d>- Ну, как это зачем?! Разве в России сейчас можно достойно прожить?
- В России, может быть, и нельзя, - отозвался я. - Но "Гвидон" - это ведь государство в государстве. Все, кто работает в "Гвидоне", живут достойно.
- Мой сладкий пинкертончик, - прошептала она, и прежде, чем я успел сообразить, что происходит, очутился в ее объятиях.
- Я тебя зажег? - поинтересовался я, отдышавшись после долгого поцелуя.
- Только не подумай, что у меня бешенство матки.
- Совершенно не думаю, - сказал я искренне. Ведь Мая подвернулась мне очень кстати.
- Меня завели воспоминания. Пойдем, я тебя искупаю.
Приблизительно через час, совершенно голый, я разгуливал по огромному залу, служащему Майе жилищем, и рассматривал картины и статуэтки. В одном из углов я случайно обнаружил компьютер.
- Послушай, а те картины из метро... - крикнул я. - Они могли быть созданы компьютером?
Майя полулежала на кожаном диване, тоже совершенно голая, и просматривала толстенную немецкую газету. Она не сразу поняла, что я имею в виду.
- Ну, я слышал, что имеются компьютерные программы, которые, якобы, умеют самостоятельно писать картины. По крайней мере, абстрактные. И я подумал, что кто-то просто перенес их на стену, только и всего. Могло такое случиться?
- Вполне. Но как тебе это пришло в голову? - Она была поражена. - Впрочем, возможно, специалисты и в состоянии отличить суррогат от подлинных полотен. Я ведь говорила, что абстракционизм для меня - тайна за семью печатями.
- А у тебя, случайно, нет такой программы?
- Одна есть. Я запускаю ее, когда мне требуется отдохнуть и прийти в себя.
Она включила компьютер и отыскала эту программу. На экране монитора начали появляться всевозможные разводы, эллипсы и треугольники, постепенно трансформирующиеся и меняющие свой цвет. Я не мог оторвать от них взгляда.
- Послушай! - воскликнул я. - Но ведь это значительно красивее, чем на картинах живых художников!
- Возможно, - она улыбнулась. - Здесь даже есть чувство. И все же... И все же, если быть до конца откровенным, чувство это вполне синтетическое. И, потом... здесь совершенно нет мысли.
Услышав это, я вышел из программы и принялся шуровать по содержимому компьютера в поисках игры "Солитер". Вот он, родимый! Я так обрадовался, словно встретил старого друга.
- Присаживайся, - сказал я Майе, - сейчас я покажу тебе класс.
Вечером, прямо от Майи, я позвонил Горбанюку и высказал недовольство качеством предоставленного списка.
- Меня интересуют главным образом абстракционисты, а ты напихал в него в первую очередь представителей фигуративной живописи!
- Знаешь что, мой милый! Я - юрист, а не искусствовед, - обиделся Горбанюк. - А твои абстракционисты-нонконформисты в западных антологиях и справочниках еще не очень-то обжились. Мои люди и так провели большую работу, выискивая наших непризнанных гениев. Самые известные из них ведь тебя не интересуют.
- Послушай, Горбанюк, - сказал я, - это же так просто: фигуративщики - это те, на чьих полотнах еще можно что-то разобрать, а абстракционизм - уже сплошная мазня.
- Браво, малыш! - воскликнула прислушивающаяся к разговору Маевская.
- Мазня, да не совсем! - не соглашался Горбанюк. - Господин Голдблюм, между прочим, от этой мазни писает кипятком. Скажи ему, что это - мазня, и он отберет "Судзуки-Свифт", а тебя пересадит на "Трабант".
Я понял, что от Горбанюка дельнейшей помощи ждать не приходится, и набрал номер Голдблюма. Тот моему звонку очень обрадовался, хотя ничего особенно радостного в моем сообщении не содержалось. Я описал ему ход расследования, и, к счастью, он остался удовлетворен. В ответ он дал краткий портрет детектива, которого наняла Брунгильда Кнопф. Высокий, худой, рыжий. Зовут - Дитер Мюнхаузен.
- Как? - переспросил я.
- Мюнхаузен, мой мальчик. Очень настырный и опасный тип. Пауль говорит, что если у нас и есть конкуренты в этом деле, то только Брунгильда и Мюнхаузен.
- А он, случайно, не барон?
- Ха-ха-ха!
Я попрощался и повесил трубку. Майя тут же набросилась на меня сзади со словами "мой пинкертончик!", повалила на ковер, и начала очередной сеанс.

Объявление гласило:
!!! РАЗЫСКИВАЕТСЯ ХУДОЖНИК !!!
Всякого, кто может хоть что-нибудь сообщить
о личности человека, разрисовавшего ряд переходов
в берлинском метро картинами, взятыми нынче в рамку,
просьба позвонить по следующему телефону:
63-63-90-30
За конкретную и правдивую информацию вас ждет
!!! СОЛИДНОЕ ДЕНЕЖНОЕ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ !!!

