й было семнадцать, и она еще не начала жить. Она умерла. Я берег ее семнадцать лет, я берег ее от болезней и от обид, но так и не уберег. Я теперь не могу смотреть на родителей с детьми, счастливых родителей со счастливыми детьми. Мне хочется подбежать и заорать: <Не будьте такими счастливыми и беспечными! Будьте начеку! Будьте осторожны! Берегитесь, потому что беда придет, и она придет неожиданно, и вы не будете к ней готовы. И вы потеряете все самое дорогое!> Его голос, его быстрые слова, режущие словно бритвой по телу, его неподвижные зрачки - все это гипнотизировало. Абрамов лишь изредка хлопал одной ладонью по другой, словно отбивая ритм. Ритм того потока болезненных признаний, который он выплескивал на меня. Я не хотел это слушать, но я не мог подняться со стула. - И еще я ненавижу таких, как вы, - сказал Абрамов. - Эгоистов, которые никогда не испытывают такой боли. Вы так себя любите, что не обзаводитесь ничем, что бы вас обременяло. У вас нечего отнять. Он замолчал и несколько минут просто сидел за столом, глядя куда-то в пространство. Затем он вздохнул, посмотрел на часы и произнес вполне нейтральным обыденным голосом: - В половине четвертого у меня пресс-конференция. Я должен закончить с вами до этого времени. Извините, что не смог сдержаться. Это была моя тайна, и я не мог делиться такими чувствами с кем бы то ни было... Горский бы ничего не понял. А вы... Вы просто попали под горячую руку. Еще раз извините. Больше не будем заниматься эмоциями, займемся делами. Итак, вы узнали о той операции из мемуаров покойного... - Леонова, - сказал я. - Павел Леонов, его сбили машиной. Полный вариант мемуаров забрали люди Николая Николаевича. Это стоило жизни сыну Леонова, молодому парню... - Да, вы говорили, - отмахнулся Абрамов. Ведь речь шла не о его ребенке. - И что в этих мемуарах? Кроме Николая Николаевича, не упоминается никто из организаторов акции? - Только сам Николай Николаевич и четверо офицеров городского управления ФСБ. - Вы, кстати, путаете, - заметил Абрамов. - Их всего было четверо, Яковлев плюс три офицера. Ну так и что... - Это вас неверно информировали, - возразил я. - Всего их было пятеро. - Дорогой мой, - вздохнул Абрамов. - Если бы вы знали, каких трудов мне стоило тогда выяснить причину случившегося с моей дочерью. Я задействовал все свои связи, чтобы выявить участников той операции. И все оказалось бесполезным. Мне повезло позже, по чистой случайности я встретился с бывшим офицером ФСБ, который знал Яковлева и знал суть его операции. Он назвал мне все фамилии. Точнее, продал, и это была довольно дорогая покупка. Яковлев и три офицера... - Абрамов наморщил лоб, вспоминая. - Леонов, Калягин и еще один на К... - Кожухов, - подсказал я. - Вот видите! - бросил на меня самоуверенный взгляд Абрамов. - Получается всего четыре человека. А не пять. - Пятый, - сказал я. - Это тот, кому вы заплатили деньги. Конечно, он знал обо всей операции в деталях. Он сам в ней участвовал. И он назвал все фамилии, кроме своей собственной. Он знал, что остальные никогда до такого не додумаются, остальные будут молчать... Абрамов сидел словно изваяние. Потом он нашел силы выдавить из себя: - Он?! Этот?! - Да, он самый. Ваши деньги нашли хорошее применение. У него процветающая фирма по торговле импортной сантехникой. Он перебрался из Города в Москву. Он, наверное, о вас тепло вспоминает... То есть вспоминал. - Поясните... - сдавленным голосом попросил Абрамов. - Олег Петрович Булгарин, - сказал я. - Человек, который назвал интересующие вас имена и фамилии... Ему это не прошло даром. Он исчез позавчера, и я подозреваю, что навсегда. Николай Николаевич предупреждал всех четырех, что разглашение информации недопустимо. Если я догадался об источнике богатства Булгарина, то это тем более мог сделать и Яковлев. Так что Булгарин мертв, как и трое других участников операции. - Нет, - сказал Абрамов. 20 На протяжении всего нашего разговора, а особенно с той минуты, когда я признался, что знаю о смерти дочери Абрамова, меня не покидало ощущение, что Валерий Анатольевич одну за другой снимает с себя маски, тонкие, плотно облегающие кожу лица, настолько искусно выполненные, что их можно было принять и за истинного Валерия Анатольевича. Однако он говорил все более и более откровенные вещи, и одновременно маски спадали с его лица, и каждая последующая была более простой и реалистичной, нежели предыдущая. С потерей очередной маски Валерий Анатольевич все более и более походил на простого смертного, сущность которого не смогли изменить ни деньги, ни влияние, ни двадцатидвухэтажная штаб-квартира на Юго-Западе. И когда он сказал мне в лицо: <Я ненавижу таких, как вы. Эгоистов, которые никогда не испытают такой боли...