! - Вот Варвара Дмитриевна свидетельница, - уверял Володин. Варвара сказала, ухмыляясь: - Уж плати, Ардальон Борисыч, коли проиграл, - и я помню, что два сорок. Передонов подумал, что Варвара заступается за Володина, значит, передается на его сторону. Он насупился, достал из кошелька деньги и сказал: - Ну, ладно, пусть два сорок, я не разорюсь. Ты - бедный человек, Павлушка, ну вот тебе, возьми. Володин взял деньги, сосчитал, потом сделал обиженное лицо, наклонил крутой лоб, выпятил нижнюю губу и промолвил блеющим и дребезжащим голосом: - Вы, Ардальон Борисыч, изволите быть мне должны, так и надо платить, а что я изволю быть бедным, так уж это сюда совсем не идет. И я еще ни у кого на хлеб не прошу, а вы знаете, что беден только бес, который хлебца не ест, а как я еще хлебец кушаю и даже с маслицем, я не беден. И совсем утешился, закраснел от радости, что так удачно ответил, и принялся смеяться, выкручивая губы. Наконец Передонов и Володин решили итти свататься. Оба облеклись в большой наряд и имели торжественный и более обыкновенного глупый вид. Передонов надел белый шейный платок, Володин - пестрый, красный с зелеными полосками. Передонов рассуждал так: - Я сватать иду, моя роль солидная и случай выдающийся, мне надо в белом галстуке быть, а ты - жених, тебе надо пламенные чувства показать. Напряженно торжественные поместились Передонов на диване, Володин в кресле. Надежда с удивлением смотрела на гостей. Гости беседовали о погоде и о новостях с видом людей, пришедших по щекотливому делу и не знающих, как приступить к нему. Наконец Передонов откашлялся и сказал: - Надежда Васильевна, мы по делу. - По делу, - сказал и Володин, сделал значительное лицо и выпятил губы. - Вот о нем, - сказал Передонов и показал на Володина большим пальцем. -- Вот обо мне, - подтвердил и Володин и тоже показал большим пальцем на себя, на грудь. Надежда улыбнулась. - Прошу вас,- сказала она. - Я за него буду говорить, - сказал Передонов, - он скромный, не решается сам. А он человек достойный, не пьющий, добрый. Он мало получает, но это наплевать. Ведь кому что надо, кому деньги, а кому человека. Ну, что ж ты молчишь, - обратился он к Володину, - скажи что-нибудь. Володин склонил голову и произнес дрожащим голосом, как баран проблеял: - Конечно, я небольшое жалованье получаю, но у меня всегда будет кусок хлебца. Конечно, я в университете не был, но живу, как дай бог всякому, и ничего худого за собой не знаю, а впрочем, кому как угодно судить. А я, что ж, собою доволен. Он развел руками, наклонил лоб, словно собрался бодаться, и умолк. - Так вот, - сказал Передонов, - он человек молодой, ему так жить не следует. Ему надо жениться. Все ж таки женатому лучше. - Если жена соответствует, то чего лучше,- подтвердил Володин. - А вы, - продолжал Передонов, - девица. Вам тоже надо замуж. За дверью послышался легкий шорох, заглушенные, короткие звуки, как будто кто-то вздыхал или смеялся, закрывая рот. Надежда строго посмотрела на дверь и сказала холодно: - Вы слишком ко мне заботливы, - с досадливым ударением на слове "слишком". -- Вам не надо богатого мужа, - говорил Передонов, - вы сама богатая. Вам надо такого, чтобы вас любил и угождал во всем. И вы его знаете, могли понять. Он к вам неравнодушен, вы к нему, может быть, тоже. Так вот, у меня купец, а у вас товар. То есть, вы сами - товар. Надежда краснела и кусала губы, чтоб удержаться от смеха. За дверью продолжали раздаваться те же звуки. Володин скромно потупил глаза. Ему казалось, что дело идет на лад. - Какой товар? - осторожно спросила Надежда.- Извините, я не понимаю. - Ну, как не понимаете! - недоверчиво сказал Передонов. - Ну, я прямо скажу: Павел Васильевич просит у вас руки и сердца. И я за него прошу. За дверью что-то упало на пол и каталось, фыркая и вздыхая. Надежда, краснея от сдержанного смеха, смотрела на гостей. Предложение Володина казалось ей смешною дерзостью. - Да, - сказал Володин, - Надежда Васильевна, я прошу у вас руки и сердца. Он покраснел, встал, сильно шаркнул ногою по ковру, поклонился и быстро сел. Потом опять встал, положил руку к сердцу и сказал, умильно глядя на барышню: - Надежда Васильевна, позвольте объясниться! Так как я вас даже очень люблю, то неужели же вы не захотите соответствовать? Он ринулся вперед, опустился перед Надеждою на колено и поцеловал ее руку. - Надежда Васильевна, поверьте! Клянусь!