рты, где ставили на "нечет". Передумал, переложил на "чет". Снова передумал, хотел переменить, но было уже поздно - Сэмуси поднял ладонь. Загремели кости в стаканчике. Красная упала двойкой. Синяя покатилась по татами полукругом, легла тройкой. Тануки закусил губу, чтобы не взвыть от отчаяния. Жизнь заканчивалась, погубленная злобным шестигранным кубиком. Заканчивалась впустую, бездарно. Конечно, он попробует одолеть охранников. Тихонечко, понурив голову, подойдет к двери. Первым ударит длиннорукого Фудо - тот сильней и опасней. Если повезет попасть в точку минэ на подбородке и выбить челюсть, Фудо станет не до драки. Но Гундари врасплох уже не застанешь, а это значит, что Тануки пропадет зря. Дверей ему не открыть, Гондзу не впустить... Барсук с завистью посмотрел на курильщиков. Дрыхнут себе, и все им нипочем. Лежать бы так, уставившись в потолок с бессмысленной улыбкой, чтобы изо рта свисала ниточка слюны, а пальцы лениво разминали пахучий белый шарик... Он вздохнул, решительно поднялся. Вдруг Гундари открыл маленькое окошко, вырезанное в двери. Выглянул в него, спросил: "Кто?". В зал по очереди вошли трое. Первым - стриженный и одетый по-иностранному японец. Он брезгливо морщился, пока охранники его ощупывали, по сторонам не смотрел. Потом вошла белая женщина, а может девка - у них ведь не поймешь, сколько им лет, двадцать или сорок. Жуткая уродина: ножищи и ручищи большие, волосы противного желтого цвета, а нос, как вороний клюв. Тануки ее вчера здесь уже видел. Гундари обшарил желтоволосую, а Фудо тем временем обыскивал третьего из вошедших, пожилого гайдзина непомерного роста. Тот с любопытством осматривал притон: игроков, курильщиков, низкую стойку с чарками и кувшинчиками. Если б не рост, гайдзин был бы похож на человека: волосы нормальные, черные, на висках почтенная седина. Но когда дылда подошел ближе, стало видно, что он тоже урод. Глаза у гайдзина оказались неестественного цвета, такого же, как гнусная кость, погубившая несчастного Барсука. Нет, не ты ее - Она тебя швыряет, Игральная кость. Синяя кость любит гайдзина В доме у капитана Благолепова было нехорошо. И дело даже не в том, что на столе лежал покойник в стареньком латаном кителе и с медными пятаками в глазницах (с собой он их из России привез, что ли, специально на этот случай?). Все в этом ветхом жилище пропахло бедностью и застарелым, оплесневевшим несчастьем. Эраст Петрович страдальчески оглядел темную комнату: лопнувшие соломенные циновки на полу, из мебели лишь уже помянутый некрашеный стол, два колченогих стула, кривой шкаф, этажерка с единственной книжкой или, может, альбомом. У иконы в углу горела тонюсенькая свечка, какие на Руси стоят пять штук грошик. Больнее всего было смотреть на жалкие попытки придать этой конуре хоть сколько-то уюта: вышитая салфеточка на этажерке, сиротские занавески, абажур из плотной желтой бумаги. Под стать жилищу была и девица Благолепова, Софья Диогеновна. Говорила тихонечко, почти шепотом. Шмыгала покрасневшим носом, куталась в выцветший платок и, похоже, готовилась всерьез и надолго залиться слезами. Чтоб не спровоцировать скорбеизлияние, Фандорин держался печально, но строго, как подобало вице-консулу при исполнении служебных обязанностей. Девицу ему было ужасно жалко, но женских слез титулярный советник боялся и не любил. С соболезнованиями по причине неопытности получилось не очень. - П-позвольте со своей стороны, то есть, собственно, со с-стороны Российского государства, которое я здесь представляю... То есть, конечно, не я, а господин к-консул... - понес невнятицу Эраст Петрович, волнуясь и оттого заикаясь больше обычного. Софья Диогеновна, услышав про государство, испуганно вытаращила блекло-голубые глаза, закусила край платка. Фандорин сбился и умолк. Хорошо, выручил Сирота. Ему, похоже, подобная миссия была не внове. - Всеволод Витальевич Доронин просил передать вам свои глубокие соболезнования, - сказал письмоводитель, церемонно поклонившись. - Господин вице-консул подпишет необходимые бумаги, а также вручит вам денежную субсидию. Две сироты, пронесся в голове у титулярного советника дурацкий каламбур, совершенно неуместный при столь печальных обстоятельствах. Спохватившись, Фандорин вручил девице пять казенных монет и две личных доронинских, к которым, слегка покраснев, присовокупил еще горсть своих собственных. Маневр был правильный. Софья Диогеновна всхлипывать перестала, сложила мексиканское серебро в ладошку, быстро пересчитала и тоже низко поклонилась, показав затылок с уложенной кренделем косой: - Благодарствуйте, что не оставили попечением круглую сироту. Волосы у нее были густые, красивого золотисто-пшеничного оттенка. Пожалуй, Благолепова могла бы быть недурна, если б не мучнистый цвет кожи и не глуповато-испуганное выражение глаз. Сирота подавал чиновнику