е испарялась легким туманом. За дровами, с веревкой и топором в руках, вышел Мефтахудын. Он вытер ладонями лицо, посмотрел на восток и зевнул. Увидев мальчишек, подошел. - Что, в флыгэли начивали? - Нет, - испугался Сашка. - Нет. Мы не в флигеле... Мефтахудын засмеялся. - Знаем я, сам видел, как лезли. Потом посмотрел на небо и добавил: - А минэ што - жалко, что ли. Я свой дэла сдэлал. Ленька хлопнул татарина по плечу. - Знаю! Когда Мефтахудын ушел, он предложил: - Пойдем в Шкиду... Они поднялись в школу и прошли на кухню... Староста и дежурный напоили их чаем, позвали Янкеля и Япошку. - Ну как? - сочувственно спросил Японец. - Плохо, - ответил Ленька. - Больше гопничать нельзя. Холодно. - Д-да, - протянул Янкель. - А вы все-таки поскулите у Викниксора, - может, разжалобится. Напившись чаю, сламщики, по совету товарищей, пошли к заведующему. - Войдите! - крикнул он, когда они постучались к нему. Ребята вошли и остановились у дверей. - Вам что? - Простите, Виктор Николаевич... - Нет... Я сказал: из школы вон. Мне таких мерзавцев не нужно. Повернулись, чтобы уйти. - Впрочем... Если вставите стекла, то... - То? - То... Можете через месяц вернуться в школу. - Спасибо, Виктор Николаевич. Вышли... Сделалось совсем грустно и тяжело. - Это что же значит? - проговорил Ленька. - Если не вставим стекла, так и совсем можем не являться? Так, что ли? - Видно, так, - вздохнул Пыльников. - Надо мыслить, где достать денег. Стекла вставлять, как видно, придется. Они снова вышли во двор. - Идем на улицу, - сказал Сашка. Прекрасный весенний день не доставил им обычного удовольствия. Шли медленно - куда глаза глядят. - Что-нибудь надо продать, - сказал Сашка. - Да, - согласился Пантелеев. - Надо что-нибудь продать... А что? Оба задумались. Шли мимо Юсупова сада. - Зайдем, - предложил Ленька. Зашли, уселись на скамейку... В саду весна чувствовалась ярче, чем на улице. Набухали почки, и на берегу освободившегося от льда пруда пробивалась первая травка. Сламщики сидели и думали. - У меня есть одна вещица, - покраснев, заявил Ленька. - Какая вещица? - Зуб. Он снял кепку и, отогнув подкладку, вытащил оттуда что-то маленькое, завернутое в бумажку. - Золотой зуб, - повторил он. - Я его осенью в Екатерингофе нашел... Думаю, что можно продать. Сашка улыбнулся. - Зачем же ты его столько времени берег? Ленька покраснел еще больше. - Глупо, конечно, - сказал он, - но говорят, что зуб приносит счастье. - Счастье, - усмехнулся Сашка. - Много он тебе счастья принес. Ленька решил продать зуб. - А я что продам? - сказал Пыльников. Он развязал узелок. Вынул марксовский "Капитал". - Дадут что-нибудь? Ленька взглянул на заглавие. - Думаю, что не дешевле моего зуба стоит. Сашка перелистал страницу. Потом положил книгу обратно в узелок. - Нет, - сказал он, - Маркса продавать не могу... Я лучше сапоги продам. Ботинки у него были новенькие, английские. Брат зимой привез, когда приезжал навещать. - Продам, - решил Сашка. Он тут же снял ботинки и завернул их в узелок. - Идем, - сказал он. Они вышли из сада. Сашка с прошлого лета не ходил босиком и сейчас шел неуверенно, подпрыгивая на острых камнях. Сперва зашли в ювелирный магазин. Толстый еврей-ювелир долго рассматривал зуб, сначала простым, затем вооруженным глазом, потом посмотрел на парней и спросил: - Откуда у вас это? - Нашли, - ответил Ленька. Ювелир минуту раздумывал, потом бросил зуб на чашку миниатюрных весов и, не спрашивая о пене, вынул и положил перед товарищами бумажку в пять лимонов. - Мало, - сказал Пантелеев. Ювелир взял бумажку, чтобы спрятать. - Ладно, давай, - проговорил Ленька и, спрятав дензнаки в карман, вместе с Сашкой вышел из магазина. - Спекулянт чертов! - буркнул он. Из магазина пошли на Александровскую толкучку, где за десять лимонов продали первому попавшемуся маклаку Сашкины английские ботинки. В Шкиду поехали на трамвае: устали за сутки и имели возможность позволить себе такую роскошь. К Викниксору в кабинет вошли без всякой робости. - Опять? - спросил тот. - В чем дело? - Получите за ваши стекла, - сказал Ленька и выложил перед завшколой пятнадцать миллионов рублей. Викниксор посмотрел на деньги, присел к столу и написал расписку. - Возьмите, - хмуро сказал он. Потом смягченным тоном добавил: - Через месяц приходите. Сламщики вышли. - Куда идти? - тихо спросил Сашка. - Домой, - ответил Ленька, - больше идти некуда. Сходили в класс, попрощались с товарищами и разошлись - один на Мещанскую, другой на Васильевский остров. "ЮНКОМ" Три тени. - Череп во тьме. - Заседание в подполье. - Блуждающий огонек. - Тревога Мефтахудына. - Облава. - "Юнком". - Ищейки из ячейки. - Кто кого. - "Зеленое кольцо". - Т-сс. Тише. - Ни звука. Три тени, бесшумно скользя, вышли на парадную лестницу