ет, я найду твоих близких на родине, - негромко предложил он. - Мы все слуги Аллаха, - выговорил, уже теряя сознание, умирающий, - тебе не нужно знать мое имя. Он потерял сознание. - Умер? - спросил Рахимов. - Пока нет. Только потерял сознание, - поднялся Чон Дин, но долго не проживет, - виновато добавил он, - слишком много крови потерял. - Позовите Семенова и сделайте ему укол, чтобы не мучился, - приказал Асанов. - Что делать с трупами? - спросил Борзунов. - Нужно закопать, но не глубоко. Все равно люди Абу-Кадыра пойдут по нашему следу. Нет, подождите. Перед тем, как закопать, разденьте их и заверните в парашюты. Потом позовете меня, я прочту поминальную суру из корана. - Не понял, - изумился Борзунов. - Абу-Кадыр и все его люди должны видеть, что среди нас есть мусульмане. Мы хороним их людей по законам шариата. Это произведет сильное впечатление иа фанатиков. И если кто-то из нас действительно попадет в их руки, мы можем рассчитывать хотя бы на быструю смерть. - Ясно.- Борзунов и Елагин начали раздевать первого из погибших. - Все-таки, как они нас вычислили? - задумчиво внросил Рахимов. - Очень просто. По вашим лицам, - пояснил Асанов, - у вас только двухдневная щетина. А у Абдулло была уже борода, поэтому его можно было спокойно оставить в селении, а за вас я беспокоился. С сегодняшнего дня никому не бриться. Правоверный мусульманин не должен ходить с гладко выбритым лицом. - Нам тоже? - спросил Елагин. - Всем, - отрезал Асанов, - и давайте скорее заканчивать. Этот день получился слишком длинным. Нам уже пора выступать. II. Воспоминания. Капитан Петр Олегович Свешников Вообще-то командиром их группы должен был стать Петр Свешников. Но в последний момент начальство решило, что наличие многомиллионного таджикского населения в Афганистане позволяет сделать руководителем группы Акбара Асанова. Решение было принято где-то очень высоко, и о его мотивах им, конечно, не сообщили. Правда, на дружбе обоих офицеров это как-то не сказалось, и они по-прежнему были в хороших отношениях, а Петр Свешников официально считался первым заместителем Асанова. Его любили все - медсестры, нянечки, стенографистки, переводчицы, даже жены других сотрудников посольства, временно пребывающие в Кабуле. Он был настоящим сердцеедом - неутомимым и изобретательным. Асанов, отчасти старавшийся сохранять супружескую верность, хотя на войне это получалось не всегда, тем не менее относился к увлечениям Свешникова с должным пониманием, не особенно препятствуя его частым отлучкам по ночам. Хотя нужно отдать должное и самому Свешникову, он также неутомим был в бою, как и в любви. А это уже вызывало уважение. Он родился и вырос в Киеве, где и теперь жили его старые родители и сестренка, которую он очень любил. Во время каждого возвращения в Советский Союз Свешников улетал первым рейсом к родным в Киев и проводил там весь свой отпуск. Несмотря на любвеобильность и громкие похождения, он к тридцати двум годам еще не успел жениться и многие дочери его командиров мечтали получить такого перспективного мужа. Непонятно, каким образом, но сохраняя со всеми хорошие отношения, он умудрялся избегать столь страшившего его брака. Эта история, потрясшая позже всю армию, началась в июле восемьдесят пятого. На дорогах устраивались засады, война шла по всему юго-востоку, на минах подрывались десятый солдат и офицеров; террористические акты случались даже в Кабуле и Джелалабаде. А здесь такая история. Она произошла в небольшом городке Бильчираг на самом севере страны. Туда были командированы трое офицеров Главного разведывательного управления. Старшим группы был капитан Петр Свешников. У командования появились данные, что именно отсюда наносятся удары по главной магистрали, связывающей север страны, святыню афганцев - Мазари-Шариф - с западными и южными областями. У городка Меймене обычно устраивались засады, а затем моджахеды так же быстро исчезали, как появлялись. В Бильчираге не было советских войск - только рота охраны и неполные две роты афганской народной армии. Бои шли далеко отсюда, и городок казался погруженным в свой тысячелетний сон, хотя до границы с Советским Союзом было недалеко, километров сто-сто пятьдесят. Приехав в городок, офицеры разместились в небольшом домике, в самом центре города, принадлежавшем бежавшему ранее афганскому купцу. Напротив был дом местного муллы. А совсем рядом большой красивый дом одного из самых богатых людей города - Ахмадзли. Рассказывали, что Ахмадзли учился во Франции, знал несколько европейских языков. Но, приехав на родину, после смерти отца женился на местной девушке, от которой имел трех сыновей и младшую дочь - любимицу отца. Свешникову очень не нравилось соседство с муллой, но приходилось по утрам приветствовать священнослужителя, подозреваемого в пособничестве моджахедам. Комендант города - афганский командир Кязимбей - старался не ссориться ни с неверными "шурави", ни с правоверными мусульманами, предпочитая закрывать глаза на действия и тех и других. Поэтому он совершенно нормально воспринимал факт соседства приехавших разведчиков, выдаваемых за представителей командования и местного муллы, известного своим религиозным рвением и фанатизмом. В то утро Свешникову не спалось. В окно било яркое солнце, по комнате, как обычно, ползали небольшие фаланги. Он поднялся, оделся и вышел из дома, чтобы немного пройтись. И внезапно услышал пение. У колодца, стоявшего прямо рядом с их домом, пела какая-то девушка, не видимая ему со спины. Видны были только ее светлые волосы. И слышен удивительный голос - звонкий и проникновенный, нежный и трогательный, как древний восточный саз. Он подошел поближе. Девушка, не замечая его, уже закончила мыть ведра, когда услышала чьи-то шаги. Испуганно вскрикнув, она набросила на голову светлую шаль. Уже потом, спустя несколько лет после выхода из Афганистана, некоторые публицисты станут писать о "цитадели мусульманского фанатизма", изображая всех местных жителей душманами и моджахедами. Ничего подобного. Население очень долго лояльно относилось к пришедшим "шурави", а в отличие от соседнего Ирана, местные девушки могли появляться в городах с открытым лицом, накинув на голову косынку. Более того, в. крупных городах девушки не соблюдали даже такого обычая, появляясь в общественных местах вообще без головных уборов, распуская волосы, что являлось неслыханным нарушением традиционных обычаев. Девушка обернулась. Свешникова поразила необычайная красота девичьего лица. Большой лоб, чуть раскосые глаза, прямой, почти римский нос, красивые тонкие губы, и вместе с тем скуластое лицо и красноватая кожа - словно в девушке перемешалась кровь Востока и Запада. Свешников знал, что в этой части страны встречаются хазарейцы и нуристанцы, среди которых бывает много светловолосых, высоких, стройных блондинов. Может, это потомки войска Александра Македонского, основавшего здесь государство Ахменидов. А может, праправнуки вождей греко-бактрийского царства, возникшего еще через двести лет. Как бы там ни было, сейчас он стоял, не в силах отвести глаза от лица молодой девушки. Она заметила его горячий взгляд и смутилась еще сильнее. От братьев она уже знала, что в соседнем с муллой доме живут неверные "шурави", но она не думала, что и среди неверных встречаются такие красивые молодые люди. У Свешникова мать была украинка и от нее он получил темные глаза и почти черные волосы. А может, просто, в его жилах текла кровь крымских татар или кипчаков, так любивших терзать украинские земли. Он смотрел на девушку. Она смотрела на него. И в мире больше ничего не существовало, кроме этой пары глаз, таких всеобъемлющих и глубоких, казалось, поглотивших в себе всю Вселенную. - Кто ты? - спросил наконец Свешников. На фар-сидском он говорил плохо, но это выражение знал. Девушка смутилась еще больше. Ответить незнакомцу означало окончательно опозорить себя, заговорив с незнакомым мужчиной. Но ведь он "шурави", справедливо решила девушка. На него нормы шариата не должны распространяться. И тем не менее что-либо произнести она не смогла. Воспитание и привычка оказались сильнее. Она просто собрала ведра и, когда уже уходила, все-таки посмотрела в глаза красивому "шурави". И почувствовала, что совершила нечто недостойное, стремительно убегая домой. А он еще долго стоял у колодца, словно не веря возникшему видению. С этого дня у них началась своеобразная игра. Каждое утро, в половине шестого, когда все еще спали, она выходила к колодцу с ведрами. И каждое утро, в половине шестого утра недалеко от колодца был Свешников, молча любовавшийся красивой девушкой. Он знал не хуже ее строгие нормы местной морали и не решался более ни подойти, ни заговорить с ней, хорошо понимая, чем это грозит девушке. Через неделю, получив сведения о готовящейся засаде, Свешников и его люди выехали в Даулатабад. И, хотя отряд моджахедов был разбит почти полностью, были потери и у другой стороня. Три десятка афганцев - воинов национальной армии и восемь советских солдат потерял отряд Свешникова. И, хотя моджахеды потеряли почти полторы сотни людей, все равно за смерть восьми советских солдат отвечал их командир батальона и возглавлявший операцию - представитель ГРУ, капитан Петр Свешников. Он вернулся в Бильчираг с чувством вины за гибель восьмерых ребят и стыда за плохо проведенную операцию. В то утро он впервые не вышел к колодцу. Напрасно ждала его девушка больше обычного. "Шурави" так и не появился в это утро, и она унесла ведра, так и не помыв их. Даже в своих мечтах, в своих снах она боялась признаться себе, что ей нравился "шурави". Это было настолько противоестественно, настолько страшно, что сама мысль об этом казалась ей невероятным грехом. Изменой по отношению к родителям, своей семье, своему роду, своей религии, своему народу. И она подавляла в себе робкие девичьи мечты, не решаясь вспоминать об этом "неверном". Но Бог есть любовь. И на следующее утро она снова вышла с ведрами к колодцу, обманывая и успокаивая себя утешительной ложью, доказывая прежде всего самой себе. как нуждается их семья в чистой воде, словно пытаясь спастись в этом наивном обмане. А он, отошедший после боя, захотел еще раз увидеть эти удивительные глаза и снова вышел в половине шестого утра, рассчитывая вновь увидеть знакомую девушку. В то утро они впервые улыбнулись .