- воскликнул он, поднял руку вверх, и со всего размаху ударил ею себя в грудь, так что гулкий звук отдался далече. - Что вы, пожалуйста, встаньте! - смущенно сказала Надежда, - к чему это? Володин встал и с обиженным лицом вернулся к своему месту. Там он прижал обе руки к груди и опять воскликнул: - Надежда Васильевна, вы мне поверьте! По гроб, от всей души. - Извините, - сказала Надежда, - я, право, не могу. Я должна воспитывать брата, - вот и он плачет там за дверью. - Что ж, воспитывать брата! - обиженно выпячивая губы, сказал Володин, - это не мешает, кажется. - Нет, во всяком случае, это его касается,- сказала Надежда, поспешно подымаясь, - надо его спросить. Подождите. Она проворно выбежала из гостиной, шелестя светло-желтым платьем, за дверью схватила Мишу за плечо, добежала с ним до его горницы и там, стоя у двери, запыхавшись от бега и от подавленного смеха, сказала срывающимся голосом: - Совсем, совсем бесполезно просить, чтобы не подслушивал. Неужели необходимо прибегнуть к самым строгим мерам? Миша, обняв ее у пояса и прижимаясь к ней головою, хохотал, сотрясаясь от хохота и от старания заглушить его. Сестра втолкнула Мишу в его горницу, села на стул у двери и засмеялась. - Слышал, что он выдумал, твой Павел Васильевич? - спросила она. - Иди со мной в гостиную, да смеяться не смей. Я у тебя спрошу при них, а ты не смей соглашаться. Понял? - Угу! - промычал Миша и засунул в рот конец платка, чтобы не смеяться, что, однако, мало помогало. - Закрой глаза платком, когда смеяться захочется, - посоветовала сестра и опять повела его за плечо в гостиную. Там она посадила его на кресло, а сама поместилась на стуле рядом. Володин смотрел обиженно, склонив голову, как барашек. - Вот, - сказала Надежда, показывая на брата,- едва слезы уняла, бедный мальчик! Я ему вместо матери, и вдруг он думает, что я его оставлю. Миша закрыл лицо платком. Все тело его тряслось. Чтобы скрыть смех, он протяжно заныл: - У-у-у. Надежда обняла его, незаметно ущипнула за руки и сказала: - Ну, не плачь, миленький, не плачь. Мише стало так неожиданно больно, что на глазах показались слезы. Он опустил платок и сердито посмотрел на сестру. "А вдруг,- подумал Передонов,- мальчишка разозлится и начнет кусаться; людская слюна, говорят, ядовита". Он подвинулся к Володину, чтобы в случае опасности спрятаться за него. Надежда сказала брату: - Павел Васильевич просит моей руки. - Руки и сердца, - прибавил Передонов. - И сердца, - скромно, но с достоинством сказал Володин. Миша закрылся платком и, всхлипывая от сдержанного смеха, сказал: - Нет, ты за него не выходи, а то как же я буду? Володин заговорил дребезжащим от обиды и волнения голосом: - Меня удивляет, Надежда Васильевна, что вы спрашиваетесь у вашего братца, который, к тому же, изволит быть еще мальчиком. Если бы он даже изволил быть взрослым юношей, то и в таком случае вы могли бы сами. А теперь, как вы у него спрашиваетесь, Надежда Васильевна, это меня очень удивляет и даже поражает. - У мальчишек спрашиваться - мне это даже смешно, - угрюмо сказал Передонов. - У кого же мне спрашиваться? Тете - все равно, а ведь его я должна воспитывать, так как же я выйду за вас замуж? Вы, может быть, станете с ним жестоко обращаться. Не правда ли, Мишка, ведь ты боишься его жестокостей? - Нет, Надя, - сказал Миша, выглядывая одним глазом из-за своего платка, - я не боюсь его жестокостей, где ж ему! а я боюсь, что Павел Васильевич меня избалует и не даст тебе ставить меня в угол. - Поверьте, Надежда Васильевна, - сказал Володин, прижимая руки к сердцу, - я не избалую Мишеньку. Я так думаю, что зачем мальчика баловать! Сыт, одет, обут, а баловать ни-ни. Я его тоже могу в угол ставить, а совсем не то, чтоб баловать. Я даже больше могу. Так как вы - девица, то есть барышня, то вам, конечно, неудобно, а я и прутиком могу. - Оба в угол будете ставить, - плаксиво сказал Миша, закрывшись опять платком, - вот вы какие, да еще прутиком, нет, это мне невыгодно. Нет, ты Надя, не смей выходить за него. - Ну вот, вы слышите, я решительно не могу, - сказала Надежда. - Мне очень странно, Надежда Васильевна, что вы так поступаете, - сказал Володин. - Я к вам со всем расположением и, можно сказать, пламенно, а вы, между прочим, из-за братца. Если вы теперь из-за братца, другая изволит из-за сестрицы, третья - из-за племянника, а там и еще из-за кого-нибудь из родственников, и все так не будут выходить замуж,- этак и род людской совсем прекратится. - Об этом не беспокойтесь, Павел Васильевич, - сказала Надежда, - пока еще такой опасности свету не грозит. Я не хочу выйти замуж без Мишина согласия, а он, вы слышали, не согласен. Да и понятно, вы его с первого слова сечь обещаетесь. Этак вы и меня поколотите. - Помилуйте, Надежда Васильевна, да неужели же вы думаете, что я себе позволю такое невежество! - отчаянно воскликнул Володин. Надежда улыбнулась. - Я и сама не чувствую желания выходить замуж, - сказала она. - Вы, может быть, хотите в монашки итти? - обиженным голосом спросил Володин. - К толстовцам в их секту, - поправил Передонов, - землю навозить. - Зачем же мне итти куда-нибудь? - строго спросила Надежда, вставая со своего места,- мне и