и минуту прислушивались. В Шкиде было тихо. Ребята уже спали, и только изредка тишину нарушал шорох возившейся под полом крысы. - Ну, идем. Нас уже ждут, - опять раздался шепот, и три таинственные фигуры начали спускаться по лестнице, осторожно держась за перила и стараясь не производить шума. Мелькнул просвет парадной двери, выходившей на улицу, но за ненадобностью давно уже и наглухо закрытой. Таинственные фигурки минуту потоптались на месте, словно совещаясь, и, наконец, решившись, стали так же бесшумно прокрадываться под темный свод лестницы. Непроницаемая безмолвная мгла поглотила загадочных пришельцев. Они шли на ощупь, держась за холодные выступы ступеней и удаляясь все дальше от света. Тусклым просвет парадных дверей поблек вдали, и зеркальные окна замутились и посерели, едва виднеясь мертвыми матовыми пятнами. Вдруг передняя тень вздрогнула и отпрянула назад. - Смотрите! Прямо со стены глядело на них страшное, квадратное, бледно светящееся, словно фосфорическое, пятно: Пришельцы прижались к противоположной стене. Но тут один из них, самый храбрый, рассмеялся и сказал: - Ведь это ж трансформаторная будка. Чего вы сдрейфили? Почти тотчас откуда-то сбоку из темноты раздался глухой голос. - Пароль? - Четыре сбоку! - ответила первая тень. - Ваших нет! Проходите, - донеслось снова из темноты, и перед таинственными пришельцами раскрылась дверь в слабо освещенное помещение. Это был дровяной сарай Мефтахудына, куда он складывал дрова, перед тем как распределять их по печкам. И сейчас еще в сарае было немного дров, разложенных рядами у стенок. На одной из этих поленниц сидели три темные сгорбившиеся фигуры. При появлении новых пришельцев сидевшие приветствовали их громкими криками: - Урра! Пришли. Пыльников! Кобчик! - Кубышка, и ты?! - А что я - рыжий, что ли? Я тоже хочу работать в вашей организации! В сарае шесть человек расселись на дровах и, закрыв плотно двери, замерли. Кроме пришедших там были Янкель, Японец и Пантелеев, совсем недавно вернувшийся в Шкиду после скандального изгнания из школы за битье стекол. Ребята посовещались минуту, потом Японец встал и заговорил, подняв руку: - Внимание. Сегодня мы открываем второе собрание нашей подпольной организации РКСМ, по так как у нас есть два новых члена, коими являются Кубышка и Кобчик, то я кратко изложу им нашу программу и причины, побудившие нас затеять это дело. Японец откашлялся. - Итак, товарищи, вы знаете, что наша Шкида считается домом для дефективных, то есть почти тюрьмой, поэтому ячейку комсомола нам открыть нельзя. Но среди нас есть желающие подготовиться к вступлению в комсомол по выходе из Шкиды... Вот для этого, то есть для изучения политграмоты и основ марксизма, мы и основали этот подпольный кружок. К сожалению, мы не имеем руковода, опытного и деятельного, как Кондуктор, который, как вы знаете, уехал от нас уже три, если не четыре, месяца назад на работу в деревню. Вы знаете также, что мы много раз просили Викниксора выхлопотать нам нового политграмщика, но до сих пор он, как известно, и в ус не подул. Нам осталось одно: заниматься самим. Мы не знаем, как посмотрел бы на это дело Викниксор, а кроме того, и не хотели затягивать дела переговорами, поэтому и решили открыть этот нелегальный кружок. Пока у нас занятия узкоспециальные, сейчас мы проходим историю революционного движения среди молодежи, а дальше будет видно. Япошка замолчал и обвел взглядом окружающих. Потом, смахнув рукой пот с лица, он перешел к лекции. Как самый осведомленный и начитанный, он взял на себя роль лектора и работал очень добросовестно, тщательно подготовляясь к каждой лекции. - Итак, пойдем дальше. В прошлый раз мы с вами разбирали зарождение Союза молодежи и дошли вплоть до раскола буржуазного "Труда и света". Теперь мы проследим зарождение и постепенный рост нашего Союза рабочей молодежи... Аудитория слушала. Пятеро ребят с бритыми головами жадно уставились на лектора и затаив дыхание ловили слова. Угольная лампочка, облепленная наросшей паутиной, словно улыбалась близоруким глазом, слабо освещая "подпольную организацию" и облупившиеся стены. * * * Следующий сбор был назначен на двенадцать часов ночи - излюбленное время всех заговорщиков. Летний день для Шкиды утомителен. Слишком много движения, слишком много уроков, а кроме того, охота и выкупаться сходить, и поиграть в рюхи или в футбол. В результате к вечеру полная усталость. Спальни сразу же погрузились в сон, и не успел дежурный воспитатель затворить за собою дверь, как снова забегали по старому зданию таинственные тени. Ночной дежурный - Янкель. Он свободно выпускает из здания "заговорщиков" и последним уходит сам. На этот раз сбор происходил в развалинах двухэтажного дома во дворе. Под лестницей, в