какие-то знаки: сложил щепотью пальцы и водил ими по воздуху. А, это он про расписку. Эраст Петрович пожал плечами - мол, неудобно, после. Но японец сам подсунул листок и барышня медленно расписалась карандашом, поставив кудрявую завитушку. Сирота сел к столу, достал бумагу, переносную чернильницу. Приготовился выписывать свидетельство о смерти. - По какой причине и при каких обстоятельствах произошла кончина? - деловито спросил он. Лицо Софьи Диогеновны сразу же расплылось в плачущей гримасе. - Папенька пришли утром, часу в седьмом. Говорит, нехорошо мне, Сонюшка. Что-то грудь ломит... - Утром? - переспросил Фандорин. - У него что, была ночная работа? Не рад был, что спросил. Слезы хлынули из глаз Благолеповой ручьями. - Не-ет, - завыла она. - В "Ракуэне" всю ночь сидел. Это заведение такое, вроде кабака. Только у нас в кабаках водку пьют, а у них дурную траву курят. Я в полночь ходила туда, упрашивала: "Тятенька, пойдемте домой. Ведь все опять прокурите, а у нас за квартиру не плочено, и масло для лампы кончилось". Не пошел, прогнал. Чуть не прибил... А как утром притащился, в кармане уже ничего не было, пусто... Я ему чаю даю. Он стакан выпил. Потом вдруг посмотрел на меня и говорит, тихо так: "Все, Соня, помираю я. Ты прости меня, дочка". И головой в стол. Я давай его трясти, а он мертвый. Смотрит вбок, рот раскрыл... На этом печальный рассказ прервался, заглушенный рыданиями. - Обстоятельства понятны, - важно объявил Сирота. - Пишем: "Скоропостижная кончина вследствие естественных причин"? Фандорин кивнул, перевел взгляд с плачущей девицы на покойника. Что за странная судьба! Умереть на краю света от лихого китайского зелья... Письмоводитель скрипел пером по бумаге, Софья Диогеновна плакала, вице-консул мрачно смотрел в потолок. Потолок был необычный, обшитый досками. Стены тоже. Будто в ящике находишься. Или в бочке. От нечего делать Эраст Петрович подошел, потрогал шершавую поверхность рукой. - Это папенька саморучно обшивал, - гнусавым голосом объяснила Благолепова. - Чтоб как в кубрике. Он когда юнгой плавал, корабли еще сплошь деревянные были. Однажды посмотрел на стенку и вдруг как рукой замашет, как закричит: "Имя - судьба смертного, и никуда от нее не денешься! Как назвали, так всю жизнь и проживешь. Уж я ль не трепыхался? Из семинарии в море сбежал, по каким только морям не плавал, а доживаю все одно Диогеном - в бочке". И, растрогавшись от воспоминания, залилась слезами пуще прежнего. Титулярный советник, морщась от сострадания, протянул Софье Диогеновне свой платок - ее собственный было впору выжимать. - Спасибо вам, добрый человек, - всхлипнула она, сморкаясь в тонкий батист. - А только еще больше, во веки веков была вам благодарна, если б помогли имущество мое вызволить. - Какое имущество? - Японец, кому папенька катер продали, не до конца деньги выплатил. Сразу все не дал, сказал: "До смерти укуришься". Частями отсчитывал, и еще семьдесят пять иен за ним осталось. Шутка ли! Бумаги меж ними не было, у японцев не заведено, так я в опасении, что не отдаст мне горбун, обманет сироту. - Почему г-горбун? - Так горбатый он. И спереди у него горб, и сзади. Сущий монстра и разбойник. Боюсь я его. Сходили бы со мной, господин чиновник, как вы есть дипломат от нашего великого отечества, а? Уж я бы за вас так Бога молила! - Консульство не занимается взиманием долгов, - быстро сказал Сирота. - Не положено. - Я мог бы в частном п-порядке, - предложил жалостливый вице-консул. - Как найти этого человека? - Тут недалеко, за речкой. - Девица сразу перестала плакать, смотрела на Фандорина с надеждой. - "Ракуэн" называется, это по-ихнему "Райский сад". Папенька на тамошнего хозяина работал. Его Сэмуси зовут, Горбун. Что папенька в море зарабатывал, все этому кровососу отдавал, за зелье. Сирота нахмурился: - "Ракуэн"? Знаю. Совсем скверное заведение. Там бакуто (это такие очень плохие люди) играют в кости, там продают китайский опиум. Стыдно, конечно, - извиняющимся тоном добавил он, - но Япония не виновата. Йокогама - открытый порт, здесь свои порядки. Однако дипломату появляться в "Ракуэне" никак нельзя. Может произойти Инцидент. Последнее слово было произнесено с особенным нажимом, письмоводитель даже поднял палец. Эрасту Петровичу попадать в Инцидент, да еще в первый же день дипломатической службы, не хотелось, но разве можно оставить беззащитную девушку в беде? Опять же на опиумокурильню посмотреть интересно. - Устав консульской службы предписывает помогать соотечественникам, оказавшимся в крайности, - строго сказал Фандорин. С уставом письмоводитель спорить не посмел. Вздохнул и смирился. x x x В притон отправились пешком. Эраст Петрович принципиально отказался ехать на рикше из консульства к Благолеповой, не поддался и теперь. Все в туземном квартале молодому человеку было в диковину: и хлипкие, на живую доску сколоченные лачуги, и бумажные фонарики на столбах, и незнакомые запахи. Японцы показались чиновнику чрезвычайно некрасивыми. Низкорослые, щуплые, с грубыми лицами, ходят как-то суетливо, вжав голову в плечи. Особенно огорчили женщины. Вместо чудесных ярких кимоно, какие Фандорин видел на картинках, японки носили какие-то блеклые бесформенные тряпки. Мелко-мелко переступали чудовищно косолапыми ногами, а еще у них были совершенно черные зубы! Это жуткое открытие Эраст Петрович сделал, когда увидел на углу двух болтающих кумушек. Они посекундно кланялись друг другу и широко улыбались, похожие на двух маленьких чернозубых ведьм. И все же титулярному советнику нравилось здесь гораздо больше, чем на чинном Банде. Вот она, истинная Япония! Пусть неказиста, но и здесь есть свои достоинства, стал делать первые выводы Эраст Петрович. Невзирая на бедность, всюду чистота. Это раз. Простолюдины чрезвычайно вежливы и в них не чувствуется приниженности. Это два. Третьего аргумента в пользу Японии Фандорин пока придумать не смог и отложил дальнейшие умозаключения на будущее. - За Ивовым мостом начинается стыдный квартал, - показал Сирота на изогнутый деревянный мост. - Чайные дома, пивные для моряков. И "Ракуэн" тоже там. Вон, видите? Напротив шеста с головой. Ступив на мост, Эраст Петрович посмотрел в указанном направлении и замер. На высоком шесте торчала женская голова со сложно уложенной прической. Молодой человек хотел поскорей отвернуться, но чуть задержал взгляд, а потом уже не смог оторваться. Мертвое лицо было пугающе, волшебно прекрасно. - Это женщина по имени О-Кику, - объяснил письмоводитель. - Она была самой лучшей куртизанкой в заведении "Хризантема" - вот этом, с красными фонариками у входа. О-Кику влюбилась в одного из клиентов, актера Кабуки. Но он охладел к ней, и тогда она отравила его крысиным ядом. Сама тоже отравилась, но ее вырвало, и яд не подействовал. Преступнице промыли желудок и потом отрубили голову. Перед казнью она сочинила красивое хокку, трехстишье. Сейчас переведу... Сирота закрыл глаза, сосредоточился и нараспев продекламировал: Ночью ураган, На рассвете тишина. То был сон цветка. И объяснил: - "Цветок" - это она сама, потому что "кику" значит "хризантема". "Ураган" - это ее страсть, "тишина" - это предстоящая казнь, а "сон" - человеческая жизнь... Судья повелел держать голову перед входом в чайный дом в течение одной недели - в назидание другим куртизанкам и в наказание хозяйке. Мало кому из клиентов понравится такая вывеска. Фандорин был впечатлен и рассказанной историей, и японским правосудием, а более всего удивительным стихотворением. Софья Диогеновна же осталась безучастной. Она перекрестилась на отрубленную голову без чрезмерного испуга - должно быть, за годы жизни в Японии привыкла к особенностям туземного правосудия. Гораздо больше барышню занимало скверное заведение "Ракуэн" - Благолепова смотрела на крепкую дубовую дверь расширенными от страха глазами. - Вам нечего бояться, сударыня, - успокоил ее Эраст Петрович и хотел войти, но Сирота подскочил первым. - Нет-нет, - заявил он с самым решительным видом. - Это моя обязанность. Постучал и шагнул в темный проход, который Фандорин мысленно окрестил "предбанником". Дверь немедленно захлопнулась, очевидно, приведенная в действие невидимой пружиной. - Это у них порядок такой. По одному впускают, - объяснила Благолепова. Дверь снова открылась, вроде как сама по себе, и Фандорин пропустил даму вперед. Софья Диогеновна пролепетала: - Мерси вам, - и исчезла в предбаннике. Наконец, настал черед титулярного советника. Секунд пять он стоял в полнейшей темноте, потом впереди открылась еще одна дверь, и оттуда пахнуло потом, табаком и еще каким-то странным сладковатым ароматом. "Опиум", догадался Эраст Петрович, принюхиваясь. Невысокий, кряжистый молодец (рожа хищная, на лбу повязка с какими-то каракулями) стал хлопать чиновника по бокам, щупать под мышками. Второй, точно такого же вида, бесцеремонно обыскивал Софью Диогеновну. Фандорин вспыхнул, готовый немедленно положить конец этой неслыханной дерзости, но Благолепова быстро сказала: - Это ничего, я привыкшая. Иначе у них нельзя, больно много лихих людей ходит. - И прибавила что-то по-японски, судя по тону успокаивающее. Сироту уже пропустили - он стоял чуть в стороне и всем своим видом изображал неодобрение. Чиновнику же было интересно. На первый взгляд японский вертеп здорово напоминал хитровский кабак наихудшего сорта - из тех, где собираются воры и фартовые. Только на Хитровке сильно грязней и пол весь заплеван, а здесь, прежде чем ступить на устланное циновками пространство, пришлось снять обувь. Софья Диогеновна ужасно смутилась, и Фандорин не сразу понял, отчего. Потом заметил - у бедной девицы нет чулок, и деликатно отвел глаза. - Ну, который