друг другу. На следующий день он подошел уже чуть ближе, но, заметив, как она испуганно дернулась, все-таки остановился, не дойдя десяти метров. Следующие три дня он осторожно сокращал это расстояние. Девушка вздрагивала, но молчала, делая вид, что она не замечает его присутствия. А на четвертый день не появилась вообще. Теперь он ждал почти до восьми утра, но все было напрасно.. Она не вышла из дома. И на следующий день она тоже не вышла из дома. Он даже рискнул подойти к ее двухэтажному дому, но услышал только недовольное ворчание дворовых собак. На третий день, после ее внезапного исчезновения, уже потеряв всякую надежду, он вышел из дома и снова увидел ее. Она пела очень тихую восточную песню, грустную и жалобную одновременно, почти без звука, неслышно шевеля губами. Позже Свешников узнал, что ее брат погиб в те дни в песках Регистана, сражаясь против неверных. И она два дня мучилась между памятью своего старшего брата и любовью к соседскому "шурави". Еще через два дня их группу отозвали в Кабул, и Свешников не успел даже попрощаться с девушкой. Приказ пришел днем, а вечером они уже тряслись в пыльном БМП по дороге в горный Бамнан. Потом снова была война, стычки с моджахедами, засады душманов* , неопознанные мины, трупы товарищей, взрывы снарядов, кровь и смерть - словом все, что превращает нормального человека на войне в животное. Его отозвали в СССР, где он находился еще более двух лет. У него были женщины, много женщин - знакомые и малознакомые, красивые и не очень, страстные и холодные. Но воспоминание о той девушке из Бильчирага все время преследовало его. Может, поэтому он снова подал рапорт с просьбой отправить его в Афганистан. К тому времени он был уже майором. В конце восемьдесят восьмого советские войска отступали из Афганистана. Выполняя волю политического руководства, они возвращались на родину, чтобы к весне следующего года полностью очистить страну, избавив афганцев от своего присутствия. Несмотря на все имевшиеся договоренности, распаленные десятилетней войной, потерями близких и родных, моджахе-ды наносили весьма чувствительные, болезненные удары по выступающим войскам во время их передвижения по дорогам. На запад были посланы офицеры ГРУ с требованием обеспечить отступавшие части информацией о намерениях моджахедов. И майор Свешников оказался снова в Бильчираге спустя три с половиной года. Рано утром, так и не заснув в эту ночь, он оделся и вышел к знакомому колодцу. Идти пришлось далеко, старый дом, где они оставались, был уже давно разрушен. Еще издали, не веря в удачу, он увидел знакомую девичью фигуру. Словно ничего не изменилось. Она сидела на своем любимом месте, держала ведра в руках и пела ту самую красивую и жалобную песню. Он подошел поближе. Она, словно что-то почувствовав, подняла на него глаза. Три с половиной года. Он уехал тогда, не попрощавшись. Он прочел все в ее глазах. Она приходила сюда каждый день, каждое утро, зимой и летом, в надежде снова увидеть своего "шурави". Тысячу двести длей она ждала его у этого колодца, словно предчувствуя, что он рано или поздно появится здесь, обязательно появится. В ее глазах были слезы и он, сумевший понять и осознать меру ее любви, стоял перед ней потрясенный и напуганный такой силой чувств. А потом шагнул к ней. Они стояли рядом, очень близко к друг другу, почти на расстоянии вытянутой руки. Он знал, что ей трудно преодолеть это расстояние. А она знала, что никогда не сможет шагнуть к нему. Но они разговаривали. Не зная языка друг друга, разделенные верой, воспитанием, традициями, всем укладом жизни, они говорили только на одном, им понятном языке. И только тогда, когда город огласился криками, возвещавшими о начале первого намаза для правоверных, они закончили свою беседу. Весь следующий день Петр Свешников был мрачен и задумчив. Асанов, на этот раз приехавший вместе с ним в Бильчираг, обратил внимание на его состояние. Тот словно решал для себя какую-то нелегкую задачу, мучительную и сложную одновременно. А вечером к городу подошел довольно большой отряд моджахедов, и они приняли участие в общем отражении этого нападения.. Асанов помнит, как залегли бойцы народной армии Афганистана, как поднялся вдруг во весь рост Свешников с призывом следовать за ним. И как ошеломленные