каморке, где еще совсем недавно скрывались Пантелеев и Пыльников, светлячками вспыхнули огоньки. Тени собирались опять. - Пароль? - Деньги ваши! - Будут наши! Проходи, - слышится голос невидимого стража. Сегодня пришел новый член организации - Воробей. В кружке уже семь человек. - Как бы не засыпаться! Слишком много коек пустует, - высказывает опасение Янкель, но под негодующие окрики он вынужден замолчать. - Сегодня, товарищи, мы перейдем к разбору Третьего съезда, который знаменует собой новый поворот к мирному строительству. Кружок притих и внимательно слушал, сбившись вокруг мерцающей свечки. Ночь выдалась мягкая, но с ветерком. Мефтахудын сидел в дворницкой, повторял наизусть русскую азбуку, иногда сбиваясь и заглядывая в букварь. Наконец он поднялся, потянулся, зевнул, оглядел кровать и стены. - Пора спать, - громко произнес он и вышел во двор, чтобы сделать последний в этот день обход. В подворотне тихо посвистывал теплый ветер. Он словно целовал, ласкал огрубевшие, покрытые жесткой щетиной щеки Мефтахудына... Татарин размяк, умилился, пришел в восторг: - Ай да пагодка! Якши! От-чень карашо. Пребывая в этом восторженном настроении, он тихо зашагал по двору, осматривая двери и мурлыкая под нос родную песню: Ай джанай Каласай. Сэкта, сэкта Менела-а-ай. Вдруг Мефтахудын смолк и насторожился, уставившись испуганными глазами в развалины. Оттуда глухо доносились голоса. Татарин подошел ближе к полуразвалившейся двери и вдруг отскочил: - Эге-ге! Бандиты! Голоса, доносившиеся из сырого помещения, показались ему незнакомыми, грубыми и даже страшными. В довершение всего из всех щелей двери сочился бледный, дрожащий свет. Мефтахудын минуту постоял, соображая, потом неслышно отошел от двери и заспешил обратно в школу. Так же торопливо он вбежал по черной лестнице наверх и помчался к Викниксору. Минуту спустя заведующий и Алникпоп, дежуривший в эту ночь, спускались по черной лестнице и сопровождавший их Мефтахудын возбужденно рассказывал: - Гляжу, свет, слышу - бал-бал-бал. Эге, думаю, субчики, бандиты. Мефтахудына - нет, не проведешь. И к вам бежал, скоро-скоро. Педагоги и дворник осторожно подкрались к разрушенному дому. Викниксор вошел первый, поднялся на несколько ступеней и, заглянув в сырой коридор, замер от удивления, Прежде всего он увидел возбужденное лицо Япончика, освещенное желтым светом свечки, потом уже разглядел других. Викниксор прислушался. - Одной из главных задач Четвертого съезда Союза молодежи было улучшение экономического положения рабочих-подростков. На заводах шли массовые сокращения молодежи, как малоквалифицированной силы. Нужно было забронировать подростков, поднять квалификацию. На это главным образом и обратил внимание Четвертый съезд РКСМ. Вдруг речь Япончика перебил знакомый бархатный голос: - Позвольте, вы что тут делаете? Семь голов повернулись, и семь пар глаз впились в темноту, из которой выплыло сердитое лицо Викниксора. Кто-то сразу понял, что запоролись, и крикнул: - Спасайся! Кто-то из кружковцев бросился к дыре в лестнице, но тотчас же отпрянул назад. Оттуда, улыбаясь, выглядывало скуластое лицо Мефтахудына. - Попались, субчики! Ребята остановились в растерянности, не зная, куда податься. - Что вы тут делаете? - так же сердито повторил Викниксор. - Ничего... так... тепло... ну, мы и вышли посидеть... - растерянно лепетал Япончик, теребя листы истрепанного учебника политграмоты. Викниксор заметил книгу и, взяв ее из рук растерявшегося лектора, задумчиво перелистал, потом коротко бросил: - Идите спать! Опустив головы, подпольщики один за другим прошли мимо Сашкеца, а тот укоризненно качал головой и бормотал: - Ах, гуси лапчатые... Ах, гуси!.. * * * На другой день Викниксор все знал. Достиг он этого самым несложным путем: пришел в класс и стал расспрашивать. Собственно, ребятам скрывать было нечего, и только испуг и необычайная обстановка обескуражили их ночью, но сегодня они все спокойно рассказали и даже сами смеялись вместе с заведующим над своей "подпольной работой". Потом Викниксор весь день ходил задумчивый, а вечером неожиданно сообщил классу: - Я протестовать и не думаю даже. Наоборот, охотно иду вам навстречу. Вы не имеете права создать ячейку РКСМ, но вы можете организовать свой кружок, свою ячейку местного характера, в которой, не будучи членами комсомола, вы, однако, наравне со всем Союзом будете вести учебу и даже больше того - вы как передовые поведете по пути коммунистического воспитания всю школу. Организуйтесь, придумайте кружку название и беритесь за дело. Помещение у вас будет. В ваше распоряжение я отдаю наш музей. Кстати, вы можете заодно взять па себя попечение и о самом музее - подбирать экспонаты, охранять их и так далее... Шкидский музей родился уже давно