здесь ваш должник? - бодро спросил он, озираясь. Глаза быстро привыкли к тусклому освещению. В дальнем углу, на тюфяках лежали и сидели какие-то неподвижные фигуры. Нет, одна шевельнулась: тощий китаец с длинной косой подул на фитиль диковинной лампы, что стояла подле него; пошевелил иголкой маленький белый шарик, подогреваемый на огне; сунул шарик в отверстие длинной трубки и затянулся. Несколько мгновений качал головой, потом откинулся на валик, затянулся снова. Посередине помещения, у стола с крохотными ножками, сидело с полдюжины игроков. Еще несколько человек не играли, а наблюдали - все точь-в-точь, как в каком-нибудь "Лихаче" или "Полуштофе". Хозяина Фандорин опознал без подсказки. Полуголый мужчина с неестественно раздутой верхней частью туловища тряс какой-то стаканчик, потом выбросил на стол два кубика. Ну, понятно - режутся в кости. Удивительно было то, что результат игры не вызвал у сидящих вокруг стола никаких эмоций. У нас выигравшие разразились бы радостными матюгами, а проигравшие - тоже матюгами, но свирепыми. Эти же молча разобрали деньги, большая часть которых досталась горбуну, и принялись потягивать из чашечек какую-то мутноватую жидкость. Воспользовавшись перерывом, Софья Диогеновна подошла к хозяину и, униженно кланяясь, стала его о чем-то просить. Горбун слушал хмуро. Один раз протянул: "Хэ-э-э" - будто удивился чему-то (Эраст Петрович догадался, что это реакция на сообщение о смерти капитана). Дослушав, мотнул головой, буркнул: "Нани-о иттэрунда!" - и еще несколько коротких, рокочущих фраз. Благолепова тихо заплакала. - Что? Отказывается? - спросил Фандорин, тронув барышню за рукав. Та кивнула. - Этот человек говорит, что сполна расплатился с капитаном. Тот прокурил катер от трубы до якоря, - перевел Сирота. - Врет он! - воскликнула Софья Диогеновна. - Не мог папаша все деньги прокурить! Сам мне говорил, что еще семьдесят пять иен осталось! Хозяин махнул рукой, сказал Фандорину на ужасающем английском: - Want play? Want puh-puh? No want play, no want puh-puh - go-go <Хочешь играть? Хочешь курить? Не хочешь играть, не хочешь курить - проваливай (искаж. англ.).>. Сирота прошептал, беспокойно оглядываясь на мускулистых парней с белыми повязками на лбу, медленно приближавшихся к столу с разных концов зала: - Ничего не сделаешь. Расписки нет - доказать нельзя. Нужно уходить, не то может получиться Инцидент. Софья Диогеновна тихо, безутешно плакала. Фандоринский батистовый платок уже весь вымок, и она достала свой прежний, малость подсохший. - А что это за игра? - с любопытством спросил Эраст Петрович. - Т-трудная? - Нет, самая простая. Называется "Тека-ханка", то есть "Четное или нечетное". Если кладешь деньги слева от вон той черты, значит, ставишь на четное. Если справа - на нечетное. - Письмоводитель говорил нервно, скороговоркой, при этом двумя пальцами легонько тянул вице-консула к выходу. - Право же, пойдемте. Это совсем-совсем нехорошее место. - Ну-ка, и я попробую. Кажется, иена по нынешнему курсу равна двум рублям? Эраст Петрович неловко опустился на корточки, достал портмоне и отсчитал пятнадцать "красненьких". Получилось как раз семьдесят пять иен. Ставку чиновник положил слева от черты. Хозяина вид десятирублевых кредиток с портретом бородатого Михаила Федоровича не удивил - очевидно, русские были в "Ракуэне" не столь уж редкими гостями. Удивился горбун величине ставки, ибо никто из прочих игроков не выложил на стол больше пяти иен. Стало очень тихо. Зеваки подобрались ближе, над ними нависли белоповязочные охранники, так напугавшие осторожного Сироту. Круглолицый крепенький японец с вощеной косичкой на бритой макушке, двинувшийся было к выходу, тоже заинтересовался. Передумал уходить, замер на месте. Стаканчик закачался в крепкой лапе горбуна, кости защелкали о тонкие стенки - взмах, и по столу покатились два кубика. Красный несколько раз перевернулся и замер пятеркой кверху. Синий доскакал чуть не до самого края и остановился прямо напротив Эраста Петровича, повернувшись тройкой. Над столом прокатился вздох. - Я выиграл? - спросил Эраст Петрович у Сироты. - Да! - прошептал тот. Глаза письмоводителя горели восторгом. - Ну так скажите ему, что с него семьдесят пять иен. Пускай отдаст г-госпоже Благолеповой. Эраст Петрович хотел встать, но хозяин схватил его за руку. - No! Must play three! Rule <Нет! Должен играть три! Закон! (искаж. англ.)