бойцы, попавшие под общий гипноз своего командира, зачарованные и покорные, бросились в атаку. Потом, спустя несколько лет, уже узнавший об истории любви Свешникова и незнакомой афганской девушки, Асанов понял, что Петр сам искал смерти в тот день. Словно искупая свою вину и понимая всю трагичность своей любви. А может, наоборот, он не думал о смерти, считая, как все влюбленные, что его охраняет сама судьба. И кто мог знать, что еще прочел он в глазах девушки. Тело Свешникова привезли в город вместе с телами других погибших. Всю ночь они пролежали у мечети. А утром на лице Свешникова нашли белую тонкую девичью шаль. Никто не знал, как она попала сюда. Может, ветер занес ее на лицо покойного, может, положил кто-то по ошибке. А на следующий день в колодце нашли тело девушки. Вот такая история случилась в маленьком афганском городке Бильчираг, почти на самом севере страны. III Все получилось не так, как они планировали. Из-за сильного опоздания они вышли к реке только поздно ночью, практически под утро. Асанов, видя, как устали его люди, разрешил небольшой отдых. Через три часа, толком не отдохнувшие, они готовы были выступать. Борзунов, Елагин и Машков развернули две большие надувные лодки, которые несли с собой. Каждая из таких лодок, разворачивающихся за считанные секунды, могла вместить четверых-пятерых людей с грузом. В первой оказались Рахимов, Машков, Семенов, Чон Дин, во второй - Асанов, Падерина, Елагин и Борзунов. Груз постарались распределить равномерно по обеим лодкам. Течение реки здесь было довольно сильным. Идти против течения требовало ото всех без исключения максимальной сосредоточенности и внимания. В девятом часу утра лодки спустили на воду. С интервалом в полминуты обе лодки начали прыгать по волнам. Им еще повезло, что в это время река Кокча была относительно доступна, и течение было не таким стремительным, как в дни весеннего половодья. Тогда Кокча свирепела, неистово разбивая свои волны о прибрежные камни, и пройти по ней не было никакой возможности. К счастью, ветер наконец стих, и обе лодки довольно уверенно поднимались вверх по течению, огибая многочисленные пороги. Местность вокруг была мало примечательна. Только голые камни, скалы, горы. Кое-где пробивался невзрачный кустарник. Берега реки из-за сильных наводнений не были заселены. Селения находились в пяти-шести километрах от реки, что позволяло идти вверх по течению без излишне любопытных глаз. Асанов обратил внимание, как уверенно держится Падерина в лодке, как ловко владеет веслом. - Вы смело держитесь, - сказал Акбар. Самому ему не нравилось сидеть в лодке, с трудом удерживая равновесие. - Я ходила по Енисею, -улыбнулась женщина, - люблю активные виды отдыха. Говорить приходилось громко, перекрывая шум реки. Поэтому оба говорили на фарси. - По-моему, впереди пороги, - сказала Падерина, вслушиваясь в шум реки, - нужно будет нести лодки на руках. Она оказалась права. Впереди действительно были труднопроходимые пороги и перепады высоты, тогда приходилось идти к берегу и волочить лодки по земле. К вечеру они еще не достигли поворота на Джурм, но окончательно выбились из сил. Переход оказался труднее, чем они думали. Асанов вынужден был объявить еще один привал. Только неутомимый Борзунов, сам Асанов и Падерина сохраняли еще какие-то ресурсы энергии. До Джур-ма было еще пятнадцать километров. Выставив дежурного, Асанов приказал всем спать. В половине четвертого утра его разбудил дежуривший Машков. - Слышен какой-то шум, - доложил майор. Асанов, быстро поднялся, прошел к краю кустарника, где был наблюдательный пункт Машкова. В нескольких километрах от них были видны огоньки сигарет, вспышки спичек, иногда мелькал приглушенный свет фонарей. Асанов долго вглядывался, пока не услышал негромкие голоса на фарси. Незнакомцы явно кого-то ждали. "Люди Абу-Кадыра, - понял Асанов, - видимо, их основной отряд дислоцируется у Джурма, и, когда передовая группа обнаружила убитыми своих разведчиков, сообщение сразу поступило сюда. Хорошо еще, что его группа не попала в засаду на реке". - Осторожно, разбудишь всех остальных, - тихо приказэл он Машкову, - но очень тихо. Машков бросился выполнять его указание. Асанов продолжал прислушиваться. Людей было много, в этом не оставалось сомнений. Человек восемь-десять - не меньше. К нему подполз Рахимов. - Постараемся обойтись без крови, - произнес Асанов, указывая на группу людей, уже видимых в предрассветном тумане. - Не получится, - посмотрел Рахимов, - их там достаточно много. - Должно получиться. Их не больше десяти человек. Оставляем здесь только Падерину и Семенова. Остальные вперед. - Ясно.