здесь хорошо. Володин тоже встал, обиженно выпятил губы и сказал: - После этого, если Мишенька показывает ко мне такие чувства, а вы его, оказывается, что спрашиваете, то это выходит, что я должен и от уроков отказаться, потому что как же я теперь стану ходить, если Мишенька ко мне этак? - Нет, зачем же? - возразила Надежда: - это совсем особое дело. Передонов подумал, что следует еще попытаться уговорить барышню: может быть, и согласится. Он сказал ей сумрачно: - Вы, Надежда Васильевна, подумайте хорошенько. Что ж так-то с бухты-барахты? Он - хороший человек. Он - мой друг. - Нет, - сказала Надежда, - что ж тут думать! Благодарю очень Павла Васильевича за честь, но не могу. Передонов сердито посмотрел на Володина и встал. Он подумал, что Володин - дурак: не сумел влюбить в себя барышню. Володин стоял у своего кресла, склонив голову. Он спросил укоризненно: - Так, значит, окончательно, Надежда Васильевна? Эх! Коли так, - сказал он, махнув рукою, - ну, так давай вам бог всего хорошего, Надежда Васильевна. Значит, уж такая моя горемычная судьба. Эх! Любил парень девицу, а она не любила. Видит бог! Ну, что ж, поплачу, да и все. - Хорошим человеком пренебрегаете, а тоже еще какой попадется, - наставительно сказал Передонов. -- Эх! - еще раз воскликнул Володин и пошел было к дверям. Но вдруг решил быть великодушным и вернулся, - проститься за руку с барышнею и даже с обидчиком Мишею. x x x На улице Передонов сердито ворчал. Володин всю дорогу обиженным, скрипучим голосом рассуждал, словно блеял. - Зачем от уроков отказывался? - ворчал Передонов. - Богач какой! - Я, Ардальон Борисыч, только сказал, что если так, то я должен отказаться, а она мне изволила сказать, что не надо отказываться, а как я ничего не изволил ответить, то вышло, что она меня упросила. А уж теперь это от меня зависит: хочу - откажусь, хочу - буду ходить. - Чего отказываться? - сказал Передонов.- Ходи, как ни в чем не бывало. "Пусть хоть здесь попользуется, - думал Передонов, - все меньше завидовать будет". Тоскливо было на душе у Передонова. Володин все не пристроен, - смотри за ним в оба, не снюхался бы с Варварою. Еще, может быть, и Адаменко станет на него злиться, зачем сватал Володина. У нее есть родня в Петербурге: напишет и, пожалуй, навредит. И погода была неприятная. Небо хмурилось, носились вороны и каркали. Над самою головою Передонова каркали они, точно дразнили и пророчили еще новые, еще худшие неприятности. Передонов окутал шею шарфом и думал, что в такую погоду и простудиться не трудно. - Какие это цветы Павлуша? - спросил он, показывая Володину на желтые цветочки у забора в чьем-то саду. - Это - лютики, Ардаша, - печально ответил Володин. Таких цветов, вспомнил Передонов, много в их саду. И какое у них страшное название! Может быть, они ядовиты. Вот, возьмет их Варвара, нарвет целый пук, заварит вместо чаю, да и отравит его, - потом, уж когда бумага придет, - отравит, чтоб подменить его Володиным. Может быть, уж они условились. Недаром же он знает, как называется этот цветок. А Володин говорил: - Бог ей судья! За что она меня обидела? Она ждет аристократа, а она не думает, что аристократы тоже всякие бывают, - с иным наплачется, а простой хороший человек ее бы мог сделать счастливою. А я вот схожу в церковь, поставлю свечку за ее здоровье, помолюсь: дай бог, чтоб ей муж достался пьяница, чтоб он ее колотил, чтоб он промотался, и ее по миру пустил. Вот тогда она обо мне воспомянет, да уж поздно будет. Станет кулаком слезы утирать, скажет: дура я была, что Павлу Васильевичу отказала, бить меня было некому, хороший был человек. Растроганный своими словами, Володин прослезился и вытирал руками слезы на своих бараньих, выпуклых глазах. - А ты ей ночью стекла побей, - посоветовал Передонов. - Ну, бог с нею, - печально сказал Володин, - еще поймают. Нет, а мальчишка-то каков! Господи боже мой, что я ему сделал, что он вздумал мне вредить? Уж я ли не старался для него, а он, изволите видеть, какую мне подпустил интригу. Что это за ребенок такой, что из него выйдет, помилуйте, скажите? - Да, - сердито сказал Передонов, - с мальчишкой не мог потягаться. Эх, ты, жених! - Что ж такое, - возразил Володин, - конечно, жених. Я и другую найду. Пусть она не думает, что об ней плакать будут. - Эх, ты, жених! - дразнил его Передонов.