на сразу оправила юбку, словно это было важнее всего. - Спасибо, - просто сказала женщина. Он ничего не ответил. Так они сидели довольно долго минут двадцать. И ничего не говорили друг другу. Потом он откинул голову на сидение и тоже закрыл глаза. Было тихо и как-то особенно спокойно. Они сидели вдвоем, на заднем сидении старых, покореженных "жигулей", и слушали тишину, не решаясь ее нарушить невольным вздохом или восклицанием. Словно в этом мире больше ничего не существовало. - Птицы поют, - сказала она, не открывая глаз. - Сегодня хорошая погода, - согласился он. - Почему вы согласились на такую работу? - она даже не смотрела в его сторону, даже не повернула головы. Он открыл глаза, посмотрел на нее. - Это моя профессия. Она наконец повернулась в его сторону и тоже открыла глаза. - Убивать людей? Глаза у нее были серые, но с какой-то синеватой искоркой. - Не все люди одинаковы, - пожал он плечами. - Поэтому вы их убиваете? - Вас я еще не убил. - Да я совсем забыла об этом. Сколько у меня есть времени? Полчаса, час, два? - Не паясничайте, - одернул он ее, - вы же уже поняли, что я не смогу вас убить. - Да, - на этот раз искренне удивилась она, - а можно узнать, почему? Он снова закрыл глаза, повернув голову. - Вы не ответили на мой вопрос, - напомнила женщина. - Вы мне нравитесь, - просто сказал он. Она усмехнулась, глядя на него. - Когда вы это поняли. Только теперь? - Давно. Еще вчера, когда вы выходили на балкон. - Так вы следили за нами, - задохнулась она от гнева. - И за вами, и за ними. Мне пришлось даже прикрепить "жучок" к их "Волге", чтобы слышать все, что творится в машине. - И вы все слышали? - спросила, густо краснея, женщина. - Конечно. Поэтому я ударил вашу машину сзади, чтобы прекратить их упражнения. Она вдруг все поняла. - Спасибо вам, - сказала женщина, не решаясь дотронуться до его левой протезированной руки. - Не стоит, - усмехнулся он, - я действовал из корыстных побуждений. - Вы москвич? - спросила Ирина. - Нет, я из Ленинграда, - он и сам не знал, почему говорит правду этой женщине. Но врать ему не хотелось. - А я москвичка. - Я знаю. - Да, конечно, - кашлянула она, - а что мне теперь делать? - Не знаю. - Достаточно откровенно. Ей было как-то спокойно с этим строгим, немногословным человеком без левей руки. А может, она просто вначале пожалела его, увидев этот страшный протез. Ведь жалость тоже сильное чувство. - Вас ищут по всему городу, - напомнил он, - думаете, только я один должен был вас убить? - Понимаю... - печально кивнула головой Ирина. - Вам нужно куда-нибудь спрятаться, убраться из этого города, хотя бы на полгода, чтобы все стихло. Я слышал вчера разговор вашего гостя. Он не позволит вам пойти в ФСК. И даже если вы туда попадете, нет никакой гарантии, что там не окажется их человек. Ведь вы сами рассказывали, что вас пытался убить подполковник милиции. У вас есть где-нибудь убежище? - Теперь нет. Было только у Маши, но они и его нашли. Он помолчал. Затем сказал, словно раздумывая. - Пожалуй, нет другого выхода... Ладно. Поедем ко мне, а потом я помогу вам убраться из города. - Но, куда я поеду? У меня нет ни денег, ни одежды, - близоруко прищурилась женщина, - даже мои очки остались у Маши. - Какое у вас зрение? - Минус один, полтора. - Это не так страшно, пока вы можете обойтись без очков, а там что-нибудь придумаем. Кстати я видел вашу фотографию в очках. Там у вас лицо строже. Она невольно улыбнулась. - А где я буду жить? - Найдем место, - он вышел из автомобиля, пересел вперед, потом вдруг обернулся к женщине, - обещаете меня слушаться? - А что мне еще остается делать. - Тогда садитесь за руль. Мне трудно вести машину одной рукой и еще смотреть по сторонам, чтобы нас не догнали. В случае чего сразу пригибайтесь. - Хорошо, - она вышла из автомобиля и, подождав, пока он перелезет на соседнее сидение, села за руль. - Только вы на меня не смотрите, - попросила она, - я в таком виде. - Подъедем к какому-нибудь магазину, я куплю вам платье. Скажите какой у вас размер. И обещайте никуда не уезжать. Это в ваших интересах, поймите. - Сорок шестой, немецкий сороковый, если американский, то двенадцатый. - Постараюсь не запутаться. Вы знаете где-нибудь тихий валютный магазин? - Знаю, - улыбнулась она снова, - я же москвичка. - Тогда поедем туда, - предложил он. Она кивнула головой. Ехали они долго, минут тридцать, сорок. Наконец у одного из магазинов она остановилась. - Здесь, только покупайте не очень дорогое. Просто я не могу появиться в таком виде в магазине. Он вышел из машины, хлопнув дверью. Затем вернулся. - Не уезжайте, - снова повторил он. В магазине ему показали сразу несколько видов платьев, и он немного растерялся. Впервые в жизни он выбирал платье для женщины. Когда он был женат, у него не было ни времени, ни таких огромных денег, чтобы ходить в валютные супермаркеты. Да в те времена и не было таких магазинов. А в "Березку" офицеру-коммунисту заходить было нельзя. Могли просто задержать, а потом выгнать с позором из армии. На всякий случай он выбрал два платья, добавив еще пару чулок. И вышел из магазина с большими пакетами. Машины не было... Он горько усмехнулся. Все правильно. Почему она должна верить какому-то незнакомцу. На мгновение он даже разозлился на себя - распустил нюни слюнтяй, потом решил ехать домой, в Люблино, на свою однокомнатную квартиру. В этот момент она подъехала. - Милиционер не разрешает здесь останавливаться, - быстро пояснила женщина, - и мне пришлось сделать круг. Видимо, на его лице что-то проступило, если она сразу замолкла и посмотрела ему в глаза. - Я не думала уезжать, - сказала Ирина. Он молча протянул ей пакеты, усаживаясь рядом. - Господи, зачем два? - ахнула она, - спасибо большое, но они довольно дорогие. А это, тоже платье? Нет, такое я одеть не могу. Его носят девочки, работающие в гостиницах, оно слишком вызывающее. Он ничего не отвечал. - А где мне переодеться? - вдруг деловито спросила женщина. - Заедем в любой дворик, а я выйду из машины, покурю. Вы и переодевайтесь, - предложил он. Так они и сделали. Он выкурил две сигареты, пока наконец она не позвала его. В новом платье и новых колготках она чувствовала себя значительно увереннее. Словно со старым платьем она выбросила и все ужасы прошедших дней. - Куда теперь? - спросила она. - В Люблино, там у меня квартира, - объяснил он. Она, не задавая больше вопросов, тронула машину с места. "Жигули" они оставили во дворе. А потом долго поднимались на его этаж, лифт, как обычно, не работал. В его квартире она осмотрелась. - Плохо живете, - сказала женщина, - видимо, вы плохой убийца, я это уже поняла, платят вам совсем мало. - Нет, - серьезно ответил он, - хороший. Просто здесь моя конспиративная квартира, я ее снимаю. Она, кажется, поняла, что он не шутит, и замолчала. На кухне у него был привычный беспорядок. - Может, я все уберу, - предложила женщина, - а вы идите за продуктами. Так будет лучше. Когда он вернулся, на кухне был идеальный порядок. Он успел купить разные продукты, забежав в магазин, и успел позвонить Сурену. - Все, - сказал он, - твой "заказ" выполнен. Готовь деньги. - Это ты ее похитил из "Волги", - спросил Сурен, - я сразу понял, что такое мог придумать только ты. Отбил хлеб у мальчиков. - Неважно, "заказ" выполнен. Когда я могу получить деньги? - Сегодня вечером. В семь часов подъезжай к метро, как обычно. Я привезу деньги. - Договорились. Он поднимался с двумя сетками, не зная, что она уже допустила ошибку Одну, единственную, утаив от него телефонный звонок Маше. Но ей просто необходимо было предупредить хоть кого-то. Чтобы не волновалась сестра и другие родные. Чтобы не беспокоилась сама Маша. Она не знала, что телефон Маши уже прослушивался. И этот телефонный звонок стал роковым для одного из них. А пока они сидели на кухне и о чем-то говорили. И он впервые в жизни подумал, что можно быть счастливым. Но в семь часов ему нужно было ехать за деньгами. Мне не понравилась оперативность Сурена, когда он рассказал мне о нападении на "Волгу". Как быстро они все узнают. Я был прав, отсоветовав Ирине идти в ФСК. Видимо, это какое-то крупное дело, а ее нужно обязательно убрать, чтобы не стучала на милицейских офицеров. Первый раз в жизни я ужинал спокойно с женщиной, которую не купил. Которая мне нравилась и с которой у меня ничего не было. Можете не поверить, но ничего такого я даже не хотел. Мне было так покойно, так хорошо, что она сидит рядом, кушает, смеется, о чем-то рассказывает. Ничего другого мне и не нужно. Я уже тогда решил, увезу ее в Ленинград, пусть живет у меня на даче. А с Суреном все, завязываю. Буду работать на Ковача, там и "клиенты" солиднее и "заказы" более обеспеченные. Так мы с ней и проговорили до половины седьмого. А потом я встал и решил ехать за деньгами. - Смотри, - говорю, - никому дверь не открывай. Хотя здесь тебя не найдут. Можешь отдохнуть спокойно. К тому времени мы уже перешли на ты. - Спасибо тебе, - говорит она, - за все спасибо, - и вдруг наклоняется и тихонько так целует меня в губы. Меня словно молотом ударили. Никогда в моей жизни не было такого поцелуя. Я стою, как дурак, и смотрю на нее. - Ну иди же, - говорит она и улыбается. Я сразу выскочил за дверь, словно школьник, впервые в жизни целованный. И еще я скажу - все купленные бабы не стоят даже пяти долларов. Не то это, не то. Даже втроем они мне меньше удовольствия доставляли, чем этот осторожный короткий поцелуй. Вот тогда я и решил - не будет у меня больше никогда в жизни этих "бабочек". Противно и грязно. Не хочу. К метро я подъехал без пяти семь, но, видимо, такой взволнованный был, что даже не заметил, как Сурен появился. А надо было заметить, иначе потом все бы так не сложилось. Он сел ко мне в автомобиль с чемоданчиком в руках и спрашивает. - Все нормально прошло. Убрал