- Рахимов вернулся назад, передавая приказ командира. Асанов представил, как разозлится Падерина, но представлять ее в предполагаемом рукопашном бою совсем не хотелось. Отряд разделился на две группы. Первая - Рахимов, Машков, Елагин - поползла вперед сверху, через скалы, чтобы ударить по людям Абу-Кадыра справа, вторая группа - Асанов, Чон Дин, Борзунов - шла ближе к реке, приготовив все имевшиеся пистолеты с глушителями. Нужно быть абсолютным профессионалом, чтобы подобраться к группе вооруженных людей совсем близко, метров на десять-двадцать. Но дилетантов в отряде Асанова не было. Они сумели подойти совсем близко к группе людей, расположившихся у поворота реки. Если бы они действительно шли по течению в этом месте, их не спасла бы даже отличная выучка. С расстояния в сто метров их просто расстреляли бы из автоматов. Асанов вслушался в разговор боевиков. - Долго нам еще ждать? - недовольно спросил один. - Скоро они должны быть. Нам сообщили, они идут рверх по реке, - сказал чей-то уверенный голос. - Много их? - Ребята не разглядели. Говорят две лодки. Асанов недовольно поморщился. Все-таки их заметили, когда они шли по реке. Нужно быть осторожнее в следующий раз. Он сосчитал, сколько людей сидело и стояло у камней. Их было восемь человек. Не так много. Но это были таджики, причем в большинстве бывшие граждане Советского Союза. Асанов посмотрел на часы. Группа Рахимова должна была выйти к исходному месту. И все-таки стрелять очень не хотелось. Среди сидевших в засаде людей могли оказаться обманутые или запутавшиеся люди. Он недолго колебался. - Я выйду к ним, - сказал Асанов Борзунову, - а вы держите их на мушке. В случае моего сигнала начинайте стрельбу. Но не раньше. - Товарищ генерал, - попытался остановить его Борзунов, - это бандиты, фанатики. - Они были граждане нашей страны. Не может быть, чтобы они все были фанатиками. Нужно поговорить с людьми, - Асанов просчитал, что если сражения не будет, люди расскажут о его решении всем отрядам в долине, а это, во-первых, внесет сумятицу в ряды оппозиции, а во-вторых, косвенным образом повлияет на, успешное решение всей операции, когда слух об отряде "Барса" дойдет до самого Нуруллы. Он поднялся и, уже не таясь, в маскировочном костюме, пошел навстречу ошеломленным и напуганным его появлением людям. - Ассаламу аллейкум, - произнес он традиционное восточное приветствие. т Еще не понимая, что происходит, некоторые ответили. - Вааллейкума салам, - забормотали некоторые из них. В маскировочном костюме в этой части страны мог появиться кто угодно - бандит, оппозиционер, контрабандист, представитель правительства, просто случайный прохожий. Война внесла свои представления о моде в этой части света. - Мир вашему очагу, - произнес на фарси Ак-бар, - вы разрешите мне подойти к ззшему огню? - А кто ты такой? - спросил седой высокий мужчина, лет шестидесяти, с большой черной бородой, одетый, как и Асанов, в маскировочный военный костюм, очевидно, предводитель этой группы людей, - что тебе здесь нужно? - Я таджик. Такой же, как и вы. Просто хочу побеседовать с вами. - Таджик? - прищурился старик, - а откуда ты взялся в этой глуши, таджик? Может, ты с той стороны?! Рассвело настолько, что теперь можно было разглядеть всех восьмерых, их оружие, их руки. Асанов стоял спокойно, заметив движение за спинами вооруженной группы. Неподготовленные люди забыли главную заповедь на войне, смотри во все стороны, имей глаза даже на затылке. Группа Рахманова уже вышла на расчетный рубеж. - Да, с той стороны, - очень спокойно подтвердил Асанов. Старик поднял автомат. - Здесь ты и умрешь, собака. - Подожди, - громко попросил Асанов, - не проливай первым крови. В твоем отряде могут быть не согласные с тобой. - Огонь! - приказал старик, стреляя в упор. Но Асанова там уже не было. Он приметил большой валун еще до того, как выйти к людям Абу-Кадыра. И прыгнул туда, точно рассчитав момент, когда в него начнут стрелять. "Жаль, - пронеслось в голове, - ни один не захотел даже выслушать меня". Характерные щелчки выстрелов за спиной он услышал почти сразу. И одновременный треск автоматов с другой стороны. Через минуту все стихло. Он медленно, тяжело поднялся. В разных позах лежали убитыми все восемь человек. Три автомата сзади в руках профессионалов сделали свое дело. Асанов не стал больше смотреть, ему всегда была противна мысль о расчетливом убийстве. Здесь было именно такое убийство. У несчастных не было ни единого шанса, ни одного. Справиться с профессионалами, которые взяли "в клещи" небольшую группу людей, да еще не подозревавших об этом - невозможно. Борзунов, подойдя к убитым, деловито осматривал трупы, искал документы, бумаги. Рахимов наклонился, помогая ему. - Да, - сказал, наконец, поднимаясь подполковник, - они были из отряда Абу-Кадыра. У некоторых даже в кармане паспорта бывшего СССР. Он показал два красных - "серпастых", "молоткастых" паспорта. - Эти будут воевать всю свою жизнь. Вы напрасно так рисковали, Акбар Алиевич, - покачал головой Рахимов, - они никогда не пойдут на переговоры. Они потеряли слишком