп да диакон пришли с чашею, а дьячки растя- нули его, раскрыли рот и насильо влили причастие. Он выплюнул. Тогда диакон ударил его кулаком по скулам так, что отскочила нижняя челюсть. От этой раны стра- далец умер. Одна женщина, чтобы уйти от гонителей, пробила во льду прорубь и сначала семерых малолетных детей своих опустила под лед, а потом сама утопилась. Некий муж благочестивый перекрестил жену беремен- ную с тремя детьми и в ту же ночь сонных зарезал. А по- утру пришел в приказ и объявил: "Я мучитель был своим, а вы будете мне; и так, они - от меня, а я от вас постра- даю; и будем вкупе за старую веру в царстве небесном мученики". Многие, убегая от Антихриста, сами сжигаются. - И добро делают. Блажен извол сей о Господе! Понеже впадшим в руки Антихриста и Бог не помогает, нельзя стерпеть мучения, никто не устаевает. Лучше в огонь здешний, нежели в вечный!- заключила Виталия. - В огонь да в воду только и уходу!- подтвердила Софья. Звезды меркли. По краю неба меж туч тянулись блед- ные полосы. Тусклою сталью в тумане блестели извивы реки среди бесконечных лесов. Внизу, под обрывами, у са- мой Ветлуги, выступала из мрака обитель, огороженная островерхим тыном из бревен, похожая на древнее лесное городище. С реки - большие врата рубленые, над ними образ Деисуса. Внутри ограды -"стая" бревенчатых изб на высоких подклетях, с крыльцами, сенями, переходами, тайниками, светелками, летниками, вышками, смотриль- нями с узкими оконцами, наподобие крепостных бойниц, с крутыми тесовыми двускатными кровлями; кроме брат- ских келий - разные хозяйственные службы - кузня, швальня, кожевня, чеботная, больница, громотная, икон- ная, гостиная; часовня во имя Божьей Матери Толвуй- ской - тоже простой бревенчатый сруб, но больше всех прочих, с деревянным крестом и тесовой чешуйчатой ма- ковкой, рядом колокольня-звонница, черневшая на блед- ном небе. Послышался тонкий, жалобно-певучий звон: то уда- рили к заутрене в била - служившие колоколами дубо- вые доски, подвешенные на веревках из крученых воловьих струн; ударяли в них большим гвоздем троетесным; по преданию. Ной таким благовестом созывал животных в ковчег. В чутком безмолвии лесов был сладостно грустен и нежен этот деревянный звон. Странники крестились, глядя на святую обитель - последнее убежище гонимых. - Святися, святися. Новый Иерусалиме, слава бо Господня на тебе возсыя! - запела Киликея с умиленною радостью на прозрачно-бледном, точно восковом, лице. - Все скиты разорили, а этого не тронули!-заме- тила Виталия.- Покрывает, видно, сама Царица Небес- ная дом свой покровом святым. В Откровении-де писано: дано Жене два крыла орлия, да парит в пустыню... - У царя рука долга, а сюда не хватит,- прогово- рил один из странников. - Последняя Русь здесь!- заключил другой. Звон умолк, и все притихли. То был час великого без- молвия, когда, по преданию - воды покоятся, и ангелы служат, и серафимы ударяют крыльями в священном ужа- се перед престолом Всевышнего. Иванушка-дурачок, сидя на корточках, обняв колени руками, глядел недвижным взором на светлеющий восток и пел свою вечную песенку: Древян гроб сосновен Ради меня строен: Буду в нем лежати, Трубна гласа ждати. И опять, как тогда, на плотах в Петербурге, в ночь праздника Венус - заговорили о последних временах, об Антихристе. - Скоро, скоро, при дверях есть!- начала Вита- лия.-Ныне еще кое-как перебиваемся; а тогда, при Антихристе, и пошевелить губами нельзя будет, разве сердцем держаться Бога... - Тошно! тошно!- стонала Киликея кликуша. - Сказывал намедни Авилка, беглый казак с Дону,- Продолжала Виталия,- было-де ему в степи видение: подошли к хате три старца, все трое образом равны, а говорят по-русски, только на греческую речь походит. Откуда, говорит, идете и куда?- Из Иерусалима, говорят, от Гроба Господня в Санкт-Питербурх смотреть Антихриста.