ее? - Конечно, - отвечаю, - давай деньги. Он улыбается так гадко и вдруг достает пистолет с надетым глушителем и прямо мне в бок. - Сука ты, - говорит, - подставка дешевая. Одну бабу убрать не смог. И своего "диспетчера" обманываешь. За такие дела яйца живьем отрезают, знаешь ведь, обманывать нельзя. - А с чего ты взял, - спрашиваю, - моя правая рука лежит на переключателе скоростей, и он ее видит, даже пошевелить не могу, не то, что пистолет достать. - Звонила твоя сучка из Люблино своей знакомой, - отвечает Сурен, - вот ее и засекли. А тебе, видимо, понравилась она. И решил сначала потешиться. Только напрасно ты меня обманул. Теперь и тебе конец, и ей. Ребята уже поехали. Лучше бы он мне этого не говорил. Любой из них всегда меня недооценивает, считая, что я однорукий инвалид. А я левой пользуюсь не хуже, чем правой. Он то не ожидал такого. Вот левой рукой я ему и двинул по морде, а правым локтем пистолет отодвинул, и выстрел уже в сидение попал. А на левой у меня протез, так он сразу и отключился. Для верности я его еще раз ударил, а потом наручники Ирины на него одел и на заднее сидение бросил. Как я летел обратно домой, знают только гаишники. Три или четыре машины из-за меня столкнулись, еще некоторых я довольно сильно поцарапал. Но доехал до своего дома довольно быстро. Достаю пистолет. Во дворе все тихо. Поднимаюсь по лестнице. По-прежнему все тихо. И лифт, конечно, не работает. А на моей лестничной клетке дверь чуть приоткрыта. Как только я увидел это, у меня прямо сердце остановилось. Тихо подошел, дверь открываю - тишина. Прошел дальше. А в комнате Ирина лежит. И две дырочки у нее там, где сердце. Лежит в подаренном мною платье. И на лице страха никакого нет, такое спокойное лицо, такое мягкое. Я обхватил голову руками и тихо вою, тихо так, чтобы соседи не услышали. Как волк в лесу, думаю, боль меня отпустит наконец. А она проклятая еще сильнее сердце сдавливает. Даже когда руку потерял, такой боли не испытывал. Сижу я над ее трупом и вспоминаю, что ни разу так и не поцеловал ее. Наклонился и вернул ей такой же короткий поцелуй. Первый и последний в жизни. Еще в теплые губы. Что они ей такого сказали, чтобы двери открыла, я не знаю. Может, про меня что наплели. Но она им открыла и получила сразу две пули в сердце. Поднялся я затем. Не может у нас быть близких и родных. Не может. Слишком удобная мишень, слишком мы близко к смерти ходим. Посмотрел я на нее еще раз и вышел из квартиры, закрыв дверь на все замки. А в машине Сурен уже пытается зубами двери открыть. И взгляд, такой страшный, понимает ведь, что я с ним делать буду. Я его отвез в небольшую рощу. Нож достал. Вытащил его из машины. - Теперь я тебя по кусочкам резать буду, - сообщаю ему. Он как только на меня посмотрел, все понял. Я потом в зеркало две недели глядеть не мог, оказывается, седой весь стал. Он сразу закричал. - Не нужно. Все расскажу, сдам тебе ее убийц. И действительно рассказал. Оказывается, тот подполковник большой милицейский чиновник в министерстве, а убивал Ирину второй киллер, нанятый тем же Суреном. И хотя "диспетчер" не должен давать адресов своих людей, но Сурен мне сразу сдал моего "коллегу". Только поэтому я не стал его мучить. Просто пристрелил и тело выбросил в кусты. Не везет мне с "диспетчерами". Хотя Игорь был очень хороший парень. Да и Рябой был нормальный мужик, пока с Резо не связался. А вот Сурен мне всегда не нравился. Поехал я к своему "коллеге" на квартиру. И долго ждал его в подъезде дома, ох, как долго. Он, конечно, дилетант был. В лифт вошел, а я забежал туда же. И потом целых три минуты в глаза ему смотрел. И он смотрел, а куда денешься, если пистолет тебе в живот упирается. Все хотел спросить у него, что сказала Ирина перед смертью, что попросила. Но не мог, не хотел, чтобы ее последние слова мне этот мерзавец передавал. Словно он был ее душеприказчиком. А потом разрядил всю обойму в него. Спокойно так стрелял, чтобы он мучился. Хотя, если разобраться, он ничего необычного не сделал. Только свою, да и мою работу выполнил. Убил "клиента" без мучений и ненужных издевательств. Сразу в сердце стрелял. Но от этого мне легче не было. А потом поехал искать этого мусора. Этого офицера, из-за которого Ирину убили. Долго искал, пока наконец нашел. Через три дня. Но эта работа мне по душе была. Хотя и бесплатная. Ирину я похоронил сам, нашел ей красивое место в лесу, а где, не скажу, я туда всегда хожу, цветы кладу, с ней беседую и словно мне легче бывает. Словно опять мы с ней на кухне сидим и говорим о чем-то, смеемся, рассказываем. А подполковник подтянутый такой был, уверенный в себе, красивый. Я его, как зверя, обкладывал, все момента ждал. "Жигули" свои я просто на улице оставил. Их теперь могли засечь, а мне лишние неприятности ни к чему. Потом наконец узнал, что подполковник любит со своей любовницей на дачу ездить, отдыхает там. Выяснил я точно, когда они приедут, и приехал