много. - Знаю, - Асанов повернулся и пошел в направлении своего лагеря. Навстречу ему шла Падерина. Увидев серое лицо Асанова, она остановилась. - Что-нибудь произошло? Кто из наших? - спросила она. - Наши как раз все целы, - тихо произнес Асанов, - у нас были очень неравные шансы. - Люди Абу-Кадыра? - поняла Падерина. Асанов кивнул и, уже не оборачиваясь, зашагал к лагерю. Трупы они убрали, сложив курган из камней. Асанов, верный себе, прочел молитву над телами погибших. - Не понимаю я его, - тихо шепнул Елагин Семенову, - боевой генерал, легендарный "Барс", прошел всю войну, а здесь ведет себя как афганский мулла. Он что, верующий? - Нет, - тоже очень тихо сказал Рахимов, услышавший вопрос Елагина, - его друг попал в плен в Афганистане, приняв мусульманство. И тогда Асанов пообещал, .если того отпустят, будет всегда соблюдать религиозные обряды при погребении даже своих врагов. - А его отпустили? - спросил Елагин. Асанов чуть повернулся. Рахимов умолк на полуслове. Через минуту они уже строили курган из камней. Вечером они снова вышли на реку. Падерина смотрела на Асанова. Тот был задумчив и мрачен. Может быть, он услышал слова Рахимова и вспомнил старшего лейтенанта Виктора Кичина? А может, он просто не любил убивать. После десяти лет войны такое иногда бывает... IV. Воспоминания. Старший лейтенант Виктор Леонидович Кичин Группа Кичина выехала из Газни на трех БМП. Каталось, ничего не предвещало катастрофы. Но, не доезжая до Мукура, их обстреляли из гранатометов и минометов окопавшиеся в горах моджахеды. Один БМП сразу превратился в горящий факел. Два других вели неравный бой почти даа часа, но нападавших было слишком много. Когда погиб командир группы - капитан Симонов, Кичин взял командование на себя. Но силы были слишком неравны. Самого Кичина и пятерых его солдат моджахеды взяли в плен. Кичин был без сознания, его, сильно контуженного, нашли в крови за горящим БМП. Находка очень обрадовала нападавших - за офицера давали хорошие деньги. Солдаты и сержанты интересовали их меньше. Узнав о нападении, Асанов вышел со своей группой и почти две недели они преследовали захвативших в плен Кичина моджахедов. Наконец, загнанные в горы, они попросили перемирия. Это тоже был один из парадоксов афганской войны, когда стороны объявляли о перемирии на каком-то конкретном участке или в городе. На переговоры от моджахедов пришел сам шейх Курбан, высокий, красивый мужчина, знавший почти полтора десятка языков. Среди афганских лидеров было много культурных, образованных людей. К сожалению, их было большинство на противоположной стороне. Среди "революционеров", как правило, преобладали люмпены и выскочки, гордившиеся своим крестьянским происхождением. Асанов радушно приветствовал шейха Курбана и приказал подать традиционный чай, - Ты преследуешь нас, - начал шейх после того, как сделал первый глоток чая, - уже две недели. Что тебе нужно, "Барс"? Мы много слышали о тебе. Таджики гордятся, что среди "шурави" есть такой таджик. Но почему именно нас. Что ты хочешь? - Пленных. Верните их мне, и я отсюда уйду. Вы захватили моих людей. А я никогда не бросаю своих людей, - ответил Асанов. - Мы взяли их в честном бою, - возразил шейх Курбан, - мы хотели обменять их на оружие. - Только не со мной. Продовольствие, одежду, пожалуйста. А оружия не дам, - твердо ответил Асанов. Это была одна из самых удивительных страниц войны. И самых позорных. Часто выручая своих пленных, некоторые командиры просто меняли оружие на солдат, не отдавая себе отчета, что это оружие еще будет стрелять против их товарищей. - От тебя, - развел руками шейх Курбан, - мы не возьмем ничего. - Почему такая избирательность, - улыбнулся Асанов, - именно от меня? - Тебя хорошо знают в этих горах, - напомнил шейх, - люди верят тебе. Все пуштуны знают - твое слово закон. Ты никогда никого не обманывал. Поэтому мы отдадим тебе твоих людей просто так, безо всякого выкупа. - Ну, что-то вы все равно потребуете, - понял Асанов. - Да, "шурави", потребуем. Ты должен дать слово офицера, слово мусульманина, что всегда, когда будешь хоронить мусульман, ты будешь читать поминальные суры из корана, если рядом нет муллы, способного сделать это. - Но я коммунист, - напомнил Асанов. - Знаю, что ты безбожник. Но Аллах говорит, что спасутся те, которые уверовали. Может, я забочусь и о спасении твоей заблудшей души? - Если вы освободите моих ребят, я дам такое слово, - подумав, ответил Асанов. - Ты убил слишком много наших людей, "Барс", - спокойно сказал шейх, - искупи свою вину перед Аллахом. Хорони убитых по нашим обычаям. Больше мы от тебя ничего не хотим. - Даю слово офицера, - поднялся Асанов, - если к вечеру люди будут в моем лагере, я всегда буду читать коран над убитыми мусульманами, если рядом не будет муллы. Даю слово, - повторил он. - Твои люди будут здесь через два часа, - поднялся и шейх