ожидание странника_, и не понимал, что это значит для боярышни. Перед собой он находил оправдание -- по пути случилось неожиданное, появилась уникальная возможность попасть к сонорецким старцам и, самое невероятное, увидеть либерею! Но одновременно как будто тревожно билась подспудная мысль, зудящая возле уха: уйдешь в Полурады, там и останешься... Прилетев в Аргабач, Сорока даже не сказался, тайно выманил из скита и спросил: -- Что, паря, не раздумал на Сон-реку сбегать? -- Веди, коль посулил, -- сказал Космач, ощущая прилив неожиданной тоски. До этого похода к старцам он никогда не воспринимал понятие "сбегать" в прямом смысле, а тут действительно начался бег и полностью изменилось представление о способах передвижения странников. Это был настоящий армейский маршбросок, с той лишь разницей, что пешего порядка вообще не было. За световой день они пробегали до двухсот километров, а то и больше, в зависимости от того, насколько чистой была тайга -- в буреломниках и густых зарослях по старым пожарищам сильно не разбежишься. Питались на ходу кусочками деревянно-твердой сушеной лосятины, которая пахла отвратительно, но была на удивление вкусной и быстро таяла во рту, оставляя терпкий привкус какой-то травы, а не мяса. Пили немного, и лишь когда перескакивали ручьи и речки, спали без костров и всякой подготовки ночлега -- голову и руки в сетчатый мешок от гнуса и на любое упавшее сухое дерево. После семнадцати часов бега ночью ворочаться не будешь, можно вообще спать, как птица, на ветке. Через неделю Космач начал догадываться о причине такой скорости: не привыкший к подобным нагрузкам и бесконечному бегу человек напрочь теряет чувство ориентации. Чтобы не упасть, надо было все время смотреть под ноги или чуть вперед; впереди перед глазами весь день моталась легкая котомка на спине Клавдия, под ногами мелькали мхи, травы и валежник. Стало казаться, будто они все время движутся за солнцем и утром бегут на восток, в полдень на юг и вечером на запад. Все прежние представления о передвижении в пространстве оказались разрушенными, поскольку пробежать без карты и компаса целый день, а потом точно выйти к землянке с запасом вяленого мяса или к переправе через большую реку, где в кустах замаскирован облас или, на худой случай, плот, для нормального человека было невозможно и воспринималось как чудо. На тринадцатый день пути они прибежали на высокий берег не очень широкой, с большими плесами, равнинной реки, настолько медленной, задумчивой и дремотной, что Космач угадал -- Сон-река! И сразу стал выискивать приметы, однако на первый взгляд все вокруг было как везде: нетронутые боры, заросшая красноталом пойма, в вечерний час остекленевшая вода и всплески крупных рыб. Пока Клавдий куда-то бегал, Космач будто вгляделся в эту реку, как в лицо незнакомца, и заметил отличия -- не в пример остальным, вытекающим из болот и окрашенных в темный, торфяной цвет, вода в этой чистейшая, горная, и если склониться над ней, полное ощущение, что самой воды нет и рыба плавает в воздухе. Да и растительность по берегам немного другая, отдельные гигантские деревья, возвышаются над основным ковром леса чуть ли не вдвое, будь то сосны и лиственницы на материковом берегу, пихты в пойме или тополя. Это был верный признак южной тайги! Клавдий прибежал через час, скинул бродни, сунул ноги в реку. -- Вот и доползли, паря, -- сказал с удовольствием. -- Покуда совсем не свечерело, я дале побегу, а ты топай к старцам, они тут рядом. Космач подхватил котомку, выскочил на высокий яр, но опомнился. -- Погоди, Клавдий, а как же мне назад? -- А ты что, паря, дороги не знаешь? -- изумился тот. -- Не знаю, не запомнил... -- От какой бестолковый, а сказывают, ученый... Ладно, я на обратном пути забегу. Людей, живущих на берегу Сон-реки, назвать старцами не поворачивался язык: поджарые, но жилистые, крепкие мужики с дремучими бородами, непокрытыми головами и разбойничьими глазами, женщины в зрелом возрасте и с бесстыдно распушенными волосами. И все наряжены далеко не по-иночески, в крестьянские одежды из домотканой цветной материи и желтую сыромятную кожу. Обычаи были совсем другие: без привычных среди старообрядцев чинных поклонов при встрече, без "Христос воскресе", "благодарствуйте" -- без всего, что важно для живых людей, чтобы строить отношения. Эти живые и бодрые мертвецы существовали в монастыре каждый сам по себе, не имея никакой власти -- вождя, настоятеля или игумена. Возможно, потому с самого начала Космачу показалось, что в братии существует некий разлад, затаенный, едва уловимый конфликт каждого с каждым и отдельно между старцами и старицами. Однако тогда он отнес это к специфике иноческого образа жизни. А как же еще должны вести себя полтора десятка пророков, собранных в один монастырь? Вероятно, Сорока каким-то образом представил им Космача, сонорецкие