>, в его голосе и в его лице отразилось действительно искреннее страдание, а я подумал, что вот наконец передо мной тот Валерий Анатольевич Абрамов, каким он бывает, выудив из бара глубокой ночью бутылку коньяка, глотая горьковатую жидкость, грезя об ушедшем... Я решил, что только что была снята последняя маска. Но затем, в ответ на мое сообщение о смерти Булгарина, выдавшего Валерию Алексеевичу своих коллег, Абрамов как-то странно изменился в лице, говоря <нет>. В его глазах мелькнуло нечто вроде доброй хитринки, а потом снова передо мной сидел прежний Абрамов, растерянный, удивленный, неверящий, что его могли так обмануть. - Нет, - повторил он. - Хотите сказать, что его не убили? - теперь удивился я. - Вообще-то тело пока не найдено, но вряд ли Булгарин нужен Николаю Николаевичу живым. - Я не то хотел сказать, - досадливо поморщился Абрамов. - Я все не могу поверить, что я заплатил почти полмиллиона долларов одному из убийц своей дочери. Он сидел напротив меня, я пожал ему руку и поблагодарил за сведения... Он долго пересчитывал деньги, боялся, что его обманут. Сволочь, какая сволочь... - Валерий Анатольевич, - спросил я, стараясь чтобы вопрос звучал безобидно, хотя Абрамов был слишком умен для безобидного восприятия моих слов. - Вот вы узнали от Булгарина имена тех людей, которые похитили вашу дочь. И что вы после этого сделали? Абрамов понял все как надо, но постарался это скрыть. Маски снова пошли в ход. - Вероятно, я стал немного меньше переживать, - сказал он. - Раньше я не знал, теперь узнал. И это ничего в принципе не изменило, потому что знание имен не могло воскресить дочь. - А как же месть? - Что месть? Это примитивное чувство. Я был полон желания мести в то утро, когда я нашел Жанну убитой. Вот если бы тогда мне попался один из пятерых, я бы загрыз его, я бы рвал его ногтями, зубами! Я бы разодрал его, как медведь кролика! - В глазах Абрамова появился блеск, и я ему поверил. Он бы и вправду разодрал кого-ибудь. - А потом прошло время... У меня были другие дела, другие заботы. - Вы заперли свою месть в сейф? И когда вы ее выпустили? - У вас хорошая память, - похвалил меня Абрамов. - Я собирался выпустить ее на Николая Николаевича, но этот... Булгарин сказал мне, что Николай Николаевич погиб в Чечне. Мстить было некому. - А как же Леонов, Калягин, Кожухов? Им вы не хотели отомстить? - Никогда, - твердо заявил Абрамов. - В чем смысл? Они просто исполнители, <шестерки>... С таким же успехом можно мстить автомобилю, на котором они везли тело моей дочери. Хотя после того, что вы мне рассказали, Булгарина я бы с удовольствием взял за горло, вот так, - и Абрамов показал, как именно, - и медленно бы сдавливал, пока он не начнет синеть... Ну, потом бы я его, конечно, отпустил. И передал бы в руки Горского. Это уже цинизм, Константин, убить девушку-подростка и стребовать с родителей убитой деньги. Это какое-то вырождение, деградация... - Вряд ли сам Булгарин так про себя думал, - сказал я. - Мне кажется, он очень гордился проявленной находчивостью. Ну да ладно... То есть вы считаете главным виновником Яковлева. Но я читал в тех мемуарах, что Яковлев действовал по поручению неких сил в руководстве ФСБ и чуть ли не членов правительства. Они хотели привести своего человека к победе на президентских выборах, им нужны были деньги... - Полный бред. - безапелляционно заявил Абрамов. - Чушь собачья. Это была легенда, вывеска. Не было никакого своего кандидата в президенты, не было никакой политической группировки, занимавшейся такими экспроприациями. Я вспомнил, что нечто подобное говорил мне и Кожухов, но тот не стал вдаваться в подробности. Абрамов был более словоохотлив. - Было вот что, - сказал он. - Несколько очень умных ублюдков, в том числе наш дорогой Николай Николаевич, решили нагреть руки на том политическом психозе, который существовал в первой половине девяносто шестого года, перед президентскими выборами. Была куча кандидатов в президенты, каждый давал свои обещания, рейтинг Ельцина был нулевой, все предсказывали ему каюк... Помните? - Нет, - сказал я. - Я не интересуюсь политикой. - Ну а телевизор-то смотрите? - Практически не смотрю, - ответил я, вызвав улыбку на лице Абрамова. - Бывают же такие счастливые люди, - с иронией произнес он. - Придется вас попутно просвещать. Так вот, в той ситуации вокруг предвыборных кампаний крутились очень большие деньги. Как вы выразились, финансовые потоки. По всей стране, в каждом регионе - чтобы напечатать плакаты, листовки, провести агитационные мероприятия, купить рекламное время на телевидении... И так далее. Группа ублюдков решила это использовать. Они находили людей, которые в разных частях страны распоряжались финансами, и делали им предложение: профинансировать их кандидата, который будет круче всех остальных. Кого конкретно - не говорили, но показывали всякие поддельные бумажки и фотографии, доказывавшие существование некоей группировки московских политиков и финансистов, стоящей за кулисами и управляющей развитием