Номер телефона принадлежал берлинскому представительству "Гвидона". Честно говоря, я остался не очень-то доволен текстом. Мы с Малышкой и Троллем долго и яростно спорили о его содержании, но ничего более удачного не получилось. Со своей стороны Голдблюм также не преминул заметить:
- Ты детектив, мой мальчик, или лесоруб? Кто же слагает подобные объявления? - Он щелкнул диктофоном и безо всякой видимой связи произнес: - Приказать Джордану, чтобы часть свободного фонда он перевел в акции... Поступили уже какие-нибудь отклики?
- Пока нет. - Я сжимал в руке свежий номер газеты "Европа-Центр" со злополучным объявлением.
- Держи меня в курсе.
- О'кэй.
Честно говоря, на отклики я не очень-то рассчитывал, но оказалось, что я глубоко заблуждаюсь. Уже на следующий день отклики посыпались, как из рога изобилия. Горбанюк даже потребовал, чтобы я безвылазно находился в бюро.
Разумеется, я послал его к черту. Что значит, сидеть безвылазно в бюро, если именно ради вылазок и было дано объявление?
Причем первая же вылазка поначалу казалась успешной.
Позвонил мне один тип по фамилии Сыркин и сообщил, что искомым художником является ни кто иной, как его племянник Алик. По фамилии - тоже Сыркин.
Мы встретились на Александрплац возле вращающихся "Часов Мира", когда в Берлине было 18-00, в Москве - 20, Нью-Йорке - 12, а в Сиднее - час ночи следующего дня.
- Да, неплохо было бы встретиться в Нью-Йорке или Сиднее, - проговорил дядя Сыркин, приближаясь. - Берлин, конечно, тоже ничего, однако этот язык... Почему в Германии государственный не английский? Безобразие!
По-моему, он не шутил.
Он был маленького роста, но широкоплечий, с выдающейся вперед челюстью и невыразительными глазками. Держался он прямо, будто аршин проглотил. На вид ему было лет пятьдесят. Наверное, основной его особенностью являлось то, что лицо его не трансформировалось от выражения к выражению, как у остальных людей, а новое выражение появлялось уже в готовом виде, мгновенно. Так на экране телевизора появляется следующий кадр.
- А что скажете насчет Москвы? - поинтересовался я.
- Вы, разумеется, шутите. Из этой клоаки сейчас пытаются вырваться все, кому не лень. Они, видимо, считают, что Запад резиновый.
- К тому же и в Москве не говорят по-английски, - заметил я.
- Напрасно иронизируете. Конечно, я слышал все эти сказки про наш "великий и могучий", но могу вас заверить... Ду ю спик инглыш?
- В очень ограниченной мере.
- Жаль. - На его лице появилась брезгливая гримаса.
- Итак, к делу, - сказал я нетерпеливо.
- Итак, к делу, - охотно повторил он и еще сильнее задрал подбородок. - Как я уже упоминал, таинственным гением является мой племянник Алик Сыркин. Готов передать его вам из рук в руки, но сначала нам необходимо оговорить условия.
- Какие условия?
- То есть как?! Или я неправильно понял содержание опубликованного коммюнике? Насколько мне помнится, там речь шла о солидном денежном вознаграждении.
- За правдивую и конкретную информацию, - добавил я, подняв вверх палец.
Безусловно, я был польщен, что мое нехитро составленное объявление, получило такое звучное название - коммюнике. Коммюнике! На какое-то мгновение я даже почувствовал себя премьер-министром.
- Ну, естественно, правдивую и конкретную! - воскликнул он. - Как же может быть иначе?
- Вы производите впечатление человека толкового, - произнес я. - Тем более...
- Спасибо, - перебил он меня.
- Тем более кажется странным тот факт, что вы произнесли имя племянника, так сказать - раскрыли карты, еще до того, как получили вознаграждение. На кой, спрашивается, вы теперь нужны?
Он одарил меня язвительной усмешкой, одновременно покачивая указательным пальцем из стороны в сторону.
- Без меня вам до него ни за что не добраться. Даже и не пытайтесь.
- Так сильно он законспирирован?
- Уж поверьте.
- А вы немецким владеете?
С огромной скоростью на его лице замелькали кадры: недоумение, подозрение, злость, досада. Все это сменилось, если можно так выразиться, заставкой. Он удивленно смотрел на меня. Словно перестал понимать по-русски.
- Я говорю, вы немецким владеете?
Он взорвался.
- Обязательно вам было напоминать мне об этом удручающем явлении природы!
- Стало быть, все же немецкий, нравится он вам или нет, вы знаете?
- Ну и что из этого?
- Так, знаете? - настаивал я.
- Приходится знать, - вынужден был уступить он. - Я здесь живу.
- Почему же тогда вы не откликнулись на многочисленные объявления аналогичного характера, напечатанные в немецких газетах?
