иков посплетничать и донести. Находились такие даже из числа учителей и учительниц, чтобы подслужиться и выслужиться. Однажды донесли Шабалову, что учителя и учительницы нескольких соседних школ собрались вечером под праздник в одной школе, и там пели песни. Всем им он немедленно разослал такие бумаги: м.н.п. --------------------------------------------- РУБЯНСКИЙ учебный округ. ------------------------------------- ИНСПЕКТОР Господину учителю народных училищ 1-го Вихляевского одноклассного района сельского училища, СКОРОДОНСКОЙ ГУБ. Ксенофонту Полупавлову. 16 сентября 1904г. No 2187 г.Скородож До сведения моего дошло, что Вы, Милостивый Государь, 7 сего Сентября, вечером, участвовали в устроенном без надлежащего разрешения собрания учителей и учительниц вверенного мне района, и вместе с ними пели песни светского и отчасти даже предосудительного содержания. Посему прошу Вас, Милостивый Государь, на будущее время не позволять себе подобных незаконных деяний, не соответствующих званию педагога, предупреждая Вас, что при повторении таковых поступков Вы будете немедленно уволены от службы. Инспектор Шабалов. Другой раз он писал тому же учителю: "При посещении мною школ вверенного мне района обнаружилось, что некоторые учителя и учительницы, в том числе и Вы, Милостивый Государь, выходят из пределов утвержденной для начальных училищ программы, сообщая учащимся сведения из истории и географии, народу не нужные, а потому, в подтверждение сделанных мною лично Вам словесных указаний, прошу Вас на будущее время строго придерживаться установленных программ, предупреждая Вас, что в противном случае Вы будете уволены от службы". Особенно не нравилось Шабалову участие некоторых учителей и учительниц в местном педагогическом кружке. В городе Скородоже существовал педагогический кружок. Он был основан года три тому назад учителем гимназии Бодеевым и учителем городского училища Воронком. В этом кружке разбирались многие вопросы воспитания, обучения и устройства школы. Эти вопросы интересовали в те годы учащихся и родителей, - из тех, конечно, которые способны были заинтересоваться какими-нибудь вопросами. Некоторые сельские учителя и учительницы читали в этом кружке свои доклады. Особенно досадно было Шабалову то, что в этих докладах рассказывалось иногда о кое-каких случаях из жизни школ и о странных выходках учебного начальства. Шабалов захотел уволить дерзких. Уездный училищный совет с ним не соглашался. Произошел продолжительный и неприятный спор. Из этого спора Шабалов не вышел победителем. Разговаривать с Шабаловым было для Триродова тяжело и неприятно. Шабалов говорил медленно, скрипучим голосом: - Вам, Георгий Сергеевич, придется послать ваших воспитанников к нам в город на экзамен. - Зачем это надо? - спросил Триродов. Шабалов посмеялся скрипучим, - хе-хе, - смешком, и говорил: - Да уж надо. Аттестаты дадим. -- Да зачем им аттестаты ваши? - спросил Триродов. - Им знания нужны, а не аттестаты. Ваши аттестаты их не накормят. Шабалов объяснил: -- Аттестаты нужны для воинской повинности. Триродов говорил: - Они будут учиться у меня, пока не окажутся готовыми или к практической деятельности, или к занятиям науками или искусствами. Тогда одни войдут в технические школы, другие в университеты. Зачем же им ваши аттестаты о звании курса начальной школы? Шабалов повторял тупо и упрямо: - Нельзя так. Ваша школа считается, изволите видеть, начальною. Оканчивающим в ней надо дать аттестаты. Как же иначе, посудите сами! А если хотите дальше учить, так вам следует выхлопотать гимназию частную или реальное училище, или там коммерческое, что ли. А так нельзя. И тогда вам вместо босоножек ваших дешевеньких придется взять настоящих учителей. Триродов возразил: - У моих босоножек дипломы и познания такие же, как и у настоящих, по вашему выражению, учителей. Странно, что вы этого не знаете или не помните. А зарабатывают они у меня так достаточно, что дешевенькими назвать их я бы затруднился. Да и вообще мне кажется, что по отношению к частным школам вам, так называемому учебному начальству, достаточно было бы ограничиться чисто внешним, полицейским надзором, исключительно отрицательного характера. Наблюдали бы только, не делаем ли мы чего-нибудь преступного. А до устройства школ какое вам дело? У вас и своих-то школ так мало, и так они плохи, что вам с ними много дела. Шабалов твердил уныло: - Да нет, все-таки экзамен надо сделать. Как же это вы не понимаете? И господин директор народных училищ хочет быть у вас на экзамене. А что вы говорите, так у нас есть инструкция от министерства, и мы не можем рассуждать. Наше дело - исполнять. Триродов сказал холодно: -- Приезжайте сами, если вам надо непременно экзаменовать. Шабалов подумал. Сказал: - Ладно, я доложу о вашем желании господину директору народных училищ.. Не знаю, как он посмотрит, но я доложу. Еще немного подумал. Потерся облеченною в синий мундирный сюртук спиною о спинку кресла, - засаленным, полинялым сукном о красивую темно-зеленую кожу, - и сказал: - Если господин директор согласится, мы назначим день, и вам бумажку пришлем, а уж вы нас ждите. Через несколько дней Шабалов прислал сообщение, что экзамен в школе Триродова назначается тридцатого мая, в десять часов утра, в помещении школы. Это вмешательство учебной полиции было досадно Триродову. Но приходилось подчиняться. ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ У Кирши было в городе много знакомых мальчиков. Некоторые из них учились в гимназии, другие в городском училище. Знаком был Кирша и с девочками местными, которые учились в женской гимназии. Он много рассказывал Триродову о делах и о порядках в этих училищах. Много было в этих делах странностей и неожиданностей. Особенно интересовала в последнее время Триродова личность директора народных училищ, Дулебовa. В ведении этого человека числилась и школа, устроенная Триродовым. Числилась, хотя пользы никакой Дулебов школе не приносил. Он совершенно безучастно относился к тем наветам, которые возводились на священника Закрасина, и не защищая его перед епархиальным архиереем. Он и подчиненный ему инспектор народных училищ засыпали Триродова бумагами, требовали разных отчетов по установленной форме, так что Триродову пришлось приговорить маленького чиновника из казначейства преходить по вечерам строчить всю эту вздорную ерунду. Но ни Дулебов, ни Шабалов ни разу не заглядывали в Триродовскую школу. Когда Триродову случалось быть в канцелярии директора, то разговор шел больше о документах учительниц и о других пустых формальностях, или о личных отношениях. Наговоры Острова или его черносотенных друзей встревожили Дулебова. Во избежание неприятностей Дулебов решил воспользоваться первым же случаем, чтобы закрыть школу Триродова. Директор народных училищ, действительный статский советник Григорий Владимирович Дулебов, метил на более высокое место в учебном ведомстве. Поэтому он старался зарекомендовать себя выдающеюся трудоспособностью и знанием дела. Усидчивость его была изумительная. Казалось, что он никогда и никуда не торопился. Приемы подчиненных и просителей, бывавшие у него по четвергам от часу до трех, как было написано на бумажке на дверях его канцелярии, на самом деле начинались иногда в одиннадцать утра, и продолжались до позднего вечера. С каждым посетителем Дулебов разговаривал неторопливо, вникая в малейшие подробности. Но Дулебов, конечно, очень хорошо знал, что с одною трудоспособностью, хотя бы и выдающеюся, далеко не уйдешь. Необходимо культивировать связи и отношения. Влиятельных тетушек и бабушек у Дулебова не было. Потому связи и отношения приходилось заводить ему самому. И вот в течение всей своей двадцатипятилетней службы на должностях сначала учителя гимназии и учительской семинарии, а потом директора народных училищ, Дулебов непрерывно и умело заботился о том, чтоб вставать в наилучшие отношения со всеми, кто стоял по службе выше его или вровень с ним. При этом старался он не портить отношений и с младшими, - на всякий случай: младшие становятся иногда старше старших; да и в младших оставаясь, могут повредить при случае или оказать пользу. Никогда не сделать ни одного бестактного поступка - в этом была главная заповедь всей жизни Дулебова. Он очень хорошо знал, что те или иные поступки хороши не сами по себе, и что самое главное - это, "как там посмотрят". Там, то есть у начальства. Начальство благоволило к Дулебову. Ему уже почти обещано было место помощника попечителя учебного округа. Сообразно своим воззрениям на существо личных отношений Дулебов смотрел и на своих подчиненных. Тем, кто был почтителен к нему и к его жене, он покровительствовал, старался устроить получше. В случае неприятностей таких он защищал, хотя и очень осторожно, чтобы не повредить своему собственному положению. Непочтительных же и независимых Дулебов недолюбливал, и ходу им не давал. Усмотревши восходящее светило в новом вице-губернаторе, только что назначенном на эту должность из советников губернского правления, Дулебов постарался встать и к нему в приятные отношения. Однако с ним Дулебов держался так осторожно, чтобы его нельзя было заподозрить в излишней близости к этому злому, угрюмому и плохо воспитанному человеку и к его вульгарной жене. Дулебов имел приятные манеры, моложавое лицо и тонкий голос, похожий на поросячий визг. В движениях был он легок и ловок. Никто не видел его пьяным, и в гостях он или не пил совсем, или ограничивался рюмкою мадеры. Он всюду ездил со своею женою. Говорили, что она управляет всеми делами, и что Дулебов во всем ее слушается. Жена