ситуации. Давались обещания высоких постов вплоть до министерских, обещания финансовых льгот. Кому-то хватало и этого, чтобы поверить и раскошелиться, пусть не намного, на несколько тысяч долларов. Группа ублюдков работала очень активно, и если сто раз они собрали по пять тысяч долларов, получилось уже полмиллиона. Ну а они собирали, как правило, больше пяти тысяч. Потом они обнаглели и стали требовать больше денег, а если человек отказывался, его запугивали или шантажировали. В девяти случаях из десяти это срабатывало. Тогда группа ублюдков решила, что уж если пугать и шантажировать - то за большие бабки. И они стали искать людей, с кого можно такие бабки содрать. - И нашли вас, - сказал я. - Вот именно. То, что я получил определенные полномочия от региональной конференции бизнесменов, было сообщено в газетах. Да и я сам весьма неосторожно выступил в какой-то телевизионной передаче. Меня спросили, насколько эффективное действие окажут собранные нами деньги на избирательную кампанию президента. Я был в хорошем настроении... Как полный кретин. Я был в хорошем настроении и сказал, что с такими средствами, как у нас и у других сторонников президента, мы можем сделать все. Скажете, циничное заявление? - Нет, зачем... то есть, вы признались, что имеете в своем распоряжении большие деньги, и привлекли к себе внимание. - Вот именно. Я в то время жил в Москве, а жена с дочерью - в Городе. Я считал, что Москва - более опасный город. Все получилось совсем наоборот. В начале марта я приехал в Город, чтобы решить вопросы работы в регионе. По бизнесу и в связи с избирательной кампанией. Я был очень занят, буквально на полчаса заскочил к жене и поехал на встречу с редакторами местных газет. Вот... - Абрамов вздохнул, перевел дух и сокрушенно покачал головою. - Неожиданно он сменил тему. - Да, вот я уж точно никогда не напишу мемуаров. Как будто нож у меня сейчас в горле сидит... Я много думал о тех событиях, но никогда не произносил вслух... Кажется, это называется спазмы. - Он взял бутылку минеральной воды, которую Горский притащил для меня, и налил полный стакан, а потом залпом выпил. - У вашей дочери не было охраны? - спросил я, чтобы вернуть Валерия Анатольевича к рассказу. Вероятно, мои слова были равнозначны повороту ножа в его ране, но я это сделал. Я часто причиняю людям боль и иногда прошу за это прошения. Иногда - нет. - У нее не было охраны, - Абрамов поставил перед собой стакан и уставился на него так пристально, словно был алкоголиком, а на дне стакана оставались последние капли спирта. - У нее не было охраны, когда она ходила в школу. Я считал, что в Городе спокойнее, чем в Москве. Когда жена с дочкой приезжали ко мне в Москву, их сопровождали двое телохранителей. Везде. А в Городе... У жены был охранник-водитель, а в школу дочка ходила пешком. Ей было семнадцать, и она хотела быть самостоятельной. И вот в тот день она ушла в школу утром... И не пришла. А в почтовом ящике тут же оказалось письмо на мое имя. Жена увидела его, вскрыла... Ну, она вообще-то была крепкая женщина. Когда-то. А тут ее подкосило. Упала в обморок... И с этого началось. Нервы. Горский - он как раз был тем охранником-водителем - позвонил мне по мобильному. Я вернулся домой, у жены уже был врач, колол ей что-то успокоительное. Горский показал мне письмо. То cамое где говорилось, что мне предлагают обменять мою дочь на финансовую поддержку анонимного кандидата в президенты. Указывались номера счетов в Швейцарии и в Москве... Меня предупреждали, что если милиция узнает, то Жанны я больше не увижу. - Сколько они просили? - Деньги вас интересуют, да? - Абрамов презрительно покосился на меня. - Деньги - это важно. А что чувствовала моя дочка, когда ее затолкали в машину, заткнули рот, завязали глаза... Наверное, избили, чтобы не сопротивлялась. Можете представить, что она чувствовала?! И что она кричала бы, если бы могла кричать?! <Папа! - кричала бы она. - Спаси меня!> А я... Я не знал, где она, я не мог ей помочь. Вам не понять этих чувств, у вас ведь нет детей, вы предусмотрительный... Вы не хотите пережить такое. А я пережил. Мне это стоило... Мне это многого стоило. А сколько они просили? Много они просили... Больше, чем я мог им дать. Если бы речь шла о моих собственных деньгах, я бы заплатил сразу. И я предложил им это. - Что именно? - Был один звонок от них. Они спрашивали, готов ли я выполнить условия. Я сказал, что такие суммы я не смогу перевести, потому что они не принадлежат лично мне... Я предложил им двести тысяч долларов. Наличными. Отсутствие преследования и все такое. Немедленный обмен дочери на двести тысяч. Они отказались. То есть тот человек, с которым я разговаривал по телефону, сказал: Или все, или ничего. Если в течение двадцати четырех часов деньги не поступят на счета, Жанна умрет>. Такой вышел разговор. Горский сказал, что, когда я повесил