перед вами, -- попробовал объяснить Космач. -- Надо учитывать психологию этих людей. Декану такой оборот не понравился, нахмурил брови. -- Чем вы восторгаетесь? Детским сознанием?.. Душевная чистота и целомудрие -- полная беспомощность перед нашей жизнью, неприятие ценностей, отрицание завоеваний цивилизации. Как бы это жестоко ни звучало, но это так. Любой психиатр признает ее невменяемой. Изменить или как-то повлиять на такое мировоззрение невозможно. Если хотите сломать ее, тогда да, ломайте. Нет -- оставьте в покое. Высшее светское образование с ней несовместимо, как другая группа крови. -- Я думал устроить ее на заочное и заниматься индивидуально, -- безнадежно проговорил Космач. -- Ломать вовсе не обязательно... -- Кстати, кто ее учил английскому? -- оживился Ровда. -- Я учил, по сокращенной программе... -- Вы что, владеете английским? -- Не владел, -- признался Космач. -- Но увидел, как она изучает, и понял, в чем дело. Правда, у меня нет такой слуховой и образной памяти на слово... -- Хорошо. А кто обучал мертвым языкам? -- Она сама... -- Любопытно... Каким образом в старообрядческом скиту изучают, например, арамейский язык? -- Старики учат, по книгам, -- стал рассказывать Космач. -- У кержаков существует неписаный закон: если в доме есть книги, их нужно обязательно читать. Книга умирает, если ее не читают, а это большой грех. Не можешь или не умеешь, передай тому, кто умеет, даже если книга перешла по наследству и дорога для семьи как память... -- Все это очень интересно, -- снова оборвал профессор. -- Скажите пожалуйста, откуда появились в крестьянских библиотеках книги на арамейском? Вполне допускаю древнегреческие, с трудом -- арабские, но каким образам в старообрядческий скит попали книги, написанные арамейским письмом? -- Этим я специально не занимался, -- признался Космач. -- Зачем отнимать хлеб у археографов? -- А надо заняться. Вот вам конкретное задание на нынешнее лето. Разговора этого Вавила слышать не могла, однако после собеседования вдруг загрустила, запечалилась и перестала есть, сославшись на какой-то пост. А тут еще вышла публикация в "Комсомольской правде", в которой журналист Песков, обыкновенно пишущий о природе и зверушках, поведал о старообрядческой семье Лыковых. Назвав скит таежным тупиком. Тупик действительно был: в этом скиту оставались последние из рода князей Лыковых, тех самых бояр Лыковых, которые лет двести служили русскому престолу. После этой статьи к ним кинулись своры туристов и проходимцев, занесли заразу и, по сути, истребили всю семью. Вавила тоже прочитала этот материал и еще сильнее затужила. С горем пополам Космач разыскал телефон журналиста, дозвонился, но мог только ругаться, потому что вдруг понял -- провокационная статья была кем-то заказана. Кто-то запустил пробный шар, отрабатывая технологию уничтожения чудом уцелевшей средневековой аристократии. -- Скоро и к нам придут, -- сказала боярышня, тем самым подтвердив его выводы. -- Нельзя мне от своих отставать. Знаешь, Ярий Николаевич, пожалуй, не пойду я учиться. Отпусти домой. И еще через день начала тихонько собирать свои вещи. Спорить с ней, как и с Ровдой, не имело смысла, иногда послушная и кроткая боярышня проявляла глубоко скрытый дерзкий и властный нрав. -- Я дал слово твоему отцу выучить тебя. -- Это был самый веский аргумент, не подчиниться воле отца или своими действиями подвести другого человека было грешно, не позволяла совесть. Прямота ее рассуждений и конкретность иногда повергали в шок. -- Коли мог бы взять меня в жены -- навек осталась. Но ты ж не бесерменин, чтоб две или три жены иметь. Ему так и не удалось доказать, что он холостой, а Наталья Сергеевна всего лишь сотрудница. Кроме того, судя по неожиданным вопросам, Вавила чувствовала себя виноватой, считала, что из-за нее Космач поссорился и разошелся с женой -- то есть совершил страшный грех. Разговаривать с ней на эту тему следовало точно так же прямо, и Космач пошел на крайние меры. -- Хорошо! Я приведу сюда Наталью Сергеевну, моего бывшего начальника Василия Васильевича и других людей, которые тебе скажут, что она мне не жена и я никогда женатым не был. И после этого возьму тебя в жены. Она должна была преодолеть робость и согласиться на это, но он еще плохо знал нрав боярышни. -- Нельзя мне за тебя, Ярий Николаевич, -- вдруг заключила она. -- Посмотрела, как сидишь и пишешь, пишешь. Днем, ночью... Ты ученый муж, а я кто? Дикая лесная девка, надо мной в городе смеяться будут. И над тобой. А когда смеются -- хуже, чем в лицо плюют. -- Кто тебе такое сказал? -- Рябой и сказал. -- Что за рябой? -- К которому на беседу водил. Не ровня я тебе. Возьмешь, а потом всю жизнь жалеть станешь. Не обессудь уж, Ярий Николаевич, но я в Полурады уйду. А тебя помнить буду всю жизнь. _Конфликт со средой_ становился все более ощутимым, но