директора, Зинаида Григорьевна, была полная, энергичная и сердитая дама. Ее остриженные волосы начинали седеть. Она очень ревниво относилась к своему влиянию, и отстаивала его энергично. По приглашению Дулебова вице-губернатор посетил городское училище. Приглашая вице-губернатора, Дулебов имел в виду собственно привезти его в Триродовскую школу. Он хотел, в случае закрытия этой школы, иметь право говорить, что почин закрытия исходит от губернского начальства. Но Дулебов не хотел приглашать вице-губернатора прямо в Триродовскую школу, чтобы не могли сказать, что он сделал это нарочно. Поэтому он уговорил вице-губернатора приехать на экзамен в городское училище накануне того дня, который назначен был для экзамена в Триродовской школе. Городское училище стояло на одной из захолустных, грязных улиц. Внешний вид его был очень непривлекателен. Грязный, обшарпанный деревянный дом казался построенным скорее для трактира, чем для школы. Это не помешало Дулебову сказать встретившему его инспектору училища: - У вас сегодня будет новый вице-губернатор. Я его пригласил к вам потому, что у вас хорошее училище. Инспектор Потерин, увиваясь вокруг Дулебова и его жены, растерянно говорил: - Здание у нас уже очень неказистое. Дулебов ласково улыбнулся, и благосклонно отвечал: - А уже не в здании дело, - самое училище хорошее. Ценится постановка учебной части, а не стены. Вице-губернатор приехал попозже, часов в одиннадцать, вместе с Жербеневым, который был почетным смотрителем училища. В училище было напряженное настроение. Учителя и ученики одинаково дрожали перед начальством. Глупые и пошлые сцены с директором в городском училище были Дулебову привычны, и не смущали его. И Дулебов, и его жена топорщились от важности. Они получили на днях известие, что назначение Дулебова помощником попечителя - вопрос решенный. Инспектор Шабалов был в училище уже с утра. Занялся тем, что пристроился к Зинаиде Григорьевне Дулебовой, и с неожиданною, грубоватою любезностью оказывал ей разные услуги. Учитель-инспектор Михаил Прокопьевич Потерин держал себя, как лакей. Иногда даже видимо было, как он дрожал перед Дулебовыми. А чего бы, казалось, ему бояться? Он был большой патриот: был членом черносотенного союза. Брал взятки, поколачивал учеников, сильно выпивал, - все ему с рук сходило. Зинаида Григорьевна Дулебова экзаменовала выпускных учеников по французскому и немецкому языкам. Этим предметам учились только желающие. Уроки французского языка давала жена инспектора Потерина. Она еще не очень хорошо усвоила методу Берлица, и глядела на Дулебовых подобострастно. Но втайне была озлоблена, - своею бедностью, приниженностью, зависимостью. Потерин языков не знал. Но он сидел тут же, и злобно шипел на отвечавших небойко или вовсе молчавших на вопросы: - Этакий пень! Остолоп! Дубина! Дулебова сидела неподвижно, и словно не слышала этого усердного шипения и этих грубых слов. Она даст волю своему языку попозже, во время завтрака. Для начальства и для учителей был приготовлен завтрак. Он стоил много забот и волнений жене Потерина. Стол был накрыт в зале. Здесь в обычные дни возились и дрались на переменах мальчишки. Сегодня их сюда не пускали. Они шумели и озорничали на дворе. На почетном месте сидела Дулебова, по обе ее стороны вице-губернатор и Жербенев; Дулебов поместился рядом с вице-губернатором. Был подан пирог. Потом разносили чай. Зинаида Григорьевна жучила учительских жен и учительниц. Она любила сплетни. Впрочем, кто же их не любят! Учительские жены сплетничали ей. Во время завтрака мальчишки, поместившись в соседнем классе, распевали: Что за песни, что за песни Распевает наша Русь! Уж что хочешь, хоть ты тресни, Так не спеть тебе, француз. И другие песни в том же духе. Дулебов обтер лицо правою рукою, - словно кот лапкою умылся, - и завизжал: -- А уж вот слышно, что к нам скоро приедет маркиз Телятников. Потерин сказал: - Он не по нашему ведомству. Но все его лицо перекосилось от ужаса. Дулебов говорил тоненько: -- Все равно, у него большие полномочия. Он все может. Вице-губернатор сумрачно глянул на Потерина, к сказал угрюмо: - Он вас всех подтянет. Потерин помертвел и взмок. Начался разговор о маркизе Телятникове. Заговорили в связи с этим о революционной настроении в той местности. Везде в окрестных лесах появились революционные прокламации. На дереве срезывали кусок коры величиною с лист бумаги, и на это место наклеивали прокламацию. Снять такой лиcт было невозможно: он заплывал прозрачным тонким слоем смолы. Усердным блюстителям порядка приходилось вырубать или соскабливать ножом преступные места. Зинаида Григорьевна Дулебова сказала: - Надо полагать, что это выдумка нашего химика, господина Триродова. - Конечно, - поддакнула подобострастная сухая девица, учительница немецкого