- А были подобные объявления? - не моргнув глазом, поинтересовался он. Во всяком случае мне не удалось зафиксировать даже минутного замешательства.
- Конечно, к тому же в столь впечатляющем количестве, будто разыскивался самый крупный в мире алмаз. Или самый опасный преступник.
- Вы знаете, я не читаю немецких газет, - заявил он. - Macht kein spass 4.
- Будем считать, что вы меня убедили. - Кивнув головой, я вздохнул. Начиналась самая тяжелая часть разговора. - О'кэй, если ваш племянник действительно окажется тем самым художником, вы получите пятьсот марок наличными.
- И это вы называете солидным денежным вознаграждением? - возмутился дядя Сыркин. - Не может быть и речи!
- Вы так реагируете, как будто вам предлагают за пять сотен прорыть туннель под Ла-Маншем. Каких-то несколько слов...
- Э, нет! Иной раз слова могут стоить дороже туннеля. Вы сказали, что я произвожу впечатление человека толкового, а вместе с тем держите за дурака. Если так пойдет и дальше, мне действительно ничего не останется, как обратиться в немецкие газеты.
Черт меня дернул упомянуть о них!
- Вы только подумайте, о чем мы говорим! - воскликнул я. - Я представляю интересы наиболее опытного специалиста в этой области в мире. Этот специалист роет землю и бьет копытами, чтобы только сделать вашего племянника очень богатым человеком, одним из самых известных на этом шарике. За сведения о нем вам предлагается пятьсот полновесных бундесмарок наличными. А вы еще торгуетесь. Вы что, не хотите своему племяннику добра?
- Я всем хочу только добра, - воинственно произнес он. - Но в первую очередь я желаю добра самому себе.
Хотите верьте, хотите - нет, но в этот момент во мне говорила не жадность, не соображение, что чем больше получит этот широкоплечий кровосос - поклонник английского языка, тем меньше останется самому. Во мне говорил обыкновенный бухгалтер5. Видно, это глубоко въелось в кожу. Возможно - на всю оставшуюся жизнь.
- Семьсот пятьдесят марок и баста, - отрезал я.
- Тысяча долларов! - прорычал он в ответ.
- Не может быть и речи!
Он бросил взгляд на большие часы, словно призывая их полюбоваться таким патологическим скупердяем. Я тоже посмотрел на часы.
- В Сиднее сейчас половина второго ночи, - вежливо сообщил я.
- Тысяча марок и ни пфеннингом меньше, - воинственно проговорил он. - В противном случае я немедленно обращусь к вашим конкурентам.
Я печально вздохнул и проговорил:
- По рукам.
Он оживился.
- Давайте задаток, и мы немедленно отправляемся.
- Что еще за задаток?
- А вы себе иначе представляли? Надуть меня не так-то просто - я тертый калач.
- Тогда нам нужно обсудить все с самого начала и до конца. Вы получаете от меня, скажем, сто марок. Что происходит потом?
- О'кэй. Дальше мы едем на квартиру к племяннику. У него имеется еще несколько аналогичных картин, подтверждающих авторство. Вы выплачиваете мне оставшиеся девятьсот марок, и племянник - ваш.
- Не годится, - покачал головой я. - Ведь я в живописи - не копенгаген.
- Вот уж не ожидал! Не "копенгаген", а занимаетесь подобным делом... Ладно у меня с собой имеется фотоаппарат. Сделаем несколько контрольных снимков, покажете их вашему клиенту.
- Идет.
- Но в этом случае к племяннику сейчас поеду я один. Ждите меня здесь.
Он ушел быстрым, деловым шагом. Я провел на Александрплац еще девяносто семь минут, временами поглядывая на часы. Во всем мире жизнь неудержимо двигалась вперед. Я вспомнил о товарище, пару лет назад уехавшем в Австралию. Для него скоро должно было наступить утро.
Наконец я заметил дядю Сыркина быстро направляющегося в мою сторону. Он так спешил, что даже запыхался, бедняга, и из легких его вырывался тонкий свист.
- Вот.
В руке его был желтый конверт. В конверте находилось несколько сырых еще фотоснимков.
- Гоните сто марок.
Я распрощался с одной из голубых купюр, на лицевой стороне которой была изображена Клара Шуманн.
- Сколько вам потребуется времени для экспертизы?
- Думаю, с учетом дороги - часа два.
Секунду он размышлял.
- Хорошо, через два часа я снова буду здесь.
- То есть, в одиннадцать? - уточнил я.
- Выходит, что так.
- Не очень поздно?
- Ну, что поделаешь. К тому же ведь здесь не Нью-Йорк, метро практически безопасно.
- Ах, значит в Германии все же имеются и свои преимущества? - поинтересовался я.
- Конечно, -отозвался он, не уловив иронии. - Был бы еще язык английский - цены бы ей не было.

