гости, многократно извинившись, как будто уходили не в смертный бой, а на веселую пирушку, распрощались. За столом женщин не было, еду старшим подавал Абдул-Малик, тринадцатилетний сын Исы. Но проводить гостей вышли все. Абдул-Малик хотел уйти с бойцами. Их семья потеряла пятерых, и даже если отец успел расквитаться за предыдущие смерти, кто возьмет плату за его жизнь? Старейшина не должен подвергаться опасности, пока в роду есть хоть один молодой мужчина. Так что теперь этот долг на нем, на Абдул-Малике, если старшие признают его взрослым и достойным такой чести. Его мать не возражала. Белая, как мел, и напряженная, как натянутая струна, она стояла, сжав губы, и молча ожидала решения отца. Хажар была готова произнести древние и великие слова: 'Я беру весь харм на свою грудь!' Только гордые матери могут растить гордых сыновей. Но кто знает, как им это дается? Старший группы избавил старика и женщину от новой тяжкой ноши. Он сказал Абдул-Малику: - Твой отец был всем нам братом. Его долг кровной мести перешел на нас. Но у твоего отца был и другой долг. Теперь ты обязан заботиться обо всей семье, о ваших женщинах. Ты станешь помогать и нам. Мы будем приходить сюда на отдых. Может быть, прятать раненых. Мы дадим знать заранее, и ты позаботишься, чтобы мы не попали в засаду. Маленький мужчина понял, что ему отказывают, но так, чтобы не обидеть, и позволить сохранить лицо. Пряча мгновенно вскипевшие слезы разочарования, он попытался было возразить. Но услышал строгое замечание: - Если ты хочешь стать воином, то должен понимать дисциплину. А затем старший из гостей обратился к Мадине: - Сестра, ты бы навестила свою соседку Насият? Ее муж просил передать ей привет и сказать, что у него все нормально. Сам он пока не может отлучиться домой. - Конечно, схожу. И бойцы ушли, полные гордой непокорности и неутолимой мстительной ненависти. А Мадина, уже в который раз с того черного дня, пожалела, что не родилась мужчиной. * * * Хорошо быть человеком, несущим хорошую весть. И все же, Мадина шла к соседке с тяжелым сердцем, через силу. Сама, без особой нужды она никогда не заходила к Насият в гости. Но отказать в такой просьбе было нельзя. А дальше действовал старый закон: слово не сказанное - твой раб, а сказанное - твой хозяин. Начало войны, обернувшееся страшной трагедией для всей Чечни, как ни странно, сыграло самую благотворную роль в положении этой скандальной семьи. Тот, кто последовательно и настойчиво боролся с российским присутствием на чеченской земле, кто истреблял 'русскую пятую колонну', с явным нетерпением ожидавшую прихода федералов, вновь оказался на коне. Единственным, что омрачало торжество Ахмеда, была необходимость лично участвовать в боевых действиях и рисковать своей, такой драгоценной и такой веселой жизнью. Но его заслуги не остались без внимания. Его после ряда проверок делом и кровью принял в свою личную команду возглавивший ДГБ Абу Мовсаев, отличавшийся исключительной подозрительностью и выдающейся даже среди боевиков жестокостью. Вскоре Ахмед прекратил бессмысленную и опасную беготню по разбитым домам, под разрывами снарядов и злым взвизгиванием пуль. По приказу руководства он стал личным порученцем и связным влиятельного араба, недавно появившегося в Чечне. А затем, уже по поручению своего нового начальника, вошел в группу, готовившую базу для организации подпольной работы в городе. Следом он перетянул и Аслана. Свой человек - свой глаз и своя рука. О том, какой важной птицей стал Ахмед, Мадина, естественно, не знала. Но это было не важно. Будь он хоть Президентом Ичкерии, это не изменило бы ее отношения ни к нему, ни к его супруге. Но перед воротами соседей