- Да что вы! - усомнился Мыльников, крутя колесико. - Русак русаком, с некоторой татаринкой, как положено. - Японец, - уверенно повторил инженер. - Возможно, с примесью европейской крови, но разрез глаз, форма носа... Где-то я его видел. Но где и когда? Возможно, просто похож на кого-то из знакомых японцев... Японские лица разнообразием не отличаются, антропология выделяет всего двенадцать основных типов. Это из-за островной уединенности. Не было притока иноплеменной к-крови... - Уезжает! - прервал антропологическую лекцию Евстратий Павлович. - Скорей! Но спешить теперь было незачем. Для слежки по городу был заготовлен целый парк разномастных колясок и пролеток, и в каждой сидело по филеру, так что деться объекту было некуда. Инженер и надворный советник опустились на пружинистое сиденье экипажа, замыкавшего весь этот караван, очень правдоподобно изображавший оживленное уличное движение, и медленно покатили по улицам. Дома и фонари были украшены флагами и гирляндами. Москва отмечала день рождения императрицы Александры Федоровны не в пример пышнее, чем в прежние годы. На то имелась особенная причина: недавно государыня наконец подарила России наследника престола - после четырех девочек, или "холостых выстрелов", как непочтительно выразился Мыльников. - А мальчонка-то, говорят, хилый, порченый, - вздохнул Евстратий Павлович. - Карает Господь Романовых. На этот раз инженер и отвечать не стал - лишь поморщился на глупую провокацию. Между тем объект оказался фокусником. На "Товарной" загрузил в свою крытую повозку четыре мешка, а у камеры хранения Рязанско-Уральской дороги вынес три дощатых ящика и восемь небольших свертков в черной блестящей бумаге. Фургон отпустил. Агенты, конечно, остановили ломовика за первым же поворотом, но внутри обнаружили лишь четыре пустых джутовых мешка. Мелинит из них был изъят и зачем-то перефасован. Приемщик в камере хранения показал, что ящики и свертки были сданы как два отдельных места, на разные, квитанции. Но все эти сведения были получены Фандориным позднее. Поскольку от вокзала предполагаемый японец дальше двинулся пешим порядком, инженер и надворный советник вновь взяли наблюдение в свои руки. Следовали за объектом на предельной дистанции, филеров отослали в резерв. Сейчас главное было не вспугнуть живца, на которого могла клюнуть еще какая-нибудь рыбка. Приказчик зашел в две привокзальные гостиницы - "Казань" и "Железнодорожную". Из осторожности наблюдатели внутрь соваться не стали, да и не успели бы - в каждой объект пробыл не долее минуты. Эраст Петрович хмурился - подтверждались его худшие опасения: Рязанско-Уральская линия была частью великой трансконтинентальной магистрали, на которой красный карандаш инженера насчитал не менее сотни уязвимых участков. Для какого из них предназначается багаж, сданный в камеру хранения? С вокзальной площади объект подался в центр и довольно долго крутился по городу. Несколько раз неожиданно останавливал извозчиков, так же внезапно, посреди улицы, отпускал их, но от образцово устроенной слежки не избавился. В восьмом часу вечера он вошел в извозчичий трактир близ Калужской площади. Судя по тому, что перед этим битый час прятался в подъезде соседнего дома, здесь у него была назначена встреча, и уж эту-то оказию упустить было никак нельзя. Едва объект вошел в трактир (было это в девять минут восьмого), Мыльников свистком подозвал экипировочную карету Летучего отряда, удобнейшее изобретение современного сыска. В карете имелся набор костюмов и маскировочных приспособлений на все случаи жизни. Инженер и надворный советник переоделись ваньками и, пошатываясь, вошли в трактир. Окинув взглядом полутемное помещение, Евстратий Павлович сделал вид, что не может устоять на ногах - повалился на пол. Наклонившемуся Фандорину шепнул: - С ним Лагин. Кличка Дрозд. Эсэр. Особо опасный. Вот тебе и на... Главное было установлено, поэтому не стали торчать в трактире и попусту мозолить глаза - дали вытолкать себя на улицу. Отрядив к черному ходу четверку агентов, наскоро обсудили тревожное открытие. - Заграничная агентура сообщает, что полковник Акаси, главный японский резидент, встречается с политическими эмигрантами и закупает большие партии оружия, - шептал Мыльников, нагнувшись с козел казенной пролетки. - Но то далеко, в Парижах да Лондонах, а тут Москва-матушка. Неужто прошляпили? Если тутошним горлопанам да японские винтовки, такое начнется... Эраст Петрович слушал, стиснув зубы. Этот демарш, неслыханный в практике европейских войн - спровоцировать в тылу врага революцию, - был во сто крат опасней любых железнодорожных взрывов. Тут под угрозой оказывался не исход кампании, а судьба всего Российского государства. Воины Страны Ямато знают, что такое настоящая война: в ней не бывает недозволенных средств, есть лишь поражение или победа. До чего же японцы изменились за четверть века! - Азиаты ....