- А какой, говорит, там Антихрист?- Ко- торого, говорят, называете царь Петр Алексеевич - тот и Антихрист. Он-де Царьград возьмет и соберет жи- дов, и пойдет во Иерусалим, и там станет царство- вать. И жиды-де познают, что он - Антихрист подлин- ный. И на нем век сей кончается... Все опять смолкли, как будто ждали чего-то. Вдруг из леса, еще темного, раздался протяжный крик, похожий на плач ребенка - должно быть, крик ночной птицы. Все вздрогнули, - Ох, братики, братики!-залепетал Петька Жизла, заикаясь и всхлипывая.- Страшно... Называем его Ан- тихристом, а нет ли его здесь, в лесу?.. Видите, какое смя- тение и между нами... - Дураки вы, дураки, бараньи головы!- произнес вдруг чей-то голос, похожий на сердитое, медвежье вор- чанье. Оглянулись и увидели странника, которого не заме- чали раньше. За разговором, должно быть, вышел он прямо из лесу, сел поодаль, в тени, и все время молчал. Это был высокий старик, сутулый, сгорбленный, оброс- ший волосами рыжими с проседью. Лица почти не видно было в утренних сумерках. - Куда ему, царю Петру, в Антихристы, такому пьяни- це, блудяге, бабоблудишке! - продолжал старик.- Так, разве - шиш Антихристов. Последний-то черт не на тех санях поедет, да будет у него догадок не с Петрове, ни!.. - Авва отче,- взмолилась Виталия, вся трясясь от страха и любопытства,- научи ты нас, глупых, просвети светом истины, поведай все по подробну: как быть имеет пришествие Сына Погибели? Старик закряхтел, завозился и, наконец, с трудом под- нялся на ноги. Было что-то грузное, медвежье, косолапое во всем его огромном облике.- Мальчик подал ему руку и подвел к огню. Под заскорузлым овчинным тулупом, видимо, никогда не снимавшимся, висели каменные вериги на железных цепях, одна плита спереди, другая сзади; на голове - железный колпак; на пояснице - железный пояс, вроде обруча с петлею. Тихон вспомнил про житие древнего подвижника Муромского Капитона Великого: петля была ему пояс, а крюк - в потолке, и то постеля; процепя крюк в петлю, да так повиснув, спал. Старик присел на корневище сосны и обернул лицо к Заре. Она осветила его бледным светом. Вместо глаз были черные впадины - язвы с кровавыми бельмами. Острия гвоздей, которыми подбит был железный колпак спереди, впивались в кости черепа, и оттого глаза вытекли, и он ослеп. Все лицо страшное, а улыбка нежная, детская. Он заговорил так, как будто слепыми глазами видел то, о чем говорил. - Ох, батюшки, батюшки бедненькие! Чего испуга- лись? Самого-то нет еще, не видим и не слышим. Пред- теЧи были многие и ныне есть, и по сих еще будут. Путь ему гладок творят. А как выгладят, да вычистят все, тут сам он и явится. От нечистой девы родится, и войдет в него сатана. И во всем уподобится льстец Сыну Божию: Чистоту соблюдет; будет постен и кроток, и милостив; больных исцелит, голодных накормит, бездомных приютит и успокоит страждущих. И придут к нему званые и незва- ные, и поставят царем над всеми народами. И соберет он всю силу свою, от восхода солнца до запада; убелит море парусами, очернит поле щитами. И скажет: обойму все- ленную горстью моею, яко гнездо, и яко оставленные яйца, восхищу! И чудеса сотворит и великие знаменья: Переставит горы, пойдет по водам стопами немокрыми, Сведет огонь с неба и бесов покажет, яко ангелов света, и воинства бесплотных, им же нет числа; и с тру- бами и гласами, и воплем крепким, и неимоверными пес- нями, возблистает, яко солнце, тьмы начальник, и на небо взлетит, и на землю сойдет, со славою многою. И сядет во храме Бога Всевышнего и скажет: Бог семь аз. И покло- нятся ему все, говоря: Ты Бог, и нет иного Бога, кроме тебя. И станет мерзость запустения на месте святом. И тог- да восплачется земля, и возрыдает море; небо не даст росы своей, тучи - дождя; море исполнится смрада и гнуса; реки иссохнут, студенцы оскудеют. Люди будут умирать от глада и жажды. И придут к