, и он принялся считать. У господина в маленьком револьвере семь пуль. Он, Маса, может убить троих. Если повезет - четверых. Мидори-сан - ниндзя, она, наверное, уложит десятерых. Сколько это получается? Досчитать помешала Мидори-сан. - Ждите здесь, - сказала она. - Отец за вами вернется. - Разве вы, госпожа, уходите? Не ответила - повернулась к господину. Он тоже что-то спросил напряженным, срывающимся голосом. Она и ему не ответила. Во всяком случае, словами. Погладила его по щеке, потом по шее. Нашла время для нежностей! Все-таки баба есть баба, даже если ниндзя. Рука Мидори-сан скользнула господину на затылок, белые пальцы вдруг плотно сжались - круглые гайдзинские глаза от изумления сделались еще круглей. Господин осел на землю, привалился спиной к стволу. Убила! Проклятая ведьма его убила! Зарычав, Маса нанес предательнице смертельный удар кубиори, который должен был разорвать ее подлое горло, но сильная рука перехватила его запястье. - Он жив, - быстро сказала женщина-синоби. - Просто не может двигаться. - Зачем?! - просипел Маса, морщась от боли. Ну и хватка! - Он не позволил бы мне сделать то, что нужно. - А что нужно? Она выпустила его, поняв, что будет выслушана. - Войти в дом. Спуститься в подвал. Там в тайнике бочонок черного пороха. Заряд рассчитан так, чтобы дом сложился внутрь, раздавив всех, кто в нем находится. Маса на миг задумался. - Но как вы попадете в дом? - Через час силы к нему вернутся, - сказала Мидори-сан вместо ответа. - Будь с ним. Потом наклонилась к господину, прошептала ему что-то по-гайдзински. И все - вышла на поляну, легкой походкой направилась к дому. Ее заметили не сразу, а когда увидели фигуру в черном, облегающем наряде ниндзя, всполошились. Мидори-сан подняла пустые руки, крикнула: - Господин Цурумаки меня знает! Я - дочь Тамбы! Я покажу вам его тайник! "Черные куртки" столпились вокруг нее, стали обыскивать. Потом вся толпа двинулась к крыльцу, скрылась в доме. Снаружи не осталось ни души. Тут каких-нибудь тридцать шагов, вдруг дошло до Масы. Если будет взрыв, засыплет обломками. Нужно оттащить господина подальше. Обхватил неподвижное тело, поволок по земле. Но унес недалеко, всего на несколько шагов. Потом земля дрогнула, заложило уши. Маса обернулся. Дом Момоти Тамбы обрушился аккуратно, будто встал на колени: сначала подломились стены, потом, колыхнувшись, грохнулась крыша, раскололась пополам, во все стороны полетела пыль. Сделалось совсем светло, лицо обдало волной горячего воздуха. Вассал наклонился, чтобы прикрыть телом господина, и увидел, как из широко раскрытых голубых глаз текут слезы. x x x Женщина обманула. Господин не пришел в себя ни через час, ни через два. Маса несколько раз ходил смотреть на груду обломков. Раскопал руку в черном рукаве, ногу в черной штанине, еще стриженную голову без нижней челюсти. Живых не обнаружил ни одного. Несколько раз возвращался, теребил господина, чтоб очнулся. Тот не то чтобы был без сознания, но лежал неподвижно, смотрел в небо. Сначала по лицу все текли слезы, потом перестали. А незадолго до рассвета появился Тамба - просто пришел через лес, со стороны расщелины, как ни в чем не бывало. Сказал, что был на той стороне, убил часовых. Их оказалось всего шестеро. - А почему вы не прилетели по небу, сэнсэй? - спросил Маса. - Я не птица, чтобы летать по небу. С обрыва я спустился на матерчатых крыльях, этому можно научиться, - объяснил хитрый старик, но Маса ему, конечно, не поверил. - Что здесь случилось? - спросил сэнсэй, глядя на лежащего господина и на руины дома. - Где моя дочь? Маса рассказал ему, что случилось и где его дочь. Дзенин насупил седые брови, но, конечно, плакать не стал - он же ниндзя. Долго молчал, потом обронил: - Я сам достану ее. Тоже помолчав - столько, сколько предписывала деликатность по отношению к родительским чувствам, - Маса выразил беспокойство по поводу странного состояния господина. Осторожно поинтересовался, не могла ли Мидори-сан перестараться и не останется ли теперь господин парализованным навсегда. - Он может двигаться, - ответил Тамба, еще раз посмотрев на лежащего. - Просто не хочет. Пускай побудет так. Не трогай его. Я пойду разгребать обломки. А ты наруби дров и сложи погребальный костер. Большой. Так и смотрел бы До самого рассвета На пламя костра. Ничего не ответил Фандорин лежал на земле и смотрел на небо. Сначала оно было почти черное, подсвеченное луной. Потом подсветка исчезла, и небо сделалось совсем черным, но, кажется, ненадолго. Его цвет все время менялся: стал сероватым, подернулся краснотой, заголубел. Пока в ушах звучали последние слова Мидори ("Farewell, my love. Remember me without sadness" <Прощай, любовь моя. Вспоминай меня без горечи. (англ.)