и как-то незаметно, после бешеной журнальной лихорадки, которой перехворала вся Шкида. Журналы эти были первыми вкладами в музей. Потом туда стали попадать наиболее выдающиеся ученические работы, хранился там и показательный учетный материал. Вскоре материала скопилось немало. В тот же вечер, по уходе Викниксора, ребята созвали экстренное собрание. - Ребята! - ораторствовал Японец. - Задачи нашего коллектива, нашей ячейки, остаются прежние, что и в подполье, но теперь прибавляются новые: вовлечение других и развертывание работы в общешкольном масштабе. Надо придумать название кружку. - Красная звезда! - Знамя! - Коммунар! - Юный коммунар! - Правильно! Во! Юный коммунар! И сократить в Юнком. - Сократить в Юнком! Правильно! Голоса разделились. Проголосовали. Большинство оказалось за Юнком. Тут же избрали редколлегию для своего органа, в которую вошли Японец, Янкель и Пантелеев. А на следующее утро уже вышел первый номер стенгазеты "Юнком" с передовицей, извещавшей об открытии новой организации. В этой пространной декларации говорилось о многом, а в конце крупным шрифтом был объявлен призыв о вступлении в Юнком. Но начало оказалось тяжелым. Скоро юнкомцам, еще не завоевавшим авторитета в школе, уже пришлось проводить один из пунктов своей программы. В этой программе, среди прочего, они заявили, что будут бороться с воровством в школе. Мелкие кражи в Шкиде совершались довольно часто. То полотенце исчезнет, то наволочка пропадет. И вот исчезли сапоги. Когда утром шкидцы по обыкновению вскочили по звонку с постелей, второклассник Андронов сделал печальное открытие. - Ребята, у меня сапоги тиснули, - скорбно проскулил он, болтая босыми ногами. Спальня загудела. - Врешь! - Сам заначил! За чаем Викниксор грозил и стыдил ребят, а потом вдруг обратился к старшим: - Вот первое боевое крещение Юнкома. Юнкомцы - это сознательные, передовые ученики. Сейчас вы и должны доказать свою сознательность. Я не буду искать преступника. Вы сами найдете его и сами его осудите, а чтобы я знал о том, что долг свой вы выполнили, представьте мне украденные сапоги. Юнкомцы встревожились, но, обсудив, согласились с предложением Викниксора. Хочешь не хочешь, а надо было бороться с воровством. Сперва попробовали воздействовать на массы сознательностью, но Шкида дала Юнкому отпор - не потому, что поддерживала воров, а просто невзлюбила юнкомцев, считая их выскочками и подлизами. Тем более что нашлись подстрекатели в лице Цыгана, которого юнкомцы обошли при создании организации, и новичка - силача Долгорукого. Оба они подружились и теперь вместе решили показать Юнкому свою силу. Цыган ехидно наблюдал за тщетными стараниями юнкомцев убедить ребят искать вора и посмеивался. Попытка организовать ребят, вовлечь их в организацию, юнкомцам не удалась, однако они решили добиться своего. - Что же делать? - уныло бурчал Янкель. - Как что? Будем сами искать, - загорячился Джапаридзе, только что вступивший в Юнком и теперь решивший проявить себя. Дзе поддержал и Воробей, сразу же вдохновившийся идеей сыска. - Факт, будем сами искать. Все печки обыщем, а найдем. Делать ничего не оставалось, и ребята бросились на поиски. Начали с верхнего этажа. Неистовавшая пара особенно старалась. - Посмотри в отдушину, - деловито говорил Воробышек. Дзе залезал рукой, долго шарил и вынимал вместо сапог груду сажи. Тем временем отношение школы к юнкомцам все ухудшалось. Кто-то перелицевал слово "ячейка" в "ищейка", и несчастных "сознательных", лазивших по печкам, дразнили ищейками. Однако к вечеру сапоги нашлись. Нашли их внизу в камине. После ужина ребята собрались в помещении Юнкома и совещались. - Плохо дело. - Да, большинство против. - Надо, братцы, найти способ завоевать и перетянуть массы на свою сторону. Вдруг раздался стук в дверь. Японец, предусмотрительно заперший дверь на ключ, подошел и, взявшись за ручку, спросил: - Кто там? - Открой! - послышался голос Цыгана. Япошка нерешительно оглянулся на ребят. - Не открывай! - рассвирепел Янкель. - Он нас, паскуда, травил сегодня. Скажи ему, что не желаем с ним разговаривать. - Правильно! - поддержали и остальные, но Цыган стучался и злобно кричал. Потом он ушел, а минуту спустя вернулся с Долгоруким. Оба начали изо всех сил ло-миться в дверь. - Открывай, сволочи, а то изобьем всех! - кричал разъяренный Цыган, но Юнком твердо решил выстоять осаду. Вся ячейка дружно уперлась в дверь и стойко выдерживала натиск. Наконец, видя бесполезность борьбы, Цыган отступил, а затем и совсем ушел. Джапаридзе первый облегченно вздохнул. - Ну и дела! Надо что-нибудь предпринять. - Есть, - оживился Пыльников. - Что есть? - Придумал!.. - Да что ты придумал? - Создадим юнкомскую читальню для всех ребят. - Идея! - Книги наскребем ото всех