дорович, ему должно быть лет сто десять. - Ну ты загнул! Столько у нас не живут. Это где-нибудь на Кавказе... - Неужели здесь не слышали о старце? Высокий, седой, длинная белая борода, босым ходил...одка ткнулась носом в берег, Зубатый вышел на сушу, подтянул за цепь. Не бросая весла, старик выбрался из лодки, выгнул грудь и распахнул дождевик, показывая орден Отечественной войны. - Все названные тобой граждане в нашей деревне не проживают. Это я тебе как председатель сельсовета говорю, с сорокалетним стажем. Предьяви-ка документы!убернаторское удостоверение он давно сдал, в кармане оставался один документ - члена Совета Федерации, который он и предъявил старику. Тот вылез на берег, не забыв приткнуть лодку, внимательно прочитал вслух, что написано, и не поверил, поскольку никогда ничего подобного в руках не держал и о чиновниках такого ранга представление имел смутное. Однако не испугался, не смутился, а вернул удостоверение и сомнительно покрякал. - Кто знает, кто ты есть... Однофамилец. - Ну так расскажи про моих родственников, Иван Михайлович! - Что я тебе скажу? Ничего не скажу... - Говоришь, председателем сорок лет... - На моей памяти таких не бывало! - А жестянщики-медники когда-нибудь в Соринской Пустыни жили?тарик сделал стойку, но тут же хитровато отвел глаза - что-то скрывал! - Да вроде жили... Кто их знает? Жестянщики... Что-то не помню таких. У нас гончарня стояла, шорная мастерская, обозный цех... - А если поточнее? Были медники? - Дак это еще до революции, и не у нас, а при монастыре были кустарные мастерские, - Иван Михайлович терял интерес к разговору и помаленьку отступал к своему двору. - Я что? Маленький был, не помню...убатый пошел за ним. - А в каком месте колония стояла? - Колония? Так твоя родня в колонии была? - Мой дед там воспитывался, Николай Васильевич. - Вот оно что, - удивленно протянул старик. - Они ж там все поумирали! - Кто поумирал? - Да эти, воспитанники. Мор был! - Не знаю, мой дед жив остался, потом жил в Липецкой области, оттуда на фронт ушел и не вернулся... - Так он у тебя беспризорник был? - Отец рассказывал... - Тогда он не наш, не соринский! - Но фамилия - Зубатый! - Погоди, если твой дед в беспризорники попал, значит, осиротел? - Наверное, так... - Что-то я такой истории в наших краях не слыхал. Как, говоришь, прадеда звали? - Василий Федорович. - Нет, один есть, а второго не помню. - Хорошо, а где была колония? - Это не в самой деревне! - чему-то обрадовался старик и махнул рукой в сторону реки. - Тоже в монастыре располагалась. Километров семь будет отсюда! Ты иди, иди, там поспрашивай. - Люди-то в монастыре есть? - Откуда? Зернохранилище закрыли, так давно пустой стоит. - У кого же я поспрашиваю? Иван Михайлович направился в свой двор, Зубатый не отставал. - Там что, тоже поселок?казавшись во дворе, он неожиданно увидел, что на верстаке под навесом стоит новенький гроб без крышки. - Ты иди, иди отсюда! - застрожился Иван Михайлович. - Некогда мне с тобой! - Ну, ладно, - согласился Зубатый, - Спасибо за лодку. Может, заплатить нужно? - Не надо мне денег, иди! - А кому гроб мастеришь? - Хоть бы и себе! - проворчал старик. - Давай, вали, Совет Федерации... Зубатый пожал плечами и пошел вдоль по улице: власть тут была не в авторитете, а прародина - если это была она - встречала, как чужого и это вызывало печаль. Он миновал две усадьбы и заметил старушку, выметающую двор - маленькая, седенькая, в валенках с галошами. Он подошел к штакетному заборчику, облокотился и поздоровался, но хозяйка головы не подняла, шаркая метлой. - Мамаша, можно вас на минуту? - громче сказал он.абушка вроде бы даже в его сторону посмотрела и ничего не заметила, Зубатый постоял, пожал плечами и двинулся дальше, высматривая людей. В середине деревни возле усадьбы стоял колесный трактор с телегой и чувствовалось: здесь живет молодой и домовитый хозяин. Однако на стук вышел мальчишка лет двенадцати и на вопрос, где отец, ответил с веселой легкостью: - Собакам сено косит!асмеялся и убежал. Часть домов в деревне была заброшена, в нескольких жили и с десяток давно превратились в дачи, уже законсервированные на зиму. Зубатый еще раз попытал счастья, постучавшись в дверь ладного, ухоженного пятистенника с зеленой крышей, возле которого стояла чистенькая "Нива" (как-то ведь проехала сюда!), но и тут встретили хмуро. По виду городской мужчина, припозднившийся дачник, смерил его взглядом, закинул в багажник полупустой рюкзак и спросил так, что отбил всякую охоту разговаривать: - Что вам надо? Ну что? - Где тут дорога в монастырь? - только и нашелся Зубатый, удивленный крайним раздражением.