трубку, лицо у меня было абсолютно белым. Горский испугался, что я тоже упаду в обморок, как и жена. Но я выдержал... - Это было сказано Абрамовым не без гордости. - Я выдержал. - Выдержали в том смысле, что не отдали деньги? Другой человек в такой ситуации, возможно, и врезал бы мне по морде. И отчасти был бы прав. Но Абрамов не стал совершать резких движений в направлении моего лица. Эмоции в сейфе и все такое. Он постучал ручкой по столу, сделал скучное лицо и заговорил так монотонно и бесцветно, как если бы был бесталанным преподавателем коммерческого техникума и объяснял основы бухгалтерского учета. Но на самом деле он объяснял, почему он не смог спасти свою дочь. - Поймите, Константин, это было ошибкой с самого начала. Их ошибкой. Николая Николаевича и компании. Любая тенденция рано или поздно достигает своего пика, а потом неизбежно идет вниз. Если бы они продолжали и дальше сшибать по пять-десять тысяч долларов, у них довольно долго бы еще не возникало проблем, потому что такие суммы - карманные деньги для крупного финансиста, и он расстается с ними почти безболезненно. Когда же они стали требовать миллионы долларов, это было уже нереально. Как бы я ни любил свою дочь, как бы ни хотел ее спасти, но сделать то, что они от меня требовали, невозможно. Это был абсурд. У моей корпорации все средства вложены в различные проекты, изъять их практически невозможно. То, что мне доверили другие банки и компании, - это не мой карман. Они же следили, как я расходую средства. Начни я отправлять деньги <налево> - и все, конец. Скандал и все прочее... - Конец чему? Вашей корпорации? - Вашему влиянию? - Всему. Это стало бы достоянием прессы, мне понадобилось бы давать объяснения. Вероятно, ничем бы хорошим это не кончилось. Я бы не успел перевести все те суммы, что от меня требовали. Таким образом, я бы убил и Жанну, и дело. Я предложил двести тысяч собственных денег. Мне сказали: <Или все, или ничего>. Все или ничего. Таков был выбор для Валерия Анатольевича. Если точнее, все или Жанна. Отдать все деньги ради ее спасения, спасти дочь, но лишиться денег, доверия в деловом мире, влияния... Что ж, Валерий Анатольевич сделал свой выбор. Правильно говорят, что бизнесмены - тоже люди, но другие люди. Особенные. В юности я увлекался переписыванием в блокнот разных умных мыслей. Так вот, кто-то из римских императоров сказал: <Жизнь - борьба и странствие по чужбине. Что может быть ценнее в странствии по чужой стране, чем родная душа? Тем более ребенок, которого мы воспитываем в соответствии с собственными убеждениями, то есть пытаемся сделать улучшенную копию самого себя>. Получалось, что, пожертвовав своим ребенком, Абрамов убил часть себя. И навсегда остался в одиночестве. А ради чего жертвы? Ради чего такая жертва? Те же самые римляне приносили в жертву богам то, что им самим было не нужно. Мы же приносим в жертву самое дорогое. И это прогресс? Впрочем, все эти слова остались в моей голове. Говорил Абрамов. - Я просидел с Горским на кухне всю ночь. Он, кстати, единственный человек, который знает об этой истории. Ну, теперь еще и вы. Мы сидели и молчали. И глядели на часы. Я надеялся, что они перезвонят и скажут, что согласны на двести тысяч. Или на триста. Я бы выкрутился и нашел триста, но они не позвонили. Долго, очень долго. А мне нужно было продолжать свою работу, я и так отменил несколько встреч в первые часы после того, как узнал об исчезновении Жанны. И вот утром, рано утром, Горский пошел готовить машину, чтобы я поехал на какой-то там завод. И в машине на месте водителя он нашел Жанну. У нее было перерезано горло. Горский потом сказал, что у нее также были сломаны несколько пальцев и челюсть. Кровоподтеки на шее. Видимо, ее сначала пытались душить, она сопротивлялась. И тогда ей перерезали горло. Я заранее сказал Горскому, что если... Если это случится, то мы не будем никуда сообщать. Мы просто похороним ее. Вдвоем. Так мы и сделали. Пришлось положить Жанну в багажник. А за городом, в лесу я сам нес ее на руках. Я плакал. Честное слово, я плакал. - Абрамов смотрел на меня, ожидая, что я подвергну его слова сомнению. Но я не сомневался в способности этого человека исторгать влагу из глаз. Мои сомнения были другого рода. - Скажите, в чем смысл такой секретности? - спросил я. - Ведь вы не просто замолчали смерть дочери, - вы стали рассказывать во всех интервью, что ваша дочь внезапно решила продолжить обучение в закрытом пансионе для девушек в Швейцарии. Кстати, это меня и навело на мысль о ее смерти. В ранних интервью вы говорили, что Жанна отвергает саму мысль постоянного проживания за рубежом. И вдруг - Швейцария. Именно после марта девяносто шестого. Одновременно и жена перемещается туда же, хотя раньше, как вы говорили, ее интересовало лишь домашнее хозяйство. Вот почему я решил, что ваша жена тоже погибла. - Нет, моя жена действительно