>), a эхо у них было долгое, из глаз оледеневшего Эраста Петровича без остановки текли слезы. Однако постепенно эхо угасло, и слезы иссякли. Титулярный советник просто лежал на спине и ни о чем не думал - наблюдал, как ведет себя небо. Когда по нему, тесня голубизну, поползли серые тучи, над лежащим склонилось лицо Тамбы. Старый дзенин, возможно, появлялся и раньше, но полной уверенности в этом у Фандорина не было. Во всяком случае, до сего момента Тамба не пытался заслонить собой небо. - Хватит, - сказал он. - Теперь вставай. Эраст Петрович встал. Почему нет? - Пойдем. Пошел. Он ни о чем не спрашивал старика - ему было все равно, но Тамба заговорил сам. Сказал, что отправил Масу в Токио. Тот очень не хотел покидать господина, но необходимо вызвать племянника, студента медицинского факультета. Дэн - единственный, кто остался, если не считать двоих, что учатся за границей. Те тоже приедут, хоть, конечно, не так скоро. Клан Момоги понес тяжкие потери, его придется восстанавливать. А перед тем еще нужно поквитаться с Доном Цурумаки. Титулярный советник слушал равнодушно, ему все это было неинтересно. На поляне, поблизости от разрушенного дома, был сложен огромный штабель дров, рядом еще один, поменьше. На первом тесно, в три ряда, лежали тела, замотанные черными тряпками. На втором лежало что-то белое, узкое. Впрочем, Фандорин особенно не присматривался. Когда стоишь, задирать голову к небу неудобно, и он теперь все больше разглядывал траву под ногами. - Твой слуга несколько часов рубил и складывал дрова, - сказал Тамба. - А мертвых мы носили вместе. Здесь все. Большинство без головы, но это неважно. Он подошел к первому штабелю. Низко поклонился и долго-долго не разгибался. Потом зажег факел, поднес к дровам, и те сразу же вспыхнули - наверное, были спрыснуты какой-нибудь горючей жидкостью. На огонь смотреть было лучше, чем на траву. Он все время менял цвет, как небо, и двигался, но при этом оставался на месте. Фандорин смотрел на пламя до тех пор, пока трупы не начали шевелиться. Один из мертвецов скорчился так, будто ему вздумалось сесть. Это было неприятно. Да еще запахло паленым. Титулярный советник сначала отвернулся, затем отошел в сторону. Костер шипел и трещал, но Эраст Петрович стоял к нему спиной и не оборачивался. Какое-то время спустя подошел Тамба. - Не молчи, - попросил он. - Скажи что-нибудь. Иначе ки не найдет выхода, и у тебя образуется комок в сердце. Так можно умереть. Что такое ки, Фандорин не знал, умереть не боялся, но просьбу старика удовлетворил - почему нет? Сказал: - Жарко. Когда ветер в эту сторону, жарко. Дзенин довольно кивнул. - Хорошо. Теперь твое сердце не лопнет. Но оно покрылось коркой льда, а это тоже опасно. Я знаю очень хороший способ растопить лед, сковавший сердце. Это месть. У нас с тобой один враг. Ты знаешь, кто. "Дон Цурумаки", мысленно произнес титулярный советник, прислушался к себе - ничто в нем не шевельнулось. - Это ничего не изменит, - произнес он вслух. Тамба снова кивнул. Помолчали. - Знаешь, я нашел ее, - тихо заговорил старик минуту, а может, час спустя. - Пришлось разгребать бревна и доски, но я нашел ее. Она там, смотри. И показал на второй костер. Только теперь Эраст Петрович понял, что там лежит, прикрытое белой материей. Фандорина начала бить дрожь. Унять ее было невозможно, с каждой секундой она становилась все сильней. - Она моя дочь. Я решил похоронить ее отдельно. Пойдем, простишься. Но титулярный советник не тронулся с места - лишь отчаянно замотал головой. - Не бойся. Ее тело разорвано, но я прикрыл его. А лицо наполовину уцелело. Только не подходи близко. Не дожидаясь, Тамба пошел к костру первым. Откинул край покрывала, и Фандорин увидел профиль Мидори. Белый, тонкий, спокойный - и такой же прекрасный, как при жизни. Эраст Петрович бросился к ней, но дзенин преградил ему путь: - Ближе нельзя! Как это нельзя? Почему нельзя?! Отшвырнул Тамбу, как щепку, однако тот перехватил титулярного советника поперек талии. - Не нужно! Она бы этого не хотела! Чертов старик был цепок, и дальше не удалось продвинуться ни на шаг. Эраст Петрович приподнялся на цыпочки, чтобы увидеть не только профиль. И увидел. Вторая половина ее лица была черной и обугленной, похожей на страшную африканскую маску. В ужасе Фандорин попятился, а Тамба сердито крикнул: - Что шарахаешься? У мертвых ниндзя не бывает лица, а у нее половина осталась. Это потому, что Мидори наполовину перестала быть ниндзя - из-за тебя! - Его голос дрогнул. Дзенин зажег факел. - Ничего. Огонь все очищает. Смотри. Ее тело будет сгибаться и разгибаться в языках очистительного пламени, а потом рассыплется в пепел. Но смотреть, как будет корчиться ее бедное тело, Эраст Петрович не стал. Он шагнул в сторону леса, хватая ртом воздух. Что-то случилось с легкими. Воздух не наполнял грудь. Мелкие, судорожные вдохи