от еще раз взглянул с ненавистью и, подчеркивая остроту ума, язвительно выговорил: - Дорога в монастырь лежит через грехи. - Сел в машину и, развернувшись, опустил стекло, сдобрился из мужской солидарности. - Иди вон там, вдоль берега, по столбам. это время на крыльцо вышла пожилая и с виду интеллигентная женщина, взглянула презрительно и бросила что-то похожее на "подлец" или "подонок", однако "Нива" уже мчалась вдоль улицы и получилось так, что слова прозвучали в сторону Зубатого. - За что же меня-то? - спросил он с усмешкой. - Извините, это к вам не относится, - сердито произнесла она и проводила гневными глазами удаляющуюся машину. - Забудьте к нам дорогу, негодяй!азвивать чужую ссору или даже присутствовать при ней настроения не было, потому Зубатый обогнул усадьбу, направляясь к реке, и пока не скрылся за колхозными сараями, все чувствовал на себе тяжелый, угнетающий взор пожилой хозяйки пятистенника. Хотелось оглянуться, и он потом оглядывался, но скандальный дом уже заслонил ржавеющий ангар, а зарастающий проселок возле заброшенной линии электропередач змеился вдоль высокого берега и тянул куда-то в молодые сосновые боры, по вечернему пронизанные солнцем и оттого красные. В лесу было тихо и сухо, Зубатый незаметно перестал вспоминать неприветливую Соринскую Пустынь и навязчивого Хамзата, дышал по-летнему хвойным воздухом, рвал и ел переспелую бруснику и постепенно успокаивался. И когда рядом внезапно и резко зацокала белка, прыгнув с земли на дерево, он неподдельно вздрогнул от испуга, засмеялся и с этого мгновения заметил, что идет и непроизвольно улыбается, чего не было давным-давно.н не заметил, как и дорога, и длинный ряд деревянных столбов кончились, вдруг оборвавшись у подошвы высокого, безлесного холма, на вершине которого виднелись явно церковного вида постройки. Траву здесь не косили и не выбивали скотом много лет, поэтому она вымахала в человеческий рост и стояла непроходимой стеной, напрямую не продраться, и он двинулся дальше по проселку, уходящему вдоль подошвы холма. Через пять минут он увидел впереди какой-то частокол, торчащий из травы, и не сразу понял, что попал на кладбище, сбегающее по склону к лесу. Старая его часть давно заросла, а новая, нижняя, еще белела свежими крестами, яркими пластиковыми и пожелтевшими еловыми венками.ришлось вернуться и пойти кромкой леса, огибая открытое место, и когда впереди блеснуло широкое, с тонкой линией другого берега синее озеро, Зубатый наконец-то рассмотрел монастырь - низкие строения красного кирпича с дырявыми шиферными крышами вместо колокольни и церковных куполов. Остатки стен и построек еще торчали из буйных засыхающих трав и по их гребню росли высокие и гибкие рябины, нагруженные ягодами.есмотря на старость и запустение, отмытый дождями кирпич казался алым, яркими пятнами, словно брызги крови, рдели на солнце гроздья рябины, и само солнце, заваливаясь за противоположный берег, горело красноватым пламенем остывающего металла. ни единой живой души! Даже птица не перепорхнет, мышь не зашуршит - воистину Пустыня.о, что он ждал всю дорогу, покой и душевный трепет, нахлынули незаметно, и когда все это почувствовалось, Зубатый обнаружил, как начинает стремительно темнеть, и состояние, которое можно было назвать благодатью, улетучивается вместе со светом. Вдоль берега озера оказалась хорошо набитая тропа, по которой он и поднялся к ближайшему каменному надолбу. А забравшись наверх, понял, что вокруг лишь руины и нет места, где можно переночевать. Вместе с ушедшим солнцем от глубокого потемневшего озера потянуло холодом, и на зреющем темнотой небе проступили льдистые и низкие звезды. Еще минут десять, сбившись с тропы, он продирался сквозь заросли, озираясь с мальчишеским испугом, пока зарево не погасло и землю не накрыло суровым сукном солдатского одеяла. голове постукивала назойливая и будто кем-то продиктованная мысль - ночью здесь оставаться нельзя. Нельзя! Подгоняемый ею и подавляя желание оглянуться, он выпутался из зарослей и лишь на опушке леса обернулся - по всему открытому пространству, где когда-то стоял монастырь, откуда-то снизу, от корней трав поднимались и светились неясные огоньки, словно оброненные китайские фонарики.орога далеко уходила от реки, и в бору оказалось настолько темно, что он сначала шел с вытянутыми руками, боясь удариться о дерево, и только когда вышел на проселок, стал ориентироваться по белым песчаным колеям, рыщущим между столбов. Он шел и думал, что обязательно придет сюда завтра, днем, все обойдет, посмотрит, поскольку в этом месте что-то есть, что-то притягивает - память ли о предках или сам разрушенный монастырь, намеленное место, как бы сказала Снегурка. Между тем начало холодать, и когда Зубатый вышел на поле, услышал, как под ногами хрустит подмороженная трава. Земля под открывшимся звездным небом белела от инея, а на реке у берега шуршал тонкий лед. В темной, непроглядной деревне горело всего три огонька, очень похожих на те, что мерцали в траве монастырского двора, ночь лишила пространство всяческих ориентиров и казалось, эти светлячки парят над землей. Только сейчас он подумал о ночлеге и вдруг отчетливо представил, что ждать утра придется возле костра - зря погорячился и отправил Хамзата! Народ в деревне негостеприимный, вряд ли кто пустит, тем паче, ночью, и все-таки он выбрал ближний светлячок и пошел напрямую, переступая через разрушенные поскотины.