Курбан, - все пятеро. - Шестеро, - напомнил ему Асанов, останавливая уже собиравшегося уходить шейха. - Нет, пятеро, - возразил шейх, - твой раненый офицер был очень плох. Мы боялись, что он не выживет. И отправили его в Ургун. Он, наверно, уже в соседней стране, если еще остался жив. Асанов замер. Получалось, что Кичина он уже достать не сможет. Но и брать обратно свое слово он не торопился. Его клятва стоила жизни и свободы пятерых людей. А это было совсем не так мало. - Приводи людей, шейх Курбан, -сказал он уставшим голосом, - а я сразу уйду отсюда. И выполню свое обещание. - Ты дал слово, - поднял руку шейх, - отныне все мусульмане будут знать, что и отважный "Барс" почитает Аллаха. Больше мне ничего не нужно. Шейх Курбан сдержал слово. Не прошло и двух часов, как пленные солдаты были доставлены в лагерь Асанова. Но старшего лейтенанта Кичина среди них не было. Этот случай получил громкую огласку. Начальство даже объявило "выговор" Асанову за несанкционированные переговоры. Но его клятва обошла весь восточный Афганистан, спасая жизни многим советским пленным. Если среди "шурави" есть мусульмане, почитающие Аллаха, то не все они подлежат уничтожению, - справедливо рассуждали моджахеды. А Кичин первые пять дней вообще ничего не помнил. Он был без сознания. Полуживого его привезли в лагерь моджахедов, и затем уже без надежд на спасение переправили ближе к границе. Некоторые даже советовали, не дожидаясь конца, отрубить ему голову. За голову офицеров давали больше денег. Это не было варварством или казнью в глазах моджахедов. Просто голову предъявляли в качестве доказательства. По нормам шариата разрешено членовредительство. И вору, например, могут отрубить руку. А неверную жену забросать камнями. Другой образ мыслей, другой образ жизни всегда вызывает негативную реакцию от настороженности до вражды. Не обязательно принимать чужой образ жизни, но понимать - необходимо. Кичин выжил во многом благодаря врачу, оказавшемуся в лагере, представителю Красного Креста арабу Адибу Фараху. Молодой врач самоотверженно боролся за жизнь тяжело раненного русского офицера и сумел победить. К концу второй недели стало ясно, что Виктор Кичин идет на поправку. Документы его почти все сгорели и никто даже не догадывался, что он старший лейтенант, офицер военной разведки. Считали, что он обычный пехотный командир, попавший в плен во время сражения. Если бы кто-нибудь узнал правду, Кичиным сразу занялись бы представители американских или пакистанских спецслужб. Еще через неделю в лагерь приехал сам шейх Курбан. Одним из первых, кого он навестил, был пленный советский офицер. - Хочу тебя обрадовать, - заявил шейх, - все твои люди освобождены. Они вернулись к своим благодаря помощи таджикского "Барса". Ты знал такого? Конечно, Кичин знал своего командира, тогда еще подполковника Акбара Асанова или "Барса", как его называли в Таджикистане. Но особенно показывать этого здесь не стоило. - Слышал о таком, - сказал Кичин переводчику. Он немного понимал пушту, на котором говорили в лагере, но решил этого не показывать. - "Барс" дал мне слово всегда хоронить погибших мусульман по нашему, мусульманскому обычаю. Как думаешь, он сдержит свое слово? - Если дал слово, значит, сдержит, - быстро ответил Кичин. - Мы тоже так думаем. Тебя мц тогда не могли отпустить. Ты был очень плох. А здесь далеко до "шурави". Не пытайся отсюда бежать, офицер, у тебя ничего не выйдет, - показал шейх Курбан на горы, - эти горы без проводника не пройти. А в одиночку ты просто погибнешь. - Вы хотите меня держать все время здесь? - спросил Кичин. - Увидим, - ничего не сказал конкретного шейх и вышел из палатки. А потом потянулись томительные дни. Кичину разрешали ходить по лагерю, и он постепенно знакомился со стариками, живущими здесь со своими семьями, с детьми, играющими среди палаток, с молодыми моджа-хедами, ушедшими в горы от бомбардировок своих кишлаков и взявшими в руки оружие, чтобы защитить свои земли и свои семьи. Многие бежали в горы только из-за необъяснимого страха перед "шурави". Другой образ жизци, атеизм безбожников вызывали страх сильнее, чем реальные снаряды и выстрелы. Кичин, разговаривая с простыми людьми, вникая в их нехитрый, житейский быт, узнавая их привычки и особенности, начинал понимать, какой страшной трагедией обернулась война для афганцев. Авантюризм афганских политических деятелей, недальновидность советского руководства, отсутствие гибкости у военного командования стали основными источниками того массового исхода людей, который начался по всей стране с начала восьмидесятых. Любая война являет собой зло в первозданном, почти рафинированном виде, включая в себя все необходимые компоненты насилия, надругательства, отсутствия любых прав граждан, беззакония, попрания божеских и человеческих норм. Но гражданская война, усугубленная военной интервенцией, есть