языка. Зинаида Григорьевна повернулась к Потериной, чтобы оказать особую любезность хозяйке своим разговором, и спросила ее с насмешливою улыбкою: -- Как вам нравится наш пресловутый декадент? Учительница попыталась понять. На ее тупом, плоском лице появилось выражение испуга. Она робко спросила: - Это кто же, Зинаида Григорьевна? - Кто же, как не господин Триродов! - злобно ответила Дулебова. Злость была по адресу Триродова, но Потерина все же струхнула. -- Ах, да, Триродов, как же, как же, - суетливо и растерянно повторяла она, и уже не знала, что сказать. Дулебова язвительно говорила: - Вот уж, кажется, не скоро рассмеется. Вполне в вашем вкусе. Потерина покраснела и воскликнула: -- В моем вкусе! Ой, что вы, Зинаида Григорьевна! Вот-то уж, по пословице, царского слугу согнуло в дугу. Жена учителя Кроликова сказала: - Да, он всегда смотрит исподлобья, и ни с кем не разговаривает. Но он очень добрый человек. Дулебова метнула на нее злой взор. Кроликова помертвела от страха, и догадалась, что надо было сказать не то. Поправилась: -- Добрый человек на словах. Дулебова улыбнулась ей благосклонно. Жербенев говорил Дулебовой: - А знаете, что я вам скажу? Я-таки повидал людей на своем веку, скажу не хвастаясь. И по-моему, это очень плохая примета, что он исподлобья глядит. - Конечно, - согласилась Потерина. - Вот уж истинная правда! Жербенев говорил: - Пусть человек смотрит мне прямо в лицо. А эти, - в тихом омуте... Полковник не договорил. Дулебова сказала: - Откровенно скажу, не люблю я этого вашего поэта. Не могу я его понять. Какой-то он странный. Что-нибудь есть за ним скверное. - Все у него подозрительное, - сказал Жербенев с видом человека, знающего многое. Говорили, что у Триродова и у других ведется сбор денег на восстание. При этом выразительно поглядывали на учителя Воронка. Злые речи о Триродове полились рекою. Говорили, что в доме Триродова притаилась подпольная типография и что там работали не только учительницы, но даже и воспитанники Триродова. Дамы с ужасом восклицали: - Малыши-то такие! - Да, вот вам и малыши! -- Нынче нет детей. Воронок сказал: - Вот, говорят, при полиции девятилетний сидит. -- Бунтовщик, - свирепо сказал вице-губернатор. Потерин сказал: - Да, я вот еще слышал, что один тринадцатилетний мальчишка арестован. Такой маленький поганец, а он бунтует, шалыган! Вице-губернатор сказал угрюмо: -- Этот с дедом в Сибирь идет. Воронок весь покраснел, и спросил: - За что же это? -- Смеялся, - угрюмо буркнул вице-губернатор. Дулебов поспешно и громко спросил Потерина: -- А уж у вас, надеюсь, бунтовщиков нет? Потерин говорил: - Нет, сохранил Бог, ничего такого. А только, надо правду сказать, уж очень распущенные нонче дети/ Дулебов с покровительственною ласковостью опять сказал ему: -- А уж у вас хорошее училище. Порядок образцовый. Потерин расцвел. Расхвастался: - Да уж я умею подтянуть. Держу их строго. -- Спасительная строгость, - сказал директор. Поощренный этими словами, учитель-инспектор спросил: - Можно бы и посечь? Дулебов увильнул от прямого ответа. Отер лицо ладонью, как кошка лапкою, и заговорил о другом. Начались умилительные воспоминания о добром старом времени. Рассказывали, как, когда и кого секли. -- Секут и нонче, - с тихою радостью сказал Шабалов. ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ После завтрака перешли в учительскую комнату. Курящие закурили. Жена учителя Муралова улучила минуту, когда Дулебова отошла в сторону. Она бочком, осторожно, подобралась к Дулебовой, и топотом рассказывала ей о том, как Потерин берет взятки. Из разговора шопотом выделялись отдельные фразы и слова: - Заметили, Зинаида Григорьевна? - А что? - Наш-то инспектор щеголяет в перчатках. - Да? - Перчатки! Желтые! - А что? - На взятки. Зинаида Григорьевна обрадовалась, оживилась. Долго было слышно шушуканье злых баб, и раздавался их змеиный шип-смех. Потом дамы с Шабаловым и с Воронком пошли кончать экзамен. Дулебов с вице-губернатором отправились ревизовать библиотеку. Их сопровождал Потерин. Все было в исправности. Толстые томы Каткова мирно дремали (пыль на них была стерта накануне). Только вот Смирдинские издания сороковых годов заподозрил Дулебов. - А уж это неудобно, - визжал он, косясь на вице-губернатора. - Нигде в каталогах одобренных книг нет их. Потерин воспользовался случаем поинсинуировать на учителей. Доносил, что Воронок в церковь не ходит, и для каких-то чтений учеников к себе собирает. - А уж надо с ним поговорить, - сказал Дулебов. - Пригласите его в ваш кабинет. Я с ним поговорю. А вы пока покажете Ардальону Борисовичу кабинет учебных пособий. В кабинете Потерина Дулебов и Воронок долго разговаривали. - Я не касаюсь ваших убеждений, - говорил директор, - но я должен поставить вам на вид, что вносить политику в