пока еще воспринимался как цепь случайностей, неудач и разочарований. Проводы получились долги ми и печальными. Космач отвез Вавилу на автобусе до поселка Северного, откуда был выход на Соляную Тропу. Далее они пошли лесовозными дорогами в сторону Аргабача; стоял май, половодье, и, хотя на пути не было больших рек, малые разлились, и на каждой надо было накачивать резиновую лодку. Он был уверен, что доведет ее до первого старообрядческого поселения на Тропе, где будет кому помочь, но на второй день утром проснулся один возле потухшего костра... * * * Если тогда он лишь почувствовал _конфликт со средой обитания_, ощутил его тление и едкий дым, то спустя три года вкусил всю его горечь. Через два года Космача неожиданно и с грандиозным треском провалили на защите докторской и тем самым окончательно раздули пожар. Затем его должность младшего научного сотрудника сократили, Космач запил и стал распродавать свою личную библиотеку, которую собирал многие годы, сдавая макулатуру. Для начала выбрал ходовой, но малоценный для себя товар -- собрание сочинений Паустовского и подшивку журнала "Огонек". Взял пустой ящик, выставил на нем книги и стал на улице. Но вместо покупателей к нему подошел милиционер и прогнал, говоря, что он своим нетрезвым видом и торговлей портит лицо города. Космач отошел за угол, снова выставил товар и на сей раз был уже наказан: составили протокол и отобрали книги. Он сходил домой за новой партией, выбрал улицу потише, однако простоял до вечера и ничего не продал, зато опять привязался милиционер, на сей раз требовал документы. Демократия в России началась с тотального контроля за населением и особенно за его передвижением, паспорт могли спросить у собственного подъезда и при его отсутствии задержать на трое суток для установления личности. Бывшего ученого мужа останавливали и требовали документы повсюду -- огромная борода раздражала милицию, как и все остальное, выбивающееся из общего серого ряда. Мало того, потрепанный красный "жигуль" Космача останавливали чуть ли не на каждом посту ГАИ и самого дважды ставили под автомат, с личным обыском и досмотром автомобиля, так что от транспорта пришлось избавиться. Он уже едва терпел, спасаясь от мира в грезах пьяного сознания, но это состояние длилось всего несколько часов, а потом опять надо было что-то продавать. В доме же, как у всех советских ученых, ничего более ценного, чем книги, не было. Тогда и появился в его жизни человек разумный, Артем Андреевич, видом своим и сутью больше напоминавший директора гимназии, нежели бизнесмена, -- очки, русая бородка клинышком, строгая тройка. -- Почему же вы продаете хорошую литературу? -- по-интеллигентски возмутился он. -- В свое время за такое собрание я искал и сдавал макулатуру! Да, бумагу, газеты, старые журналы. А за это собрание -- тряпки! Старое пальто! Космач принял его за такого же МНСа, как сам, только преуспевающего, и потому прикинулся торгашом. -- Ты, мужик, или бери, или вали отсюда, -- пробурчал в бороду. -- А то налажу под зад... -- Юрий Николаевич! Я же вас знаю, читал статьи и восхищался. Что случилось? Это было еще хуже и позорнее. Космач не знал, что делать, хоть бросай книги и убегай. -- Возьмите деньги, вот! -- Он совал бумажки. -- Только не продавайте! -- Я сегодня подарков не принимаю, -- сквозь зубы выдавил Космач. -- Дергай отсюда! Пока не наладил! -- Хорошо, я куплю книги! -- нашелся Артем Андреевич. -- Если будете продавать другие -- позвоните, вот телефон. -- Ты что, филантроп? -- У меня есть свободные деньги, чтобы покупать хорошую литературу, -- объяснил тот, складывая книги в ящик. -- Когда-то за макулатуру... А сейчас просто так... Это же счастье! Позже выяснилось, что он занимается недвижимостью, продажей подержанных автомобилей, строительством, лесом и контролирует все оптовые рынки -- эдакий универсальный бизнесмен, как и все, с бандитским уклоном, только образованный и интеллигентный. Продавая ему книги, Космач первое время вразумить его пытался, но в ответ получал примерно следующее: -- Если я не стану делать этого, придется спиваться, как вам. Экспроприировать экспроприаторов достойнее, чем опускаться на дно. Понимаете, милостивый государь, идет время первоначального накопления капитала. Насилие неизбежно! Потом мы отмоем эти капиталы, отмоем руки и будем приносить благо. А что принесете вы, Юрий Николаевич, если даже подниметесь со дна? Пожалуй, только через Артема Андреевича и можно было раздобыть документы для Вавилы, хотя он на самом деле вроде бы все отмыл и теперь занимался чистым бизнесом. Правда, они не встречались уже несколько лет -- с тех пор как филантроп помог продать квартиру в городе и купить по бросовой цене дом в Холомницах. Офис его размещался в бывшем детском саду с сохранившейся игровой площадкой и беседками -- ничего не