дил к столику Александры Сергеевны. - Вы не скучаете, сударыня? - говорил он, облокачиваясь на спинку Ленькиного стула. - Может быть, так сказать, украсите своим присутствием нашу холостяцкую компанию? - Нет, благодарю вас, - улыбаясь, отвечала Александра Сергеевна. - Меня вполне устраивает компания, в которой я нахожусь. - Сын? - говорил он, надавливая пальцем на Ленькин затылок. - Да, сын. Через минуту усатый штабс-капитан снова, покачиваясь, шел к их столику. Двумя пальцами он держал за бумажный хвостик большую пеструю конфету. - Сын, возьми!.. - Я? - сказал Ленька. - Да, ты. Ленька посмотрел на мать. - Ну, что ж, - сказала она. - Поблагодари господина офицера и... Ленька привстал, сказал "благодагю вас" и, посмотрев на конфету, сунул ее в карман. - Почему? - сказал офицер. - Сейчас, сию минуту изволь кушать. - Я после, - покраснев, пробормотал Ленька. - Оставьте его, - вступилась за Леньку мать. - Он так давно не видел конфет, что, вероятно, хочет растянуть удовольствие. - Растянуть удовольствие? Гм... Мы тоже, вы знаете, хотели бы растянуть удовольствие... Вы разрешите? - сказал офицер, взявшись за спинку стула. - К сожалению, мы сейчас уходим, - сказала Александра Сергеевна. - Ах, вот... Глаза офицера налились кровью. - Не желаете? Гнушаетесь, тэк сказать, обществом боевого русского офицера?! От ворот поворот, тэк сказать?.. Ну, что ж... Он щелкнул каблуками, резко повернулся и, стараясь идти прямо, а от этого еще больше качаясь, вернулся к своим собутыльникам. Несколько раз появлялся в ресторане старик Поярков. С рассеянным видом он ходил между столиков, заговаривал то с одним, то с другим, заглядывал за прилавок, выдвигал какие-то ящики... На пирующих офицеров он посматривал, как показалось Леньке, строго и даже неприязненно. Впрочем, не он один смотрел на них так. Давно уже перестали встречать добровольцев аплодисментами, ничего не осталось от того непомерного обожания, которым на первых порах окружила буржуазная публика мятежников. На каждом шагу случалось теперь Леньке слышать насмешливые и даже злобные замечания по адресу повстанцев. - Авантюристы!.. Тоже - выдумали на свой риск начинать такое дело! - Действительно! Герои называются!.. - Довоевались! Вандейцы!.. Наполеоны без пяти минут... Конечно, подобные разговоры велись не открыто, а вполголоса, тишком, за спиной белогвардейцев. И сейчас громко разговаривали и шумели только за столом офицеров. Да разве еще Ленька вел себя несколько оживленнее, чем обычно. Чувствуя от слишком крепкого кофе приятное кружение в голове и задорное щекотание в мускулах, мальчик без причины смеялся, вертелся на стуле и даже пробовал подтягивать вполголоса пьяному подполковнику, который, сползая все ниже и ниже со стула, никак не мог допеть до конца песенку про гусар-усачей... Внезапно Ленька увидел настороженный взгляд матери и оглянулся. В дверях стоял белокурый парень в клетчатой куртке. Он смешно жмурился и двигал бровями, - войдя с улицы, трудно было сразу освоиться с полумраком, который царил в ресторане. Вероятно, он задержался у входа слишком долго, - на него обратили внимание. За столом офицеров стало тише. Александра Сергеевна нервно постукивала пальцами по клеенке стола. И Ленька тоже почувствовал, как защемило, заекало у него сердце. Когда молодой человек, вытянув, как слепой, руку, шагнул вперед, Александра Сергеевна привстала над стулом и громко окликнула его: - Мсье Захаров! Он с удивлением посмотрел на нее, прищурился и подошел к столику: - Вы меня? - Да. - Ах, здравствуйте, - сказал он радостно. - Я не узнал. А ведь я именно вас и разыскиваю. Улыбаясь, она протянула ему руку. Он пожал ее. С улыбкой она показала на стул: - Садитесь. Он сел. - Но в чем дело? - сказал он, засмеявшись. - Почему Захаров? И почему мусью? - Ах, не все ли равно, - проговорила она уже без улыбки и другим голосом. - Надо же мне было вас как-нибудь назвать. А вообще - сию же минуту уходите отсюда. Вы слышите? - Почему? - Потому что за вами следят. Вас разыскивают. О вас спрашивали. Белокурый подумал, подымил из своего деревянного мундштучка. - Хорошо, - сказал он. - Спасибо. Я сейчас уйду. Но я хотел вот о чем вас спросить... - Поскорее, пожалуйста. - У вас нет намерения бежать? - Куда? Откуда? - Из города. - А разве есть возможность? - Я только что узнал, что есть. И вполне реальная... - Ха! Это что за шпак?! - произнес за Ленькиной спиной пьяный голос. У столика, расставив ноги, засунув одну руку за кожаный пояс, а другую в карман галифе, стоял, покачиваясь, усатый штабс-капитан. Перекосив в злобной улыбке лицо, он с бешенством смотрел на молодого человека. - Я спрашиваю: что это за морда? А?.. Молодой человек шумно отодвинул стул и поднялся. - Что вам угодно? - сказал он негромко. В эту минуту Ленька