ьше ни позже, знать, чужое счастье почуяла. А причина найдется... На ночь глядя выбрала прямые да гладкие поленья, чтоб и путь был такой, печь затопила и, встав на колени, долго смотрела в огонь -- сжигала печаль-тоску и образ соперницы, что стоял перед взором. Но будто глаза и душу опалила: нет покоя, и тревога воет вкупе с метелью за окнами. Ох, должно быть, сглазила хромуша или этот фотограф, снял на карточку образ и тем самым порчу навел. Помолилась еще раз, уж на сон грядущий, но лишь прилегла на минутку, сделала вид, что заснула, и тут же встала, -- Не согрешишь -- не покаешься. Распустила волосы, в посудинку воды налила, перстень с самоцветом и серебряную ладанку на дно опустила, дверную ручку омыла, три уголька из печи бросила. -- Заря грядущая, восставши, озари мя лучами, смой, сними изрок и порчу, очисти душу от горя и печали. Лицо умыла, окропила себя с пальцев, остатки выпила. Перстень на палец надела, ладанку на шею, побрела сонная в горницу, легла на кровать, раскинув руки. -- Молодец сонный, именем Дрема, приди-приди, овладей мною, девицей непорочной. И чтоб спала я под тобою, аки реки спят подо льдом, аки горы под снегом, аки жена под мужем... И почувствовала, как коснулся ее век мимолетный сон -- так дневные птицы спят в разгар лета, когда зори целуются. Тотчас черная машина понеслась по метельной дороге, завивается снег следом, будто горькая соль, порошит черные стекла. За ними же самозванка сидит на мягких подушках, улыбается, таращит черные глазищи на чужого ладу, какие-то мерзкие слова говорит. И вот захватила своей- клюкой его шею, подтянула к себе и целует, бесстыжая! Отринуть бы видение, встать и помолиться, да Дрема придавил к постели, ласковые свои руки на глаза возложил, на ушко шепчет: -- Спи, боярышня, сей сон пустой. Не тревожь сердечко вражбой, а как восстанешь с солнцем, распадутся узы мысленные и немысленные... И в самом деле, когда проснулась, солнце в замороженном стекле заиграло, метель улеглась! Бросилась к окну, протаяла ладонью глазок -- Святый Боже! -- простор-то кругом какой и снег искрится, аж глазам больно. Какой-то бритый старик лопатой дорожку чистит, через всю деревню, а на плечах его синицы сидят, должно, корма просят... Вот он к воротам завернул, тропинку пробил к калитке -- неужто в гости идет? А она простоволосая, неприбранная... Пока старик с крыльца снег сгребал, Вавила только и успела что косу заплести, убрать под кокошник, а он не постучал -- коня вывел из стойла, лыжи надел и к реке направился. Тогда уж без спешки помолилась, умылась и постель застелила. Старик потом в окошко стукнул. -- Юрий Николаевич просил проведать утром. Не бойся, отворяй! Боярышня дубленку накинула, в сенях засов отбросила. -- Коль просил, так отворю... Но открыла немного, глянула в шелку. Старик вроде бы валенки обметал и обстукивал, сам же искоса Вавилу разглядывал: глаз острый, лукавый... -- Зовут меня Кондрат Иванович, -- чинно представился. -- На том краю живу. -- Да уж видала тебя... -- Вот и славно. Пустишь погреться, Вавила Иринеевна? Воды вот тебе принес... -- Добро пожаловать, -- дверь распахнула. -- Входи. А он первым делом печь пощупал, топила ли, затем одежины на себе расстегнул и присел на табурет у порога. -- Унялся ветер, отлетела ведьмацкая душа, -- разговорить попробовал. -- Виданное ли дело, с ног валит. По телевизору передали, умер этот академик, портрет показывали. Я что говорил? Мне все Юрий Николаевич не верил. А я если что-то скажу по внутреннему велению, непроизвольно, все сбудется! Вот и про метель. Скопытился академик! Сначала хотели всенародный траур организовать, мол, по рангу положено, совесть нации скончалась. А я думаю, как это? Мы что теперь, без совести остались?.. Должно, в Москве тоже умные люди есть, отменили общий траур, так что флаги спускать не будут. Вавила отвернулась, тихонечко перекрестилась, однако ни слова не сказала. -- Да, вон как природа от его смерти страдала целую неделю и по всему миру, -- продолжал гость. -- Передают, всю Европу завалило, а также и Америку. Даже в Австралии будто снегом сыпануло... Она же села у окна, отстранилась непроизвольно. -- Хозяина поджидаешь, -- угадал он. -- Да только раньше обеда не жди, не будет. Автобус из города ровно в четырнадцать часов проходит. Так что ты тут пока жарь, парь... А будет желание, коня запряжем и встретим. -- Добро бы... -- Вижу, не очень-то разговорчивая... Обычай такой у вас или стесняешься? -- Думаю... -- Это хорошо. А я поговорить люблю. Да не с кем! Юрий Николаевич, он ведь тоже молчун. Пыхтит себе в бороду... Как жить станете? -- Коль нет нужды, так что говорить? -- Скажу тебе следующее, дочка, -- завелся Комендант. -- Человек потому стал человек, что говорить научился. И стал беседы вести. Не первая сигнальная система, не вторая -- высшая! Речь человеческая. -- Когда