разрушал, а только ремонтировал, мечтая впоследствии вернуть здание детям. Космач всегда считал все его замыслы утопией или своеобразным оправданием вынужденной неправедной жизни, но тут, когда подходил дворами к офису Артема Андреевича, вдруг увидел за решетчатой оградой детей, которых, несмотря на метель, вывели на прогулку. Завязанные платками до глаз, они стояли с растопыренными руками, жались к стене с подветренной стороны и напоминали пингвинов. Космач подошел к воспитательницам, спросил, где теперь офис, но оказалось, толком никто не знает, а здесь уже почти два года детский сад. Пришлось искать директора, который и поведал, что Артем Андреевич действительно безвозмездно передал здание городу и что от этого одна беда -- детей в детском саду мало, а содержать учреждение надо уйму денег, и такое доброе дело выходит боком. Сам благодетель некоторое время приплачивал к зарплате и подбрасывал продукты* но вот уже год как ничего не шлет и даже не заходит. С горем пополам отыскался его новый адрес, по которому Космач и отправился на поиски. Видно, у Артема Андреевича дела шли худо, офис был на первом этаже в торце жилого дома и напоминал жэковскую контору -- драные письменные столы, хромающие стулья, старенький компьютер на широком подоконнике. Разве что сам хозяин был в неизменной тройке с иголочки и у подъезда стоял огромный черный джип с затемненными стеклами -- эдакие остатки роскоши. -- Знаете, Юрий Николаевич, мне все надоело, -- не ожидая вопросов, заявил он. -- Экспроприировать, так же как и зарабатывать, неинтересно. Я сейчас сижу и читаю книги. В вашей деревне случайно нет пустого домика? А то бы я купил. Потом спохватился, начал расспрашивать, вспомнил, что обещал издать монографию, и подтвердил, что обещание остается в силе, на благородное дело можно деньги найти. Космач про себя решил дослушать Артема Андреевича и уйти, однако тот догадался, что гость пришел по какому-то важному делу. -- Нужен паспорт, на женское имя, -- признался Космач. -- И очень срочно. Несмотря на интеллигентность и тонкую нервную организацию, Артем Андреевич отличался трезвостью и практичностью суждений, после заявки Космача остался невозмутим, словно ему каждый день паспорта заказывали. -- Неужели, кроме паспорта, нет других проблем? -- В Холомницах проблемы в удовольствие: почистить снег, коня напоить-накормить, печь истопить. -- Рад за вас, -- со вздохом проговорил тот. -- Завидую... Ну а что с работой? Надеюсь, вы не бросили науку? -- Пишу и складываю в стол. -- И больше ничего не нужно? -- Кроме паспорта на женское имя -- ничего. -- Счастливый вы человек... Космач готов был рассказать о Вавиле, но филантроп не проявлял видимого интереса, лишь спросил, захватил ли он фотографии. А ему и в голову не пришло, что для паспорта необходимы снимки, и теперь внутренне ужаснулся, что придется возвращаться в Холомницы и уже завтра брать Вавилу, ехать в фотомастерскую в районный центр, затем на другой день за карточками и только на третий -- в город. За последние годы он напрочь отвык от мирской суеты, и подобные хлопоты казались тягостными и мучительными, как зубная боль. Артем Андреевич угадал его состояние, вызвал своего водителя. -- Поезжайте с господином Космачом, -- распорядился. -- По пути захватите фотографа. И с карточками ко мне. Спустя полчаса черный сарай на колесах несся по метельной, переметенной дороге, вздымая на воздух сугробы. В джипе было тепло, мягко и дремотно -- сказывалась бессонная ночь, поэтому скоро сморило, и он проспал всю дорогу. Разбудил водитель уже возле мочевой точки, просил показать, где сворачивать в деревню. Космач дернулся было идти с фотографом пешком, однако увидел, что по проселку совсем недавно пробился грузовик-вездеход, протаранив заносы. И, кажется, шел и назад, оставив широкую колею, заметаемую снегом. Это значило, что кто-то из дальнобойщиков по старой памяти завернул к Почтарю за самогонкой. Джип смело ринулся по этому следу, водителя поджимало время, а Космач сидел и тихо радовался удачному дню -- даже тут повезло! Грузовик развернулся возле Почтаря, дальше соваться было опасно, и Космач побежал к своему дому первым, чтобы предупредить Вавилу, а может, и уговорить сфотографироваться. На крыльце почему-то взлаивал и скулил ее пес и, когда Космач вошел в сени, проскочил вперед, скребанул лапой дверь избы. -- Ну, это уж слишком! -- Оттолкнул ногой собаку, шагнул через порог и стал. Пес все-таки прошмыгнул в избу и бросился к ногам хозяйки. Вавила поднялась ему навстречу, поклонилась -- встречала, как жена. -- Слава тебе Господи. Скоро вернулся. Все ли ладно, боярин? На противоположном конце стола в вальяжной позе сидела Наталья Сергеевна, пили чай... Дурной сон! Ни раньше ни позже явилась! Получив от Данилы хорошее наследство -- почти законченную докторскую и материалы