поднял голову и увидел старика Пояркова. Хозяин стоял у буфетной стойки. Брови его были высоко подняты, пальцы быстро-быстро перебирали золотую цепочку на животе. - Мама, мама, - зашептал Ленька. Но она или не поняла его, или не расслышала. Лицо офицера медленно зеленело. - Что-о? - хрипел он, надвигаясь на молодого человека. - Меня? Мне? Угодно? Меня... угодно?!. Рука его, царапая ногтями сукно френча, тянулась к съехавшей на спину кобуре. Александра Сергеевна быстро поднялась и встала между мужчинами. - Милостивый государь, - сказала она зазвеневшим голосом. - Я прошу вас... сию же минуту... Вы слышите? - Эй, Дорошкевич... Не бузи! - крикнули с офицерского стола. Штабс-капитан бегло оглянулся и снял руку с кобуры. Покачиваясь на носках, он мутными, молочно-голубыми глазами смотрел на побледневшую женщину. - Вы слышите?! - повторила она. - Да-с. Я вас слушаю, - сказал он, покачиваясь и подпрыгивая, как в седле. - Я все оч-чень хорошо слышу. Вы, сударыня, если мне не изменяет... э... собирались уходить? А? Ах, простите! - воскликнул он. - Пардон! Я не заметил. У вас... у вас свидание!.. И он, пятясь и по-шутовски раскланиваясь, стал отступать от столика. Тем временем Поярков на цыпочках пробирался к выходу. - Мама! Да посмотри же! - не выдержав, крикнул Ленька. Она повернула голову, все сразу поняла и опустилась на стул. - Ах, знаете, вы мне надоели, - громко сказала она, обращаясь к молодому человеку. - Уходите! - Простите, - опешил тот, - я не понимаю... - Боже мой, да что тут понимать? Я говорю вам: убирайтесь вон! Вы слышите? - шепнула она. - Бегите!.. Но было уже поздно. Хлопнула дверь, и в ресторан шумно вошли один за другим три вооруженных человека в штатском. У одного из них, грузного, широкоплечего, в соломенном картузе, рукав был перехвачен белой повязкой. Почти тотчас в дверь боком протиснулся и старик Поярков. Он что-то шепнул человеку с повязкой, тот наклонил голову, прищурился и решительно шагнул к столику Александры Сергеевны. Услышав за спиной шаги, молодой человек повернулся, вздрогнул и крепко, словно собираясь выжимать рукой двухпудовую гирю, сдавил спинку стула. - Прошу извинения, - сухо сказал человек с повязкой, небрежно кидая руку под козырек соломенной фуражки. - Покажите ваши документы. - Вы ко мне? - Да, к вам. - А кто вы такой? - Имею полномочия. - Пожалуйста, предъявите их. Человек с повязкой вынул из кармана браунинг. - Дайте документы, - негромко сказал он. За его спиной боком стоял и прислушивался к разговору старик Поярков. Молодой человек подумал и сунул руку в карман. - У меня документов нет, - сказал он. - Выньте руку. Где же они? - Документы? Они пропали в номере. - В каком номере? Где вы живете? - Я жил в другой гостинице. В гостинице "Вена". Номер девятнадцатый, если вас это так интересует. Но гостиница эта, как вы сами, вероятно, знаете, разрушена... - Ах, вот как? Разрушена? Значит, никаких документов, удостоверяющих личность, у вас нет? А фамилия ваша? - Фамилия моя - Захаров. Я из Петрограда... Студент... приехал к родственникам на каникулы... Человек в соломенном картузе покосился на Пояркова. - Нехорошо, молодой человек, - сказал тот, выступая вперед и усмехаясь. - Врете ведь вы, батенька. Фамилия-то ведь ваша не Захаров, а Лодыгин. - Ошибаетесь, - негромко сказал молодой человек. - Нет, сударь, не ошибаюсь. Стояли вы не в "Вене", а у нас - в сто четвертом номере. И прибыли не из Петрограда, а из города Иваново-Вознесенска... И уж если хотите знать, даже и профессия ваша и та в книге для проезжающих записана. Съежившись, подобрав под сиденье стула окаменевшие, застывшие ноги, Ленька не мигая смотрел на этого пожилого, полного, такого добродушного на вид человека, который даже и сейчас чем-то напоминал ему его покойного деда. Александра Сергеевна, откинувшись на спинку стула, тяжело дышала. Глаза ее были полузакрыты, ноготь мизинца резал, крестил, царапал зеленую, мокрую от пролитого кофе клеенку. Молодой человек искоса взглянул на нее, снял руку со стула и выпрямился. - Ну что ж, - сказал он другим голосом. - Хорошо. Только давайте, уважаемые, выберем для объяснений другое место. - Место уж мы, уважаемый, выберем сами, - сквозь зубы проговорил человек с повязкой и мотнул головой в сторону двери. Сделав два шага, Лодыгин остановился. Леньке показалось, что он хочет что-то сказать ему или матери. Человек с повязкой сильно толкнул его браунингом в спину. - А ну, пошел, не задерживаться! - крикнул он. Молодой человек, не ожидая удара, споткнулся. - Осторожно! - сказал он очень тихо. Его еще раз ударили. Он опять споткнулся и чуть не упал. За столом офицеров раздался громкий хохот. - А-а! Большевик! Засыпался, молодчик? Дайте, дайте ему, братцы!.. К стенке его, каналью!.. Провожаемый смехом, он шел