убатый был уверен, что перед ним тот самый красивый пятистенник с зеленой крышей - кажется, рамные переплеты в светящихся окнах те же, вычурные, лучистые, и заборчик палисадника похож, и растворенная калитка знакома. Желания входить сюда не было, вечером здесь кипели страсти, и вряд ли теперь наступил покой, но оглядевшись, он понял, что стучаться больше некуда: пока шел, два других огонька погасли. К тому же окна в доме и входные двери почему-то были распахнуты, несмотря на конец октября и ночной морозец. Зубатый поднялся на высокое крыльцо, прошел темные сени, ориентируясь на светлый дверной проем и здесь постучал в косяк. - Можно к вам? Здравствуйте.икто не ответил, хотя в доме чувствовалось присутствие людей и вроде бы доносился приглушенный, монотонный голос, то ли напевающий, то ли ворчащий. Он переступил порог и оказался в освещенной передней, где на полу сидел к нему спиной и умывался огромный рыжий кот. Деревенский половичок вел к дверному проему, прикрытому вздувающимися от сквозняка ситцевыми занавесками. - Хозяева, пустите переночевать, - Зубатый снял кепку и раздвинул занавески.начала он увидел задернутое простыней зеркало прямо перед входом, и потом, слева, у распахнутых окон, гроб на табуретках. Три старухи в шалях и зимних пальто сидели возле, одна у изголовья покойного нараспев читала молитвы из черной книжки. Все это было настолько неожиданно, что Зубатый на минуту замер, не зная, как поступить - поздороваться или тихо уйти, пока не заметили, ибо ночевать здесь нельзя. Он не хотел смотреть на покойного, однако взгляд сам отыскал его желтое лицо: это был глубокий старик с редкими седенькими волосами, возраст и смерть сделали свое дело - разгладили и вовсе убрали отличительные признаки и теперь он просто походил на мертвеца.от кому делал гроб зловредный Иван Михайлович...н бы ушел, но секундой раньше от гроба встала одна из старух, и Зубатый узнал ту интеллигентную пожилую женщину, что ругалась вслед уезжающей "Ниве". - Вы зачем сюда вошли? - Извините, не знал, - он почувствовал себя виноватым и маленьким. - Искал, где переночевать...енщина (назвать такую старухой невозможно) пристально посмотрела ему в лицо. - А это опять вы...Что вы тут ходите? - Простите, у вас горе, я не вовремя, - Зубатый хотел выйти, но она остановила властным голосом: - Постойте! Что вы ищете? - Переночевать.енщина будто сдобрилась, но тон остался прежним - Хорошо, ступайте ко мне в дом. Скажите Елене, я прислала. - Спасибо. А где ваш дом? - Как где? Вы же были сегодня возле него. Он сообразил, что в темноте перепутал дома, поблагодарил и с облегчением покинул скорбный пятистенник. И только оказавшись на улице, он будто споткнулся от внезапной мысли: а что если этот покойник - его прадед, юродивый старец?! Было желание немедленно вернуться и спросить, но Зубатый насильно развернул себя и повел к калитке - нет, такое совпадение невозможно! И вообще невозможно, чтобы его отпустили домой умирать или отдали тело, так необходимое клинике бессмертия для изучения и исследований. И все равно надо было хотя бы имя покойного спросить...оплутав в темных лабиринтах изгородей и заплотов, он наконец-то выбрался на центральную улицу, почти сразу нашел знакомый пятистенник и нащупал ногами колеи от "Нивы", подъезжавшей к воротам. Света в окнах не было, однако в доме топилась печь, из трубы валил дым и вылетали искры. Хороший хозяин не ляжет спать, пока не протопит печь и не закроет трубу, значит, домочадцы сумерничали. Зубатый постучал в дверь и буквально через секунду загорелся свет, вспыхнула лампочка над крыльцом. - Мама, ты? - спросил из-за двери женский голос. - Нет, но она прислала меня к вам, - Зубатый опасался напугать хозяйку и, кажется, напугал. - Вас зовут Елена? - Кто там? Вы кто? - голос аж зазвенел. - Меня прислала ваша мама, - совсем уж бестолково стал объяснять он. - Я был в доме, где покойник... - Что вам нужно? - Переночевать. - Я вас не пущу! Идите отсюда. А то мужа позову! - Ваш муж уехал еще вечером, - не задумываясь о последствиях, предположил Зубатый. Женщина тревожно затихла, и голос, раздавшийся через минуту, был хрипловатый, надломленный, со слезами. - Что вы хотите? Ну, что?.. - Мне некуда идти. Я приезжий. - Но почему пришли к нам? Здесь что, гостиница? - Я только что разговаривал с вашей матерью. Она сказала, чтобы шел сюда, к вам, и попросил Елену впустить. - Нет, все равно не открою, - лишь через полминуты отозвалась женщина. - Кто вы такой? - Моя фамилия Зубатый, Анатолий