школы невозможно. Дети не могут в этих вопросах разобраться. Это их развращает. Воронок сказал сдержанно: -- Агентурным сведениям не всегда можно верить. Дулебов слегка покраснел. Сказал досадливо: - Мы не заводим агентов, но у нас много знакомых. Мы здесь давно живем. Мы не можем не слушать того, что нам рассказывают. Всех бывших на экзамене почетный смотритель Жербенев пригласил к себе на обед. Только один Воронок отказался. Пришли и приехали и все, кто был в училище, и еще многие, кого Жербенев пригласил по этому случаю. Были Глафира Павловна и Кербах. Обед был долгий и обильный. За обедом и после обеда было много выпито. И все опьянели. Один Дулебов был трезв. Только слегка разрумянился от ликеров, - он очень их любил. Члены черносотенного союза воспользовались случаем сказать Дулебову и вице-губернатору злое о Триродове. Заговорили о Триродовской школе, - и разговоры были пошлые. - Фотографией занимается, - большой любитель. - Зазовет к себе детей, разденет до гола, и снимает. - Да у него и в лесу ребятишки нагишом бегают. - Что ребятишки! И учительницы. -- Голые не голые, а босиком так они постоянно. Жербенев сказал: - Как простые бабы. - Да, - сказал вице-губернатор, - бабы босиком ходят, а это очень безнравственно. Надо запретить. -- Бедные люди, - сказал кто-то. Вице-губернатор сердито сказал: - Это - порнография. И все ему вдруг поверили. Вице-губернатор угрюмо говорил: - Он на нас жалуется, что будто бы мы его учительницу выдрали. Но это он врет. Это он сам ее выдрал. Нам не нужно девок драть, - это ему нужно, потому что он очень развратный. Говорили, что Триродов с хлыстами очень дружит. Кербах говорил: - Лошадей завел, экипажи, а я знаю человека, который его голяком знал. Подозрительно, откуда у него деньги. Глафира Павловна смотрела на Шабалова, и шептала Дулебову: -- Он, я знаю, патриот, но у него ужасные манеры. Дулебов говорил: - Он очень глуп и неразвит, но усерден. Если его направлять, как следует, то он может быть полезен. Утром директор народных училищ поехал в Триродовскую школу в Просяных Полянах. Поехали еще вице-губернатор и Шабалов. Собрались все в доме дирекция. Уселись в разные экипажи. Все после вчерашней выпивки были еще немного под парами. Среди прекрасной природы вели пошлые, полупьяные разговоры. Все это вмело вид прогулки на пикник. Зинаида Григорьевна Дулебова ехала с Кербахом. Они вели язвительные разговоры. Перемывали косточки всем знакомым. Госпожа Дулебова рассказывала о перчатках Потерина. Потом рассказала о самоубийстве свояченицы другого инспектора. Она утопилась, будто бы потому, что боялась, как бы у нее от него не родился ребенок. Потом рассказала, как третий инспектор напился в бане, в там подрался с городским головою. Шабалов ехал с Жербеневым, в его коляске. Говорил: -- Закусить бы теперь хорошо. Жербенев уверенно ответил: - Там дадут. Гости были уверены, что их ждут. Зинаида Григорьевна Дулебова говорила: -- Самое интересное припрятано. Кербах сказал: - Ну, мы разведаем. Было раннее, свежее утро. Дорога шла лесом. Ехали уже долго. Стало казаться, что без конца повторяются все одни и те же полянки и перелески, холмы, ручьи, мосты. Стали спрашивать кучеров: - Да туда ли ты едешь? - Да никак ты с дороги сбился? - Кажись, туда. Над домом Триродова видны были две башенки. Они остались вправо. И все никак было не найти дороги. И уже долго плутали. Дороги извивались и разветвлялись. Наконец кучер переднего экипажа остановил лошадей. За ним остановилась и вся вереница экипажей. - Надо поспрошать кого-нибудь, - сказал кучер. - Вон мальчуган какой-то идет. Из лесу по дороге шел лет десяти босоногий мальчик. Шабалов закричал ему свирепым голосом: - Стой! Мальчик глянул на экипажи. Спокойно продолжал свой путь. Шабалов заорал неистово: - Стой, паршивец! Шапку сними! Видишь, господа едут, - что не кланяешься? Мальчик остановился. С удивлением смотрел на этот ряд разнокалиберных экипажей, не снимая шапки. Дулебова решила: - Да это просто идиот какой-то! - А вот мы его разговорим, - сказал Кербах. Он вышел из экипажа, и пошел к мальчику, спрашивая: - Ты знаешь, где школа Триродова? Мальчик молча показал рукою одну из дорог. Быстро убежал, скрывшись где-то в кустах. И вот наконец дорога пошла вдоль забора. Все вокруг было пустынно и тихо. Никто не ждал, по-видимому, гостей, и не думал встречать их. Наконец подъехали к воротам в ограде. Осмотрелись. Было очень тихо. Никого нигде не было видно. Шабалов соскочил с дрожек, и принялся искать звонок. Госпожа Дулебова, раздражаясь, говорила: - Да что это такое! Попытались сами открыть калитку, и не смогли. Шабалов закричал: -- Отворите! Черти, дьяволы, чего вы там заперлись, окаянные! Госпожа Дулебова унимала Шабалова. Шабалов оправдывался: - Извините, Зинаида Григорьевна. Да ведь