были мучительны. Зачем, зачем он не послушал Тамбу! Зачем подошел к костру! Она хотела расстаться красиво, по науке, чтобы в памяти у любимого остались ее нежное лицо, ее прощальные слова. А теперь - он твердо знал это - все заслонит черно-белая маска: наполовину неописуемо прекрасная, наполовину - само воплощение ужаса и смерти. Что же все-таки случилось с легкими? Дыхание стало коротким, дерганым. И дело было не в том, что он не мог вдохнуть - наоборот, он не мог выдохнуть. Отравленный воздух этого проклятого утра засел у него в груди и ни за что не желал выходить. - У тебя кожа голубого цвета, - сказал подошедший Тамба. Лицо у старика было спокойное, даже какое-то сонное. - Не могу дышать, - отрывисто объяснил Фандорин. Дзенин посмотрел ему в глаза, покачал головой: - И не сможешь. Нужно выпустить злую силу. Иначе она тебя задушит. Нужно расколоть лед, стиснувший твое сердце. Он снова про Дона, понял Эраст Петрович. - Хорошо. Я пойду с тобой. Вряд ли это согреет мне сердце, но, может быть, я снова смогу дышать. За спиной титулярного советника неистовствовало пламя, но он не оборачивался. - У меня больше нет слабостей, - сказал дзенин. - Теперь я стану настоящим Тамбой. Ты тоже станешь сильнее. Ты молодой. На свете очень много хороших женщин, гораздо больше, чем хороших мужчин. Женщины будут любить тебя, а ты будешь любить их. Эраст Петрович объяснил ему: - I mustn't love anybody. My love brings disaster. I cannot love. I cannot love <Мне нельзя никого любить. Моя любовь приносит несчастье. Я не могу любить. Я не могу любить, (англ.)>. Тамба ничего не ответил. Хуже нет, когда Ничего не ответит Тот, кто все знает. Почтальон В Йокогаму отправились ночью. Фандорин на трициклете, Тамба бегом. Велосипедист крутил педали ровно и сильно, но скоро отстал - ниндзя двигался быстрей, и ему не нужно было останавливаться, чтоб подтянуть цепь или преодолеть каменистый участок. Собственно, путешествовать вместе и не уговаривались, лишь условились о месте встречи: в Блаффе, на холме, с которого просматривается дом Цурумаки. Эраст Петрович весь отдался ритму езды, думал только о том, чтобы правильно дышать. С дыханием по-прежнему было плохо, в остальном же титулярный советник чувствовал себя гораздо лучше, чем днем. Помогало движение. Он словно превратился из человека в передаточно-цепной шарикоподшипниковый механизм. В душе воцарился не то чтобы покой, а некая спасительная пустота, без мыслей, без чувств. Его бы воля - так и ехал бы по спящей долине до самого конца жизни, не ведая усталости. Усталости действительно не было. Перед тем как тронуться в дорогу, Тамба заставил Фандорина проглотить кикацу-мару, старинную пищу ниндзя, которой они запасались, отправляясь в длинный путь. Это был маленький, почти безвкусный шарик, слепленный из порошка: растертая морковь, гречневая мука, батат и какие-то хитрые корешки. Смесь полагалось выдерживать три года, до полного испарения влаги. По словам Тамбы, взрослому мужчине хватало двух-трех таких шариков, чтоб целый день не чувствовать голода и утомления. А вместо бутыли с водой Эраст Петрович получил запас суйкацу-мару - три крошечных катышка из сахара, солода и мякоти маринованной сливы. Был и еще один подарок, который, очевидно, должен был распалить в безучастном Фандорине жажду мести: парадная фотокарточка Мидори. Похоже, снимок был сделан во времена, когда она служила в публичном доме. С неумело раскрашенного портрета на титулярного советника смотрела фарфоровая кукла в кимоно, с высокой прической. Он долго вглядывался в это изображение, но Мидори не узнал. Исчезла куда-то и красота. Эрасту Петровичу отвлеченно подумалось, что настоящую красоту невозможно запечатлеть при помощи фотографического объектива; она слишком жива и не правильна, слишком переменчива. А может быть, все дело в том, что настоящую красоту воспринимаешь не глазами, а как-то иначе. Путь от Йокогамы до гор занял два дня. Обратно же Эраст Петрович докатил за пять часов. Не сделал ни единой передышки, но нисколько не устал - должно быть, из-за волшебных мару. Чтобы попасть в Блафф, следовало ехать прямо, в сторону ипподрома, но вместо этого Фандорин направил свою машину влево, к реке, за которой теснились окутанные утренним туманом крыши торговых кварталов. Пронесся через мост Нисинобаси, за которым потянулись прямые улицы Сеттльмента, и вместо холма, на котором титулярного советника несомненно уже заждался Тамба, оказался на набережной, перед домом с трехцветным российским флагом. Свой маршрут Эраст Петрович изменил не по рассеянности, вызванной перенесенным потрясением. Рассеянности не было вовсе. Наоборот, вследствие замороженности чувств и многочасовой механичности движений мозг титулярного советника заработал прямолинейно и точно, как