Алексеевич, - объяснил он, полагая, что местная фамилия сработает. - Корнями я отсюда, из Соринской Пустыни... Она договорить не дала. - Пожалуйста, уходите, я не впущу! Не хочу никого видеть. - А можно на крыльце посидеть? Ваша мама придет и пустит. Вместо ответа послышался стук двери, и все стихло. Скоро в доме выключил свет, однако лампочка над головой горела, и оттого казалось, что он стоит на освещенной сцене и держит паузу. Зубатый сел на ступеньки, натянул на голову капюшон, подобрал колени и поджал к животу руки: куртка была теплая, но пока шел - пропотел и теперь спину холодило. Одно из окон выходило на крыльцо, за стеклом просвечивалась белая шторка, и он неотрывно смотрел, не колыхнется ли, не подойдет ли кто, однако внутри дома был полный штиль. Минуло четверть часа, и он уж подумывал, не уйти ли куда-нибудь за деревню, где можно развести костер и если не поспать, то погреться, как в сенях снова хлопнула дверь. Голос был негромкий, усталый и подавленный, словно у наплакавшегося ребенка. - Что вы сидите? Что ждете? - Маму, - отозвался Зубатый. - Какую маму? - Которая сейчас возле покойного. Не знаю, как ее зовут. - Она до утра не придет. - Буду ждать до утра, - он почувствовал, что вместе с усталостью голос женщины подобрел. - Кстати, Елена, а как его звали? - Кого? - Усопшего? - Зачем это вам? Хотите разговорить, вызвать доверие? Чтобы открыла? - Нет, я ищу своего прадеда, - неожиданно для себя признался Зубатый. - Или хотя бы какое-то известие о нем. Сегодня увидел покойного и подумал - вдруг он? - Это не ваш прадед, - уверенно заявила женщина. - Он безродный. - Так не бывает. - Почему? Илиодор был последним иноком Соринской Пустыни. И в монастырь попал еще в юности. Детей не имел... У Зубатого от предчувствия удачи зажгло под ложечкой. - Как его мирское имя? - Никто не знает. Да и он сам забыл. - Сколько ему было лет? - Возможно, около ста... - Жаль, он должен был знать моего прадеда... - Не исключено... - А где инок жил все это время? Вдруг скажет, по миру бродил, в больницах содержался... С той стороны ничего не сказали, но ручка замка щелкнула, и дверь отворилась. На пороге оказалась женщина лет тридцати пяти в ярком спортивном костюме, несмотря на дачный вид, с бигудями, повязанными платочком, взор такой же спокойный, открытый и пристальный, как у матери. И такая же барственная стойка. - Входите, - обронила она и пошла вперед.епло в доме он ощутил сначала лицом, а когда снял куртку, то и спиной, в передней топилась голландка, возле открытой дверцы стояла скамеечка, на полу - кофе и сигареты. - Только тихо, - предупредила, приложив палец к губам. - Мальчик спит...убатый стащил ботинки, на цыпочках прошел к печке и сел на скамейку. Елена куда-то удалилась, а он сидел перед огнем, грел лицо, колени и руки, и через несколько минут почувствовал, как наваливается сон и падает голова. И это в такой момент! Ведь и впрямь подумает, что втерся в доверие, выпросился, чтобы поспать в тепле. Надо бы расспросить хозяйку о Соринской Пустыни, о монахах, об умершем старичке, наконец, о юродивом старце; он же сидел, клевал носом и ничего не мог поделать с собой, ощущая бездумное умиротворение. Даже мысль о дочери, о напророченной опасности не бодрила. Сквозь дрему он будто слышал детский голос и топот босых ножек по деревянному полу, несколько раз ясно прозвучала фраза "Мама, я не хочу спать", или сам выговаривал эти слова, пытаясь отогнать сон? Еще отметилось в сознании, как чьи-то руки раскидывают постель на полу - тут же, в передней, возле печки, все остальное пропало, едва он положил голову на подушку.роснулся он от холода и обнаружил, что спит одетым на матраце, без одеяла, за окном уже светлеет, а Елена закладывает дрова в печь. - Наверное, замерзли? Дом у нас ужасно холодный, - сказала она, заметив, что ночной гость проснулся. - Низ весь прогнил, из подпола дует... - А снаружи такой красивый, - проговорил он хрипловато. - Всего лишь фасад... Как зиму перезимуем? - Я подумал, это у вас летняя дача, - Зубатый сел и отер лицо. - Это и есть дача... Он сразу вспомнил вчерашний конфликт возле дома и замолчал. Кажется, на эту семью обрушилось сразу все - полный разлад, смерть последнего инока, должно быть, близкого человека, участь зимовать в холодном доме, а тут еще гость с неба свалился... это время из комнаты выбежал мальчик лет четырех, с разбега бросился к матери и вдруг увидел чужого. - Мама, это кто? - зашептал, прижимаясь лицом к лицу. огромных карих глазах было лишь любопытство. Елена обняла сына и погладила белесую головенку. - Не бойся, это прохожий... - А, прохожий, - успокоился тот. - А где бабушка? - Она еще не вернулась. - А мы пойдем дедушку хоронить? - Пойдем... Мальчишка не сводил глаз с чужака и терся о материнский бок. - Я у тебя посплю, - сказал он. - Возьми на ручки? Так спать хочется... - Ну, поспи, - сидя на корточках перед печью, Елена взяла его на руки и покачала. - Каждый год в мае папа привозил нас на дачу и потом забирал в сентябре. У него всегда было много работы. А нынче не забрал. Приехал сказать, что мы ему не нужны...