поговорить хочется, Богу молиться надобно, с Ним беседовать. Кондрат Иванович покряхтел. -- Так это будет монолог. А хочется, чтобы тебе ответили. -- Когда у самого рот не закрывается, где же глас Божий слушать? Свои-то речи слаще. Старик встал, застегнулся, по привычке капюшон надел, однако снова сел. -- Любопытно... Выходит, мы Бога не слышим, потому что много говорим? -- Истинно, Кондрат Иванович. -- Да... А я, бывает, иногда сам с собой, если не с кем. -- Немоляка ты, вот и слабнет голова. -- Это для того чтобы говорить не разучиться, -- без обиды объяснил он. -- Молчание хоть и золото, но нельзя же без речи человеческой, все-таки люди мы... -- Речь дана с Господом разговаривать, се дар Его. -- Как же, по-твоему, между собой общаться? Вавила грустно отвернулась к окну. -- Позришь, и так все видно. Кондрат Иванович поерзал на табурете. -- Погоди, погоди... Ты что хочешь сказать? Без вопросов все видишь в человеке?.. Ну-ну. И что ты увидела? Без вопросов? -- Совестно сказать... Не смею. -- Чего-чего? Это что такое у меня на лице, о чем сказать стыдно? -- Совестно. -- Пусть так! И что же ты видишь? -- Сказал-то весело, однако рассмеялся настороженно. -- Что можно увидеть на лице старого разведчика? -- Непотребно старому человеку о его грехах говорить. Что лишний раз глаза колоть, ежели самому все ведомо? -- Нет уж, скажи! -- Страсти одолевают тебя. -- Вавила подняла глаза. -- Покоя нет, и оттого тоска смертная. Голову же преклонить, покаяться перед Господом -- гордыня не дает. Одержимый ты, Кондрат Иванович. -- Вот как! Занятно... И что же делать прикажешь? По вашему обряду? -- Старики советовали в вериги облачиться и от людей уйти куда-нито. Или очистишься от скверны и человеком возвратишься, или сгинешь, аки зверь/ Он невозмутимо выслушал, хлопнул себя по коленям и встал. -- Ну, благодарю за тепло, за слово доброе, Вавила Иринеевна. Пора мне. -- Не сердись уж на меня, -- сказала она в спину. -- Сам просил. Избяную дверь старик прикрыл бережно, а сеночной хлопнул от души, лопату закинул на плечо, как солдат винтовку, и пошел по пробитой траншее, чеканя шаг. Вавила же проводила его глазами и опечалилась -- обидела человека. Те странники, что часто по Тропе бегали и с мирскими жили, обыкновенно учили оседлых, мол, говорить с ними следует как с ребятами малыми. За слово, сказанное от сердца, благодарить принято, а в миру все поперек, только славь, нахваливай да по шерстке гладь; чуть против, чуть по правде, тут и врага наживешь. Истинно дети! Однако досадовала она недолго, вспомнила, что и впрямь надо подготовиться к встрече Ярия Николаевича. Печь растопила, нашла картошку, капусту квашеную, постные щи приставила варить, а сама от окна к окну и к часам. Время -- обед, а нет хозяина! И Кондрат Иванович не идет, чтоб коня запрячь и встретить, должно быть, не отпускает его обида... Вот уж и щи готовы, и угли дошаяли, пора трубу закрывать, а на тропинке пусто. Тут еще Серка на крылечке заскулил -- не выдержала, дубленку накинула и вышла на улицу. Солнце садится за горы, морозец легкий, шаги бы скрипели, чуткому уху за километр слыхать. Пес отчего-то жмется к ногам, а сам уши сторожит на дорогу... Поболее часа простояла, покуда день не догорел, в избу вернулась грузная от тревоги. Складень поставила, с молитвой остаток свечки зажгла. -- Николай Чудотворный, пути указующий странникам... И замолчала -- шаги на крыльце! Перекрестилась, встала с достоинством и, даже в окошко не глянув, взялась стол накрывать: нельзя жене показывать, с какой беспокойной страстью ждала возвращения. Коль есть глаза, сам увидит... Да что это -- опять старик на пороге, и не смотрит прямо, как прежде, отводит взор. -- Видно, на обедешный автобус опоздал Юрий Николаевич. Так теперь к ночи жди, последний в двадцать три сорок пять проходит. А две тарелки со щами уже на столе... -- Садись, Кондрат Иванович, потрапезничаем, -- сказала бесстрастно. -- Пожалуй, не откажусь. -- Он скинул полушубок. -- Глядишь, и тебе веселее будет. Вавила помолилась мысленно, взяла ложку. Старик делал вид чинности, вроде бы ел со вкусом и не спеша, но видно было, сыт и заталкивает в себя постные щи помимо воли. -- Я телевизор с обеда смотрю, -- вспомнил. -- Передали, академик этот умер, все в порядке. Как говорил, так и случилось! А катастроф не было ни одной. То каждый день самолеты валятся, а тут хоть бы один упал. Так что... И осекся. Она же глазом не моргнула, хотя оборвалось сердце. -- Вкусные у тебя щи, -- соврал, глядя в сторону. -- А я в этом толк знаю. Дохлебал, облегченно и с удовольствием облизал ложку. -- Ну, чаю я дома напьюсь, вечер длинный. А ты, Вавила Иринеевна, не скучай тут. Если хочешь, телевизор включу. Кино посмотришь или передачу?.. -- Мне и так добро. -- И не тоскливо? -- А что же тосковать, коль на мир Божий еще не насмотрелась? -- с