менным столом, на котором, среди книг, брошюр и мелко исписанных листков рукописи, красовалось несколько фотографий Маргариты Васильевны, показался теперь Николаю Сергеевичу каким-то гробом - тесным и мрачным... Он снял вицмундир, надел фланелевую блузу и прилег на оттоманку, надеясь отдохнуть хоть полчаса. В восемь ему непременно надо ехать на заседание общества, в котором он председателем. Не быть там никак нельзя... Он читает реферат, и заседание наверное затянется. Но заснуть Заречный никак не мог. Ревнивые мысли переплетались с воспоминаниями об обиде, нанесенной ему утром женой, и наполняли мучительной тоской его душу, возбуждая мозг до галлюцинаций. Ему представлялось теперь почти несомненным, что Рита для него потеряна. В Невзгодине она найдет не только влюбленного поклонника, но и единомышленника. Этот донкихотствующий зубоскал, конечно, постарается отличиться перед Ритой радикальным скептицизмом. Он и раньше щеголял этим. Ничего не делал и только подсмеивался - это ведь так легко и ни к чему не обязывает. При мысли о том, что Рита может его бросить, Заречный чувствовал себя глубоко обиженным и несчастным, и какая-то самолюбивая злоба отвергнутого самца охватывала его, когда он представлял себе Риту в объятиях Невзгодина. И ему хотелось унизить этого человека в глазах Риты. Он при первой же встрече это сделает... Нет... он так не поступит. Он останется джентльменом. Он не будет мешать им... Если она полюбила... если она... Мысли путались в возбужденной голове профессора. Он точно вдруг очутился в какой-то бездне противоречий и не находил выхода. Тук-тук-тук! - Восемь часов, барин! - Хорошо. Он торопливо оделся и, выходя, как-то застенчиво проговорил: - Я, вероятно, поздно вернусь и не хочу беспокоить барыню. Сделайте мне постель в кабинете. - Слушаю-с. Заречный действительно вернулся поздно. Когда на другой день он встал в девять часов, чтоб поспеть на лекцию, а оттуда ехать к юбиляру, Маргарита Васильевна еще не выходила из спальни. - Передайте барыне, что если она хочет быть на юбилее, то пусть приезжает одна. Мне никак нельзя заехать за ней! - сказал Заречный, осматриваясь в трюмо. В хорошо сшитом фраке и белом галстухе, он глядел совсем красавцем. Несколько осунувшееся, побледневшее лицо и слегка ввалившиеся глаза, вследствие бессонной ночи, придавали ему еще более интересный вид. VIII За четверть часа до шести Невзгодин подъехал с Неглинной к небольшому подъезду отдельных кабинетов "Эрмитажа". Озябший на сильном морозе, он торопливо сунул извозчику деньги и вошел в ярко освещенные сени. Приятное ощущение тепла и света охватило его. Два видных швейцара, остриженные в кружок и, по московской моде, в черных полукафтанах и в высоких сапогах, приветливо поклонились гостю. - Вы на обед в честь Андрея Михайлыча? - осведомился один из них, помоложе, снимая с Невзгодина его, несколько легкое для русской зимы, парижское пальто с маленьким барашковым воротником. - Да... Невзгодин невольно улыбнулся и несколько торжественному выражению лица молодого востроглазого ярославца, и значительному тону, каким отчеканил он имя и отчество юбиляра, с московскою почтительностью не называя его по фамилии. - А вы знаете, кто такой Андрей Михайлыч? - Помилуйте-с... Как не знать-с Андрея Михайлыча! - обидчиво заметил молодой швейцар. - Известные ученые и профессоры... Я их не раз видел... Бывают у нас. "Вот она, популярность!" - подумал Невзгодин и спросил: - Собралось еще немного? - Человек ста полтора, пожалуй, уже есть! - отвечал швейцар, помахивая черноволосой головой на вешалки, полные шуб. - Ого! - удивленно воскликнул Василий Васильевич, хорошо знавший привычку москвичей опаздывать. - А ждем свыше двухсот персон-с! - не без гордости продолжал швейцар. - Извольте получить нумерок! Оправившись перед зеркалом, которое отразило небольшую статную фигуру в отлично сидевшем парижском новом фраке, Невзгодин поднялся наверх и остановился на площадке, у столика, где собирали за обед деньги. Заплативши семь рублей и написавши на листе свою фамилию, он хотел было двинуться далее, как его окликнул чей-то высокий, необыкновенно мягкий тенорок... В этом маленьком толстеньком пожилом господине во фраке и в белом галстухе, - выскочившем с озабоченной физиономией из коридора к столику, - Невзгодин сразу узнал Ивана Петровича Звенигородцева - всегдашнего устроителя юбилеев и распорядителя на торжественных обедах, известного застольного оратора и знакомого со всей Москвой присяжного поверенного. Выражение озабоченности внезапно исчезло с его лица. Румяненькое, заплывшее жирком, с жиденькой бородкой и маленькими блестящими глазками, полными плутовства и вместе с тем добродушия, оно теперь все сияло радостною улыбкой, словно бы Звенигородцев увидал перед собою