пораньше. Сижу в комнате, жду. Он вошел такой уверенный, такой важный. Даже не испугался. Посмотрел на меня, потом своей б.... говорит: - Видишь, - настоящий грабитель. Забрался к нам да дачу, хочет нас ограбить, - а сам улыбается. - Нет, - отвечаю, - я не грабитель, я муж той женщины. - Какой муж, - не понимает он, - при чем тут муж. И девочка его занервничала, на него зло так смотрит. Я ей предложил пройти в соседнюю комнату. После того, как пистолет показал, сразу согласилась. Я комнату и запер. Потом усы снял фальшивые. Не люблю я убивать невиновных людей, хотя эта баба мне не нравилась. Типичная стерва. Но для нее я усы нацепил, чтобы потом меня всем описывала. А подполковнику тихо так говорю: - Я муж Ирины Борисовой, которую убили по твоему приказу. Он побледнел и спрашивает: - Какой муж? У нее не было мужа. - А ты и не знал, - отвечаю, - самый настоящий. Вот я и пришел к тебе. Свиделись наконец. Она ведь тебя узнала еще тогда, когда ты в охранников стрелял. И письмо об этом я сегодня утром в ваше министерство отправил. Так что все, подполковник. Нет у тебя никаких шансов. Если я не убью, свои посадят. Нужно сказать, он держался хорошо. Только левый глаз начал дергаться. А потом он попытался достать оружие. Я ведь снайпер. Точный выстрел в лоб, и он уже на полу и без дыхания. Я подошел к нему, его погоны оторвал и говорю уже мертвому: - Плохой ты офицер был, подполковник, плохой. Я тебя сегодня разжаловал. И вышел из комнаты. Потом я эти погоны Иришке на могилу отвез. И рядом закопал. Пусть знает, что этот стервец больше по земле не ходит. Может, ей легче будет. А мне уже никогда легче не станет. Один я был, один и остался. Если разобраться, так и должно быть. Не может у меня быть ни близких, ни знакомых - ни к чему все это. Такая у меня собачья жизнь. ЭПИЗОД ПЯТЫЙ И ПОСЛЕДНИЙ 13 Так трудно принимать решение. Он посмотрел на сидевших вокруг людей. Все молчали. - Может, есть другое решение, - спросил он негромко. - Опросы общественного мнения показывают, что они победят в любом случае. Причем с подавляющим перевесом. У вас нет никаких шансов, - честно ответил ему один из помощников. Он нервно дернул головой. Помощник был евреем. Давно нужно было убрать его отсюда, - вдруг подумал он. Наверняка работает сразу на обе стороны, ждет прихода к власти этих "красно-коричневых". Хотя те не очень жалуют евреев, но известно, кто делал революцию. Он нахмурился. - Какие есть еще мнения? Все молчали. - Все свободны, - рассержено сказал он, - а вы, генерал, останьтесь. Выходили бесшумно, стараясь даже не разговаривать, словно из комнаты покойного. Все понимали, что это конец. - Что будем делать? - спросил он, - понимаешь, как все перевернется, если они придут к власти. Он не сказал кто "они", но генерал его понял. Того тревожила эта перспектива еще больше. - Может, отменить выборы, - несмело предложил генерал. Он отрицательно покачал головой. - Нельзя. Весь мир следит за нами. Отменим выборы, опозоримся на весь мир. Уже поздно об этом говорить, ничего нельзя остановить. - Можно перенести выборы. - Я тебе говорю нельзя, - стукнул он кулаком по столу, - если бы можно было, давно бы сделали. Без твоей подсказки. - Думаете, они победят? - Ты же слышал, что говорят. Все опросы общественного мнения за них. У наших сторонников нет никаких надежд. Они проиграют. И мы с тобой тоже проиграем, генерал. Первым делом придут за тобой. Меня они, может, еще пожалеют, объявят лицом неприкосновенным. А вот тебя нет. Все мои ошибки, все грехи тебе достанутся, и тогда на пощаду не рассчитывай. - Я знаю, - серьезно ответил генерал. - Что думаешь делать? Бежать за границу? - Куда? И потом, если они захотят, меня везде найдут. Да и денег у меня таких нет. - Ладно, - махнул он рукой, - мне-то хоть не ври. Деньги небось есть, просто признать боишься. - Не боюсь, - угрюмо ответил генерал, - денег нет. Я работал не ради них. Вы же знаете. Я всегда верил только вам. - Поэтому тебя первым и поволокут к ответу. - Конечно. Они считают меня самым близким вашим человеком среди всей этой шушеры. - Ага, - кивнул он, - их лидер все время говорит, что они начнут показательные процессы против моих фаворитов. А у тебя грехов, кажется, много накопилось. Ох как много. И все повесят на тебя. И за меня на тебе отыграются. А потом, может, и до меня доберутся. - Я не знаю, что делать, - честно признался генерал, - вертится у меня в голове один план. Но не решаюсь вам сказать. - Говори, сейчас любой план подойдет. Лишь бы продуманный был. - Может, ввести чрезвычайное положение и тогда законно приостановить выборы? - Уже поздно. И потом, чем можно объяснить это чрезвычайное положение. - У нас столько беспорядков... - Раньше было еще больше. Это не повод. - А если вдруг погибнет лидер оппозиции или еще кто-нибудь? - спросил генерал. - Как погибнет? - не понял он, уже чувствуя, что в голове генерала созрел какой-то