Сыну Погибели, и скажут: дай нам есть и пить. И посмеется над ними и поругается. И познают, яко Зверь есть. И побегут от лица его, но ниг- де не укроются. И тьма на них будет - плач на плач, горе на горе. И будут видом человеки, как мертвые, и ле- поты увянут женские, и у мужей не станет похоти. Поверг- нут злато и сребро на торжищах - и никто не подымет. И будут издыхать от скорби своей, и кусать языки свои, И хулить Бога Живого. И тогда силы небесные поколеб- лются, и явится знамение Сына Человеческого на небе. Се грядет. Ей, гряди. Господи! Аминь. Аминь. Аминь. Он умолк и вперил слепые глаза на восток, как будто уже видел то, чего еще никто не видел, там, на краю не- бес, в громадах темных туч, залитых кровью и золотом. Огненные полосы ширились по небу, как огненные крылья серафимов, павших ниц, во славе грядущего Господа. Над черною стеною леса появился раскаленный уголь, осле- пительный. Лучи его, дробясь об острые верхушки чер- ных елей, заиграли многоцветной радугой. И огонь кост- ра померк в огне солнца. И земля, и небо, и воды, и листья, и птицы - вся тварь - и сердца человеческие воскли- цали с великою радостью: ей, гряди, Господи! Тихон испытывал знакомый ему с детства ужас и ра- дость конца, Софья, крестясь на солнце, призывала крещение ог- ненное, вечное солнце - красную смерть. А Иванушка-дурачок, по-прежнему сидя на корточ- ках, обняв колени руками, тихонько покачиваясь и глядя на Восток - начало дня, пел вечному Западу - концу всех дней: Гробы вы, гробы, колоды дубовые, Всем есте, гробы, домовища вечные! День к вечеру приближается, Солнце идет к Западу, Секира лежит при корени, Приходят времена последние. В скиту был братский сход для совещания о спорных письмах Аввакумовых. Многострадальный протопоп послал на Керженец другу своему, старцу Сергию письма о св. Троице с надписью: "прими, Сергий, вечное сие Евангелие, не мною, но перстом Божиим писанное". В письмах утверждалось: "Существо св. Троицы секо- мо на три равных и раздельных естества. Отец, Сын и Дух Святый имеют каждый особое сидение на трех престолах, как три ЦаРЯ Небесные. Христос сидит на четвертом престоле, особом, соцарствуя св. Троице. Сын Божий воплотился во утробу Девы, кроме существа, только бла- годатью, а не Ипостасью". Диакон Федор обличал Аввакума в ереси. Старец Онуфрий, ученик Аввакума обличал в том же диакона Федора. Последователи Федора, единосущники, обзы- вали онуфриян трисущниками, а те в свою очередь поно- сили единосущников кривотолками. И учинилось великое рассечение, "и вместо горящей прежней любви, вселилася в братию ненависть и оболгание, и всякая злоба". Дабы утолить раздор церковный, собран был сход в Долгие Мхи, и призван для ответа ученик старца Онуф- рия, по кончине его, единый глава и учитель онуфриева толка, о. Иерофей. Сошлись у матери Голиндухи в келье, стоявшей на поляне среди леса, вне скитской ограды. Онуфрияне отка- залИСЬ вести спор в самом скиту, опасаясь обычной руко- пашной схватки, которая могла для них кончиться плохо, так как единосущников было больше, чем трисущников. Тихон присутствовал на сходе. А старец Корнилий не пошел: "Чего болтать попусту,- говорил он,- гореть надо; в огне и познаешь истину". Келья, просторная изба, разделялась на две полови- ны: малую боковушку - жилую светлицу - и большую моленную. Кругом, вдоль бревенчатых стен, стояли на полках образа. Перед ними теплились лампады и свечи. На подсвечниках висели тетеревиные хвосты для гаше- ния свечей. По стенам лавки. На них толстые книги в кожаных и деревянных переплетах с медными застежка- ми и рукописные тетрадки; самые древние писания вели- ких пустынных отцов - на бересте. Было душно и темно, несмотря на полдень: ставни нa окнах с паюсными окончинами из мутного рыбьего пу- зыря закрыты от солнца. Лишь кое-где из щелей протя- нулись иглы света, от которых огни