Оцените этот текст:




     ---------------------------------------------------------------------
     К.М.Станюкович. Собр.соч.в 10 томах. Том 3. - М.: Правда, 1977
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 12 марта 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------

     {1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.


     Волшебная тропическая ночь,  вслед  за  закатом солнца,  почти внезапно
опустилась над Батавией{407} и,  благодаря ветерку,  дувшему с моря,  дышала
нежной прохладой, казавшейся таким счастьем после палящего зноя дня. Мириады
звезд зажглись на небе, и луна, круглая и полная, лила свой серебристый свет
с высоты бархатисто-темного купола и,  медленно плывя, казалась задумчивой и
томной.
     В эту чудную ночь,  накануне Рождества Христова,  белый катер с клипера
"Забияка",  стоявшего верст за шесть,  за семь на рейде, - дожидался у одной
из пристаней нижней части города господ офицеров, бывших на берегу.
     Эта  нижняя,  "деловая"  часть  города  с  конторами,  пакгаузами{407},
лавками,  складами  и  тесно  скученными  домами,  исключительно  населенная
туземцами -  малайцами и  метисами,  да пришлыми китайцами,  ютилась почти у
самого моря,  кишащего акулами и кайманами, в нездоровой, сырой и болотистой
местности.  Настоящие хозяева острова Явы, голландцы, жили наверху, на горе,
в  европейской Батавии,  роскошном,  чистом  городке изящных домов,  вилл  и
гостиниц,  тонувшем в  густой  зелени садов  и  парков,  в  которых высились
гигантские пальмы.  Оттуда с ранней зари деловые люди спускались в малайский
квартал и в десять часов утра уже возвращались домой в свои прохладные дома.
Адская  жара  заставляла  прекращать  занятия,   возобновлявшиеся  снова  за
несколько часов до заката и оканчивающиеся часов в десять вечера.
     Оживленная и шумная днем жизнь в малайском квартале затихла.  Огоньки в
маленьких  домах  потухли,  и  узкие  и  грязные,  прорезанные смертоносными
каналами,  улицы нижнего города опустели.  Даже  не  видно было  шныряющих у
пристаней ночных темнокожих фей-малаек,  чтобы смущать матросов всевозможных
национальностей,  давно не бывших на берегу,  и  своим более чем откровенным
нарядом,   и  выразительными  пантомимами,   и  острым,  неприятным  запахом
кокосового масла,  которым малайки расточительно пользуются,  смазывая им  и
волосы, и руки, и шею. Пусто везде. Изредка лишь мелькнет громадный бумажный
фонарь запоздалого разносчика всяких товаров,  китайца -  этого  еврея почти
всего востока, возвращающегося из верхнего города, от варваров, к себе домой
на отдых.
     Где-то  вблизи на  рейде,  на  каком-то  судне  пробило шесть склянок -
одиннадцать часов.  Туземец спит.  У  пристани и далеко кругом стоит мертвая
тишина с однообразным шепотом морского прибоя, который нежно лижет береговой
вязкий  песок.   Только  по  временам  эта  торжественная,  полная  какой-то
таинственности, тишина тропической ночи нарушается вдруг шумными всплесками,
когда крокодил,  после дневного крепкого сна на отмелях под отвесными лучами
солнца, забавляется в воде, ловя добычу.
     И снова тишина.
     Русские  матросы  с  "Забияки",  катерные  гребцы,  в  ожидании господ,
находились все на катере.  Лунный свет падал на их белые рубахи и захватывал
некоторые лица.  Несколько человек,  растянувшись под банками, сладко спали.
Один чернявый молодой матросик задумчиво и  как-то  вопросительно поглядывал
то на мерцающие звезды, то на сверкающую серебром полосу моря и видимо думал
какую-то  думу,  судя по  его напряженно-строгому лицу.  По временам,  когда
раздавались всплески,  он  вздрагивал и  пугливо  озирался на  товарищей.  А
человек шесть  или  семь  собрались около кормы и,  рассевшись по  бортам на
сиденьях,  вели беседу как-то особенно тихо,  почти шепотом, словно бы боясь
нарушить тишину этой  волшебной ночи  и  точно  несколько пугаясь ее  жуткой
таинственности. Дымок нескольких курящихся трубочек с острым запахом махорки
