боку наскакивал, вырывая куски мяса, юркий хищник нового поколения, а в недрах исполинского организма разрасталась смертоносная опухоль. Чем лечить больного великана, Фандорин не знал, но уж во всяком случае не бомбами - от сотрясения маленький мозг ящера и вовсе ошалеет, исполинское тело задергается в панических конвульсиях, и Россия умрет. Как обычно, избавиться от мрачных, бесплодных мыслей помогла мудрость Востока. Инженер выудил из памяти подходящий к случаю афоризм: "Благородный муж знает, что мир несовершенен, но не опускает рук". А за ним вспомнился и еще один, уже не теоретического, но практического свойства: "Если в душе недовольство, определи фактор, нарушивший гармонию, и устрани его". Фактор, нарушивший гармонию души Эраста Петровича, должен был с минуты на минуту прибыть в Москву, на Николаевский вокзал. Только бы не сплоховал подполковник Данилов... x x x Данилов не сплоховал. Петербургского гостя встретил лично, прямо на запасном пути, куда прибыл "компаунд". Крутая физиономия подполковника светилась от возбуждения. Сразу после рукопожатия принялся докладывать. Хороших агентов у него ни одного нет - всех переманили в Летучий отряд Охранного отделения, где и жалованье лучше, и наградные, и свободы больше. Посему, зная, что господин инженер по пустякам тревожить не стал бы, Данилов тряхнул стариной и, взяв в помощь своего заместителя штабс-ротмистра Лисицкого, очень дельного офицера, проследил за объектом самолично. Тут ажитация бравого Николая Васильевича стала инженеру понятна. Засиделся подполковник в кабинете, истомился без настоящего дела, оттого и кинулся с такой охотой играть в казаки-разбойники. Надо будет сказать, чтобы перевели на оперативную работу, мысленно пометил себе Фандорин, слушая азартный рассказ о том, как Данилов с помощником переоделись купчишками, как ловко организовали слежку на двух пролетках, - В Петровско-Разумовском? - переспросил он. - В такой д-дыре? - Ах, Эраст Петрович, сразу видно, что вы давненько у нас не бывали. Петровско-Разумовское теперь район фешенебельных дач. Например, та, куда мы проводили Брюнета, снята неким Альфредом Радзиковским за тысячу рублей в месяц. - За тысячу? - поразился Фандорин. - Что же это за Фонтенбло такое? - Именно что Фонтенбло. Сад в десятину, оранжерея, собственная конюшня, даже гараж. Я оставил штабс-ротмистра вести наблюдение, с ним двое унтер-офицеров, разумеется, в цивильном. Люди надежные, но, конечно, не профессиональные филеры. - Едем, - коротко сказал инженер. x x x Лисицкий - писаный красавец с залихватски подкрученными усами - и вправду оказался человеком дельным. В кустах просидел не впустую, успел многое выяснить. - Живут с размахом, - рапортовал он, иногда, на польский манер, смещая ударение на предпоследний слог. - Электричество, телефон, даже собственный телеграф. Ванная с душем! Два экипажа с чистокровными рысаками! В гараже авто! Гимнастический зал с велосипедными снарядами! Прислуга в кружевных фартучках! В зимнем саду вот такущие попугаи! - Про попугаев-то вы откуда знаете? - не выдержал Фандорин. - Так я был там, - с хитрым видом сообщил штабс-ротмистр. - Ходил в садовники наниматься. Не взяли - сказали, есть уже. Но в оранжерею заглянуть позволили, там один у них - большой любитель флоры. - "Один"? - быстро переспросил инженер. - А сколько их всего? - Не знаю, но компания немаленькая. Я слышал с полдюжины разных голосов. Между прочим, - со значением сообщил Лисицкий, - между собой говорят по-польски. - О чем? - вскричал подполковник. - Вы же знаете язык! Молодой офицер развел руками: - При мне ничего существенного не говорили. За что-то хвалили Брюнета, называли "лихой башкой". Зовут его, кстати, Юзек. - Это польские националисты из социалистической партии, я уверен! - воскликнул Данилов. - Читал в секретном циркуляре. Они спутались с японцами, те обещают в случае победы выговорить для Польши независимость. Их предводитель недавно ездил в Токио. Как бишь его... - Пилсудский, - сказал Эраст Петрович, разглядывая дачу в бинокль. - Да, Пилсудский. Видно, получил в Японии и деньги, и инструкции. - П-похоже на то... На даче происходило какое-то движение. Блондин в рубашке без воротничка и широких подтяжках, стоя у окна, кричал что-то в телефонную трубку. Раз, другой громко хлопнула дверь. Донеслось конское ржание. - Похоже, к чему-то готовятся, - шепнул на ухо инженеру Лисицкий. - Уж с полчаса, как зашевелились. - Не больно-то с нами церемонятся господа японские шпионы, - рокотал во второе ухо подполковник. - Конечно, наша контрразведка работает из рук вон, но это уж наглость: обустроиться с таким комфортом, в пяти минутах от Николаевской железной дороги. Зацапать бы их, голубчиков, прямо сейчас. Да жаль, не наша юрисдикция. Охранные с губернскими потом живьем сожрут. Если б в полосе