- Еще галстук надел. Где уж тебе с суконным рылом в калашный ряд. Жених! - Ну, я - жених, а ты, Ардаша, - сват, - рассудительно сказал Володин. - Ты сам обнадежил меня, а и не сумел высватать. Эх, ты, сват! И они усердно принялись дразнить один другого, длинно перекоряясь с таким видом, словно совещались о деле. x x x Проводив гостей, Надежда вернулась в гостиную. Миша лежал на диване и хохотал. Сестра за плечо стащила его с дивана и сказала: - А ты забыл, что подслушивать не следует. Она подняла руки и хотела сложить мизинчики, но вдруг засмеялась, и мизинчики не сходились. Миша бросился к ней, - они обнялись и долго смеялись. - А все-таки, - сказала она, - за подслушивание в угол. - Ну, не надо, - сказал Миша, - я тебя от жениха избавил, ты мне еще должна быть благодарна. - Кто кого еще избавил! Слышал, как тебя собирались прутиком постегивать. Отправляйся в угол. - Ну, так я лучше здесь постою, - сказал Миша. Он опустился на колени у сестриных ног и положил голову на ее колени. Она ласкала и щекотала его. Миша смеялся, ползая коленями по полу. Вдруг сестра отстранила его и пересела на диван. Миша остался один. Он постоял немного на коленях, вопросительно глядя на сестру. Она уселась поудобнее, взяла книгу, словно читать, а сама посматривала на брата. - Ну, я уж и устал, - жалобно сказал он. - Я не держу, ты сам стал, - улыбаясь из-за книги, ответила сестра. - Ну, ведь я наказан, отпусти, - просил Миша. - Разве я тебя ставила на колени? - притворно равнодушным голосом спросила Надежда,- что же ты ко мне пристаешь! - Я не встану, пока не простишь. Надежда засмеялась, отложила книгу и потянула к себе Мишу за плечо. Он взвизгнул и бросился ее обнимать, восклицая: - Павлушина невеста! XVI Черноглазый мальчишка заполонил все Людмилины помыслы. Она часто заговаривала о нем со своими и со знакомыми, иногда совсем некстати. Почти каждую ночь видела она его во сне, иногда скромного и обыкновенного, но чаще в дикой или волшебной обстановке. Рассказы об этих снах стали у нее столь обычными, что уже сестры скоро начали сами спрашивать ее, что ни утро, как ей Саша приснился нынче. Мечты о нем занимали все ее досуги. В воскресенье Людмила уговорила сестер зазвать Коковкину от обедни и задержать подольше. Ей хотелось застать Сашу одного. Сама же она в церковь не пошла. Учила сестер: - Скажите ей про меня: проспала. Сестры смеялись над ее затеею, но, конечно, согласились. Они очень дружно жили. Да им же и на руку: займется Людмила мальчишкою, им оставит настоящих женихов. И они сделали, как обещали, зазвали Коковкину от обедни. Тем временем Людмила совсем собралась итти, принарядилась весело, красиво, надушилась мягкою, тихою Аткинсоновою серингою, положила в белую, бисером шитую сумочку неначатый флакон с духами и маленький распылитель и притаилась у окна, за занавескою, в гостиной, чтобы из этой засады увидеть во-время, идет ли Коковкина. Духи взять с собою она придумала еще раньше, - надушить гимназиста, чтобы он не пахнул своею противною латынью, чернилами да мальчишеством. Людмила любила духи, выписывала их из Петербурга и много изводила их. Любила ароматные цветы. Ее горница всегда благоухала чем-нибудь: цветами, духами, сосною, свежими по весне ветвями березы. Вот и сестры, и Коковкина с ними. Людмила радостно побежала через кухню, через огород в калитку, переулочком, чтобы не попасться Коковкиной на глаза. Она весело улыбалась, быстро шла к дому Коковкиной и шаловливо помахивала белою сумочкою и белым зонтиком. Теплый осенний день радовал ее, и казалось, что она несет с собою и распространяет вокруг себя свойственный ей дух веселости. У Коковкиной служанка сказала ей, что барыни дома нет. Людмила шумливо смеялась и шутила с краснощекою девицею отворившею ей дверь. - А ты, может быть, обманываешь меня, - говорила она, - может быть твоя барыня от меня прячется. - Гы-гы, что ей прятаться! - со смехом отвечала служанка, - идите сами в горницы, поглядите, коли не верите. Людмила заглянула в гостиную и шаловливо крикнула: - А кто тут есть жив человек? А, гимназист! Саша выглянул из горницы, увидел Людмилу, обрадовался, и от его радостных глаз Людмиле стало еще веселее. Она спросила: - А где же Ольга Васильевна? - Дома нет, - ответил Саша. - Еще не приходила. Из церкви куда-нибудь пошла. Вот я вернулся, а ее нет еще. Людмила притворилась, что удивлена. Она помахивала зонтиком и досадливо говорила: - Как же так, уж все из церкви пришли. Все дома сидят, а тут на-т-ко-ся, и нету. Это вы, юный классик, так буяните, что старушке дома не усидеть? Саша молча улыбался. Его радовал Людмилин голос, Людмилин звонкий смех. Он придумывал, как бы половчее вызваться проводить ее,- еще побыть с нею хоть несколько минут, посмотреть, да послушать. Но Людмила не думала уходить. Она посмотрела на Сашу с лукавою усмешкою и сказала: - Что же вы не просите меня посидеть, любезный молодой человек? Поди-ка я устала! Дайте отдохнуть хоть чуть.. И она вошла в гостиную, смеючись, ласкаючи Сашу быстрыми, нежными глазами. Саша смутился, покраснел, обрадовался, - побудет с ним! - Хотите я вас душить буду? - живо спросила Людмила, - хотите? - Вот вы какая! - сказал Саша, - уж сразу и задушить! За что такая жестокость? Людмила звонко захохотала и откинулась