по расколу, ассистентка почти сразу уехала в Москву, защитилась и, вернувшись в университет в смутную пору великих сокращений и увольнений, под тихое изумление униженной научной публики получила место преподавателя на своей кафедре. А спустя год таким же удивительным образом стала ею заведовать. Василий Васильевич был еще жив, сидел дома, и если выбирался, то ходил держась за стенки, по-птичьи, и следы оставлял крестиком. Но сил на возмущение еще хватало. -- З-змею пригрел! П-продала меня Цидику! Б-была бы сила, своими руками з-з-задавил! Н-ничего, Бог все видит! Бог видел и наказал, уже года три ходила с костылем. В их отношениях было много непонятного, даже таинственного, говорили, что Наталья Сергеевна была его любовницей и крутила им как хотела, что когда Данила еще лежал в клинике, она сама вывезла из квартиры больного все научные материалы, а также некоторые ценные вещи. А другие завистливые языки болтали, что она любовница самого декана Ровды, и вместе они, объединившись, потихоньку съедают Данилу, чтоб освободить место. В тот же год Василий Васильевич продал квартиру и уехал к сестре в Севастополь, чтоб жить и лечиться у моря. Наверное, он знал, что не вернется, однако на вокзале погрозил кулачком и сказал с хохляцким упрямством: -- Н-ну, псы гончие, й-я круг сделаю и вернусь! Космачу тогда показалось, что грозит он своей бывшей аспирантке... Последний раз они виделись больше трех лет назад, случайно встретились на улице. Наталья Сергеевна была ухоженная, в нарядном платье -- из церкви шла. Правда, и тогда уже с тросточкой, а вместо изящных туфелек, которые она любила, -- мягкие суконные боты. О ее личной жизни никто ничего толком не знал, из-за стремительной чудесной карьеры друзей у нее не было, а многочисленные враги болтали что угодно. После столь неожиданного взлета Наталья Сергеевна стала барственной, многим начала говорить "ты", звучащее в ее устах несколько надменно, будто с холопами разговаривала. -- Цидик умирает, -- без всяких предисловий сказала Наталья Сергеевна. Это было прозвище академика Барвина, которым чаще всего пользовались в провинции, и происходило оно от названия Центра исследований древнерусской истории и культуры. -- Ого, -- невыразительно сказал Космач, сбрасывая шубу на руки Вавилы. -- Сегодня утром позвонили от него. Секретарша, стерва такая, помнишь? -- Не помню... -- Звонила по его просьбе. А вот зачем -- угадай. -- Что тут гадать -- на похороны. -- Куда мне на похороны? Саму хоть в гроб клади... Просила немедленно отыскать тебя и сегодня же... Сегодня самолетом отправить к Цидику. Иначе можно опоздать. -- Ого, -- еще раз повторил он. -- С какой стати? -- Сам и спросишь. Вавила не суетилась, и все-таки немного переигрывала, показывая свое нынешнее важное положение. Стоило Космачу сесть, как бросилась снимать сапоги, но он демонстративно взял ее руки, поцеловал ладони. -- Спаси Христос, я разуюсь... Сейчас придет фотограф и сделает снимки, на твой паспорт. -- А сам уговаривал ее глазами -- не бойся, ничего не бойся. Придерживающиеся старых правил неписахи легче под пулемет шли, чем под объектив фотоаппарата. Наталья Сергеевна разрушила идиллию. -- Послушай, Космач, я с такими трудностями добиралась!.. Грузовик нанимала! А ты уходишь от ответа. Может, ты не понял? Академик Барвин умирает! -- Вот почему буря на улице, -- вздохнул он. -- Комендант был прав, ветер зря дуть не станет. -- При чем здесь ветер? -- Да так... Народные приметы, суеверие. Фольклор, одним словом. Она ничего не поняла, повторила с прежней повелительной настойчивостью: -- Все-таки советую тебе поехать. Академик просит, нобелевский лауреат. Неспроста... Докторская диссертация перед защитой попала на экспертизу все в тот же злополучный ЦИДИК. Кто отправил ее туда и по какой причине -- ни сам Космач и никто другой тогда об этом не знали, и на кафедре терялись в догадках (а может, делали вид?), с чего это вдруг и по чьей воле назначили новых, чужих оппонентов, прислали влиятельных заседателей в ученый совет. Впрочем, ему намекали, мол, считай, это привилегия -- очень уж непростая была тема. И вот вся эта варяжская ватага вместо защиты устроила судилище, да еще вынесла сор из избы в прессу. Тогда его поразила _жестокость и несоразмерность наказания_, определенного ему лично и абсолютно ничем не обусловленного. Произошло как раз то, что он отразил в диссертации, объясняя смену исторических периодов в русской жизни, когда особенно остро проявлялась эта жестокость -- обязательный атрибут утверждения новой власти или династии. В общем, за что боролся, на то и напоролся. И лишь спустя полгода, пропивая библиотеку и собирая на халяву таких же сокращенных МНСов и СНСов, он узнал нехитрый, вполне предполагаемый секрет: все научные работы, касающиеся древнерусской истории, языка и культуры, обязательно