>! - Это он говорит, что по правилам заведения нужно поставить не меньше трех раз, - перевел побледневший Сирота, хотя Фандорин и без него понял смысл сказанного. Письмоводитель, кажется, попытался спорить, но хозяин, высыпавший было на стол груду иен, стал придвигать их обратно к себе. Было ясно, что без повторной игры денег он не отдаст. - Оставьте, - пожал плечами Эраст Петрович. - Хочет - сыграем. Ему же хуже. Снова защелкали кости в стаканчике. Теперь у стола собрались все, кто был в зале - кроме безучастных курильщиков да двух придверных охранников, но и те приподнялись на цыпочки, пытаясь хоть что-то разглядеть поверх согнутых спин. Скучал лишь титулярный советник. Он знал, что по таинственной прихоти судьбы всегда выигрывает в любые азартные игры, даже те, правила которых ему мало известны. Так что же беспокоиться из-за глупого "чета-нечета"? Другой на его месте с этаким редкостным талантом давно бы сделался миллионщиком или, подобно пушкинскому Германну, сошел с ума, не вынеся мистической прихотливости Фортуны. Фандорин же взял себе за правило с доверием относиться к чудесам и не пытаться втиснуть их в колодки человеческой логики. Раз иногда случаются чудеса - спасибо Тебе, Господи, а смотреть дареному коню в зубы - дурной тон. Эраст Петрович едва взглянул на стол, когда кости были брошены во второй раз. Опять синяя оказалась медлительнее красной. Публика утратила сдержанность, послышались восклицания. - Они говорят: "Синяя кость полюбила гайдзина!", - крикнул в ухо титулярному советнику раскрасневшийся Сирота, сгребая кучу белых и желтых монет. - Сударыня, вот деньги вашего отца. - Фандорин отодвинул в сторону кучку, проигранную хозяином во время предыдущей игры. - Дамарэ! - рявкнул горбатый на зрителей. Его вид был страшен. Глаза налились кровью, кадык дрожал, бугристая грудь тяжело вздымалась. Служанка волокла по полу позвякивающий мешок. Дрожащими руками хозяин развязал тесемки и начал быстро выкладывать на стол столбики из монет, в каждом по десять штук. Будет отыгрываться, понял Эраст Петрович и подавил зевок. Один из громил, стороживших вход, не выдержал - подался к столу, почти сплошь заставленному тускло поблескивающими серебряными столбиками. На сей раз горбатый тряс стаканчиком не меньше минуты - никак не мог решиться. Все завороженно смотрели на его руки, лишь Фандорин, твердо уверенный в нерушимости своей игроцкой удачи, глазел по сторонам. Именно поэтому он увидел, как круглолицый японец потихоньку пятится к выходу. Что это он так скрытно-то? Не заплатил по счету? Или стащил что-нибудь? Кости ударились о дерево, все наклонились над столом, толкаясь плечами, а Фандорин с любопытством наблюдал за коротышкой. Тот повел себя поразительным образом. Допятившись до охранника, который хоть и остался у двери, но был всецело сосредоточен на игре, круглолицый коротким, фантастически быстрым движением ударил его ладонью по шее. Детина без звука рухнул на пол, а воришка (если это был воришка) был таков: бесшумно отодвинул засов и выскользнул наружу. Эраст Петрович только головой покачал, впечатленный подобной ловкостью, и повернулся к столу. На что же он поставил? Кажется, на чет. Красная фишка остановилась на двойке, синяя еще катилась. В следующую секунду взревела дюжина глоток - так оглушительно, что у титулярного советника заложило уши. Сирота колотил начальника по спине, кричал что-то нечленораздельное. Софья Диогеновна смотрела на Фандорина лучистыми от счастья глазами. Синяя кость лежала, чернея шестью жирными точками. Отчего любит Лишь тех, кто к ней холоден, Игральная кость? Флаг великой державы Раздвинув остальных, Сирота принялся ссыпать серебро обратно в мешок. Комнату наполнил меланхоличный звон, но эта музыка продолжалась недолго. Раздался яростный вопль, исторгнутый сразу несколькими глотками, и в зал ворвалась целая орава туземцев весьма устрашающего вида. Первым вбежал горбоносый усач со свирепо ощеренным ртом, в руках у него была длинная бамбуковая палка. За ним, столкнувшись в проеме плечами, влетели еще двое - один со свистом рассекал воздух железной цепью, другой держал странное приспособление: деревяшку, к которой на шнуре была приделана еще одна такая же. Следом ввалился громила такого роста и такой стати, что впору в Москве на ярмарке показывать - Эраст Петрович и не подозревал, что в мелкотравчатой японской нации встречаются подобные экземпляры. Последним же вкатился давешний коротышка, так что его странное поведение разъяснилось. Одна шайка что-то не поделила с другой, понял Эраст Петрович. Все в точности, как у нас. Только наши головорезы обуви не снимают. Последнее наблюдение было вызвано тем, что нападавшие, прежде чем ступить на циновки, скинули свои деревянные сандалии. И пошла такая потасовка, какой Фандорину в своей жизни видеть еще не доводилось, хоть, невзирая на молодые лета, титулярному советнику уже случалось побывать в кровавых переделках. В этой неприятной ситуации Эраст Петрович поступил разумно и хладнокровно: подхватил на руки сомлевшую от ужаса Софью Диогеновну, оттащил в дальний угол и прикрыл собою. Рядом немедленно оказался Сирота, в панике повторявший непонятное слово: "Якудза, якудза!" - Что вы говорите? - переспросил Фандорин, наблюдая за ходом