лучшего своего друга. И, несмотря на то, что Иван Петрович был очень мало знаком с Невзгодиным и считал его, как и многие, пустым зубоскалом, он, как коренной москвич, широко раскрыл свои объятья и троекратно облобызал Невзгодина необыкновенно крепко и сочно. - Давно ли, Василий Васильевич, к нам из Парижа? - ласково и певуче спрашивал Звенигородцев, задерживая руку Невзгодина в своей пухлой потной руке. - Вчера. Осторожно высвободив руку, Невзгодин отер губы. - Как раз на юбилей попали... Увидите, дорогой Василий Васильевич, как у нас хороших людей чествуют... Двести пятьдесят человек записались на обед... Было бы и вдвое больше, но мы отказывали... Нельзя же всех пускать, без строгого выбора... Ну и устал же я сегодня. Хлопот, я вам скажу, с этими юбилеями! И наверное в назначенный час публика не соберется. Уж скоро шесть, а всего только сто шестьдесят человек. Надо дать знать, чтобы юбиляра привезли не раньше половины седьмого... И Звенигородцев тут же распорядился об этом. - Разве юбиляра привезут? - Обязательно, и в четырехместной карете. Или вы забыли московский юбилейный чин? А еще москвич! - Кто же привезет Косицкого? - Двое. Представитель старого поколения профессоров: Лев Александрович Цветницкий и представитель молодой науки: Николай Сергеич Заречный. - А Маргарита Васильевна здесь? - Не видал. Кажется, еще не приезжала. А вы что же?.. Все еще поклоняетесь гордой англичаночке?.. А хорошеет с тех пор, как замужем... Прелесть что за женщина. Вот увидите! - оживленно и щуря глаза прибавил Звенигородцев. - Давно не поклоняюсь, Иван Петрович... И я недавно женился... Звенигородцев горячо поздравил Невзгодина и, заметив, что тот собирается отойти, остановил его словами: - На одну минутку, Василий Васильич! Отведя Невзгодина в сторону, он проговорил, слегка понижая свой тенорок и принимая значительный вид человека, озаренного счастливою мыслью. - Челом вам бью, Василий Васильевич! Не откажите. - В чем? - Вы ведь, я слышал, занимались в Париже науками? - Занимался. - Так знаете ли что? Скажите, голубчик, за обедом речь Косицкому в качестве представителя от русских учащихся в Париже. Это будет, я вам скажу, эффектно и очень тронет старика... Невзгодин рассмеялся. - Да как же я буду говорить, никем не уполномоченный? - Так что за беда! Разве на вас будут в претензии за то, что вы почтите хорошего человека? Косицкий ведь не Найденов... Он сохранил традиции и вполне наш... Право, скажите, Василий Васильич, несколько теплых слов... Сделайте это для меня... Я вас запишу. Вы будете говорить пятнадцатым... идет? - Нет, не идет, Иван Петрович. Не записывайте... я говорить не стану. - Экий вы какой! Ну в таком случае скажите что-нибудь от своего имени... Вы ведь хорошо говорите. - Совсем не умею... - Полно, полно... Я помню, вы раз говорили на каком-то обеде... Сколько остроумия, сколько... Звенигородцев вдруг оборвал речь и, засиявший, с замаслившимися глазками, бросился, словно ошалелый кот, к поднимавшейся по лестнице молодой хорошенькой даме. "Все тот же юбочник!" - подумал, улыбаясь, Невзгодин и быстрыми шагами пошел по коридору, мимо отдельных кабинетов, встречая бесшумно снующих половых в их ослепительно белых рубахах и шароварах. Отворив белые с золотом двери, он вошел в знаменитую колонную залу "Эрмитажа", в которой Москва дает фестивали и упражняется в красноречии. В большой белой зале, ярко освещенной светом громадной люстры, три длинные стола, расположенные покоем, были уставлены приборами, сверкая белизной столового белья и блеском хрусталя. Длинный ряд бутылок и массивные канделябры дополняли сервировку. Мужчины, большею частью во фраках и белых галстухах, дамы в светлых нарядных туалетах наполняли пространство у колонн и между столами. У всех были праздничные лица. Шел оживленный говор, и до ушей Невзгодина часто доносилось имя юбиляра. Видимо, он сегодня был главным предметом разговоров собравшейся публики. Невзгодин торопился занять два места рядом, стараясь найти их поближе к среднему столу, где должен был сидеть юбиляр. Ему хотелось рассмотреть поближе разные московские знаменитости и лучше слышать речи. Но мест вблизи почетного стола уже не было - во всех стаканах или рюмках торчали карточки, так что Невзгодин нашел два места рядом в конце одного из боковых столов. Взглянув на изящное меню с портретом юбиляра, лежавшее у каждого прибора, он направился к выходу, чтобы встретить Маргариту Васильевну. Это было не так-то легко. Публика все прибывала, и на пути Невзгодину приходилось останавливаться, чтобы удовлетворять более или менее праздное любопытство знакомых, отвечая на одни и те же вопросы и восклицания удивления, что он в Москве, что женат, что занимался химией и написал повесть. Оказалось, что про него уж все было