отчуждения - другое дело. - А мы вот что, - предложил штабс-ротмистр, - вызовем наш взвод, обложим дачу, а брать сами не будем, сообщим в полицию. Тогда не придерутся. Фандорин в дискуссии участия не принимал - вертел головой, что-то высматривая. Воззрился на свежеструганный столб, торчащий на обочине. - Телефонный... Послушать бы, о чем толкуют... - Каким образом? - удивился подполковник. - Да отвод сделать, от с-столба. - Простите, Эраст Петрович, но я ничего в технике не смыслю. Что такое "отвод"? Однако Фандорин ничего объяснять не стал - он уже принял решение. - Тут ведь близко платформа нашей Николаевской д-дороги... - Так точно, Петровско-Разумовский полустанок. - Там должен быть телефонный аппарат. Пошлите жандарма. Только живо, не теряя ни секунды. Вбегает, отрезает провод вместе с трубкой, под корень, и скорей обратно. Времени на объяснения не тратить - показать удостоверение, и все. Марш! Несколько мгновений спустя донесся быстро удаляющийся топот сапог - унтер понесся выполнять задание и через каких-нибудь десять минут примчался обратно со срезанной трубкой. - Удачно, что длинный, - обрадовался инженер и поразил жандармов: скинул элегантное пальто и ловко, зажав в зубах складной нож, вскарабкался на столб. Немного поколдовал над проводами, спустился вниз, держа в руке трубку - от нее вверх тянулся шнур. Сказал штабс-ротмистру: - Держите. Раз знаете польский, будете слушать. Лисицкий пришел в восхищение: - Какая гениальная идея, господин инженер! Поразительно, что никто раньше не додумался! Ведь это же можно на телефонной станции учредить особый кабинет! Подслушивать разговоры подозрительных лиц! Сколько пользы для отечества! И как цивилизованно, в духе технического прогре... - Офицер оборвал сам себя на полуслове, предостерегающе вскинул палец и страшным шепотом сообщил. - Вызывают! Центральную! Подполковник и инженер подались вперед. - Мужчина... Просит нумер 398... - отрывисто шептал Лисицкий. - Там тоже мужской... По-польски... Первый назначает встречу... Нет, не встречу - сбор... На Ново-Басманной... У дома Варваринского акционерного общества... Операция! Он сказал "операция"! Все, разъединился. - Что за операция? - схватил за плечо помощника Данилов. - Не сказал. Просто "операция", и все. В полночь, а сейчас почти половина десятого. То-то они и суетятся. - На Басманной? Дом Варваринского общества? - Эраст Петрович, сам не заметив, тоже перешел на шепот. - Что там, не знаете? Офицеры, переглянувшись, пожали плечами. - Нужна адресная к-книга. Того же унтера снова отправили в набег на полустанок: вбежать в контору, схватить со стола справочник "Вся Москва", и со всех ног обратно. - На полустанке решат, что в железнодорожной жандармерии служат психические, - посетовал подполковник, но больше для проформы. - Ничего, после все вернем - и трубку, и книгу. Следующие десять минут прошли в напряженном ожидании. Бинокль чуть не вырывали друг у друга из рук. Видно было неважно - начинало темнеть, но на даче горели все окна, по шторам мелькали торопливые тени. Навстречу запыхавшемуся унтер-офицеру кинулись втроем. Эраст Петрович на правах старшего схватил потрепанный том. Сначала посмотрел, что за номер 398. Оказалось, "Большая Московская гостиница". Перешел к разделу "Табель домов", открыл на Ново-Басманной - и кровь застучала в висках. В доме, принадлежащем Варваринскому акционерному обществу, располагалось управление Окружного артиллерийского склада. Заглянув через инженерово плечо, подполковник ахнул: - Ну конечно! Как это я сразу... Ново-Басманная! Там же склады, откуда отправляют снаряды и динамит в действующую армию! Всегда хранится не менее, чем недельный запас боеприпасов. Но это же, господа... Это неслыханно! Чудовищно! Если они задумали взорвать - мало не пол-Москвы разнесет! Ну, полячишки! Пардон, Болеслав Стефанович, я не в том смысле... - Что взять с социалистов? - вступился за свою нацию штабс-ротмистр. - Пешки в руках японцев, не более. Но каковы азиаты! Воистину новые гунны! Никаких представлений о цивилизованной войне! - Господа, господа! - перебил Данилов, его глаза загорелись. - Нет худа без добра! Артиллерийские склады примыкают к мастерским Казанской железной дороги, а это... - А это уже наша территория! - подхватил Лисицкий. - Браво, Николай Васильевич! Обойдемся без губернских! - И без охранных! - хищно улыбнулся его начальник. x x x Подполковник и штабс-ротмистр явили истинное чудо распорядительности: за два часа подготовили хорошую, обстоятельную засаду. Вести диверсантов от Петровско-Разумовского не стали - слишком рискованно. По ночному времени в аллеях дачного поселка было пусто, да и, будто нарочно, вовсю светила луна. Разумнее было сосредоточить все усилия в одном месте, где у злоумышленников назначен сбор. На акцию Данилов вывел весь наличный состав