к выходу. Уже в дверях он оглянулся, прищурился и громко, на весь ресторан, но очень спокойно, легко и даже, как показалось Леньке, весело сказал: - Смеется тот, кто смеется последний!.. Ленька на всю жизнь запомнил и эту фразу, и голос, каким она была сказана. Даже и сейчас еще она звучит в его ушах. Дверь хлопнула. Александра Сергеевна сидела, закрыв руками лицо. Плечи ее дергались. - Мама... не надо, - прохныкал Ленька. К столику, покачиваясь, опять подходил пьяный штабс-капитан. Александра Сергеевна вскочила. Офицер что-то хотел сказать ей. Он улыбался и покручивал ус. Она изо всех сил ударила его в грудь. Он схватился за стул, не удержался и упал. Она побежала к выходу. Ленька за ней... Когда они поднялись к себе в коридор, Александра Сергеевна упала на кровать и зарыдала. У Леньки у самого стучали зубы, но он успокаивал мать, бегал к Рыжику за водой, доставал у соседей валерьянку... Возвращаясь из кухни, он услышал на лестнице, площадкой ниже, голос старика Пояркова. - Кокнули молодчика, - говорил кому-то хозяин гостиницы своим добродушным стариковским голосом. - Без суда и следствия? - Ну какие уж тут, батенька, суды и следствия!.. Вывели на улицу - и к стенке. - Большевик? - Корреспондент ихней газеты из Иваново-Вознесенска... Ленька вернулся к матери. Он ничего не сказал ей. Но когда она слегка успокоилась и задремала, он вышел на лестницу, прижался горячим лбом к стене и громко заплакал. Слезы душили его, они ручьями текли по носу, по щекам, стекали за воротник рубашки. Захлебываясь, он полез в карман за платком. Вместе с грязной скомканной тряпочкой, которая еще недавно носила название носового платка, он вытащил из кармана смявшуюся и ставшую мягкой, как желе, конфету. От конфеты пахло шоколадом, помадкой, забытыми запахами кондитерского магазина. Он отошел в угол, бросил конфету на каменный пол и с наслаждением, какого никогда раньше не испытывал, примял, раздавил ее, как паука, носком сандалии. Потом счистил о ребро ступени прилипшую к подошве бумажку, вытер слезы и вернулся в коридор. Мать лежала, уткнувшись лицом в подушку. Плечи ее дергались. - Мамочка, ты что? Что с тобой? - Ничего, детка, - глухо ответила она сквозь слезы. - Оставь меня. У меня немножко болят зубы. Он не знал, что делать, чем ей помочь. Как на грех, не было дома Нонны Иеронимовны. Старуха с утра ушла в город и до сих пор не возвратилась. Через некоторое время начался сильный обстрел района. Опять все вокруг содрогалось и ходило ходуном. Ленька прилег рядом с матерью на кровать. Уткнувшись лицом в подушку, мать тихо стонала. Он обнял ее, нащупал рукой щеку, погладил ее. - Мамуся, бедненькая... Дать тебе еще валерьянки? - Не надо, мальчик. Уйди. Помолчим давай. Сейчас все пройдет... Он лежал, молчал, поглаживал ее щеку. Вдруг его со страшной силой подбросило на кровати. Что-то рухнуло в самом конце коридора, и яркий, кроваво-красный свет хлынул в открывшуюся пробоину. Все вокруг повскакали. - Что еще? Что там такое? - Снаряд пробил стену. - Ну, слава богу!.. Не было бы счастья... Хоть посветлей будет. Багровый отсвет гигантского пожара заливал коридор. Стало еще больше похоже на цыганский табор. Внезапно Ленька увидел в конце коридора женскую фигуру. Этот высокий черный силуэт словно вынырнул прямо из огня. - Мама, смотри! Это же Нонна Иеронимовна идет... Старуха была, как всегда, бодра, спокойна и даже весела. В руке она держала свой неизменный зонт... - Ну и погодка! - сказала она, присаживаясь на краешек постели и обмахиваясь, как веером, зонтом. - Так и пуляют, так и пуляют... А вы что это разнюнились, голубушка? - У мамы зубы болят, - объяснил Ленька. - Ну? Сквозняком небось надуло? - Вы где были, Нонна Иеронимовна? - не открывая глаз, простонала Александра Сергеевна. - Я страшно беспокоилась. - Где была? Не за пустяками ходила, матушка. Важные новости узнала. Учительница оглянулась и, хотя поблизости никого, кроме Леньки, не было, шепотом сказала: - Бежать хотите? - Куда? - На волю. - А разве можно? - В том и дело, что можно. Мы тут с вами сидим, а в городе, оказывается, уже который день эвакуация идет. Красные обещали мирному населению беспрепятственный выход из города. А эти мерзавцы, представьте, не только не известили об этом жителей, но еще и всячески скрывают это... - Мама, бежим! - всполошился Ленька. - Да, да, - проговорила она, не открывая глаз. - Бежать, бежать без оглядки!.. - А силенок-то у вас хватит, бабонька? - Нонна Иеронимовна, вы бы знали!.. Я готова ползти... готова на костылях идти, - только подальше от этого ада... - Ну, что ж. Тогда не будем откладывать. Завтра утречком и двинемся. Через Волгу-матушку перемахнем и... Александра Сергеевна повернулась и открыла глаза. - Как? Через Волгу? На ту сторону? По воде? Ленька знал, что