скитники обычных вопросов чужаку не задавали, спросили только, потребляет ли он летом пищу, и показали лабаз, срубленный на трех высоких пнях, чтоб медведь не достал. -- Там возьмешь. Бытовавшее на Соляном Пути убеждение, что они питаются только водой и отварами ягод, "святым духом" живут (как предполагал Космач, особым способом дыхания, когда продукты распада углекислого газа усваиваются кровью через легкие), не выдерживало никакой критики. В летние месяцы старцы действительно ничего не ели и, как птицы, пили только росу, собирая ее рано утром чистой холстиной (промокали и отжимали в берестяной туес, причем каждый себе). Однако на все остальное время мешками заготавливали сушеные ягоды всех сортов, пудовые связки вяленой медвежатины, лосятины и рыбы. Лабаз ломился от продуктов, оставшихся с прошлой зимы, а уже шла заготовка на следующую. Другое дело, ели старцы очень мало и в холода: на весь день кусочек вяленины, две горсти ягод и горсть сладко-кислой серой муки, бог весть из чего смолотой. Если учитывать, что в некоторых старообрядческих толках существовал культ еды, когда на завтрак подавали по четыре -- пять блюд, то рацион старцев в самом деле "святой дух". Что касается их религиозных воззрений, здесь действительно было нечто неожиданное, оригинальное, но покрытое таинствами. Космачу долго не удавалось послушать и посмотреть их общую литургию, когда старцы и старицы раз в день собирались вместе на восходе солнца и пели гимны. То ли от чужака прятались, то ли так уж заведено было, но каждый раз они выбирали новое место где-нибудь на высоком берегу, и угадать его оказывалось невозможно. Пока на Сон-реку не вернулся из бегов Клестя-малой, пророчествующий странствующий старец, своеобразный отщепенец, ибо жил он не в кельях "братского корпуса" -- хоромины, выстроенной, как в Полурадах, под прикрытием огромной сосны, а в тесной землянке, вырытой прямо в песчаном берегу. Все население монастыря уже примелькалось, наконец-то Космач стал различать, узнавать старцев и стариц (в их лицах было что-то общее, делающее всех похожими, как родных братьев), и вот появилась новая личность -- короткий длиннорукий человек в пегой, свитой в жгут бороде и задиристым, вызывающим видом. Возникнув внезапно, он прошел через монастырь, от гордости никого не заметив, спустился под берег, разделся донага и стал плескаться в воде. Голову намыливал водорослями, тело мыл с песком, вместо полотенца вытерся осокой, надел чистое рубище и залез в свою нору. Гостеприимство на Сон-реке тоже было специфическим, своего крова никто не предложил (возможно, оттого, что не след быть под одной крышей живому с мертвецом), потому Космач ночевал на берегу, чтобы не демаскировать с воздуха, под старым развесистым кедром, благо стояла жара и даже ночью было душно. Ночью Клестиан Алфеевич растолкал его и велел идти к нему в землянку, мол, сейчас дождь пойдет. На небе были звезды, однако Космач пошел, и, как выяснилось через пять минут, не зря -- ливень хлынул как из ведра. В землянке оказалось просторно, чисто, и особенно поразил запах, а точнее, воздух: дыхание замедлилось само по себе, голова просветлела и отлетел сон. Ему хотелось поговорить -- это был первый такой контакт, но хозяин завалился на топчан и уснул под раскаты грома. Зато утром разбудил и знаком позвал за собой, как выяснилось, на литургию. Космач не прятался, просто стал чуть в стороне, а старцы выстроились полукругом, и служба началась. Весь этот обряд, чтение стихов, мощное хоровое пение на незнакомом языке, да и само звучание языка, впрочем, как весь жизненный уклад старцев, был бы невероятно интересен для филолога или этнографа; Космач искал письменные исторические источники, ту самую либерею, за которой прибежал в такую даль. А похоже, Клавдий Сорока обманул, в монастыре не было ни одной постройки, подходящей для хранения огромной библиотеки, -- по келейкам ее не растащишь и в сарайчик не спрячешь. Обследование окрестностей тоже ничего не дало, по крайней мере на два километра вокруг никаких признаков потаенного хранилища, одни угольные ямы да какие-то непонятные круги, выложенные из камня. Сразу же после литургии Космач спросил Клестиана Алфеевича напрямую: -- Покажи царские книги? Тот охотно зазвал в землянку, вытащил из-под топчана самодельный деревянный сундук. -- Гляди, коль есть охота. Сундук оказался забитым берестой. Это были списки, выполненные, может, лет сто назад с неких первоисточников, тексты на трех языках -- древнерусском, греческом и арабском, выдавленные по мягкой бересте и написанные чернилами вишневого цвета. Что мог, Космач прочитал сам, остальное ему переводил Клестя-малой. Переписчики тщательно скопировали требники, заповеди отцов церкви, наставления по богослужению, возможно, первых христиан. Несомненно, это были следы символа Третьего Рима, однако всего лишь следы, более интересные для богословов и археографов. -- А где же оригиналы? -- между прочим спросил Космач. -- Откуда все это списали? -- Нету, -- просто ответил старец. -- Когда пришел на Сон-реку, уже не было. Тебя Сорока с толку сбил? -- Сорока... -- Нашел кому верить. -- Клестиан Алфеевич к уху склонился и зашептал: -- Я один скажу тебе, где. У остальных спросишь, обманут, скажут, мы их в бочки засмолили и утопили в реке. Никто тебе правды не скажет! На самом деле на Сон-реке лет семьдесят тому раскол случился. Токмо о нем помалкивают старцы. Вышел сначала спор великий: братия говорит, царя в России нету, надо выходить в мир, а наставник Амвросий Нагой с малым числом старцев против встал, мол, анчихрист пришел, еще далее в леса бежать надобно. Амвросия прогнали из монастыря, а либерея по праву всегда достается гонимым. Так он построил великие лодки, погрузил царские книги и уплыл с верными старцами по Сон-реке. А нам одна береста досталась, и с той поры без наставника живем. И поделом! -- И где же теперь Амвросий? -- безнадежно спросил Космач. -- Кто его знает?.. Говорили, где-то на устье причалил. Но сколько ни ходили по Сон-реке, никто устья не мог отыскать. Я, грешным делом, тоже бегал. Ушел вниз, как Амвросий поплыл, до заморозков бродил, со зверями дикими сражался, тонул и горел. Через все прошел, а возвратился в монастырь сверху. Должно, где-то сбился с пути. Не может ведь река по кругу бежать? * * * Он не спал и потому слышал, как скрипнули ступеньки деревянной лестницы и кто-то осторожно, в мягкой обуви прошел по залу: вероятно, толстяк не мог уснуть и спустился вниз. Он что-то принес и поставил на столик, затем сходил к вешалке и бережно укрыл Космача шубой. -- Я не сплю, -- проговорил тот, не открывая глаз. -- Это хорошее состояние отдыха -- между сном и явью, -- прозвучал в ответ незнакомый голос и, напротив, почувствовался слишком знакомый запах. -- Все равно, с добрым утром, Юра. Космач не шевельнулся, только веки поднял. Напротив за столиком сидел Данила и аккуратно набивал трубку. Живой, здоровый, помолодевший и даже ничуть не заикался! Проще и естественней было бы встретиться с неприступным Цидиком, чем с Василием Васильевичем, почти умиравшим, когда уезжал к сестре в Севастополь, и, казалось, безвозвратно утраченным, как выпавший молочный зуб. Откуда он здесь?.. -- Все равно, здравствуйте. -- Космач сел. -- Хотя я где-то между сном и явью... -- Нет, я тебя разбудил, -- привычно широко улыбнулся Данила и неторопливо, со вкусом распалил трубку. -- И я не двойник. Знаю, вы там меня давно похоронили... Но видишь, я вернулся. Как заяц под гончаками, вернулся и на второй круг пошел. Одет он был по-домашнему, словно только что встал с постели: длинный махровый халат поверх пижамы, тапочки и шейный платок, которого он сроду не носил. -- А где же... дефект речи? -- совсем не к месту спросил Космач. -- Тоже морской климат?.. Бывший завкафедрой бережно положил трубку на специальную подставку и стал намахивать на себя струйку дыма. -- Юрка, кончай издеваться. Какой там климат? Ты же знаешь, я заикаюсь только в минуты сильного волнения. -- Не замечал... -- Погоди, ты почему со мной разговариваешь так, будто не рад? -- От шока отойти не могу... -- Сейчас снимем шок. -- Данила достал из бара новую бутылку. -- Ты, кажется, с коньяка начал? -- Нет, я ничего не пил, только кофе. -- За встречу придется! Пока он ходил к шкафу за чистыми бокалами и разливал, Космач мысленно пробежал по цепочке, приведшей его сюда, но в обратном порядке. Выходило, что водитель "волги" и толстяк напрямую связаны с прилизанной аспиранткой. Она всучила деньги за билеты и вывела через черный ход прямо в их руки. Неужели Данила служит Цидику? Не может быть! Впрочем, кто знает, как погнали его гончаки по второму кругу? -- Мне врачи запретили и пить, и курить. -- Он подал коньяк. -- Так что я только нюхаю. Ну, язык мочу, как кот. А ты выпей. Космач вылил в рот коньяк и откатил от себя бокал. -- Еще плесните. -- Ради бога! -- И еще я не замечал, что вы любите сюрпризы, разные там спецэффекты. -- Это ты про что? -- Коль узнали, что я прилетел к Цидику, могли бы подтянуться туда. Встретились бы возле постели умирающего... -- Т-ты что, б-больной? -- резво подскочил Данила. -- Вот теперь вижу. -- Ч-что ты видишь? Н-ну, охломон!.. -- Что заикаетесь вы при сильном волнении. Василий Васильевич все-таки отхлебнул коньяка и стал раскуривать трубку. -- Я не понял, зачем надо было посылать за мной этих мужиков? Под разными предлогами тащить меня в этот... домик? Сказали бы, что к вам, -- сам бы поехал. -- Не поехал бы. -- Да почему же? Если рейс задерживают и есть время? -- Ох, будто я тебя не знаю! -- Данила вроде бы отошел от волнения, повеселел. -- Скажи тебе -- начнешь думать. Зачем это надо? Не связан ли я с Цидиком, раз знаю, что ты приехал?.. И на всякий случай не поедешь. А потом, у тебя крестьянская натура. Хоть в аэропорту сидеть, но все ближе к дому. Что тебе учитель, когда ты взрослый и самостоятельный и уже забыл, кто тебя с дерева снял и стоя писать научил. Я ж помню, как ты пришел сдавать вступительные экзамены! В морской форме... Ты же сразу после Морфлота поступал, в звании сержанта. -- Старшины первой статьи... -- А, все равно... Да, в глаза бросался... Вот. Ну и, признаюсь, хотел сделать сюрприз! Удивить, что жив и бодр. Ты меня каким запомнил? -- Наверное бы, и правда не поехал, -- признался Космач. -- А я что говорю? -- Данила вдыхал даже не дым, а его запах. -- В Симферополе меня вынесли из самолета на носилках. Не верится, да?.. Два месяца пластом лежал, ни тяти, ни мамы. Сестра кое-как устроила в военный санаторий. Хорошо, гражданство не сменил... Я там год лежал, как срок отбывал. На ноги-то подняли, а как жить в таком состоянии, не научили. Сестру по рукам связал, день хожу, день лежу... В общем, затолкала меня в военно-морской госпиталь на операцию. Посмотрели меня и говорят, мол, оперировать будем, но шансов мало. Такие операции удачно за бугром делают, за хорошие деньги. Ну или в "кремлевке" бесплатно. А мне ни туды, ни сюды. Согласился, а сам помирать готовлюсь. Гуляю однажды по берегу, морским воздухом дышу, за парапет держусь. Остановился дух перевести -- подходит здоровый такой мужик, в шортах. Что, говорит, дед, совсем худо? Меня зло взяло -- какой дед? Пятьдесят четыре тогда было!.. А пригляделся -- мать ты моя, профессор Ровда! Помнишь, деканом был?.. Но он-то меня не узнает! Ну, стал на него ругаться да заикаться -- узнал, глазам своим не поверил. Знаешь, у нас с ним отношения были не очень. Думаю, пусть гад не видит меня немощным и сдыхающим. В общем, отлаял его и поперся... Вечером приходит в палату, садится, я его гнать, говорю, понимать должен! Не могу я на здоровых и цветущих смотреть! Не дразни меня, дай спокойно под нож лечь... Потом как-то слово за слово, разговорились, в прошлых отношениях разобрались. Оказывается, там ректор интриги плел, чтоб выжить Ровду... В общем, утром разошлись. Данила принес фрукты из холодильника, открыл коробку конфет, но сам есть ничего не стал -- раскурил новую трубку. Глядя на виноград, Космач снова вспомнил Вавилу: ведь сколько не будет его, столько и к пище не притронется. У жен странных этих странников был такой обет -- поститься, если муж не вернулся к назначенному сроку или весточку не послал, что задерживается. (Расчеты времени в пути, даже длиной в год и более, поражали своей точностью -- плюс-минус два дня.) В один раз пекли жданки -- маленькие, величиной с яйцо, круто посоленные хлебцы, что-то вроде опресноков, всего сорок штук, и ели по одному в день. Чем дольше не являлся муж, тем черствей и крепче они становились -- мучились и таким образом разделяли участь странствующего. А если жданки съедали и он не приходил, то еще сорок дней пили только воду... -- Ну так вот, -- оборвал воспоминания Данила. -- Ровда в каком-то правительственном санатории там отдыхал. А где работает, чем занимается -- молчок. Этот шахтер всегда был такой, не поймешь, то ли сердится на тебя, то ли чем-то недоволен... Выписался -- ни слова не сказал и ничего не обещал. Вдруг через неделю меня в самолет в сопровождении медсестры и в Москву. И в "кремлевку"! Там мне эту легочную артерию всю до нитки перебрали, заштопали, и вот уже три года я кроссы бегаю. Ровда ушел из университета, когда начались массовые сокращения. И последняя встреча с ним оставила неприятный след: декан вдруг разорался на Космача, что тот самовольщик, расходует государственные деньги неизвестно на что, носится с какими-то полудикими девками, выдавая их за феномены, а его задание -- установить арамейские литературные источники в старообрядческой среде, выяснить, с какой практической целью кержаки пользуются мертвым языком, -- так и осталось невыполненным. В общем, пообещал издать приказ, чтоб экспедиционные деньги вычли у Космача из зарплаты, и выставил из кабинета. Это было как раз после похода на Сон-реку, и, вероятно, Ровда что-то заподозрил. А буквально через месяц декана выставили самого, и, по слухам, он перебрался в Москву, чуть ли не в МГУ. Космач вдруг увидел, что все прекратилось: и ветер, и этот летящий горизонтально к земле снег; залепленные им стены домов и высокие заборы плачут сплошной капелью, и где-то за черепичными крышами отраженно, неуверенно проглядывает туманное солнце. -- Ч-что там? -- почему-то тревожно спросил Данила. -- Цидик умер. Он помолчал, спросил коротко, чтоб долго не заикаться: -- П-почему т-так решил? -- Буря улеглась. -- П-примета, что ли? -- Народные наблюдения. -- Сейчас п-проверим! -- Данила включил телевизор. Шли восьмичасовые новости. Показывали кадры, снятые скрытой камерой: министр парился в бане с несколькими