отделения, кроме занятых на дежурстве - 67 человек. Большую часть жандармов расставил (вернее, разложил, ибо команда была "лежать тихо, не высовываться") по периметру складской территории, с внутренней стороны стены. За старшего там был Лисицкий. Сам подполковник с десятком лучших людей спрятался в здании дирекции. Для того чтоб железнодорожной жандармерии позволили хозяйничать во владениях артиллерийского ведомства, пришлось поднять с постели начальника складов, старенького генерала, еще успевшего повоевать с Шамилем. Тот так разволновался, что и не подумал придираться к тонкостям юрисдикции - сразу на все согласился и лишь поминутно глотал сердечные капли. Видя, что Данилов отлично справляется и без него, инженер от руководства засадой устранился. Они с Масой расположились в подворотне, напротив складских ворот. Это место Фандорин выбрал неслучайно. Если жандармы, не привычные к такого рода операциям, кого-то из диверсантов упустят, путь беглецам преградит Эраст Петрович, уж от него-то не уйдут. Подполковник, впрочем, понял подобный выбор инженера по-своему; в тоне окрыленного приготовлениями Николая Васильевича появилась легкая снисходительность: мол, понимаю и не осуждаю, человек вы штатский, под пули лезть не обязаны. Едва все расположились по местам, едва нервный генерал, согласно инструкции, погасил у себя в кабинете свет и прижался лицом к оконному стеклу, как с Каланчевской площади донесся звон башенных часов, и минуту спустя на темную улицу с двух сторон вкатились пролетки - две от Рязанского проезда, одна от Елоховской. Съехались перед зданием управления, из экипажей вылезли люди (Фандорин насчитал пятерых, да трое остались на козлах). Зашушукались о чем-то. Инженер вынул из кармана красивый плоский пистолет, изготовленный на заказ бельгийским заводом Браунинга, передернул затвор. Камердинер демонстративно отвернулся. Ну же, вперед, мысленно поторопил Эраст Петрович поляков и вздохнул - надежды на то, что даниловские орлы хоть кого-то возьмут живьем, было немного. Ничего, кто-то из злодеев должен остаться при лошадях. Счастливчик, его минует жандармская пуля, он попадет в руки к Фандорину. Переговоры закончились. Но вместо того чтобы двинуться к дверям управления или прямо к воротам, диверсанты снова расселись по пролеткам. Щелкнули кнуты, все три пролетки, набирая скорость, понеслись прочь от складов, в сторону Доброй Слободы. Что-то заметили? Изменили план? Эраст Петрович выбежал из подворотни. Коляски уже скрылись за углом. Инженер сдернул с плеч свое замечательное пальто и побежал в том же направлении. Слуга подобрал брошенное пальто и, пыхтя, затрусил сзади. Когда подполковник Данилов и его жандармы выскочили на крыльцо, на Новой Басманной улице было пусто. Стук копыт затих вдали, в небе сияла безмятежная луна. x x x Оказалось, что Эраст Петрович Фандорин, ответственный сотрудник серьезнейшего ведомства, человек не первой молодости, не только умеет лазить по столбам, но и фантастически быстро бегает, притом не производя шума и оставаясь почти невидимым - бежал он вдоль самых стен, где ночные тени гуще всего, лунные пятна огибал или перемахивал гигантским прыжком. Больше всего инженер был сейчас похож на призрак, стремительно несущийся вдоль темной улицы по каким-то своим потусторонним делам. Хорошо, не встретился какой-нибудь поздний прохожий - беднягу ждало бы нешуточное потрясение. Пролетки Фандорин нагнал довольно скоро. После этого стал бежать потише, чтобы не сокращать дистанцию. Погоня, впрочем, продолжалась недолго. За Фон-Дервизовской женской гимназией коляски остановились. Встали колесо к колесу, один из кучеров собрал в пучок вожжи, остальные семеро направились к двухэтажному дому со стеклянной витриной. Один повозился с дверью, махнул рукой, и вся компания исчезла внутри. Эраст Петрович, высунувшись из-за угла, соображал, как подобраться к кучеру. Тот стоял на козлах, зорко поглядывая по сторонам. Все подходы были ярко освещены луной. Тут подоспел запыхавшийся Маса. Поняв по лицу Фандорина, что тот вот-вот приступит к решительным действиям, перебросил через плечо фальшивую косу, сердито зашептал по-японски: - Я вмешаюсь, только если сторонники его величества микадо станут вас убивать. А если вы сами станете убивать сторонников его величества микадо, то на мою помощь не рассчитывайте. - Отстань, - ответил Эраст Петрович по-русски. - Не мешай. Из дома донесся приглушенный крик. Медлить больше было нельзя. Инженер беззвучно перебежал к ближайшему фонарю, спрятался за него. До кучера оставалось с десяток шагов. Достав из кармана украшенный монограммой портсигар, Фандорин швырнул его в противоположную сторону. Кучер дернулся на звон, повернулся к фонарю спиной. Это-то и требовалось. В три прыжка Фандорин преодолел разделявшее их расстояние, вскочил на подножку