досадно. Если бы я приехал, ну, подождал бы. Хоть и со мной было бы невежливо, - я им начальник. А то ведь досадно. Высшее начальство пожаловало, а они и ухом не ведут. Наконец калитка открылась, вдруг и бесшумно. Мальчик в белой рубашке и белых коротких панталонах, загорелый, с голыми ногами, стоял на пороге. Рассерженный Дулебов завизжал: - Здесь помещается школа Триродова? - Здесь, - сказал мальчик. Гости вошли, и очутились на лесной лужайке. Три босые девушки неторопливо шли им навстречу. Это были учительницы. Надежда Вещезерова смотрела на Дулебову черными, широкими глазами. Дулебова шептала вице-губернатору: - Вот, полюбуйтесь. С этой девицей скандальная история была, а он ее взял. Дулебова знала всех в городе, и особенно хорошо знала всех, с кем случалась какая-нибудь неприятность. Вышел и Триродов, в летней белой одежде. Он с усмешкою смотрел на пеструю орду гостей. Гостей встретили вежливо. Но директору не понравилось, что не было никакой почтительности, и незаметно было никаких приготовлений. Учительницы были просты, как всегда. Дети и учительницы были босые, - и это очень не понравилось Дулебову. Наивности детей раздражали посетителей. Дети простодушно смотрели на посетителей. Некоторые кланялись, другие - нет. Шабалов крикнул: - Сними шапку! Мальчик снял шапку, и протянул ее Шабалову. Сказал: - На. Шабалов сердито проворчал: - Болван. И отвернулся. Мальчик с удивлением смотрел на него. Дулебову и особенно его жене было досадно, что для них не приоделись, и даже не обулись. Вице-губернатор смотрел тупо и злобно. Ему все сразу не понравилось. Дулебов, морщась, спрашивал: - Неужели они так всегда? - Всегда, Владимир Григорьевич, - ответил Триродов. - Они привыкли. - Но это неприлично! - сказала Дулебова. -- Только это и прилично, - возразил Триродов. ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ В доме на лесной полянке окна были открыты настежь. Щебетание птиц было слышно, и доносились свежие и сладостные запахи цветущих трав. Туда собрались дети, пришли взрослые, и началась глупая комедия экзамена. Дулебов стал перед образом, с краю скамеек, принял величественный вид, и воскликнул: - Дети, встаньте на молитву. Дети встали. Дулебов ткнул пальцем в грудь черноглазого малыша, и крикнул: - Читай ты. Этот резкий, тонкий вскрик и это движение пальцем в детскую грудь так были неожиданны для мальчугана, что он вздрогнул и икнул. Кто-то засмеялся сзади. Кто-то зашикал на смешливого. Дулебова переглянулась с Кербахом, пожала плечами, и изобразила на своем лице ужас. Мальчик быстро оправился, и прочитал молитву перед учением. Дулебов приказал: - Садитесь, дети. Дети сели на свои места, и взрослые важно уселись за стол, по чинам. Посередине вице-губернатор и Дулебов, остальные справа и слева. Дулебова беспокойно оглядывалась. Лицо у нее было очень сердитое. Наконец она сказала басистым, странно для дамы грубым голосом: - Закройте окна, - птицы кричат, и ветер. Невозможно заниматься. Триродов посмотрел на нее с удивлением. Потом тихо сказал Надежде: -- Закройте окна. Гости наши не выносят свежего воздуха. Окна были закрыты. Дети с досадливою печалью посмотрели на докучные стекла. Задана была письменная работа. Для нее прочли рассказец из детской хрестоматии, которую Шабалов привез с собою. Дулебов приказал: - Изложите своими словами. Мальчики и девочки потянулись было к своим перьям, во Дулебов остановил их, и сказал длинное и скучное наставление, как следует писать заданное сочинение. Потом сказал: - Пишите. Дети писали. Было тихо. Написавшие отдавали свои листки учительницам. Дулебов и Шабалов тут же просматривали эти листки. Старались найти ошибки. Но ошибок было мала Потом была диктовка. Дулебова все время смотрела угрюмо, и моргала часто. Триродов пытался заговорить с нею. Но сердитая дама отвечала так неласково, что Триродов с трудом воздерживался от улыбки. И наконец оставил злую бабу в покое. После письменных работ Триродов предложил непрошеным гостям завтрак. - Мы к вам так долго ехали, - визжал Дулебов, словно объясняя, почему не отказывается от завтрака. Дети разбежались в лесу недалеко, и играли. А большие перешли в соседний дом, где приготовлен был завтрак. Во время завтрака разговоры были напряженные и придирчивые. Дулебовы придумывали глупые шпильки и грубые намеки. Их спутники старались не отставать от них в этом. И каждый упражнялся по-своему в злых и колких словах. Тут же было несколько Триродовских учительниц. Дулебова смотрела на них с притворным ужасом, и шептала Кербаху: - У них ноги в земле запачканы. После завтрака вернулись в школу. Расселись на те же места. Начали устный экзамен. Дулебов наклонился к списку, и вызвал сразу трех мальчиков. Каждого спрашивали сначала по Закону Божию, потом сразу же по русскому языку и по