в Швейцарии. А что касается секретности вокруг смерти Жанны... Вы можете сказать, что это цинизм, но - Жанна умерла, и ей уже ничем нельзя было помочь. А вот сообщения о ее гибели, о попытках меня шантажировать - это серьезно повредило бы моему делу. То есть организации и финансированию президентской кампании. Инвесторы могли бы испугаться. Я сделал вид, что все нормально. Я похоронил свою дочь в лесу. Горский полтора часа копал могилу, потому что земля была еще промерзлая. А потом я сразу уехал в Москву и велел вывезти туда жену. Под усиленной охраной. И продолжил свою работу. - Вы не пытались отомстить сразу? У вас же были номера счетов... - Я продолжил свою работу, - повторил Абрамов. - Ставки были чересчур высоки, чтобы бросать все и предаваться мести. Только после выборов, когда мы победили, я получил назначение на государственный пост, приобрел массу новых связей, в том числе в спецслужбах... Вот тогда я стал интересоваться, кто были те ублюдки. - И что вы выяснили? - То, что я вам рассказал вначале. Про группу ублюдков и ее деятельность. К маю девяносто шестого года они засыпались где-то в Сибири - то ли в Красноярске, то ли где-то рядом... Опять-таки жадность, опять-таки ошибка в расчете. Ими занялись спецслужбы, и огласки это не получило, потому что ублюдки сами были кто из ФСБ, кто из МВД, кто из президентской охраны. Человек пятнадцать всего. Ездили по стране и вербовали себе помощников в местных структурах. Но правду-то знали только эти пятнадцать. Помощникам вешали на уши всякую лапшу о государственных интересах... А это был обычный рэкет. Так вот, из этих пятнадцати трое сбежали за границу, забрав большую часть денег. Один покончил с собой. Двоих посадили, а остальные... Николая Николаевича отправили в Чечню. Что называется, искупать кровью. А помощников, работавших в регионах, просто поувольняли и взяли подписку о неразглашении. Вот так мне рассказали. В самых общих чертах, без единого имени. - Имена вам назвал Булгарин. - Да, он. Прошло уже несколько месяцев, но я все равно обрадовался. Я-то думал, что он выдаст мне имена главарей, тех пятнадцати. А он назвал одного Яковлева и троих <шестерок>. Да к тому же выяснилось, что Яковлев погиб в том же девяносто шестом году. В Грозном. Получалось, что я зря заплатил... - Но теперь все изменилось, - напомнил я. - Яковлев не просто вернулся живым, он вернулся сильным. Он идет наверх и подчищает за собой. У вас есть кого ненавидеть. - Правильно подметили, - усмехнулся Абрамов. - Мужчине надо все время кого-то ненавидеть, иначе инстинкт хищника притупляется... Я его ненавижу. Я хочу его смерти. Как и вы, Константин. Как и та женщина, о которой вы говорили. Мне кажется, когда есть такая общность интересов... Иначе говоря, если бы здоровье Николая Николаевича оценивалось в ценных бумагах, я бы не решился сейчас играть на повышение. - Что мы будем делать? - спросил я. - Понятия не имею, - Абрамов посмотрел на часы и резко встал из-за стола. - Я же начальник, я просто принимаю решения. А другие люди думают, как эти решения выполнить. - И кто эти другие люди? - Мистер Горский ждет вас за дверью, - сказал Абрамов и доброжелательно улыбнулся. - Мне кажется, что наша встреча оказалась весьма плодотворной и закончилась на оптимистической ноте. Всего хорошего, Константин. Меня ждут на пресс-конференции. Надев маску респектабельного улыбчивого джентльмена, Абрамов вышел из комнаты. Мне почему-то улыбаться не хотелось, хотя я получил практически все, за чем шел сюда. Проклятая человеческая природа. Никогда не бывает стопроцентного удовлетворения. 21 Горский шел по коридору, и гулкое эхо его тяжелых шагов разносилось вокруг, словно штормовое предупреждение перед началом стихийного, бедствия. Я едва успевал за ним, обреченный разглядывать широкую спину абрамовского телохранителя по пути от комнаты для конфиденциальных переговоров к кабинету самого Горского. - Заходи, - кивнул Горский, открывая дверь. - Чувствуй себя как дома. У меня дома. Это меньше всего походило на стандартный офис. Здесь не было компьютера, не было ксерокса и каких-либо аппаратов специальной связи, кроме обычного телефонного аппарата. Зато на стене висела мишень для игры в дартс и календарь, иногда Горский забавы ради отправлял дартс в ягодицу Ирине Салтыковой. На стеллажах вместо папок с деловой документацией пылились стопки всевозможных журналов, а также с десяток в мягкой обложке. На самом почетном месте в кабинете стоял огромный телевизор <Сони>. Горский заметил, что я изучаю обстановку, ухмыльнулся и тяжело опустился в кресло, одновременно взгромоздив ноги в тяжелых ботинках на стол. - Так вот и живу, - сказал он. - Почему он называет тебя мистер Горский? - поинтересовался я. - А вот из-за этого, - Горский кивнул на свои ноги. - Увидел как-то, что я сижу в такой позе, и стал издеваться - мол, ты, Горский, как