ые! - матерно выругался Евстратий Павлович, словно подслушав фандоринские раздумья. - Ничего святого! Повоюй-ка с такими! Но не о том ли самом говорил и Андрей Болконский перед Бородинским сражением, возразил инженер - разумеется, не вслух, Мыльникову, а мысленно, самому себе. Рыцарство и война по правилам - вздор и глупость, утверждал привлекательнейший из героев русской литературы. Пленных убивать, в переговоры не вступать. Никакого великодушничанья. Война - не игрушки. А все-таки победит тот, кто великодушничает, подумалось вдруг Эрасту Петровичу, но довести эту парадоксальную мысль до конца он не успел - дежуривший у входа агент подал сигнал, и пришлось скорей лезть на козлы. Приказчик вышел один. Посмотрел на вереницу пролеток (все, как одна, охранного ведомства), но садиться не стал. Отошел подальше, остановил проезжающего извозчика - разумеется, тоже фальшивого. Правда, все мыльниковские хитрости оказались напрасны. Каким-то непостижимым способом объект из коляски испарился. Филер, изображавший извозчика, не заметил, как и когда это произошло: только что был седок, и вдруг исчез - лишь на сиденье, будто в насмешку, остался смятый рублевик. Это было досадно, но не фатально. Во-первых, имелся эсэр Лагин по кличке Дрозд, а в его ближнем окружении у охранки был свой человечек. Во-вторых, близ камеры хранения расположилась засада, на которую Эраст Петрович возлагал особую надежду, поскольку дело было устроено без Мыльникова, силами железнодорожной жандармерии. Приемщик получил от инженера самый подробный инструктаж: как только появится "приказчик" либо предъявитель известных квитанций, нажать на специально установленную кнопку. В соседней комнате, где дежурит наряд, зажжется лампочка, начальник немедленно протелефонирует Эрасту Петровичу и, в зависимости от приказа, либо произведет арест, либо будет вести тайное (через глазок) наблюдение до прибытия филеров в штатском, а уж приемщик позаботится, чтобы багаж был выдан не слишком быстро. - Вот он где у нас, макака косоглазая, - резюмировал Мыльников, сжав воздух крепкой пятерней. Слог седьмой, в котором выясняется, что не все русские любят Пушкина За несколько дней перед долгожданным 25 мая в московской жизни Василия Александровича Рыбникова имел место некий эпизод, на фоне последующих событий малозначительный, но не упомянуть о нем вовсе было бы недобросовестно. Произошло это в тот период, когда беглый штабс-капитан томился бездействием, отчего, как упоминалось выше, даже совершил некоторые не свойственные ему поступки. В один из праздных моментов он наведался в Адресный стол, расположенный в Гнездниковском переулке, и стал наводить справки относительно одной интересовавшей его персоны. Покупать двухкопеечный запросный бланк Рыбников и не подумал, а вместо этого, проявив знание психологии, завел с канцеляристом душевный разговор. Объяснил, что разыскивает старого сослуживца покойного батюшки. Человека этого он давно потерял из виду, отлично понимает всю сложность задачи и готов оплатить многотрудную работу по особенному тарифу. - Без квитанции? - спросил служитель, чуть приподнявшись над стойкой и удостоверившись, что других посетителей в адресном столе нет. - Ну разумеется. На что она мне? - Желто-коричневые глаза смотрели просительно, пальцы же как бы невзначай покручивали довольно пухлый бумажник. - Только человек этот, скорее всего, ныне проживает не в Москве. - Это ничего-с. Раз по особенному тарифу, то ничего. Если ваш знакомец еще состоит на государственной службе, имею списки по всем ведомствам. Если в отставке - тогда, конечно, будет затруднительно... - Служит, служит! - уверил канцеляриста Рыбников. - И в хорошем чине. Может быть, даже генеральском. С батюшкой-покойником они по дипломатической части состояли, но до того, я слыхал, он числился не то по полицейскому департаменту, не то Жандармскому корпусу. Уж не вернулся ли на прежнюю службу? - И деликатно пристроил на стойку два бумажных рублика. Забрав деньги, служитель весело сказал: - Это часто бывает, что из дипломатов переводятся в жандармы, а потом обратно. Такая служба. Как его звать-величать? Какого возраста? - Эраст Петрович Фан-до-рин. Ему сейчас, должно быть, лет сорок восемь или сорок девять. Имею сведения, что жительствует в Санкт-Петербурге, но это недостоверно. Адресный кудесник надолго зарылся в пухлые, истрепанные книги. Время от времени сообщал: - По министерству иностранных дел такого не числится... По штабу Жандармского корпуса нет... По Губернскому жандармскому нет... По Жандармскому железнодорожному нет... По Министерству внутренних дел... Ферендюкин есть, Федул Харитонович, начальник склада вещественных доказательств