Я немного покружил по улицам, прилегающим к Александрплац. Где-то здесь я оставил машину, но она словно сквозь землю провалилась. Это слегка озадачивало, и я клял себя за то, что не удосужился хорошенько зафиксировать в памяти место парковки. Я даже не посмотрел, как называется улица. Не мог припомнить ни единого ориентира. Наконец, я плюнул на розыски, посчитав, что сейчас главное - поскорее увидеться с Голдблюмом. Дожмем Сыркиных, а уж затем разыщу свой лимузин.
Пришлось ехать на метро.

В вагоне я внимательно изучил фотографии. Они были сделаны дешевеньким "Поляроидом", так что о сходстве цветовой гаммы не могло быть и речи. Но по всем остальным показателям изображенные на них картины явно напоминали те, что находились в переходах метро. Я бросил рассеянный взгляд по сторонам, предвкушая радостную реакцию Голдблюма на мое открытие, и тут, неожиданно, заметил высокого рыжего парня, уткнувшегося в газету.

Что-то необъяснимое заставило меня насторожиться. Я не сразу сообразил, что именно. Мюнхаузен! - наконец всплыло в памяти. Высокий, рыжий, худой. Значит я дал объявление в газете, а он уселся мне на хвост. Дерьмо! Собачье дерьмо!
Меня бросило в жар. Если так, то он мог проследить путь Сыркина, и теперь ему уже известен адрес племянника! Я совершил работу для других. А ведь Голдблюм меня предупреждал!.. Впрочем, знай Мюнхаузен адрес племянника, он бы не плелся сейчас следом за мной. Какой смысл? Бери Сыркиных пока тепленькие. Значит, когда я дожидался фотографий, он кружил где-то рядом со мной. Не решился бросить меня в одиночестве. Он ведь не знал содержания нашего разговора. Будем надеяться, что не знал. Ладно!
На ближайшей остановке я направился к выходу. Рыжий, как ни в чем не бывало, продолжал сидеть на своем месте. Может, это вовсе и не Мюнхаузен?
Я взял такси и назвал адрес нашего берлинского представительства. Расставшись с Сыркиным, я тут же связался по телефону с Голдблюмом. Его гостиница находилась в пяти минутах ходьбы от Фридрихштрассе, и сейчас он уже должен был появиться у Горбанюка.
По пути я неустанно крутил головой в поисках преследования. Я уже почти было поверил, что рыжий парень в метро никакой не Мюнхаузен, но неподалеку от представительства обнаружил его снова. Собственно, не будь того вагонного инцидента, я бы ни за что не обратил на него внимания: когда я проходил мимо светящейся витрины "Эспланады", он стоял в глубине магазина и о чем-то беседовал с продавцом.
- Поздравляю, - проговорил я, входя в кабинет и протягивая конверт с фотографиями Голдблюму. - За мной уже увязался хвост.
- Как это произошло? - тут же возбужденно вскочил с места Голдблюм.
Я рассказал.
- Конечно, Мюнхаузен?!
- Разумеется.
- А почему ты ездишь на метро?! - набросился на меня Голдблюм. - Я ведь арендовал для тебя "Судзуки-Свифт"!
- Из осторожности. Я допускал вероятность подобного развития событий, подобного вероломства со стороны Брунгильды и Мюнхаузена. А в общественном транспорте всегда легче определить, что за тобой установлена слежка.
Произнеся это, я и глазом не моргнул. А что мне оставалось? Признаться, что частный детектив напрочь позабыл, где оставил свою машину?
Какое-то время Голдблюм внимательно разглядывал меня, видимо, интуитивно почувствовав неладное, но наконец вспомнил про конверт и извлек на свет божий фотографии.
Я затаился. Голдблюм внимательно просмотрел фотографии одну за другой и принялся хохотать. Хохотал он громогласно, на все здание, а может быть даже - и на всю Фридрихштрассе. Быть может и до Мюнхаузена доносился его хохот. Мы с Горбанюком ждали. Если смех этот был нервного свойства, то имелись неплохие шансы, что на предоставленных снимках действительно запечатлены картины искомого художника. Наконец, он бросил фотографии на стол.
- Можешь подарить их Мюнхаузену, - проговорил он.
Я разочарованно вздохнул.
- Вы уверены, шеф? - поинтересовался я.
- Уверен ли я?! - Он даже покраснел от негодования. - Да это же элементарная подделка. Разве можно спутать, скажем, антилопу с этим... ну, с этим... - он пощелкал пальцами, - с этим бегемотом, у которого член на носу?
Видимо, навыки русской речи в Америке им постепенно утрачивались.
- С носорогом, - подсказал Горбанюк.
- Вот-вот! С носорогом! Похожие фотографии я видел по меньшей мере дважды. Очевидно, твой Сыркин, намерен сделать торговлю племянником основной статьей своего дохода. У немецких детективов он уже в печенках сидит. Потому-то Мюнхаузен последовал за тобой, а не за ним.
- Понятно...
Я подошел к столу, аккуратно сложил фотографии и спрятал в карман.
- На что он, интересно, рассчитывал?
- Как на что? Да ведь эти козлы - немецкие галерейщики - ничего в современной живописи не смыслят. Откуда ему знать, что ты работаешь на настоящего профессионала?

На улицу Горбанюк вывел меня через черный ход. По нашим расчетам Мюнхаузен должен был сейчас околачиваться где-то возле парадного подъезда. Тем не менее во время ходьбы я постоянно оглядывался.
Было без семи одиннадцать вечера, когда я снова достиг Александрплац. Сыркин уже поджидал меня.
- Ну, как успехи? - поинтересовался он.
- Да ничего особенного, - я протянул ему конверт с фотографиями. - Картины поддельные.
- Вы смеетесь! - воскликнул дядя Сыркин. Было похоже, что он и в самом деле не ожидал подобного развития событий. - Это какие-то дьявольские козни! Я не позволю обвести себя вокруг пальца.
- Отдайте назад сто марок, и разойдемся без нежелательных эксцессов, - предложил я ему. - Ваш племянник меня больше не интересует.
Но не тут-то было:
- Нет, это вы отдайте причитающиеся мне девятьсот марок и забирайте племянника!
- Да не нужен нам ваш племянник! Он вовсе не тот, за кого себя выдает. Оставьте племянника при себе.
Я специально употребил местоимение "нам", дабы подчеркнуть, что за моей спиной стоит некая влиятельная сила. Но он пропустил это мимо ушей.
- Я не позволю вам так с собой обращаться!.. Алик подойди-ка сюда!
Из-за часов появился рослый парень. С дядей они совсем не были похожи. Длинные, светлые волосы, узкий лоб... Глаза смотрели враждебно. Менее всего он напоминал художника, более всего - рэкетира.
- Алик, это ты расписал переходы в метро? - демонстративно поинтересовался дядя Сыркин.
- Na klar, - хрипло отозвался тот. Что по-русски означало: "Как же может быть иначе?".
- Нет, не вы, - мягко возразил я.
- Вот видишь, молодой человек отказывается верить.
Я окинул их оценивающим взглядом. Пожалуй, даже с одним дядей мне бы не удалось справиться, не говоря уж о племяннике-рэкетире.
Пришлось садануть их нервно-паралитическим. Оба тут же брякнулись на асфальт. Я огляделся по сторонам.
Вообще-то, в Германии в подобное время суток на улице совершенно безлюдно. Но в столь оживленном месте, как Александрплац, могли появиться случайные прохожие. Однако, мне повезло. Даже Мюнхаузена поблизости не оказалось.
Я наклонился и извлек из внутреннего кармана дяди Сыркина портмоне. В нем оказалось триста тридцать марок наличными и аккуратно вырезанный из газеты "Европа-Центр" квадратик нашего объявления. В версии Сыркина - коммюнике. "Коммюнике" и сто марок я забрал себе, остальное сунул за пазуху Сыркину.
Потом я предпринял еще одну попытку разыскать свой автомобиль. Но и она закончилась плачевно. Я начал не на шутку тревожиться. А вдруг все же ее угнали? Идиотская ситуация!
Оставалось только надеяться, что завтра, при свете дня, мне улыбнется удача.
Когда я возвращался к метро, дядя с племянником все еще лежали возле часов. "Еще схватят воспаление легких, - подумалось мне. - Ночи сейчас свежие."