арифметике. Все очень придирались ко всему. Дулебов был всем недоволен. Он задавал такие вопросы, чтобы из ответов было видно, внушены ли детям высокие чувства любви к отечеству, верности и Монарху и преданности православной церкви. Одного мальчика он спросил: -- Какая страна лучше. Россия или Франция? Мальчик подумал немного, и сказал: - Не знаю. Кто где привык, тому там и лучше. Дулебова язвительно засмеялась. Шабалов наставительно говорил: - Матушка Россия православная! Разве можно какое-нибудь государство равнять с нашим! Слышал, как нашу родину называют? Святая Русь, мать Россия, святорусская земля, а ты - болван, остолоп и свиненыш. Если ты своего отечества не любишь, то куда же ты годишься? Мальчик краснел. На глазах его блестели слезинки. Дулебов спросил: -- Ну, скажи мне, какая вера на свете самая лучшая. Мальчик задумался. Шабалов злорадно спрашивал: -- Неужели и этого не можешь сказать? Мальчик сказал: - Когда кто искренно верует, это и есть лучшая вера. -- Этакий пень! - с убеждением сказал Шабалов. Триродов посмотрел на него с удивлением. Сказал тихо: - Искренность религиозного настроения, конечно, лучший признак спасающей веры. - Об этом мы поговорим после, - строго завизжал Дулебов. - А уж теперь неудобно препираться. Триродов улыбнулся и сказал: -- Когда хотите. Мне все равно, когда препираться. Дулебов, красный и взволнованный, встал со своего кресла, и подошел к Триродову. Сказал: - Мне с вами необходимо переговорить. - Пожалуйста, - с некоторым удивлением сказал Триродов. - Пожалуйста, продолжайте, - сказал Дулебов Шабалову. Дулебов и Триродов ушли в соседнюю комнату. Разговор очень скоро принял резкий характер. Дулебов придумывал дикие обвинения. Говорил запальчиво: - Я много дурного слышал, но действительность превосходит все ожидания. - Что же именно дурного? - спросил Триродов. - И в чем действительность превзошла сплетню? - Я не собираю сплетен, - взволнованно визжал Дулебов. - Я своими глазами вижу. Это не школа, а порнография! Голос его уже совсем перешел на свинячьи ноты. Он стукнул ладонью по столу. Звякнуло золотое кольцо обручальное. Триродов сказал: -- Я вот тоже слышал, что вы - человек сдержанный. Но сегодня уже не первый раз замечаю ваши порывистые движения. Дулебов постарался успокоиться. Сказал потише: - Да ведь это возмутительная порнография! - А что вы называете порнографией? - спросил Триродов. - А уж вы не знаете? - с насмешливою улыбкою отвечал Дулебов. - Я-то знаю, - сказал Триродов. - По моему разумению, всякий блуд словесный, всякое искажение и уродование прекрасной истины в угоду низким инстинктам человека-зверя - вот что такое порнография. Ваша казенная трижды проклятая школа - вот истинный образец порнографии. -- Они у вас голые ходят! - визжал Дулебов. Триродов возразил: - Они будут здоровее и чище тех детей, которые выходят из ваших школ. Дулебов кричал: - У вас и учительницы голые ходят. Вы набрали в учительницы распутных девчонок. Триродов спокойно сказал: - Это - ложь! Директор говорил резко и взволнованно: - Ваша школа, - если это ужасное, невозможное учреждение позволительно называть школою, - будет немедленно же закрыта. Я сегодня же сделаю представление в Округ. Триродов резко возразил: - Закрывать школы вы умеете. Скоро гости сердито уехали. Дулебова всю дорогу шипела и негодовала. -- Субъект явно неблагонадежный, - говорил Кербах. ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ Петр и Рамеев приехали к Триродову вместе. Рамеев не раз говорил Петру, что он был очень резок с Триродовым и что это надо чем-нибудь загладить. Петр соглашался очень неохотно. Речь опять зашла о войне. Триродов спросил Рамеева: - Вы, кажется, видите в этой войне только политический смысл? - А вы его разве отрицаете? - спросил Рамеев. - Нет, - сказал Триродов, - очень признаю. Но, по-моему, кроме глупых и преступных деяний тех или других лиц, есть и более общие причины. У истории есть своя диалектика. Была бы война или не была бы, все равно в той или иной форме непременно произошло бы роковое столкновение, начался бы решительный поединок двух миров, двух миропониманий, двух моралей, Будды и Христа. - В учении буддизма есть много сходства с христианством, - сказал Петр, - только тем оно и ценно. - Да, - сказал Триродов, - на первый взгляд немало схожего. Но в существенном эти два учения - полярно-противоположны. Это - утверждение и отрицание жизни, ее да и нет, ирония и лирика. Утверждение, да, - христианство; отрицание, нет, - буддизм. -- Мне кажется, что это слишком схематично, - сказал Рамеев. Триродов продолжал: - Схематизируем для ясности. Настоящий момент истории для этого особенно удобен. Это - зенитный час истории. Теперь, когда христианство вскрыло извечную противоречивость мира, теперь и происходит обостренная