мать всю жизнь смертельно боялась воды. Она даже дачи никогда не снимала в местах, где поблизости была река или озеро. - Мама... ничего, - забормотал он, заметив, как побледнела мать. - Бежим давай! Не бойся... не утонем... - Ну, что ж, - сказала она, помолчав. - Как хотите... Я готова. В эту ночь Ленька долго не мог заснуть. Задремал он только под утро, и почти сразу же, как ему показалось, его разбудили. Мать и Нонна Иеронимовна стояли уже совсем готовые к путешествию. За плечами у Тиросидонской висел плотненький, ладно пригнанный, застегнутый на все пуговки и ремешки рюкзак. - Ну, батенька, и мастак ты спать, - сказала она Леньке. - Какой мастак? Я и не спал вовсе, - обиделся Ленька. - Не спал? Вы слыхали?! Полчаса минимум будили мужичка... А ну, живо сбегай умойся, и - в добрый путь. Ленька побрызгал на себя остатками теплой и не очень чистой воды, привел, насколько это было возможно, в порядок свой окончательно обтрепавшийся костюм и уже направился к выходу, как вдруг вспомнил что-то и повернул обратно. - Куда? - окликнула его Тиросидонская. - Идите... идите... я сейчас... я догоню вас. В углу под кроватью стоял жестяной бидончик. Отыскав обрывок газеты, Ленька тщательно завернул в него свое сокровище, сунул под мышку и побежал к лестнице. - Что это? - удивилась учительница. - А! Знаменитая барселонская жидкость?! - Леша!! - взмолилась Александра Сергеевна. - Умоляю тебя: оставь ты ее, пожалуйста! Ну куда ты с ней будешь таскаться? - Нет, не оставлю, - сказал Ленька, сжимая под мышкой бидончик. - А во-вторых, - повернулся он к Тиросидонской, - это не барселонская жидкость, а бордосская. - Ну, знаешь, - хрен редьки не слаще. Разница не велика. Гляди, батенька, намучаешься. - Не намучаюсь, не бойтесь, - храбро ответил Ленька. На улицах было еще совсем тихо, когда они вышли из подъезда гостиницы. Утро только-только занималось. На засыпанных стеклом и кирпичом мостовых хозяйничали воробьи. Где-то за бульваром привычно и даже приятно для слуха постукивал пулемет. Сквозь густую пелену черного и серого дыма, висевшую над развалинами домов, пробивались первые лучи солнца. Было похоже на солнечное затмение. У театра какие-то люди в черных затрепанных куртках и в круглых фуражках без козырьков сидели на корточках и чистили песком медные котелки. - Это же немцы, - сказал, останавливаясь, Ленька. - Мама, откуда здесь немцы? - Идем, детка. Не оглядывайся, - сказала мать. - Нет, правда... Нонна Иеронимовна, это ведь немцы? - Это пленные, - объяснила учительница. - Говорят, белогвардейцы хотели заставить этих несчастных воевать на своей стороне, а когда немцы отказались, - загнали их сюда - в самое пекло - в центр города. "Значит, это они пели третьего дня", - подумал Ленька. И вспомнил, что именно здесь начались тогда его мытарства. У входа на бульвар беглецов остановил патруль. - Куда? - Да вот перебираемся в более безопасное место, - с улыбкой ответила Тиросидонская. - Бежите? - Зачем же бежать? Идем, как видите... Пикетчики мрачно переглянулись, ничего не сказали, перекинули на плечах винтовки и пошли дальше. - Завидуют, голубчики, - усмехнулась Тиросидонская. На бульваре тоже никого не было. Стояли пустые скамейки. Празднично, по-летнему пахли зацветающие липы, и сильный медвяный аромат их не заглушали даже угарные запахи пожара. Через турникет вышли на улицу, и вдруг под ногами у Леньки что-то хрустнуло. Он оглянулся. Что это? Неужели он не ошибается? На булыжниках мостовой, раскиданные в разные стороны, радужно блестели на солнце большие и маленькие осколки стекла. "А где же пуля?" - успел подумать Ленька и даже поискал глазами: не видно ли где-нибудь сплющенного кусочка свинца? - Леша, что ты там разглядываешь? Иди, не задерживайся, пожалуйста! - окликнула его мать. "Знала бы она", - подумал мальчик, прибавляя шагу. Миновали бульвар, свернули в переулок, и вдруг над головами засвистело, защелкало, заулюлюкало, и на глазах у Леньки от высокого белого забора отскочил и рассыпался, упав на тротуар, большой кусок штукатурки. - А ну, быстренько сюда! - скомандовала Нонна Иеронимовна, перебегая улицу. Пули свистели на разные голоса. - Александра Сергеевна, барыня, вы что же ковыряетесь? - рассердилась учительница. - Это вам не дождик и не серпантин-конфетти. Или вам жизнь надоела? - Не знаю, но мне почему-то ничуть не страшно, - сказала Александра Сергеевна, без особой поспешности переходя мостовую. - Ведь мы в Петрограде к пулям успели привыкнуть. - Вы-то к ним привыкли и даже, может быть, успели полюбить их, а вот любят ли они вас, - это вопрос... Ленька поежился. Ему вспомнился убитый матрос на тротуаре, у развалин фабрики. - Мама, правда, ты поосторожней! - крикнул он. - Ты что, мальчик, - боишься? - Я-то не боюсь... - Ну, а я тем