она все-таки остановилась, чтобы собраться и настроиться на дружелюбный, уважительный лад. Лицемерить Мадина с детства не умела, а сейчас ей вообще было безразлично, кто что подумает и кто что о ней скажет. Но, проявляя уважение к другим, ты прежде всего уважаешь себя. Как все изменилось! И как люди изменились... Раньше невозможно было бы представить, чтобы загулявший где-то Ахмед передавал весточки своей семье. Но то - мирная жизнь, когда он знал, что ничего страшней его собственных бесчинств с близкими не случится. И другое дело - война, когда еще не тронутая бедой улица может за несколько минут превратиться в груду развалин, похоронив под собой всех ее обитателей... Мадину затрясло. И она, усилием воли вырвавшись из черного круга привычных мыслей, постучала в наглухо запертые ворота. Насият была дома. Она на редкость приветливо встретила гостью и, не торопясь спрашивать о цели визита, пригласила попить чаю. Хотя в ее интонациях и чересчур сладких взглядах Мадина уловила обычную для этой женщины фальшь, все же было приятно, что разговор начался с добрых слов и будет посвящен хорошей новости. Проходя через комнаты, Мадина отметила про себя, что помещения, раньше набитые битком, теперь были практически пусты. Но это не было работой мародеров. Не было видно испорченных вещей, поврежденной мебели, следов от вырванных 'с мясом' ковров и вообще признаков пребывания в доме чужаков. Просто рачительный хозяин позаботился о сохранности имущества, которое он с таким тщанием собирал. Мадина вдруг почувствовала странное облегчение. И поняла, почему. В последние годы, когда традиции соседских взаимоотношений или какая-то иная необходимость все же вынуждали ее посещать этот дом, она не могла отделаться от мысли, что ковры, по которым она ступала, только недавно отмыты от крови их настоящих хозяев, а пиалы с чаем еще хранят тепло чужих губ, теперь посылающих проклятья грабителям. Нынешняя простота обстановки была более человечной. Насият либо сама собиралась пить чай, либо кого-то ждала. Низенький столик в гостиной был накрыт, и на его краю, попыхивая паром и пованивая керосиновой копотью, стоял на подставке старинный медный чайник ручной работы. Похоже, действительно, здесь ждали гостей. Потому что пиал на столе было четыре. Но Насият не волновалась, не суетилась и не торопилась выпроводить неожиданную гостью. Она аккуратно и со вкусом заварила чай. Настоящий, зеленый. Крупные, скрученные в изумрудные палочки листики стали отмякать, расправляться, отдавая горячей воде нежный зеленовато-желтый цвет и чудесный, уже забытый Мадиной аромат. В их доме запасы чая кончились давно, и лишь одна жестяная баночка хранила несколько горстей заварки на случай появления особо почетных гостей. Мадина с наслаждением отпила несколько глотков и, выждав, пока Насият поставит свою пиалу на столик, чтобы хозяйка от волнения не обожглась горячим напитком, сказала: - Я видела людей, которые вчера встречали твоего мужа. Он жив и здоров. Ахмед просил передать, что помнит о своей семье. Но пока у него нет возможности вас навестить. Насият восприняла новость, как давно известную и, уже не тая двусмысленности своей улыбки, ответила: - Спасибо за добрую весть. И за то, что не отказала в просьбе навестить меня... Слушай, соседка: я знаю, что ты не дикарка из дальнего аула, да и твоего свекра здесь нет. Ты не против, если нам составят компанию мужчины? Мадина краем глаза заметила, что в углу комнаты открывается дверь, ведущая во внутренние помещения дома, и встревоженно вскинула голову. В гостиную вошел их давешний гость, тот самый, что просил передать привет от Ахмеда. А следом за ним через порог шагнул и сам