Сыскной полиции. Не он? Рыбников покачал головой. - Может, в Москве посмотрите? Помнится, господин Фандорин был родом москвич и долго здесь жительствовал. Сунул еще рубль, однако чиновник с достоинством покачал головой: - Справка по городу Москве две копейки. Прямая моя обязанность, не возьму-с. Да и дело минутное. - И в самом деле очень скоро объявил. - Нет такого, не проживает и не служит. Можно, конечно, по прежним годам посмотреть, но это уж в порядке исключения... - По полтинничку за год, - сказал понятливый посетитель, иметь с таким дело было одно удовольствие. Тут поиски затянулись. Служитель брал ежегодные справочники том за томом, переместился из двадцатого столетия в девятнадцатое, зарываясь все глубже в толщу минувшего. Василий Александрович уже смирился с неудачей, когда канцелярист вдруг воскликнул: - Есть! Вот, в книге за 1891 год! С вас... э-э-э... семь целковых! - И прочел: "Э.П.Фандорин, стат. сов., чин. ос. поруч. при моск, ген. - губ. Малая Никитская, флиг. дома бар. Эверт-Колокольцева". Ну, если знакомый ваш еще 14 лет назад на такой должности состоял, теперь уж наверняка должен быть "превосходительством". Странно, что в министерских списках не обнаружился. - Странно, - признал Рыбников, в рассеянности перебирая красненькие бумажки, торчавшие из бумажника. - Говорите, по Департаменту полиции или по жандармскому? - хитро прищурился чиновник. - Там ведь у них знаете как бывает: вроде есть человек, и даже в большущих чинах, а для публики его как бы и нету. Посетитель похлопал глазами, потом оживился: - В самом деле. Батюшка рассказывал, что Эраст Петрович и в посольстве по секретной части состоял! - Ну вот видите. А знаете-ка что... У меня тут по соседству, в Малом Гнездниковском, кум служит. На полицейском телеграфе. Двадцать лет там состоит, всех значительных особ знает... Здесь последовала красноречивая пауза, но совсем короткая, потому что Рыбников быстро сказал: - И вам, и вашему куму по красненькой. - Куда? Куда? - закричал чиновник сунувшемуся в дверь крестьянину. - Не видишь, половина второго? Обед у меня. Через час приходи! А вы, сударь (это уже Василию Александровичу, шепотом), здесь обождите. Я мигом-с. Ждать в конторе Рыбников, конечно, не стал. Подождал снаружи, примостившись в подворотне. Мало ли что. Вдруг этот Акакий Акакиевич не так прост, как кажется. Предосторожность, однако, была излишней. Чиновник вернулся четверть часа спустя, один и очень довольный. - Знаменитая персона! Как говорится, широко известная в узких кругах! - объявил он вынырнувшему сбоку Рыбникову. - Пантелей Ильич столько про вашего Фандорина понарассказал! Большой был, оказывается, человек - в прежние, долгоруковские времена. Слушая рассказ о былом величии губернаторского помощника, Василий Александрович и ахал, и всплескивал руками, но главный сюрприз ожидал его в самом конце. - Повезло вам, - сказал чиновник и эффектно, будто цирковой фокусник, вскинул руки. - В Москве ваш господин Фандорин, из Питера прибыл. У Пантелея Ильича каждый день бывает. - В Москве?! - вскричал Рыбников. - Да что вы! В самом деле, какая удача! Не знаете, надолго ли он сюда? - Неизвестно. Дело наиважнейшее, государственного значения, а какое именно, Пантелей Ильич не сказал, да я и не спрашивал. Не нашего с вами ума дело. - Это точно так... - Глаза Рыбникова скользнули по лицу собеседника с неким особым выражением и едва приметно сощурились. - Вы не сказали куму, что Эраста Петровича знакомый разыскивает? - Нет, я как бы от себя поинтересовался. "Не врет, - определил Василий Александрович, - решил обе красненьких себе оставить" - и взгляд снова стал обыкновенный, без прищура... Так канцелярист и не узнал, что его маленькая жизнь только что висела на тонком-претонком волоске. - И очень хорошо, что не сказали. Я ему сюрприз устрою - в память о покойном папаше. То-то Эраст Петрович обрадуется! - сиял улыбкой Рыбников. Но когда вышел, лицо нервно задергалось. x x x Было это в тот самый день, когда Гликерия Романовна пришла на свидание с новой идеей рыбниковского спасения: обратиться за помощью к ее доброму знакомому - начальнику московского жандармского управления генералу Шарму. Лидина уверяла, что Константин Федорович - милейший старик, в полном соответствии со своей фамилией, и нипочем ей не откажет. - Да что это даст? - отбивался Рыбников. - Милая вы моя, ведь я государственный преступник: секретные документы потерял, в бега ударился. Чем тут поможет ваш жандармский генерал? Но Гликерия Романовна горячо воскликнула: - Не скажите! Константин Федорович сам мне объяснял, как много зависит от чиновника, которому поручено вести дело. Он может и по-злому повернуть, и по-доброму. Ах, если б разузнать, кто вами занимается! И здесь, повинуясь секундному импульсу, Василий Александрович вдруг выпалил: - А я знаю. Да вы его видели. Помните, около моста - такой высокий господин с седыми висками? - Элегантный, в светлом английском пальто? Помню, очень импозантный мужчина. - Его зовут Фандорин, Эраст Петрович. Специально прибыл по мою душу из Петербурга. Ради Бога, не нужно никакого заступничества - только навлечете на себя подозрение, что укрываете дезертира. Но вот если бы вы осторожно, между делом, выяснили, что он за человек, какого образа жизни, какого характера, это могло бы мне помочь. Тут любая мелочь важна. Только действовать нужно деликатно! - Не мужчинам учить нас деликатности, - снисходительно обронила Лидина, уже прикидывая, как возьмется за дело. - Этому горю мы поможем, утро вечера мудренее. Рыбников не стал благодарить, но посмотрел так, что у нее потеплело в груди. Его желтые глаза уже не казались ей кошачьими, как в первые минуты знакомства - про себя она называла их "ярко-кофейными" и находила очень выразительными. - Вы как царевна Лебедь. - Он улыбнулся. - "Полно, князь, душа моя. Это чудо знаю я. Не печалься, рада службу оказать тебе я в дружбу". Гликерия Романовна поморщилась: - Пушкин? Терпеть не могу! - Как так? Разве не все русские обожают Пушкина? Рыбников спохватился, что от изумления выразился не совсем ловко, но Лидина не придала странной фразе значения. - Как он мог написать: "Твою погибель, смерть детей с жестокой радостию вижу"? Что это за поэт, который радуется смерти детей! Ничего себе "звезда пленительного счастья"! И разговор повернул с серьезной темы на русскую поэзию, которую Рыбников неплохо знал. Сказал, что в детстве приохотил отец, горячий поклонник пушкинской лиры. А потом наступило 25 мая, и несущественный разговор вылетел у Василия Александровича из головы - нашлись дела поважнее. x x x "Куклам" было велено забрать багаж из камеры хранения на рассвете, перед отправлением. Почтальон обошьет три ящика в холст, облепит сургучом и спрячет среди посылок - самое лучшее место. Мосту еще проще, потому что Василий Александрович сделал за него половину работы: пока ехал в фургоне, ссыпал мелинит в восемь картонных коробок и каждую обернул антрацитно-черной оберткой. Ехали оба одним и тем же восточным экспрессом, только Мост по льготной путейской книжке, третьим классом, а Туннель в почтовом вагоне. Потом их пути разойдутся. Первый в Сызрани пересядет на товарный поезд - уже не пассажиром, а на паровоз - и посреди Волги бросит коробки в топку. Второй же покатит дальше, до самого Байкала. Для порядка Рыбников решил лично проследить, как агенты заберут багаж - конечно, не показываясь им на глаза. На исходе ночи вышел из пансиона, одетый а-ля маленький человек: кривой картузишка, под пиджачком косоворотка. Коротко взглянул на розовеющий край неба и, войдя в роль, затрусил дворняжьей рысцой по Чистопрудному. СИМО-НО-КУ Слог первый, в котором с небес сыплются железные звезды Итак, предположительный японец был упущен, а Дрозда вела московская охранка, посему все свои усилия петербуржцы сосредоточили на камере хранения. Багаж был сдан на сутки, из чего следовало, что скоро, никак не позднее полудня, за ним явятся. Фандорин и Мыльников сели в секрет еще с вечера. Как уже говорилось, в непосредственной близости от камеры хранения дежурили железнодорожные жандармы, по привокзальной площади, сменяясь, бродили мыльниковские филеры, поэтому руководители операции устроились с комфортом - в конторе "Похоронные услуги Ляпунова", что находилась напротив станции. Обзор отсюда был превосходный, и очень кстати пришлась витрина американского стекла - траурно-черного, пропускающего свет лишь в одну сторону. Лампу напарники не зажигали, да в ней и не было особенной нужды - поблизости горел уличный фонарь. Ночные часы тянулись медленно. Время от времени звонил телефон - подчиненные рапортовали, что сеть расставлена, все люди на местах, бдительность не ослабевает. О деле у Эраста Петровича и Евстратия Павловича все уж было переговорено, а на отвлеченные темы разговор не клеился - слишком различался у партнеров круг интересов. Инженер-то ничего, ему молчание было не в тягость, а вот надворный советник весь извелся. - Графа Лорис-Меликова знавать не приходилось? - спрашивал он. - Как же, - отвечал Фандорин - и только. - Говорят, объемного ума был человек, даром что армяшка. Молчание. - Я, собственно, к чему. Мне рассказывали, что его сиятельство перед своей отставкой долго разговаривал с Александром Третьим наедине, делал разные пророчества и наставления: про конституцию, про послабления инородцам, про иностранную политику. Покойный государь, как известно, разумом был не востер. После со смехом рассказывал: "Лорис меня вздумал Японией пугать - представляете? Чтоб я ее опасался". Это в 1881 году, когда Японию никто и за страну-то не считал! Не слыхали вы этого анекдота? - Д-доводилось. - Вот какие при Царе-Освободителе министры были. Ананасу Третьему не ко двору пришлись. Ну а про сынка его Николашу и говорить нечего... Воистину сказано: "Захочет наказать - лишит разума"... Да не молчите вы! Я ведь искренне, от сердца. Душа за Россию болит! - П-понятно, - сухо заметил Фандорин. Даже совместная трапеза не поспособствовала сближению, тем более что ели каждый свое. Мыльникову филер доставил графинчик рябиновой, розовое сало, соленые огурчики. Инженера японский слуга потчевал рисовыми колобками с кусочками сырой селедки и маринованной редькой. С обеих сторон последовали вежливые предложения угоститься, столь же вежливо отклоненные. По окончании трапезы Эраст Петрович закурил голландскую сигару, Евстратий Павлович посасывал эвкалиптовую лепешечку от нервов. В конце концов, в установленный природой срок наступило утро. На площади погасли фонари, над влажной мостовой заклубился пар, пронизываемый косыми лучами солнца, под окном погребального бюро по тротуару запрыгали воробьи. - Вон он! - вполголоса сказал Фандорин, последние полчаса ни на миг не отрывавшийся от бинокля. - Кто? - Наш. З-звоню жандармам. Мыльников проследил за направлением инженеровых окуляров, приник к своим. Через широкую, почти безлюдную площадь семенил человечек в натянутом на уши картузе. - Точно он! - хищно прошептал надворный советник и выкинул фортель, не предусмотренный планом: высунулся в форточку, оглушительно дунул в свисток. Эраст Петрович застыл с телефонной трубкой в руке. - Вы что, рехнулись?! Триумфально оскалившись, Евстратий Павлович бросил через плечо: - А вы как думали? Что Мыльников железнодорожным всю славу отдаст? Хрену вам тертого! Мой япошка, мой! С разных концов площади к кургузому человечку неслись филеры, числом четверо. Заливисто свистели, грозно орали: - Стой! Шпион послушался, остановился. Повертел головой во все стороны. Убедился, что бежать некуда, но все-таки побежал - вдогонку за ранним, пустым трамваем, что с лязгом катил в сторону Зацепы. Филер, бежавший наперерез, решил, что разгадал намерение врага, - бросился навстречу вагону и лихо впрыгнул на переднюю площадку. Тут как раз и японец догнал трамвай, однако внутрь не полез, а с разбегу подпрыгнул, зацепился руками за перекладину висячей лесенки и в два счета оказался на крыше. Агент, оказавшийся в вагоне, заметался среди скамеек - не уразумел, куда подевался беглец. Трое остальных кричали, махали руками, но он их жестикуляции не понимал, а дистанция между ними и трамваем постепенно увеличивалась. От вокзала на диковинное представление пялились зрители: отъезжающие, провожающие, извозчики. Тогда Евстратий Павлович высунулся в форточку чуть не до пояса и оглушительным, йерихонским голосом возопил: - Трамвай тормози, дура! То ли филер услышал начальственный вопль, то ли смикитил сам, но кинулся к вагоновожатому, и тут же завизжали тормоза, трамвай замедлил ход, и отставшие филеры стали быстро сокращать дистанцию. - Врет, не уйдет! - удовлетворенно констатировал Мыльников. - От моих орлов - нипочем. Каждый из них стоит десятка ваших железнодорожных олухов. Трамвай еще не остановился, еще скрежетал по рельсам, а маленькая фигурка в пиджачке пробежала по крыше, оттолкнулась ногой, сделала немыслимое сальто и аккуратно приземлилась на газетный киоск, стоявший на углу площади. - Акробат! - ахнул Евстратий Павлович. Фандорин же пробормотал какое-то короткое, явно нерусское слово и вскинул к глазам бинокль. Запыхавшиеся филеры окружили деревянную будку. Задрав головы, махали руками, что-то кричали - до похоронной конторы доносилось только "мать-мать-мать!". Мыльников возбужденно хохотал: - Как кошка на заборе! Попался! Вдруг инженер воскликнул: - Сюрикэн! Отшвырнул бинокль, выскочил на улицу, громко закричал: - Берегись!!! Да поздно. Циркач на крыше киоска завертелся вокруг собственной оси, быстро взмахивая рукой - будто благословлял филеров на все четыре стороны. Один за другим, как подрубленные, мыльниковские "орлы" повалились на мостовую. В следующую секунду шпион мягко, по-кошачьи спрыгнул вниз, помчался вдоль улицы к зияющей неподалеку подворотне. Инженер бежал вдогонку. Надворный советник, в первый миг остолбеневший от потрясения, кинулся следом. - Что это? Что это? - кричал он. - Уйдет! - простонал Эраст Петрович. - Я ему уйду! Мыльников выдернул из-под мышки револьвер и, как истинный мастер, открыл стрельбу на бегу. У Евстратия Павловича были основания гордиться меткостью, движущуюся фигуру он обычно клал с пятидесяти шагов первой же пулей, но тут просадил весь барабан, а попасть не сумел. Чертов японец бежал странно, то косыми скачками, то зигзагами - попробуй подстрели. - Зараза! - Мыльников щелкнул бойком по стреляной гильзе. - Стреляйте, что же вы! - Б-беспопезно. На пальбу от здания вокзала бежали сорвавшиеся из засады жандармы. В публике началась паника - там кричали, толкались, размахивали зонтиками. С нескольких сторон доносились свистки городовых. А беглец тем временем уже исчез в подворотне. - По переулку, по переулку! - показал Фандорин жандармам. - Слева! Голубые мундиры бросились в обход дома, Мыльников, свирепо матерясь, лез по пожарной лестнице на крышу, а Эраст Петрович остановился и безнадежно покачал головой. В дальнейших поисках он участия не принимал. Посмотрел, как суетятся жандармы и полицейские, послушал несущиеся сверху вопли Евстратия Павловича и двинулся обратно к площади. У газетного киоска толпились зеваки, мелькала белая фуражка околоточного. Подходя, инженер услышал дребезжащий старческий голос, возвещавший слушателям: - Сказано в пророчестве: посыплются с небеси звезды железные и поразят грешников... Эраст Петрович хмуро сказал околоточному: - Публику убрать. И хоть был в цивильном платье, полицейский по тону понял - этот имеет право приказывать - и немедленно задудел в свисток. Под грозное "Пасстаранись! Куда прешь?" Фандорин обошел место побоища. Все четверо агентов были мертвы. Лежали в одинаковой позе, навзничь. У каждого во лбу, глубоко войдя в кость, торчала железная звездочка с острыми блестящими концами. - Хос-поди! - закрестился подошедший Евстратий Павлович. Всхлипнув, присел на корточки, хотел выдернуть железку из мертвой головы. - Не трогать! К-края смазаны ядом. Мыльников отдернул руку. - Что за чертовщина? - Это сюрикэн, он же сяринкэн. Метательное оружие "крадущихся". Есть в Японии такая секта потомственных шпионов. - Потомственных? - часто-часто заморгал надворный советник. - Это как у нашего Рыкалова из розыскного отдела? У него еще прадед в Секретной канцелярии служил, при Екатерине Великой. - Вроде этого. Так вот зачем он на киоск взобрался... Последняя реплика Эраста Петровича была адресована самому себе, но Мыльников вскинулся: - Зачем? - Чтоб метать по неподвижным мишеням. А вы - "к-кошка на заборе". Ну и наломали же вы, Мыльников, дров. - Что дрова. - По щекам Евстратия Павловича катились слезы. - Наломал - отвечу, не впервой. Людей жалко. Ведь какие молодцы, один к одному. Зябликов, Распашной, Касаткин, Мебиус... Со стороны Татарских улиц бешено вылетела коляска, из нее выкатился бледный человек без шляпы, еще издали закричал: - Евстратьпалыч! Беда! Ушел Дрозд! Пропал! - А наш подсадной что?! - Нашли с ножом в боку! Надворный советник зашелся таким бешеным матом, что из толпы донеслось уважительное: - Внятно излагает. А инженер быстрым шагом двигался в сторону вокзала. - Куда вы? - крикнул Мыльников. - В камеру хранения. Теперь за мелинитом не явятся. x x x Но Эраст Петрович ошибся. Перед распахнутой дверью переминался с ноги на ногу приемщик. - Ну как, взяли голубчиков? - спросил он, увидев Эраста Петровича. - Каких г-голубчиков? - Да как же! Тех двоих. Которые багаж забрали. Я жал на кнопку, как велено. Потом заглянул в комнату к господам жандармам. Смотрю - пусто. Инженер застонал, как от приступа боли. - Д-давно? - Первый был ровно в пять. Второй минуточек через семь-восемь. Брегет Эраста Петровича показывал пять двадцать девять. Надворный советник снова заматерился, но теперь уже не грозно, а жалобно, в миноре. - Это пока мы по дворам и подвалам лазали, - причитал он. Фандорин же констатировал траурным голосом: - Разгром хуже Цусимы. Слог второй, насквозь железнодорожный Здесь же, в коридоре, случился межведомственный конфликт. Эраст Петрович, от злости утративший свою обычную сдержанность, высказал Евстратию Павловичу все, что думает по поводу Особого Отдела, который горазд плодить доносчиков и провокаторов, а как дойдет до настоящего дела, оказывается ни на что не годен и лишь приносит вред. - Вы, жандармы, тоже хороши, - огрызнулся Мыльников. - Что это ваши умники без приказа с засады сорвались? Упустили мелинитчиков, где их теперь искать? И Фандорин умолк, сраженный то ли справедливостью упрека, то ли обращением "вы, жандармы". - Не сложилось у нас с вами сотрудничество, - вздохнул представитель Департамента полиции. - Теперь вы нажалуетесь на меня своему начальству, я на вас моему. Только писаниной делу не поможешь. Худой мир лучше доброй ссоры. Давайте так: вы своей железной дорогой занимайтесь, а я буду товарища Дрозда ловить. Как нам обоим по роду деятельности и должностной инструкции положено. Оно вернее будет. Охота за революционерами, вступившими в контакт с японской разведкой, Евстратию Павловичу явно представлялась делом более перспективным, чем погоня за неведомыми диверсантами, которых поди-ка сыщи на восьмитысячеверстной магистрали. Но Фандорину надворный советник до того опротивел, что инженер брезгливо сказал: - Отлично. Только на глаза мне больше не попадайтесь. - Хороший специалист никогда не попадается на глаза, - промурлыкал Евстратий Павлович и был таков. Лишь теперь, каясь, что потратил несколько драгоценных минут на пустые препирательства, Эраст Петрович взялся за работу. Первым делом подробно расспросил приемщика о предъявителях квитанций на багаж. Выяснилось, что человек, забравший восемь бумажных свертков, был одет как мастеровой (серая рубашка без воротничка, поддевка, сапоги), но лицо одежде не соответствовало - приемщик назвал его "непростым". - Что значит "непростое"? - Из образованных. Очкастый, волосья до плеч, бороденка, как у дьячка. Рабочий или ремесленник разве такой бывает. И еще хворый он. Лицо белое и все поперхивал, платком губы тер. Второй получатель, явившийся через несколько минут после очкастого, заинтересовал инженера еще больше - тут наметилась явная зацепка. Человек, унесший три дощатых ящика, был одет в форму железнодорожного почтовика! Тут приемщик ошибиться не мог - не первый год служил в ведомстве путей сообщения. Усатый, скуластое лицо, лет средних. На боку у получателя висела кобура, а это означало, что он сопровождает почтовый вагон, где, как известно, перевозят и денежные суммы, и ценные посылки. Уже предчувствуя удачу, но подавляя это опасное настроение, Фандорин спросил у подполковника Данилова, только что прибывшего к месту происшествия: - В последние двадцать минут, после половины шестого, поезда отправлялись? - Так точно, харбинский. Десять минут, как отошел. - Там они, голубчики. Оба, - уверенно заявил инженер. Подполковник засомневался: - А может, в город вернулись? Или следующего, павелецкого ждут? Он в шесть двадцать пять. - Нет. Неслучайно они явились почти в одно и то же время, с интервалом в несколько минут. Это раз. И, учтите, в какое время - на рассвете. Что на вокзале примечательного в шестом часу утра кроме отправления харбинского поезда? Это два. Ну и, конечно, третье. - Голос инженера посуровел. - На что диверсантам п-павелецкий поезд? Что они будут на павелецкой ветке взрывать - сено-солому и редиску-морковку? Нет, наши фигуранты уехали на харбинском. - Дать телеграмму, чтоб остановили состав? - Ни в коем случае. Там мелинит. Кто их знает, что это за люди. Заподозрят неладное - могут п-подо-рвать. Никаких задержек, никаких неурочных остановок. Мелинитчики и так настороже, нервничают. Скажите лучше, где первая остановка по расписанию? - Это курьерский. Стало быть, остановится только во Владимире. Сейчас посмотрю расписание... В девять тридцать. x x x Мощный паровоз, срочно снаряженный Даниловым, нагнал харбинца на границе Московской губернии и далее сохранял верстовую дистанцию, которую сократил лишь перед самым Владимиром. Всего с минутным опозданием влетел на соседний путь. Фандорин спрыгнул на платформу, не дожидаясь, пока локомотив остановится. Курьерский стоял на станции десять минут, так что каждый миг был дорог. Инженера встречал ротмистр Ленц, начальник Владимирского железнодорожно-жандармского отделения, подробно проинструктированный обо всем по телефону. Он диковато взглянул на фандоринский маскарад (засаленная тужурка, седые усы и брови, виски тоже седые, но их подкрашивать не пришлось), вытер платком распаренную лысину, но вопросов задавать не стал: - Все готово. Прошу. О дальнейшем докладывал уже на бегу, поспевая за Эрастом Петровичем: - Тележка ждет. Личный состав собран. Не высовываются, как велено... Станционный почтовик, посвященный в суть дела, топтался возле тележки, нагруженной коореспонденцией, и, судя по меловому оттенку лица, здорово трусил. Комната была набита голубыми мундирами - все жандармы сидели на корточках, да еще пригибали головы. Это чтобы не увидели с перрона, через окно, понял Фандорин. Улыбнулся почтовому служащему: - Спокойней, спокойней, ничего особенного не случится. Взялся за ручки, выкатил тележку на перрон. - Семь минут, - прошептал ему вслед ротмистр. Из почтового вагона, прицепленного сразу за паровозом, высовывался человек в синей куртке. - Спишь, Владимир? - сердито закричал он. - Что тянете? Длинноусый, средних лет. Скуластый? Пожалуй, - прикинул Эраст Петрович и снова прошептал напарнику: - Да не дрожите вы. Зевайте, вы чуть не проспали. - Вот... Сморило... Вторые сутки на дежурстве, - лепетал владимирец, старательно зевая и потягиваясь. Ряженый инженер тем временем быстро кидал в открытую дверь почту, а сам примеривался - не обхватить ли длинноусого за пояс, не швырнуть ли на перрон? Уж чего проще. Решил повременить - проверить, здесь ли три дощатых ящика размером 15x10x10 дюймов. И правильно сделал, что повременил. Поднялся в вагон, принялся раскладывать владимирскую почту на три кучи: письма, посылки, бандероли. Внутри был самый настоящий лабиринт из уложенных штабелями мешков, коробок и ящиков. Эраст Петрович прошелся вдоль одного ряда, потом вдоль другого, но знакомого багажа не увидел. - Чего гуляешь? - рявкнули на него из темного прохода. - Живей пошевеливайся! Мешки вон туда, квадратные - туда. Новенький, что ли? Вот так сюрприз: второй почтальон, тоже лет сорока, скуластый и с усами. Который из них? Жаль, нельзя было прихватить с собой приемщика из камеры хранения... - Новенький, - прогудел Фандорин простуженным басом. - А по виду старенький. Второй почтовик подошел к первому, встал рядом. У обоих на поясе висело по кобуре с "наганом". - Чего руки-то трясутся, погулял вчера? - спросил второй у владимирца. - Маленько погулял... - Ты ж говорил, вторые сутки на дежурстве? - удивился первый, длинноусый. Второй высунулся из двери, посмотрел на станционное здание. "Который из них? - пытался угадать Фандорин, быстро скользя вдоль штабелей. - Или оба не те? Где ящики, с мелинитом?" Вдруг оглушительно лязгнуло - это второй почтальон захлопнул дверь и задвинул засов. - Ты чего, Матвей? - удивился длинноусый. Матвей ощерил желтые зубы, щелкнул взведенным курком: - Да уж знаю чего! Три синие фуражки в окне, и все сюда пялятся! У меня нюх! Неимоверное облегчение - вот чувство, которое Эраст Петрович испытал в эту минуту. Значит, не зря брови и усы свинцовыми белилами мазал, не зря три часа паровозной копотью дышал. - Матвей, ты что, сдурел? - не мог взять в толк длинноусый, моргая на блестящее дуло. Владимирец - тот сразу сообразил, вжался спиной в стенку. - Тихо, Лукич. Не суйся. А ты, тля, говори: грузчик твой из сыскарей? Убью! - Объект схватил местного за ворот. - Мое дело подневольное... Пожалейте... до пенсии годик всего... - сразу капитулировал абориген. - Эй, милейший, не глупите! - крикнул, высовываясь из-за ящиков, Фандорин. - Деваться вам все равно некуда. Бросайте ору... Чего он никак не ожидал - что объект выстрелит, даже недослушав. Инженер едва успел присесть, пуля свистнула над самой головой. - Ах ты, паскуда! - раздался возмущенный крик длинноусого, которого диверсант назвал "Лукичом". Снова громыхнуло. Слились два голоса - один застонал, второй взвизгнул. Эраст Петрович подполз к краю штабеля, выглянул. Дело приняло совсем скверный оборот. Матвей засел в углу, выставив вперед руку с револьвером. Лукич лежал на полу, шаря по груди окровавленными пальцами. Владимирский почтовик визжал, закрыв лицо руками. В мертвенном свете электрической лампы покачивался сизоватый пороховой дым. Из позиции, которую занимал Фандорин, подстрелить мерзавца было проще простого, но он нужен был живой и желательно малопомятый. Поэтому Эраст Петрович высунул руку с "браунингом" и послал две пули в стенку, поправее объекта. Тот, как и следовало, ретировался из угла за штабель картонных коробок. Не переставая стрелять (три, четыре, пять, шесть, семь), инженер вскочил, с разбегу налетел всем корпусом на коробки - те обрушились, завалив спрятавшегося за ними человека. Дальнейшее было делом двух секунд. Эраст Петрович схватил торчащую ногу в яловом сапоге, выдернул диверсанта на Божий (то бишь, электрический) свет и стукнул ребром ладони повыше ключицы. Один есть. Теперь нужно было добыть второго, очкастого, что забрал бумажные свертки. Только вот как его найти? И вообще, в поезде ли он? x x x Но искать очкастого не пришлось - нашелся сам. Когда Эраст Петрович откинул засов и распахнул тяжелую дверь вагона, первое, что он увидел - бегущих по платформе людей, услышал испуганные крики, женский визг. Возле почтового вагона стоял бледный ротмистр Ленц и вел себя странно: вместо того чтоб смотреть на инженера, только что подвергшегося смертельной опасности, жандарм то и дело косился куда-то вбок. - Принимайте, - сказал Фандорин, подтаскивая к краю еще не очухавшегося диверсанта. - И носилки сюда, здесь раненый. - Кивнул на мечущуюся публику. - Из-за пальбы переполошились? - Никак нет. Беда, господин инженер. Едва выстрелы послышались, я со своими на перрон выскочил, думал вам на помощь... Как вдруг вон из того вагона (Ленц показал в сторону) вопль, бешеный: "Живым не дамся!" И началось... Двое жандармов поволокли арестованного Матвея, а Эраст Петрович спрыгнул на перрон и посмотрел в указанном направлении. Увидел зеленый, третьеклассный вагон, возле которого не было ни души - лишь за опущенными стеклами мелькали белые лица с разинутыми ртами. - У него револьвер. И бомба, - торопливо рапортовал Ленц. - Верно, подумал, что это мы его брать выскочили... Отобрал у кондуктора ключи, запер вагон с обеих сторон. Там внутри человек сорок. Кричит: "Только суньтесь - всех подорву!" И в самом деле, из вагона донесся истошный крик: - Назад!!! Кто шевельнется - взрываю всех к черрртовой матери! - Однако до сих пор не взорвал, - за