е спуская сына с рук, Елена пошуршала коробком, зажгла спичку и подпалила бересту. В ее словах уже не слышалось горя, была только грусть одиночества или ожидание этого одиночества. Ее неожиданная откровенность перед чужим человеком напоминала вагонную исповедь, когда судьба сводит и потом разводит незнакомых людей в одном купе. Ему бы, как мужчине, как нежданному гостю, человеку со стороны, успокоить ее, утешить, сказать, все утрясется, ваш папа одумается, спохватится и непременно вернется и заберет, однако эта откровенность вдруг вызвала ответное желание, вернее, потребность высказать наболевшее. - А у меня полтора месяца назад погиб сын, - проговорил он, глядя в огонь.- Покончил с собой. Написал: "Я слишком поздно родился, чтобы жить с вами, люди".лена вскинула свой пристальный взор и испуганно прижала мальчика к груди. Зубатый встряхнулся, задавил в себе порыв слабости. - Простите... Я не хотел пугать вас. - Нет, это вы меня простите... Я первая начала, - она встала. - Все познается в сравнении. Вообще-то я не люблю жаловаться... Поспите еще, сейчас будет тепло. - Нет, я больше не усну, - Зубатый сел. - Уже светает, мне пора. - Знаете, я вас вчера впустила, - неожиданно и тихо рассмеялась она. - Чужого, незнакомого человека!.. Боялась, тряслась! И первую ночь спала так крепко и спокойно. Наверное, вы добрый и сильный человек. - Не знаю... Бываю слабым и злым, особенно в последнее время. - Я тоже бываю... Хорошо вот так разговаривать утром, когда все позади. - А я вчера подумал: если не впустит, буду сидеть на крыльце, пока не околею. - Ну вот, не хватало нам еще одного покойника! Она смеялась и смотрела ему в глаза, как могут смотреть только дети, еще не нажившие комплексов и не набравшиеся грязи условностей. И он, на минуту забывшись, смотрел точно так же и чувствовал, как от неясного восторга распирает грудь. Потом у Зубатого вырвалась одна неосторожная и шутливая, без всяких намеков, фраза: - Вы спасли меня от холодной смерти. Просите что хотите!о она, как птица, тотчас взмахнула крылышками и отлетела на высокую ветку. И сказала оттуда: - Я не люблю просить. Никогда и ни о чем. - Обиделись? - Нет... Это чудесное пробуждение и вспыхнувшее искристое чувство мгновенно заземлилось, как молния на громоотводе. - Я приготовила завтрак, - как-то виновато сказала Елена. - Идите на кухню. Там умывальник и полотенце. Ромку уложу и приду. - Ну что вы, я пойду, - он схватил ботинки. - И так ворвался ночью, напугал... - Но я уже приготовила... - Спасибо, пора и честь знать. Еще и завтрак!... - Просто срабатывает сила привычки, - вздохнула она. - Я слишком долго была женой, домохозяйкой. Встаю и готовлю автоматически...ти ее слова обескуражили и тронули одновременно, отказываться было глупо и неуместно. Зубатый прошел на кухню, обставленную по-городскому, и только почувствовав аппетитные запахи жареного мяса и лука, вспомнил, что последний раз ел позавчера, в дороге. Он умылся под рукомойником и причесываясь перед зеркалом, обнаружил отросшую за двое суток щетину. Обряд сборов в дорогу был нарушен Ал. Михайловым, да и надолго ли он едет, что брать с собой в эту необычную командировку, Зубатый не представлял и поехал налегке, с одной расческой в кармане. Обычно кейс с бельем и туалетными принадлежностями за ним носил Хамзат...лена вошла на кухню, не взглянув на гостя, собрала на стол. - Чем богаты, тем и рады. Прошу.ама села с другого конца и стала есть, деловито и аккуратно, не поднимая глаз. Только за столом Зубатый вспомнил, на чем вчера оборвался разговор через дверь, но повторить свой вопрос - где жил все это время умерший старичок - язык не поворачивался. После того, почти мгновенного взаимного откровения, всякий разговор выглядел бы светской болтовней за завтраком. Он молча съел котлету в сухарях, кое-как выпил огненный чай и встал. - Спасибо, все было очень вкусно, - выдавил дежурную фразу. - Мне пора. - Вы вчера ходили к монастырю? - вдруг спросила Елена. - Ходил, - удивленно протянул он. - Откуда вы знаете? - Слышала, у мужа дорогу спрашивали, - в сторону проговорила. - Палатки на озере еще стоят? - Не видел... - Если стоят, будьте осторожнее. Там третий месяц люди живут, четверо, с миноискателями ходят, клады ищут. Могилы раскапывают, подонки... стала убирать со стола.олучалось, однофамилец Иван Михайлович знал про гробокопателей и посылал его к ним!