арифмометр. Закрутились какие-то колесики, защелкали рычажки, и выскочило решение. В обычном своем состоянии Фандорин, возможно, перемудрил бы, понастроил турусов на колесах, а ныне, при абсолютном неучастии эмоций, план получился на удивление простой и ясный. В консульство, верней, к себе на квартиру, Эраст Петрович заехал по делу, имевшему прямое касательство к арифметическому плану. Мимо спальни прошел отвернувшись (так подсказал инстинкт самосохранения), зажег свет в кабинете, принялся рыться в книгах. Методично брал в руки томик, перелистывал, бросал на пол, тянулся к следующему. При этом бормотал под нос непонятное: - Эдгар Поэ? Нерваль? Шопенгауэр? Так был увлечен этим таинственным занятием, что не услышал тихих шагов за спиной. Вдруг резкий, нервный крик: - Don't move or I shoot! <Не двигаться, не то выстрелю! (англ.)> На пороге кабинета стоял консул Доронин - в японском халате, с револьвером в руке. - Это я, Фандорин, - спокойно сказал титулярный советник, оглянувшись не более, чем на секунду, и снова зашелестел страницами. - Здравствуйте, Всеволод Витальевич. - Вы?! - ахнул консул, не опуская оружия (надо полагать, от неожиданности). - А я увидел свет в ваших окнах, дверь нараспашку. Подумал - воры, или того хуже... Господи, вы живы! Где вы пропадали? Вас не было целую неделю! Я уж... А где ваш японец? - В Токио, - коротко ответил Фандорин, отшвыривая сочинение Прудона и берясь за роман Дизраэли. - А... а госпожа О-Юми? Титулярный советник замер с книгой в руках - так поразил его этот простой вопрос. В самом деле, где она теперь? Ведь не может быть, чтобы ее совсем нигде не было! Переместилась в иную плоть, согласно буддийскому вероучению? Попала в рай, где уготовано место для всего истинно прекрасного? Угодила в ад, где надлежит пребывать грешницам? - ...Не знаю, - промолвил он растерянно, после длинной паузы. Сказано было таким тоном, что Всеволод Витальевич не стал дальше расспрашивать помощника о возлюбленной. Если б Эраст Петрович был в нормальном состоянии, он заметил бы, что консул и сам выглядит довольно странно: всегдашних очков нет, глаза возбужденно блестят, волосы растрепаны. - Что ваша горная экспедиция? Разыскали логово Тамбы? - спросил Доронин, но как-то без особенного интереса. - Да. Еще одна книга полетела в кучу. - И что же? Вопрос остался без ответа, и снова консул не стал упорствовать. Он наконец опустил оружие. - Что вы ищете? - Да вот, засунул одну штуку и не вспомню к-куда, - с досадой произнес Фандорин. - Может быть, в Булвер-Литтоне? - Знаете, какой тут без вас вышел фокус? - Консул коротко хохотнул. - Скотина Бухарцев втихомолку написал на вас донос, причем не куда-нибудь, а в Третье отделение. Позавчера приходит шифротелеграмма, за подписью самого шефа жандармов генерал-адъютанта Мизинова: "Пусть Фандорин делает то, что считает нужным". Бухарцев совершенно уничтожен. Теперь для посланника главная персона - вы. Барон вас с перепугу даже к ордену представил. Но отрадное сообщение нисколько не заинтересовало титулярного советника, начинавшего проявлять все больше признаков нетерпения. Диковинный получался разговор - собеседники почти не слушали друг друга; каждый думал о своем. - Это просто счастье, что вы вернулись! - воскликнул Всеволод Витальевич. - И как раз сегодня! Вот уж воистину знак судьбы! Только тут Эраст Петрович оторвался от поисков, посмотрел на консула чуть внимательней и понял, что тот явно не в себе. - Что с вами с-случилось? У вас румянец. - Румянец? В самом деле? - Доронин смущенно схватился за щеку. - Ах, Фандорин, произошло чудо. Истинное чудо. Моя Обаяси ждет ребенка! Сегодня доктор сказал - сомнений нет! Я давно уже смирился, что мне никогда не стать отцом, и вдруг... - Поздравляю. - Эраст Петрович подумал, что бы сказать еще, но не придумал и торжественно пожал консулу руку. - А почему мое возвращение - з-знак судьбы? - Да потому что я подаю в отставку! Уж и прошение написал. Мой ребенок не может быть незаконнорожденным. Я женюсь. Но в Россию возвращаться не стану. На японку там будут смотреть косо. Пусть лучше здесь косо смотрят на меня. Запишусь в японские подданные, возьму фамилию жены, сделаюсь господином Обаяси. Не хватало еще, чтоб мой ребенок звался "Грязный человек"! Однако прошение прошением, а дела-то сдавать было некому. Вы пропали, Сирота уволился. Я уж приготовился к длительному ожиданию - когда еще смену пришлют. А тут вы! Такой уж счастливый день! Вы живы - значит, есть, кому сдать дела. Счастье тугоухо, и Всеволоду Витальевичу не пришло в голову, что последняя фраза прозвучала довольно обидно для его помощника, но Фандорин, впрочем, и не обиделся - несчастье тоже не отличается хорошим слухом. - Вспомнил, Эпикур! - вскричал вице-консул, хватая с полки книгу с золотым обрезом. - Есть! Вот она! - Что есть? - спросил будущий отец. Но титулярный советник лишь пробормотал: "После-после, сейчас некогда" - и прогрохотал к выходу. x x x К условленному месту встречи он не попал. На мосту Ятобаси, за которым начинался собственно Блафф, велосипедиста окликнул очень молодой, по-европейски одетый японец. Почтительно приподняв соломенную шляпу, он сказал: - Мистер Фандорин, не угодно ли выпить чаю? - И показал на вывеску "English & Japanese Tea Parlour" <"Англииско-японская чайная гостиная" (англ.)