лампад и свечей крас- нели тускло. Пахло воском, кожей, потом и ладаном. Дверь на крыльцо была открыта, сквозь нее видна залитая солн- цем поляна и темный лес. Старцы в черных рясах и куколях-кафтырях тесни- лись, окружая стоявшего посредине Моленной, перед на- лоем, о. Иерофея. У него был вид степенный, лицо белое, как просвирка, сытое, глаза голубые, немного раскосые и с разным выражением: в одном - христианское смире- ние, в другом - "философское кичение". Голос имел он уветливый, "яко сладковещательная ластовица". Одет ще- голем; ряса тонкого сукна, кафтырь бархатный, наперсный крест с ладами. От золотистых седин его веяло благоуха- нием розового масла. Среди убогих старцев, лесных мужей- иноков-настоящий боярин, или архиерей никонианский. О. Иерофей был муж ученый; "книжную мудрость И разум, яко губа воду, в себя почерпал". Но враги утвер- ждали, что мудрость его не от Бога; имел он, будто бы, Два учения: одно явное, православное - для всех; другое тайное, еретическое - для избранных, большею частью знатных и богатых людей. Простых же и бедных прель- щал милостыней. С раннего утра до полудня прелися единосущники с трисущниками, но ни к чему не пришли. О. Иерофей все увиливал -"глаголал семо и вамо". Как ни наседали на него старцы, не могли обличить. Наконец, в жару спора, ученик о. Иерофея, брат Спи- ридон, востроглазый, черномазый, с кудерками, похожими на пейсы жидовские, вдруг выскочил вперед и крикнул во весь голос: - Троица рядком сидит. Сын одесную, а Дух ошуюю Отца. На разных престолах, не спрятався, сидят три Царя Небесные, а Христос на четвертом престоле особном! - Четверишь Троицу!- закричали отцы в ужасе. - А по-вашему кучею надобно, едино Лицо? Врешь, не едино, а три, три, три!-махал о. Спиридон рукою, как будто рубил топором.- Веруй в Трисущную, Несекомую секи, небось, едино не трое, а Естество Христа-четвертое!.. И он пустился толковать различие существа от есте- ства: Существо-де Сына внутрь, а Естество подле ног Отца сидит. - Не существом, а естеством единым Бог вочелове- чился. Аще бы существом сошел на землю, всю бы вселен- ную попалило, и пречистой Богоматери чрево не возмогло бы понести всего Божества - так бы и сожгло ей чрево-то! - О, заблудший и страстный, вниди в совесть свою, познай Господа, исторгни от себя корень ереси, престани, покайся, миленький!- увещевали старцы.- Кто тебе ска- зал, или когда видел: особно и не спрятався, сидят три Царя Небесные? Его же бо ангелы и архангелы не могут зрети, а ты сказал: не спрятався, сидят! И как не опалил- ся язык сказавшаго такое?.. Но Спиридон продолжал вопить, надседаясь: - Три, три, три! Умру за три! У меня-де и огнем из души не выжжешь!.. Видя, что с ним ничего не поделаешь, приступили опять к самому о. Иерофею. - Чего мотаться? Говори прямо: как веруешь, в Еди- носущную, аль Трисущную? О. Иерофей молчал и только брезгливо усмехнулся в бороду. Видно было, что он презирает с высоты своей учености всех этих простецов, как смердов. Но отцы приставали к нему все яростнее - "яко коз- лы, на него пырскали". - Чего молчишь? Аль оглох? Затыкаешь уши свои, яKо аспид глухий! - Зашибся и вознесся, яко гордый Фараон! - Не захотел с отцами в совете быть, всех возгну- шался, рассек любовь отеческую! - Мятежник и смутитель христианский! - Чего лезете?-не выдержав, наконец, огрызнулся Иерофей, отступая незаметно к дверям боковуши.- не находите! Не вам за меня отвечать. Спасусь ли, аль не спасусь, вам какое дело? Вы себе живите, а мы себе. Нам с вами не сообщно. Пожалуйте, не находите! О. Пров, седой, как лунь, но еще крепкий и кряжи- стый старик, махал перед самым носом о. Иерофея вязовою дубиною. - Еретичище безумный! Как такою дубиною судия радской да станет тя по бокам похаживать, так ты ска- жешь едину у себя веру, трисущную, либо единосущную. Что стало тебе на воле, так и бредишь, что хошь... - Мир вам, братья о Христе!