баталии. - Бандиты! Я предупреждал! Будет Инцидент! Ах, это Инцидент! И тут письмоводитель был совершенно прав - инцидент наметился нешуточный. Игроки и зеваки кинулись врассыпную. Сначала жались к стенам, потом, пользуясь тем, что у двери никого нет, один за другим уносили ноги. Последовать их благоразумному примеру Фандорин не мог - не бросать же было барышню, а дисциплинированный Сирота явно не собирался покидать начальника. Письмоводитель даже пытался, в свою очередь, заслонить дипломата собою, но Эраст Петрович отодвинул японца в сторону - мешал смотреть. Молодым человеком быстро овладело возбуждение, охватывающее всякое существо мужского пола при виде драки, даже если тебя она не касается и вообще ты человек мирный. Дыхание учащается, кровь бежит вдвое быстрей, сами собой сжимаются кулаки, и вопреки рассудку, вопреки инстинкту самосохранения, хочется кинуться в кучу-малу, чтоб налево и направо раздавать слепые, азартные удары. Правда, в этой драке слепых ударов было немного. Пожалуй что и вовсе не было. Бранных слов дерущиеся не выкрикивали, лишь крякали да яростно взвизгивали. У нападавших за предводителя, похоже, был усач с палкой. Он первым кинулся в бой и очень ловко смазал концом по уху уцелевшего привратника - вроде бы слегка, но тот упал навзничь и больше не встал. Двое, что следовали за усатым, принялись размахивать один цепью, другой деревяшкой, и уложили троих белолобых охранников. Но сражение на этом не закончилось - какой там. В отличие от неистового усача Горбун на рожон лезть не стал. Он держался за спинами своих людей, выкрикивая приказания. Откуда-то из задних комнат выбегали новые бойцы, и нападавшим тоже пришлось несладко. Воинство Горбуна было вооружено длинными кинжалами (а может быть, короткими мечами - Эраст Петрович затруднился бы в точной дефиниции этих клинков длиной дюймов в пятнадцать-двадцать) и владело своим оружием довольно ловко. Казалось бы, что бамбук или деревяшка против стали, не говоря уж о голых руках, которыми дрались великан и коротышка, но все же чаша весов явно склонялась не в пользу "Ракуэна". Круглолицый махал не только руками, но и ногами, умудряясь попадать пяткой кому в лоб, кому в подбородок. Его слоноподобный товарищ поступал величественней и проще: с поразительной для таких габаритов прыткостью хватал противника за сжимавшее кинжал запястье и рывком швырял на пол, а то и об стену. Его окорокообразные ручищи, сплошь покрытые цветной татуировкой, обладали поистине нечеловеческой силой. Безучастными к побоищу оставались лишь обеспамятевшая девица Благолепова да блаженствующие опиоманы, хотя по временам до тюфяков долетали брызги крови, выметнувшейся из рассеченной артерии. Один раз на дремлющего китайца обрушилась очередная жертва богатыря-человекометателя, но временный гость райских кущ лишь мечтательно улыбнулся. Белые повязки пятились к стойке, теряя бойцов. Кто лежал с пробитой головой, кто стонал, обхватив сломанную руку, но и налетчики понесли потери. Напоролся грудью на клинок виртуоз хитрой деревяшки. Пал цепеносец, пронзенный сразу с двух сторон. Круглолицый прыгун был жив, но получил крепкий удар эфесом в висок и сидел на полу, тупо мотая полуобритой башкой. Зато Горбун был зажат в угол, и к нему подбирались двое самых опасных врагов - татуированный исполин и горбоносый усач. Хозяин уперся горбом в стойку, с неожиданной ловкостью перевернулся и оказался по ту сторону прилавка. Только вряд ли это могло его спасти. Главарь налетчиков шагнул вперед и завертел в воздухе свистящие восьмерки своим орудием, едва касаясь его кончиками пальцев. Горбун поднял руку. В ней посверкивал шестизарядный револьвер. - Давно бы так, - заметил Эраст Петрович помощнику. - Мог бы сообразить и п-пораньше. На лице усатого разбойника возникло такое изумление, будто он никогда прежде не видел огнестрельного оружия. Рука с палкой взметнулась кверху, но выстрел прозвучал раньше. Пуля попала бандиту в переносицу и сбила его с ног. Из черной дырки медленно, словно нехотя, засочилась кровь. На лице убитого так и застыла ошеломленная гримаса. Последний из нападавших тоже был ошарашен. Его пухлая нижняя губа отвисла, заплывшие жиром глазки часто-часто моргали. Горбун выкрикнул какую-то команду. С пола, покачиваясь, поднялся один из охранников. Потом второй, третий, четвертый. Они крепко взяли гиганта за руки, но он легонько, почти небрежно шевельнул плечами, и белые повязки отлетели в стороны. Тогда хозяин преспокойно разрядил детине в грудь остальные пять патронов. Тот только дергался, когда пули вонзались в его огромное тело. Немного пошатался, весь окутанный пороховым дымом, и осел на циновки. - Не меньше полудюжины т-трупов, - подвел Эраст Петрович итоги сражения. - Нужно вызвать п-полицию. - Нужно скорей уходить, - возразил Сирота. - Какой ужасный