настоящий американский ковбой. Только коровами от тебя не пахнет. Вот и стал звать мистером. Я думаю, что это не самое хреновое прозвище. Да ты садись... - гостеприимно предложил он. - Раз босс велел нам вместе работать, придется так и делать. Я вообще-то не против. Надоело одному пахать... - Как одному? - удивился я, присаживаясь на диван: - У Валерия Анатольевича один телохранитель? - Ты не понял, - снисходительно произнес Горский. - У него их мешок. Особенно после той истории... Ну, ты понял. Ме-шок, - по складам повторил он. - Охранников. А. я-то не охранник. Ты же видишь - босс пошел на пресс-конференцию, а я остался с тобой... Там о нем другие позаботятся. А я буду смотреть телик, а может, даже пропущу пару банок пива... - Горский вытащил из ящика стола дистанционный пульт управления и нажал кнопку, но в результате заработал не телевизор, как я ожидал, а из стены выехал мини-бар, доверху заполненный банками и бутылками. Горский бросил на меня взгляд, полный самодовольной гордости. Он явно ожидал от меня восхищения, и это восхищение я ему обеспечил. - Ого! - изумленно сказал я. - Ничего себе! - Это куда лучше, чем целый день носиться с боссом по Москве, - признался Горский. - А денег я получаю больше, чем те мальчики, что ездят с боссом. Мне это нравится! - И за что же тебе платят? - сказал я, ловя брошенную Горским банку <Гиннеса>. - Честно говоря, это все из-за той истории. Если бы я тогда не оказался рядом с женой босса... Так бы я и остался в Городе. Считай, что мне платят пожизненную пенсию за мое молчание, за то, что я тогда был вместе с боссом, долбил эту гребаную землю, а она такая твердая в марте... - Но это не все, - сказал я, не спрашивая, а констатируя факт. - Есть и другие обязанности. Как, например, сейчас. - Ну да, - Горский не стал отрицать. - Кое-какие интимные поручения. Если бы ты оказался простым шантажистом, я бы переломал тебе руки. Ну, раз уж ты не простой шантажист, тогда мне придется заняться Колей Яковлевым, который, как Фредди Крюгер из <Кошмара на улице Вязов>, - никак не соглашается сдохнуть. Может, святой водичкой его побрызгать? - Осиновый кол в грудь, - поддержал я. - И еще в задницу, чтобы наверняка! - предположил Горский и громко захохотал, отчего кресло под ним жалобно застонало, а подошвы ботинок, смотревшие на меня, ритмично затряслись. - Ну это все шутки, как ты понял, - сказал он, отсмеявшись. - А на самом деле... - Что на самом деле? - Если Яковлев действительно пошел наверх, мы не можем просто подкараулить его у подъезда и сунуть ему финку между ребер. Тут придется делать что-то более хитрое. К тому же... - Горский прикинулся Майклом Джорданом и отправил пустую пивную банку в корзину по высокой дуге. - Три очка! Так, о чем я? - О чем-то хитром, - напомнил я, про себя подумав, что хитрость - это то, что наполняет изнутри и самого Абрамова, и его телохранителя. Каким бы простым и приятным парнем ни старался прикинуться мистер Горский, я думал о нем, как о ком-то хитром. - Вот именно, - кивнул Горский. - Нам нужно, во первых, поймать Яковлева врасплох, а во-вторых - обставить его смерть так, что мы тут совершенно ни при чем. - Кирпич на голову, - сказал я. - Это примитивно, - поморщился Горский. - И, между прочим, трудно попасть. - Это один мой знакомый так называл несчастные случаи, которые на самом деле таковыми не являются, - пояснил я. - Кирпич на голову. - Я понял, - кивнул Горский. - Да, нужно именно такое... А потом, нужно просто выяснить, где сейчас бродит этот Яковлев? В Москве он или нет? - Его люди уже с неделю стараются сесть мне на хвост, - сообщил я. - Сначала в Городе, потом в Москве. Они хотят забрать у меня кое-какие документы. - Если они гоняются за тобой, - рассудительно произнес Горский, - то, наверное, Яковлев захочет с тобой побеседовать, когда тебя поймают. Выяснить, что и как. Ты понял? - Хочешь, чтобы я стал приманкой? - Ты такой догадливый, - уважительно сказал Горский. - Прямо как я. 22 Похожие чувства, наверное, испытывает старый холостяк, женившийся на старости лет и внезапно ощутивший всю прелесть положения, когда многое уже не надо делать самому. Для этого есть специальный человек под названием жена, и, приходя домой, ты с удивлением обнаруживаешь, что обед готов, полы вымыты, рубашки выстираны и поглажены. Есть от чего прийти в восторг, тем более что обратная сторона этой райской жизни далеко не сразу бросается в глаза. Так и здесь: Горский по телефону заказал для меня авиабилет до Города, по телефону же его оплатил, по телефону заказал в кабинет обед из трех блюд на две персоны. Второй персоной был я. Не дожидаясь тонких намеков на возможные расходы, Горский выдал мне две тысячи долларов. - Машина до аэропорта будет в половине седьмого, - сообщил он, - Есть еще какие-то пожелания? Я пожелал поговорить по телефону. Горский пожал плечами и вышел из кабинета, оставив