убатый надел в передней ботинки, куртку и заглянул на кухню. - До свидания. - Всего доброго, - не глядя, отозвалась она, занятая хозяйством. На улице был морозец, бело повсюду и заря в полнеба. Кричали петухи, где-то стучал топор и еще доносился глухой и сытый звук, будто молотом по разогретому металлу. Иней лежал на траве, земле, заборах и даже на стенах дома. Пятистенник с обратной стороны и впрямь оказался старым, дряхлым, и из сопревших от времени бревен курился парок, застывая в узорчатую, махровую изморозь - из дома уходило тепло, топили улицу. Посмотрев по сторонам, Зубатый двинулся знакомым путем к реке, отмечая, что дорога по полю стала лучше, грязь взялась твердой коркой, хотя еще не промерзла. И когда вышел на берег, вспомнил, какое число и обрадовался - сегодня инаугурация! А на Соре отросли тонкие, зубчатые забереги, тихо звенящие от напора воды, в унисон им позванивали заиндевевшие кусты над рекой и колкий ледок под ногами... * * * Часа четыре он. бродил по разрушенному монастырю, а вернее, по тому месту, где когда-то стояла Соринская Пустынь, и вид руин навевал неожиданные чувства - некого облегчения, освобождения от прошлого, ненужных обязанностей и обязательств - пыльного и тяжелого шлейфа, который тянулся за ним многие годы. Несколько раз он доставал телефон, пробуя позвонить Маше, однако связи не было, весь этот край лежал в мертвой зоне, не подвластной коммуникационной цивилизации. Он ничего не искал, ни на чем не сосредотачивал внимания; шел от одной развалины к другой по натоптанным тропинкам, иногда стоял, глядя на битый кирпич, или слушал, как скрипит железо в сохранившихся фрагментах старой кровли, стучит дятел или по-зимнему печально кричит синица. Людей не было, и палаток на берегу не оказалось, разве что остались квадраты выбитой, посохшей травы, мусор да кострище с горой золы. Видимо, кладоискатели уплыли на лодке, оставив после себя тропы, сотни полторы траншейных раскопов, ям и десяток вскрытых старых могил на монастырском кладбище, где сохранилась часовня. Вероятно, монастырь стоял на древнем торговом пути и сохранились легенды и предания о несметных богатствах какого-нибудь варяга или купца, зарытых в пределах обители. полудню он прошел по всем кладоискательским тропам и остановился на высоком берегу озера, где из земли торчал остаток крепостной башни. Было чувство, что монастырь отдали на разграбление, а потом взорвали храмы; иначе невозможно было объяснить вид руин. Стены сохранились лишь у братских корпусов и каких-то построек, стоящих с проваленными крышами; церкви же были словно изрублены вкривь и вкось, и над землей высились угловатые и высокие остатки стен, напоминающих скалы.еперь здесь добывали не только сокровища, но и стройматериалы, поскольку у кромки воды оказался бревенчатый причал и многоугольный штабель очищенного от извести кирпича, приготовленного к отправке. Похоже, не дачники тут разбирали стены, слишком велики объемы, впору баржу подгоняй. Отдельно, на козлах, лежал полосовой металл - скрепы, которые закладывали в стены. Для чего добывают их в развалинах, Зубатый знал давно. По уверению кузнецов с конезавода, это было железо, выплавленное на березовом угле, например, в шестнадцатом веке, почти чистое, не горящее в горне, мягкое, как пластилин, но при использовании особой технологии, пригодное для получения булатной стали. По ночам, втайне от посторонних глаз, они ковали клинки из этих скреп, подмешивая в металл порошок высоколегированной стали, потом оттачивали и опускали в кислоту, отчего на лезвии вытравливался рисунок булата. Такая шашка на черном рынке любителей холодного оружия шла по цене подержанного автомобиля. для продажи была заготовлена темно-зеленая кипа листов кровельной меди, наверняка выкопанных из земли, мятых и насквозь прогнивших, да куча утвари, изготовленной из меди - ковши, рукомойники, кадила, лампадки, подсвечники и узорная оковка сундуков. Пожалуй, это был единственный след, возможно, оставленный здесь предками Зубатого - все другие стерло время.н долго рассматривал ископаемые поделки, уже потерявшие первоначальный вид, выбрал крохотную и почти целую лампадку странной, нехарактерной формы - в виде совы - и спрятал в карман.ужно было возвращаться: к шестнадцати часам приедет Хамзат. В обратный путь Зубатый отправился берегом озера и, когда спускался с холма, вдруг услышал рокот дизеля, а потом увидел, что внизу, из леса, в сторону кладбища выехал трактор с телегой и сидящими в ней людьми. То, что это похоронная процессия, он понял, когда разглядел белый деревянный крест, прислоненный к борту.ока он шел до леса, а потом по бору до проселка, трактор уже стоял у кладбища, а гроб возле отрытой могилы. Еще издалека он заметил среди взрослых фигур мальчика и вспомнил - сынишка Елены собирался на похороны. Значит, и она там...