понемногу. Идея вдохновила ячейку, и все работали со старанием. Неделю спустя, вернувшись из отпуска, Янкель притащил около пуда старых журналов, которые он собирал еще с дошкидских времен. Пантелеев принес почти такую же по весу пачку книг самого разнообразного характера, начиная с детских сказок и кончая Плутархом и другими историческими трудами. Все это тщательно рассортировали и, прибавив несколько личных книг Финкельштейна, Пыльникова и Японца, разложили на большом столе. А за вечерним чаем Янкель встал и, обращаясь к ребятам, пригласил желающих провести время за полезным чтением. Комната Юнкома, как брюхо голодного, проглатывала одного за другим воспитанников. Скоро все места были заняты. Юнкомская читальня понравилась многим. Тут стояла мягкая мебель и чувствовался не только уют, но и комфорт, который так стремились создать устроители. Тут и там слышались разговоры: - Неплохо. - Что неплохо? - Юнкомцы-то, я говорю, устроились. - Да. И почитать есть что. Журналы и книги читались бойко, нарасхват, и скоро читальню полюбили. Правление Юнкома, назвавшее себя Цека, уже задумывалось о расширении работы. Скоро стал расти и коллектив ячейки. Приходили записываться не только из третьего, но из второго и даже из первого отделения. Пора было браться за серьезную работу, и тогда было созвано большое открытое собрание ячейки, на котором присутствовало семнадцать членов и кандидатов "Юного коммунара". На этом собрании был окончательно утвержден Центральный комитет, вернее, президиум, в который вошли старейшие члены и устроители - Япошка, Пантелеев, Пыльников, Кобчик и Янкель. Тут же все члены были разбиты на две группы слушателей политграмоты - младшую и старшую. Руководом для обеих групп остался Японец. Потом кто-то внес новое предложение: Юнком должен взять на себя и трудовое воспитание шкидцев. Было решено организовать трудовые субботники: по переноске дров, очистке панелей, уборке мусора, пилке дров и т. д. Предложение приняли единогласно и в первую же субботу его осуществили, причем к работе привлекли и беспартийных ребят. Работали ребята не за страх, а за совесть, только оппозиция по-прежнему ехидно подсмеивалась. Ввиду большой популярности Юнкома выступать открыто она не решалась, по все же старалась хоть чем-нибудь уязвить юнкомцев. Ярых оппозиционеров было только трое: Цыган, Долгорукий и Бессовестин, давно уже прозванный Бессовестным, но Юнком не боялся их. Он окреп и качественно и количественно. - А ну, братва, поддай! - покрикивал Джапаридзе, пыжась над тяжелым бревном, и братва поддавала, и бревна исчезали в сарае. Субботник прошел с подъемом, и это еще больше подхлестнуло ребят. Солнечный июль катился цветными днями, по юнкомцам некогда было упиваться солнцем. Работа захватила крепко и надолго. Юнком разросся. Один за другим вырастали новые кружки. Появился кружок рисования, за ним литературный, политический; кроме того, еженедельно читалась устная газета. Но ярче всего расцвел Юнком, когда в Шкиду пришел новый педагог и воспитатель Дмитрий Петрович Тюленчук. Сперва его ребята не приняли, показалось, что он строг и сух. Кроме того, он был хромой, а для жестоких питомцев это давало еще больше поводов смеяться над ним. На первых порах за танцующую походку его прозвали "Рубль двадцать", но потом, когда пригляделись ближе и полюбили его, не называли его иначе как дядя Дима. Тюленчук был украинец, тихий и чуть сентиментальный. Он любил свою родину и свой предмет - русский язык. В работе Юнкома он принял самое деятельное участие, и в скором времени литкружок Юнкома сделался наиболее мощным из всех кружков. Кружковцы сперва вели работу замкнутую, втихомолку, а когда окрепли и спаялись, вынесли ее напоказ всей школе. Литкружок стал устраивать регулярные собрания, на которых члены кружка зачитывали свои произведения. Стали выходить литературные альманахи. За альманахами появились литературные суды над героями классических произведений, а в довершение всего литгруппа Юнкома открыла издательство и дала кружку название "Зеленое кольцо". "Зеленое кольцо" - это не просто красивые слова, это аллегория. Содружество - кольцо молодых, зеленых литераторов. И тут осуществилась мечта Японца о хорошем литературном журнале. "Зеленое кольцо" предприняло издание толстого литературно-художественного ежемесячника "Аргонавты". А через некоторое время вышел и первый выпуск библиотечки "Зеленое кольцо" с поэмой Пантелеева о блокаде и голоде. "Лондон - Чикаго Без остановок" - Четок и звонок Клич реклам... Так начиналась эта поэма, носившая название "Мы им". За этим выпуском последовали и другие... Юнком твердо стал на рельсы. Оживилась комната Юнкома. Кружки занимались одновременно в четырех углах, а посередине, за столом, уткнувшись