план. - Очень просто. Вспомните, как было в начале тридцатых годов. Сталину нужен был только повод. И, когда убили Кирова, кстати, его реального соперника, сразу стали вводиться суды и чрезвычайные тройки, решающие все в несколько дней. Приговор не подлежал обжалованию. Помните, какая волна репрессий началась. - Ты, если такой умный, лучше выход сегодня придумай, - посоветовал он, - не нужно мне историю рассказывать. - Историю как раз я плохо знаю, - ответил обиженный генерал, - я свое дело всегда выполнял хорошо. Поэтому и предлагаю такой план. - Какой план? Ничего ты не предлагаешь. Ввести чрезвычайное положение. По каким таким причинам? Почему? Какой план? - Если погибнет лидер оппозиции, - повторил, усмехаясь, генерал, - или еще кто-нибудь, - снова сказал он, - это можно обсудить с аналитиками. Как гипотезу события в стране. - Что ты говоришь загадками. Какую гипотезу нужно обсуждать. Говори прямо, ничего не пойму. - Иногда дестабилизировать ситуацию в стране может один выстрел, - наконец четко произнес генерал. - И кто его сделает? - вдруг начал понимать он, - должен быть такой человек. Генерал молчал, выразительно глядя на него. Он, вдруг поняв все, тоже замолчал. И даже немного испугался. Теперь он будет во власти этого генерала. Вернее, будет все время его бояться. Но генерал хорошо знает, что без него он ничто. И генералу выгодно, чтобы он как можно больше оставался в этом кабинете. Они долго молчали. - Ты не ответил на мой вопрос, - наконец напомнил от. - Человека всегда можно найти, - уклончиво ответил генерал, - это как раз не особая проблема. Такого добра у нас еще хватает. А потом этот человек просто исчезнет, пропадет. - Да, - задумчиво произнес он, - если такое случится, можно вводить чрезвычайное положение. Тогда все поняли бы нас. - Я могу идти? - поднялся генерал. - Выборы должны пройти в намеченный срок, - торжественно сказал он, чувствуя фальшивую ноту. Ее почувствовал и генерал. - Конечно, - спокойно согласился он, - а моя задача обеспечить их безопасное проведение. - Иди и обеспечивай, - быстро сказал он, опасаясь чего-либо добавить. - Можете не беспокоиться, - вдруг очень тихо ответил генерал, - безопасность и порядок я гарантирую. С этими словами он вышел из кабинета. А оставшийся за столом хозяин кабинета еще долго сидел, подперев голову руками. И тяжкие мысли не покидали его весь день. На этот раз меня вызвал сам Ковач. У него мама, говорят, была мадьяркой, и он взял себе такое непривычное для нас венгерское прозвище Ковач. Но вообще-то он был мужик толковый. Это он первый понял, что нужно объединятся. Это он налаживал диспетчерскую связь по всей стране, завозил французские фирменные винтовки с глушителем через Чечню, когда это еще можно было сделать. Мы платили ему тридцать процентов от суммы, но зато имели твердые гарантии своей безопасности. Он своих людей никогда не сдавал. И всегда прикрывал в случае необходимости. Ковачу мы верили, как себе. И хотя я вообще никому не верю, все-таки иногда нужен такой человек, которому можно поверить - иначе нельзя. Нужны связные, конспиративные квартиры, снаряжение, оборудование, помощники. И наконец деньги. Их получал и передавал сам Ковач, что исключало любую возможность устранения нежелательных свидетелей. Все "заказчики" знали, что на Ковача работает целая сеть киллеров. И убирать кого-то одного после успешно проведенной операции они не решались. Ковач сам гарантировал молчание своих людей. И это всех устраивало. А когда однажды кто-то из наших стал болтать языком, рассказывая ненужные подробности, Ковач приехал к нему сразу с тремя коллегами. И болтуну просто отрезали голову. На этом все разговоры завершились раз и навсегда. По моим предположениям, у Ковача было человек пятьдесят киллеров и в два раза больше помощников, которых он лично направлял на различные дела, учитывая сложность задания. Вот и теперь - раз меня вызвал Ковач, я уже понимал, что задание очень сложное. Легких дел он мне не поручал - не та квалификация. Зато деньги за свою работу я тоже получал как "суперпрофессионал", а это уже кое-что. С Ковачем у меня с первого дня сложились простые, хорошие отношения. Он меня уважал за Афган. Именно он и придумал мою кличку Левша. За мой левый протез, которым я так хорошо пользовался. За мое прекрасное алиби. Мы с ним встречаемся всегда в разных местах. Он сам говорит, где и куда мне нужно приехать. Его авторитет - закон для всех киллеров. Поэтому я еду, не раздумывая. Хорошо иметь такого главного "диспетчера", которому можно доверять выбор места встречи. На этот раз Ковач какой-то сердитый, недовольный. Здоровается со мной, едва кивнув головой и показывает на стул рядом с собой. Этот дом, куда я приехал, видимо, предназначен для сноса, никого нет, везде холодно и даже нет света. Только лампа горит на столе у Ковача, масляная лампа, допотопная такая. - Как дела? - спрашивает Ковач по привычке. - Все