зло еще более страшное и горькое, когда множатся в любых количествах Каины, убивающие братьев своих и глас Божий вопиет "Где брат твой, Авель?" Горький осадок "афганского синдрома" как-то смазал то обстоятельство, что в Афганистане идет гражданская война до сих пор, и тысячи граждан одного государства убивают своих соотечественников, единоверцев, братьев по крови. В некоторых афганских семьях зеркально повторялась ситуация типичной гражданской войны, когда старший сын, ушедший в город на заработки, является командиром роты или батальона, активистом Народно-демократической парии Афганистана, а младший брат, выросший в кишлаке - командиром отряда моджахедов. И несчастная мать молит Аллаха о сохранении жизни обоим сыновьям. В таких условиях отношение моджахедов, за редким исключением, к представителям Советской Армии было куда более мягким, чем к представителям собственного народа. Таких афганцев обычно ждала мучительная смерть. Кичина особенно потряс один случай, происшедший спустя месяц после его пленения. В одном из тяжелых сражений афганская семья потеряла сразу пятерых - отца и четверых сыновей. В живых остались только мать и .младшая дочка тринадцати лет. Ошеломленный Кичин видел, как тяжело оплакивала свое горе женщина. И на следующий день привела за руку свою единственную дочь, последнего из .оставшихся в живых членов семьи и просила принять ее вместо погибших братьев. Война постепенно становилась воистину народной, а победить целый народ, как известно, нельзя. Его можно только уничтожить. Дети полюбили мягкого, доброго "дядю Вита" и часами просиживали в его палатке. Он, когда-то работавший на фабрике игрушек, перед поступлением в ВУЗ, теперь начал вспоминать обретенные ранее навыки, мастеря детишкам забавные игрушки. В один из таких дней к нему снова пришел шейх Курбан. После того, как испуганные дети покинули палатку, шейх произнес, попросив переводчика переводить: - Ты довольно давно живешь в нашем лагере. Больше месяца. Мы изучали тебя, ты изучал нас. Дети любят тебя, говорят, ты добрый человек. Но ты скрыл от нас, что не командовал в том бою своими людьми. Там был командир - капитан Симонов. - Да, - ответил, дослушав переводчика, Кичин, - но после его смерти командовал я. - Мы не можем найти данных о тебе в твоей воинской части, - нахмурился шейх, - может, ты не старший лейтенант, а у тебя другое звание. Может, у тебя другое имя. Солдат твоих мы давно отпустили и теперь узнать не можем, как твое настоящее имя. Кичин насторожился. Ему с самого начала был неприятен этот разговор. Он представился Виктором Косолаповым, по имени своего, погибшего в прошлом году товарища, решив скрыть свою настоящую фамилию. - Зачем мне скрывать свое имя. Тем более, свое звание. Я носил погоны не для того, чтобы вы меня забрали в плен, - ответил он. - Да, - явно смутился шейх, - это правда. Но мы не до конца верим тебе. Поэтому мы хотим испытать тебя - примешь ли ты мусульманскую веру? Кичин смутился. С одной стороны, он был воспитан, как убежденный атеист, каким и положено было быть военному разведчику, коммунисту. С другой - он понимал, достаточно ему отказаться и подозрения шейха усилятся тысячекратно. Он должен принимать решение. - Я не знаю вашего языка, - осторожно ответил он. - Этому мы тебя научим, - усмехнулся шейх. - Но я не знаю и вашей религии. - Это тоже не такая проблема. Тебя научат основным принципам шариата. А учиться этому можно всю жизнь. Кроме того, ты сможешь читать наши книги и на русском языке. Они специально отпечатаны для таких безбожников, как ты. Колебаться больше не имело смысла. Он мог вызвать только подозрения. - Хорошо, - кивнул Кичин, - когда это случится? - Не так быстро, как ты думаешь, - сказал шейх, - для этого ты должен сначала многому научиться. С этого дня Кичин начал отпускать бороду и усы. Конечно, можно было просто послать шейха ко всем чертям, сказать свое настоящее имя и принять мученическую смерть. Немолодой парень двадцати семи лет меньше всего подходил на роль мученика. А жизнь была так прекрасна. С этого дня с Кичиным стал заниматься местный мулла, обучавший его языку и главным положениям корана. Знакомясь с основными постулатами мусульманской религии, Виктор Кичин удивлялся ее простоте и пониманию. Он, никогда не изучавший историю религии, с огромным удивлением узнал, что мусульманский мир почитает и пророка Иисуса Христоса и его мать - деву Марию, и чисто библейских персонажей - Авраама, Гавриила, Моисея. Он постигал мудрость, заложенную в книгах полу-торатысячелетней давности, с удивлением замечая, что начинает верить этим истинам больше, чем лекциям своих преподавателей по атеизму. Некоторые вещи по истории он вообще узнавал впервые, начиная понимать, какие пласты мировой цивилизации скрывали от них в учебных заведениях. Но вместе с тем где-то глубоко в нем сидело его сове