борьба этих двух миропониманий. - А не борьба классов? - спросил Рамеев. - Да, - сказал Триродов, - и борьба классов, насколько в социальную борьбу входят два враждебных фактора, - социальная справедливость и реальное соотношение сия, - общественная мораль, - она всегда статична, - и общественная динамика. В морали - христианский элемент, в динамике - буддийский. Слабость Европы в том и состоит, что ее жизнь давно уже пропитывается буддийскими по существу началами. Петр сказал уверенно, тоном молодого пророка: - В этом поединке восторжествует христианство. Не историческое, конечно, не теперешнее, - а христианство Иоанна и апокалипсиса. И восторжествует оно тогда, когда уже дело будет казаться погибшим, и мир будет во власти желтого антихриста. - Я думаю, это не так будет, - тихо сказал Триродов. - Что же: по-вашему, восторжествует Будда? - досадливо спросил Петр. - Нет, - спокойно возразил Триродов. - Дьявол, может быть? - воскликнул Петр. - Петя! - укоризненно сказал Рамеев. Триродов слегка склонил голову, словно смутился, и сказал спокойно: - Мы видим два течения, равно могучие. Странно думать, что одно из них победит. Это невозможно. Нельзя уничтожить половину всей исторической энергии. - Однако, - сказал Петр, - если не победит ни Христос, ни Будда, что же нас ждет? Или прав этот дурак Гюйо, который говорит о безверии будущих поколений? - Будет синтез, - возразил Триродов. - Вы его примете за дьявола. - Это противуестественное смещение хуже сорока дьяволов! - воскликнул Петр. Скоро гости уехали. Кирша пришел без зова, смущенный и встревоженный чем-то неопределенно. Он молчал, - и черные глаза его горели тоскою и страхом. Подошел к окну, смотрел, - и, казалось, ждал чего-то. Казалось, что он видит далекое. Темные, широко раскрытые глаза словно были испуганы странным, далеким видением. Так смотрят, галлюцинируя. Кирша обернулся к отцу, и тихо сказал, странно бледнея: - Отец, к тебе гость приехал, очень издалека. Как странно, что он в простом экипаже и в обыкновенной одежде. Зачем же он сюда приехал? Слышен был скрип песчинок на дворе под шинами въехавшей во двор коляски. Кирша смотрел мрачно. Непонятно, что было в его душе, - упрек? удивление? ужас? Триродов подошел к окну. Из коляски выходил человек лет сорока, с очень спокойными, уверенными манерами. Триродов с первого же взгляда узнал гостя, хотя раньше никогда не встречался с ним в обществе. Зная его хорошо, но только по его портретам, по его сочинениям, по рассказам его почитателей и по статьям о нем. В юности завязались было кое-какие отношения через знакомых, но скоро порвались. Даже не удалось повидаться. Триродову почему-то вдруг стало как-то неопределенно весело и жутко. Он думал: "Зачем он ко мне приехал? Что ему от меня надо? И как он мог вспомнить обо мне? Так разошлись наши дороги, так мы стали чужды один другому". И было волнующее любопытство: "Увижу и услышу его в первый раз". И бунтующий протест: "Слова его - ложь! Проповедь его - бред отчаяния! Не было чуда, и нет, и не будет!" Кирша, очень взволнованный, быстро убежал. Жуткое, чуткое ощущение одиночества охватило Триродова липкою сетью, опутало ноги, серым заткало взоры. Вошел тихий мальчик, и, улыбаясь, подал карточку, - большой кусок картона, и на нем, под княжескою короною, литогравированная надпись: Эммануил Осипович Давидов Голосом, темным и глубоким от подавленного волнения, Триродов сказал мальчику: - Проси. Досадливый настойчиво повторялся в уме вопрос, - безответный: "Зачем, зачем пришел? Что ему от меня надо?". Жадно-любопытным взором глядел он, не отрываясь, на дверь. Отчетливые, неторопливые слышал шаги, все ближе, - как будто судьба идет. Открылась дверь. Вошел гость, князь Эммануил Осипович Давидов, знаменитый писатель, мечтательный проповедник, человек знатного рода и демократических воззрений, любимый многими, обладающий тайною удивительного обаяния, влекущего к нему сердца. Лицо очень смуглое, явственно нерусского типа. Скорбная черта слегка опущенных в углах губ. Короткая, острообрезанная, рыжеватая бородка. Волосы рыжевато-золотящиеся, слегка волнистые, остриженные довольно коротко. Это удивило Триродова: на портретах он видел князя Давидова с длинными, как у Надсона, волосами. Глаза черные, пламенные и глубокие. Глубоко затаенное в глазах выражение великой усталости и страдания, которое невнимательный наблюдатель принял бы за выражение утомленного спокойствия и безразличия. Все лицо и все манеры гостя выдавали его привычку говорить в большом обществе, даже в толпе. Он спокойно подошел к Триродову, и сказал, протягивая ему руку: - Я хотел вас увидеть. Уже давно я слежу за вами, и вот наконец пришел к вам. Триродов, с усилием преодолевая волнение и темную чувствуя в себе досаду, говорил принужденно-любезным голосо