известно, хотя сам он еще и не был известностью. Наконец он выбрался к дверям. Через несколько минут он увидал Маргариту Васильевну. Она вошла одна и была очень изящна и мила в своем черном шерстяном платье, оттенявшем ослепительную белизну ее красивого строгого лица. Она тихо подвигалась среди толпы, щуря близорукие глаза и слегка наклоняя голову в ответ на поклоны знакомых. Невзгодин подошел к ней. - Вы давно здесь? - спросила она, радостно улыбаясь, и по-приятельски пожала руку Невзгодина. - Приехал к шести, как назначено... по-европейски. - А я по-азиатски опоздала... И какой же вы нарядный во фраке, Василий Васильевич! - прибавила молодая женщина, оглядывая Невзгодина. - И какая же вы интересная в своем черном платье, Маргарита Васильевна! - тем же тоном отвечал Невзгодин. - Будто? - кокетливо уронила Маргарита Васильевна, оживляясь и видом нарядной толпы, и комплиментом Невзгодина. - Уверяю вас, что говорю без малейшего пристрастия! - подчеркнул он. - Здесь все в светлых нарядах, а я - монашкой. - И все-таки вы одеты лучше всех. - А Аносова? - Великолепная вдова? Я ее не видал. Она разве будет? Что, в сущности, ей Гекуба и она Гекубе? А впрочем, московские дамы от скуки ездят не только на юбилеи, но даже и на заседания юридического общества... Так Аносова будет? - Непременно. По крайней мере утром говорила, что будет. - Вы разве с ней знакомы? - Сегодня познакомилась. Была у нее по делу. Очень она мне понравилась. Они на минуту остановились. Заречная поздоровалась и обменялась несколькими словами с какой-то дамой. - И вы, Василий Васильевич, кажется, знакомы с Аносовой? - продолжала Маргарита Васильевна, когда они двинулись далее. - Как же, сподобился нынешним летом в Бретани. Так вам великолепная Аглая Петровна даже очень понравилась? Верно, удивила чем-нибудь по благотворительной части? - Именно... удивила. Обещала пятьдесят тысяч на одно дело, о котором мы с вами еще будем беседовать. А вам разве Аносова не нравится? - спросила Заречная, останавливая пытливый взгляд на Невзгодине. Он нисколько не смутился от этого взгляда и спокойно ответил: - Нравится, как хороший экземпляр роскошной женской красоты. - И только? - с живостью кинула Маргарита Васильевна. - Ну и неглупая, характерная женщина, изучавшая даже Шелли... А вообще не моего романа. - Не вашего? - весело промолвила Заречная, внезапно обрадованная эгоистически-радостным чувством женщины, прежний поклонник которой не сотворил себе нового кумира. Помолчав, она прибавила: - А вы, Василий Васильич, кажется, могли бы быть героем ее романа? Невзгодин несколько смутился и не без раздражения спросил: - Откуда сие, Маргарита Васильевна? - Плоды моих наблюдений над Аглаей Петровной, когда мы говорили о вас! - смеясь ответила молодая женщина. - Так они ошибочны. По крайней мере, я не замечал этого. - А я заметила! - настаивала Заречная. - И, признаться, я не особенно был бы польщен благоволением красавицы вдовы, если б у нее и явился такой невероятный каприз... - Отчего невероятный?.. Разве вы не можете понравиться? - Только не Аносовой. Поверьте, что она с ее красотой и миллионами давно нашла бы себе героя, - и, конечно, не такого невзрачного, как ваш покорнейший слуга, - если б чувствовала в том потребность... - Но она вас все-таки заинтересовала. Вы часто с ней виделись в Бретани? - Еще бы! Эта современная московская купчиха с отличным английским выговором, с ласковым взглядом бархатных глаз, скрывающим холодную жестковатость натуры, крайне любопытна и стоит изучения. В самом деле, в ней как-то уживаются вместе расточительная благотворительница и самая отчаянная сквалыга... Наклонность к умственным отвлечениям и кулачество. Восхищение Шелли и обсчитывание рабочих... - Будто? - Наверное. Я знаю. Мой приятель был техником на одной из аносовских фабрик. Он кое-что мне порассказал. Рабочим там очень скверно, а управляющий-англичанин просто-таки скотина. - И Аносова все это знает? - Превосходно. Она баба-делец и сама во все входит. Она и Маркса читала, недаром же говорит, что капитализм - необходимая стадия развития... Герой ее - нажива. - Вы, Василий Васильич, кажется, чересчур сгущаете краски... Разве Аносова при всем этом не женщина?.. Разве она не способна увлечься? - Не способна. Слишком трезвенна и темперамент спокойный. - Ну, так вы недостаточно ее изучили. Надо продолжать. - Что ж, я не прочь... Здесь, в Москве, на своей почве она будет виднее, чем за границей! - засмеялся Невзгодин... - Ну, вот и наши места... Далеконько от юбиляра, но лучших не нашел, Маргарита Васильевна! - И отлично, что далеко... - А я недоволен. Пожалуй, и не расслышишь всех речей, а их будет много. Четырнадцать уж обеспечено! - Четырнадцать? Это ужасно! Несчастный Косицкий! - Ну и публика не особенно