и сдавил вознице шею. Тот обмяк, инженер аккуратно уложил его на брусчатку, возле дутых шин. Отсюда можно было разглядеть вывеску, висевшую над дверью. "ИОСИФ БАРАНОВ. БРИЛЛИАНТОВЫЕ, ЗОЛОТЫЕ И СЕРЕБРЯНЫЕ ИЗДЕЛИЯ", прочел инженер и пробормотал: - Ничего не понимаю. Перебежал к витрине, заглянул внутрь - благо в магазине зажглось несколько электрических фонарей. Внутри было темно, лишь мелькали проворные тени. Но вдруг внутренность помещения озарилась нестерпимо ярким сиянием, во все стороны рассыпался огненный дождь, и стало видно стеклянные прилавки, снующих вдоль них людей и дверцу сейфа, над которой склонился человек с газосварочным аппаратом - самоновейшей конструкции, Эраст Петрович видел такой на картинке во французском журнале. На полу, прижавшись к стене, сидел связанный человек, по виду - ночной сторож: рот заклеен пластырем, по разбитой голове стекает кровь, безумные глаза таращатся на сатанинское пламя. - До чего д-докатилась японская агентура! - обернулся Фандорин к подошедшему камердинеру. - Неужто у Японии так плохо с деньгами? - Сруги его веричества микадо не грабят, - ответил Маса, разглядывая живописное зрелище. - Это наретчики. "Московские рихачи" - я читар в газете: наретают на авто ири на рихачах, очень рюбят прогресс. - Лицо японца просияло улыбкой. - Как хорошо! Господин, я могу вам помогать! Эраст Петрович уже и сам понял, что стал жертвой заблуждения - принял обычных варшавских бандитов, прибывших на гастроли в Москву, за диверсантов. Сколько времени потрачено впустую! А как же Брюнет, пассажир из шестого купе, столь подозрительным манером скрывшийся с места катастрофы? Да очень просто, ответил сам себе инженер. В Петербурге третьего дня совершено дерзкое ограбление, о котором взахлеб писали все газеты. Неизвестный в маске остановил карету графини Воронцовой, обобрал ее сиятельство до нитки и оставил на дороге голой, в одной шляпке. Пикантность в том, что именно в тот вечер графиня поссорилась с мужем и переезжала в родительский дом, тайком прихватив с собой все драгоценности. То-то Лисицкий рассказывал, что обитатели дачи называли Брюнета "лихой башкой" - и в Питере дело провернул, и к московской акции поспел. Если б не горькое разочарование, не досада на самого себя, Эраст Петрович вряд ли стал бы вмешиваться в уголовщину, но злость требовала выхода - да и ночного сторожа было жалко, не прирезали бы. - Брать, когда станут выходить, - шепнул он слуге. - Одного ты, одного я. Маса кивнул и облизнулся. Но судьба распорядилась иначе. - Панове, шухер! - отчаянно крикнул кто-то - должно быть, увидел за стеклом две тени. В ту же секунду ацетиленовое сияние погасло, вместо него из кромешной тьмы грохнул багровый выстрел. Фандорин и японец с идеальной синхронностью отпрыгнули в разные стороны. Витрина рассыпалась с оглушительным звоном. Из магазина стреляли еще, но теперь уж вовсе впустую. - Кто выпрыгнет - твои, - скороговоркой бросил инженер. Пригнувшись, ловко перекатился через засыпанный осколками подоконник и растворился в черных недрах магазина. Там орали, матерились по-русски и по-польски, доносились звуки коротких, хлестких ударов, а по временам помещение озарялось вспышками выстрелов. Вот из двери, вжав голову в плечи, вылетел человек в клетчатой кепке. Маса сделал ему подсечку, припечатал беглеца ударом пониже затылка. Проворно связал, оттащил к пролеткам, где уже лежал придушенный инженером возница. Вскоре из витрины выпрыгнул еще один и, не оглядываясь, кинулся наутек. Японец без труда догнал его, схватил за кисть и легонько повернул - налетчик, взвизгнув, скрючился. - Чихо, чихо, - уговаривал пленника Маса, быстро прикручивая ему ремнем запястья к щиколоткам. Перенес к тем двоим, вернулся на исходную позицию. В магазине уже не шумели. Послышался голос Фандорина: - Один, два, три, четыре... где же пятый... ах, вот - пять. Маса, у тебя сколько? - Три. - Сходится. Из ощеренного стеклянными зазубринами прямоугольника высунулся Эраст Петрович. - Беги на склад, приведи жандармов. Да поживей, а то эти очухаются, и снова з-здорово. Слуга убежал в сторону Ново-Басманной. Фандорин же распутал сторожа, немножко похлопал по щекам, чтобы привести в разум. Но сторож в разум приходить не хотел - мычал, жмурился, трясся в сухой икоте. По-медицински это называлось "шок". Пока Эраст Петрович тер ему виски, пока нащупывал нервный узел пониже ключицы, начали шевелиться оглушенные налетчики. Один бугаище, всего пять минут назад получивший отменный удар ботинком в подбородок, сел на полу, замотал башкой. Пришлось оставить икающего сторожа, отвесить воскресшему добавки. Едва тот ткнулся носом в пол, пришел в себя другой - встал на четвереньки и шустро пополз к выходу. Эраст Петрович кинулся за ним, оглушил. В углу копошился третий, а на улице, где Маса разложил свою