девицами. Потом появилась еще одна, ведущая, невнятно съязвила по этому поводу, и тут же пошел репортаж о чернобыльцах, объявивших голодовку. Лежащие на матрацах мужики скоро заменились на одного, в сбитой набекрень шапчонке, -- этот зачем-то в одиночку рыл метро в заброшенной деревне. Ведущая хотела закончить на этом и уже ободряюще улыбнулась, но улыбка получилась длинной и скоро перелицевалась в скорбную мину. Во весь экран появился портрет Цидика. -- См-м-мотри, сб-б-бывается! -- не дождавшись сообщения, замычал Данила. -- К-как тут после этого н-не верить? И все-таки он до конца выслушал известие о кончине академика, после чего выключил телевизор, налил коньяка и перестал волноваться. -- Помянем... душу грешную. Не чокаясь, помочил язык, отставил бокал. -- Ты мне вот что скажи, Юрий свет Николаевич... Как тебе удалось заставить его произнести отречение? Я сегодня из-за этого ни грамма не спал. Ты великий злодей или гений? -- Какое отречение? -- Космач на самом деле не понял его. -- Да ладно! Признавайся! Чтобы Цидик своими собственными руками удушил дитя?.. Нет, ты злодей! -- Ну вот, наконец-то врубился, зачем меня сюда привезли... А откуда вы знаете об отречении? Уже показали по ящику? -- Нет, не показали и вряд ли покажут... Но я два часа назад посмотрел пленку. Там ведь было две камеры? -- Я не считал... -- Это потрясающе! И ведь в здравом уме и твердой памяти, произношение четкое... Как ты его, Юр? -- Давайте так, Василий Васильевич. -- Космач пристукнул ладонью по столу. -- Я ничего не скажу, и больше не спрашивайте. Это тайна исповеди. -- Резонно. Не буду, -- сразу согласился Данила. -- Но ты знаешь... Все напрасно. Король умер -- да здравствует новый Цидик!.. Я не исключаю, будут какие-то пертурбации, реформы... Может, сначала даже упразднят. Но он восстанет из пепла в совершенно ином обличье, но с прежним суконным нутром. И мы вряд ли сначала догадаемся, что это наш старый знакомый супостат... Не обольщайся, Юра, здесь не спасают ни гений, ни злодейство. ЦИДИК в России вечен, потому как нужен любой власти... Между прочим, у нас с тобой из-за него так судьбы похожи... -- Ну уж! -- усмехнулся Космач. -- Я всегда был у вас в вассальной зависимости. Данила подпрыгнул, засмеялся зло и весело. -- Кто? Ты был? Будет врать-то! Вассал нашелся... Да ты все самое ценное всегда тырил! Весь изюм выковыривал! Знаю: что в твой мужицкий кулак попало -- ничем не выжать. Читал я твой диссер, читал! И один знаю, что от меня утаил и что сам нашел... Юр, но я без всяких претензий. Ты имел полное право... -- А где это вы мой диссер читали? Не в милиции ли? -- Почему в милиции? -- Но его там отняли. -- К нам в управление твой опус попал из какого-то архива. Может, и МВД. -- Данила сделал паузу, чтоб набить третью трубку, но поглядывал с откровенно хитроватым прищуром -- Ленин да и только... А Космача подмывало спросить, что это за управление, в который раз упоминаемое, однако вспомнил о самолете и погоде. -- Телефон здесь есть? -- Обижаешь! -- Данила оставил свое занятие и принес телефонную трубку. -- Прямой московский... Справочную аэропорта он нашел через 09, но долго не мог пробиться -- видно, все кинулись звонить, как только утих штормовой ветер. Наконец втиснулся и получил то, что предполагал: вылет по-прежнему задерживался по метеоусловиям Москвы -- обледенела полоса... Тем временем Данила открыл одну из тумбочек, достал желтый потрепанный пакет и, вернувшись на диван, поставил возле своей ноги. -- Ну что, сидим курим? -- спросил и, не дожидаясь ответа, положил пакет на колени Космача. -- Вот тебе мой подарок, вассал. Не забывай своего феодала. В пакете оказалась толстая архивная папка, а в ней -- тот самый первый экземпляр докторской диссертации, когда-то изъятый в милиции. Отпечатано на не совсем свежей пишущей машинке, некоторые буковки подпрыгивают, допустимые на одну страницу исправления тщательно замазаны белым штрихом -- наверное, теперь все делают на компьютере, а тогда было столько мучений, машинистка ревела и бешеным деньгам по сорок копеек за лист была не рада... -- Спасибо, -- искренне сказал Космач. -- Извините, отвлекся... Ностальгия! -- З-значит, д-давай так. -- Данила вкушал дымок. -- В-в таком виде не п-пойдет. Сегодня же отдам д-девкам в управлении, д-дня за два н-наберут. Сканировать н-невозможно, текст слепой... -- Зачем? -- Что -- з-зачем, олух? -- Набирать зачем? -- Т-ты же упразднил ЦИДИК! Б-будешь защищаться, п-пока он не воскрес. А где -- я найду. Хоть за бугром. Будут тебе и рецензенты, и оппоненты... Космач вспомнил письмо профессору Желтякову, лежащее вместе с паспортом в кармане, взвесил в руке пухлый том и положил на столик. -- Не знаю, что в мире творится?.. Может, звездный час подступает? Два предложения в течение одной ночи! С двух отрицающих друг друга сторон. Не сон ли мне снится? Данила