счастливая! Я, впрочем, намерен все речи слушать... Ведь два года не слыхал московского красноречия. - А я постараюсь не слушать ни одной... Надоели они. И все одни и те же... - Звенигородцев и меня просил сказать пятнадцатую речь. - Что ж, скажите... Вас я буду слушать. - Благодарю, но я речи не скажу. И, объяснив просьбу Звенигородцева, Невзгодин прибавил: - И ведь Звенигородцев не находит ничего странного, предлагая говорить речь от имени других... Меня же будет костить за то, что я отказался... Впрочем, нынче мало что считается предосудительным... читали в газетах объяснение одного петербургского профессора, уличенного в фабрикации анонимного письма?.. Какая развязность у этого профессора!.. Какой медный лоб! - Ну и у здешних есть медные лбы. - Не смею спорить, но все-таки наши до анонимных писем не доходили... - А кто нашими соседями будут за обедом? Вы знаете, Василий Васильич? - Сейчас узнаю. Невзгодин взглянул на карточки, вложенные в стаканы по бокам занятых им приборов, и проговорил: - Ваш сосед: молодой беллетрист Туманов... Вы его знаете? - Знаю... - Так познакомьте меня с ним. Он талантливые вещи пишет. - А рядом с вами кто? - Анна Аполлоновна Вербицкая. Кто такая? - Не имею понятия... - Я и того менее... Однако три четверти седьмого... есть хочется, а юбиляра не везут его ассистенты. - Кто такие? - Цветницкий и ваш супруг. Николай Сергеич, верно, будет сегодня говорить? - Конечно! - промолвила Маргарита Васильевна, и тень пробежала по ее лицу. В эту минуту раздался гром рукоплесканий. Толпа двинулась к дверям. - Наконец-то будем закусывать! - весело сказал Невзгодин и стал аплодировать, приподнимаясь на цыпочки, чтоб увидать юбиляра. Но вместо него в глаза Невзгодина бросилась крупная, статная фигура Заречного. Прислонившись к колонне близ входа и высоко подняв свою красивую голову с гривой волнистых черных волос, он жадным, неспокойным взглядом всматривался в толпу, словно кого-то искал. "Жену ищет!" - подумал Невзгодин и незаметно взглянул на Маргариту Васильевну. Прежнего оживления уже не было в ее побледневшем, казалось, лице. Серьезная и почти суровая, она тоже смотрела на красавца мужа, и в ее серых глазах блестел злой огонек, и тонкие губы складывались в презрительную улыбку. - Что ж вы не аплодируете, Маргарита Васильевна? Косицкий этого стоит. Он прелестный человек! - Все они прелестные! - с каким-то порывистым озлоблением произнесла молодая женщина. Встретив удивленный и пытливый взгляд Невзгодина, она внезапно покраснела, точно досадуя на свою несдержанность, и прибавила: - Я сегодня в злом настроении. - Косицкий, право, порядочный человек. Я немножко знаю его и помню, как джентльменски он провалил меня на экзамене, хоть и благоволил ко мне! "Пахнет серьезной драмой и, кажется, последним актом!" - решил про себя Невзгодин и, как истинный беллетрист, почувствовал даже некоторую радость при мысли о возможности близкого наблюдения этой драмы. И он снова захлопал, увидавши наконец юбиляра. IX Улыбаясь растерянной и словно бы виноватой улыбкой, маленький, худенький старичок в мешковатом фраке, с седой бородой клином и с длинным носом, придававшим его добродушному лицу несколько птичий вид, кланялся направо и налево, двигаясь мелкими шажками среди рукоплескавшей толпы, и поминутно останавливался, чтобы пожать руки встречающимся знакомым и благодарить за поздравления, добавляя слова благодарности взглядом, который будто говорил, что он, Андрей Михайлович Косицкий, не виноват во всем том, что происходит, и просит снисхождения. Не ожидавший такого многолюдства и сконфуженный аплодисментами и тем, что служит предметом общего внимания, он, видимо, находился в затруднении: в какую сторону залы ему направиться, остановиться ли или идти, и что вообще предпринять. В этот затруднительный момент он невольно вспомнил совет своей супруги, преподанный еще сегодня утром: "Не быть хоть на юбилее рассеянной фефелой и держать себя с достоинством!" "Ей хорошо давать указания, а попробовала бы она быть в моем положении!" - невольно подумал смущенный и взволнованный юбиляр, снова кланяясь на аплодисменты и обрадованно останавливаясь около знакомого, точно ища у него помощи. Но Иван Петрович Звенигородцев недаром был превосходным распорядителем на всяких торжествах, и не напрасно же его в шутку звали "обер-церемониймейстером". Как только смолкли приветственные рукоплескания, его кругленькая, толстенькая фигурка вынырнула из толпы, и он, сияющий и торжественный, словно бы сам был юбиляром, очутился около Косицкого и фамильярно, в качестве друга, подхватив его под руку, повел юбиляра, как послушного бычка на веревочке, в соседнюю комнату к громадному столу, сплошь уставленному всевозможными закусками. - Ты, Андрей Михайлыч, кажется, померанцевую? Это