на спинку кресла. - Задушить! - восклицала она, - глупый! совсем не так понял. Я не руками вас душить хочу, а духами. Саша сказал смешливо: - А, духами! Ну, это еще куда ни шло. Людмила вынула из сумочки распылитель, повертела перед Сашиными глазами красивый сосудик темнокрасного с золотыми узорами стекла, с гуттаперчевым шариком и с бронзовым набором, и сказала: - Видите, купила вчера новый пульверизатор, да так и забыла его в сумочке. Потам вынула большой флакон с духами, с темным, пестрым ярлыком - парижская Герле нова Рао-Rоsа. Саша сказал: -- Сумочка-то у вас глубокая какая! Людмила весело ответила: - Ну, не ждите больше ничего, пряничков вам не принесла. - Пряничков, - смешливо повторил Саша. Он с любопытством смотрел, как Людмила откупоривала духи, и спросил: -- А как же вы их туда нальете без воронки? Людмила весело сказала: - А воронку-то уж вы мне дадите. - Да у меня нет, - смущенно сказал Саша. - Да уж как хотите, а воронку мне подайте, - смеючись, настаивала Людмила. - Я бы у Маланьи взял, да у нее в керосине, - сказал Саша. Людмила весело расхохоталась. - Ах, вы, недогадливый молодой человек! Дайте бумажки клочок, коли не жалко, - вот и воронка. - Ах, в самом деле! - радостно воскликнул Саша: - ведь можно из бумаги свернуть. Сейчас принесу. Саша побежал в свою горницу. - Из тетрадки можно? - крикнул он оттуда. - Да все равно,- весело откликнулась Людмила, - хоть из книжки рвите, из латинской грамматики, - мне не жалко. Саша засмеялся и крикнул: - Нет, уж я лучше из тетрадки. Он отыскал чистую тетрадь, вырвал средний лист и хотел бежать в гостиную, но уже Людмила стояла на пороге. - К тебе, хозяин, можно? - спросила она шаловливо. - Пожалуйста, очень рад! - весело крикнул Саша. Людмила села к его столу, свернула из бумаги воронку и с деловито-озабоченным лицом принялась переливать духи из флакона в распылитель. Бумажная воронка внизу и сбоку, где текла струя, промокла и потемнела. Благовонная жидкость застаивалась в воронке и стекала вниз медленно. Повеяло теплое, сладкое благоухание от розы, смешанное с резким спиртным запахом. Людмила вылила в распылитель половину духов из флакона и сказала: - Ну, вот и довольно. И принялась завинчивать распылитель. Потом скомкала влажную бумажку и потерла ее между ладонями. - Понюхай, - сказала она Саше и поднесла к его лицу ладонь. Саша нагнулся, призакрыл глаза и понюхал. Людмила засмеялась, легонько хлопнула его ладонью по губам и удержала руку на его рте. Саша зарделся и поцеловал ее теплую, благоухающую ладонь нежным прикосновением дрогнувших губ. Людмила вздохнула, разнеженное выражение пробежало по ее миловидному лицу и опять заменилось привычным выражением счастливой веселости. Она сказала: - Ну, теперь только держись, как я тебя опрыскаю! И сжала гуттаперчевый шарик. Благовонная пыль брызнула, дробясь и расширяясь в воздухе, на Сашину блузу. Саша смеялся и повертывался послушно, когда Людмила его подталкивала. - Хорошо пахнет, а? - спросила она. - Очень мило, - весело ответил Саша. - А как они называются? - Вот еще, младенец! Прочти на флаконе и узнаешь, - поддразнивающим голосом сказала сна. Саша прочел и сказал: - То-то розовым маслицем попахивает. - Маслицем! - укоризненно сказала Людмила и легонько хлопнула Сашу по спине. Саша засмеялся, взвизгивая и высовывая свернутый трубочкою кончик языка. Людмила встала и перебирала Сашины учебники да тетрадки. - Можно посмотреть ? - спросила она. - Сделайте одолжение, - сказал Саша. - Где же тут твои единицы да нули, показывай. - У меня таких прелестей не бывало пока, - возразил Саша обидчиво. - Ну, это ты врешь, - решительно сказала Людмила, - уж у вас положение такое - колы получать. Припрятал, поди. Саша молча улыбался. - Латынь да греки, - сказала Людмила, - то-то они вам надоели. - Нет, что же, - отвечал Саша, но видно было, что уже один разговор об учебниках наводит на него привычную скуку. - Скучновато зубрить, - признался он, - да ничего, у меня память хорошая. Вот только задачи решать - это я люблю. - Приходи ко мне завтра после обеда, - сказала Людмила. - Благодарю вас, приду, - краснея, сказал Саша. Ему стало приятно, что Людмила пригласила его. Людмила спрашивала: - Знаешь, где я живу? Придешь? - Знаю. Ладно, приду, - радостно говорил Саша. - Да непременно приходи,-повторила Людмила строго - ждать буду, слышишь! - А коли уроков много будет? - сказал Саша, больше из добросовестности, чем на самом деле думая из-за уроков не притти. - Ну вот, пустяки, все же приходи, - настаивала Людмила, - авось, на кол не посадят. - А зачем? - посмеиваясь, спросил Саша. - Да уж так надо. Приходи, кое-что тебе скажу, кое-что покажу, - говорила Людмила, подпрыгивая и напевая, подергивая юбочку, отставляя розовые пальчики, - приходи, миленький, серебряный, позолоченный. Саша