Рано утром меня буквально вырвал из сна звонок Горбанюка. Неизвестная женщина срочно желала сообщить о художнике нечто важное. Мысль о том, что сейчас придется куда-то лететь, сломя голову, породила тяжелый стон. Потом в голову пришла спасительная идея - назначить свидание в холле гостиницы.
Я долго тер глаза, трогал щетину и препирался со своими фантомами. Затем, собрав в кулак силу воли, поднялся с постели и поплелся в ванную.
...Ко всему прочему она оказалась еще и глухонемой. Звали ее фрау Агапова. В руках она держала газету с объявлением, и, стоило мне приблизиться, ткнула в него указательным пальцем, а потом тем же пальцем с помощью большого сделала движение, обозначавшее деньги.
Пришлось и мне прибегнуть к помощи мимики. Я помалевал в воздухе невидимой кистью, затем сокрушенно развел руки в стороны.
Тут же последовал успокоительный жест, после чего она снова плотоядно зашевелила пальцами - деньги?
Я тоже повторил успокоительный жест.
- Сколько? - неожиданно прохрипела она.
Я обалдело уставился на нее. Она показала пальцем на свое горло. Мол, простыла. И не мудрено. На ней красовался болониевый плащ такого покроя, какого я и в Союзе-то уже лет пятнадцать не видел, а под ним, если верить месту, где отсутствовала пуговица, непосредственно располагалась нижняя рубашка. Тут я заметил, что невдалеке от нас ненавязчиво фланирует один из работников "Шератона". На нем был мундир, напоминающий генеральский. Видимо, ее бы сюда вовсе не пустили, не назови она мою фамилию.
- Присядем, - сказал я, и мы опустились на мягкий кожаный диван к очевидному неудовольствию работника гостиницы. Очевидно, он предпочел бы, чтобы я выгнал ее в шею.
Агаповой было лет пятьдесят пять, она имела минимум метр семьдесят росту и вполне лошадиные черные зубы. Когда она двигалась, болониевая ткань громко шуршала.
- Вы получите сто марок, если сумеете доказать, что ваш протеже действительно тот, кого мы разыскиваем.
Я посчитал, что для человека с ее внешним видом, и сто марок - вполне приличная сумма. Однако она запросила двести. Я согласился. Тогда она с готовностью протянула мне конверт, в котором, конечно же, оказались фотографии. Только на сей раз конверт был голубого цвета, а фотографии - черно-белые.
Я попросил меня извинить и взмыл на лифте к себе в номер. Посоветоваться с фантомами. Малышка дулась на меня за мои художества с Майей Маевской, но, когда я показал фотографии, взяла их и долго рассматривала.
- Не чувствуется мысли, - наконец, бросила она.
- Какой мысли?
- Пришла беда, откуда не ждали.
- Ты уверена?
- Совершенно.
- Значит я могу даже не показывать их мистеру Голдблюму?
Тролль иронически косился на нас и немилосердно чадил трубкой.
- Не знаю... По крайней мере во всех тех картинах эта мысль явственно ощущается. А здесь - нет.
- Понятно...
Я находился в некотором замешательстве. Могу ли полностью довериться Малышке, то бишь - самому себе? С другой стороны очень уж не хотелось второй раз кряду попадать впросак и выставлять себя в невыгодном свете перед Голдблюмом.
- Миша, не дергайся, - покровительственно бросил Тролль. - Просто оставь одну фотографию себе. Когда будешь в следующий раз говорить с шефом, покажешь ему, будто невзначай. Если вдруг Малышка ошибается, а это вполне возможно, то фрау Агапову мы найдем без труда.
- Очень трезвая мысль! - я посмотрел на него с симпатией.
Фрау Агапова действительно начала наш немой диалог с того, что сунула мне в руку свою визитную карточку. Иначе, откуда бы я узнал, что она - Агапова. Ведь вслух она произнесла всего лишь одно слово: "Сколько?" Впрочем, на самом ли деле визитная карточка принадлежала ей?
Я бросил одну из фотографий на письменный стол, остальные засунул обратно в конверт и спустился вниз. Фрау Агапова вопрошающе уставилась на меня. Я отрицательно покачал головой. На лице ее отразилось подлинное изумление, и она ткнула пальцем в голубой конверт. Как бы отказываясь верить собственным глазам.
На сей раз я покачал головой утвердительно.
- Борька!.. - хрипло воскликнула она. - Сучий потрох!..
Потом выхватила из моих рук злополучный конверт и швырнула его в кадку с раскидистой пальмой. Видно, какой-то Борька обманул ее самым коварным образом. Наблюдавший за нами гостиничный "генерал" сделал несколько шагов вперед.
- Вам нужно пополоскать горло фурацилином или календулой, - посоветовал я фрау Агаповой.
Затем попрощался и отправился в ресторан завтракать.
Честно говоря, чувствовал я себя не в своей тарелке. А вдруг, Малышка действительно ошибается, и этот загадочный Борька никакой не "сучий потрох"?