>. Пить чай в намерения Эраста Петровича не входило, но обращение по имени произвело на вице-консула должное впечатление. Осмотрев невысокую, но стройную фигуру японца и особенно отметив его спокойный, чрезвычайно серьезный взгляд, какой нечасто бывает у юношей, Фандорин спросил: - Вы - Дэн? Студент-медик? - К вашим услугам. "Чайная гостиная" оказалась заведением смешанного типа, каких в Йокогаме было немало: в одной части столы и стулья, в другой - циновки и подушки. В английской половине в этот ранний час было почти пусто, лишь за одним из столов сидели пастор с женой и пятью дочерьми, кушали чай с молоком. Провожатый провел титулярного советника дальше, развинул бумажную перегородку, и Эраст Петрович увидел, что на японской половине посетителей еще меньше - собственно, всего один: сухонький старичок в линялом кимоно. - Почему здесь? Почему не на холме? - спросил Эраст Петрович, садясь. - Там "черные куртки", да? Глаза дзенина испытующе задержались на каменном лице титулярного советника: - Да. Откуда ты знаешь? - Не получив донесения, Дон понял, что его второй отряд тоже уничтожен. Ждет возмездия, сел в осаду. А про холм, откуда п-просматривается весь дом, ему подсказал Сирота. Скажи лучше, как ты догадался, что я поеду в Блафф с этой стороны? - Никак. На дороге, которая ведет от ипподрома, ждет твой слуга. Он тоже привел бы тебя сюда. - Значит, в дом не п-попасть? - Я долго сидел на дереве, смотрел в гайдзинскую увеличительную трубку. Совсем плохо. Цурумаки не выходит наружу. Вдоль всей ограды часовые. Месть придется отложить. Возможно, на недели, на месяцы, даже на годы. Ничего, месть - это блюдо, которое не протухнет. - Тамба не спеша раскурил свою маленькую трубочку. - Я расскажу тебе, как отомстил обидчику мой прадед, Тамба Восьмой. Один заказчик, могущественный дайме, решил не платить за выполненную работу и убил синоби, явившегося к нему за деньгами. Это были очень большие деньги, а дайме был жадный. Он решил, что никогда больше не покинет пределов замка. Не выходил из своих покоев, и к нему тоже никого не пускали. Тогда Тамба Восьмой велел своему сыну, девятилетнему мальчику, устроиться в замок на кухню. Мальчик был старателен и постепенно продвигался по службе. Сначала он подметал двор. Потом - задник комнаты. Потом стал поваренком для прислуги. Учеником княжеского повара. Долго учился растирать пасту из мочевого пузыря акулы - это требует особого мастерства. Наконец, к девятнадцати годам, он достиг такого совершенства, что ему дозволили приготовить трудное кушанье для князя. Это был последний день в жизни дайме. На расплату ушло десять лет. Выслушав колоритную историю, Фандорин подумал: десять лет жить со стиснутыми легкими? Ну уж нет. Возникла, правда, и другая мысль: а что если и месть не поможет? Вопрос был оставлен без ответа. Вместо него Эраст Петрович задал другой, вслух: - Видел ли ты в свою увеличительную трубку Сироту? - Да, много раз, И во дворе, и в окне дома. - А белую женщину? Высокую, с желтыми волосами, заплетенными в длинную косу? - В доме нет женщин. Там одни мужчины. - Дзенин смотрел на собеседника с все большим вниманием. - Так я и думал. Готовясь к обороне, Сирота переправил свою невесту в какое-нибудь б-безопасное место... - Эраст Петрович удовлетворенно кивнул. - Нам не нужно ждать десять лет. Мочевой пузырь акулы тоже не понадобится. - А что нам понадобится? - тихо-тихо, словно боясь спугнуть добычу, спросил Тамба. Его племянник весь подался вперед, не сводя глаз с гайдзина. Тот отвернулся и через открытое окно смотрел на улицу. Кажется, его чем-то заинтересовал висевший на столбе синий ящик с двумя перекрещенными почтовыми рожками. Ответ состоял из одного слова: - Почтальон. Дядя и племянник переглянулись. - Который носит письма? - уточнил дзенин. - К-который носит письма. Полная сумка Любви, радости, горя У почтальона. Настоящий акунин Срочная городская почта, одно из удобнейших достижений девятнадцатого столетия, в Сеттльменте появилась недавно, и оттого жители прибегали к ее услугам чаще, чем того требовала истинная необходимость. Почтальоны доставляли не только официальные письма, скажем, адресованные из торговой фирмы на Мэйн-стрит в таможенную контору на Банде, но и приглашения на файф-о-клок, рекламные