засмеялся. - А вы сегодня скажите, - попросил он. - Сегодня нельзя. Да и как сказать тебе сегодня? Ты завтра тогда и не придешь, скажешь: незачем. - Ну, ладно, приду непременно, если пустят. - Вот еще, конечно, пустят! Нешто вас на цепочке держат. Прощаясь, Людмила поцеловала Сашу в лоб и подняла руку к Сашиным губам, - пришлось поцеловать. И Саше приятно было еще раз поцеловать белую, нежную руку, - и словно стыдно. Как не покраснеть! А Людмила, уходя, улыбалась лукаво да нежно. И несколько раз обернулась. "Какая она милая!" - думал Саша Остался один. "Как она скоро ушла! - думал он. - Вдруг собралась и не дала опомниться, и уже нет ее. Побыла бы еще хоть немного!" - думал Саша, и ему стало стыдно, как это он забыл вызваться проводить ее. "Пройтись бы немного еще с нею! - мечтал Саша. - Разве догнать? Далеко ли она ушла? Побежать скорее, догонишь живо". "Смеяться, пожалуй, будет? - думал Саша.- А может быть, еще помешаешь ей". Так и не решился бежать за нею. Стало как-то скучно да неловко. На губах еще нежное ощущение от поцелуя замирало, и на лбу горел ее поцелуй. "Как она нежно целует! - мечтательно вспоминал Саша. - Точно милая сестрица". Сашины щеки горели. Сладостно было и стыдно. Неясные мечты рождались. "Если бы она была сестрою! - разнеженно мечтал Саша, - и можно было бы притти к ней, обнять, сказать ласковое слово. Звать ее: Людмилочка, миленькая! Или еще каким-нибудь, совсем особенным именем, - Буба или Стрекоза. И чтоб она откликалась. То-то радость была бы". "Но вот, - печально думал Саша, - она чужая; милая, но чужая. Пришла и ушла, и уже обо мне, поди, и не думает. Только оставила сладкое благоухание сиренью да розою и ощущение от двух нежных поцелуев, - и неясное волнение в душе, рождающее сладкую мечту, как волна Афродиту". Скоро вернулась Коковкина. -- Фу ты, как пахнет сильно! - сказала она. Саша покраснел. - Была Людмилочка, - сказал он, - да вас не застала, посидела, меня надушила и ушла. - Нежности какие! - с удивлением сказала старуха, - уж и Людмилочка. Саша засмеялся смущенно и убежал к себе. А Коковкина думала, что уж очень они, сестрицы Рутиловы, веселые да ласковые девицы, - и старого, и малого своею ласкою прельстят. x x x На другой день с утра Саше весело было думать, что его пригласили. Дома он с нетерпением ждал обеда. После обеда, весь красный ог смущения, попросил у Коковкиной позволения уйти до семи часов к Рутиловым. Коковкина удивилась, но отпустила. Саша побежал веселый, тщательно причесавшись и даже припомадившись. Он радовался и слегка волновался, как пред чем-то и значительным, и милым. И ему приятно было думать, что вот он придет, поцелует Людмилину руку и она его поцелует в лоб, - и потом, когда он будет уходить, опять такие же поцелуи. Сладостно мечталась ему Людмилина белая, нежная рука. Сашу встретили еще в передней все три сестры. Они же любили сидеть у окна, глядючи на улицу, а потому завидели его издали. Веселые, нарядные, звонко-щебечущие, окружили они его буйною вьюгою веселья, - и ему сразу стало приятно и легко с ними. - Вот он, молодой таинственный человек! - радостно воскликнула Людмила. Саша поцеловал ей руку и сделал это ловко и с большим удовольствием. Поцеловал уж заодно руки и Дарье с Валериею, - нельзя же их обойти, - и нашел, что это тоже весьма приятно. Тем более, что они все три поцеловали его в щеку: Дарья звонко, но равнодушно, как доску, Валерия нежно, опустила глаза, - лукавые глазки, - легонько хихикнула и тихонько прикоснулась легкими, радостными губами, - как нежный цвет яблони, благоуханный, упал на щеку, - а Людмила чмокнула радостно, весело и крепко. -- Это - мой гость,- решительно объявила она, взяла Сашу за плечи и повела к себе. Дарья сейчас же и рассердилась. - А твой, так и целуйся с ним! - сердито крикнула она. - Нашла сокровище! Никто не отнимет. Валерия ничего не сказала, только усмехнулась, - очень любопытно с мальчишкою разговаривать! Что он понимает? В Людмилиной горнице было просторно, весело и светло от двух больших окон в сад, слегка призадернутых легким, желтоватым тюлем. Пахло сладко. Все вещи стояли нарядные и светлые. Стулья и кресла были обиты золотисто-желтою тканью с белым, едва различаемым узором. Виднелись разнообразные скляночки с духами, с душистыми водами, баночки, коробочки, веера и несколько русских и французских книжек. - А я тебя сегодня ночью во сне видела, - хохоча, рассказывала Людмила, - ты будто бы у городского моста плавал, а я на мосту сидела и тебя на удочку выудила. - И в баночку положили? - смешливо спросил Саша. - Зачем в баночку? - А куда же? - Куда? Нарвала за уши, да назад в речку кинула. И Людмила звонко и долго хохотала. -- Ишь вы какая! - сказал Саша.