приятно щекотал обоняние беседующих гребцов.
     Кроме русского катера, у пристани не было ни одной шлюпки.
     Матросы вспоминали о России, о празднике на родине, высказывали желание
поскорей вернуться домой,  особенно те,  которые по возвращении рассчитывали
на  отставку или,  по  крайней мере,  на  бессрочный отпуск.  Вот уж  третье
Рождество они встречают в "чужих" и "жарких" местах...  Опротивело... Скорей
бы вернуться!
     И несмотря на жизнь,  хотя полную опасностей,  но все-таки относительно
сносную (на клипере и командир, и офицеры были люди порядочные и матросов не
теснили) и  сытую,  каждого из  матросов тянуло туда,  на север,  на далекую
родину с ее бедами и нуждой, с покосившимися избами, соснами и елями, снегом
и морозами.
     После этих воспоминаний все  как-то  притихли.  Несколько минут длилось
молчание.
     - Гляди...  Звезда упала...  Еще...  И куда она падает,  братцы? - тихо
спросил чернявый матрос.
     - В окиян,  известно. Опричь окияна ей некуда упасть! - отвечал пожилой
здоровый матрос уверенным тоном.
     - А ежели на землю? - спросил кто-то.
     - Нельзя,  потому все  как есть расшибет.  По  самой этой причине бог и
валит звезду в море... Туда, мол, тебе место...
     Чернявый матросик,  видимо  неудовлетворенный этим  объяснением,  снова
стал глядеть на небо.
     И необыкновенно приятный грудной голос загребного Ефремова заговорил:
     - Это бог виноватую звезду наказывает...  Потому звезды тоже бунтуют...
И особенно много, братцы, падает их в эту ночь...
     - По какой такой причине,  братец?  -  задорно спросил пожилой, плотный
матрос.
     - А по такой причине,  милый человек,  что в эту ночь не бунтуй, а веди
себя смирно,  потому как в  эту самую ночь Спаситель родился...  Великая эта
ночь... Нашему рассудку и не понять... И как ежели подумаешь, что родился он
в  бедности,  пострадал за бездольных людей и  принял смерть на кресте,  так
наши-то все горя ничего не стоят...  Ни одной полушки!.. Да, братцы, великая
эта  ночь.  И  кто  в  эту  ночь  обидит  младенца,  -  тому  великое  будет
наказание...  Так старик один божественный мне сказывал, странник. В книгах,
говорит, все показано...
     - Ишь  ты,  подлый!..  Так и  мутит воду!  -  проговорил кто-то,  когда
послышался вблизи всплеск воды...
     - Нешто крокодил?
     - Кому другому... Гляди - башка его над водой...
     Все глаза устремились на  одну точку.  На освещенной светом луны полосе
воды  видна  была  отвратительная  черная  голова  каймана,   тихо  плывшего
неподалеку от шлюпки к берегу.
     - Погани-то всякой в  этих местах!..  И крокодил,  и акула проклятая...
Сказывают, на берегу, в лесах и тигра... Однако загуляли что-то наши офицеры
на берегу,  братцы... Скоро и полночь... А ты, Живков, что все на небо глаза
пялишь?  Ай любопытно?  Не про нас,  брат, писано! - проговорил, обращаясь к
чернявому матросику, пожилой, плотный матрос.
     В эту минуту с берега вдруг донесся чей-то жалобный крик.
     Матросы притихли. Кто-то сказал:
     - А ведь это дите плачет...
     - Дите и есть...  По ближности где-то... Ишь, горемычный, заливается...
Заплутал, что ли...
     - Кто-нибудь при ем должен быть...
     Жалобный, беспомощный плач не прекращался.
     - Сходил бы кто посмотреть,  что ли? - заметил плотный, пожилой матрос,
не двигаясь, однако, сам с места.
     - Куда  ходить?  Офицеры  могут  вернуться,  а  гребца  нет!  -  строго
проговорил унтер-офицер, старшина на катере.
     - И то правда! - сказал плотный матрос.
     - Что ж,  так и бросить без призора младенца в этакую ночь?  - раздался
приятный тенорок загребного Ефремова.  -  А  ежели он  один да без помощи?..
Это, Егорыч, не того... неправильно...
     - Я  мигом вернусь,  Андрей Егорыч,  только взгляну,  в чем причина!  -
взволнованно проговорил чернявый матросик. - Дозвольте...
     - Ну, ступай... Только смотри, Живков, не заблудись...
     - И я с ним, Егорыч! - вымолвил Ефремов.