лишь покачал головой. -- Значит, ты Цидикад-до печенок достал. Открой секрет, как? М-может, он посвятил тебя в масоны? М-может, ты у нас уже мастер? Или повыше, какой-нибудь гроссм-мейстер? -- А у меня ощущение: и вы тащите меня в какую-то ложу. -- Правильное ощущение. Пора и н-нам сбиваться в стаю и жить по законам стаи. Жестоким, но справедливым. Т-ты вот здесь пишешь -- смена элит. Согласен. М-мы должны создать свою. А чтоб она стала жизнеспособной, н-на миру хоть глотки грызите друг другу, но внутри, в т-тайне от чужих глаз, -- истинные б-братские отношения. -- Он постучал пальцем по диссертации. -- Это не мои идеи -- т-твои. Хочешь, процитирую? -- Не надо, я все это забыл и вспоминать не хочу. -- Нет ты послушай! Старая боярская элита ушла, чтобы сохранить исконные русские традиции государственности. Ушла, чтобы вернуться! -- Данила окончательно успокоился и перестал заикаться. -- И ты здесь очень хорошо сказал, почему не вернулась, -- ее раскололи изнутри. Вот в чем наша древняя беда -- нет внутренней защиты. Внешней хоть отбавляй, если что, так наши казаки в Берлине. А внутри уязвимы! Или по чужому наущению собираемся скопом и тятьку бьем, или друг друга. А хочешь, скажу почему? Опять же читая бессмертные строки сего опуса!.. -- Он полистал диссертацию. -- "Христианство для изгнанной боярской элиты оказалось слабым цементирующим раствором, чтобы сохранить единство, ибо изначально возникло как раскольническое течение в иудаизме. Тысячелетний путь от первых христиан до Вселенского собора 1056 года претерпел множество расколов, с выделением из единой абстрактной конфессии сотен мелких групп, сект и школ, которые, в свою очередь, раскалывались на еще более мелкие. В результате этого бесконечного и хаотичного деления возникли абсолютно несовместимые формы, напоминающие сближенные до опасного расстояния ядерные массы. Поклоняясь одному и тому же Богу, они выражали крайнее неприятие друг друга, и более крупные всегда стремились огнем и мечом истребить или подчинить себе более слабых, поступая не по закону и заповедям, а с точки зрения примитивной и привычной силы, ибо внутренне чувствовали себя не защищенными этими законами и заповедями. Ужасающая жестокость религиозных войн, европейской инквизиции и русской охоты за раскольниками была продиктована этой незащищенностью, которая и утверждала принцип _несоразмерности наказания_ как единственную гарантию собственной внутренней безопасности". Выделено не мной. И написано тоже не мной! -- Это написано сонорецкими старцами двести лет назад, -- объяснил Космач. -- Я у них передрал. -- А как про сегодняшний день! -- всплеснул руками Данила. -- Таким выводам хочется верить... Но ты не обольщайся! Защититься я тебе помогу в любом случае, не исправляя ни одной строчки и почти без скандала. Но запомни: ты будешь всегда неугоден и левым, и правым, и атеистам, и верующим, и новаторам, и консерваторам. Потому что ты не принадлежишь ни к какой элите. Должно быть, ты сам это понял, иначе бы не почувствовал конфликта со средой обитания. И не уединился в своей деревеньке. -- Никогда не предполагал, что в элиту принимают, как в партию. -- Космач глянул на часы -- половина девятого, на улице солнце, и стена замка почернела от талого снега. -- Ладно тебе прикидываться-то!.. Не принимают, а приватно приглашают достойных. Видел, кто возле Цидика вертелся? Сроду не подумаешь, какой-то технарь Желтяков оказывается настолько близким к нему, что ходит через черный ход. -- А он что, технарь, Желтяков? -- Кто же еще? Преподает в Технологическом и подвизается в оборонке. Что-то удержало сказать о письме Цидика, адресованном профессору, махнул рукой. -- Веселые дела... -- Так вот, Космач, я приглашаю тебя в нашу стаю. -- Спасибо, но что я должен делать? -- Пока ничего особенного. Для начала пойдешь работать к нам в управление. В качестве вассала. -- А что за такое хитрое управление? -- Главное управление ревизии архивов, -- с удовольствием объяснил Василий Васильевич, -- Сокращенно ГУРА. Почти учитель в переводе с тибетского. -- И что за работа в этой ГУРе? Данила порылся в шкатулке с трубками, извлек совсем маленькую, набил сладковатым на запах табаком и стал просто посасывать мундштук. На ироничность он не обращал внимания. -- В общем-то, по нашему профилю... За последние полтораста лет во всяких закрытых... да и не совсем закрытых архивах скопилось огромное количество исторических ценностей и документов. Самых разных... В эти хранилища нога историка не ступала, в основном топталась жандармерия, полиция, милиция, КГБ, ну и прочие карательные организации... У кого-то изымали частные коллекции, наворованное или контрабанду... Что-то вывозили из побежденных стран в качестве контрибуции или просто как добытый трофей, но по каким-то причинам прятали. В музеи это не попадало... Документы терялись... Сам