убатый подошел, когда гроб с последним иноком опустили в могилу, встал, как чужой, сзади, за спинами. Кроме Елены, ее матери и мальчика Ромы было еще три старухи, молодой жилистый парень, веселый дедок с плутоватым взглядом и уже знакомый Иван Михайлович, который тут был распорядителем - должно быть, вся деревня. Взрослые уже кинули по горсти земли и теперь стояли, глядя вниз, и только Рома, присев возле отвала, продолжал бросать рассыпчатую глину задумчиво и отрешенно. Потом мужчины взялись за лопаты, женщины отошли в сторону, и Елена, спохватившись, оттащила сына. У Зубатого был сиюминутный порыв подойти и помочь - и третья лопата торчала из кучи земли, но ощущение собственной отчужденности и присутствие здесь однофамильца удержало. Кажется, взрослые чужака не замечали, или не обращали внимания, глядя, как летит земля из-под лопат, и лишь Рома, однажды обернувшись, теперь держался за руку матери и то и дело оборачивался, стреляя темным пристальным и недетским взором. И вдруг улыбнулся, словно пытаясь организовать игру в переглядки. Но мать одернула его и строго произнесла: - Не вертись.лутоватый дедок поставил крест и закурил. - Ну, спи, Дорка! Ты за жизнь не пивал, а я сегодня за тебя рюмку выпью! Парень в одиночку отсыпал холмик, собрал инструмент и сразу же ушел в трактор. Никто не плакал, не произносил слов, женщины принесли еловый венок и поздние, уже подмороженные цветы, убрали ими могилу, и чувствовалось, намеревались еще постоять здесь, но распорядитель затоптал окурок и скомандовал: - Все, поехали!убатый так бы и отстоялся в стороне, однако мать Елены неожиданно подошла и поздоровалась, и в тот же момент другие старухи наконец-то заметили его, заоглядывались и зашептались. Парень поставил им лестницу и приказал забираться в телегу. - Если хотите, можно поехать на тракторе, - предложила мать. - Спасибо, я пешком, - он искал взглядом Елену. - И спасибо вам за ночлег. - Дело ваше... - Вы знаете, где в последнее время жил умерший? - Нигде, по дворам жил, кто пригреет, - она пошла к телеге. - В деревне машина стоит, какой-то черный ходит, вас ищет... Зубатый увидел ее, когда трактор развернулся и затрясся по дороге. Елена сидела у переднего борта, лицом вперед, а сын стоял на ее коленях, обняв за шею и махал рукой. Показалось, что ему, и он тоже помахал уезжающим. 10 За дорогу до Новгорода Хамзат не проронил ни слова, и его обиженное молчание означало, что Зубатый виноват. Он и сам осознавал это и теперь искал предлога, чтобы заговорить с начальником охраны, спросить о чем-то серьезном, дабы он не подумал, что шеф ищет примирения. Просто извиниться перед Хамзатом было нельзя, он бы такого движения души не понял, ибо по его кавказскому воспитанию старший всегда прав, каким бы самодурством ни отличался, а младшему остается лишь беспрекословное повиновение. Мало того, он и виду не должен показать, что обиделся, однако бывший кагэбэшник слишком долго жил в России, был женат на русской женщине, пропитался чужими нравами и теперь сидел за рулем, раздувая ноздри, как запаленный жеребец. Зубатый же ехал в задумчивом, самоуглубленном состоянии, перетасовывая в памяти события последних двух дней, вспоминал Машу и пытался ей дозвониться - ничего другого, более серьезного, что бы связывало их с Хамзатом, в голову не приходило. В Новгород приехали уже вечером, и Хамзат сам повернул к ресторанчику, обронив всего два слова: - Кушать хочу. За столиком сидели друг против друга, ели одну и ту же пищу, и, вероятно, насытившись, начальник охраны немного успокоился и подобрел. - Инаугурации не было, - вдруг сообщил он. - Вчера отложили.о Зубатого не сразу и дошло, о чем речь, но когда он вслушался в смысл сказанного, аж подскочил. - Как - отложили? Кто?!аверное, Хамзат был рад, что произвел сильное впечатление, самодовольно ухмыльнулся. - Марусь распорядился. Кто областью командует? - По какой причине? Почему? - Никто не знает. Одни говорят, личная просьба Крюкова, другие - самоуправство Маруся. Он и в администрацию президента позвонил, доложил. - Это же скандал! Накануне отменить инаугурацию?! Люди приехали! - Да, много, полная обкомовская гостиница. Вас искали - не нашли. Назад поехали.убатый вдруг мысленно отмахнулся - а пошло оно все! Пусть сами разбираются! Уже в машине, когда выехали за город, Хамзат еще раз окатил ледяной водой и на сей раз достало до пяток. - Морозова потерялась. Четвертый день ищут - нигде нет, а работать надо. Избирком на ушах стоит. Он сжал кулаки, ощущая, как нехорошая волна предчувствия беды выплеснулась из солнечного сплетения и застучала в висках. Он вспомнил, что на самом деле несколько последних дней ничего не слышал о Снегурке, и последним отголоском был присланный ею на встречу психиатр Кремнин. И лампадку из кучи медного лома он выбрал для нее... - Что, и дома нет? Может, на бюллетене? У нее внучка заболела... - И внучки дома нет. Соседи говорят, не слышали, не видели...