в порядке, - отвечаю, - жду мол, что скажешь. А он нахмурился еще больше и говорит: - На этот раз очень серьезное дело поручается. Я бы не брался, но просили такие люди, которые обеспечивают нам все прикрытие. Через них идут документы, информация. И отказать им я никак не могу. - Понимаю, - говорю, - не нужно так драматизировать. Все, что нужно сделаю. Ты только фамилию назови. - В том-то и дело, - он мне, - что фамилия очень известная. Это уже не уголовщина, а политика. - Какая разница, известная или нет, - рассуждаю я, - мне все едино. Я и так стрелял всегда в известных типов - банкиров, "авторитетов", "воров в законе", - мне все равно. - Да нет, - внезапно отвечает он, - в этот раз не все равно. И произнес фамилию вслух. Мать честная, я хоть и сидел, но даже подпрыгнул от волнения. Такого действительно в моей практике не было. Его действительно весь мир знает. - Отказаться можно? - сразу спрашиваю. - Нельзя. Ты самый лучший наш "стрелок", - лицо у Ковача какое-то печальное, словно он предчувствует все будущие неприятности. - Ладно, - решаю я, - раз надо, так надо. А кто интересно "заказчики"? - Это не наше дело, - быстро произносит Ковач, - никогда на эту тему не говори. - Хорошо. А какая оплата? - Паспорт, - Ковач смотрит на меня очень пристально, - они дают нам незаполненный паспорт, и ты можешь вписать любую фамилию. А потом уехать из страны. И еще получишь сверху сто тысяч долларов. - Не пойдет, - сразу говорю я, - паспорт мне их не нужен. Мне уже однажды давали паспорт. Только чудом спасся. В эти игры я не играю, никуда из страны убегать не собираюсь. - Понимаю. - А вот денег дают мало. Чего это "заказчики" такие прижимистые пошли. Это ведь не банкир какой-нибудь, не бандит. Об этом убийстве во всем мире говорить будут. Может, еще мои портреты, как фотографии Освальда, по всему миру расходиться будут. Нет, на сто тысяч долларов я не согласен. - А сколько хочешь? - уточняет Ковач. - Триста тысяч. И хороший карабин. Желательно СКС с оптическим прицелом. - Насчет денег должен переговорить с ними. А оружие мы тебе найдем, любое оружие, хоть гранатомет. - Кто его охраняет? - Пока выясняем. Но, думаю, не дилетанты в любом случае. Там опытные профессионалы. Они свое дело хорошо знают. Так что тебе придется туго. - Это я уже догадался. Ужасно интересно, - снова не удержался я, - кому могло прийти в голову устранить его таким образом. Ведь будет скандал. Ковач очень сильно разозлился. - Слушай, Левша, - сказал он каким-то звенящим голосом, - давай договоримся. Это дело нас совсем не касается. Ты принял "заказ", быстро исполнил его и все, сматываешь в сторону. Если хочешь мое мнение, то это будет твое последнее дело, Левша. После него ты должен рвать когти, завязывать. И так уже ходят нехорошие слухи об одноруком. О тебе слышали слишком много людей. Пора отправляться тебе на пенсию. Сделай дело, возьми денег, и будь здоров. И никогда, нигде и никому не задавай того вопроса, который ты сейчас задал мне. Понятно? - Значит, даже так. Думаешь, мое последнее дело? - Убежден. Если начнешь жадничать, работать по мелочам, тебя вычислят и найдут. Такого свидетеля в живых не оставят. А деньги я тебе могу хоть завтра привезти, мы тебе всегда доверяли. - Не надо, - отвечаю, - пусть заплатят. А твои рекомендации я учту. Может, мне действительно нужно завязывать. - Место, где жить, у тебя есть? - Да, есть одно местечко. Я купил там небольшой домик, - даже Ковачу я не буду рассказывать, что у меня под Ленинградом есть хорошая "обкомовская" дача. Хозяин раньше секретарем Ленинградского обкома был. Два этажа, семь комнат, все как у людей. Я за нее сто пятьдесят тысяч отдал в прошлом году. Но, кроме меня, об этом знает только старик-сторож, живущий на даче. И больше ни одна живая душа. - А баба хорошая? - он, кажется, не шутит. Тут я молчу. Про мою стерву-жену рассказывать не хочу. Про валютных девочек тоже не тянет. А про Иру не могу. До сих пор тяжело вспоминать, хотя уже целый год прошел. - Нет, - говорю, - бабы у меня нет. Один я живу, всегда один. - Это напрасно, - вздыхает Ковач, - баба дом согревает. Ты только найди спокойную, работящую. И больше ничего не нужно. А трахаться можно на стороне, денег у тебя, слава Богу, хватает. - Ищу. Если найдешь такую, скажи, сразу прилечу, - отвечаю и вижу, как он наконец улыбается. - Поговорили, - смеется Ковач, - я сегодня позвоню, попрошу увеличить сумму втрое. Думаю, согласятся. У них просто нет другого выхода. А ты уже думай, как подобраться к своему "клиенту". Это будет твой звездный час, пострашнее Афгана. - Страшнее не будет, - равнодушно бросаю я и тоже поднимаюсь. Потом мы с ним выходим по очереди из этого старого дома. У Ковача старенький "жигуленок", шестой модели. Весь побитый и помятый. Куда он девает свои деньги, я не знаю. Да и не мое это дело. У меня в Ленинграде стоит неплохая "девятка". А здесь я теперь на такси езжу или на попутках. Так удобнее. 