знаешь, сколько за эти полтора века сменилось властей. И элит!.. А три последних войны внесли полный сумбур. Эвакуировали, возвращали, потом снова эвакуировали... Что-то по дороге теряли, что-то находили... Короче, сейчас никто толком не знает, чем набиты многие сотни ящиков. Стоят с послевоенного времени. Конечно, советская элита кое-что пошерстила... Но по мелочам и лишь в Москве и Питере. Например, всю позапрошлую неделю работали в Рязани... В пятидесятых милиция сняла с поезда бесхозный багаж -- шесть металлических контейнеров. Глянули сверху -- черепки, косточки, ржавые железки, короче, материалы с археологических раскопок. Кто послал, откуда?.. Опечатали, присвоили инвентарные номера и сдали на склад... Через пятьдесят лет кто-то о них запнулся, собрали комиссию, вскрыли один контейнер, не поленились и развязали каждый мешочек... Мы потом насчитали пятьсот пятьдесят шесть только золотых изделий. Скорее всего, из раскопок скифских курганов в Сибири... Ты помнишь, кто в шестидесятых копал курганы в Сибири? -- Вроде академик Окладников, -- отозвался Космач. -- Вроде... Не вроде, а он!.. Но если он, почему материалы очутились в Рязани? А может, не один академик копал? -- Данила вдохновился. -- Есть еще и почище! В прошлом году выезжали в Пермь. Там городской организации ветеранов отдали полуподвальное помещение. Раньше был вещевой склад воинской части... Стали делать ремонт и за перегородкой в полкирпича обнаружили залежи холодного оружия семнадцатого -- восемнадцатого веков. Да не простого! Есть драгоценные экземпляры восточной работы, в золоте и сапфирах. И в хорошей сохранности... Кто собирал? Кто замуровал?.. В общем, сейчас мы разработали специальную программу, правительство денег на это не жалеет... Конечно, есть и неприятные моменты. Самые лучшие образцы оружия продали с аукционов на Западе. Надо же чем-то пополнять бюджет, казна пустая... Но это дело временное и поправимое. С жильем вопросов не будет. Видишь, какой домик? Из конфискованных, три года работаю и нынче уже рассчитался... -- Понял вас, Василий Васильевич. -- Космач принес телефонную трубку. -- Спасибо за предложение. Правда, очень интересное, даже в душе что-то ворохнулось... -- Слушай, К-космач... Я отказов н-не принимаю! Если т-тебе д-делается предложение, значит, все ппродумано и сог-гласовано. М-можно сказать, ты уже в штате. Сам Ровда двумя руками за тебя! Упоминание о бывшем декане всколыхнуло их последний неприятный разговор. -- А что, и этот шахтер с вами архивы копает? -- Да он же заместитель начальника ГУРА! Мозговой центр! -- И он -- за меня? -- Такие дифирамбы тебе поет -- заслушаешься. Телефон справочной службы был занят. -- Понятно... Только одно не ясно... Почему такое заманчивое предложение прозвучало сейчас, когда я приехал в Москву? Совпадение? Или увидели и вдруг вспомнили? Или есть еще какие-то особые причины? -- Ч-чего ты придираешься? Т-тебя берут п-под новую п-программу. Нам нужен хороший эксперт, к-которому можно доверять и к-который знает дело. Н-ну, если так важно, спроси сам у Ровды. -- Ладно, выпадет случай, спрошу... В общем, я отказываюсь. Знаю, что делаю глупость, но... -- Об-бъясни причину. -- С этим шахтером не хочу добывать уголек в одном забое. -- Юрка, только н-не ври и н-не выкручивайся! Начнешь мне тут сочинять... Говори правду! -- Есть понятие -- непреодолимые силы природы. -- Космач постоянно набирал номер справочной. -- Мороз, например, жара в пустыне, извержение вулкана... Короче, то, что человек не может остановить или как-то изменить. Я столкнулся с этим... только в другом смысле. Конфликт со средой обитания такая же непреодолимая сила. Может, самая непреодолимая... -- К-красиво сказал, молодец. Н-но я тебя быстро помирю со средой. -- Каким же образом? -- Н-надо ее поменять! -- Научите, как?.. Это же не квартира, не соседи и не жена... -- Т-ты дурью-то не майся, Космач. И не ври мне тут! Сам-то п-понимаешь, что говоришь? П-про конфликты девушкам рассказывай, им головы морочь! Надо было бы ему ответить резко и определенно, может, даже послать, но Космач до сих пор не мог преодолеть комплекс студента: кем бы ни был Данила -- навсегда оставался преподавателем, человеком довлеющим и оценивающим. А поскольку над ним исподтишка посмеивались, передразнивали, иногда грубовато шутили в его присутствии, распевая на экзаменах, то было еще и жаль его, как жаль немощного, выживающего из ума родителя. И сейчас он показался обиженным и жалким... -- Вы не сердитесь, Василий Васильевич... Но я не хочу что-то менять в жизни. Сижу в глуши, работаю в свое удовольствие. Кое-что скоро опубликую, есть предложение... Почти нет конфликтных ситуаций, и мне хорошо. Данила неожиданно закурил трубку и сделал несколько торопливых жадных затяжек. -- Знаю, почему не хочешь. Что ты мне про силы природы? Какую философию