хозяин этого дома. Улыбалась Насият недолго. Ахмед, сурово бросив супруге: 'Иди к себе' - проигнорировал ее оскорбленный взгляд и, дождавшись, пока жена уйдет, развязно обратился к Мадине: - Привет! Вот, хочу поближе познакомить тебя с Ризваном... Та холодно кивнула и тут же встала, собираясь уйти. Но Ризван, высокий, широкоплечий мужчина лет сорока, с короткой темно-русой, пронизанной обильной проседью бородой, и с черными проницательными глазами, остановил ее серьезными, уважительными словами. - Извини, сестра, что я так поступил. Прости во имя памяти Исы, ведь он был не только твоим братом, но и моим. Прости и выслушай меня. Мадина внимательно посмотрела на него и дала понять, что слушает внимательно. - Давай присядем... У меня есть к тебе очень важный разговор. Но я не мог остаться у вас в доме, и не нужно, чтобы об этом разговоре узнал ваш отец. - Да, старик совсем скис, он и Исе-то не разрешал... - вмешался в разговор Ахмед, но буквально проглотил последние слова под тяжелым гневным взглядом Ризвана. А тот, помолчав, продолжил: - В другое время и в другой обстановке я никогда бы не поставил тебя в такое неудобное положение. Но, когда нет никаких возможностей, и труп отца оставляют... Ты не будешь возражать, если Ахмед уйдет? Надо посматривать, что происходит вокруг дома. Или тебе будет удобней разговаривать со мной не наедине? Мадина пожала плечами. Ризван понял ее правильно. Чего уж разводить церемонии, когда все правила приличия уже нарушены неоднократно. Поэтому гость кивнул головой, и хозяин послушно отправился вслед за своей женой. А Ризван взял чайник, налил чаю себе и подлил в пиалу Мадины. Этим простым и неожиданным жестом он дал понять, что собирается говорить с сидящей напротив него женщиной, как с равной себе, как с товарищем и другом. - Поверь, что я уважаю тебя, как родную сестру. Ведь нас связывает не только память о нашем брате. У нас с тобой общая беда. Я тоже потерял семью. Они пытались выехать из города. Их машину расстрелял штурмовик. И я взял в руки оружие, чтобы отомстить. У меня в сердце горит такой же огонь, как и у тебя. Он не давал мне спать, я не мог спокойно есть и даже дышать, пока я не ступил на эту тропу. Я знаю, что сейчас происходит с тобой. Иса говорил, что ты - сильная женщина. Что ты - сильней многих мужчин. А значит, ты никогда не успокоишься и не простишь убийц. И ты меня поймешь. Нам сейчас очень тяжело. Русские бросили против нас лучшие войска - десантников и морскую пехоту. У них техника: танки, самолеты и вертолеты. На один наш выстрел из автомата отвечает залп целой батареи. Каждый день сотни наших братьев становятся шахидами. Мы оставили центр города и вот-вот нас выбьют с окраин. Я не жалуюсь. Это недостойно мужчины. Я просто рассказываю тебе правду. Грозный мы не удержим. Придется уходить в горы. Но без помощи тех, кто останется в городе, мы не удержимся и в горах. Мы готовы умереть. Но лучше - победить. А для этого нам нужны разведчики, нужны связные, нужно покупать и переправлять продовольствие и медикаменты. Нужно делать очень много важной и опасной работы. И для этой работы нужно много надежных людей. Ризван замолчал. Все было сказано, и все было ясно. Мадина подняла привычно опущенные к полу глаза. - Я хочу войти в ваш джамаат . И хочу убивать их сама. - Пока этого не нужно. И это слишком опасно, ведь... Ризван посмотрел в лицо своей собеседнице и не стал продолжать. Того, что выпало на его личную долю, и того, что он видел за последний месяц, с лихвой хватило бы на десять самых страшных жизней. Но даже у этого человека от улыбки Мадины озноб пробежал между лопаток. - Чего еще я могу бояться? - просто спросила