14 Теперь мне было необходимо узнать об этом человеке все. О его привычках, о его вкусах, о его выступлениях. Это только кажется, что политического деятеля легче убить, чем банкира или "авторитета". Он всегда на виду, среди людей, а они ведь могут затаиться. Ничего в этом нет правильного. Как раз вечно появляющегося на людях политика охраняют куда лучше и профессиональнее, чем кого-нибудь из воровской братии. Все до сих пор считают, что Освальд не убивал Кеннеди. Там, мол, была целая организация. Наивные мои, разве может в целой организации не оказаться ни одного стукача? Ни одного доносчика? Ни одного недовольного? Разве может быть целая организация в Америке, где не было бы платных агентов полиции и контрразведки, разве может такая организация вообще существовать. Нет, Освальду повезло, невероятно повезло. Он умудрился попасть в Кеннеди, который мчался в открытой машине. Это было просто делом случая, и Освальд сразу стал известен, как будто вытащил счастливый билет. А вот организация все дело бы и провалила. Только одиночка мог решиться на такую безумную авантюру и только у одиночки она могла получиться так трагически совершенна. Теперь мне предстояло почти повторить его успех. В отличие от Освальда я, правда, не хочу, чтобы меня застрелил какой-нибудь Джек Руби. Сделать дело и уйти спокойно, вот два основных компонента нашей профессии. Можно, конечно, подойти к любому человеку вплотную и просто пристрелить его. И сразу получить десяток пуль в собственную голову. Или в лучшем случае сначала тюрьму, а потом уже расстрел. А можно сделать все умнее, тоньше, изящнее. Так, чтобы не осталось никаких следов. Вы помните, как убили Улафа Пальме? До сих пор ищут убийцу. Вот это была работа. Сделал свое дело и сумел скрыться. Только в этом случае твоя работа имеет право называться удачно выполненным заказом. Только в этом случае. А сейчас какие киллеры пошли в Москве. Подъезжают на "мерседесах" и палят изо всех автоматов, пугая женщин и детей. Во-первых, автомат не всегда полезен, во-вторых, громкая стрельба - показатель бескультурия, а случайные жертвы просто свидетельство вашей профнепригодности. Вы из маэстро превращаетесь в слесаря-сантехника. Делайте свое дело аккуратно и деликатно, не превращайтесь в мясников. Можно заложить бомбу в концертный зал, где сидит ваш "клиент", или выстрелить гранатометом в окно его дома. Но вы представляете, сколько случайных людей может погибнуть. А среди них будут женщины и дети? Кстати сами следователи умеют отличать по почерку наше исполнение от идиотского подхода малолеток. Профессиональный почерк бывает виден сразу. Начал я, конечно, с его охраны. Для себя я сразу назвал своего "клиента" Быком. Очень был похож на такого породистого, откормленного, упитанного Быка. А вот его охрана мне сразу не понравилась. Особенно их начальник. Высокий очень ловкий молодой человек, лет тридцати пяти. Нужно было видеть, как профессионально он шнырял глазами, как успевал все заметить, все оценить, как он мягко передвигался. Такой будет опасен в первую очередь, - подумал я. На следующий день я узнал, что он раньше работал в "девятке" КГБ, в том самом управлении, которое охраняло кремлевских вождей. Значит, я не ошибся. У парня был явно профессиональный подход к любому мероприятию. Он умел мыслить, а это было самое важное. Звали его Валерием. Еще двое ребят постоянно сопровождали моего Быка, видимо, прикрепленные к нему. Один - здоровый кавказец, чеченец или осетин, не знаю. Но по его рукам видел, что он, шутя, может переломать человека. Другой такой вертлявый, юркий, шустрый парень, тоже темненький, скорее молдаванин или украинец. Правда, позже я узнал, что он из Николаева и зовут его Юрой, а вот осетина звали Иса. Эти трое были моими главными противниками в предстоящей операции. Они все время были рядом с Быком, очень плотно его прикрывали, давая указания остальным членам команды охранников. Именно "команды". Я потом посчитал, что во время выездов Быка на митинги его охраняли два-три десятка людей. Не считая милиции и агентов ФСК. Но все равно эти трое были самыми главными в предстоящей схватке. Только у меня было небольшое преимущество - я знал их, а они меня нет. И вот на этом я должен был вырабатывать свою стратегию. Нужно было послушать Быка, когда он говорил, Ярко, убедительно, доходчиво. Все было понятно. Но я вспоминал голодных старушек в деревнях, нищих на улицах, своих раненых товарищей по госпиталю и не верил ему. Или, вернее, почти не верил ему. Властям я вообще давно не верю. Эти просто прохвосты. Обещали демократию, а сами разграбили и развалили государство. Таких вообще давить надо, как тараканов, чтобы другим неповадно было. Не люблю я политиков. Сначала они нас в Афган бросили, кричали, доказывали, что мы выполняем свой интернациональный долг. Ладно, выполняем, значит, так нужно. Потом они же нас и