проходят экспертизу в ЦИДИКе, а иначе зачем он существует? Только об этой цензуре не принято говорить, и если поехать туда качать права, то в центре будут делать недоуменные глаза -- ничего они не видели, не читали, не рецензировали. -- Ты же знаешь мое отношение? -- поморщился Космач. -- И всю эту историю... Не поеду. -- Надо быть выше старых обид. Человек умирает... -- Обижаться на бронзового идола, как на погоду, без толку... -- Подумай сам, милый друг! Если Цидик о тебе вспомнил, значит, что-то серьезное. Находится в очень тяжелом состоянии. Секретарша говорит, третий день невыносимые боли, судороги... -- По этому поводу я бы сказал просто: бог не фраер... Наталья Сергеевна застучала клюкой, пробуя встать, однако не встала и обиженно отвернулась. По слухам, она и защищалась в ЦИДИКе, а потом несколько раз ездила туда на стажировки, забыв своего покровителя Данилу, боготворила академика и, слышно было, называла себя ученицей Барвина -- должно быть, не без оснований. Тогда, после сокрушительного поражения его на защите, она сама разыскала Космача -- тогда многие ходили к нему выражать соболезнования и свое возмущение по поводу всего произошедшего, а проще говоря, выпить и покуролесить в холостяцкой квартире. Ее, хоть и запоздалое, появление в Холомницах, откровенно говоря, подкупило: мало того что пришла в трудный час и не помнила обид, -- привезла второй экземпляр диссертации, заново переплетенный, обезличенный и вместо фамилии помеченный номером 2219 -- тот самый, что побывал на экспертизе в ЦИДИКе. Пока Космач горестно перелистывал страницы своего труда, Наталья Сергеевна несколько часов наводила порядок, мыла, чистила и стирала. Потом они выпили, пожаловались друг другу на судьбу, одиночество и неустроенность личной жизни, добрым словом вспомнили Данилу, после чего она вдруг предложила свои услуги как переговорщика с академиком. Находясь в подвешенном состоянии, особого восторга Юрий Николаевич не испытал, но, грешным делом, ощутил предательское свечение надежды и желание сделать еще одну, последнюю попытку наладить отношения с оставленной _средой обитания_. Мало того, при положительном решении вопроса -- а в этом у Натальи Сергеевны не было сомнений -- она обещала вернуть его на кафедру, а пока взять на полставки, читать на заочном курс по истории средних веков. И причину называла в общем-то правдивую: с уходом Космача стало некому проводить экспедиции, старообрядцы никого не пускают к себе, мол, ученого знаем одного -- Юрия Николаевича, и если он письмо напишет, даст рекомендацию, тогда посмотрим. Он не то чтобы разомлел, скорее потерял бдительность, и когда бывшая ассистентка по старой памяти стала называть его мужем, вспоминать чудесное время их путешествия в Полурады, скачки, купание, ночевки у костров, почувствовал такую ностальгию, что в глазах защипало. И особенно остро обозначилась мысль об уникальности прошлого, по достоинству не оцененного вовремя. Самое невыносимое и ужасное состояло в том, что это никогда больше не могло повториться. Ее тоже не рассмотрел, не заметил, как светятся глаза и волнуются пальцы, когда прикасается к его руке. Потому сейчас и пришла спасать... Надо было вести себя не как рефлектирующему интеллигенту, бросившемуся в запой; следовало собраться с духом, вдохновиться и поступить по-мужски... Сначала он тихо поразился ее шершавым губам. Влажные и гладкие на вид, они оказались жесткими, напоминали наждачную бумагу. Космач пытался отогнать от себя эти ощущения, однако ловил себя на мысли, что непроизвольно и отстраненно изучает ее, как некий посторонний предмет. И тело у Натальи Сергеевны было неожиданно колючим, кожа будто толченым стеклом посыпана. Космач залавливал в себе чувства, ласкал, гладил его с легким остервенением, которое, видимо, воспринималось как страсть. И почему-то сам покрывался ознобом. К тому времени действовал жестокий _конфликт со средой_, и он относил к нему все, что происходит вокруг, в том числе списал на это и постельную неудачу. Она же расценила по-своему. -- Мы просто не привыкли друг к другу, -- царапал ухо шепот. -- Нам надо успокоиться, расслабиться, а потом все произойдет естественно и как бы случайно... Ничего подобного не произошло, поскольку наутро было похмелье и полное отсутствие вчерашнего очарования. Наталья Сергеевна особенно не навязывалась, перемыла посуду, наказала ждать ее через недельку с результатом и в тот же день уехала поездом в Москву: она не переносила самолетов, и если случалась острая необходимость лететь, после посадки выводили под руки, а то и вовсе вызывали неотложку. О чем они говорили с Цидиком, осталось в тайне, но она вернулась вдохновленная и, не вдаваясь в подробности, сообщила, что нобелевский лауреат ждет его со всеми материалами. -- Возьми все что есть, -- почти приказным тоном говорила