н больше ничего не спрашивал и весь оставшийся путь ехал, как на иголках. К тому же, телефон в Финляндии по-прежнему не отвечал, а когда он среди ночи позвонил Кате, чтобы выяснить, что с дочерью, трубку взяла бесприданница. - Але-е! - пропела низким, зовущим голосом. - Але, говорите, вас слушают. мгновенно вызвала тихую злобу. В город въехали уже на рассвете, когда выключили фонари. Прямой путь оказался перекрытым, ночами ремонтировали улицы, клали асфальт прямо в воду, готовились к инаугурации и приезду столичных гостей - ничего не менялось в этом мире. Хамзат повернул на объездную дорогу, и надо же было такому случиться - поехал по Серебряной улице. Зубатый уставился в затылок начальнику охраны, потом и вовсе зажмурился, однако сквозь веки, сквозь тонированное стекло "увидел", как проезжали роковую девятиэтажку: мимо проплыла черная скала, у подножия которой бурлило штормовое море... Надоело жить, решил, что не вовремя родился - взял и ушел. Не попрощавшись ни с кем, никого не поблагодарив, а было бы в нем христианское начало, этого бы не сделал, поскольку над ним висел бы смертный грех и он бы знал, что вместе с телом погубит душу. - К Морозовой на квартиру, - распорядился Зубатый.амзат оглянулся и глянул выразительно: мол, я сказал, ее нет на квартире! Зачем ехать? - Нет, погоди. Давай к храму на Богоявленской.афедральный собор, куда обычно ходила Снегурка, стоял за железной дорогой, рядом с эстакадой, по которым день и ночь в обе стороны гремели поезда и большегрузные автомобили. Место было шумное, а Зубатому все время казалось, что молиться Богу следует в уединении и тишине - кто тебя услышит в эдаком грохоте? Поэтому, когда со скандалом выселяли отдел управления железной дороги, занимавший культовое здание и передавали его епархии (не без тайного участия Снегурки), Зубатый поделился своими соображениями с настоятелем, отцом Михаилом. - Шум молитве не помеха, - сказал тот. - Молиться можно и в кузнечном цехе, и, прости Господи, в аду. Бог отовсюду нас услышит.иша Рязанов когда-то был одним из ведущих актеров драмтеатра, в исторических спектаклях всегда играл митрополитов, патриархов и государей, хорошо пел (в опере, поставленной Катей, пел князя Игоря) и, видимо, так разыгрался, что неожиданно оказался сначала в дьяконах, а вскоре его рукоположили в священники. За два года он сделал блестящую карьеру и теперь уже был настоятелем.тец Михаил готовился к утренней службе и, вероятно, по старой привычке, как перед выходом на сцену, сосредоточенно и самоуглубленно расхаживал по двору. - Ох, брат, далеко она, - вдруг загоревал он, когда Зубатый спросил о Морозовой. - Спаси и помилуй!... - Далеко - это где?тарый актерище выдержал многозначительную паузу, словно царя играл и собирался объявить волю свою. - В Свято-Никольский монастырь поехала, это в Малоярославце. Внучку с собой взяла. - Что случилось? - он не хотел выдавать отношений и потому спрашивал без особых эмоций. - На работе ищут... - Не могу я сказать, что случилось. Сам понимаешь, тайна исповеди.тец Михаил по благословлению владыки взялся отпевать Сашу - не каждый священник на такое соглашался. По слухам, смог убедить архиепископа, каким-то неожиданным образом растолковав предсмертную записку, но по другим слухам, оба желали угодить губернатору, потому и отпели самоубийцу. - Когда же вернется? - Боюсь, нескоро. А может, никогда. - Да что же такое стряслось? - не сдержался Зубатый. - Не стряслось - свершилось. А что, сам спроси. Может, тебе скажет. Вернувшись за церковные ворота, он сел в машину и хмуро буркнул - домой. Хамзат вырулил на эстакаду и почему-то свернул не налево, как обычно, а поехал прямо. Зубатый сидел в некотором шоке от заявления Михаила, мысленно оправдывал Снегурку и маршрут движения отмечал мимоходом. Вот выехали на центральный проспект, уже заполненный машинами, вот свернули на улицу Железнодорожников, выскочили на окружное шоссе и скоро оказались перед КПП Химкомбината. Десяток лет назад ему дали название - Светлый, но оно так и не прижилось, переподчинили области, но сам комбинат все равно смотрел на Москву и местной власти практически не подчинялся.убатый будто проснулся и увидел, куда его привезли. только сейчас его охватило пронзительное, как в детстве, чувство потери. Все кончилось - и опять Химкомбинат! Вместе с бременем власти упала та жизнь, вернее, образ жизни, к которому он незаметно смог привыкнуть. Он не любил губернаторский дом, четыре года, прожитые в особняке, принесли только разочарование, поражение и горе. Но этот архитектурный памятник, с музейной казенной мебелью, с правительственной связью, забором, охраной и прислугой был своеобразным показателем уровня его личностного положения. машине выскочил офицер, откозырял и дал команду открыть ворота. Зубатый сидел в удивленном отупении: надо же так, ощущение потери возникло не после провала на выборах (тогда был шок от гибели сына), а сейчас, когда он съехал со служебной квартиры. Жилье, крыша над головой, стены, окруж