предали, заставив уходить из Афгана, доказывая, что ввод войск был серьезной политической ошибкой и теперь мы будем друзьями с афганцами. Выкуси. Опять обманули. Афганцы, как пчелы, полетели за нами и жалят теперь уже на наших границах. Так нам и нужно. Не надо было слушать политиков. А когда Горбачев объявил о введении трезвости? У нас в Афгане, зимой восемьдесят шестого рейд проводили по линии... общества трезвости. Зимой! В армии! Так у нас даже положенные сто граммов отбирали, а замполит полка ходил по рядам и лично проверял, заставляя дыхнуть в его сторону. Может, он так кайф получал, вдыхая спиртные пары? И еще по рублю собирали для этого самого общества. А потом политики сказали, что вообще нужно разделить Советский Союз. И мы опять послушно пошли за ними. Ельцина я не виню. Он мужик рисковый, ему Горбачева гнать нужно было, а другого выхода у него не было. Но вот Кравчук - дело другое. Этот стервец сознательно все рушил. Самостийна Украина. Если бы тогда имел хорошую винтовку, лично пристрелил бы гада. Моя теща, мать моей поганки, живет в Киеве. Так теперь мой сын должен ехать к бабушке за границу. Хорошо еще без визы. Наконец политики стали натравливать нас друг на друга, доказывая, что их народ самый лучший, самый красивый и самый умный. И пошла война гулять по нашим городам. Я, положим, тоже не люблю всех черномазых кавказцев, евреев, армяшек, но я ведь их не стреляю. Я к ним по-человечески отношусь, понимаю, что они тоже люди. Чего говорить - сами знаете, что у нас в стране творится. Поэтому, слушая своего Быка, я сразу примечал, - где он врет, а где говорит искренне. Это заметно, для этого особых институтов кончать не нужно. Просто, народ наш, замордованный и забитый уже ничего не видит. Ему, что Бык, что Осел - все едино. Хуже уже не будет. Вот они на все рукой и махнули. Домой мой "клиент" возвращался всегда поздно ночью. Я его подъезд хорошо осмотрел. Там, правда, был милиционер во дворе, но на меня никакого внимания не обратил. Я ведь инвалид. А что может сделать инвалид такому Быку? Конечно, ничего. Но подъезд мне не понравился. Ярко освещенный, все двери близко расположены к лестнице - все слышно. Здесь даже громко разговаривать нельзя, сразу услышат. Неприятный домик у этого Быка, пойдем дальше. Побывал я у него на работе. Там была более творческая атмосфера. Все куда-то спешат, бегут, суетятся. Кроме, его приемной. Там сидит такая проницательная стервочка и двое громил. Даже заходить не нужно, сразу вылетишь. Я видел, как они выставляли одного назойливого мужика и решил не рисковать. Правда, по коридорам добросовестно прошелся. Есть там несколько интересных мест, но мне было нужно одно-единственное, а такого там не было. Остается парламент, куда он довольно часто ездит. Вот это место мне нравилось гораздо больше. Здание парламента было переоборудовано из бывшего министерства. Раньше там был, кажется, Госплан, а теперь написано, что Государственная дума. Надо же как торжественно. Стоило почти сто лет идти куда-то, чтобы потом вернуться к тому, что было. И куда мы шли? И зачем? Неужели правда верили, что построим светлое будущее? Сейчас быстро все забывать стали, но действительно верили. Разве я без этой веры пошел бы в офицеры? Разве подал бы рапорт о переводе в Афган. А потом все, разрушили нашу веру, вываляли в дерьме и нам же на шею и повесили. Нате вам, ешьте свои идеалы. Хорошо мне несчастному, я все понял там, на войне. Но как быть молодым ребятам, только вступающим в жизнь. Они-то в чем виноваты за свою страну? Но я, кажется, отвлекаюсь. Хотят называть думой, пусть называют так. Пусть хоть бояр обратно заведут при царе Борисе, все равно нам уже ничего не будет. Нет у нас веры. И идеалов никаких нет. Деньги нахапать и бежать. Это разве идеал? А я вот иногда скучаю по тем временам, по вере своей старой тоскую. Человек должен верить во что-то. Хоть в Бога, иначе зачем на этой земле жить, ходить по ней, пачкать ее, людей обижать. Но в Бога я, видимо, уже не поверю, в коммунизм верить не могу, а в капитализм не хочу. Значит, мне и остается только с винтовкой ходить, как охотнику по лесу. А там, как повезет. Либо меня, либо я. Напротив думы гостиница "Москва", там как раз на одиннадцатом этаже длинные такие балконы. Я не поленился, достал свой паспорт на другую фамилию и пошел прописываться в гостинице. Два дня мучился, но прописался. Оказывается, нужно было дать всего сто долларов, и сразу все проблемы решились. По моей просьбе меня и поселили на одиннадцатом этаже. Вышел я на балкон, глянул вниз - даже ахнул. Обзор, прямо как в кино. Доставай винтовку, стреляй по движущимся мишеням - никто не остановит. Идеальное место. Я на всякий случай спустился вниз и еще раз прошелся мимо здания думы. Красота. Лучшее место трудно себе представить. Правда, иногда машины во двор заезжают с другой стороны. Но это уже не так важно. А Ковач слово свое сдержал. Цену за