паче... Нонна Иеронимовна... скажите... а на чем нам придется плыть? - Куда плыть? Ах, через Волгу-то? На плотах, матушка, на плотах. Александра Сергеевна остановилась. - Нет, вы шутите!.. - Шучу, шучу... Не бледнейте, сударыня. Пароходы специальные ходят через Волгу. Соглашение будто бы такое есть между воюющими сторонами... А вот - легка на помине! - и сама Волга-матушка. Где-то очень-очень далеко внизу, за чугунной решеткой ограды, за белыми лестничными ступенями, за каменными площадками, за крышами, трубами и зелеными садами, Ленька увидел ослепительно сверкающую широкую ленту реки. "Господи, как это близко, оказывается, - подумал он, - а я-то, дурачина, бегал, искал!" Через несколько минут путники шагали уже по набережной, где толпилось и шумело много таких же, как они, беглецов. За голубым плавучим домиком пристани покачивался и дымил маленький белый пароходик. Тиросидонская ушла узнавать о посадке, а Ленька с матерью остались на набережной. У парапета лестницы, ведущей в город, расположилось бивуаком какое-то белогвардейское подразделение. Собранные в козлы, поблескивали штыками винтовки. Маленький серо-зеленый ручной пулемет угрожающе уставился черным глазом в сторону Волги. Из цинковых ящиков с нерусскими надписями аппетитно выглядывала красная медь патронов. Несколько офицеров сидели, покуривая папироски, на каменном парапете, другие - в одиночку и парочками - расхаживали по набережной, прислушиваясь к разговорам беженцев, поглядывая на них пасмурно, с наигранным презрением... Вид у них у всех был обтрепанный, многие были небриты, на сапогах и обмотках толстым слоем лежала пыль. В одном из этих прогуливающихся офицеров Ленька узнал молодого Пояркова. Подпоручик тоже заметил его. - Постой, - сказал он, останавливаясь, своему товарищу. - Я где-то видел этого мальчика. Эй, шкет! - окликнул он Леньку. Ленька метнул на него исподлобья мрачный взгляд и ничего не ответил. - Ты, с пакетом, я тебя спрашиваю. Ты откуда? - Я не шкет, - пробурчал Ленька, теснее прижимаясь к матери. Офицер поднял глаза и узнал Александру Сергеевну. - Ах, простите, - сказал он, отдавая честь. - Мы знакомы, кажется? - Я не помню. - Ну, как же?.. В один прекрасный день мы с отцом привели к вам в подвал заблудшую овцу... Забыли? - Да... я вспомнила, - сказала она сухо. - Простите, нам надо идти... - Сматываете удочки? - Что вы сказали? - Я говорю: собираетесь бежать? - Да. Хотим попытаться. - Через Волгу? - Да. - На пароходе? - Да... На пароходе. - Ну, ну, - сказал он, усмехнувшись. - Ни пуха вам ни пера. А вы, я вижу, бесстрашная женщина... - Простите, я не понимаю... что вы хотите сказать? - побледнела Александра Сергеевна. - А то, что я вам, сударыня, искренне, по-дружески, не советовал бы подвергать такому риску и себя и ребенка. - Какому риску? Разве это опасно? - Значит, вы не знаете, что большевики с моста расстреливают лодки и пароходы, которые идут на тот берег? - С какого моста? - А вон - с Американского моста, который виден отсюда. - Нет, скажите, - неужели это правда? - Прошу прощения, сударыня, с вами говорит русский офицер. Вчера под вечер на этом самом месте на моих глазах затонул обстрелянный большевиками пароход "Пчелка". - Боже мой! Какой ужас! Что же делать?! - Мама... ничего... не потонем, дай бог, - забормотал Ленька, с ненавистью поглядывая на Пояркова. Офицер приложил руку к козырьку. - Желаю здравствовать, - сказал он холодно. - Считаю своим долгом предупредить вас, а решать, конечно, придется вам самим. И, повернувшись на каблуках, он отошел к ожидавшему его товарищу. Через минуту из толпы вынырнула грузная фигура Нонны Иеронимовны. Размахивая своим огромным зонтом, она еще издали кричала: - Идемте, голубчики, скорей, живенько! Посадка начинается. Александра Сергеевна торопливо пересказала ей то, что услышала от Пояркова. - Да что он врет, каналья?! - рассвирепела учительница. - Клеветник этакий! Амфибия! Где он?.. И, подняв над головой зонт, старуха оглянулась с таким видом, словно собиралась собственноручно, врукопашную расправиться с клеветником... ...