- раздался голос тихий, такой не похожий на другие голоса, что его услышали. то говорил схимник о. Мисаил, пришедший из дальней пустыни, великий подвижник - "летами млад, но ум столе- ний".-Что се будет, родимые батюшки? Не диавол ли вою- ет вас и распаляет мятежом братоубийственным ? И никто не ищет воды живой, дабы пламень сатанинский угасить, Но всяк ищет смолы, изгребия и тростия сухого на распале- ние горшее. Ей, отцы, не слыхал я и в никонианах такого братоненавидения! И ежели они про то уведают и начнут нас паки мучить и убивать, то уже неповинны будут пред Богом, и нам те муки начало болезням будут вечных мук. Все замолчали, как будто вдруг опомнились. О. Мисаил стал на колени и поклонился в ноги спер- ва всему сходу, потом отдельно о. Иерофею. - Простите, отцы! Прости, Иерофеюшка, братец милень- кий! Велика премудрость твоя, огненный в тебе ум. Поми- луй же нас, убогих, отложи письма спорные, сотвори любовь! Он встал и хотел обнять Иерофея. Но тот не позво- лил, сам опустился на колени и поклонился в ноги о. Ми- саилу. - Прости, отче! Я-кто? Мертвый пес. И как могу разуметь выше собора вашего священного? Ты говоришь, Евгиенный во мне ум. Ей, тщету наводишь душе моей! Я-- человек, равный роду, живущему в тинах кальных, их же лягушками зовут. Яко свиния от рожец, наполняю чрево свое. Аще бы не Господь помогал мне, вмале не во ад вселилась бы душа моя. Еле-еле отдыхаю от похотей, задавляющих мя. Ох, мне, грешнику! А тебя, Мисаилуш- ка, спаси Бог, на поученьи твоем... О. Мисаил с кроткой улыбкой опять протянул было руки, что бы обнять о. Иерофея. Но тот поднялся на ноги ' и оттолкнул его, с лицом, искаженным такою гордыней и злобою, что всем стало жутко. - Спаси Бог на поучении твоем,- продолжал он вдруг изменившимся, дрожащим от ярости голосом,- что нас, неразумных, поучаешь и наказуешь! А хорошо бы, друг, и меру свою знать! Высоко летаешь, да лишь бы с высоты той не свалиться вниз! Rт кого ты учительской-от сан восприял, и кто тебя в учители поставил? Все ныне учители стали, а послушать некому! Горе нам и времени сему, и живущим в нем! Дитя ты молоденькое, а дерза- ешь высоко. Нам, право, и слушать-то тебя не хочется. Учи себе, кто твоему разуму последует, а от нас поотсту- пи, пожалуй. Хороши учители! Иной дубиной грозит, а иной любовью льстит. Да что в любви той, когда на разрушение истины любимся. И сатана любит верных своих. Мы же, яко сытости не имеем любить Христа, так и врагов Его ненавидеть! Аще и умереть мне Бог изволит, не соединюсь с отступниками! Чист семь аз и прах прилипший от ног своих отрясаю пред вами, по писанному: лучше один творящий волю Божию, нежели тьмы беззаконных! И среди всеобщего смятения, о. Иерофей, прикрывае- мый своими подручными, шмыгнул в дверь боковуши. О. Мисаил отошел в сторону и начал тихонько молить- ся, повторяя все одно и то же: - Беда идет, беда идет. Помилуй, Матерь Пречи- стая! А старцы опять закричали, заспорили, пуще прежнего. - Спирка, а, Спирка, поганец, слушай: Сын одесную Отца на престоле сидит. Да и ладно так, дитятка беше- ное, не замай Его, не пихай поганым своим языком с пре- стола того царского к ногам Отца!.. - Проклят, проклят, проклят! Анафема! Аще бы и ангел возвестил что паче Писания, анафема! - Невежды вы! Не умеете рассуждать Писания. Что с вами, деревенскими олухами, речи терять! - Затворил тя Бог в противление истине! Погибай со своими, окаянный! - Да не буди нам с вами общения ни в сем веке, ни в будущем! Все говорили вместе, и никто никого не слушал. Теперь уже не только единосущники трисущникам, но и братья братьям в обоих толках готовы были пере- рвать горло из-за всякой малости: крестообразного или троекратного каждения, ядения чесноку в день Благове- щенья и Сорока мучеников, воздержания попов от луку за день до литургии, правила не сидеть