восторженными глазами произнесла она. -- Это старым людям бывает скушно, ничто уж глаз не радует. А я вон гляжу -- солнце садится, и по снегу красная дорога от него. Чудо какое! Так бы ступила босыми ножками и пошла, пошла... Старик присмотрелся, головой покачал. v -- Да ты и впрямь странница. Столько на лыжах пробежать, по тайге, по болотам, и еще ей идти хочется. -- Хочется мне мир посмотреть. Я в книгах читала, есть такая страна Египет. Туда Матушка Богородица с Сыном своим Младенцем от царя Ирода убегала. Мне с тех пор страна сия во сне снится. Будто иду я тем же путем, через пустыню великую, солнышко горячее, земля ровно углями посыпана, подошвы горят. И гляжу, а на песке-то следочки! Маленькие, Христовыми ножками оставленные. Я встану на те следы и молюсь, будто на камне. И меня будто ветром к небу поднимает -- эдак хорошо!.. Сон я сей однажды Ярию Николаевичу рассказала, а он говорит, нет более следов Христовых, фарисеи да книжники стадом пробежали и все следы затоптали... Да не поверила я. И так мне хочется сходить в Египет и самой глянуть. Ну как найду? Старик и головой помотал, и покряхтел. Затем вынул из кармана сигару, придвинулся к печке и стал смрад изо рта изрыгать. Потом затушил, окурок спрятал. -- Чудесная ты девушка, -- сказал вдруг. -- Я думал, какая-нибудь дикая, фанатичная кержачка... А ты будто и не земная, теперь таких и нет нигде. То-то Юрий Николаевич по тебе так тосковал. Имени не называл, но рассказывал... Я ему все -- что не женишься? Может, съездим куда, посватаемся? Он все молчал, а однажды говорит, есть у меня невеста, настоящая боярышня, красавица писаная, лебедь белая. Только на ней женюсь, никого другого не надо! Так, говорю, женись, что же ты? Годы-то уходят!.. Тут Юрий Николаевич мне и сказал. За ней, говорит, как за царевной-лягушкой, надо за тридевять земель идти, в тридесятое царство. Но мне покуда пути туда нет, не могу я, говорит, подданство того царства принять. А жить там без гражданства нельзя. Не ровня мы с ней, говорит. Она -- боярышня, а я мужик лапотный, холоп! И засмеялся еще... Тогда я его не понял. Он же чудной, Юрий Николаевич-то. -- Спаси Христос, добрый человек. -- Вавила неожиданно встала и поклонилась ему. -- После слов твоих я и впрямь будто лебедь белая. -- Ну что ты! -- смутился Комендант. -- Боярышня, а кланяешься... Ты мне про веру свою расскажи еще. Я кержаков видел, но никак не пойму, как они молятся? У вас же церквей нет? -- Нет... -- А как же вы так? Ни попов, ни церквей? -- Это все люди придумали, Божьи храмы ставить, попов нанимать, чтоб служили, а они б токмо внимали. Господь наш Иисус Христос не каменному делу учил, строительству храмов в душе своей. А более всего молиться учил. Вот мы и молимся, как первые христиане. -- Непривычно, конечно... Я был в церкви, там и поют хором, и кадилом кадят, и водой брызжут. Много всего... -- У нас тоже поют, когда на камнях молятся. -- На камнях? -- Они у нас вместо храмов. -- Ей вдруг начало нравиться его ребячье любопытство. -- Ежели старцы или старицы выберут камень да помолятся на нем три дня и три ночи, на нем потом очень уж сладко молиться. Небо открывается и Господь слышит. -- Вот как? Чудно... Ну а если камней нет? Бывают же такие места? Одна тайга, например? -- Тогда великое дерево рубят и на пне молятся. И стоит он как твердыня, не гниет, не падает по триста лет. -- Ну а если пустыня? И ничего нет? -- В пустыне молиться легко, там ни храмов, ни камней не нужно. В пустыне сам Христос молился и всю ее намолил от краешка до краешка. Комендант головой покачал, по колену хлопнул. -- На все у тебя ответ есть!.. Ты мне о вещах житейских скажи. Вы где жить-то собираетесь? Когда поженитесь? У нас в Холомницах или еще где? -- На все воля Божья... -- Как говорят, на Бога надейся, да сам не плошай. Надо бы подумать, ведь дети пойдут, школа нужна. -- Он опять припалил сигару. -- Я вот тебе одну историю расскажу, лично со мной случилась. Ты любишь истории разные слушать? -- Люблю, -- обронила она. -- У нас когда странники приходят, много сказывают историй. Иногда по седьмице сидим да слушаем... -- Я всю жизнь человеком был государственным, служивым, и вот забросила меня судьба на Кубу. Есть такая островная страна возле Америки... -- Знаю, слышала. Там была революция. -- Во! А ты, оказывается, кое-что знаешь!.. Так я там встретил красивую девушку и женился. Имя у нее было мудреное, длинное, так я ее звал по-нашему, Люба. На Кубе там круглый год тепло, как будто все время стоит июль и зимы совсем нет. Вот мы и поселились в пещере и жить стали, как первобытные люди. Кругом джунгли, пальмы, бананы растут, птицы поют -- рай земной, честное слово. -- Слышала, есть такие места на земле. -- Боярышня вздохнула. -- А Люба моя так пела! Голос у нее был, как у чайки, звонкий и слыхать далеко. Я ведь круглыми сутками службу нес, наблюдал за береговой полосой, смотрел, кто из местных жителей чем занимается... И куда ни пойду, везде ее слышу, и так мне радостно было. Живем мы с ней так месяц, второй, третий, все замечательно. Самое интересное, я сначала языка ее не знал, у них свое наречие было, вроде испанский, а ни слова не поймешь. Да тогда это не важно было, мы и так понимали друг друга. Звала она меня -- Кондор, это птица такая, орел. Она запоет, я только одно слово и понимаю, все про меня пела. Будто она смотрит в небо и видит, как я летаю над головой, и ей хочется, чтоб взял в когти и унес в пещеру для любви и ласки. Это я потом стал язык понимать... Я ведь на службе, унести не могу, вот мы и ждем, когда вечер наступит. А вечера там не то что у нас, короткие и сразу темно делается. Приду в пещеру, Люба моя ужин приготовит, и мы садимся у костра и едим. Надо сказать, готовила она прекрасно. Ты вот, наверное, не пробовала морские продукты? Между прочим, водоросли, ракушки, личинки всякие очень вкусные, если с умом приготовить. Деликатесы! В лучших ресторанах подают за большие деньги, а мы каждый день едим. Нравилась мне ихняя кухня, теперь уж никогда не попробовать... Вот, и так прожили мы полгода, самое лучшее время, вспоминаю и тоскую. Потом меня переводят на другой остров, служба есть служба, а с женой мне туда никак нельзя. Я Любе и говорю, мол, скоро уезжаю, придется тебя оставить на время, как разрешат, так приеду и заберу. Ну, она, понятное дело, в слезы, говорит, не смогу без тебя жить, зайду в океан и уйду на дно. Сразу и петь перестала, только ревет белугой -- Кондор, Кондор!.. -- Неужто ты уехал от нее, Кондрат Иванович? -- ахнула боярышня и незаметно перекрестилась. -- Служба ведь, что сделаешь? -- Он вдруг забеспокоился. -- И лет мне было тогда всего двадцать... Ладно, я тебе как-нибудь потом эту историю доскажу, время будет. Ты на ночь-то печь истопи, а то у него изба старая, холодная. Да трубу совсем не закрывай, не то угоришь. Тут у нас с апреля дачники приезжают, так я устал их по ночам вытаскивать да в чувство приводить. Жалеют тепло, на горящих углях трубу -- ширк, а потом, как травленые тараканы... И вдруг смутился, шумно начал одеваться: вероятно, услышал свои пустые слова, но, привыкший к их непроизвольному извержению, сказал с порога, так и не взглянув: -- Я еще приду попозже коня обряжу. Закрывайся изнутри, заходить не буду. Вавила подождала, когда он коня обрядит да уйдет, задвинула на двери засов, лампочки везде выключила. И когда привыкла к неяркому свету от уличного фонаря и стала различать предметы в избе, принесла свечку, прикрепила к рамному переплету, затем от спички одну лучину зажгла, от нее вторую и лишь от третьей затеплила фитилек. -- Зри свет в окне! Огарок свечи, катанной из воска, прежде горевший перед иконками ярко и ровно, здесь вспыхнул с копотью и треском, после чего пламя упало, сжалось до горошины и замерло на кончике фитиля. Тогда она хладнокровно сорвала пальцами этот светлячок вместе с нагаром, слила на пол растаявший воск и снова, очистив огонь через три лучины, зажгла свечу. -- Зри свет в окне! Он не зрел, ибо пламя моргнуло несколько раз и утонуло в восковой лунке. Нет, хромая черная женщина не увезла его обманом и не спрятала; и самолет не упал с высоты на землю. Ярий Николаевич оставался жив и здоров, но не было ему пути домой. Ни скорого, ни долгого, ни далекого, ни близкого. От вражбы сей она лишь посуровела: нет на свете такой загадки, которую бы Господь не разрешил и знак не подал. Распахнула Вавила двери, встала на порог на колени лицом на выход и прочитала странническую запорожную молитву. -- Чудотворче Николае, отче святый, понеси мя путем, коим Ярий, чрез сей порог ступив, пошел. Да укажи всякие препоны на его дороге, будь то корень, о кой запнулся, иль прелестные и лихие люди, с коими пути скрестились. Ежели в железах и на пытках, ежели в юзилище каменном иль земляном -- всяко яви. Аминь! И взмыла с порога, подхваченная теплым воздухом из избы. Увидела, как везут его в черной машине, а рядом хромая с клюкой сидит, будто старая ворона, и человек, на грача похожий, -- тот, что чужие лица на карточки снимает. Вроде бы и зла против не затевают, но и добра не хотят эти черные птицы. Приехали к великой хоромине, возле которой самолеты садятся, отпустили, но сами еще долго потом каркали и крыльями хлопали. Ярий же ступил под мрачный кров и чуть не потерялся -- столько народу было кругом. И тут уж не разглядеть каждого, не распознать, кто с чем пришел, покуда людей не выстроили перед железным хомутом, как грешников пред вратами ада, и не стали пропускать по одному. И объял всех страх Божий: в душе не хотят идти, противятся, молятся мысленно, но идут, все сирые и убогие! Порхают около некие существа, ни женщины, ни мужчины, -- ангелы-привратники иль слуги сатанинские, строжатся и клекочут, накладывают они железа на руки и ноги каждому и друг с другом сковывают. Ярий в сей цепочке тоже идет, понурый, тусклый, будто на казнь обреченный, лишь глаза светятся, как сурики на болоте. Привели невольников к хвостатому кресту, приколотили гвоздями к стульям, а самолет постоял перед дорогой, дьяволу помолился и в небо взмыл. Вот они, муки мирские! Нет взять посох да идти по своей воле -- в руки бесовские отдаются, дабы по воздуху перенес. Долго летел крестик по небу, и так высоко, что люди в нем стали мелкие, будто комары, и Ярий среди них потерялся. Когда же на землю сел, мученики воспряли, сбросили цепи и побежали, тогда и он появился, да только его сразу посадили в черную машину и повезли темной, метельной дорогой. Тут ему худо сделалось, не рад, что поехал, однако дорогой еще крепился, но как подвезли к черным каменным палатам, зубами заскрипел, да уж делать нечего. Из окон сих палат дым клубится, искры зелены летят, стоны слышатся, будто из преисподни -- верный знак, кого-то геенна огненная жжет-палит. Ярий же не убоялся, душу свою скрепил и ступил под сей кров. Тотчас окружили его люди мутные, темные: мирских ведь трудно распознать, они и сатаной окручены да омрачены, и Богом еще не забыты, страдают, аки святые страстотерпцы, а за что, и не ведают. Ярий сотворил окрест себя круг обережный, но убогие к нему руками тянутся, прикоснуться норовят. В палатах врата стоят черные, за коими Вавиле ничего было не увидеть, покуда туда Ярий не войдет, ибо она по следу мыслью бежала, влекомая силою Чудотворного Путеводника. Должно быть, там и лежал человек, позвавший к себе: из-под врат сих дымок курится и искорки проскакивают -- страх Божий! Возопить бы к нему, чтоб- не ступал далее, но ведь сама словом подтолкнула, мол-де, поезжай, коли душа умирающего кличет... Мутные же люди вокруг скачут, говорят что-то на птичьем языке, словно галочья стая, но вдруг оборвался сей бестолковый грай, ибо распахнулись врата, открылось дымное пространство, и Ярий ступил в него и будто в воду канул, поскольку и след его вмиг потерялся. Вавилу тоже потянула сия бездна, однако не было на то воли святого Николая, не пустил, и мысль ее выпорхнула из палат, как ласточка из застрехи. Покружилась около да тут же и вернулась на порог избы, принеся в клюве зернышко тревоги. И пока она летала по следу, выстыла изба, и вон уж иней по углам засверкал. Надо бы печь топить, но зерно то проросло, выметнуло побег и озарило голову предчувствием опасности, так что жарко стало. Вышла она на крыльцо, посмотрела во все стороны -- тихо кругом, дремотно и небо звездное, но не обмануть слух и око странницы, предки коей три века острили свое чутье. Напоенный и накормленный конь в стойле ржет тревожно. Не к добру! И собака лапами снег скребет да уши сторожит, будто зверь поблизости бродит... Трех минуток хватило, чтоб котомку собрать и следы свои замести. Встала на голицы Ярия и скользнула наторенной лыжней к реке, куда старик водил коня поить. Осевший снег размыло, и темная полынья растянулась наискось от берега к берегу, вода гремит на камнях, пуская пенные усы. Не медля ни секунды, Вавила сбросила обувь, по колено перебрела шумный поток и на той стороне лыж не надела -- босой прошла до леса по плотному насту, нырнула под пихту и лишь тогда сунула заледеневшие ноги в теплые катанки... А у дома вон уж и фары засветились... * * * Комендант, как и положено, на посту был, незнакомый "уазик"-буханку заметил, еще когда тот через поле пробивался, тараня заносы. Кто-то чужой ехал, однако в крайнюю избу не постучался, чтоб спросить, сразу к дому Космача направился, целя одним колесом по чищеной тропинке -- значит, наверняка из управления газопровода. Приезжали начальники несколько раз, будто бы проверять работу объездчика, а сами на рыбалку или на охоту. Но сейчас-то март, охоты нет, а река подо льдом... Тем временем машина бампером чуть ли не в калитку уперлась, из нее выскочили три молодца, кинулись на крыльцо, потом только двери захлопали. Из избы Кондрат Иванович вышел в галошах, думал лишь глянуть, к кому это едут, но как увидел, что гости засуетились возле дома Юрия Николаевича, почувствовал неладное. А тут еще кавказцы Почтаря залаяли и конь у Космача заржал. Вернулся назад, переобулся, полушубок надел, и когда вышел во двор, увидел, что машина уезжает, причем задом -- видно, развернуться не смогли. Можно было отменять тревогу, однако собаки орут и жеребец кричит -- неспроста. Подбросил дров в печку и отправился к усадьбе Космача: напугают еще Вавилу Иринеевну... А как подошел, глядь -- дверь метлой подперта, словно никого и нет в избе, но свет на кухне горит. Кто был? Зачем? Неужто забрали молодую хозяйку и увезли?.. И тут увидел человека, выходящего из бани. -- Эй, ты чего там делаешь? -- окликнул Комендант. -- Ну-ка иди