была первая обыденная фраза, которую сегодня услыхал старик. С утра к нему на квартиру являлись разные депутации, говорили речи в приподнятом тоне, волновавшие и трогавшие Андрея Михайловича. Он порядком таки устал и до сих пор находился в напряженном состоянии. Вопрос о водке словно бы возвратил его к привычной ему действительности, и он мог попросту ответить с шутливым укором, аппетитно поглядывая на закуски: - А еще приятель! Я, Иван Петрович, очищенную! - Прости, голубчик. Я и забыл... Это Лев Александрыч пьет померанцевую! Звенигородцев налил две рюмки, но, прежде чем чокнуться, не мог, конечно, не выразить своих чувств публично. Распоряжаясь юбиляром, как своей собственностью, он привлек его к себе и так крепко поцеловал трижды в губы, что шатавшийся передний зуб юбиляра чуть было не выпал, и Андрей Михайлович благодарно поморщился от боли. Чокнувшись затем с юбиляром и проглотив рюмку водки, Звенигородцев куда-то исчез. Толпа обступила плотной стеной закусочный стол. Закусывали, по московскому обыкновению, долго и основательно. Только бедняга юбиляр, несмотря на желание попробовать закусок основательно, никак не мог этого сделать и некоторое время стоял с пустой тарелочкой в руке, не имея возможности что-нибудь себе положить. К нему не переставая подходили добрые знакомые с поздравлениями и к нему подводили незнакомых почитателей и почитательниц его ученой деятельности, с которой они, впрочем, были незнакомы, считавших долгом выразить старику свое уважение. Поневоле приходилось отвечать, благодарить и пожимать руки и терять надежду полакомиться свежей икрой, до которой Андрей Михайлович был большой охотник. Спасибо супруге - она выручила. Эта внушительных размеров, гренадерского роста и решительного вида дама, лет за сорок, сохранившая следы былой красоты и, судя по костюму и слишком оголенной шее, имевшая еще претензию производить впечатление, - не оставила и здесь, на юбилее, мужа без своего властного надзора, какой неослабно имела за ним в течение долголетнего супружества. Несколько удивленная, что с утра так чествуют Андрея Михайловича, которого она высокомерно всю жизнь считала фефелой и с которым дома обращалась, как неограниченная монархиня с своим верноподданным, вполне игнорируя, что он читал полицейское право, - госпожа профессорша возмутилась, увидавши, что Андрей Михайлович "мямлит", как она выражалась, с какою-то барышней и при этом даже умильно улыбается, вместо того чтобы есть хорошую закуску с таким же аппетитом и с таким же достоинством, с какими это делает она. И профессорша, решительно отстранив от стола какого-то господина, наложила полную тарелку свежей икры, достала хлеб и, подойдя к мужу, который перед ней казался карликом, нежно проговорила: - Вот кушай, а то ты ничего не ешь! Юбиляр благодарно и в то же время несколько боязливо взглянул на жену, принимая тарелку. - Да ты лучше отойди в сторону, а то здесь тесно! - продолжала нежным тоном супруга. Барышня исчезла, и Андрей Михайлович покорно отошел за женой. - Вот здесь никто не помешает тебе... Присядь к столу... Ты совсем сонный какой-то... И все точно боишься... Совсем не похож на юбиляра! - выговаривала она шепотом. - Чего еще хочешь... Я тебе принесу... - Спасибо, Варенька... Мне довольно икры... А я, точно, устал... И наконец разве я мог ожидать... Столько сегодня неожиданной чести. - Ну, ешь... ешь... И какая неожиданность... Ты разве не стоишь почета... Слава богу, тридцать лет профессором... Ешь... ешь... Не говори... Юбиляр не заставил себя более просить и с удовольствием уплетал икру, оберегаемый супругой, которой почти все знакомые несколько побаивались, как очень решительной дамы. Заречный еще в зале увидел жену и Невзгодина. Он вел ее под руку и о чем-то весело ей рассказывал. Рита улыбалась! Заречный видел потом, как Невзгодин услуживал ей, подавая закуски, и теперь они опять вместе стоят в сторонке и снова оживленно разговаривают, не обращая ни на кого внимания. Ревнивые подозрения с новой силой охватили молодого профессора. Он сделался мрачен, как туча, и украдкой наблюдал за Ритой и Невзгодиным. Откуда такая дружба между ними после того, как он был отвергнут и уехал из Москвы? О чем они говорят? О, как хотел бы Николай Сергеевич узнать, но к ним все-таки не подходил, не желая встречаться с этим пустейшим человеком, который вдруг сделался ему ненавистным. Он понимал неизбежность встречи если не здесь, не сегодня, то на днях, дома - этот "нахал" теперь зачастит к Рите, - но как человек нерешительный хотел встречу отдалить. После юбиляра Николай Сергеевич, по-видимому, обращал на себя наибольшее внимание публики, и в особенности дам. К нему то и дело подходили, с ним разговаривали, ему восторженно улыбались, на него указывали, называя