в говении, возло- живши ноги на ногу, чтения вовеки веком, или вовеки ве- ков - из-за каждой буквы, запятой и точки в старых книгах. - И малая-де опись содевает великую ересь! - Умрем за один аз! - Тверди, как в старых книгах писано, да молитву Исусову грызи - и все тут! - Разумей, Федька, враг Божий, собака, блядин сын, адов пес - Христос и Петров крест: у Христова чебы- шок над колодкою, а у Петрова нет чебышка,- доказы- вал осипшим голосом брат Улиан, долгомшинский начет- чик. всегда тихий и кроткий, а теперь точно исступленный. с пеною у рта, со вздувшимися на висках жилами и нали- тыми кровью глазами. - Чебышок, чебышок над колодкою!-надрывался Федоська. - Нет чебышка! Нет чебышка!- вопил Улиан. А на поддачу ему, о. Трифилий, другой начетчик выскочил, рассказывали впоследствии, "яко ерш из воды, выя колом, глава копылом, весь дрожа и трясыйся, от вели- кой ревности; кости сжимахуся, члены щепетаху, брада убо плясаша, а зубы щелкаху, глас его бяша, яко верблю- да в мести, непростим, и неукротим, и ужасен от дикости". Он уже ничего не доказывал, а только ругался по-ма- терному. Ему отвечали тем же. Начали богословием, кон- чили сквернословием. - Сатана за кожу тебе залез!.. - Чернечишка плут, за стекляницу вина душу продал!.. - О, дерзости, о, мерзости! Свинья сый, окаянный и земли недостойный, ниже света сего зрети! Заблудя- щий скот!.. - Обретаются некоторые гады, из чрева своего гадят, будто бы св. Троица... - Слушайте, слушайте о Троице!.. - Есть чего слушать? Не мощно твоего плетения расковыряти: яко лапоть сковырял, да и концы потерял... - Я небесныя тайны вещаю, мне дано! - Полно молоть! Заткни хайло онучей! - Прокляты! Прокляты! Анафема! На мужичьем соборе в Ветлужских лесах спорили поч- ти так же, как четырнадцать веков назад, во времена Юлиа- на Отступника, на церковных соборах при дворе византий- ских императоров. Тихон глядел, слушал - ему казалось, что не люди спорят о Боге, а звери грызутся, и что тишина его прекрас- ной матери - пустыни навеки поругана этими кощунст- венными спорами. Под окнами кельи послышались крики. Мать Голинду- ха, мать Меропия и мать Улея старая выглянули в окна и увидели, что целая толпа выходит на поляну из лесу, со стороны обители. Тогда вспомнили, как однажды, во время такого же братского схода на Керженце в Ларио- новом починке, подкупленные бе^ьцы, трудники и борт- ники пришли к избе, где был сход, с пищалями, рогати- нами, дреколием и напали на старцев. Опасаясь, как бы и теперь не случилось того же, ма- тери бросились в моленную и задвинули наружную дверь толстыми дубовыми засовами в то самое мгновение, ког- да толпа уже ломилась и стучалась: - Отворите! Отворите! Кричали и еще что-то. Но мать Голиндуха, которая всем распоряжалась, тугая на ухо, не расслышала. А прочие матери только без толку метались и кудахтали, как пере- пуганные курицы. Оглушали их и крики внутри молен- ной, где отцы, не обращая ни на что внимания, продол- жали спорить. О. Спиридон объявил, что "ухом-де Христос вниде в Деву и неизреченно боком изыде". О. Трифилий плюнул ему в лицо. О. Спиридон схва- тил о. Трифилия за бороду, сорвал с него кафтырь и хо- тел ударить по плеши медным крестом. Но старец Пров вязовою дубиною вышиб у о. Спиридона крест из руки. Онуфрианский начетчик, здоровенный детина Архипка. ринулся на о. Прова и так хватил его кулаком по виску, что старик упал замертво. Началась драка. Точно бесы обуяли старцев. В душной тьме, едва озаренной тусклым светом лампад и тонкими иглами солнца, мелькали страш- ные лица, сжатые кулаки, ременные четки, которыми хлестали по глазам друг друга, разорванные книги, оловян- ные подсвечники, горящие свечи, которыми тоже дрались. В воздухе стояла матерная брань, стон, рев, вой, визг. Снаружи продолжали стучать и кричать: - Отворите! Отворите! Вся изба тряслась от ударов: то рубили