листки, интимные послания, даже записки от жены мужу с сообщением, что пора идти обедать. Не прошло и получаса после того, как Фандорин бросил конверт с пятицентовой маркой "молния" в щель под перекрещенными рожками, а уже подъехал на пони молодец в щегольском синем мундире, проверил содержимое ящика и зацокал вверх по булыжной мостовой - доставлять корреспонденцию адресату: Блафф, No130. - Что в конверте? - в четвертый раз спросил Тамба. Первые три попытки результата не дали. Лихорадочное оживление, с которым Фандорин надписывал конверт, сменилось апатией. Обращенных к нему вопросов гайдзин не слышал - сидел, безучастно глядя на улицу, время от времени начинал хватать ртом воздух и потирать грудь, словно жилет был ему слишком тесен. Но старый Тамба был терпелив. Помолчит-помолчит - и снова спросит. Потом еще. Наконец, дождался ответа. - А? - встрепенулся Эраст Петрович. - В конверте? Стихотворение. Как только Сирота его прочтет, сразу сорвется. И проедет вот по этой улице, через м-мост. Один. Про стихотворение Тамба не понял, но расспрашивать не стал - не имело значения. - Один? Очень хорошо. Мы его схватим, это будет нетрудно. Наклонился к Дэну, быстро заговорил по-японски. Племянник кивал, повторяя: - Хай, хай, хай... - Не нужно его хватать, - вмешался в деловой разговор Фандорин. - Достаточно, если вы просто приведете его сюда. Сможете? x x x Сирота появился очень скоро - Тамба едва успел подготовиться. Раздался частый стук копыт, и из-за поворота вылетел всадник в шляпе-панаме и светло-песочном костюме. Бывшего письмоводителя было не узнать - так элегантно, даже франтовато он выглядел. Под плосковатым носом чернела щеточка прорастающих усов, на лице вместо стальных очочков сверкало новехонькое золотое пенсне. Судя по раскрасневшейся физиономии туземного джентльмена, по бешеному аллюру лошади, Сирота ужасно торопился, но перед мостом ему пришлось натянуть поводья - наперерез верховому бросился сгорбленный нищий в запыленном кимоно. Ухватился за уздечку, заклянчил противным, фальшиво жалостным дискантом. Сдерживая разгоряченного коня, Сирота обругал попрошайку, дернул поводья - но бродяга вцепился в них насмерть. Эраст Петрович наблюдал эту маленькое происшествие из окна чайной, стараясь держаться в тени. Двое-трое прохожих, в первый миг привлеченные криками, уже потеряли интерес к столь малоинтересной сцене и отправились своей дорогой. С полминуты всадник тщетно пытался высвободиться. Потом, наконец, сообразил, что есть способ побыстрее. Бормоча проклятья, порылся в кармане, выудил монетку и бросил старику. И точно - нищий немедленно выпустил уздечку. В порыве благодарности схватил благодетеля за руку и прижался к ней губами (должно быть, видел, как это проделывают какие-нибудь гайдзины). Потом отскочил назад, низко поклонился и засеменил прочь. Удивительное дело: кажется, Сирота забыл о том, что торопится. Он помотал головой, затем потер висок, словно пытался что-то вспомнить. И вдруг, пьяно покачнувшись, завалился вбок. Он непременно упал бы и, скорее всего, жестоко расшибся о булыжники, если бы, по счастью, мимо не проходил молодой туземец очень приличного вида. Юноша успел подхватить сомлевшего всадника на руки, а из чайной на помощь уже бежали хозяин и пастор, покинувший свое многочисленное семейство. - Пьян? - крикнул хозяин. - Мертв? - крикнул пастор. Молодой человек, пощупав Сироте пульс, сказал: - В обмороке. Я врач... То есть, скоро буду врачом. - И обернулся к хозяину. - Если бы вы позволили внести этого господина в ваше заведение, я мог бы оказать ему помощь. Втроем они втащили бесчувственнное тело в чайную и, поскольку в английской половине положить больного было некуда, перенесли его в японскую половину, на татами - как раз туда, где допивал свой чай Эраст Петрович. Несколько минут ушло на то, чтобы избавиться от хозяина и особенно от пастора, который очень хотел утешить страдальца в его последние минуты. Студент-медик объяснил, что это обыкновенный обморок, никакой опасности нет, пострадавшему нужно просто немного полежать. Вскоре вернулся Тамба. В этом благообразном, чистеньком старичке невозможно было узнать отвратительного попрошайку с моста. Дзенин подождал, пока посторонние уйдут. Затем наклонился над Сиротой, сжал ему пальцами виски и отсел в сторону. Ренегат немедленно очнулся. Похлопал ресницами, озадаченно рассматривая потолок. Приподнял голову - и встретился взглядом с холодными голубыми глазами титулярного советника. Рывком приподнялся, заметил рядом двоих японцев. На юного Дэна едва глянул, зато на тихого старичка уставился так, будто ужаснее зрелища видеть ему в своей жизни не доводилось. Сирота страшно побледнел, на лбу выступили капельки пота. - Это Тамба? - почему-то спросил он у Фандорина. - Да, я узнал по