сюда! А у самого сердце екнуло -- не зря шарятся, ищут что-то... Парень в легкой весенней куртке не спеша направился к конюшне -- Комендант устремился ему наперерез. -- Тебе чего тут надо? -- Объездчика ищу, -- сказал тот. -- Не знаешь, где он? -- В город уехал. -- Конь где у него стоит? Здесь? -- Ты кто такой? -- пошел в атаку Комендант. -- А ну двигай отсюда! -- Да ладно, не шуми, -- добродушно сказал парень. -- Я из управления газопровода. Хотел коня проверить. -- Чего проверять-то? Вон он стоит! -- Можно глянуть? -- Гляди! -- с удовольствием разрешил Кондрат Иванович. Парень смело распахнул дверь конюшни, включил фонарик и исчез в темноте. Через несколько секунд послышался короткий храп, возня, замелькал луч света, и храбрец вылетел на улицу, будто его выбросили за ноги. -- Укусил, гад! -- с детской непосредственностью воскликнул он, вскакивая. -- Вот паразит! Жулик тотчас же выскочил на улицу и закружился возле стога. Комендант кинулся ловить, а парень снова нырнул в конюшню. Что он там делал, увидеть было невозможно, пойманный за длинную челку норовистый жеребец никак не хотел возвращаться в стойло и пытался высвободиться. -- На место! -- зарычал Комендант и, вцепившись в гриву, потянул его в двери. Строптивая животина кое-как переступила порог, и Кондрат Иванович заметил, что парень забрался на ясли, открыл люк над головой, через который подавали сено с чердака, и пытается туда забраться. -- Эй, ты! Куда? -- крикнул вдогонку. Но было поздно. Спортивный парень сделал подъем переворотом, будто на перекладине, и пропал на сеновале. А Комендант загнал коня в стойло, запер дверь и, прихватив вилы, стал у наружной лестницы на чердак, откуда доносилось шуршанье сена. И в этот миг заметил, что в светящемся и зашторенном кухонном окне появился силуэт -- и в доме кто-то хозяйничал! Не выпуская вил, Кондрат Иванович взбежал на крыльцо, откинул метлу, ворвался в избу и встал сразу у порога. Перед ним оказался высокий брюнет, одетый в новенький двубортный костюм, чуть скуластый, с раздвоенным подбородком и пристальным, стригущим взглядом. -- Кто такой?! -- от души рявкнул Комендант, преодолевая свой испуг. Тот был недоволен, возможно, только что с кем-то ругался или, наоборот, давал взбучку, однако же ухмыльнулся, шевельнул пальцами под пиджаком и вынул руку, в которой оказалось удостоверение. -- Служба охраны газопровода. В удостоверении значилось, что Лебедев Владимир Борисович является начальником участка и имеет право на хранение и ношение оружия. -- Ну и что? -- спросил Комендант. -- Здесь не •написано, что можете устраивать шмон и лезть в чужие дома. Брюнет ничего не ответил, убрал документ и, застегнув пиджак, сел на табурет. У Кондрата Ивановича подозрение только усилилось: эти парни были не теми, за кого себя выдавали. Один усадьбу шмонал, второй в засаду засел! Иначе с какой стати его товарищи, уезжая, дверь метлой подперли? -- Дом был открыт, -- оправдался брюнет. -- К тому же здесь живет наш работник. Сижу вот, жду... Не знаете, куда он ушел? -- Не знаю, -- на всякий случай сказал Комендант. -- Простите, а с кем имею честь?.. -- Местный житель. Избран старостой и отвечаю за порядок в деревне. Брюнет слегка насторожился, но, возможно, оттого, что на чердаке загремело -- кто-то и там рыскал! -- Староста, а не знаете, -- отвлек его внимание недовольным тоном. -- А что случилось? Авария? Взрыв? Или, может, трубу выкопали и утащили? -- Лесорубы через трассу хлысты таскают, на торфяниках трубу вскрыли. А объездчика нет! И по нитке он всю зиму не ходил. -- Неправда, до бурана на лыжах по всему участку пробежал. Сам видел. -- А где лыжня? -- Замело! Комендант по-хозяйски прошелся по избе, мельком глянул сквозь открытую дверь горницы -- от Вавилы и следов не осталось. А пришли-то наверняка за ней! Но упустили -- вот откуда недовольство. Брюнет-то, видно, все время привык выигрывать, потому не может держать себя в руках. Ему же сейчас надо стелить мягко, смотреть ласково и не показывать, что на душе... Лебедев сделал еще одну ошибку, предложил сесть, будто находился у себя в кабинете, но Кондрат Иванович остался на ногах и вида не подал. -- Хозяин в данное время отсутствует, -- строго сказал он. -- Так что нечего здесь делать, выходи строиться на мороз. И этого, с чердака, забирай. Я замок на дверь повешу. Гость никак не реагировал, чему-то ухмылялся и гнул свое: -- Может, все-таки скажете, где Космач? Без всякого предупреждения оставил участок... Так ведь можно и работы лишиться. -- Нельзя уж человеку надень отлучиться... В город он поехал, по делам! -- А где его жена? Это уже начинался конкретный и предметный разведочный опрос. -- Какая жена? Юрий Николаевич холостой... -- Вот, господин староста! -- усмехнулся. -- Ничего не знаете, что в деревне творится! -- Не имею права вмешиваться в личную жизнь, -- парировал Комендант. -- Только знаю, никакой жены нет. -- Хорошо. А где его гостья? -- Я за гостей не отвечаю. -- Но к Космачу приехала женщина. Вот за кем явился этот "начальник охраны"! -- Если даже приехала, она-то каким боком к газовой трубе? -- Где она, Кондрат Иванович? -- Слушай, Лебедев. -- Комендант будто бы рассердился. -- Ты газовик или мент? Что-то я не понял. Если имеешь права допрашивать и засады устраивать -- покажи документ. А нет -- гуляй! Я не могу тебя оставить в избе, сам понимаешь. У нас в деревне и так воруют! Трасса близко, ездят всякие хмыри... -- Да будет вам, Кондрат Иванович. -- Брюнет словно маску на себе сменил, вдруг превратившись из ухмыляющегося негодяя в добродушного парня. -- Не надо волноваться, свои. Поклон вам от Артура. Я пришел от него. Он назвал кличку сотрудника ФСБ, который уговорил Коменданта присматривать за Космачом. -- Что ты там бормочешь? -- однако же, не сробел Кондрат Иванович. -- Да хоть от черта лысого ты пришел. Нечего тут изображать! Вон бог, а вон порог! Парень двумя ловкими пальцами выхватил из жилетного кармана другую книжечку, подержал перед глазами пару секунд и со щелчком захлопнул. Комендант успел рассмотреть лишь фотографию в военной форме, прочитать фамилию "Лебедев" и два слова, отпечатанных красной вязью, -- специальная служба... -- А третьей бумаги у тебя нет? -- язвительно поинтересовался он. -- Откуда я знаю, может, и этот документ -- прикрытие? -- Давайте поговорим о деле, -- оборвал Лебедев. -- Мне известно: вы -- наш агент. Кличка "Отшельник", верно? К сожалению, Артур, ваш резидент, у которого были на связи, сейчас находится в командировке. Но он временно передал связь мне и поручил принимать от вас всю информацию, касающуюся объекта. Комендант отлично знал правила оперативной и конспиративной работы. Передавать агента на связь к новому резиденту разрешалось лишь с его, агентa, согласия и при обязательном присутствии старою, так сказать, из рук в руки. Он не сомневался, что этот парень из спецслужб, которых за последнее время развелось несколько, и, видимо, из-за слабой профессиональной подготовки там творилась полная самодеятельность. Можно было поверить, что резидент на самом деле в отъезде и по случаю аврала взял и вот так, на авось передал связь, однако Кондрат Иванович не мог выносить подобного бардака. -- Знаешь что? А шел бы ты лесом! -- злорадно сказал он. -- Видал я таких связистов. Тебе и правда только газопровод охранять, с объездчиками работать. -- Мы знаем, Космач вчера вылетел в Москву, к академику Барвину, -- невозмутимо продолжал брюнет. -- Женщина, что пришла из скита, осталась здесь. И недавно была здесь. Вы же ее видели сегодня? -- Я никого не видел, так что давай освобождай помещение. -- А это что там? -- Лебедев указал в угол за книжным стеллажом, где стояла лейка с утопленными в воду розами. -- К Восьмому марта букет преподнес!.. Кондрат Иванович, нам нужна ваша помощь. Ситуация экстраординарная, важна любая информация. Не буду скрывать, мы знаем, кто эта женщина и откуда пришла. Вавила Иринеевна Углицкая, верно? Из раскольничьего скита под названием Полурады. Это где-то в Красноярском крае. А вот ее фотография. -- Он положил на стол карточку. -- На паспорт снялась. Красивая, молодая... Ну что, поможешь, Отшельник? -- Надо же!.. Она мне понравилась. Милая, обходительная... Постарел, должно быть, в молодые годы я их насквозь видел, а сейчас одну верхнюю оболочку. -- О ком это вы? -- Да о хромой стерве из университета. -- Комендант приблизился к брюнету вплотную. -- Она же сбросила информацию? -- Теперь это не важно, -- отмахнулся тот. -- Теряем время... Где сейчас может находиться Углицкая? По дороге уйти не могла, лыжный след ведет до полыньи на реке. Дальше обрывается... -- Утонула! -- Я не намерен шутить! -- Ладно, коль ты такой серьезный -- сиди гадай, а я пошел. -- Кондрат Иванович надел шапку. -- Но гляди, если что из дома пропадет -- с тебя спрос. У этого парня явно не хватало выдержки, он еще крепился, но глаза уже белели и пропадали остатки воспитанности. -- Ты отсюда никуда не пойдешь. -- Это еще почему? -- Комендант открыл дверь и только сейчас увидел в проеме второго -- того, что обшаривал баню и конюшню. Куртка была с капюшоном, однако на рыбьем меху, и парень уже швыркал носом. -- Потому что здесь засада, -- в спину Коменданту усмехнулся брюнет. -- Тебе же не надо объяснять, что это такое? -- Вот это ты напрасно, -- предупредил Кондрат Иванович. -- У меня там печка топится! А ну уголек вылетит? -- Ничего не знаю. Будешь сидеть до конца операции. То есть пока не найдем Углицкую. -- И еще мне кур пора кормить. Да и вообще, на кой ляд засаду устраивать, когда собаки лают, конь ржет на всю округу? Полная демаскировка! -- Садись и сиди тихо! -- Не советую ссориться со мной. В убыток будет. -- А что делать? На