топором ставню. Мать Улия, рыхлая, бледная, как мучная опара, опу- стилась на пол и закликала таким пронзительным икаю- щим кликом, что все ужаснулись. Ставня затрещала, рухнула, и в лопнувший рыбий пузырь просунулась голова скитского шорника о. Мины с вытаращенными глазами и разинутым кричащим ртом: - Команда, команда идет! Чего, дураки, заперлись? Выходи скорее! Все онемели. Кто как стоял с поднятыми кулаками, или пальцами, вцепившимися в волосы противника, так и замер на месте, окаменев, подобно изваянию. Наступила тишина мертвая. Только о. Мисаил пла- кал и молился: - Беда пришла, беда пришла. Помилуй, Матерь Пре- чистая! Очнувшись, бросились к дверям, отперли их и выбе- жали вон. На поляне от собравшейся толпы узнали страшную весть: воинская команда, с попами, понятыми и подья- чими, пробирается по лесу, уже разорила соседний Мо- рошкин скит на реке Унже и не сегодня, завтра будет в Долгих Мхах. Тихон увидел старца Корнилия, окруженного толпою скитников, мужиков, баб и ребят из окрестных селений. - Всяк верный не развешивай ушей и не задумы- вайся,- проповедовал старец,- гряди в огонь с дерзно- вением, Господа ради, постражди! Так размахав, да и в пламя! На вось, диавол, еже мое тело: до души моей дела тебе нет! Ныне нам от мучителей - огонь и дрова, земля и топор, нож и виселица; там же - ангельские песни и славословие, и хвала, и радование. Когда оживотворятся мертвые тела наши Духом Святым - что ребенок из брю- ха, вылезем паки из земли-матери. Пророки и праотцы не уйдут от искуса, всех святых лики пройдут реку огнен- ную - только мы свободны: то-де нам искус, что ныне сгорели; то нам река огненная, что сами - в огонь. За- горимся, яко свечи, в жертву Господу! Испечемся, яко хлеб сладок. Св. Троице! Умрем за любовь Сына Божье- го! Краше солнца красная смерть! - Сгорим! Сгорим! Не дадимся Антихристу!- заре- вела толпа неистовым ревом. Бабы и дети громче мужиков кричали: - Беги, беги в полымя! Зажигайся! Уходи от мучителей! - Ныне скиты горят,- продолжал старец,- а по- том и деревни, и села, и города зажгутся! Сам взял бы я огонь и запалил бы Нижний, возвеселился бы, дабы из конца в конец сгорел! Ревнуя же нам Россия и вся погорит!.. Глаза его пылали страшным огнем; казалось, что это огонь того последнего пожара, которым истребится мир. Когда он кончил, толпа разбрелась по поляне и по опушке леса. Тихон долго ходил по рядам, прислушиваясь к тому, что говорили в отдельных кучках. Ему казалось, что все сходят с ума. Мужик говорил мужику: - Само царство небесное в рот валится, а ты откла- дываешь: ребятки-де малые, жена молода, разориться не хочется. А ты, душа, много ли имеешь при них? Разве мешок да горшок, а третье - лапти на ногах. Баба, и та в огонь просится. А ты - мужик, да глупее бабы. Ну, детей переженишь и жену утешишь. А потом что? Не гроб ли? Гореть не гореть, все одно умереть! Инок убеждал инока: - Какое-де покаянье - десять лет эпитимья! Где-то поститься да молиться? А то, как в огонь, так и покаяние все - ни трудись, ни постись, да часом в рай вселись: все-то грехи очистит огонь. Как уж сгорел, ото всего ушел! Дед звал деда: - Полно уже, голубок, жить. Репа-де брюхо проела. Пора на тот свет, хоть бы в малые мученики! Парнишки играли с девчонками: - Пойдем в огонь! На том свете рубахи будут золотые, сапоги красные, орехов и меду, и яблок довольно. - Добро и младенцы сгорят,- благословляли стар- цы,- да не согрешат, выросши, да не брачатся и не родят- ся, но лучше чистота да не растлится! Рассказывали о прежних великих гарях. В скиту Палеостровском, где со старцем Игнатием сожг- лось 2.700 человек, было видение: когда загорелась цер- ковь - после большого дыму, из самой главы церковной, изшел о. Игнатий со крестом, а за ним прочие старцы и народа множество, все в белых одеждах, в великой славе и светлости, рядами шли на небо и, прошедши