подверстал!.. Знаю я эти силы. К тебе же на днях... девица пришла, из скита. Боярышня Углицкая. -- Он подождал реакции, засмеялся натянуто, неприятно. -- Уж не собрался ли ты с ней в скит убежать?.. Если ты на княжне женишься, сам-то князь будешь или так холопом и останешься? Как там у них, по традиции?.. Космач отложил телефонную трубку и сжал кулаки. Бывший феодал заметил его состояние, оборвал смех, сказал деловито, но мягко: -- Ты вот что. Звони своей боярышне. Телефон в деревне у вас есть, пусть позовут. И скажи ей, чтоб летела сюда к тебе. Паспорта нет -- вопрос решим, человека найдем, чтоб сопроводил в Москву. С ней ничего не случится. И сунул трубку в руки. Говорить ему что-либо, тем более отрицать было бессмысленно. А Данила перешел в наступление. -- Зачем к тебе пришла? Только чтоб замуж пойти?.. Не исключаю, даже верю. На другой женщине ты жениться и не мог... Но ведь она еще весть принесла. Хочешь, скажу, какую?.. Чужак в скит пришел, от твоего имени. Так что ты уже работаешь. Он подождал реакции -- не дождался. -- Наверное, подумал, это человек Цидика? Потому легко согласился в Москву поехать... А он из нашего управления. Временно была потеряна связь. Ты же знаешь, куда его посадили? В коптилку! Рубленый колодец в четыре метра высотой, и на конус -- не выбраться. Нет, я восхищаюсь -- истинные средневековые нравы!.. Сейчас связь восстановлена. Так что звони боярышне, Юрий Николаевич. Космач еще раз набрал телефон аэропорта -- занято. Положил трубку, встал и надел шубу. -- Мне пора, учитель. Спасибо, что с дерева сняли, стоя писать научили... Ну и за всю прочую науку. -- Юра, не дури. Звони своей страннице. Здесь и свадьбу твою сыграем. -- Был очень рад встрече... Но -- время! Пока поймаю такси... -- Ну что же... Коль спешишь -- поезжай, -- вдруг согласился Данила. -- Но мой дом всегда для тебя открыт. А насчет такси не беспокойся. Тебя доставят к месту назначения. Космач глянул на пакет с диссертацией, но брать его не стал, чтоб оставить свободными руки: мысль о побеге уже вызрела. Иначе не отвязаться... Он перехватил взгляд. -- И правильно, оставляй. Сегодня же отдам, пусть набирают. Василий Васильевич вышел провожать в халате и тапочках. Руку пожал, посмотрел по-отечески ободряюще. -- Ну, будь здоров, не поминай лихом! Скоро свидимся. Машина теперь была другая, впрочем, как и вся ее команда, состоявшая из трех хорошо одетых и воспитанных мужчин. Один из них оглядел громоздкую фигуру Космача, однако сесть на переднее сиденье, где было бы свободней, не предложил, открыл заднюю дверцу и посадил в середину. Подперли боками с двух сторон, водитель выставил на крышу маячок и поехали. Надежд, что в аэропорт, уже не было никаких, и оставалось, не показывая вида, запоминать дорогу да мысленно готовиться к защите. Пожалуй, теперь начиналось самое главное -- можно сказать, дружеская беседа с Данилой отходила на второй план. Уговаривать или допрашивать станут другие, чужие люди, ничем не связанные, и потому особенно рассусоливать не будут. Но и ему будет легче... * * * За свою судьбу Космач не волновался, одна боль и тревога преследовала -- боярышня, оставленная в Холомницах. Когда он ушел к сонорецким старцам и, естественно, в Полурады не попал ни к началу успенского поста, ни к зиме, она прождала его ровно год и, по рассказам Клести-малого, высохла в щепку, если бы не успели отнести ее на Сон-реку к старцам, наверное, умерла бы. Но даже после излечения все равно каждый год ждала его к началу успенского поста, по сорок дней сидя на жданках. В то время он не знал об этом, но сейчас прекрасно представлял, что задержись он на день -- снова начнется пост... А более всего в голове зудела мысль о внезапном и откровенном признании Коменданта. Почему он сделал его накануне событий? Случайно получилось или так замыслили в этом управлении, узнав, что боярышня идет к Космачу? Покаявшемуся старику будет больше доверия... Оставалось надеяться и утешать себя природной кержацкой прозорливостью Вавилы, ее детским умением уходить от опасности. Когда он пришел в Полурады с ассистенткой, долго никак не мог встретиться с боярышней с глазу на глаз. Наблюдал за ней, много раз пытался перехватить, когда Вавила по какой-то надобности уходила в лес или носила воду с озера, и даже устраивал засады -- бесполезно! Она будто чуяла преследование и невероятным образом уходила от него. Наконец, изучив ее каждодневные маршруты и занятия, он установил закономерность: по понедельникам с утра боярышня стирала белье на озере в километре от скита. Брала две корзины на коромысле, самодельное, неприятно пахнущее жидкое мыло, валек и, несмотря на погоду, почти в один и тот же час шла в свою прачечную: жизнь в скиту была размеренной и ритмичной. Лучше места для встречи было не сыскать, можно подойти незаметно и так же исчезнуть, если появится кто-то еще. Но стоило