- А что вы мне сегодня хотели сказать? Людмила смеялась и не отвечала. - Обманули, видно, - догадался Саша. - А еще обещали показать что-то, - укоризненно сказал он. - Я тебе покажу! хочешь есть? - спросила Людмила. - Я обедал, - сказал Саша. - Экая вы обманщица! - Нужно очень мне тебя обманывать. Да никак от тебя помадой разит? - вдруг спросила Людмила. Саша покраснел. - Терпеть не могу помады! - досадливо говорила Людмила. - Барышня помаженная! Она повела рукою по его волосам, замаслила руку и хлопнула его ладонью по щеке. - Пожалуйста, не смей помадиться! - сказала она. Саша смутился. - Ну, ладно, не буду, - сказал он. - Строгости какие! Душитесь же вы духами! - То духи, а то помада, глупый! нашел сравнить, - убеждающим голосом сказала Людмила. - Я никогда не помажусь. Зачем волосы склеивать! Духи совсем не то. Дай-ка я тебя надушу. Желаешь? Сиренькой надушу,- желаешь? - Желаю, - сказал Саша, улыбаясь. Ему приятно было думать, что он принесет домой аромат и опять удивит Коковкину. - Кто желает? - переспросила Людмила, взяла в руки скляночку с серингою и вопросительно и лукаво смотрела на Сашу. - Я желаю, - повторил Саша. - Ты же лаешь? лаешь? вот как! лаешь! - весело дразнилась Людмила. Саша и Людмила весело хохотали. - Уж не боишься, что задушу? - спросила Людмила:- помнишь, как вчера струсил? - И ничего не струсил, - вспыхнув, горячо отвечал Саша. Людмила, посмеиваясь и дразня мальчика, принялась душить его серингою. Саша поблагодарил и опять поцеловал ей руку. - И пожалуйста, остригись! - строго сказала Людмила, - что хорошего локоны носить, лошадей прическою пугать. - Ну, ладно, остригусь, - согласился Саша, - ужасные строгости! У меня еще коротенькие волосы, в полдюйма, еще инспектор ничего мне о волосах не говорил. - Я люблю остриженных молодых людей, заметь это, - важно сказала Людмила и погрозила ему пальцем. - И я тебе не инспектор, меня надо слушаться. x x x С тех пор Людмила повадилась все чаще ходить к Коковкиной, для Саши. Она старалась, особенно вначале, приходить, когда Коковкина не бывала дома. Иногда пускалась даже на хитрости, выманивала старуху из дому. Дарья сказала ей однажды: - Эх, ты, трусиха! Старухи боишься. А ты при ней приди, да его и уведи, - погулять. Людмила послушалась, - и уже стала приходить когда попало. Если заставала Коковкину дома, то, посидев с нею недолго, уводила Сашу погулять, но при этом задерживала его только на короткое время. Людмила и Саша быстро подружились нежною, но беспокойною дружбою. Сама того не замечая, уже Людмила будила в Саше преждевременные, пока еще неясные, стремления да желания. Саша часто целовал Людмилины руки,- тонкие, гибкие пясти, покрытые нежною, упругою кожею, - сквозь ее желтовато-розовую ткань просвечивали извилистые синие жилки. И выше - длинные, стройные - до самого локтя легко было целовать, отодвигая широкие рукава. Саша иногда скрывал от Коковкиной, что приходила Людмила. Не солжет, только промолчит. Да и как же солгать, - могла же сказать и служанка. И молчать-то о Людмилиных посещениях не легко было Саше: Людмилин смех так и реял в ушах. Хотелось поговорить о ней. А сказать - неловко с чего-то. Саша быстро подружился и с другими сестрами. Всем им целовал руки и даже скоро стал девиц называть Дашенька, Людмилочка да Валерочка. XVII Людмила, встретив Сашу днем на улице, сказала ему: - Завтра у директорши старшая дочка именинница,- твоя старушка пойдет? - Не знаю, - сказал Саша. И даже радостная надежда шевельнулась в его душе, и даже не столько надежда, сколько желание: Коковкина уйдет, а Людмила как раз в это время придет и побудет с ним. Вечером он напомнил Коковкиной о завтрашних именинах. - Чуть не забыла, - сказала Коковкина. - Схожу. Девушка-то она такая милая. И впрямь, когда Саша вернулся из гимназии, Коковкина ушла к Хрипачам. Сашу радовала мысль, что на этот раз он помог удалить Коковкину из дому. Уже он был уверен, что Людмила найдет время притти. Так и сталось, - Людмила пришла. Она поцеловала Сашу в щеку, дала ему поцеловать руку и весело засмеялась, а он зарделся. От Людмилиных одежд веял аромат влажный, сладкий, цветочный, - розирис, плотский и сладострастный ирис, растворенный в сладкомечтающих розах. Людмила принесла узенькую коробку в тонкой бумаге, сквозь которую просвечивал желтоватый рисунок. Села, положила коробку к себе на колени и лукаво поглядела на Сашу. - Финики любишь? - спросила она. - Уважаю, - сказал Саша со смешливою гримасою. - Ну, вот я тебя и угощу, - важно сказала Людмила. Она развязала коробку и сказала: - Ешь! Сама вынимала из коробки по ягодке, вкладывала их Саше в рот и после каждой заставляла целовать ей руку. Саша сказал: - Да у меня губы стали сладкие! - Что за беда, что сладкие, целуй себе на здоровье, - весело ответила Людмила, - я не обижусь. - Уж лучше же я вам сразу отцелую, - сказал Саша