икэбану, тоже происходил непорядок: в свете фонаря было видно, как кучер зубами пытается развязать узел на локтях у подельника. Фандорин подумал, что похож сейчас на клоуна в цирке, который подбросил вверх несколько шариков и теперь не знает, как со всеми ними управиться - пока подберешь с пола один, сыплются другие. Бросился в угол. Темноволосый бандит (уж не тот ли самый Юзек?) не только очнулся, но и успел достать нож. Удар, для верности еще один. Лег. И со всех ног к пролеткам - пока те трое не расползлись. Черт, куда же провалился Маса? x x x Но фандоринский камердинер так и не добрался до подполковника Данилова, беспомощно топтавшегося со своими людьми у дома Варваринского общества. На первом же углу ему под ноги бросился юркий человечек, еще двое навалились сверху, заломили руки. Маса рычал и даже пытался кусаться, но скрутили его крепко, профессионально. - Евстратьпалыч! Один есть! Китаеза! Говори, ходя, где пальба? Масу дернули за косу - с головы слетел парик. - Ряженый! - торжествующе закричал тот же голос. - А рожа косоглазая, японская! Шпион, Евстратьпалыч! Подошел еще один, в шляпе-котелке. Похвалил: - Молодцы. Нагнулся к Масе: - Здравия желаю, ваше японское благородие. Я надворный советник Мыльников, особый отдел Департамента полиции. Каково ваше имя, звание? Задержанный попытался злобно лягнуть надворного советника в голень, но не преуспел. Тогда шипяще заругался по-чужестранному. - Что уж браниться, - укорил его Евстратий Павлович, держась на расстоянии. - Попались - не чирикайте. Вы, должно быть, офицер японскою генерального штаба, дворянин? Я тоже дворянин. Давайте уж честь по чести. Что вы тут затеяли? Что за стрельба, что за беготня? Посвети-ка мне, Касаткин. В желтом круге электрического света возникла перекошенная от ярости узкоглазая физиономия, блестящий ежик коротко стриженных волос. Мыльников растерянно пролепетал: - Это же... Здрасьте, господин Маса... - Скорько рет скорько зим, - прошипел фандоринский камердинер. Слог третий, в котором Рыбников попадает в переплет Все последние месяцы Василий Александрович Рыбников (ныне Стэн), жил лихорадочной, нервической жизнью, переделывая сотню дел за день и отводя на сон не более двух часов (которых ему, впрочем, совершенно хватало - просыпался он всегда свежим, как огурчик). Но поздравительная телеграмма, полученная им наутро после крушения на Тезоименитском мосту, освобождала бывшего штабс-капитана от рутинной работы, позволив целиком сосредоточиться на двух главных заданиях, или, как он про себя их называл, "проэктах". Все, что необходимо было сделать на предварительной стадии, новоиспеченный корреспондент Рейтера исполнил в два первые дня. Для подготовки главного "проэкта" (речь шла о передаче крупной партии некоего товара) достаточно было всего лишь отправить получателю с легкомысленной кличкой Дрозд письмо внутригородской почтой - мол, ждите поставку в течение одной-двух недель, все прочее согласно договоренности. По второму "проэкту", второстепенному, но все равно очень большого значения, хлопот тоже было немного. Кроме уже поминавшихся телеграмм в Самару и Красноярск, Василий Александрович заказал в стеклодувной мастерской две тонкие спиральки по представленному им чертежу, доверительно шепнув приемщику, что это детали спиртоочистительного аппарата для домашнего употребления. По инерции или, так сказать, в pendant суетливой питерской жизни, еще денька два-три Рыбников побегал по московским военным учреждениям, где корреспондентская карточка обеспечивала ему доступ к разным осведомленным лицам - известно ведь, как у нас любят иностранную прессу. Самозваный репортер узнал много любопытных и даже полуконфиденциальных сведений, которые, будучи сопоставлены и проанализированы, превращались в сведения уже совершенно конфиденциальные. Однако затем Рыбников спохватился и всякое интервьюирование прекратил. По сравнению с важностью порученных ему "проэктов", все это была мелочь, из-за которой не стоило рисковать. Усилием воли Василий Александрович подавил зуд активной деятельности, выработанный долгой привычкой, и заставил себя побольше времени проводить дома. Терпеливость и умение пребывать в неподвижности - тяжкое испытание для человека, который привык ни минуты не сидеть на месте, но Рыбников и тут проявил себя молодцом. Из человека энергического он мигом превратился в сибарита, часами просиживающего в кресле у окна и разгуливающего по квартире в халате. Новый ритм его жизни отлично совпал с распорядком веселых обитательниц "Сен-Санса", которые просыпались к полудню и часов до семи вечера разгуливали по дому в папильотках и шлепанцах. Василий Александрович в два счета наладил с девушками чудесные отношения. В первый день барышни еще дичились нового жильца и оттого строили ему глазки, но очень скоро распространился