она. -- Обязательно оригиналы источников. Боярские грамоты, берестяную летопись и послания сонорецких старцев. Все имеющиеся оригиналы были давно и надежно спрятаны, и вынимать их из тайника он бы не стал ни в коем случае. Первого экземпляра диссертации тоже не было: вскоре после ошеломительного поражения на защите Космач отнес ее на пустырь и стал жечь. Толстый, спрессованный кирпич гореть не хотел, и тогда он стал рвать по листку и кидать в огонь. Третий, последний экземпляр был утерян кем-то из оппонентов, и оставался этот второй, привезенный Натальей Сергеевной. Ничего не меняя, он засунул его в портфель и отправился в столицу. Академик на самом деле ждал его, но встреча не состоялась по вине Космача или, точнее, обстоятельств, с ним связанных. Впрочем, как и все остальное, обещанное Натальей Сергеевной... Сейчас ей некогда было обижаться долго. И она опять отсылала его к Цидику, в Москву. -- Последний рейс в двадцать один час двадцать минут, -- объявила уверенно и негромко. -- Билет заказан на твое имя. -- Я понимаю, у тебя есть какие-то обязательства перед ним, -- заметил Космач. -- Но я-то с какой радости помчусь к академику? -- У нас человеческие обязательства!.. Если хочешь, христианские. В церковь она ходила исправно каждое утро, благо новый храм был от ее дома в двух кварталах, по слухам, молилась истово, соблюдала посты и даже занимала какую-то должность при храме. Рассказывали, однажды притащила священника на кафедру и освятила все аудитории. Оставался последний аргумент, который был высказан со скрытым злорадством. -- Как ты уже догадалась, мы с боярышней Вавилой Иринеевной вступаем в брак. Мне надо в загс и на свадьбу, свою собственную! А не на похороны. -- Поздравляю, -- сказала безрадостно. -- Но будь человеком, Космач! -- Поезжай-ка, Ярий Николаевич, -- вдруг посоветовала боярышня. -- Коль человек перед смертью вспомнил тебя, знать, душа его позвала. Человеку отказать можно, душе его никак нельзя. -- Самолет из-за разницы во времени прилетает в двадцать два часа, -- невозмутимо проговорила Наталья Сергеевна. -- Обратный билет возьмешь на завтрашнее утро. Ночи академику будет достаточно. А с боярышней твоей ничего не случится. В аэропорту будет встречать машина. Космач посмотрел на Вавилу. -- Ну, уж если ты посылаешь -- так и быть, поеду. -- И не устраивай там ничего такого, -- предупредила бывшая ассистентка, что-то заподозрив. -- Лишнего не спрашивай, умирает человек... Если только сам начнет... И бороду эту сбрей! Посмотри, на кого похож! 4. Десятый И все-таки Космач не внял совету Натальи Сергеевны, не сбрил бороду и не подстригся -- поехал как был, разве что главотяжец поменял на новый, не засаленный, из коричневой кожи. В самолете на него озирались, и это было привычным; если кто-то чуть дольше задерживал взгляд или вовсе откровенно рассматривал, Юрий Николаевич обычно вспушал свою растительность и показывал большой палец. -- Во! Видал? А у тебя чего, не растет? Беда, паря, беда... Если любопытство проявляла женщина, он заговорщицки подманивал пальцем и предлагал потрогать бороду рукой. Дурачиться сейчас не было настроения, одна только мысль, что придется сидеть у постели умирающего да еще и слушать его, наводила тоску. А еще он постоянно думал о Вавиле, оставленной в Холомницах, как в срубе -- вряд ли насмелится на улицу выйти, так у окна и простоит. Не дай бог задержаться... Перед посадкой в Домодедово, когда уже пристегнули ремни, к волосатому пассажиру подошла обескураженная стюардесса и сообщила, что машину для него подадут к трапу самолета. -- Спаси Христос, внучка, -- поблагодарил он и всыпал в карман ее фартучка горсть кедровых орехов. -- Щелкай на здоровье, эвон зубки-то у тебя -- чистый перламутр! В Москве было теплее, и волчья шуба с шапкой оказались не по сезону, однако он обрядился в меха, потолстел в два раза и пошел на выход, едва протискиваясь между кресел. Точно в таком же виде (только шуба тогда была новенькая) он прибыл в столицу по договоренности с Натальей Сергеевной -- ездил к Цидику спасать положение. На первой же станции метро его задержал милиционер. -- У нас в Москве в волчьих шубах не ходят, -- заявил он, вызвал машину, и через пять минут экзотический гость столицы уже сидел в обезьяннике вместе с бомжами и несовершеннолетними хулиганами, Портфель с диссертацией отобрали и куда-то унесли -- конфликт со средой был в самом разгаре. Поваляв дурака с обитателями камеры, Космач начал стучать, мол, хватит, выпускайте, у меня встреча с академиком назначена. Его отвели в дежурку, осмотрели со всех сторон, сличили с фотографией в паспорте и решили поместить в спецприемник, на месяц. -- За что? -- изумился Космач, еще не теряя веселого настроения. -- Будет вам, мужики, я ученый, кандидат исторических наук... И тут подошел сержант, ну метр с