И все-таки эта двадцатиминутная поездка не была приятной и спокойной. Все эти двадцать минут Александра Сергеевна просидела ни жива ни мертва. Ленька успокаивал ее, даже посмеивался над ней, но и сам чувствовал, как при каждом ударе машины и при каждом всплеске воды за бортом екает и сжимается его сердце. Ему было и страшно и тянуло к окну - посмотреть, что делается на реке, далеко ли до берега и виден ли мост. - Леша! - поминутно вскрикивала мать. - Я, кажется, просила тебя?!. Отодвинься от окна!.. - Я только чуть-чуть... одним глазом... - Боже мой! Ты, я вижу, намерен свести меня в могилу!.. Кому я говорю? Сядь на место!.. Но он все-таки успел на секунду выглянуть в квадратное, забрызганное водой окошко. И первое, что увидел, - это длинный, многопролетный железнодорожный мост, пересекавший реку. До моста было далеко, - может быть, верста или больше, но Леньке показалось, что за железными фермами моста он видит людей: на мосту что-то шевелилось и поблескивало. Вздрогнув, он отшатнулся от окна и побоялся взглянуть на мать, чтобы не заразить ее своим страхом. Но ее и пугать не надо было... Только старуха Тиросидонская чувствовала себя, как всегда, прекрасно. Положив на колени свой туго набитый мешок и черный зонт, она шутила, смеялась, подтрунивала над трусами и паникерами, которых и на пароходе оказалось немало. Но вот машина под ногами у Леньки застучала потише, вот что-то заклокотало и забурлило и сразу смолкло. Только чувствовалось плавное движение и покачивание парохода. - Что это? - прошептала Александра Сергеевна, подняв глаза на учительницу. - Кончено, матушка, - ответила та, поднимаясь и закидывая за спину рюкзак. - С приездом вас... Минуту спустя шумная толпа беженцев, весело переговариваясь, уже поднималась по отлогому берегу - туда, где виднелись какие-то низенькие приземистые строения, заборы, кусты и белые колпаки нобелевских цистерн. Казалось, что все страхи остались позади... И вдруг Ленька услышал у себя над головой знакомый улюлюкающий свист. Он увидел, что все вокруг побежали, и тоже побежал. - Что случилось? - в который раз за эти дни спрашивали вокруг. - Стреляют. - Кто стреляет? - Да вы что, - не видите? Красные открыли огонь с моста! Кто-то толкнул Леньку, он споткнулся, уронил свой сверток, нагнулся, чтобы поднять его, и увидел, что действительно стреляют с железнодорожного моста. Но тут же он понял, почему стреляют. По сходням, ведущим с парохода на берег, низко наклоняясь и закрывая руками головы, бежали один за другим люди в военной форме. Прыгая на берег, они разбегались в разные стороны. - Смотри! - сказала Нонна Иеронимовна, схватив Леньку за плечо. - Смотри, мальчик! И запомни!.. Это называется - крысы, бегущие с тонущего корабля. Через час беженцы уже сидели на крылечке лесного хутора, верстах в четырех от города, пили парное молоко и с наслаждением ели черный пахучий деревенский хлеб. Постепенно на хуторе собралось еще человек двадцать беглецов из Ярославля. Где-то далеко бушевала гроза, где-то еще ухало и грохотало, а здесь, в маленьком хуторском садике, летали пчелы, щебетали птицы, мутно поблескивал и попахивал уютным дымком большой медный самовар; люди сидели на свежей зеленой траве, пили, закусывали, наперебой говорили, смеялись и уже не серьезно, а шутя рассказывали о тех страхах, которые им только что довелось пережить. Были тут смешные и занятные люди. Была молодая красивая московская дама с двумя близорукими девочками-близнецами. Вспоминая об ужасах, которые они испытали в Ярославле, дама поминутно закатывала глаза и говорила: - Мне лихо было!.. Ой, не могу, до чего лихо мне, лихо было!.. Девочки робко усмехались, щурились и поглядывали на Леньку, который тоже иногда посматривал в их сторону, но при этом усиленно хмурился и начинал с деловым видом поправлять ремешок на сандалии. Был среди беженцев толстый румянощекий парень, - как говорили, купеческий сынок, - которого сопровождал дядька, старик по имени Зиновьич. Над румяным детиной все смеялись. Рассказывали, что в Ярославле он жил в гостинице "Петроград", в угловом номере. Ночью снарядом оторвало весь угол дома, комната превратилась в открытую террасу, а парень так и проспал до утра, ничего не заметив и не услышав. Вокруг хохотали, а детина пил чай, прилежно дул на блюдечко и, тупо улыбаясь, смотрел в одну точку. Ленька тоже смеялся, но смешным ему казалось не то, что у детины такой крепкий сон, а то, что его, почти взрослого человека, водит за руку дядька. Это было как-то старомодно, по-книжному причудливо, и, хотя купчик не был ничем похож на Гринева, а скорее на Обломова или на Митрофанушку, Леньке вспомнилась "Капитанская дочка" Пушкина. Много шутили и подтрунивали и над другим молодым человеком, над каким-то счетоводом или конторщиком из Углича, которого звали Николай Александрович Романов. Говорили, что это переодетый и загримированный Николай II, бежавший из своей екатеринбургской ссылки. Конторщик на бывшего царя ничем не походил, был выше его и лицо у него было бритое, но Леньку занимало смотреть на этого человека и думать: а что если это и верно Николай Второй?.. Что ж удивительного: усы и бородку сбрил, щеки подрумянил, а ноги... Что ж, и ноги, наверно, можно подлиннее сделать!.. Он даже пересел поближе к конторщику, чтобы посмотреть, не на высоких ли каблуках у него штиблеты... Лежа в высокой густой траве, Ленька смотрел в голубое чистое небо, прислушивался к щебету птиц, к разговорам, к смеху, к звону посуды... Все