она. * * * - Долбани кормой, они и слетят! - Мелкий с виду, но резкий и ершистый собровец презрительно пнул ногой сваренные из металлических листов и наглухо задраенные ворота. Это капитальное сооружение преграждало путь во двор дома, в котором, по поступившей в их комендатуру информации, находился тайник с оружием для боевиков. Василий вопросительно глянул на Дэна. Тот осуждающе покачал головой: - Ну и зачем? Мало тут поразбито? Люди делали, старались... - Не хрен их жалеть. Они тут тайники устраивают, а мы... - Это еще не факт. И если факт, то неизвестно, кто прячет. Хозяев-то нет. - Ну и что прикажешь, штурм Зимнего изображать? На ворота верхом лезть? - Когда Зимний брали, броневики уже были, а ума еще не было. Василий, подгони 'Домового' вплотную... Не прошло и минуты, как бойцы, забравшись на броню БТРа, стали прямо с него перепрыгивать через верхушку ворот во двор. Работали по обычной схеме. Руководил мероприятием оперативник, получивший из какого-то источника эту информацию. Блокировали район операции омоновцы - соседи по комендатуре. А собственно поиск проводили собровцы, быстро сработавшиеся с коллегами из экипажа 'Домового'. Правда, Дэн на этот раз пошел с поисковой группой, усадив за пулеметы одного из приятелей-собрят. Настороженные, взвинченные бойцы, готовые немедленно открыть огонь на каждый подозрительный шорох, рассредоточились по двору, взяли под прицел все хозяйственные постройки. Через десять-пятнадцать минут стало ясно, что в сараях и в летней кухне ничего интересного нет. Оставался сам дом. Но его двери были закрыты на два капитальных врезных замка, да еще и забиты досками крест-накрест. Окна забраны крепкими решетками в палец толщиной. Ершистый боец, аж подпрыгивая от нетерпения и вызывающе поглядывая на Дэна, опять затараторил: - Ну и что? Что теперь? Будем ключи подбирать? А если бы БТР загнали, сейчас бы дернули тросом, да и все. Или звездануть по двери из подствольника - и вся недолга! Дэн, досадливо глянув на этого суетягу с автоматом, молча подошел к окну, потряс решетку, внимательно заглянул под нее. Стальная рама была не вмурована в кладку, а через просверленные в ней отверстия прибита к стене толстыми гвоздями. И в просвет между каркасом решетки и побеленной штукатуркой эти гвозди были хорошо видны. - Отойдите за меня! Бойцы, быстро усвоившие немногословную, но очень рациональную манеру Дэна, послушно переместились. А тот, подняв автомат и почти в упор приставляя ствол к стержням гвоздей, сделал два выстрела. После этого на оставшихся креплениях решетка повернулась, как дверь на петлях, открыв доступ к окну. Дальше, как говорится, дело техники. Штык-нож поддел завертку форточки, щелкнули открываемые шпингалеты на рамах, и створки, недовольно скрипя, распахнулось навстречу поисковой группе. В дом вошли втроем. Дэн, Алик - крепкий симпатичный парень с коротко стриженными светло-русыми волосами, и Вовчик, тот самый любитель экстремальных мер. Неслышно ступая тяжелыми грязными ботинками по застеленному коврами полу, прикрывая друг друга стволами автоматов, среди обычной обстановки обычного частного дома из комнаты в комнату переходили люди в камуфляже и в набитых боеприпасами разгрузочных жилетах. Чужие лица бесстрастно взирали на них из рамок фотографий, стоящих на комодах и висящих на стенах. Чужие зеркала отражали напряженные, непроизвольно пригибающиеся даже при виде собственных отражений фигуры. Толстая пыль нетронутыми слоями лежала по всему дому. Здесь явно давно никто не бывал. Собрята понемногу расслабились. Оставалось проверить только подвал и чердак. Алик, завернув ковры, тщательно осмотрел пол. Входа в подвал или следов каких-нибудь