слух, что это Беатрискин дуся, и лирические поползновения сразу прекратились. На второй день "Васенька" уже стал всеобщим любимцем. Он угощал девиц конфектами, с интересом выслушивал их вранье, да к тому же еще и бренчал на пианино, распевая чувствительные романсы приятным, немножко слащавым тенором. Рыбникову и в самом деле было интересно общаться с пансионерками. Он обнаружил, что эта болтовня, если ее правильно направить, дает не меньше пользы, чем рискованная беготня по фальшивым интервью. Заведение графини Бовада было поставлено на хорошую ногу, сюда наведывались мужчины с положением. Иногда в салоне они обсуждали между собой служебные дела, да и потом, уже в отдельном кабинете, разнежившись, бывало, обронят что-нибудь совсем уж любопытное. Должно быть, полагали, что пустоголовые барышни все равно ничего не поймут. Девушки и вправду разумом были не Софьи Ковалевские, но обладали цепкой памятью и ужасно любили сплетничать. Таким образом, чаепития у пианино не только помогали Василию Александровичу убивать время, но и давали массу полезных сведений. К сожалению, в первый период добровольного штабс-капитанова отшельничества воображение барышень было всецело поглощено сенсацией, о которой гудела вся первопрестольная. Полиция наконец захватила знаменитую шайку "лихачей". В Москве об этом писали и говорили больше, чем о Цусиме. Известно было, что на поимку дерзких налетчиков был прислан специальный отряд самых лучших сыщиков из Петербурга - москвичам это льстило. Про рыжую Манон по прозвищу "Вафля" знали, что к ней хаживал один из "лихачей", красавец-поляк, настоящий цыпа-ляля, поэтому теперь Вафля носила черное и держалась загадочно. Остальные девочки ей завидовали. В эти дни Василий Александрович не раз ловил себя на том, что думает о соседке по купе - возможно, оттого, что Лидина была полной противоположностью чувствительным, но грубым душой обитательницам "Сен-Санса". Рыбникову вспоминалось, как Гликерия Романовна бросилась к стоп-крану или как она, бледная, с закушенной губой, перетягивает обрывком юбки разорванную артерию на ноге у раненого. Удивляясь на самого себя, затворник гнал эти картины прочь, они не имели к его жизни и нынешним интересам никакого отношения. Для моциона отправлялся на прогулку по бульварам - до Храма Спасителя и обратно. Москву Василий Александрович знал не очень хорошо, и поэтому ужасно удивился, случайно взглянув на табличку с названием улицы, что уходила от прославленного собора наискось и вверх. Улица называлась "Остоженка". "Дом Бомзе на Остоженке", как наяву услышал Василий Александрович мягкий, по-петербургски чеканящий согласные голос. Прошелся вверх по асфальтовой, застроенной красивыми домами улице, но вскоре опомнился и повернул обратно. И все же с того раза у него вошло в привычку, дойдя до конца бульварной подковы, делать петельку с захватом Остоженки. Проходил Рыбников и мимо доходного дома Бомзе - шикарного, четырехэтажного. От праздности настроение у Василия Александровича было непривычно-рассеянное, так что, поглядывая на узкие венские окна, он даже позволял себе немножко помечтать о том, чего никогда и ни за что произойти не могло. Ну, и домечтался. На пятый день прогулок, когда мнимый репортер, постукивая тросточкой, спускался по Остоженке к Лесному проезду, его окликнули из пролетки: - Василий Александрович! Вы? Голос был звонкий, радостный. Рыбников так и замер, мысленно проклиная свое легкомыслие. Медленно повернулся, изобразил удивление. - Куда же вы пропали? - возбужденно щебетала Лидина. - Как не стыдно, ведь обещали! Почему вы в штатском? Отличный пиджак, вам в нем гораздо лучше, чем в том ужасном мундире! Что чертежи? Последний вопрос она задала, уже спрыгнув на тротуар, шепотом. Василий Александрович осторожно пожал узкую руку в шелковой перчатке. Он был растерян, что с ним случалось крайне редко - можно сказать, даже вовсе никогда не случалось. - Плохо, - промямлил наконец. - Вынужден скрываться. Потому и в штатском. И не пришел тоже поэтому... От меня сейчас, знаете ли, лучше держаться подальше. - Для убедительности Рыбников оглянулся через плечо и понизил голос. - Вы езжайте себе, а я пойду. Не нужно привлекать внимание. Лицо Гликерии Романовны стало испуганным, но она не тронулась с места. Тоже оглянулась, и - ему, в самое ухо: - Военный суд, да? И что - каторжные работы? Или... или хуже? - Хуже. - Он чуть отстранился. - Что поделаешь, сам виноват. Кругом виноват. Правда, Гликерия Романовна, милая, пойду я. - Ни за что на свете! Чтоб я бросила вас в беде! Вам, наверное, нужны деньги? У меня есть. Пристанище? Я что-нибудь придумаю. Господи, какое несчастье! - в глазах дамы заблестели слезы. - Нет, благодарю. Я живу у... у тети, сестры покойной матушки. Ни в чем не нуждаюсь. Видите, каким я щеголем... Право же, на нас