     И оба матроса,  выскочив из катера, бегом побежали по пустынному берегу
на плач ребенка...
     И очень скоро,  почти у самого моря, они увидали крошечного черномазого
мальчика в одной рубашонке, завязшего в мокром рыхлом песке.
     Около не было ни души.
     Матросы удивленно переглянулись.
     - Эка  идолы!..  Эка  бесчувственные!..  Бросили ребенка...  Это,  брат
Живков,  неспроста...  Погубить хотели младенца...  Тут  бы  его  крокодил и
сожрал!.. Гляди... Ишь плывет... Почуял, видно...
     И Ефремов взял на руки ребенка.
     - А что же мы с ним будем делать?
     - Что делать?.. Возьмем на катер... Там видно будет!.. Ну ты, малыш, не
реви!  -  ласково говорил Ефремов, прижимая ребенка к своей груди. - Это сам
господь тебя вызволил...
     Велико было изумление на катере, когда минут через десять вернулись оба
матроса с плачущим ребенком на руках и рассказали, как его нашли.
     Унтер-офицер не знал, как ему и быть.
     - Зачем вы  его  принесли?  -  строго спрашивал он,  хотя сам в  душе и
понимал, что нельзя же было оставить ребенка.
     - То-то принесли!  И ты бы принес!  - мягко и весело отвечал Ефремов. -
Ребята, нет ли у кого хлеба?.. Он, може, голоден?..
     Все  матросы смотрели с  жалостью на  мальчика лет пяти.  У  кого-то  в
кармане нашелся кусок хлеба, и Ефремов сунул его малайчонку в рот. Тот жадно
стал есть.
     - Голоден и есть... Ишь ведь злодеи бывают люди!..
     - А все-таки,  ребята, нас за этого мальчонка не похвалят! Ишь пассажир
объявился какой! - снова заметил унтер-офицер.
     - Там видно будет,  -  спокойно и уверенно отвечал Ефремов.  - Может, и
похвалят!
     Ребенок скоро заснул на  руках у  Ефремова.  Он  прикрыл его  чехлом от
парусов.  И  его некрасивое,  белобрысое,  далеко не  молодое лицо светилось
необыкновенной нежностью.
     Скоро  приехали с  берега в  двух  колясках офицеры.  Веселые и  слегка
подвыпившие, они уселись на катер.
     - Отваливай!
     - Ваше  благородие,  -  проговорил старшина,  обращаясь к  старшему  из
находившихся на катере офицеров,  -  осмелюсь доложить,  что на катер взят с
берега пассажир...
     - Какой пассажир?
     - Малайский, значит, мальчонка... Так как прикажете, ваше благородие?..
     - Какой мальчонка? Где он?
     - А вот спит под банкой у Ефремова, ваше благородие...
     И унтер-офицер объяснил, как нашли мальчонку.
     - Ну что ж?..  Пусть едет с нами...  Фок и грот поднять!  - скомандовал
лейтенант.
     Паруса были поставлены, и шлюпка ходко пошла в полветра на клипер.
     Ефремов уложил  найденыша в  свою  койку  и  почти  не  спал  до  утра,
поминутно подходя к нему и заглядывая, хорошо ли он спит.
     Наутро  доложили  о  происшествии  капитану,  и  он  разрешил  оставить
мальчика на клипере,  пока клипер простоит в  Батавии.  В то же время он дал
знать о ребенке губернатору, и маленького малайца обещали поместить в приют.
     Неделю прожил маленький найденыш на клипере,  и  Ефремов пестовал его с
нежностью матери.  Мальчику сшили  целый костюм и  обули.  И  когда накануне
ухода  полицейский чиновник приехал  за  мальчиком,  матросы  через  боцмана
просили старшего офицера испросить у  капитана разрешение оставить найденыша
на клипере.
     И  Ефремов,   успевший  за  это  время  привязаться  к  мальчику,  ждал
капитанского ответа с тревожным нетерпением.
     Капитан не согласился.
     Долго потом Ефремов вспоминал рождественскую ночь и  этого чуть было не
погибшего мальчика, успевшего найти уголок в его сердце.






     Впервые - в сборнике "Рассказы из морской жизни", СПб., 1892.

     Стр.  407.  Батавия -  город  на  северо-западном побережье острова Ява
(ныне - столица Индонезии, Джакарта).
     Пакгауз -  специальный склад  для  хранения грузов при  железнодорожных
станциях, портах и т.п.

                                                                 Л.Барбашова

Last-modified: Thu, 13 Mar 2003 10:34:57 GMT
Оцените этот текст: