думчиво произнес инженер. - Хотя возможность имел. Вот что, ротмистр: срочно все ящики из почтового вагона вынести. После разберемся, какие из них наши. Нести с соблюдением всех мер осторожности. Если сдетонирует, будете после новый вокзал строить. То есть уже не вы, конечно, - д-другие. За мной не соваться. Я сам. Пригнувшись, Эраст Петрович побежал вдоль состава. Остановился у окна, из которого давеча грозились "взорвать всех к чертовой матери". Оно, единственное, было до половины открыто. Инженер деликатно постучал по стенке: тук-тук-тук. - Кто там? - откликнулся удивленный голос. - Инженер Фандорин. Позволите войти? - Зачем это? - Хотелось бы п-поговорить. - Так я же сейчас тут все подорву, - недоуменно сказал голос. - Вы что, не слышали? И потом, как вы войдете? Дверь я ни за что не открою. - Это ничего, не беспокойтесь. Я через окошко, вы только не стреляйте. Ловко подтянувшись, Эраст Петрович просунулся в окно до плеч, немного обождал, чтобы бомбист получше рассмотрел его почтенные седины, и лишь после этого медленно, очень медленно забрался в вагон. Дело было швах: револьвер очкастый сунул за пояс, а в руках держал черный сверток, причем пальцы запустил внутрь - надо думать, сжимал стеклянный взрыватель. Чуть надавит - и мина жахнет, а от нее взорвутся остальные семь. Вон они, на верхней полке, под мешковиной. - Вы не похожи на инженера, - сказал бледный как смерть юноша, разглядывая пыльную одежду мнимого грузчика. - Вы тоже не похожи на п-пролетария, - парировал Эраст Петрович. Вагон был бескупейный, он представлял собой длинный проход с деревянными скамейками по обе стороны. В отличие от галдящей перронной публики, заложники сидели тихо - чувствовали близость смерти. Лишь откуда-то донесся женский голос, слезливо бормочущий молитву. - Тихо ты, идиотка, сейчас подорву! - крикнул юноша страшным басом, и молитва оборвалась. Опасен, крайне опасен, определил Фандорин, заглянув в расширенные глаза террориста. Не красуется, не истерику закатывает - в самом деле взорвет. - Из-за чего задержка? - спросил Эраст Петрович. - А? - Я же вижу: вы смерти не боитесь. Тогда чего тянете? Почему не раздавите взрыватель? Что-то держит вас. Что? - Вы странный. - Очкастый облизнул белые губы. - Но вы правы... Все не так. Все должно было не так... Задешево пропадаю. Обидно. И она десять тысяч не получит... - Кто, ваша мать? От кого не получит, от японцев? - Да какая мать! - сердито дернулся юноша. - Ах, как славно было придумано! Она бы ломала голову: кто, откуда? А потом догадалась бы и благословила мою память. Россия прокляла бы, а она бы благословила! - Та, которую вы любите? - кивнул Фандорин, начиная догадываться. - Она несчастна, несвободна, эти деньги спасли бы ее, позволили начать новую жизнь? - Да! Вы не представляете, какая мерзость эта Самара! А ее родители, братья! Скоты, сущие скоты! Пускай она меня не любит, пускай! Да и зачем любить живой труп, выхаркивающий собственные легкие? Но я и с того света протяну ей руку, я вытащу ее из трясины... То есть вытащил бы... Молодой человек простонал и затрясся так, что черная бумага зашуршала у него в руках. - Она не получит деньги, потому что вы не сумели взорвать мост? Или туннель? - быстро спросил Эраст Петрович, не сводя глаз со смертоносного свертка. - Мост, Александровский. Откуда вы знаете? Хотя какая разница... Да, самурай не заплатит. Я погибаю зря. - Значит, вы все это из-за нее, из-за десяти тысяч? Очкастый мотнул головой: - Не только. Я хочу России отомстить. Гнусная страна, гнусная! Фандорин опустился на скамейку, закинул ногу на ногу и пожал плечами: - Большого вреда России вы теперь нанести не сможете. Ну, подорвете вагон. Убьете и покалечите сорок бедных пассажиров третьего класса, а ваша дама сердца останется чахнуть в Самаре. - Он помолчал, чтобы молодой человек как следует вдумался, и энергично произнес. - У меня есть идея получше. Вы отдаете мне взрывчатку, и тогда девушка, которую вы любите, получит десять тысяч. А уж Россию предоставьте ее собственной судьбе. - Вы меня обманете, - прошептал чахоточный. - Нет. Даю слово чести, - сказал Эраст Петрович, и таким тоном, что не поверить было нельзя. На щеках бомбиста выступили пятна румянца. - Не хочу умирать в тюремной больнице. Лучше здесь, сейчас. - Это как вам угодно, - тихо сказал Фандорин. - Хорошо. Я напишу ей записку... Юноша вытащил из кармана блокнот, лихорадочно застрочил в нем карандашом. Сверток с бомбой лежал на скамейке, теперь Фандорину ничего не стоило им завладеть, но инженер не тронулся с места. - Только, пожалуйста, коротко, - попросил он. - Пассажиров жалко. Ведь для них каждая секунда мучительна. Не дай Бог, кого удар хватит. - Да-да, я сейчас... Дописал, аккуратно сложил, отдал. - Там имя и адрес... Лишь теперь Фандорин взял мину и передал ее в окно, подозвав жандармов. За ней последовали и остальные семь: очкастый осторожно брал их, подавал Эрасту Петровичу, тот спускал вниз. - А теперь выйдите, пожалуйста, - сказал обреченный, взводя курок. - И помните: вы дали слово чести. Эраст Петрович посмотрел в светло-голубые глаза юноши, понял, что уговаривать бессмысленно, и пошел к выходу. Почти сразу же за спиной грянул выстрел. x x x Домой инженер вернулся на исходе дня, усталый и грустный. В Москве на вокзале ему вручили телеграмму из Петербурга: "Все хорошо что хорошо кончается но нужен японец про десять тысяч надеюсь шутка". Это означало, что платить самарской Belle Dame sans merci<Безжалостная дама> инженеру придется из собственного кармана, но печалился он не из-за этого - из головы все не шел самоубийца с его любовью и его ненавистью. А еще мысли Эраста Петровича вновь и вновь возвращались к человеку, который придумал, как извлечь из чужой беды практическую пользу. От арестованного почтальона про этого человека выяснили немного. Можно сказать, ничего нового. Где его, такого изобретательного, искать, было непонятно. Еще трудней было предугадать, в какой точке он нанесет следующий удар. В дверях казенной квартиры Фандорина встретил камердинер. Сегодня нейтралитет дался Масе особенно тяжело. Все время, пока господин отсутствовал, японец бормотал сутры и даже пробовал молиться перед иконой, но сейчас был само бесстрастие. Окинул Эраста Петровича быстрым взглядом - цел ли? Увидев, что цел, на миг зажмурился от облегчения и тут же равнодушно доложил по-японски: - Снова письмо от городского жандармского начальника. Инженер, морщась, развернул записку, в которой генерал-лейтенант Шарм настоятельно приглашал пожаловать к нему на ужин нынче в половине восьмого. Записка кончалась словами: "А то я, право, обижусь". Вчера было точно такое же приглашение, за недосугом оставленное без ответа. Неудобно. Старый, заслуженный генерал. Опять же смежное ведомство, обижать нельзя. - Помыться, побриться, смокинг, белый галстук, цилиндр, - кисло сказал инженер слуге. - Я ненадолго. Слог третий, в котором Рыбников дает волю страсти 25 мая Гликерия Романовна прокатилась вдоль бульвара впустую - Вася не пришел. Это ее расстроило, но не слишком сильно. Во-первых, теперь она знала, где его можно найти, а во-вторых, ей было чем заняться. Прямо с бульвара Лидина поехала к Константину Федоровичу Шарму на службу. Старик ужасно обрадовался. Выставил из кабинета каких-то офицеров с бумагами, велел подать шоколад и вообще был очень мил со своей старомодной галантностью. Вывести разговор на Фандорина было совсем нетрудно. После болтовни об общих петербургских знакомых Гликерия Романовна рассказала, как чуть не угодила в кошмарное крушение на мосту, красочно описала виденное и свои переживания. Детально остановилась на таинственном господине с седыми висками, руководившем дознанием. Сильный эпитет, как и рассчитывала Лидина, подействовал. - Для вас, может, он и таинственный, но не для меня, - снисходительно улыбнулся генерал. - Это Фандорин из Питерского железнодорожного. Умнейший человек, космополит, большой оригинал. Он сейчас ведет в Москве очень важное дело. Я предупрежден, что в любую минуту может понадобиться мое содействие. У Гликерии Романовны упало сердце: "важное дело". Бедный Вася! Но она не подала виду, что встревожена. Вместо этого изобразила любопытство: - Космополит? Большой оригинал? Ах, милый Константин Федорович, познакомьте меня с ним! Я знаю, для вас нет невозможного! - Нет-нет, и не просите, Эраст Петрович имеет репутацию разбивателя сердец. Неужто и вы не остались равнодушны к его мраморному лику? Берегитесь, я взревную и установлю за вами секретное наблюдение! - шутливо погрозил пальцем генерал. Но, конечно, упирался недолго - обещал нынче же пригласить петербуржца ужинать. Гликерия Романовна надела серебристое платье, имевшее у нее прозвание "фатального", надушилась пряными духами и даже чуть-чуть подвела глаза, чего обычно не делала. Хороша была так, что минут пять не могла выйти на лестницу - все любовалась на себя в зеркало. А мерзкий Фандорин не пришел. Весь вечер Лидина просидела рядом с пустым стулом, слушая цветистые комплименты хозяина и разговоры его скучных гостей. Когда прощалась, Константин Федорович развел руками: - Не пришел ваш "таинственный". Даже на записку ответить не соизволил. Она стала уговаривать генерала, чтоб не сердился - может быть, у Фандорина важное расследование. И сказала: - Как у вас мило! И гости такие славные. Знаете что, а устройте завтра опять ужин, в том же самом кругу. А Фандорину напишите как-нибудь порешительней, чтоб непременно пришел. Обещаете? - Ради удовольствия вновь видеть вас у себя я на все готов. Но что вам так дался Фандорин? - Не в нем дело, - доверительно понизила голос Лидина. - Это так, пустое любопытство. Если угодно, каприз. Просто мне сейчас очень одиноко, хочется почаще бывать в обществе. Я вам не говорила: я ухожу от Жоржа. Генерал понял доверительность. Оглянувшись на свою мымру-жену, немедленно предложил завтра отобедать за городом, но это Гликерия Романовна быстро исправила. В сущности, старику было совершенно достаточно слегка пококетничать с молодой привлекательной женщиной, а насчет обеда у "Яра" это он сказал уж так, по привычке, как отставной гусарский конь, что стучит копытом, заслышав дальний звук трубы. x x x Назавтра Фандорин, хоть и с опозданием, но явился. Больше от него, собственно, ничего и не требовалось - в своих чарах у Лидиной никаких сомнений не было. А выглядела она нынче не хуже, чем вчера. Даже еще лучше, потому что придумала надеть расшитую мавританскую шапочку, спустив с нее на лицо прозрачную, совершенно неземную вуальку. Стратегию выбрала самую простенькую, но безошибочную. Сначала не смотрела на него вовсе, а была любезна с самым красивым из гостей - конногвардейцем, адъютантом генерал-губернатора. Потом, с неохотой уступив просьбам хозяина, исполнила смелый романс г-на Пойгина "Не уходи, побудь со мною", сама себе аккомпанируя на рояле. Голос у Гликерии Романовны был небольшой, но очень милого тембра, на мужчин действовал безотказно. Выпевая страстные обещания "утолить и утомить лаской огневою", смотрела поочередно на всех мужчин, но только не на Фандорина. Когда, по ее расчету, предмет должен был уже созреть - то есть достичь нужного градуса заинтригованности и уязвленности, Лидина приготовилась нанести завершающий удар и даже направилась было к козетке, на которой одиноко сидел Фандорин, но помешал хозяин. Подошел к гостю и завел дурацкие служебные разговоры. Стал нахваливать какого-то железнодорожного штабс-ротмистра Лисицкого, который давеча явился с очень интересным предложением - учредить постоянный пункт на городской телефонной станции, - Отличная идея пришла в голову вашему подчиненному, - рокотал генерал. - Вот что значит жандармская косточка! Не штафирки из Департамента додумались, а наши! Я уж распорядился выделить необходимую аппаратуру и особую комнату. Лисицкий говорил, что идея телефонного подслушивания принадлежит вам. - Не "подслушивания", а "прослушивания". К тому же штабс-ротмистр с-скромничает, - недовольно сказал Фандорин. - Я здесь ни при чем. - Быть может, одолжите мне его на первое время? Дельный офицер. Вздохнув, Лидина поняла, что штурм придется отложить до более удобного момента. Он настал, когда перед трапезой мужчины по новомодному обычаю вышли в курительную комнату. К этому времени Гликерия Романовна окончательно утвердилась в положении царицы вечера, а у предмета, конечно, не осталось ни малейших сомнений, что он - наименее привлекательный из всех присутствующих кавалеров. Судя по тому что Фандорин украдкой поглядывал на часы, он уже не ждал от суаре ничего приятного и прикидывал, когда будет прилично ретироваться. Пора! Стремительно (тут уж медлить было незачем) она подошла к седоватому брюнету, попыхивавшему ароматной сигаркой, и объявила: - Вспомнила! Вспомнила, где я вас видела! У взорванного моста. Такое необыкновенное лицо трудно забыть. Следователь (или как он там в своем ведомстве назывался) вздрогнул и уставился на Лидину чуть сузившимися голубыми глазами - надо признать, очень шедшими к подернутым серебром волосам. Еще бы ему не вздрогнуть, от этакого комплимента, и к тому же совершенно неожиданного. - В самом деле, - медленно произнес он, поднимаясь. - Я тоже п-припоминаю. Вы, кажется, были не одна, а с каким-то военным... Гликерия Романовна небрежно махнула: - Это мой приятель. Заводить разговор про Васю было рано. Не то чтоб у нее имелся какой-то заранее выработанный план действий - она слушалась одного лишь вдохновения, но мужчине ни в коем случае нельзя показывать, что тебе от него что-то нужно. Он должен пребывать в уверенности, что это ему кое-что нужно, и в ее воле - дать это заветное кое-что или не давать. Сначала нужно заронить надежду, потом отобрать, потом снова пощекотать ноздри волшебным запахом. Умная женщина, которая хочет привязать к себе мужчину, всегда чувствует, какого он типа: из тех, кого в конце концов придется накормить, или тех, кто должен оставаться вечно голодным - послушней будет. Рассмотрев Фандорина вблизи, Лидина сразу поняла, что этот не из платонических воздыхателей. Если долго водить за нос, пожмет плечами и уйдет. Тем самым вопрос переходил из фазы тактической в нравственную и, если без экивоков (а Лидина всегда старалась быть с собою предельно честной), мог быть сформулирован следующим образом: возможно ли дойти во флирте с этим человеком до самого конца - ради Васиного спасения? Да, она была готова к этой жертве. Почувствовав это, Гликерия Романовна испытала нечто вроде умиления и тут же принялась оправдывать подобный поступок. Во-первых, это будет не разврат, а чистейшей воды самоотверженность - причем даже не из-за страстной влюбленности, а из-за бескорыстной, возвышенной дружбы. Во-вторых, так Астралову и надо, он заслужил. Конечно, если б Фандорин оказался жирным, с бородавками и запахом изо рта, о таком жертвоприношении не могло бы идти и речи, но англизированный следователь был хоть и немолод, но вполне привлекателен. И даже более чем привлекателен... Весь этот вихрь мыслей пронесся в голове Лидиной за секунду, так что сколько-нибудь заметной паузы в разговоре не образовалось. - Я видела, вы нынче не сводили с меня глаз, - сказала она низким, вибрирующим голосом и коснулась его руки. Еще бы! Она все делала для того, чтобы гости не забывали о ней ни на минуту. Брюнет возражать не стал, честно наклонил голову. - А я на вас не смотрела. Совсем. - Я з-заметил. - Потому что боялась... У меня ощущение, что вы появились здесь не просто так. Что нас свела судьба. И от этого мне стало страшно. - С-судьба? - переспросил он со своим едва заметным заиканием. Взгляд у него был какой надо - внимательный и, кажется, даже оторопевший. Лидина решила не тратить времени попусту. Чему быть - того не миновать. И - бесшабашно, как головой в омут: - Знаете что? Уедем отсюда. К черту ужин. Пускай сплетничают, мне все равно. Если Фандорин и колебался, то не более чем мгновение. Глаза сверкнули металлическим блеском, голос прозвучал сдавленно: - Что ж, едем. x x x По дороге на Остоженку он вел себя непонятно. Руку не сжимал, поцеловать не пытался, даже не разговаривал. Гликерия Романовна тоже молчала, пытаясь сообразить, как лучше себя вести с этим странным человеком. И отчего это он так напряжен? Губы плотно сжаты, не сводит глаз с извозчика. О, да в этом омуте, кажется, черти водятся! Она ощутила внутри сладкое замирание и рассердилась на себя: не бабься, это тебе не романтическое приключение, нужно Васю спасать. В подъезде Фандорин повел себя еще удивительней. Пропустил даму вперед, но сам вошел не сразу, а после паузы и как-то очень уж стремительно, чуть ли не прыжком. По лестнице взбежал первым, руку при этом держал в кармане пальто. А может быть, он того, испугалась вдруг Лидина. Как теперь говорят, с кукареку в голове? Но отступать было поздно. Она открыла дверь ключом. Фандорин отстранил ее и скакнул вперед. Развернулся, прижался спиной к стене прихожей. Быстро повел взглядом влево, вправо, наверх. В руке у него чернел непонятно откуда взявшийся маленький пистолет. - Что это с вами? - воскликнула не на шутку перепугавшаяся Гликерия Романовна. Сумасшедший следователь спросил: - Ну и где же он? - Кто? - Ваш любовник. Или начальник. Право, уж не знаю, в каких вы с ним отношениях. - О ком вы говорите? - в панике пролепетала Лидина. - Я не пони... - О том, чье задание вы исполняете, - нетерпеливо перебил Фандорин, прислушиваясь. - Штабс-капитан, ваш попутчик. Ведь это он велел вам меня сюда заманить. Но в квартире его нет, я бы почувствовал. Где же он? Она вскинула руку к груди. Знает, все знает! Но откуда? - Вася мне не любовник, - скороговоркой сказала она, не столько осознав, сколько почувствовав, что сейчас нужно говорить правду. - Он мой друг, и я действительно хочу ему помочь. Где он - не спрашивайте, этого я вам не скажу. Эраст Петрович, милый, я хочу просить вас о милосердии! - О чем?! - О милосердии! Человек совершил оплошность. Пускай с вашей военной точки зрения она считается преступлением, но это всего лишь рассеянность! Разве можно за рассеянность карать так строго? Брюнет наморщил лоб, пистолет сунул в карман. - Что-то я не п-пойму... О ком вы говорите? - Да о нем, о нем! О Васе Рыбникове! Ну, потерял он этот ваш чертеж, так что же теперь, губить хорошего человека? Ведь это чудовищно! Война через месяц или через полгода кончится, а ему на каторгу? Или того хуже? Это не по-человечески, не по-христиански, согласитесь! - и так искренне, так проникновенно у нее это вырвалось, что у самой на глазах выступили слезы. Даже сухаря Фандорина проняло - он смотрел с удивлением, даже с растерянностью. - Как вы могли подумать, что я спасаю своего любовника! - горько произнесла Гликерия Романовна, развивая успех. - Разве стала бы я, любя одного мужчину, зазывать к себе другого? Да, вначале я намеревалась вас очаровать, чтобы помочь Васе, но... но вы в самом деле вскружили мне голову. Признаться, я даже и забыла, ради чего хотела завлечь вас... Знаете, вот здесь вдруг что-то сжалось... - Она положила руку пониже лифа, чтобы рельефнее обрисовался бюст, и без того очень недурной. Гликерия Романовна произнесла глухим от страсти голосом еще несколько фраз в том же роде, не слишком заботясь об их правдоподобии - известно, что мужчины на такие речи доверчивы, особенно, когда добыча столь близка и доступна. - Я ни о чем вас не прошу. И не буду просить. Забудем обо всем... Она запрокинула голову и повернула ее немного вбок. Во-первых, этот ракурс был самый выигрышный, а во-вторых, так было очень удобно ее поцеловать. Прошла секунда, вторая, третья. Поцелуя не было. Открыв и скосив глаза, Лидина увидела, что Фандорин смотрит не на нее, а в сторону. Ничего интересного там не было, лишь телефонный аппарат на стене. - П-потерял чертеж? Рыбников вам так сказал? - раздумчиво произнес следователь. - Он вам солгал, сударыня. Этот человек японский ш-шпион. Не хотите говорить, где он, - не нужно. Я и без вас это нынче же узнаю. П-прощайте. Развернулся и вышел из квартиры. У Гликерии Романовны чуть ноги не подкосились. Шпион? Какое чудовищное подозрение! Бедный Вася! Нужно немедленно предупредить его! Оказывается, опасность еще серьезней, чем он думает! И потом, Фандорин сказал, что нынче же узнает, где Вася прячется! Она схватила телефонный рожок, но вдруг испугалась, не подслушивает ли следователь с лестницы. Распахнула дверь - никого, только быстрые шаги по ступеням. Вернулась, стала телефонировать. - Пансион "Сен-Санс", - проворковал в трубке женский голос. Слышались звуки фортепиано, играющего веселую польку. - Мне срочно нужно Василия Александровича! - Их нету. - А скоро ли будет? - Они нам не докладываются. Какая невоспитанная горничная! Лидина в отчаянии топнула ногой. Выход был один: ехать туда и дожидаться. x x x Швейцар уставился на посетительницу так, будто к нему явилась не нарядная, в высшей степени приличная дама, а черт с рогами, и загородил проход грудью. - Вам кого? - спросил он подозрительно. Из дверей, как давеча из телефонной трубки, доносилась развеселая музыка. Это в пансионе-то, в одиннадцатом часу вечера? Ах да, ведь нынче 26 мая, окончание учебного года, вспомнила Гликерия Романовна. В пансионе, должно быть, выпускное празднество, потому и столько экипажей во дворе - родители приехали. Неудивительно, что швейцар не хочет пускать постороннего человека. - Я не на праздник, - объяснила ему Лидина. - Мне нужно дождаться господина Рыбникова. Он, наверное, скоро придет. - Пришел уже. Только к ним не сюда, вон туда пожалуйте, - показал привратник на крылечко. - Ах, какая я глупая! Разумеется, не может же Вася жить с пансионерками! Она взбежала по ступенькам, шурша шелком. Торопливо позвонила, да еще и принялась стучать. В окнах квартиры было темно. Ни тени, ни звука. Устав ждать, Лидина крикнула: - Василий Александрович! Это я! У меня срочное, ужасно важное дело! И дверь сразу открылась, в ту же самую секунду. На пороге стоял Рыбников и молча смотрел на нежданную гостью. - Отчего у вас темно? - спросила она почему-то шепотом. - Кажется, перегорел электрический трансформер. Что случилось? - Но свечи-то у вас есть? - спросила она входя и прямо с порога, волнуясь и глотая слова, принялась рассказывать плохую новость: как случайно, в одном доме, познакомилась с чиновником, ведущим дело, и что этот человек считает Василия Александровича японским шпионом. - Нужно объяснить ему, что чертеж у вас украли! Я буду свидетельницей, я расскажу про того типа из поезда! Вы не представляете, что за человек Фандорин. Очень серьезный господин, глаза как лед! Пускай разыскивает не вас, а того чернявого! Давайте я сама ему все объясню! Рыбников слушал ее сбивчивый рассказ молча и одну за одной зажигал свечи в канделябре. В подрагивающем свете его лицо показалось Гликерии Романовне таким усталым, несчастным и затравленным, что она задохнулась от жалости. - Я для вас все сделаю! Я вас не оставлю! - воскликнула Лидина, порывисто хватая его за руки. Он дернулся, и в глазах его вспыхнули странные искры, совершенно преобразившие заурядную внешность. Это лицо уже не казалось Гликерии Романовне жалким - о нет! По чертам Рыбникова метались черно-красные тени, он был сейчас похож на врубелевского Демона. - Боже, милый, милый, я же люблю вас... - пролепетала Лидина, потрясенная этим открытием. - Как же я... Вы самое дорогое, что у меня есть! Она протянула ему руки, лицо, все свое тело, трепеща в предвкушении встречного движения. Но бывший штабс-капитан издал звук, похожий на рычание - и попятился. - Уходите, - сказал он хрипло. - Немедленно уходите. Лидина не помнила, как выбежала на улицу. x x x Какое-то время Рыбников стоял в прихожей неподвижно, смотрел на огоньки свечей застывшим, помертвевшим взглядом. Потом в дверь тихонько постучали. Одним прыжком он подскочил, рванул створку. На крыльце стояла графиня. - Извините за беспокойство, - сказала она, вглядываясь в полумрак. - У меня нынче шумно, так я пришла справиться, не досаждают ли вам гости. Я могу сказать им, что на фортепиано лопнула струна, и завести граммофон в малой гостиной. Тогда будет тише... Почувствовав в поведении постояльца какую-то необычность, Бовада умолкла на полуслове. - Почему вы так на меня смотрите? Василий Александрович молча взял ее за руку, притянул к себе. Графиня была женщиной хладнокровной и чрезвычайно опытной, но тут от неожиданности растерялась. - Пойдем, - рванул ее за собой преобразившийся Рыбников. Она шла за ним, недоверчиво улыбаясь. Но когда Василий Александрович с глухим стоном впился в нее губами и сжал в своих сильных руках, улыбка на полном, красивом лице вдовы испанского гранда сменилась сначала изумлением, а позднее гримасой страсти. Полчаса спустя Беатрису было не узнать. Она плакала у любовника на плече и шептала слова, которых не произносила много лет, с раннего девичества. - Если бы ты знал, если бы ты знал, - все повторяла она, вытирая слезы, но что именно он должен знать, объяснить так и не умела. Рыбников ее еле выпроводил. Наконец оставшись в одиночестве, он сел на пол в неудобной, замысловатой позе. Пробыл так ровно восемь минут. Потом встал, по-собачьи встряхнулся и сделал телефонный звонок - ровно за тридцать минут до полуночи, как было условлено. x x x А в это самое время на другом конце бульварного кольца Лидина, еще не снявшая накидки и шляпы, стояла у себя в прихожей перед зеркалом и горько плакала. - Кончено... Жизнь кончена, - шептала она. - Я никому, никому не нужна... Она покачнулась, задела ногой что-то шуршащее и вскрикнула. Весь пол прихожей был покрыт живым ковром из алых роз. Если б нос бедной Гликерии Романовны не заложило от рыданий, она ощутила бы дурманящий аромат еще на лестнице. Из темных глубин квартиры, сначала вкрадчиво, потом все мощней и мощней полились чарующие звуки. Волшебный голос запел серенаду графа Альмавивы: - "Скоро восток золото-ою ярко заблещет заре-ою..." Слезы из прекрасных глаз Гликерии Романовны хлынули еще пуще. Слог четвертый, где всуе поминается Японский Бог Едва дочитав срочное послание от старшего бригады, что прибыла из Петербурга взамен сраженных стальными звездами филеров, Евстратий Павлович выскочил из-за стола и кинулся к двери - даже про котелок забыл. Дежурные пролетки стояли наготове, у входа в Охранное, а езды от Гнездниковского до Чистопрудного было, если с ветерком, минут десять. - Ух ты, ух ты, - приговаривал надворный советник, пытаясь еще раз прочесть записку - это было непросто: коляска прыгала на булыжной мостовой, света фонарей не хватало, да и накалякал Смуров, будто курица лапой. Видно было, что опытнейший агент, приставленный следить за фандоринскими передвижениями, разволновался не на шутку - буквы прыгали, строчки перекосились. "Принял дежурство в 8 от ст. филера Жученко, у дома генерала Шарма. Чернобурый вышел из подъезда без трех 9 в сопровождении барыньки, которой присвоена кличка Фифа. Доехали на извозчике до Остоженки, дом Бомзе. В 9.37 Чернобурый вышел, а через пять минут выбежала Фифа. Двоих отправил за Чернобурым, мы с Крошкиным последовали за Фифой - вид у нее был такой встревоженный, что это показалось мне примечательным. Она доехала до Чистопрудного бульвара, отпустила коляску у пансиона "Сен-Санс". Поднялась на крыльцо флигеля. Звонила, стучала, ей долго не открывали. С занятой мной позиции было видно, как из окна выглянул мужчина, посмотрел на нее и спрятался. Там напротив яркий фонарь, и я хорошо разглядел его лицо. Оно показалось мне знакомым. Не сразу, но вспомнил, где я его видел: в Питере, на Надеждинской (кличка Калмык). Только тут сообразил, что по приметам похож на Акробата, согласно описанию в циркулярной ориентировке. Он это, Евстратий Павлович, ей-богу он! Ст. филер Смуров" Донесение было написано с нарушением инструкции, а заканчивалось и вовсе непозволительным образом, но надворный советник на Смурова был не в претензии. - Ну что он? Все там? - кинулся Мыльников к старшему филеру, выскочив из пролетки. Смуров сидел в кустах, за оградой скверика, откуда отлично просматривался двор "Сен-Санса", залитый ярким светом разноцветных фонарей. - Так точно. Вы не сомневайтесь, Евстратий Павлович, Крошкин у меня с той стороны дежурит. Если б Калмык полез через окно, Крошкин свистнул бы. - Ну, рассказывай! - Значится так. - Смуров поднес к глазам блокнотик. - Фифа пробыла у Калмыка недолго, всего пять минут. Выбежала в 10.38, вытирая слезы платком. В 10.42 из главною хода вышла женщина, кличку ей дал Пава. Поднялась на крыльцо, вошла. Пава пробыла до 11.20. Вышла, всхлипывая и слегка покачиваясь. Больше ничего. - Чем это он, ирод узкоглазый, так баб расстраивает? - подивился Мыльников. - Ну, да ничего, сейчас и мы его малость расстроим. Значит, так, Смуров. Я с собой шестерых прихватил. Одного оставляю тебе. На вас троих окна. Ну, а я с остальными пойду японца брать. Он ловок, только и мы не лыком шиты. Опять же темно у него - видно, спать лег. Умаялся от бабья. Пригнувшись, перебежали через двор. Перед тем как подняться на крыльцо, сняли сапоги - топот сейчас был ни к чему. Люди у надворного советника были отборные. Золото, а не люди. Объяснять таким ничего не нужно - довольно жестов. Щелкнул пальцами Саплюкину, и тот вмиг согнулся над замком. Пошебуршал отмычечкой, где надо капнул маслицем. Минуты не прошло - дверь бесшумно приоткрылась. Мыльников вошел в темную прихожую первым, держа наготове удобнейшую штукенцию - каучуковую палицу со свинцовым сердечником. Япошку надо было брать живьем, чтоб после Фандорин не разгноился. Щелкнув кнопочкой потайного фонарика, Евстратий Павлович нащупал лучом три белых двери: одну впереди, одну слева, одну справа. Показал пальцем: ты прямо, ты сюда, ты туда, только тс-с-с. Сам остался в прихожей с Лепиньшем и Саплюкиным, готовый ринуться в ту дверь, из-за которой раздастся условный сигнал: мышиный писк. Стояли, сжавшись от напряжения, ждали. Прошла минута, другая, третья, пятая. Из квартиры доносились неясные ночные шорохи, где-то за стенкой завывал граммофон. Часы затеяли бить полночь - так неожиданно и громко, что у Мыльникова чуть сердце не выскочило. Что они там возятся? Минутное дело - заглянуть, повертеть башкой. Под землю, что ли, провалились? Надворный советник вдруг почувствовал, что больше не испытывает охотничьего азарта. И разгоряченности как не бывало - наоборот, по коже пробежали противные ледяные мурашки. Проклятые нервы. Вот возьму японца - и на минеральные воды, лечиться, пообещал себе Евстратий Павлович. Махнул филерам, чтоб не трогались с места, осторожненько сунул нос в левую дверь. Там было совсем тихо. И пусто, как убедился Мыльников, посветив фонариком. Значит, должен быть проход в соседнее помещение. Беззвучно ступая по паркету, вышел на середину комнаты. Что за черт! Стол, кресла. Окно. На противоположной от окна стене зеркало. Другой двери нет - и Мандрыкина нет. Хотел перекреститься, но помешала зажатая в руке палица. Чувствуя, как на лбу выступает холодный пот, Евстратий Павлович вернулся в прихожую. - Ну что? - одними губами спросил Саплюкин. Надворный советник от него только отмахнулся. Заглянул в комнату, что справа. Она была точь-в-точь такая же, как левая - и мебель, и зеркало, и окно. Ни души, пусто! Мыльников встал на карачки, посветил под стол, хотя предположить, что филер вздумал играть в прятки, было невозможно. В прихожую Евстратий Павлович вывалился, бормоча: "Господи, владычица небесная". Оттолкнул агентов, бросился в дверь, что располагалась спереди, - уже не с палицей, а с револьвером. Это была спальня. В углу умывальник, за шторой - ванная с унитазом и еще какой-то фаянсовой посудиной, ввинченной в пол. Никого! Из окна на Мыльникова глумливо косилась щербатая луна. Он погрозил ей револьвером и с грохотом принялся распахивать шкафы. Заглянул под кровать, даже под ванну. Японец пропал. И прихватил с собой трех лучших мыльниковских филеров. Евстратий Павлович испугался, не случилось ли с ним затмение рассудка. Истерически закричал: - Саплюкин! Лепиньш! Когда агенты не отозвались, бросился в прихожую сам. Только и там уже никого не было. - Господи Исусе! - воззвал надворный советник, роняя револьвер и широко крестясь. - Рассей чары беса японского! Когда трижды сотворенное крестное знамение не помогло, Евстратий Павлович окончательно понял, что Японский Бог сильнее русского, и повалился перед Его Косоглазием на коленки. Уткнулся лбом в пол и пополз к выходу, громко подвывая "банзай, банзай, банзай". Слог последний, самый протяжный Как он мог не узнать ее сразу! То есть, конечно, устал, томился скукой, с нетерпением ждал, когда можно будет уйти. И она, разумеется, выглядела совсем по-другому: тогда, на рассвете, у взорванного моста, была бледной, изможденной, в мокром и запачканном платье, а тут вся светилась нежной, ухоженной красотой, опять же затуманивавшая черты вуаль. Но все же, хорош сыщик! Лишь когда она сама подошла и сказала про мост, Эраста Петровича будто громом ударило: узнал, вспомнил ее показания, повлекшие за собой роковую, постыдную ошибку, а главное - вспомнил ее спутника. Там, у склада на станции "Москва-Товарная", увидев в бинокль получателя мелинита, Фандорин сразу понял, что где-то видел его прежде, однако, спутанный японскостью лица, повернул не в ту сторону - вообразил, будто шпион похож на кого-то из давних, еще японской поры, знакомых. А все было гораздо проще! Этого человека, одетого в грязную штабс-капитанскую форму, он видел у места катастрофы. Теперь все встало на свои места. Литерный был взорван именно Акробатом, как метко окрестил его Мыльников. Японский диверсант ехал на курьерском поезде, и сопровождала его сообщница - эта самая Лидина. Как ловко направила она жандармов по ложному следу! И вот теперь враг решил нанести удар по тому, кто за ним охотится. Один из любимых трюков секты "крадущихся", называется "Кролик съедает тигра". Ну да ничего, у нас на то тоже есть своя поговорка: "Ловила мышка кошку". Предложение Гликерии Романовны поехать к ней не застало инженера врасплох - он был готов к чему-то в этом роде. Но все равно внутренне напрягся, задавшись вопросом: справится ли он в одиночку со столь опасным противником? "Не справлюсь - значит, такая карма, пускай дальше воюют без меня", философски подумал Эраст Петрович - и поехал. Но в доме на Остоженке вел себя с предельной осторожностью. Карма кармой, однако играть в поддавки он не собирался. Тем сильней было разочарование, когда оказалось, что Акробата в квартире нет. Тут уж Фандорин миндальничать не стал - сомнительную барыньку требовалось прояснить прямо здесь и немедля. Не агентка, это он понял сразу. Если сообщница, то невольная и ни во что не посвященная. Правда, знает, где Акробата искать, но ни за что не скажет, потому что влюблена по уши. Не пыткам же ее подвергать? Здесь взгляд Эраста Петровича упал на телефонный аппарат, идея созрела в одно мгновение. Не может быть, чтобы у шпиона такой квалификации не было телефонного номера для экстренной связи. Припугнув Лидину пострашнее, Фандорин сбежал по лестнице на улицу, взял извозчика и велел что есть мочи гнать на Центральную телефонную станцию. x x x Лисицкий обустроился на новом месте с уютом. Коммутаторные барышни успели надарить ему вышитых салфеточек, на столе стояла вазочка с домашним печеньем, варенье, заварной чайничек. Кажется, бравый штабс-ротмистр пользовался здесь успехом. Увидев Фандорина, он вскочил, сдернул наушник и с энтузиазмом воскликнул: - Эраст Петрович, вы истинный гений! Второй день здесь сижу и не устаю это повторять! Ваше имя нужно высечь золотыми буквами на скрижалях полицейской истории! Вы не представляете, сколько любопытного и пикантного я узнал за эти два дня! - Не п-представляю, - перебил его Фандорин. - В квартире три, дом Бомзе, Остоженка, какой номер? - Секундочку. - Лисицкий затянул в справочник. - 37-82. - Проверьте, куда звонили с 37-82 в минувшие четверть часа. Б-быстро! Штабс-ротмистр пулей вылетел из комнаты и через три минуты вернулся. - На номер 114-22. Это пансион "Сен-Санс", на Чистопрудном бульваре, я уже проверил. Разговор был короткий, всего полминуты. - Значит, не застала... - пробормотал Фандорин. - Что за пансион? В мои времена такого не было. Учебный? - В некотором роде, - хохотнул Лисицкий. - Там обучают науке страсти нежной. Заведение известное, принадлежит некоей графине Бовада. Характернейшая особа, проходила у нас по одному делу. И в Охранном ее хорошо знают. Настоящее имя Анфиса Минкина. Биография - истинный роман Буссенара. Весь свет объездила. Личность темная, но ее терпят, потому что время от времени оказывает соответствующим ведомствам услуги. Интимного, но не обязательно полового свойства, - снова засмеялся веселый штабс-ротмистр. - Я велел подключиться к пансиону. Там зарегистрировано два номера, так я к обоим. Правильно сделал? - М-молодцом. Сидите и слушайте. А я пока сделаю один звонок. Фандорин протелефонировал к себе на квартиру и велел камердинеру отправляться на Чистопрудный бульвар - понаблюдать за одним домом. Помолчав, Маса спросил: - Господин, будет ли это вмешательством в ход войны? - Нет, - успокоил его Эраст Петрович, немного покривив душой, но другого выхода у него сейчас не было - Мыльникова нет, а железнодорожные жандармы обеспечить грамотное наблюдение не сумеют. - Ты просто будешь смотреть на пансион "Сен-Санс" и сообщишь, если увидишь что-то интересное. Там неподалеку электротеатр "Орландо", в нем есть публичный телефон. Я буду на номере... - 20-93, - подсказал Лисицкий, у которого к каждому уху было прижато по наушнику. - Звонок, по левому! - воскликнул он минуту спустя. Эраст Петрович схватил отводную трубку, услышал вальяжный мужской голос: - ...Беатрисочка, душенька, горю весь, мочи нет. Сей же час к вам. Уж приготовьте мой кабинетик. И Зюлейку, непременно. - Зюлейка с кавалером, - ответил на другом конце женский голос, очень мягкий и приятный. Мужчина заполошился: - Как с кавалером? С кем? Если с Фон-Вайлем, я вам этого не прощу! - Я вам мадам Фриду приготовлю, - заворковала женщина. - Помните такую, рослую, дивного сложения. Виртуозно хлещет плеточкой, не хуже Зюлейки. Вашему превосходительству понравится. Штабс-ротмистр затрясся, давясь беззвучным смехом, Фандорин досадливо бросил трубку. В течение последующего часа звонков было много, некоторые еще более пикантного свойства, но все в левое ухо Лисицкого, то есть на номер 114-22, второй телеф