смотрят. Лидина взяла его за локоть. - Вы правы. Садитесь в коляску, мы поднимем верх. И не стала слушать, усадила - он уже знал, что эту не переупрямишь. Примечательно, что железная воля Василия Александровича в эту минуту не то чтобы ослабела, но как бы на время отвлеклась, и нога сама ступила на подножку. Прокатились по Москве, разговаривая о всякой всячине. Поднятый фартук коляски придавал самой невинной теме пугающую Рыбникова интимность. Несколько раз он принимал твердое решение выйти у первого же угла, но как-то не складывалось. Лидину же более всего волновало одно - как помочь бедному беглецу, над которым навис безжалостный меч законов военного времени. Когда Василий Александрович наконец распрощался, пришлось пообещать, что завтра он придет на Пречистенский бульвар. Лидина будет снова ехать на извозчике, увидит его будто по случайности, окликнет, и он снова к ней сядет. Ничего подозрительного, обычная уличная сценка. Давая обещание, Рыбников был уверен, что не исполнит его, но назавтра с волей железного человека вновь приключился уже поминавшийся необъяснимый феномен. Ровно в пять ноги сами принесли корреспондента к назначенному месту, и прогулка повторилась. То же случилось и на следующий день, и в день после этого. В их отношениях не было и тени флирта - за этим Рыбников следил строго. Никаких намеков, взглядов или, упаси Боже, вздохов. Разговоры по большей части были серьезные, да и тон вовсе не такой, в каком мужчины обыкновенно разговаривают с красивыми дамами. - Мне с вами хорошо, - призналась однажды Лидина. - Вы не похожи на остальных. Не интересничаете, не говорите комплиментов. Чувствуется, что я для вас не существо женского пола, а человек, личность. Никогда не думала, что смогу дружить с мужчиной и что это так приятно! Должно быть, что-то переменилось в выражении его лица, потому что Гликерия Романовна покраснела и виновато воскликнула: - Ах, какая я эгоистка! Думаю только о себе! А вы на краю бездны! - Да, я на краю бездны... - глухо пробормотал Василий Александрович, и так убедительно у него это прозвучало, что на глаза Лидиной навернулись слезы. x x x Гликерия Романовна теперь думала о бедном Васе (про себя называла его только так) все время - и до встреч, и после. Как ему помочь? Как спасти? Он рассеянный, беззащитный, не приспособленный для военной службы. Что за глупость надевать на такого офицерскую форму! Достаточно вспомнить, как он в этом наряде смотрелся! Ну, потерял какие-то чертежи, велика важность! Скоро война закончится, никто об этих бумажках и не вспомнит, а жизнь хорошего человека будет навсегда сломана. Каждый раз являлась на свидание окрыленная, с новым планом спасения. То предлагала нанять искусного чертежника, который сделает точь-в-точь такой же чертеж. То придумывала, что обратится за помощью к большому жандармскому генералу, своему доброму знакомому, и тот не посмеет отказать. Всякий раз, однако, Рыбников переводил разговор на отвлеченности. О себе рассказывал скупо и неохотно. Лидиной очень хотелось узнать, где и как прошло его детство, но Василий Александрович сообщил лишь, что маленьким мальчиком любил ловить стрекоз, чтоб потом пускать их с высокого обрыва и смотреть, как они зигзагами мечутся над пустотой. Еще любил передразнивать голоса птиц - и правда, до того похоже изобразил кукушку, сороку и лазоревку, что Гликерия Романовна захлопала в ладоши. На пятый день прогулок Рыбников возвращался к себе в особенной задумчивости. Во-первых, потому что до перехода обоих "проэктов" в ключевую стадию оставалось менее суток. А во-вторых, потому, что знал: с Лидиной он нынче виделся в последний раз. Гликерия Романовна сегодня была особенно мила. Ей пришло в голову сразу два плана рыбниковского спасения: один уже поминавшийся, про жандармского генерала, и второй, который ей особенно нравился - устроить бегство за границу. Она увлеченно расписывала преимущества этой идеи, возвращалась к ней снова и снова, хотя он сразу сказал, что не получится - арестуют на пограничном пункте. Беглый штабс-капитан шагал вдоль бульвара с непреклонно выпяченной челюстью, от задумчивости в зеркальные часы совсем не поглядывал. Правда, достигнув пансиона и войдя в свою отдельную квартиру, по привычке к осторожности выглянул-таки из-за занавески. И заскрипел зубами: у тротуара напротив стоял извозчичий экипаж с поднятым верхом - и это несмотря на ясную погоду. Возница пялился на окна "Сен-Санса", седока же было не видно. В голове Рыбникова замелькали быстрые, обрывистые мысли. Как? Почему? Графиня Бовада? Исключено. Но больше никто не знает. Старые контакты оборваны, новые еще не завязались. Версия могла быть только одна: чертово агентство Рейтера. Кто-нибудь из проинтервьюированных генералов пожелал внести какие-то исправления или дополнения, позвонил в московское