контакт не идешь, помочь отказываешься. Будем принимать меры. -- Принимай. -- Комендант вдруг отставил вилы, скинул полушубок и полез на печь, не снимая валенок. -- У тебя служба такая. А я на горячих кирпичах поваляюсь, старые кости погрею... Ты это, подмени товарища, пусть в тепле посидит, хватит ему сопли морозить. Брюнет тихо злился на независимого старика, совету не внял, однако снова зауважал, стал говорить "вы" -- делал заход с другой стороны. -- Я думаю, вы человек опытный, искушенный... И благоразумный. Нет смысла обострять ситуацию. Да, мы не соблюли формальности. Понимаете, о чем говорю?.. Все вопросы с вашим резидентом и руководством согласованы. Случай исключительный! Нужно пойти навстречу, Кондрат Иванович, тем более что эта операция -- не наша. Поступила команда из Москвы, управление на ушах стоит. К нам вылетает специальный представитель, утром будет здесь. -- И до утра желательно отличиться? -- Комендант перевернулся на живот и подпер кулаками подбородок. -- Найти женщину?.. Да, я тоже однажды искал, на Кубе дело было. Готовила покушение на Фиделя, перевозила взрывчатку в дамской сумочке. На пути следования закладывала мину направленного действия... А женщин там ходит ну сотни полторы! Все с сахарного завода, из коммуны имени товарища Троцкого. И все сладкие такие!.. Я ее вычислил. И знаешь, каким образом? Как только у женщины начинаются не сексуальные, но очень острые переживания, резко меняется походка. Представляешь, идут такие барышни, попа, тити -- все бывшие проститутки, -- так виляют, так пишут! Идешь сзади и читаешь... И вдруг на тебе, знакомый вражеский почерк! Идет, как солдат в атаку... Ты мне скажи, что замыслила женщина, я тебе скажу, как ее вычислить. Вероятно, Лебедева подкупил благодушный, ностальгический тон старика, начал расслабляться. -- Если бы знал, что замыслила. Все вслепую! Район оцеплен, но искать в темноте, по лесу бесполезно. Она не уйдет отсюда в любом случае, будет ждать Космача. А на улице уже минус четырнадцать, под деревом ночь не просидеть, развести костер побоится. В пустые холодные дачи вряд ли полезет, а вот в таежные избушки и вагончики лесорубов пойдет. -- Ты сам-то знаешь, зачем эта барышня понадобилась Москве и вашей службе? -- между прочим спросил Комендант. -- Поставили в курс дела? -- Пришла информация, -- уклонился брюнет. -- И оперативное задание, как обычно... -- Значит, напрямую с Москвой работает? -Кто? -- Да эта хромая? На фотографа-то она навела? -- Не знаю... Мне поставили задачу войти в контакт и с вашей помощью задержать Углицкую. Такое ощущение, будто кто-то ее предупредил. -- Сочувствую, -- покряхтел Комендант. -- В контакт не вошел, искомая женщина убежала. А утром прилетит начальство... Брюнет еще таил надежду и ворчание принимал как должное. -- Вот карта... Вам хватает света? Возьмите фонарик... Где стоят вагончики? Землянки, избушки? Все места, где можно укрыться. -- Я ведь не охотник, не рыбак. И даже за грибами не хожу, -- ухмыльнулся. -- Дитя урбанизации и в деревне живу поневоле. -- Кондрат Иванович, имейте совесть! -- Надоел ты мне! -- Комендант развернулся от брюнета. -- Ну, пристал! То женщину ему подавай, то вагончики. Нигде спасу нет! Тебе не стыдно? Тот резко сменил тон. -- Насколько мне известно, ваши сыновья и дочь живут в Германии? Резидент действительно передал ему агента, нарушая все правила и инструкции, но и это сейчас было не главное. Должно быть, Артур и сам не надеялся на него (и тому были причины), поэтому не вдавался в подробности, как найти подходы к Отшельнику, а сразу выдал "рычаг" -- чем можно попрессовать агента и взять на "крюк". -- Живут... -- отмахнулся Комендант. -- Космополиты! Им что Германия, что Испания... Потому что выросли на Кубе, учились в ГДР и России не знают. -- А вам известно, что делают с репатриантами, если у властей в стране проживания возникнут подозрения в их связях со спецслужбами? Комендант сел и свесил ноги. -- Слушай, Лебедев! Сделай, а? Загони дезинформацию! Пусть их выселят обратно! Пусть понюхают дым отечества! Да и мне веселее будет! -- Хочешь сказать, ничего не боишься? А если поворошить твое прошлое? -- Попробуй. Но я и так могу все свои подвиги рассказать. С чего начать? -- Он сел и свесил ноги. -- Ну да, с Кубы. Майор Сеславинский, старший оператор-локаторшик, тайно демонтировал блоки опознавательной системы "свой -- чужой" с резервной установки, два месяца искал связи с американцами, вышел на агента ЦРУ, задержан при попытке продать секретные приборы за две тысячи долларов. Мичман Зубарь, инструктор по вооружению, установил связь с американским офицером ВМФ, кадровым разведчиком, продал секретных документов на сумму в пять тысяч, под видом металлолома вывез и передал двигатель учебной торпеды, вовремя остановлен. Кто там еще? Рядовые Хаврин и Муртазин, готовили перехо