фамилию и прибавляя: "Известный профессор". Одна дама назвала его "неотразимым красавцем" так громко, что Заречный слышал, и умоляла познакомить ее с ним. Но сегодня Николай Сергеевич был равнодушнее к проявлениям восторгов поклонения и, обыкновенно мягкий и ласковый в обращении с людьми, был сдержан, неразговорчив и меланхоличен. Он выпил уже четыре рюмки водки, желая разогнать ревнивые думы, и скупо подавал реплики какой-то поклоннице, пережевывая кусок балыка. Глаза его невольно смотрели в ту сторону, где были Рита и Невзгодин. "И каким стал франтом этот прежний замухрыга! Видно, более не отрицает приличных костюмов!" - со злостью думал Заречный. В эту минуту откуда-то выскочил Звенигородцев и, обхватывая талию Николая Сергеевича, весело воскликнул: - А ведь мы с тобой, Николай Сергеевич, не пили. Выпьем? Звенигородцев со всеми более или менее известными людьми был на "ты". - Пожалуй... Они подошли к столу, чокнулись и выпили. Пока они закусывали, Звенигородцев успел уже сообщить, торопливо кидая слова своим нежным и певучим голоском, о том, что Невзгодин - вот она, современная молодежь! - оказался просто-таки трусом. Иначе чем же объяснить его отказ сказать речь Косицкому? - Прежде небось радикальничал. Помнишь? Все у него оказывались лицемерными болтунами, показывающими кукиши в кармане, а теперь и кукиш боится показать! Видно, как женился, так и того... Радикализм в отставку! - говорил Звенигородцев почти шепотком и при этом так добродушно и весело улыбался, точно он искренне радовался, что Невзгодин оказался трусом и вообще негодным человеком. - Разве Невзгодин женат? - воскликнул Заречный. В голосе его невольно звучала радостная нотка. - То-то женился. Только что сам мне сообщил. Да он разве у тебя не был? - Был, но не застал дома. - Говорят, и химию в Париже изучал. Что-то сомнительно. И повесть написал... мне сейчас говорил Туманов... И принята. Ну, да мало ли дряни нынче принимают! Признаться, я не думаю, чтобы Невзгодин мог написать что-нибудь порядочное... Как по-твоему? - И мне кажется... Поверхностный человек... - Брандахлыст, хоть и не лишен иногда остроумия. Да ты разве не видал его? - Нет, не видал! - солгал Заречный. - Он только что здесь был с Маргаритой Васильевной. - А жена его с ним? - Жена? Жены не видал. Верно, и она здесь! - решил Звенигородцев, отдававшийся иногда порывам вдохновения... - Однако пора юбиляра и к столу вести. А каков юбилейчик-то? Двести сорок человек обедающих... Ты будешь говорить пятым... не забудь! С этими словами Иван Петрович исчез, отыскивая глазами юбиляра. Несколько обрадованный вестью о женитьбе Невзгодина, Заречный направился к жене. Он застал ее одну. Невзгодин в эту минуту разговаривал около с известным профессором химиком. - Я и не видался с тобой сегодня. Здравствуй, Рита! - с нежностью шепнул Заречный, протягивая жене руки и словно бы внезапно притихший при виде Риты. - Здравствуй! - безучастно промолвила она. Он пожал маленькую руку и сказал: - Я тебе занял место за средним столом... недалеко от юбиляра... Около тебя будет сидеть профессор Марголин... Ты, кажется, его перевариваешь? - прибавил он с грустной улыбкой. - У меня уже есть место. - С кем же ты сидишь? Одна? - Нет. Я буду сидеть рядом с Невзгодиным. Он на днях вернулся из-за границы, вчера был у меня, и я ему обещала. Это подробное объяснение, которое почему-то сочла нужным дать Маргарита Васильевна, вызвало в ней досаду, и она покраснела. - В таком случае виноват. С Невзгодиным, конечно, тебе будет веселее! - произнес Заречный взволнованным голосом. - Разумеется, веселее, чем с твоими профессорами. - А ты, Рита, все еще в чем-то обвиняешь профессоров и главным образом меня? - чуть слышно спросил он. Рита молчала. - О, как ты жестока, Рита, - с мольбою шепнул Заречный... - Обвинять других легко. - Я и себя не оправдываю! - ответила так же тихо Рита и громко прибавила: - А ты Василья Васильевича не узнаешь? Услыхав свое имя, Невзгодин подошел. Бывшие соперники встретились сдержанно. Они раскланялись с преувеличенной вежливостью, молча пожали друг другу руки и несколько секунд глядели один на другого, не находя, казалось, о чем говорить. Молодая женщина наблюдала обоих. Она видела в лице мужа скрытую неприязнь и поняла, что источник ее - ревность. В Невзгодине, напротив, она не заметила ни малейшего недоброжелательства к мужу. Одно только равнодушие. И это кольнуло ее женское самолюбие. Она вспомнила, как страстно относился прежде Невзгодин к своему счастливому сопернику. Наконец Заречный сказал: - Вас, я слышал, можно поздравить, Василий Васильич? - С чем? - Вы женились. - Как же. Совершил сей долг! - шутливо промолвил Невзгодин. Тон этот не понравился Заречному. - И, говорят, избрали карьеру писателя? - По