смеючись. И потянулся было сам за ягодою. - Обманешь, обманешь! - закричала Людмила, проворно захлопнула коробку и ударила Сашу по пальцам. - Ну, вот еще, я - честный, уж я-то не обману,- уверял Саша. - Нет, нет, не поверю, - твердила Людмила. - Ну, хотите, вперед отцелую? - предложил Саша. - Вот это похоже на дело, - радостно сказала Людмила, - целуй. Она протянула Саше руку. Саша взял ее тонкие, длинные пальцы, поцеловал один раз и спросил с лукавою усмешкою, не выпуская ее руки: - А вы не обманете, Людмилочка? - А нешто я не честная! - весело ответила Людмила, - небось, не обману, целуй без сомнения. Саша склонился над ее рукою и стал быстро целовать ее; ровно покрывал руку поцелуями и звучно чмокал широко раскрываемыми губами, и ему было приятно, что так много можно нацеловать. Людмила внимательно считала поцелуи. Насчитала десять и сказала: - Тебе неловко стоя-то на ногах, нагибаться надо. - Ну, так я удобнее устроюсь, - сказал Саша. Стал на колени и с усердием продолжал целовать. Саша любил поесть. Ему нравилось, что Людмила угощает его сладким. За это он еще нежнее любил ее. x x x Людмила обрызгала Сашу приторно-пахучими духами. И удивил Сашу их запах, сладкий, но странный, кружащий, туманно-светлый, как золотящаяся ранняя, но грешная заря за белою мглою. Саша сказал: - Какие духи странные! - А ты на руку попробуй, - посоветовала Людмила. И дала ему четырехугольную с округленными ребрами некрасивую баночку. Саша поглядел на свет, - ярко-желтая, веселая жидкость. Крупный, пестрый ярлык, французская надпись, - цикламен от Пивера. Саша взялся за плоскую стеклянную пробку, вытащил ее, понюхал духи. Потом сделал так, как любила делать Людмила: ладонь наложил на горлышко флакона, быстро его опрокинул и опять повернул на дно, растер на ладони пролившиеся капли цикламена и внимательно понюхал ладонь, - спирт улетучился, остался чистый аромат. Людмила смотрела на него с волнующим ее ожиданием. Саша нерешительно сказал: - Клопом засахаренным пахнет немножко. - Ну, ну, не ври, пожалуйста, - досадливо сказала Людмила. Она также взяла духов на руку и понюхала. Саша повторил: - Правда, клопом. Людмила вдруг вспыхнула, да так, что слезинки блеснули на глазах, ударила Сашу по щеке и крикнула: - Ах, ты, злой мальчишка! вот тебе за клопа! - Здорово ляснула! - сказал Саша, засмеялся и поцеловал Людмилину руку. - Что же вы так сердитесь, голубушка Людмилочка! Ну, чем же по-вашему он пахнет? Он не рассердился на удар, - совсем был очарован Людмилою. - Чем? - спросила Людмила и схватила Сашино ухо, - а вот чем, я тебе сейчас скажу, только ухо надеру сначала. - Ой, ой, ой, Людмилочка, миленькая, не буду! - морщась от боли и сгибаясь, говорил Саша. Людмила выпустила покрасневшее ухо, нежно привлекла Сашу к себе, посадила его на колени и сказала: - Слушай: три духа живут в цикламене,- сладкою амброзиею пахнет бедный цветок, - это для рабочих пчел. Ведь ты знаешь, по-русски его дряквою зовут. - Дряква, - смеючись, повторил Саша, - смешное имячко. - Не смейся, пострел, - сказала Людмила, взяла его за другое ухо и продолжала: - сладкая амброзия, и над нею гудят пчелы, это - его радость. И еще он пахнет нежною ванилью, и уже это не для пчел, а для того, о ком мечтают, и это - его желание, - цветок и золотое солнце над ним. И третий его дух, он пахнет нежным, сладким телом, для того, кто любит, и это - его любовь, - бедный цветок и полдневный тяжелый зной. Пчела, солнце, зной, - понимаешь, мой светик? Саша молча кивнул головою. Его смуглое лицо пылало и длинные темные ресницы трепетали. Людмила мечтательно глядела вдаль: раскрасневшаяся, и говорила: - Он радует, нежный и солнечный цикламен, он влечет к желаниям, от которых сладко и стыдно, он волнует кровь. Понимаешь, мое солнышко, когда сладко, и радостно, и больно, и хочется плакать? Понимаешь? вот он какой. Долгим поцелуем прильнула она к Сашиным губам. x x x Людмила задумчиво смотрела перед собою. Вдруг лукавая усмешка скользнула по ее губам. Она легонько оттолкнула Сашу и спросила: - Ты розы любишь? Саша вздохнул, открыл глаза, улыбнулся сладко и тихо шепнул: - Люблю. - Большие? - спросила Людмила. - Да всякие, и большие, и маленькие, - бойко сказал Саша и встал с ее колен ловким мальчишеским движением. - И розочки любишь? - нежно спросила Людмила, и звонкий ее голос вздрагивал от скрытого смеха. -- Люблю, - быстро ответил Саша. Людмила захохотала и покраснела. - Глупый, розочки любишь, да посечь некому, - воскликнула она. Оба хохотали и краснели. Невинные по необходимости возбуждения составляли для Людмилы главную прелесть их связи. Они волновали, - и далеки были от грубых, отвратительных достижений. x x x Заспорили, кто сильнее. Людмила сказала: - Ну, пусть ты сильнее, так что ж? Дело в ловкости. - Я и ловкий, - хваст