В ресторане, разделавшись с яйцом всмятку, я бросил взгляд на стеклянную дверь, и неожиданно увидел вдалеке, где-то в джунглях нашего гостиничного холла, огненно-рыжую шевелюру. Видно, Мюнхаузен - слишком самоуверенный тип. Иначе он бы давно уже перекрасился в блондина или брюнета.

Думаю, можно было бы ограничиться описанием уже упомянутых двух эпизодов, чтобы в достаточной степени дать представление о том, как добросовестно используют наши бравые представители эмиграции любую возможность подзаработать. Навевало это, разумеется, мысли не очень веселые, поскольку подобными вещами занимались явно не от хорошей жизни. Но вскоре произошло еще кое-что заслуживающее внимания.
Я как раз совершил очередную бесплодную попытку разыскать "Судзуки-Свифт". Прочесал местность вдоль и поперек, и, наконец, полностью уверился, что машину похитили. В полицию обращаться страшно не хотелось, но другого выхода не было. Все же решил сначала позвонить Горбанюку. Может у него имеется для меня что-нибудь любопытное. И он действительно сообщил, что был очередной звонок. Некий Григорянц клялся и божился, что столь живо интересующий нас художник - его близкий друг.
Конечно, это не избавляло от похода в полицию, однако позволяло несколько оттянуть неприятный момент.
И я устремился на многообещающую встречу.

- Арно Григорянц, - он протянул мне руку, не преминув при этом заметить, что армянин он грузинский - из Тбилиси.
На нем был черный костюм из панбархата, белая рубашка и огненно-красный галстук. Почти как у пионера. Поверх костюма - модного покроя светлый плащ. Все пуговицы плаща расстегнуты, воротник поднят.
Ни о сумме вознаграждения, ни о каких-либо предварительных условиях разговор не зашел.
- Минэ нэ надо гаранты, я тэбэ вэру, у тэбя чэсны взгалад...
Мы сели в его "Рено". В зеркале заднего обзора я видел, как засуетился, забегал, срочно ловя такси, Мюнхаузен. Но ему не повезло, и мы оторвались.
- Мой друг - такой парэн, - все время повторял Григорянц. - Такой парэн...
- Какой? - Я был заинтригован.
- Увыдыш.
Через некоторое время выяснилось, что движемся мы в направлении района Панков. Ничего особо подозрительного я в этом не усмотрел, но улица, на которой припарковалась машина, заставила насторожиться. Мы вошли в обшарпанный подъезд, поднялись на третий этаж и позвонили. Дверь открыл сам Котелков. За его спиной мелькнула супруга с кофейником.
- Вот так неожиданная встреча! - воскликнул я.
Арно Григорянц удивленно уставился на меня.
- Я ведь говорил тебе, что это - тот же самый! - прокричал Котелков жене, не оборачиваясь.
Я сумел разглядеть на стенах комнаты несколько абстрактных картин. Все его загадочные существа с козлиными мордами куда-то подевались.
- Кито тот же самый? - не понял Григорянц. - Ви знакомы?
Я рассмеялся. Появилась жена Котелкова с кофейником в руках. Было похоже, что она готова вылить горячий кофе мне на голову.
- Желаю дальнейших творческих успехов, - продекламировал я и пошел к выходу.
- Эй, генацвале! - крикнул Арно, но тут Котелков втащил его внутрь квартиры, и дверь захлопнулась.
Пришлось идти пешком до ближайшей остановки метро. Дорога лежала через пустырь. И здесь я обнаружил свой "Судзуки-Свифт". Я не поверил собственным глазам. Десять раз сверял номера, хотя мог этого и не делать - на заднем сиденье валялся "Огонек", приобретенный мною на Zoo6. Естественно, и ключ подошел. Я завел двигатель и отправился в гостиницу.