кепкой, вцепился в бороду, ножницами пощелкал. -- Стричь буду, ученый! Не похож ты на себя! Подобного обращения с собой Космач позволить не мог, борода была неприкосновенна, поднял этого малыша в погонах, хотел в угол закинуть, но побоялся убить, железный сейф там стоял, -- бросил дежурному на колени. А стул под тем не выдержал, развалился, и оба они оказались на полу. Тут и набежали молодцы с дубинками, хорошо, в шубе был, только пыль и шерсть летела. А он стоял и даже не уворачивался от ударов: средневековый принцип _жестокости и несоразмерности наказания_, вдруг выплывший из толщи времен, еще раз доказывал правоту Космача. В конце двадцатого века в России опять происходила не смена власти или общественного устройства -- шла смена элит, и новая обязана была забивать старую. Тогда его отмолотили, погрузили в автозак и увезли в спецприемник. Правда, продержали на нарах только три недели, вернули паспорт и выпустили, однако диссертация исчезла бесследно. На встречу с академиком Космач пошел с пустыми руками и холодным сердцем, не чувствовал больше нужды в такой встрече, милицейские дубинки погасили и огонь разума, и обиду. Цидика на месте не оказалось, секретарша объяснила, что он работает дома и неизвестно когда будет. Не снимая шубы, Космач просидел в приемной часа два, пока не понял, что хозяин давно в кабинете и, видимо, не хочет его принимать. Пришлось войти без приглашения... Аудиенция длилась всего минуту, академик почему-то называл Космача Мартемьяном и, побледнев, держался за голову. Оказалось, у него случился микроинсульт, вызвали "скорую" и милицию. Последняя приехала быстрее, Космача приняли то ли за бандита, то ли за бродягу, схватили, забили в наручники и, дубася палками, увезли в отдел, но даже в клетку посадить не успели: будто бы Цидик узнал об этом и прислал человека с распоряжением не трогать ученого ни в коем случае и немедленно отпустить. С тех пор Космач еще дважды приезжал в столицу и всегда в волчьей шубе: если опять возьмут, так хоть почки не отобьют. При посадке машину здорово трясло, разом и в голос заревели дети -- верный признак опасности, и бледнолицые стюардессы бегали по салону, проверяя, все ли пристегнули ремни. Однако приземлились удачно, и пока самолет заруливал на стоянку, стало ясно, что в Москве тоже метель. У трапа оказалась единственная машина -- черная "волга" с правительственным номером, и Космач с ходу распахнул заднюю дверцу. -- Академик за мной прислал? -- спросил водителя. -- Или другую какую птицу ждешь? -- Жду господина Космача... -- Вези, дяденька! -- Он сел в машину. -- Узнал, поди? -- Паспорт покажи. После изучения документа водитель извинился и двинул машину прямо сквозь цепочку пассажиров -- едва расступиться успели. -- Погода на пределе. -- Он оказался разговорчивым. -- Узнавал... Ветер поворачивает на боковой. Вас хотели угнать на запасной аэродром куда-то в Воронеж. В последний момент разрешили посадку. Так что вам повезло. И мне. Поскольку Космач не отвечал, то он некоторое время ехал молча, немного забылся и снова попытался затеять разговор. -- Простите... Ваша шуба из какого меха? Вижу, не собака, какой-то благородный... Не пойму. -- Волк, -- коротко ответил Космач. -- А-а... Первый раз вижу. Почему-то в Москве таких шуб нет. Космач не поддержал разговора, и всю оставшуюся дорогу ехали молча. А когда приехали на Кутузовский проспект, к мрачному в сумерках сталинскому дому, водитель сам дверцу перед ним распахнул и к дому повел -- служба! У подъезда академика стоял микроавтобус с крупными надписями "ОРТ", откуда тотчас выскочил оператор с камерой и стал снимать. Водитель молча махнул рукой в его сторону, отворил дверь и проводил Космача в квартиру Цидика. Из дверного проема толкнуло в лицо запахом смерти -- тяжелый дух пролежней, лекарств и свежевскопанной земли. В просторной передней вдоль стен стояло десятка полтора стульев, но людей было двое -- молодой человек в строгом костюме, белобрысый, с челкой на левую сторону, немного скуластый, да нервная, с трясущимися руками и гладкой прической, девица. У Космача не было никакого настроения валять дурака, неподходящее место, да и накала душевного не чувствовал для розыгрышей. Но в передней ему что-то не понравилось: нервные какие-то, злые и даже тени скорби нет в глазах. -- Здравствуйте, люди добрые. -- Космач снял шапку, перекрестился в угол. -- Здесь академик помирает? И поскольку никто не ответил, он сел на стул у порога, поколебался и достал очки для такого случая, старенькие, с резинкой на дужках, степенно надел и взял газету, лежавшую тут же. Молодой человек недовольно стрельнул взглядом, на миг сосредоточился на очках и отвернулся. В это время из двухстворчатой двери показалась секретарша -- знакомая, хорошо рассмотрел в приемной ЦИДИКа, даже чуть не подрался, когда прорывался, только