Инцидент! Русский вице-консул на месте бандитского побоища. Ах, какой подлый человек этот Сэмуси! - Почему? - удивился Фандорин. - Ведь он защищал свою жизнь и свое заведение. Иначе его убили бы. - Вы не понимаете! Настоящие якудза не признают пороха! Они убивают только холодным оружием или голыми руками! Какой позор! Куда катится Япония! Идемте же! От пальбы Софья Диогеновна пришла в себя и села, подобрав ноги. Письмоводитель помог ей подняться и потащил к выходу. Чиновник шел следом, но все оглядывался. Он видел, как охранники оттаскивают за стойку мертвых, уносят и уводят раненых. Оглушенному коротышке заломили руки, вылили на него кувшин воды. - Что же вы? - позвал Сирота от дверей. - Поспешите! Эраст Петрович не только не поспешил, но и вообще остановился. - Подождите меня на улице. Я только з-заберу свой выигрыш. Но направился титулярный советник вовсе не к столу, на котором кучей лежало забрызганное кровью серебро, а к стойке - туда, где находился хозяин и куда поволокли схваченного якудзу. Горбун что-то спросил у него. Вместо ответа коротышка попробовал пнуть его ногой в пах, но удар получился вялым и неточным - очевидно, пленник еще не вполне пришел в себя. Хозяин злобно зашипел, стал бить маленького крепыша ногами - по животу, по коленям, по щиколоткам. Коротышка не издал ни звука. Вытерев со лба пот, Горбун снова что-то спросил. - Хочет знать, остался ли в "Тебэй-гуми" кто-то еще, - раздался шепот у самого уха Эраста Петровича. Это был Сирота. Вывел Софью Диогеновну на улицу и вернулся - вот какой ответственный. - Где остался? - В банде. Но якудза, конечно, не скажет. Сейчас его убьют. Идемте отсюда. Скоро явятся полицейские, им наверняка уже сообщили. Трое белоповязочников, кряхтя, тащили по полу мертвого богатыря. Мощные руки бессильно откинулись. На обоих мизинцах отсутствовали кончики. Девчонка-прислужница деловито сыпала белым порошком на циновки, тут же терла тряпкой, и красные пятна исчезали прямо на глазах. Тем временем хозяин набросил пленнику на шею тонкую веревку и затянул петлю. Подергал, подергал, а когда у якудзы лицо налилось кровью, снова задал тот же вопрос. Коротышка предпринял еще одну отчаянную попытку лягнуть своего мучителя, и опять безрезультатно. Тогда Горбун, видно, решил, что нечего попусту тратить время. Его приплюснутая физиономия расползлась в жестокой улыбке, правая рука начала медленно наматывать веревку на запястье левой. Пленник захрипел, губы тщетно пытались ухватить воздух, глаза полезли из орбит. - А ну-ка, переводите! - приказал письмоводителю Фандорин. - Я - представитель консульской власти города Йокогама, который находится под юрисдикцией великих держав. Требую немедленно прекратить самосуд. Сирота перевел, но гораздо длиннее, чем было сказано, а в конце вдруг выкинул фокус: достал из кармана два флажка, российский и японский (те самые, которые Эраст Петрович давеча видел у него на столе), и проделал с ними странную манипуляцию - трехцветный поднял высоко-высоко, а красно-белый наклонил. Удивительно, но речь письмоводителя и его диковинная жестикуляция на хозяина подействовали. Яростно пробормотав что-то под нос, он ослабил удавку. - Что это вы изобразили? - спросил недоумевающий вице-консул. - Я перевел ваши слова и прибавил от себя, что если он убьет бандита, то ему нужно будет убить и вас, а тогда нашему императору придется просить прощения у российского императора, и это покроет Японию страшным позором. Эраст Петрович был поражен тем, что на содержателя разбойничьего вертепа подействовала подобная аргументация. Очевидно, японские душегубы все-таки отличаются от российских. - А флажки? Вы что же, их всегда с собой носите? Сирота торжественно кивнул: - Я всегда должен помнить, что служу России, но при этом остаюсь японским подданным. И потом, они такие красивые! Он почтительно поклонился сначала русскому флагу, потом японскому. Эраст Петрович, немного подумав, сделал то же самое, только начал с флажка Страны Восходящего Солнца. Тем временем в зале началась непонятная суета. С пленного якудзы сняли петлю, но зачем-то уложили его на пол, причем четверо охранников уселись ему на руки и на ноги. По ухмылке Горбуна было видно, что он затеял какую-то новую скверну. Вбежали двое прислужников - у одного в руках странного вида железка, у другого бронзовая чашечка с тушью или чернилами. Коротышка стал извиваться всем телом, задергался, жалобно взвыл. Эраст Петрович поразился - ведь только что, перед лицом неминуемой смерти, этот человек был само бесстрашие! - В чем дело? Что они собираются с ним сделать? Скажите, что я не позволю его пытать! - Его не будут пытать, - мрачно сказал письмоводитель. - Хозяин собирается сделать ему на лбу татуировку - иероглиф ура. Это значит "предатель". Такой меткой якудзы клеймят изменников, которые совершили худшее из преступлений - выдали своих и за это недостойны смерти. Жить с таким клеймом невозможно и покончить с собой тоже нельзя, потому что труп закопают в живодерной слободе. Какая ужасная подлость! Нет, Япония теперь не та, что прежде. Честные разбойники прежних времен никогда не сделали бы такую гнусность. - Так надо этому помешать! - вскричал Фандорин. - Сэмуси не уступит, иначе он потеряет лицо перед своими людьми. А заставить его нельзя. Это внутри-японское дело, находящееся вне пределов консульской юрисдикции. Хозяин уселся поверженному на грудь. Вставил его голову в деревянные тиски, обмакнул железку в чернильницу, и стало видно, что торец замысловатого приспособления весь покрыт маленькими иголками. - Подлость всегда в пределах юрисдикции, - пожал плечами Эраст Петрович и, шагнув вперед, схватил хозяина за плечо. Кивнул на груду серебра, показал на пленника и сказал по-английски: - All this against him. Stake? <Все это против него. Ставка?> Было видно, что Горбун колеблется. Сирота тоже сделал шаг вперед, встал плечом к плечу с Фандориным и поднял российский флажок, давая понять, что за предложением вице-консула стоит вся мощь великой империи. - Okay. Stake, - хрипло повторил хозяин, поднимаясь. Щелкнул пальцами - ему с поклоном подали бамбуковый стаканчик и кости. Ах, если б всегда Ты внушал почтение, Флаг родной страны! Идущая под уклон булыжная мостовая Возле "Ракуэна" задерживаться не стали - не сговариваясь, сразу же свернули за угол и быстро-быстро зашагали прочь. Сирота, правда, уверял, что Горбун не посмеет пуститься в погоню, ибо отбирать назад выигрыш не в обычаях бакуто, но, похоже, и сам не очень-то верил в незыблемость бандитских традиций - то и дело оглядывался назад. Письмоводитель тащил мешок с серебром, Эраст Петрович вел под локоть барышню, а сзади плелся выигранный в кости якудза, кажется, еще не пришедший в себя после всех испытаний и вывертов судьбы. Лишь выбравшись из "стыдного квартала", остановились перевести дух. По улице бежали рикши, вдоль магазинных витрин прогуливалась чинная публика, а спускающуюся к речке булыжную мостовую ярко освещали газовые фонари - на город уже спустились сумерки. Здесь титулярный советник был подвергнут тройному испытанию. Пример подала девица Благолепова. Она пылко обняла Эраста Петровича за шею (при этом больно ударив по спине узелком с капитановым наследством) и оросила его щеку слезами благодарности. Молодой человек был назван "спасителем", "героем", "ангелом" и даже "дусей". И это было лишь начало. Пока ошеломленный "дусей" Фандорин успокаивал барышню, осторожно гладя ее по сотрясающимся плечам, Сирота терпеливо ждал. Но едва Эраст Петрович высвободился из девичьих объятий, письмоводитель склонился перед ним чуть не до земли, да так и замер в этой позе. - Господи, Сирота, да вы-то что? - Мне стыдно за то, что в Японии есть такие люди, как Сэмуси, - глухим голосом сказал тот, не поднимая головы. - И это в первый же день вашего приезда! Что вы должны думать о нас! Фандорин стал было объяснять патриоту, что в России тоже очень много плохих людей и что он отлично знает: судить о народе следует по его лучшим, а не худшим представителям, но тут на вице-консула обрушилась новая напасть. Круглолицый разбойник перестал посекундно оглядываться в сторону моста, запыхтел и вдруг как повалится Эрасту Петровичу в ноги, как примется стучать крепким лбом о мостовую! - Он благодарит вас за спасение его чести и его жизни, - перевел Сирота. - Скажите ему, пожалуйста, что благодарность принята, пусть поскорей встанет, - нервно сказал титулярный советник, оглядываясь на публику. Бандит встал, поклонился в пояс. - Он говорит, что он - солдат почтенной шайки "Тебэй-гуми", которая более не существует. Словосочетание "почтенная шайка" так заинтересовало Фандорина, что он попросил: - Пусть расскажет о себе. - Хай, касикомаримасита <Слушаюсь (яп.)>, - снова поклонился "солдат", прижал ладони к бокам и стал даже не рассказывать, а скорее докладывать, причем совершенно по-военному "ел глазами начальство", в роли которого оказался Эраст Петрович. - Он из семьи потомственных мати-якко и очень этим гордится. (Это такие благородные якудзы, которые защищают маленьких людей от произвола властей. Ну, заодно, и обирают, конечно), - полупереводил-полукомментировал Сирота. - У его отца на руке было всего два пальца. (Это в якудзе такой обычай: если разбойник в чем-то провинился и хочет извиниться перед шайкой, то отрезает себе кусочек пальца.) Сам он, правда, отца не помнит - про него люди рассказывали. Мать у него тоже из почтенной семьи, у нее все тело было в татуировках, до самых коленок. Когда ему было три года, его отец сбежал из тюрьмы, спрятался на маяке и дал знать жене - она служила в чайном доме. Мать привязала ребенка на спину и поспешила к мужу на скалу, но ее