Не знаю, сознавал ли мистер Голдблюм, каким тяжелым, рутинным трудом являлось то, что я делаю. Вряд ли. Для него важен был результат, а результата как раз и не было. Мы с фантомами подвели неутешительные итоги. Расследование буксует. Продвинуться не удалось ни на шаг. Вдобавок эта загадочная история с автомобилем.
Каким образом он оказался в Панкове? Внутри ничего не было тронуто. Бензина истратили ровно столько, чтобы перегнать его от Александрплац. Кто-то явно хотел, чтобы я лишился колес. Или случайность?
Вообще, насколько я понимал, моей скромной персоной вплотную занимался лишь Мюнхаузен. Тролль не сомневался, что это - дело его рук. Пока я пил найденное в номере пиво, Тролль приставал с настойчивыми рекомендациями его физического устранения. Я даже не отвечал. Это давало Троллю повод предполагать, что я всерьез обдумываю его предложение.
Позже позвонила Майя Маевская. Малышка демонстративно удалилась в ванную. Майя поинтересовалась, как идут дела. Я пробубнил что-то невнятное.
- Завтра в галерее Веньковецкого проходит вернисаж, посвященный открытию выставки современной русской живописи. Будет, естественно, много наших художников. Приходи. Авось обнаружишь для себя что-либо интересное.
Я вяло поблагодарил. Мне уже начинало казаться, что предположение о русском происхождении гения заведет меня в непроходимые дебри. А в итоге окажется, что художник приехал из Огненной земли или Занзибара.
Все же я позвонил Голдблюму и сообщил о предстоящем мероприятии в галерее Веньковецкого. Тот очень удивился. Я слышал, как он щелкнул диктофоном и проговорил: "Намылить Паулю шею за отсутствие информации о вернисаже". Мы договорились встретиться завтра на открытии выставки в час дня.

Замечу сразу, что и на следующий день особого прогресса в расследовании достигнуто не было. В галерее у Веньковецкого собралось довольно много народа. Однако абстракционистов среди них было с гулькин нос. Сам Веньковецкий внешне напоминал Пьера Ришара, беспрерывно потирал руки, видимо, в ожидании барышей, и бросался на каждого вновь входящего, будто на амбразуру.
Среди прочих я разглядел Котелкова с супругой, мирно беседующих с Арно Григорянцем, и Сергея Гламозду. Все выглядело чинно-благородно. Подали шампанское в бокалах, Веньковецкий произнес проникновенное вступительное слово. Потенциальные покупатели вполголоса делились друг с другом впечатлениями. Обстановку накалял разве что Ицык. Он расхаживал по залу с помятой банкой пива, приставал к наиболее солидным с виду посетителям и явно нарывался на скандал. Впрочем, Веньковецкий не пытался выпроводить его. Видно, Ицык был нужен для придания мероприятию необходимого колорита.
Я бродил среди картин, мучимый одним и тем же вопросом: кто на самом деле этот таинственный Борька - сучий потрох или хороший парень. Если сучий потрох, то ладно. А вдруг...
Появилась Майя Маевская - нарядная, изящная. Мне было приятно вспомнить ее голой, а это уже о чем-то да говорило. Она представила меня нескольким художникам, и те в один голос воскликнули:
- А, Пинкертон! Слышали, слышали...
В свою очередь я представил ее Голдблюму.
Пожалуй, Голдблюм пользовался здесь наибольшей популярностью. Художники всевозможных мастей облепили его, словно мухи. Коллекционеры, уже наметившие покупку, также стремились выяснить его мнение. Веньковецкий носил следом за ним поднос с шампанским.
- В каком-то смысле очень полезное мероприятие, - сказал мне Голдблюм. - Явилась масса наших конкурентов.
Я обернулся и тут же обжегся взглядом о рыжую шевелюру.
- Как он мне надоел! - в сердцах воскликнул я.
- А рядом с ним - Брунгильда Кнопф, это милое бочкообразное создание.
Если быть до конца объективным, Брунгильда походила скорее не на бочку, а на небольшой бочонок. Лицом она напоминала римского трибуна. На подбородке - пятнышко.
- Нужно попытаться с ними договориться, - бросил Голдблюм. - В конце концов они не могут оспаривать моего приоритета в этом деле.
Наша маленькая процессия приблизилась к конкурентам: Голдблюм, я и Веньковецкий с подносом.
Голдблюм заговорил весьма пространно. О богатом русском потенциале, о современной живописи, о Малевиче и Пикассо. Но консенсуса не получилось. В ответ Брунгильда принялась истерично кричать, что плевать она хотела на папашу супрематизма, а Пикассо - этот "певец влагалищ" - и вовсе вызывает в ней одно отвращение. Голдблюм не выдержал и запустил в нее диктофоном, который по своему обыкновению держал в руке. Брунгильде удалось увернуться. Вперед выступил Мюнхаузен. Пришлось заслонить Голдблюма своим телом. Мы стояли друг напротив друга, набычившись. В такой непосредственной близости удалось разглядеть его более подробно. Типичное немецкое румяное лицо, пышущее здоровьем. Пышущее настолько, что я уже начал нащупывать в кармане свое газовое пугало.
Но обошлось. Веньковецкий принялся кричать:
- Товарищи! Спокойствие, товарищи!
Видимо, позабыв, где находится.
Голдблюм взял у него с подноса бокал шампанского и выпил залпом. Ицык зааплодировал.
Потом мы ушли. У дверей была навалена куча каталогов, чисто машинально я захватил с собой пару штук.