описанию... Этого я и боялся! Что Соню похитили они. Как можете вы, цивилизованный человек, быть заодно с этими оборотнями? Но снова поглядев в неподвижное лицо былого сослуживца, сник и пробормотал: - Да-да, конечно... У вас не было выбора... Я понимаю. Но я знаю, вы благородный человек. Вы не позволите, чтобы синоби причинили ей зло! Эраст Петрович, господин Фандорин, вы ведь тоже любите, вы меня поймете! - Не пойму, - равнодушно ответил вице-консул. - Женщины, которую я любил, больше нет. Вашими стараниями. Тамба сказал, что это вы разработали операцию. Что ж, Дону повезло с п-помощником. Сирота смотрел на Эраста Петровича со страхом, напуганный не столько смыслом слов, сколько безжизненностью тона, которым они были произнесены. Он страстно прошептал: - Я... я сделаю все, что они хотят, только отпустите ее! Она ничего не знает, она в моих делах ничего не понимает. Ее нельзя держать заложницей! Она - ангел! - Мне и в голову не приходило брать Софью Диогеновну в з-заложницы, - тем же вялым, придушенным голосом ответил Фандорин. - Что за гадости вы говорите. - Не правда! Я получил от нее записку. Это Сонин почерк! - И Сирота прочитал, вынув из надорванного конверта маленький розовый листок: "Беда пришла, нет уж мочи сердцу, явись скорей, спаси меня! А коль не явишься, то знай, что погибаю чрез тебя". Тамба догадался, где я спрятал Соню, и похитил ее! На жениха "капитанской дочки" было жалко смотреть: губы трясутся, пенсне болтается на шнурке, пальцы умоляюще сцеплены. Но Эраста Петровича эта беззаветная любовь не растрогала. Потерев грудь (проклятые легкие!), вице-консул сказал лишь: - Это не записка. Это стихи. - Стихи?! - поразился Сирота. - Ну что вы! Я знаю, что такое русские стихи. Здесь нет рифмы. "Меня - тебя" - это не рифма. Рифмы может не быть в белом стихотворении, но там есть ритм. Например, у Пушкина: "Вновь я посетил тот уголок земли, где я провел изгнанником два года незаметных". А тут ритма нет. - И все же это стихи. - Ах, может быть, это стихотворение в прозе! - осенило Сироту. - Как у Тургенева! "Чудилось мне, что я нахожусь где-то в России, в глуши, в простом деревенском доме". - Может быть, - не стал спорить Эраст Петрович. - Так или иначе, Софье Диогеновне ничто не угрожает. Я п-понятия не имею, куда вы ее спрятали. - Так вы... Вы просто хотели меня выманить! - Сирота залился краской. - Что ж, вам это удалось. Но я ничего вам не скажу! Даже если ваши синоби станут меня пытать. - При этих словах он снова побледнел. - Лучше откушу себе язык! Эраст Петрович слегка поморщился: - Никто не собирается вас пытать. Сейчас вы встанете и уйдете. Я встретился с вами, чтобы задать один-единственный вопрос. Причем вы можете на него даже не отвечать. Перестав что-либо понимать, Сирота пробормотал: - Вы меня отпустите? Даже если я не отвечу? - Да. - Что-то я вас... Ну хорошо-хорошо, спрашивайте. Глядя ему в глаза Фандорин медленно произнес: - Помнится, вы называли меня д-другом. И говорили, что вы навеки мой должник. Потом вы предали меня, хотя я доверился вам. Скажите мне, искренний человек и поклонник Пушкина, неужели служение отечеству оправдывает любую подлость? Сирота напряженно хмурился, ожидая продолжения. Но продолжения не было. - Все. Вопрос задан. Можете на него не отвечать. И п-прощайте. Поклонник Пушкина снова сделался красен. Видя, что Фандорин поднимается, воскликнул: - Постойте, Эраст Петрович! - Let us go <Идемте (англ.)>, - устало махнул Фандорин Тамбе и его племяннику. - Я не предавал вас! - быстро заговорил Сирота. - Я поставил Дону условие: вы должны остаться в живых! - После этого его люди несколько раз пытались меня убить. Погибла женщина, которая была мне дороже всего на свете. Погибла из-за вас. Прощайте, искренний человек. - Куда вы? - крикнул ему в спину Сирота. - К вашему покровителю. У меня к нему счет. - Но он убьет вас! - Как так? - Титулярный советник обернулся. - Ведь он обещал вам оставить меня в живых. Сирота бросился к нему, схватил за плечо. - Эраст Петрович, что мне делать? Если я помогу вам, я предам отечество! Если я помогу отечеству, я погублю вас, и тогда я подлец, мне останется только покончить с собой! - Его глаза зажглись огнем, - Да-да, это выход! Если Дон Цурумаки вас убьет, я покончу с собой! В окоченевшей душе Фандорина шевельнулось слабое подобие чувства - это была злоба. Раздувая эту чахлую искорку в надежде на то, что она разрастется в спасительное пламя, титулярный советник процедил: - Да что это вы, японцы, чуть какая моральная трудность, сразу кончаете с собой! Будто подлость от этого превратится в благородный поступок! Не превратится! И благо отечества здесь ни при чем! Я не желаю зла вашему д-драгоценному отечеству, я желаю зла акунину по имени Дон Цурумаки! Вы что, перед ним тоже в "вечном