в книги, сидели любители чтения. И, как тогда, в темную ночь, в ночь рождения подпольной коммунистической организации, слышались обрывки речи, но уже не придушенные и тихие, а звонкие и свободные: - Второй конгресс Коминтерна... Двадцатый год.. Тридцать семь стран... И слушатели, затаив дыхание, внимательно вслушивались в слова лектора. - Хорошо, - говорил Пантелееву размякавший в такие минуты Янкель, совсем недавно сделавшийся его сламщиком. - Хорошо, - подтверждал Ленька, оглядывая чистенькую веселую комнатку. - Коминтерн... Условия вступающим партиям... Разложения не должно быть... Пропаганда... Бьются новые слова и глубоко западают в мозг юнкомцев. Густо алеет красное знамя школы, поставленное в угол, покрытое чехлом, и подмигивает весело желтенький подсолнух с двумя буквами "ШД" - герб республики Шкид. СОДОМ И ГОМОРРА Безвластие. - Сивер Долгорукий. - Ост-инд-кофе. - Первый налет. - Кутеж. - Босиком на форде. - Два юнкомца и Пирль Уайт. - Содом и Гоморра. Викниксор уехал в Москву на какой-то съезд работников соцвоса. Управление республикой перешло к Эланлюм. Хотя она и была человеком с сильным характером, но все же она была женщиной. Шкидцы сразу же это поняли, и поняли по-своему. Они забузили. Женщина, по их мнению, была существом куда более безвольным, чем мужчина, да еще такой мужчина, как Викниксор. И этого было достаточно, чтобы Шкида закуролесила. Сначала особой бузы не было, просто расхлябалась дисциплина: позже ложились спать, опаздывали в столовую и на уроки, чаще грубили воспитателям. Но вскоре нашлись ребята, которые поняли, что из положения можно извлечь выгоду. Коноводом оказался недавно пришедший в Шкиду Сивер Долгорукий... Происхождения он был, по шкидским масштабам, высокого - сын артиста, а внешности самой грубой, почему и получил в Шкиде прозвище Гужбан. Гужбан родился в интеллигентной семье - отец, мать и сестра его, как сказано выше, были артистами. Привыкнув к свободной жизни богемы, родители отдали сына с самых малых лет в приют для детей артистов. Там Сивер пробыл до девятилетнего возраста и уже успел показать свою натуру. В "артистическом" приюте он воровал, хулиганил. Его перевели в Царское Село, в приют классом ниже. Там он показал себя вовсю, воровал уже запоем: у начальства, у прислуги и даже у товарищей. Учился в Царскосельской гимназии, но учиться не любил, лодырничал и притом проявил воровские способности. Из первого же класса его выгнали. Вскоре и из приюта выгнали - перевели в другой приют, для дефективных... Случилось это уже после революции. К этому времени Сивер Долгорукий успел навеки потерять отца, мать и сестру. Отец умер, а мать и сестра уехали неизвестно куда, забыв о нем, - может быть, в горячке, а может быть, и намеренно. Долгорукий пошел по дефективным приютам, из каждого вылетал за воровство, в некоторых как будто остепенялся, но, не выдержав и проворовавшись, шел дальше. Побывал в лавре и в конце концов каким-то образом попал в Шкиду. Сюда пришел он с репутацией "безнадежного", но Викниксор принял его, так как не считал, что можно говорить о безнадежности парня, которому только-только исполнилось пятнадцать лет. Впрочем, возраст Долгорукого всегда и для всех оставался загадкой. Говорил он, что ему пятнадцать лет, а по виду казалось не меньше восемнадцати. Проверить же было невозможно - метрики Долгорукого были утеряны, так что весьма вероятно, что в летах он привирал, - может быть, для того, чтобы оттянуть срок подсудности. Во всяком случае, он пришел с очень плохой славой, сразу же в Шкиде начал бузить, воровать, а тут подвернулось "безвластие", и он полностью показал свою натуру. * * * Гужбан был в сламе с Цыганом. Цыган, сам будучи парнем развитым, любил дружить с ребятами младших классов, и притом очень часто с отъявленными бузотерами. Может быть, рассчитывал уберечь их от окончательной порчи, хотя и сам он в моральном отношении не был особенно устойчив. Гужбан был хитрым и в то же время сильным. Только перед ним стушевывался Цыган. Долгорукий сумел подчинить его своей воле. Однажды после уроков Гужбан зашел в четвертое отделение и позвал Цыгана: - Идем, мне надо с тобой поговорить. Цыган встал и вышел из класса. Они прошли в верхний зал и уселись на подоконник. - В чем дело? - спросил Цыган. Гужбан осмотрелся вокруг и, прищелкнув языком, таинственно пробасил: - Дело... Заработать можно. - На чем? Гужбан еще раз предусмотрительно оглянулся. - Кофе... - зашептал он. - Голый барин бачил... Пеповский кофе... на дворе. Там мешок стоит. Голый с Козлом дырку проколупали, фунта два в карманах унесли и чухонке за двадцать лимонов боданули... Слыхал? - Слыхал... Ну так что же? Гужбан нагнулся к самому уху Громоносцева. - Кофе-то, он - дорогой... - Ну так что