небесные двери, сокрылись. А на Пудожском погосте, где сгорело душ 1.920, ночью караульные солдаты видели спустившийся с неба столп светлый, цветами разными цветущий, подобно радуге; и с высоты столпа сошли три мужа в ризах, сиявших как солнце, и ходили около огнища по-солонь; один благослов- лял крестом, другой кропил водой, третий кадил фимиа- мом, и все трое пели тихим гласом; и так обойдя трикраты, опять вошли в столп и поднялись на небо. После того мно- гие видели в кануны Вселенских суббот в ночи на том же месте горящие свечи и слышали пение неизреченное. А мужику в Поморье было иное видение. Огневицей лежал он без памяти и увидел колесо вертящееся, огнен- ное, и в том колесе человеков мучимых и вопиющих: се место не хотевших самосгореть, но во ослабе живущих и Антихристу работающих; иди и проповеждь во всю зем- лю, да все погорят!- Уканула же ему капля на губу от колеса. Мужик проснулся, а губа сгнила. И проповедал людям: добро-де гореть, а се-де мне знаменье на губе по- койники сделали, кои не хотели гореть. Кликея кликуша, сидя на траве, пела стих о жене Ал- лилуевой. Когда жиды, посланные Иродом, искали убить мла- денца Христа, жена Аллилуева укрыла Его, а свое соб- ственное дитя бросила в печь. Как возговорит ей Христос, Царь Небесный: Ох ты гой еси, Аллилуева жена милосерда, Ты скажи Мою волю всем Моим людям, Всем православным христианам, Чтобы ради Меня они в огонь кидались И кидали бы туда младенцев безгрешных. Но кое-где уже слышались голоса против самосожжения: - Батюшки миленькие,- умолял о. Мисаил,- добро ревновать по Боге, да знать меру! Самовольно-мучени- чество не угодно Богу. Един путь Христов: не взятым утекать, взятым же терпеть, а самим не наскакивать. От- дохните от ужаса, бедные! И неистовый о. Трифилий соглашался с кротким о. Ми- саилом. - Не полено есть, чтоб ни за что гореть! Ужли же, собравшись, яко свиньи в хлеве, запалитесь? - Бессловесие глубокое!- брезгливо пожимал пле- чами о. Иерофей. Мать Голендуха, которая уже горела раз, да не сго- рела - вытащили и водой отлили,- устрашала всех рас- сказами о том, как тела в огне пряжатся и корчатся, голо- ва с ногами аки вервью скручиваются, а кровь кипит и пенится,, точно в горшке варево. Как, после гари, тела лежат, в толстоту велику раздувшись и огнем упекшись, мясом жареным пахнут; иныя же целы, а за что ни потя- нешь, то и оторвется. Псы ходят, рыла зачернивши, пе- ченых тех мяс жрут, окаянные. На пожарище смрад тяж- кий исходит долгое время, так что невозможно никому пройти, не заткнувши носа. А во время самой гари, ввер- ху пламени, видели однажды двух бесов черных, наподо- бие эфиопов, с нетопырьими крыльями, ликующих и пле- щущих руками, и вопиющих; наши, наши есте! И многие годы на месте том каждую ночь слышались гласы плачев- ные: ох, погибли! ох, погибли! Наконец, противники самосожжения приступили к стар- цу Корнилию: - Почто сам не сгорел? Когда это добро, вам бы, учи- телям, наперед! А то послушников бедных в огонь пихаете, животишек ради отморных себе на разживу. Все-то вы таковы, саможжения учители; хорошо, хорошо, да иным, а не вам. Бога побойтесь, довольно прижгли, хоть остан- ки помилуйте! Тогда, по знаку старца, выступил парень Кирюха, лютый зажигатель. Помахивая топором, крикнул он зыч- ным голосом: - Кто гореть не хочет добром, выходи с топором - будем биться. Кто кого зарубит, тот и прав будет. Меня убь- ет - неугодно-де Богу сожжение, а я убью - зажигайся! Никто не принял вызова, и за Кирюхой осталась по- беда. Старец Корнилий вышел вперед и сказал: - Хотящие гореть-стань одесную, не хотящие-ошую! Толпа разделилась. Одна половина окружила старца; другая отошла в сторону. Самосожженцев оказалось душ восемьдесят, не желавших гореть - около ста. Старец осенил насмертников крестным знаменем и, подняв глаза к небу, произнес торжественно: - Тебя рад