представительство Рейтера и обнаружил, что никакого Стэна там не числится. Переполошился, сообщил в Охранное... Но даже если так - как его нашли? И тут вероятность получалась всего одна: случайно. Кто-то из особенно везучих агентов по словесному описанию (эх, надо было хотя бы поменять гардероб!) опознал на улице и теперь ведет слежку. Но если случайно, дело поправимое, сказал себе Василий Александрович и сразу успокоился. Прикинул расстояние до коляски: шестнадцать, нет семнадцать шагов. Мысли стали еще короче, еще стремительней. Начать с седока, он профессионал... Сердечный припадок... Я тут живу - помоги-ка, братец, занести... Беатриса будет недовольна... Ничего, назвалась груздем... А коляску? Вечером, это можно вечером. Додумывал уже на ходу. Неспешно, позевывая, вышел на крыльцо, потянулся. Рука небрежно помахивала длинным мундштуком - пустым, без папиросы. Еще Рыбников достал из кармана плоскую таблетницу, вынул из нее что-то, сунул в рот. Проходя мимо извозчика, заметил, как тот косится на него. Василий Александрович на кучера никакого внимания. Зажал мундштук зубами, быстро отдернул фартук на пролетке - и замер. В экипаже сидела Лидина. Мертвенно побледнев, Рыбников выдернул изо рта мундштук, закашлялся, сплюнул в платок. Она нисколько не выглядела смущенной. С хитрой улыбкой сказала: - Так вот вы где живете, господин конспиратор! У вашей тетушки красивый дом. - Вы за мной следили? - выдавил Василий Александрович, думая: еще бы секунда, доля секунды, и... - Ловко, да? - засмеялась Гликерия Романовна. - Сменила извозчика, велела ехать шагом, на отдалении. Сказала, что вы мой муж, что я подозреваю вас в измене. - Но... зачем? Она стала серьезной. - Вы так на меня посмотрели, когда я сказала "до завтра"... Я вдруг почувствовала, что вы завтра не придете. И вообще больше никогда не придете. А я даже не знаю, где вас искать... Я же вижу, что наши встречи отягощают вашу совесть. Вы думаете, что подвергаете меня опасности. И знаете, что я придумала? - оживленно воскликнула Лидина. - Познакомьте меня с вашей тетей. Она - ваша родственница, я - ваш друг. Вы не представляете, какая сила - две женщины, вступившие в союз. - Нет! - отшатнулся Рыбников. - Ни в коем случае! - Ну так я сама войду, - объявила Лидина, выражение лица у нее сделалось таким же, как в коридоре курьерского поезда. - Хорошо, если вы так хотите... Но я должен предварить тетушку, у нее больное сердце, она вообще очень не любит неожиданностей, - в панике понес чушь Василий Александрович. - Тетя содержит пансион для благородных девиц. Там свои правила... Давайте завтра. Да-да, завтра. Ближе к вече... - Десять минут, - отрезала она. - Жду десять минут, потом войду сама. И демонстративно взялась за алмазные часики, что висели у нее на шее. x x x Графиня Бовада была особой редкостной сообразительности, это Рыбников про нее давно знал. Она поняла с полуслова, не потратила ни секунды на вопросы и сразу перешла к действию. Вряд ли какая-нибудь другая женщина была бы способна за десять минут превратить бордель в пансион для благородных девиц. Ровно десять минут спустя (Рыбников подсматривал из-за шторы) Гликерия Романовна расплатилась с извозчиком и с решительным видом вышла из коляски. Дверь ей открыл солидный швейцар, с поклоном повел по коридору навстречу звукам фортепиано. Пансион приятно удивил Лидину богатством убранства. Немножко странным ей показалось, что в стенах кое-где торчат гвоздики - будто там висели картины, но их сняли. Должно быть, унесли протирать пыль, рассеянно подумала она, волнуясь перед важным разговором. В уютном салоне две хорошеньких девушки в гимназической форме старательно наигрывали в четыре руки "Собачий вальс". Приподнялись, сделали неловкий книксен, хором сказали: "Бонжур, мадам". Гликерия Романовна ласково улыбнулась их смущению. Когда-то она сама была такой же дикаркой, росла в искусственном мирке Смольного института: полудетские мечты, тайное чтение Флобера, девичьи откровения в тиши дортуара... Здесь же, у пианино, стоял Вася - его некрасивое, но милое лицо выглядело сконфуженным. - Тетенька ждет вас. Я провожу, - пробормотал он, пропуская Лидину вперед. Фира Рябчик (амплуа "гимназистка") придержала Рыбникова за полу пиджака: - Вась, это твоя благоверная? Характерная дамочка. Не трусь, обойдется. Мы остальных по комнатам заперли. Слава Богу, и она, и Лионелка по дневному времени были еще не накрашены. А из дверей навстречу гостье уже плыла Беатриса - величественная, как мать-императрица Мария Федоровна. - Графиня Бовада, - представилась она с любезной улыбкой. - Васюша мне столько о вас рассказывал! - Графиня? - пролепетала Лидина. - Да, мой покойный муж был испанским грандом, - скромно обронила Беатриса. - Прошу пожаловать в кабинет. Прежде чем последовать за хозяйкой, Гликерия Романовна ш