На базе суммарного отрицательного результата прошедших дней, который, как говорится, - тоже результат, можно было выдвинуть три версии:
1) это все же компьютер, а кто-то захотел подшутить и перенес компьютерные рисунки на стены;
2) если это тем не менее человек, то он сознательно стремится сохранить инкогнито. Тогда разыскать его практически невозможно. А если бы и удалось разыскать, вряд ли бы получилось наладить сотрудничество;
3) если не 1-е и не 2-е, то с человеком стряслась беда: он уже на кладбище, в морге, или в лучшем случае - в реанимации.
Я решил сосредоточить поиски в этом направлении (прочесать реанимации, да и вообще больницы) и одновременно опубликовать объявление в крупнейших газетах мира.
Об этом и беседовал с Троллем в своем номере гостиницы "Шератон", когда раздался пронзительный крик Малышки. Мы оба в недоумении уставились на нее.
Малышка разглядывала принесенные мною из галереи Веньковецкого рекламные каталоги.
- Вот! - воскликнула она и ткнула в каталог пальцем.
Я принял его у нее из рук. Картина, послужившая поводом для подобных волнений, называлась "Портрет инженера Ерофеева". Инженер был нарисован почему-то в тельняшке, лицо - деформировано, на руке - татуировка с циркулем, транспортиром и линейкой. Ничего необычного. Я посмотрел на Малышку строгим, требующим объяснений взглядом.
- Пришла беда, откуда не ждали! - выпалила она.
- Не понял.
- Эта картина пронизана той же мыслью, что и те, которые нарисованы в метро. Пришла беда, откуда не ждали!
Тролль захохотал.
- Ты уверена? - озадачено поинтересовался я. - Это ведь вполне фигуративная живопись. Вполне конкретный инженер Ерофеев, хоть и с деформированной головой.
- А мысль точно та же, - настаивала Малышка.
- Но, может быть, это случайное совпадение?
- Возможно. Это уже тебе решать.
- М-да...
Автором картины значился некто Сергей Черемухин, 36-ти лет. Никакой другой информации о нем в каталоге обнаружить не удалось.
- Что ж, схожу к Веньковецкому, - пробормотал я. - Занятно, весьма занятно.
Тролль, который продолжал усиленно хохотать, взявшись за бока, неожиданно замолчал и встревожено посмотрел на меня.
- Что ты собираешься делать?
- Я ведь только что сказал: схожу к Веньковецкому.
- По поводу этого Сергея Черемухина?
- Да.
- Но это ведь совершеннейший абсурд! Какой-то Сергей Черемухин! Не может быть у гения такой фамилии! Да и вообще...
- А какая может быть?
- Ну... Моцарт, к примеру. Гоген, Байрон... Толстой, на худой конец...
- С тобой все ясно. - проговорил я. - Посиди дома, отдохни...
- Но ведь мы собирались прошвырнуться по реанимациям, - в отчаянии закричал Тролль.
- Вот и прошвырнись.
- Я не могу! Я же - призрак.
Ей-богу, мне было его жаль. Однако ревность, как известно, чувство неконструктивное.

Веньковецкого в галерее я не застал. Как мне сообщила чрезвычайно худая особа лет восемнадцати-двадцати, восседавшая посреди зала, у того был "отходняк после вернисажа". Она взглянула в протянутый мною каталог и ответила, что некий Сергей Черемухин действительно приносил им эту картину, но она в итоге не выставлялась и была возвращена владельцу дней десять спустя. Покопавшись в одной из служебных книг, она даже смогла сообщить его адрес. Квартира находилась в Кройцберге.
Я позвонил Маевской. Она тут же сняла трубку.
- Привет, - бодро произнес я. - Послушай, ты не знаешь художника по фамилии Черемухин?
- Как фамилия? Мухин?
- Нет, Черемухин. Че-ре-му-хин, - повторил я по слогам.
- Черемухина не знаю, даже не слышала никогда. А Мухин действительно был. Только умер несколько лет назад. Если хочешь, могу узнать поточнее.
- Нет, спасибо, про Мухина не надо. К тебе сегодня можно?
- Сегодня нельзя, я тружусь. Гы-гы-гы... Ну что за вопрос?! Конечно можно! Кому-кому, а бывшему соседу по квартире...
- Спасибо...
- А Черемухина - нет такого. В природе не существует.

Следующий визит я нанес Голдблюму. Я застал его в чрезвычайно суматошном состоянии. Он носился по комнате, как угорелый, и что-то возбужденно говорил в свой диктофон.
Для разминки я протянул ему фотографию, взятую у Агаповой. Он мельком взглянул, скомкал ее в руке и бросил в мусорную корзину. "Сучий потрох", отметил я про себя.
- Что-нибудь еще? - поинтересовался Голдблюм.
Я вздохнул и протянул ему каталог, раскрытый на "Инженере Ерофееве". Голдблюм от удивления даже разинул рот.
- Но ведь это же... это... совсем другое. Как тебе подобное даже в голову могло прийти?
- Посмотрите, пожалуйста, внимательнее, - взмолился я.
Он сел в кресло и уставился на портрет. Потом взял лупу и принялся изучать миллиметр за миллиметром.
- Или это - какое-то наваждение, или ты - дьявол, -взволнованно произнес он.
- Разрешите связаться с Черемухиным?
- Разумеется! - Он вновь забегал по комнате. - Мы сейчас вместе отправимся к нему. Адрес у тебя есть?
Я утвердительно кивнул.
Он включил диктофон и произнес:
- Машину к подъезду.
Потом спохватился и то же самое проговорил в телефонную трубку. Затем посмотрел на меня.
- Почему ты мне соврал, когда утверждал, что ничего не смыслишь в живописи?
- Я действительно совершенно не разбираюсь...
- Прекрати! Для того, чтобы провести параллель между рабо