сейчас постаревшая, убитая горем -- краше в гроб кладут... -- Вы... Космач? -- Слегка оживилась и, спотыкаясь, подошла. -- Он самый, Космач... -- Господи, как хорошо, что приехали! Академик сейчас без сознания, нужно подождать. -- Подожду, не велик барин... -- Снимите шубу, вот вешалка... -- Да мне и так ничего. Секретарша была настолько утомлена и растерзанна, что взгляд ничего не выражал, в мертвых глазах чернела пленка скорби и полной отчужденности, как у нормальной бабы на похоронах. Интерес к Космачу угас мгновенно, Лидия Игнатьевна шепнула что-то девице и скрылась за дверями. Однако молодой человек внезапно заинтересовался косматым гостем, сел рядом, всплеснул руками. -- Представляете, человек умирает четвертые сутки. Три раза врач констатировал смерть. А он снова оживает. Феномен! -- А бывает, паря, бывает, -- проговорил Космач. -- Тело изношено, а Господь душу забрать не может. -- И разум не угасает. Приходит в себя -- мысль четкая, способен к анализу... Космач подманил его пальцем -- тот склонился ухом. -- Должно, дьявол мучает. Бес вселился и смерть отгоняет. -- Знаете, я и этого уже не исключаю... Хотели в хоспис отправить -- отказывается. Батюшка вот здесь полдня отсидел -- не подпустил. -- Надо его через хомут протащить. Тогда сразу помрет. -- Через хомут? -- Молодой человек отодвинулся. -- Как это, через хомут? -- У нас так всегда делают, коли человек мучается. На белую лошадь хомут наденут, погоняют до пота, а потом и тащат головой вперед, и клешнями пристукивают, и супонью хлещут. -- Вы что же... Для этого и приехали? -- Дак позвали, помочь надобно человеку. -- И где же ваш хомут? -- Да там, на улице, покуда заносить нельзя. -- А белая лошадь? -- В голосе слышалась насмешка, если еще не верил, то близок был к тому. -- В деревне осталась. Чего ее сюда везти? -- с удовольствием забалагурил Космач. -- Погонял до пены, хомут в солофан завернул, чтоб пот не высох, да привез. -- Что вы глупости говорите? -- внезапно взвизгнула девица -- прислушивалась! -- Я не позволю издеваться над умирающим академиком! Как вам не стыдно? Да вы знаете, какой это человек?!.. -- Не шуми, дочка, -- закряхтел Космач. -- Орешь как резаная... Разве можно эдак-то, когда в доме человек помирает? Может, и в тебя бес-от вселился? Девушка от возмущения замолкла, вскочила, потрясла руками и снова села, а молодой человек не преминул заметить ехидно: -- Ее бы тоже сквозь хомут... Тварь. Заставила академика письмо в ученый совет написать, чтоб степень дали без защиты. -- Это уже говорилось Космачу, но громко. -- А он каракулей наставил, ни слова не поймешь. Вот и переживает, роковая женщина... -- Вы подлец! Подлец! -- выкрикнула девица и убежала за двухстворчатые двери. И там разревелась, как недоеная корова, протяжно, навзрыд. -- Сейчас выгонять будут, -- спокойно проговорил молодой человек и махнул челку налево. -- Притомила аспиранточка... -- А ты бы с ней поласковее, как ни говори -- баба, -- посоветовал Космач. -- Быдло... Ненавижу этих прилизанных и стремных. Замуж не берут, для точных наук ума не хватает, так они все в гуманитарии лезут. Потому у нас наука такая же, прилизанная и страшненькая. Он внутренне согласился с такими доводами: единственной красивой женщиной на историко-филологическом факультете была Наталья Сергеевна... Через несколько минут рев за дверью стих, и скоро оттуда появилась аспирантка. -- Простите пожалуйста, -- попробовала улыбнуться Космачу. -- Я не знала... Простите. Должно быть, секретарша академика втолковала ей, кто приехал... -- Бог с тобой, дочка, -- благосклонно отмахнулся он. -- По молодости чего не бывает?.. Академик-то не помер? -- Нет, без сознания... Врач дежурит. -- Села на старое место и потупилась. А молодой человек заинтересовался Космачом еще больше, крадучись разглядывал его, щурил глаза и стискивал губы, забыв про аспирантку. Должно быть, готовил каверзный вопрос, однако все смешал громкий телефонный звонок за дверью. И в следующий момент в переднюю выскочила перепуганная Лидия Игнатьевна. -- Сейчас сюда... придет президент. Ой, господи, только этого не хватало... -- Какой президент? -- машинально спросил молодой человек и усмехнулся. -- Да тот... Этот, наш президент. Дверь распахнулась, в переднюю стремительно вошли человек шесть, встали шпалерами, а еще трое бросились в глубь квартиры. -- Оставаться на местах, -- скомандовал кто-то из охраны, и вид Космачу перекрыла широкая спина. -- Надо же! -- сказал он молодому человеку. -- Еще и на президента погляжу! Приеду домой... -- Молчать! -- приказал охранник и окончательно заслонил Космача -- толкни чуть, так на колени сядет... -- Да я молчу... Президента ввели под руки, но, очутившись в передней, он оттолкнул провожатых и сел на стул рядом с аспиранткой. -- Ну и шта?.. Живой еще?.. Он был не сильно пьян, однако из-за