ж? - повторил Цыган. - В мешке небось на целый миллиард его!.. Цыган вздрогнул, потом побледнел. - Понимаю, - прошептал он. - Но я не хочу, честное слово, Гужбан, я этого больше не хочу... - Дурак. Счастье в рожу прет, а он - "не хочу". - Засыплемся ведь... - Ни псула. В том-то и дело, что обделаем так, что и следа не оставим. Уж поверь. Цыган стоял, облокотившись на подоконник, кусая губы и бегая взором по полу. - Когда же? - спросил он. - Ночью. Тут на арапа нельзя взять, надо с хитростью. Цыган уже согласился, а согласившись, вошел в азарт. - Кто да кто? - проговорил он. - Вдвоем неловко, надо шайкой. Голый и Козел уже в курсе, я думаю - их взять в сламу. - Идет. Сламщики отыскали Старолинского и первоклассника Козла. Объяснив без обиняков сущность дела, они сразу же встретили согласие. Только Голый барин слегка сопротивлялся, как до этого сопротивлялся Цыган, но и он, по своему безволию, уже через полминуты вошел в шайку. Товарищи тут же распределили роли. Цыган и Гужбан делают дело, другие два - зекают. План похищения кофе разработали подробно, над этим долго размышляли в разрушенном сарае на заднем дворе. * * * В большой школьной спальне было тихо. Изредка поскрипывала дверца электрического вентилятора да храпели воспитанники, каждый по-своему - кто с присвистом, кто хрипло, кто нежно и ровно. Угольная лампочка, застыв, не мигала... За стеной, в квартире Эланлюм, саксонские куранты пробили два часа. В тот же момент в разных углах спальни четыре головы приподнялись над подушками и прислушались. Остальные ребята лежали не двигаясь и храпели, как прежде. Тогда четыре человека, неслышно спрыгнув на пол, крадучись пробрались к дверям и вышли в коридор. - Вниз, - шепнул Гужбан. Сошли по парадной лестнице вниз, к запасному выходу из швейцарской. Но двери, обычно закрываемые лишь на засов, были теперь заперты на ключ. - Чертова бабушка! - выругался Цыган. - Ни хрена, - ответил Гужбан. - Хряем наверх, через выходную дверь. - А ключ? Гужбан не задумывался. - Хряемте наверх. Подкупим дежурного и баста... Когда придем, говорите, что в уборную шли, завернули покурить. Но хитрости не потребовалось. На кухне горел свет, тараканы бегали по выложенным кафелем стенам, и мерно тикали часы. Дежурный Воробей сидел у стола, положив голову на руки. Гужбан один прошел на кухню и, подойдя на цыпочках к Воробью, заглянул ему в лицо... Воробей спал. Гужбан тихо открыл ящик стола и, вынув большой, надетый на проволочное кольцо ключ, так же осторожно закрыл ящик и вышел из кухни... Осталось открыть выходную дверь. Это было нетрудно. Четыре парня спустились по лестнице во двор. Ночь была жаркая. Пахло гнилым деревом и землей. В шкидских окнах было темно. Лишь наверху в мансарде, где жил Алникпоп, теплилась мигающим огоньком керосиновая горелка. Где-то на улице проехала извозчичья пролетка, гулко отщелкали подковы по мостовой, и снова замерла ночь. - Тссс... - прошипел Гужбан, и видно было, как в темноте блеснули стиснутые белые зубы. Крадучись по стене, прошли к дверям, ведущим в магазин ПЕПО . У железных дверей стоял, как ненужная вещь, мешок. Цыган нагнулся и прочел при свете фонаря: - "Бритиш... ост-инд-кофе". Кофе! - чуть не закричал он. - И верно - кофе, елки-палки! - Тише ты, цыганская морда! ~ прошипел Долгорукий. - Живо! Барин, Козел, на стрему!.. Голый на забор, Козел к лестнице! Сам он схватил мешок с одного конца. Цыган впился пальцами в другой. С тяжелой пятипудовой ношей они побежали к забору. За забором находился завод огнетушителей, отделяемый от улицы полуразрушенным одноэтажным зданием, бывшим когда-то заводским складом. - Лезь на забор! - приказал Цыгану Гужбан. - И ты, Голый! Громоносцев и Старолинский взобрались на невысокий деревянный забор, утыканный острыми гвоздями. Держаться на этих гвоздях было нелегко. Гужбан напряг мускулы и, подняв мешок, подал его товарищам. - Держите, затыки, - прохрипел он. - Осторожно!.. Потом залез сам на забор и, прислушавшись, скомандовал: - Бросай! Тяжелая туша мешка ударилась о груду угольного щебня. За мешком спрыгнуло на землю три человека. Они минуту сидели молча, ощупывая продранные штаны, потом схватили мешок и поволокли его в развалины склада. Там зарыли мешок, засыпали щебнем и с теми же предосторожностями отправились в обратный путь. Воробей все еще крепко спал, поэтому положить ключ в ящик стола было делом мгновения. Не замеченные никем, прошли в спальню, разделись и заснули. Продать кофе взялся Гужбан, имевший на воле связь со скупщиками краденого. * * * - Пейте, товарищи, пейте, растыки грешные! Пили, плясали, пели... Трещали половицы, трещали головы, в ушах трещало, шабашом кружило в глазах. - Пейте! - кричал Гужбан. - Пейте, браточки!.. Сидел Гужбан на березовом