меня наедине с телефонным аппаратом. Впрочем, я помнил, что сказал Абрамов, - во всем здании есть только одна комната, в которой прослушивание исключено. Я находился в другой комнате. Тем не менее я позвонил Евгении Булгариной и справился о новостях. Как и следовало ожидать, тело Олега Петровича не было найдено - ни мертвое, ни живое. Пара новых деталей... О которых стоит подумать. Следующим был Гарик. - Ты у меня не то что в долгу, - с порога сообщил он. - Ты у меня в долговой яме! Но только больше суток я этого Лернера не продержу. Приезжай и сам с ним объясняйся... - Можешь начинать, на дожидаясь меня, - сказал я. - В Москве пропал без вести гражданин Булгарин О. П., с которым Лернер работал в Городе. Вот пусть пишет все, что знает о Булгарине, пусть доказывает, что не имеет к этому делу никакого отношения. Я приеду сегодня вечером, поздно, и с утра включусь в работу. Еще какие новости? - Домой лучше не ходи. Дело не в Филине, а в том, что, кроме наших ребят, там еще торчат парни из ФСБ, причем ничего конкретного они не говорят. Мой человек в ФСБ тоже не может ничего объяснить. Якобы это идет не от местного начальства, а аж из Москвы. - Да, я в курсе, - сказал я, чем, видимо, поверг Гарика в крайнее изумление. - Ты там в каких сферах вращаешься, а? Ты случайно не погряз в кремлевских интригах? Говорят, это очень прибыльное дело... - Я возвращаюсь в город сегодня, - повторил я. - Я тебе позвоню. А ты пока не распространяйся о моем возвращении. Пока. - То есть скоро мне придется кричать о твоем возвращении на каждом углу? - предположил Гарик - Я правильно понял? - Правильно. И наведи еще справки по последним действиям Гиви Хромого против банды Кожаного. Или наоборот - Кожаного против Гиви. - Так Кожаного убили, - сказал Гарик. - Грохнули у его собственного дома. Люди Кожаного думают, что это дело рук Гиви, и смазывают свои помповые ружья. Скоро займутся боевой раскраской, а там выйдут на тропу войны. - Ясно, - сказал я и положил трубку. Стало понятно, что дальше засиживаться в Москве мне нельзя. Иначе Гоша, Сыч и прочие горячие парни начнут стрельбу, не дождавшись меня. А я кое-что хотел сказать им. Нечто вроде приветственного слова при открытии торжественного мероприятия. А вот человеку из московского ГУВД, племяннику шефа Гарика, я из этой комнаты звонить не стал. Не захотел. Да и времени до отъезда в аэропорт оставалось всего ничего. Мистер Горский был настолько любезен, что поехал провожать меня в аэропорт. Вместе еще с двумя парнями из службы безопасности корпорации - с квадратными челюстями и сплющенными боксерскими носами, в одинаковых шерстяных костюмах они выглядели близнецами. Мистер Горский помыкал ими с завидной бесцеремонностью. - Едем на скромной тачке, - сообщил он мне в подземном гараже. - Чтобы не выделяться. Скромная тачка в корпорации <Вавилон 2000> называлась не <Запорожец>, а <Крайслер>. Сев в машину, я снова увидел в зеркальце сломанный нос водителя и повернулся к Горскому: - Я тут вспомнил про одного парня... Он работал в конторе Булгарина. И в первый день, как я сюда приехал, этот тип следил за мной. Наверняка по приказу Булгарина. Невысокого роста, широкоплечий, бывший боксер или борец. Лет двадцать пять - двадцать семь. Нос сломан В конторе Булгарина он состоит кем-то вроде начальника службы безопасности. Крутится на входе и отпугивает посетителей своей рожей. Если бы ты мог его разговорить... - Я мог бы его разговорить, - кивнул Горский. - Вот посажу тебя на самолет и займусь. <Крайслер> летел по омытым дождем московским улицам и вскоре вырвался на шоссе, ведущее к аэропорту. Горский оптимистично мычал какую-то мелодию, потом скорчил досадливую мину, хлопнул себя по лбу и сказал: - Чуть не забыл! Вот тебе для связки. - Откуда-то появился сотовый телефон. - Действует по всей европейской части России, за него проплачено вперед, так что о деньгах не думай. Отдашь, когда закончим. - Отдам? А я-то думал, что вы, богатеи, кидаетесь такими игрушками направо и налево. - Не были бы мы богатеи, если бы кидались сотовыми телефонами направо и налево, - важно произнес Горский, и я понял, что это повторенная мысль его босса. В аэропорту Горский устроил мне внеочередной проход через паспортный контроль, хотя я его об этом не просил. - Особо там не затягивай, - напутствовал он меня. - Сразу бери быка за рога. И звони. - Непременно, - пообещал я и направился к группе пассажиров, ожидавших рейса на Город. 