крайней мере, хочу попробовать. - И будете жить в Москве? "А тебе, верно, этого не хочется. Уже возревновал!" - подумал Невзгодин и ответил: - Не решил еще... - Надеюсь, мы будем иметь честь вас видеть у нас... Вы где остановились? Невзгодин сказал. - На днях я буду у вас, Василий Васильич. С этими словами Заречный поклонился и отошел, далеко не успокоенный в своих ревнивых чувствах. Такие господа, как Невзгодин, легко смотрят на брак. Недаром же он выразился о своей женитьбе в шуточном тоне. И отчего жена его не с ним? Тем временем Звенигородцев отыскал юбиляра на угловом диване и проговорил: - Ну, брат Андрей Михайлыч, пойдем на заклание. - Пойдем! - покорно ответил юбиляр, поднимаясь. Звенигородцев на минутку остановил его и спрашивал: - Кого посадить около тебя? Молоденьких дам желаешь?.. - Зачем же дам, да еще молоденьких? - смущенно возразил старик, озираясь: нет ли вблизи жены. - Ты находишь это несколько легкомысленным для юбилея? - Пожалуй, что так... - И, быть может, Варвара Николаевна этого не одобрит? - лукаво подмигнул глазом Звенигородцев и засмеялся. - Ну в таком случае ты будешь сидеть между своими сверстниками - коллегами... Или хочешь, чтоб около тебя сидела супруга твоя Варвара Николаевна? - спросил самым, по-видимому, серьезным тоном Иван Петрович, хорошо знавший, как побаивается Косицкий своей жены. - Как знаешь... Я ведь сегодня собой не распоряжаюсь... Только удобно ли на юбилее устраивать семейную обстановку?.. - Конечно, не следует... Ее и так достаточно. Так ты будешь между коллегами. Этак выйдет солиднее... Ну, идем! Звенигородцев с торжественностью подвел юбиляра к столу и указал ему место на самой середине. По бокам и напротив уселись профессора, в том числе и Заречный, и несколько более близких знакомых юбиляра. Супругу его Звенигородцев усадил невдалеке около одного молчаливого профессора. Скоро все расселись за столами, и тотчас же замелькали белые рубахи половых, которые разносили тарелки с супом и блюда с пирожками, предлагая "консомэ или крем д'асперж". В зале наступило затишье. - Поглядите, Василий Васильич, нет ли здесь Аносовой. Я своими близорукими глазами не увижу! - проговорила Маргарита Васильевна, озирая столы. - Вы думаете, так легко ее заметить в этой массе публики! - Такую красавицу? Она невольно бросится в глаза. - Ну, извольте. Невзгодин обглядел столы и промолвил: - Не вижу великолепной вдовы. - Значит, ее нет. Странно! - Отчего странно? - Обещала быть, а она, как кажется, из тех редких женщин, которые держат слово. В эту самую минуту сидевший за столом напротив Невзгодина, скромного вида, в новеньком фраке, молодой рыжеватый блондин в очках, все время беспокойно поглядывавший на двери, не дотрогиваясь до супа, внезапно поднялся со своего места, около которого был никем не занятый прибор, и двинулся к выходу. В дверях показалась Аносова. - Вот и она! Смотрите, что за красота! - шепнула Маргарита Васильевна. - Что и говорить: великолепна... И, кажется, напротив нас сядет. А кто этот блондин? - Это племянник и наследник Аносовой! - сказал кто-то. - Но долго ему дожидаться наследства! - раздался чей-то голос. Все глаза устремились на эту высокую, статную, ослепительную красавицу в роскошном, но не бьющем в глаза черном бархатном платье, обшитом белыми кружевами у лебединой шеи, в длинных перчатках почти до локтей, с крупными кабошонами в ушах, которая плывущей неспешной походкой, слегка смущенная и зардевшаяся, шла к столу в сопровождении блондина. - Вот, тетенька... Других мест не мог достать! - проговорил он с особенною почтительностью. - Чем худы места... Отличные! - весело промолвила она, опускаясь на стул. Звенигородцев уже летел со всех ног к Аносовой. - Аглая Петровна!.. Здравствуйте, божественная, и пожалуйте за стол юбиляра. Для вас берег место, чтобы сидеть подле... И Андрей Михайлович будет очень рад видеть вас поближе. - Мне и тут хорошо... Благодарю вас, Иван Петрович. Да кстати у меня vas-a-vis* добрая знакомая! - прибавила Аносова, увидав против себя Заречную. ______________ * напротив (фр.). Щеки ее как будто зарумянились гуще, и она, ласково улыбаясь своими большими ясными глазами, приветно, как короткой знакомой, несколько раз кивнула Заречной и сдержанно, почти строго, чуть-чуть наклонила голову в ответ на поклон Невзгодина, не глядя на него. "Ишь... королевой себя в публике держит. Боится "морали"!" - усмехнулся про себя Невзгодин, не без тайного восхищения посматривая на великолепную вдову, которую он видел в первый раз в параде, и вспомнил, как просто она себя держала с ним в Бретани. - И жарко же здесь! - обратилась она, снимая перчатки, к Заречной и, по-видимому, не обращая ни малейшего внимания на Невзгодина. Маргарита Васильевна деликатно согласилась, что жарко, хотя