полене, суковатом, с обтертой корой. Цыган развалился на полу в позе загулявшего в волжских просторах Стеньки Разина. Тут же были Козел, Барин, Купец, Бессовестный, Кальмот, Курочка и два юнкомца - два юнкомца, поддавшиеся искушению, подкупленные юнкомцы - Пантелеев и Янкель. Справляли успех дела. Гужбан загнал кофе за восемьсот лимонов, а восемьсот лимонов и в те дни были суммой немалой, тем более в Шкиде, сидевшей на хлебе - фунтовом пайке, на пшенке и тюленьем жире. Деньги поделили не поровну. Гужбан взял триста лимонов, Цыган двести, а Голому и Козлу по полтораста отмерили. А в честь успеха дела задали кутеж, кутеж, по шкидским масштабам, необыкновенный. Дело не раскрылось совсем. В школе о нем не узнали. Пеповцы решили, должно быть, что кофе украли налетчики с воли, а заглянуть наверх не додумались. А шайка, заполучив большие деньги, не зная, куда их деть, кутила... - Пейте, задрыги! Ящики пива на полу, четверть самогона на столе, сделанном из поленьев, колбаса, конфеты, бисквиты, шоколад... В комнате ломаного флигеля, в комнате, заложенной дровами, - кутеж... - Пей! Многие пили впервые... Пили и блевали тут же у поленницы - рядом с шоколадом и бисквитами "Альберт"... - Спой, голубчик, - обнимал Гужбан Бессовестного, - Володька, черт, спой, прошу тебя... Песен хочу! Пел Бессовестный голосом мягким и красивым: Позарастали стежки-дорожки, Где проходили милого ножки, Позарастали мохом-травою, Где мы гуляли, милый, с тобою. Янкель и Пантелеев - в углу. Сидели тихо, не шевелясь. Хмель расползался по телу, сердце стучало от хмеля. От хмеля ли только? От стыда стучало сердце и ныло. "Юнком, коммунары... Продались... Эх, жисть-же-стянка!.." Выпив же самогона, повеселели. Стыд прошел, хмель же не проходил... Пели, обнявшись, деланным басом Пантелеев и природным тенором Янкель: На пятнадцать лимонов устрою дебош, Эй, Гужбан, пива даешь! Купец, надрызгавшись, валялся на полу, сгребал Старолинского, щекотал. - Голенький, дай лимончик. Давал ему Барин лимончики. Жалко, что ли, когда их в кармане сто штук!.. Звенели от пляски остатки оконных стекол, и текло пиво, смешиваясь с блевотиной, под поленницу березовую. Идет мой милый с города пьяный, Стук-стук в окошко, я, твой коханый. С кровати встала, дверь отворила, Поцеловала, спать положила Пел Бессовестный, обнимал Бессовестного Гужбан - сын артиста, - смеялся и плакал. - Володька... Пой! Пой, растыка! Талант сжигаешь... Хо-хо-аааа!.. Потом обнимал Цыгана, целовал, шептал: - Морда цыганская, дружище!.. У меня отец и мать сволочи, один ты друг. А я съехал, скатился к чертям... Пили, пели, плясали... Потом всей компанией, босой, рваной и пьяной, пошли гулять... По улице шли - смеялись, кричали, ругались, а Бессовестный шел наклонив голову и по просьбе Гужбана пел: - Не ходи, милый, с городу пьяный, Тебя зачалит любой легавый. - Милая Дуся, я не боюся, Если зачалят, я откуплюся. У Калинкина моста стоял автомобиль, дрянненький фордовский автомобиль, тонконогий, похожий на барского мальчика, короткоштанного, голоколенного. - Мотор! - закричал Гужбан. - Мотор! В жисть не ездил на моторе. - Сколько до Невского? - обратился он к шоферу. Шофер - латыш или немец - поглядел с удивлением и ужасом на босых, лохматых парней и крикнул: - Пошел потальше, хуликан!.. - Сколько? - рассвирепев, прокричал Гужбан, выхватывая из кармана пачку лимонов. Шофер торопливо осмотрелся по сторонам, открыл дверцу автомобиля. - Сатись... Пятьдесят лимоноф... - Лезь, шпана! - закричал не задумываясь Гужбан. Полезли босые в кожаную коляску автомобиля фор-довского. Уселись. Ехали недолго, по Фонтанке. На Невском шофер дверцу отворил: - Фылезай. Вылезли, бродили по Невскому... Ели мороженое с безвкусными вафлями (на вафлях надписи - "Коля", "Валя", "Дуня"), ели яблоки, курили "Трехсотый "Зефир" и ругались с прохожими. Потом пошли оравой в кино. Фильм страшный - "Таинственная рука, или Кровавое кольцо" с ПирльУайт в главной роли. Смотрели, лузгали семечки, сосали ириски и отрыга-ли выпитым за день самогоном и пивом. Домой в школу возвращались поздно, за полночь... Заспанный Мефтахудын открывал ворота, ругался: - Сволочи, секим башка... Дождетесь Виктыр Нико-лаича. Ночной воспитатель записал в "Летопись": "Старолинский, Офенбах, Козлов, Бессовестин, Пантелеев, Черных и Курочкин поздно возвратились с прогулки в школу, а воспитанники Долгорукий и Громоносцев не явились совсем". Гужбан и Цыган в школе не ночевали, они ночевали на Лиговке... * * * Янкель и Пантелеев стояли опустив головы, не смотрели в глаза. Цекисты, сгрудившись у стола, дышали ровно и впивались взорами в обвиняемых... Рассуждали: - Сами признались. Снисхождение требуется. - Факт. Порицание вынесем, без огласки. И в сторону двух: - Смотрите