плохое забылось, было легко, весело, похоже на пикник. Развеселилась даже Нонна Иеронимовна. Когда был допит второй самовар и все поднялись, чтобы продолжать путешествие, Ленька вспомнил о бордосской жидкости и стал искать бидончик. - Да оставь ты, наконец, свою бандуру! - закричала на него учительница. - Какую бандуру? - заинтересовались вокруг. - Разве мальчик - музыкант? - Ого! Еще какой!.. Леньку окружили, стали просить, чтобы он показал, что у него за музыка такая. Ленька засмущался, покраснел, стал отнекиваться. Но в конце концов ему пришлось не только развернуть пакет и показать бидончик, но и объяснить, зачем он ему нужен. Никто из его объяснений ничего не понял, только девочки-близнецы слушали Леньку с интересом, и одна из них даже потрогала осторожно бидончик пальцем. Шумная веселая компания, растянувшись длинной цепочкой, шла извилистой лесной дорогой. Позади всех тащился со своей бандурой Ленька. Он был обижен, дулся на Нонну Иеронимовну. Учительница несколько раз оглядывалась, искала его глазами, потом сошла с дороги, подождала мальчика и пошла рядом. - Ну, что? - улыбнулась она. - Ничего, - пробурчал Ленька. - Не сердись, Алексей - божий человече, - сказала старуха. - Ты - молодец, доброе дело делаешь. Хороший, говоришь, дядька этот твой Василий Федорыч? - Да. Хогоший, - ответил Ленька. - А кто он? Леньке было трудно объяснить, кто такой Василий Федорович. Просто хороший человек. А почему хороший, - этого словами не расскажешь. Вот Нонна Иеронимовна тоже ведь хорошая. А собственно, - чем? Смеется, грубит, кричит, как извозчик, шуточки вышучивает!.. Весь день шли - полями, лесами, дорогами, тропинками и межами. Заходили в деревни и на хутора, пили молоко, не щадя животов объедались хлебом, творогом, огурцами, салом, курятиной. Постепенно компания беженцев таяла, рассеивалась. Почти в каждой деревне с кем-нибудь прощались, кто-нибудь уходил, отставал, сворачивал в сторону. Отстала московская красавица со своими близорукими девочками. Ушел на Гаврилов Ям розовощекий детина с дядькой Зиновьичем. Как-то незаметно исчез, растворился и Николай Александрович Романов. "Наверно, за границу пробирается", - подумал Ленька, которому не хотелось так сразу расставаться со своей фантазией. В деревне Быковке, уже под вечер, распрощались с Тиросидонской. Обнимаясь и целуясь с учительницей, Александра Сергеевна заплакала. - Берегите нервы, дорогая, - сказала старуха, погладив ее по плечу. - Они вам еще ой-ой как пригодятся!.. А Леньке она сказала: - И ты тоже, Бетховен... Играй на чем хочешь - на бандурах, на балалайках, на барабанах, - только не на маминых нервах. Понял меня? - Понял, - улыбнулся Ленька. И, увидев, что учительница протянула ему руку, как-то неожиданно для самого себя нагнулся и приложился губами к этой грубой, шершавой, не женской руке. ...Расставшись с учительницей, Александра Сергеевна заскучала. Без Нонны Иеронимовны стало совсем трудно. Нужно было действовать и решать все вопросы на свой страх и риск. До Чельцова оставалось еще верст пятнадцать-шестнадцать. И - самое страшное для Александры Сергеевны - впереди лежала Волга, через которую опять предстояло переправляться на правый берег. Время было позднее, темнело. И, подумав, Александра Сергеевна решила остаться в Быковке до утра. Хозяин избы, где они остановились, весь вечер был чем-то озабочен. Поминутно он куда-то выходил, с кем-то шептался, выносил из сеней во двор что-то тяжелое. Когда Александра Сергеевна попросила у него разрешения остаться на ночлег, он крякнул, переглянулся с женой, почесал в затылке. - А вы вообще кто будете? - спросил он. - Я же вам говорила... Мы - беженцы из Ярославля. Пробираемся к себе в деревню - в Красносельскую волость. - Тесно у нас. Неудобно вам будет. - Нам много не надо. Мы привыкли ко всему, можем и на полу переспать в крайнем случае... Я, конечно, заплачу вам, - сказала Александра Сергеевна, открывая сумочку. Хозяин еще раз взглянул на жену. - В сарае, что ли? - сказала та. - А что ж. Верно... В сенном сарае переспите? - Конечно, переспим. Чего же лучше? - Ладно... идемте, коли так, - сказал хозяин. Он привел их куда-то на задворки, отодвинул какой-то деревянный засов, распахнул низенькую широкую дверку... Ленька помнит, как сильно ударил ему в лицо опьяняющий запах свежего сена, как приятно защекотало в носу, закружилась голова, сладко заклонило ко сну. Александра Сергеевна осторожно переступила порог сарая. - А змей у вас здесь нет? - робко спросила она. Хозяин что-то пробормотал. - Что? - переспросила Александра Сергеевна. - Змей-то, я говорю, нет, - ответил с усмешкой хозяин. - А что? - Ложитесь... ладно... Дверь за вами затворить? - Пожалуйста. - Ну, спите... спокойной ночи. Ленька слышал, как, закрывая дверь, хозяин выругался и вполголоса сказал: - Эх, жисть проклятая! Ленька протянул руку, наткнулся в темноте на что-то мягкое, колючее и, не сгибая ног, упал, повалился на душистую и хрустящую кучу. - Ох, мама! - воскликнул он в восторге, зарываясь с головой в сено. - Тише! - остановила его Александра Сергеевна. - Мамочка... не бойся... ложись... - Где ты? - Я здесь. На руку. - Действительно, здесь чудесно, - сказала она, вздыхая и укладываясь рядом. - Но ты знаешь, мальчик, у меня что-то ужасно тревожно на душе. - Почему? - спросил Ленька, запихивая свой бидончик в изголовье и обкладывая его сеном. - Мама... клади голову... подушка, - пробормотал он, зевая. Все тело его сладко, истомно ныло. - Что... почему... тревожно? - повторил он. Александра Сергеевна что-то ответила, но ответа ее мальчик уже не слышал, - он спал. ...Спал он долго и крепко и только под утро стал видеть сны. Сначала ему снилось что-то хорошее: в зеленом, пронизанном солнцем лесу он ловит бабочек. Рядом с ним бегают девочки-близнецы, одна из них почему-то размахивает большим черным зонтом. Потом он очутился опять в Ярославле. Кто-то за ним гнался, он падал, проваливался куда-то и опять бежал, и опять его нагоняли. А вокруг стонало, ухало, грохало. Мчались по улице всадники, падал на голову мальчику фонарный столб, рушились белые монастырские стены... Когда Ленька проснулся, он был уверен, что лежит в Ярославле, в гостиничном коридоре. Где-то за стеной слышались выстрелы, привычно попахивало дымом, и даже на одно мгновенье мальчику показалось, будто он слышит, как внизу, в гостиничном ресторане, смеются и поют мужские голоса. Но тут он почувствовал, что мать крепко сжимает его плечо, и услышал у себя на затылке ее горячее дыхание. - Боже мой... Боже мой! - шептала она. - Создатель!.. Царю небесный... Он быстро повернулся, услышал, как захрустело под ним сено, открыл глаза и сразу вспомнил, где он. В узкие щели сарая сочился скупой синеватый предутренний свет. Где-то действительно стреляли. Откуда-то доносились голоса и пение. - Мама... что? Что случилось? - забормотал Ленька. - Молчи, - шепнула она, закрывая ему ладонью рот. И тут он услышал, как у самых дверей сарая кто-то громко и спокойно сказал: - А черт его знает, - куда! Россия велика... Кто-то остановился у двери, заглянул в щелку. - Чего там? - Не видно. - А ну, дай раза!.. Что-то стукнуло, упало. Потом что-то тяжелое, железное обрушилось на дощатую дверь. Хрястнула, надломившись, доска. Еще несколько тяжких ударов - и половинка двери, повиснув на нижней петле, косо упала в сарай. Ленька подогнул ноги, съежился. Кто-то высокий шагнул, наступил на половинку двери, оборвал ее и заглянул в сарай: - Тьфу!.. Мать честная!.. Сено... - А ты что? - лениво откликнулся другой голос. - Я думал, - курей нет ли. - Да... жди... Курей небось, сволочи, всех в подпол заначили... А ну, пошли... У Леньки болело плечо, так сильно сжимала его рука матери. Черная фигура с ружьем за спиной все еще маячила в просвете двери. - Пошли, я говорю, - повторил тот же голос за дверью. - Погоди, - усмехнулся первый, брякая чем-то в темноте, - мы им сейчас царский день устроим. - Какой царский? - А вот сейчас увидишь. Вспыхнула спичка, Ленька невольно зажмурился и услышал, как испуганно вскрикнул в дверях человек и как тотчас откликнулся другой. - Ты что? - Володька! Елки зеленые... Люди!.. - Где? Какие? - Баба какая-то с мальчиком... А ну выходи! - раздался яростный окрик. - Мама... мама, - зашептал Ленька, увидев, что она поднимается и помогает подняться ему. Еще раз ярко вспыхнула спичка, осветила смуглое, почти красное, лоснящееся юношеское лицо, белки глаз, оскаленные по-волчьи зубы и кудрявый цыганский чубик, сбегающий на лоб из-под козырька солдатской фуражки. - Выходи, кому говорят?! - Что вам нужно? - сказала Александра Сергеевна, делая шаг вперед и обнимая за плечи Леньку. Из дверей на мальчика, вместе с прохладной свежестью раннего летнего утра, пахнуло знакомым ему тошнотворным запахом спиртного. - А ну, кто там еще? Вылезай!.. Поднятая над головой спичка сделала полукруг и, блеснув на винтовочном стволе, погасла. - Еще кто?.. - Больше никого нет. Нас двое. После темного сарая на улице были хорошо различимы и постройки, и деревья, и лица людей. Рядом с парнем в солдатской фуражке стоял - тоже с ружьем в руках - низенький темнолицый человек в накинутой на плечи длинной шинели и в мужицкой барашковой шапке. - Кто такие? Зачем прячетесь? - строго сказал он. - Мы не прячемся. Мы здесь ночевали, - ответила Александра Сергеевна. - А вы кто такие? - Что-о? - надвинулся на нее парень. - Я вот те дам "кто такие"!.. - Тише, пожалуйста!.. Не пугайте ребенка. - Ах ты... Разговоры разговаривать?! Ленька увидел, как парень замахнулся на мать, как на лету, над