и приписала румянец Аносовой другой причине. Спокойным жестом своей белой холеной руки Аглая Петровна отстранила тарелку с супом. - Я очень рада, что случай свел меня сидеть против вас, Маргарита Васильевна. По крайней мере, есть с кем перемолвиться словом!.. - с заметным оживлением продолжала Аносова. - А вы не думайте, что я люблю опаздывать. Я этого не люблю. Но раньше не могла приехать: было серьезное дело. Впрочем, я послала сюда артельщика и просила его дать знать, когда будут садиться за стол, и, как видите, ошиблась на несколько минут! - прибавила она, улыбаясь чарующей улыбкой и открывая ряд чудных зубов. "Все статьи свои показывает!" - решил Невзгодин и уже настраивал себя недоброжелательно против "великолепной вдовы", которая не удостоивала его ни одним словом, точно летом и не называла его приятелем и не звала непременно побывать у нее в Москве. - Рыбы прикажете, Маргарита Васильевна? - Пожалуйста... Он положил ей на тарелку рыбы и, наливая в рюмку белого вина, прошептал: - Так даже очень нравится? Маргарита Васильевна усмехнулась и, точно поддразнивая, утвердительно кивнула головой. - А вы, Василий Васильич, давно сюда пожаловали? - обратилась наконец Аглая Петровна к Невзгодину после того как покончила с рыбой и запила ее рюмкой белого вина. - Третьего дня, Аглая Петровна. Взгляды их встретились. И в глазах у обоих мелькнуло что-то не особенно приветливое. - Собираетесь и меня удостоить посещением? - кинула с едва заметной усмешкой Аносова. - Обязательно собираюсь удостоиться этой чести, Аглая Петровна. Только боюсь... - Какой пугливый! Чего вы боитесь? - Помешать вам. Вы, говорят, всегда заняты. - Кто это вам сказал? - вспыхивая, отвечала Аносова. - Верно, сами сочинили ради красного словца. Положим, занята, но у меня есть время и для знакомых... От трех до шести я дома... Маргарита Васильевна подтвердит это. - Охотно, Аглая Петровна... Но вы мало знаете Василия Васильича... Он любит иногда поднять на зубок... Вдобавок и беллетрист. Его повесть в январе будет напечатана. - Вы летом этого мне не говорили, Василий Васильич? - промолвила Аглая Петровна. - Да разве нужно трубить о своих грехах?.. - Значит, и нас грешных когда-нибудь опишете? - Вас с особенным удовольствием, Аглая Петровна, возвел бы в перл создания. - Только ему недостает изучения. Он вас недостаточно знает, - вставила Маргарита Васильевна. - Недоволен он мною... Я это знаю! - засмеялась Аглая Петровна. - А узнать меня - не мудрое дело... С богом, описывайте, Василий Васильич. Обижаться не буду, если вы даже и сгустите краски! - Вы-то не будете сердиться?.. Еще как! - насмешливо проговорил Невзгодин. Но Аглая Петровна уже не слушала и о чем-то заговорила с племянником. - Ваше здоровье, Маргарита Васильевна! - сказал Невзгодин, чокаясь со своей соседкой. - Желаю вам... - Чего вы мне пожелаете? - Говорить? - шепнул Невзгодин... - Говорить... - Как добрый приятель?.. - Да что вы с предисловиями... Я не боюсь правды... - Ну так искренне желаю вам... полюбить кого-нибудь и... - И что? - А дальше все приложится. - Вы думаете? - Думаю, если только вас не захватит какая-нибудь широкая деятельность. Да и где она? И то... одна деятельность вас, женщин, не удовлетворит... А вы ведь все искали людей да рассуждали, а никого по-настоящему не любили... Не правда ли? - Правда. И за то расплачиваюсь! - чуть слышно проронила молодая женщина. - Вольно же! Маргарита Васильевна нетерпеливо пожала плечами и примолкла, отставив рюмку. - Вы не сердитесь, что я... завел такой разговор. Больше не буду! - виновато промолвил Невзгодин. - За что сердиться? Я сама завела бы его. Вы не слепы и видите, что я не любила и не люблю мужа, и вдобавок... - Развенчали его? Маргарита Васильевна молча кивнула головой. - И все-таки жили и живете с ним! - с какою-то безжалостностью художника и с искренним негодованием правдивой натуры продолжал Невзгодин, понижая голос. - За преступлением следует наказание! - Но не такое варварское и - извините - постыдное... Мужчин вы обвиняете в компромиссах, а сами... - Довольно... Мы об этом поговорим... Здесь не место... - Никто не слышит... Здесь шум... - Во всяком случае, спасибо вам за пожелание... Маргарита Васильевна отпила из рюмки. Выпил полную рюмку и Невзгодин. - Постараюсь последовать вашему совету и полюбить какого-нибудь интересного человека... Только вот вопрос: где его искать? - с нервным, злым смехом сказала Маргарита Васильевна. И, помолчав, прибавила: - А у вас все та же страсть затронуть самое больное место человека... посыпать соли на свежую рану, чтобы человек не предавался самообману насчет своих добродетелей... Но я на это не сержусь... Напротив, очень благодарна... Ваше здоровье, Василий Васильевич, и литературного успеха. С этими словами