23 Самолет принадлежал частной авиакомпании, а поскольку Горский мне об этом не сообщил, приятная новость достигла моих ушей на высоте трех тысяч метров. - Наш самолет набирает высоту, - сказала стюардесса. - Как и наша авиакомпания. Сегодня мы открываем регулярное пассажирское сообщение с Москвой, и по этому поводу наша молодая энергичная авиакомпания дарит всем пассажирам небольшие сувениры. Всем раздали значки в форме маленького самолетика, и маленький мальчик, сидевший впереди меня, пришел в дикий восторг. Мой восторг был куда меньшим, особенно при известии о том, что для данной авиакомпании это не только первый рейс из Москвы, но и первый рейс после получения ими лицензии. Вспомнил, что самолет, в отличие от компании, показался мне очень старым. Мое воображение немедленно нарисовало картину его падения, саморазрушения в воздухе, столкновения с другим самолетом и прочие варианты, при которых слова <счастливого полета> будут звучать как посмертное издевательство. В такой ситуации, правда, была и своя мрачноватая прелесть. Филин, Николай Николаевич Яковлев, Абрамов и еще ряд людей будут долго мучить себя тщетными догадками, какую информацию унес я с собой в могилу и какую оставил в тайниках на черный день, а также была ли авиакатастрофа случайной, или ее организовал некий враг. Я разорву связь между ними, я останусь непораженной мишенью... Хорошенькая эпитафия, ничего не скажешь. При заходе самолет несколько раз изрядно тряхнуло, но затем все наладилось, и перспектива воздушной катастрофы исчезла, что, однако, не делало намечающуюся интригу менее смертельной. Я подумал, что в подобных ситуациях все участники игры стараются запудрить друг другу мозги, но самые рьяные настолько этим увлекаются, что сами перестают понимать, где ложь и где правда, и каков процент лжи в тех двух словах, что они сейчас произнесли. Булгарин пудрил мозги мне, я - Абрамову, он отвечал мне тем же... Николай Николаевич Яковлев при встрече не преминет толкнуть какую-нибудь патриотическую речугу вроде тех, которыми он поднимал на великие дела Леонова и остальных. Есть еще Лернер, профессия которого состоит в запудривании мозгов. И я подумал о Филине, который был чужим в этой компании по одной простой причине - Филину не надо было врать. Он был откровенным убийцей на коммерческой основе, он брал деньги и убивал безо всякой посторонней болтовни. Искренний парень. Только почему-то я не горел желанием вновь с ним встретиться. Я опять припомнил узкий проулок, ствол, глядящий мне в лицо, удивленные глаза Филина... Как бы то ни было, но я вернулся в Город, а значит, я вернулся на территорию Филина. Он был где-то здесь и вряд ли собирался промахнуться вновь. Возле аэропорта я взял такси и поехал в Город. По пути я обдумывал возможные варианты и остановился на возвращении в гостиницу <Колос>, бывший Дом колхозника. Люди Николая Николаевича едва ли ожидают такого. Они наверняка думают, что я буду обходить гостиницу стороной, памятуя тот поздний визит, закончившийся выламыванием двери. Но я не злопамятен. Тем более что за номер заплачено. Я рассчитался с таксистом и зашагал к гостинице. Оглядев автостоянку, я увидел там свой <Шевроле>. То есть не мой <Шевроле>, а машину, предоставленную мне Ольгой Петровной Орловой. Тем не менее я испытал удовольствие, как будто обнаружил старую и дорогую вещь, некогда утерянную, а затем случайно найденную. <Шевроле> стоял в том же месте, где я его оставил несколько дней назад, - свидетельство того, что в этом мире кое-что еще остается неизменным. Мелочь, но приятно. Я поднялся на пятый этаж, подмигнул дежурной и направился к своему номеру. - Вы вернулись? - запоздало спросила дежурная, обращаясь уже к моей спине. - Вернулся, - сказал я. - Надеюсь, дверь починили и раму заколотили? - Да, - дежурная подумала и добавила не столь уверенно: - Кажется. - И незваных гостей у меня в номере нет? - Конечно! Примите наши извинения за тот инцидент... - Ей пришлось кричать, чтобы слова достигли моих ушей. А <инцидент> она произнесла как <инцендент>. Я улыбнулся и вставил ключ в замочную скважину. Потом выждал несколько секунд. Но никто за дверью не шевельнулся, не взвел курок и не выпрыгнул в окно. Тишина как на кладбище. Я посмотрел в сторону дежурной по этажу и помахал ей рукой. Все нормально. Я отпер дверь и вошел в номер. Зажег свет и на долю секунды зажмурился. Потом открыл, глаза, огляделся... И разжал кулак. Столбик из пятирублевых монет, завернутых в плотную бумагу, упал в карман плаща. Левой рукой я поставил сумку на пол. Они не только починили замок и заново заколотили оконную раму, они навели здесь образцовый порядок. Не хватало только приветственного транспаранта: <Добро пожаловать, Константин Сергеевич!>. Но и без оного мне было приятно сюда вернуться, ведь это был мой <домозаменитель>. Завтра предстояло многое сделать, поэтому я собирался хорошенько выспаться. Белье было свежим, белоснежным и едва ли не хрустящим. Класть в такую постель уставшее немытое тело было бы кощунством, и я отправился в душ. Стоя под струями теплой воды, я вспоминал десятки подобных моментов в своей жизни, когда, вернувшись домой после изнурительных и небезопасных приключений, я опускался на свой старый продавленный диван, закрывал глаза, что не мешало мне точно подносить