долгу"? - Нет, но я считаю, что этот человек способен вывести Японию на путь прогресса и цивилизации. Я помогаю ему, потому что я патриот! - Что бы вы сделали с тем, кто убил бы Софью Диогеновну? Ишь, как глазами засверкали! Помогите мне отомстить за мою любовь, а потом служите своему отечеству, кто вам мешает! Добивайтесь конституции, укрепляйте армию и флот, давайте укорот иностранным державам. Неужто п-прогресс и цивилизация невозможны без бандита Цурумаки? Грош им тогда цена. И еще. Вы говорите, вы патриот. А разве может быть патриотом человек, который знает про себя, что он подлец? - Мне нужно подумать, - прошептал Сирота и, опустив голову, направился к выходу. Дэн подождал, пока он выйдет, бесшумно двинулся следом, но Тамба остановил племянника. - Как жаль, что я не понимаю по-русски, - сказал дзенин. - Не знаю, что вы ему говорили, но я никогда еще не видел, чтобы за пять минут зона самоудовлетворенности под левой скулой так бесповоротно меняла свой контур и цвет. - Не спешите радоваться. - Эраст Петрович с тоской ощутил, что пламя гнева так и не разгорелось - искорка съежилась, угасла, и снова стало трудно дышать. - Он сказал, что должен подумать. - Сирота уже все решил, просто сам еще этого не понял. Теперь все будет очень просто. x x x Мастер нинсо, разумеется, не ошибся. Операция выглядела такой несложной, что Тамба хотел взять с собой одного Дэна, но Эраст Петрович настоял на своем участии. Он знал, что будет "крадущимся" обузой, но боялся, что, если не уничтожит Цурумаки собственными руками, кольцо, стиснувшее грудь, никогда не разомкнется. В укромном месте, на высоком берегу моря, переоделись в черное, лица закрыли масками. - Настоящий синоби, - покачал головой Тамба, разглядывая титулярного советника. - Только очень длинный... Масе было ведено остаться и стеречь одежду, а когда фандоринский вассал вздумал бунтовать, Тамба легонько взял его за шею, надавил - и мятежник закрыл глаза, улегся на землю и сладко засопел. Прямо к воротам соваться не стали - там неотлучно сторожили часовые. Прошли через сад достопочтенного Булкокса. Свирепых мастифов усмирил юный Дэн: трижды дунул из трубки, и страшилища, подобно Масе, погрузились в мирный сон. Проходя мимо знакомого дома с темными окнами, Эраст Петрович все смотрел на второй этаж, ждал, не шевельнется ли что-то в душе. Не шевельнулось. Перед калиткой, что вела из сада на соседний участок, остановились. Дэн достал какую-то свистульку, затрещал цикадой. Калитка беззвучно распахнулась, даже пружиной не звякнула. Это Сирота позаботился - заранее смазал. - Туда, - показал Фандорин в сторону пруда, где темнел силуэт павильона. Все должно было закончиться там же, где начиналось. В подробной записке Сирота сообщал, что Цурумаки в доме не ночует - в спальне ложится один из его людей, очень на него похожий, да еще с приклеенной бородой. Сам же хозяин, не слишком полагаясь на своих часовых, уходит спать в павильон, о чем в доме никто не знает, кроме Сироты и двух телохранителей. Потому-то Тамба и счел операцию совсем несложной. Приближаясь к павильону, в котором было проведено столько счастливых часов, Эраст Петрович снова прислушался к сердцу - застучит чаще или нет? Нет, не застучало. Дзенин положил ему руку на плечо, велел жестом лечь на землю. Дальше двинулись только синоби. Они не ползли, не замирали на месте - просто шли, но таким поразительным образом, что Фандорин их почти не видел. По траве, по дорожкам скользили тени от ночных облаков, и Тамба с племянником умудрялись все время держаться в темных пятнах, ни разу не угодив на освещенный участок. Когда часовой, дежуривший со стороны пруда, внезапно повернул голову и прислушался, оба застыли в полной неподвижности. Эрасту Петровичу казалось, что телохранитель смотрит прямо на "крадущихся", от которых его отделял какой-нибудь десяток шагов, но часовой зевнул и снова уставился на мерцающую водную гладь. Раздался еле слышный звук, похожий на короткий выдох. Дозорный мягко повалился на бок, выронив карабин. Это Дэн выстрелил из духовой трубки шипом. Снотворное действует мгновенно. Через четверть часа человек очнется, и ему покажется, что он задремал секунду назад. Молодой ниндзя перебежал к самой стене, свернул за угол. Через несколько мгновений высунулся, подал знак: второй телохранитель тоже усыплен. Можно было подниматься. Тамба ждал титулярного советника у двери. Но вперед не пропустил - нырнул первым. Не долее чем на миг наклонился над спящим, после чего сказал - негромко, но в голос, не шепотом: - Входи. Он твой. Вспыхнул огонек, зажегся ночник - тот самый, которым много раз пользовался Эраст Петрович. На футоне, закрыв глаза, лежал Дон Цурумаки. И постель тоже была та самая... Тамба покачал головой, глядя на спящего. - Я сжал ему точку сна,