тайников под половицами не было. Коротко переговорив по рации, он кивнул Дэну: - Вход в подвал с улицы. Ребята туда пошли. А мы давай чердак глянем, люк - в прихожей. Задачка оказалась непростой. Потолок довольно высокий, и хотя задвижка на люке простая, но с табуретки все равно только-только достать пальцами. А как потом на чердак забираться? Идти во двор и тратить время на поиски лестницы не хотелось. - Залезай на меня! - Дэн, чуть пригнувшись, встал прямо под люком. Алик попытался вскарабкаться на него, но, не удержав равновесие, с грохотом обрушился на пол. Вовчик, примостившийся у широкого, как на веранде, окна прихожей и присматривавший одновременно и за ними и за двором, хихикнул: - Нет, Алик, если тебя из СОБРа выгонят, то в цирк не возьмут. Тот сокрушенно улыбнулся. Они с Вовкой были большими приятелями, но постоянно поддразнивали друг друга. И подарить этой язве такой повод для вечернего рассказа за общим столом!... Дэн хлопнул его по плечу: - Давай, ты - вниз, а я попробую подняться. Так дело пошло веселей. Алик тоже оказался крепким не только на вид. Но у Дэна было лучше с равновесием. И через несколько секунд Денис, уверенно стоя на широких плечах товарища, уже осторожно приподнимал крышку чердачного люка. Никому и никогда Дэн бы в этом не признался. Но, честно говоря, в тот момент, когда люк, скрежетнув и осыпая его чердачной трухой, стал подниматься, холодные мурашки пробежали-таки по вспотевшему под шлемом затылку. Конечно, судя по всей обстановке, вряд ли на чердаке затаился замурованный в доме смертник. Но, черт его знает, какие могут быть еще в этом строении лазы и ходы. Да и мину здесь поставить для любопытных федералов - самое милое дело. Лезвием ножа Дэн осторожно провел по периметру люка. Ничего не мешает... Теперь тихонько приподнимаем... Нормально... Откидываем... Нормально....Автомат поднять над головой... Выпрямляемся... Темно. Только через маленькое ромбическое оконце врывается тонкий сноп света. Но из-за него, притаившаяся по углам чердака темнота кажется еще плотней. - Дай фонарик! - Дэн опустил руку вниз. И в этот момент ударила автоматная очередь! Падая со спины Алика, Дэн успел сгруппироваться и не рухнул плашмя, а ушел с него мягким кувырком. Откатился в сторону. Вскинул автомат к люку, готовый полоснуть по темному проему. И вновь собрался в пружину, чтобы мгновенно выпрыгнуть в другую комнату, если сверху прилетит граната. Но на чердаке было тихо. Алик лежал рядом неподвижно, запрокинув лицо и уставившись открытыми глазами в потолок. Как всегда в таких ситуациях, мысли неслись мгновенными, полыхающими в мозгу импульсами: 'Если стреляли с чердака, почему я не видел вспышки? Алик ранен? Но почему в него попали, а в меня нет?' Вовчик, стоя у окна на одном колене, вскинул автомат на вытянутых руках над головой и, не целясь, врезал длинной очередью вдоль крыши соседнего дома. Стекла окна, вынесенные ударом пороховых газов и веером пуль, полетели во двор. Но за долю секунды до того, как стеклянное полотно рассыпалось и стремительными брызгами полетело вслед за остроконечными гонцами смерти, Дэн успел увидеть на нем строчку маленьких звездчатых отверстий. Входных отверстий. В них стреляли с улицы. Мгновенно рассадив магазин, Вовчик застонал и тоже свалился на пол, подтянув руками к животу правую ногу. - Меня зацепили! Что с Аликом? Дэн подполз к напарнику. Точеное, красивое, всегда сдержанно-приветливое лицо этого парня за считанные секунды изменилось до неузнаваемости. Оно не было искажено гримасой боли. Но на него будто кто-то напялил маску другого человека: похожего, но холодного и чужого. Кожа на лице стала землистой, с каким-то зеленоватым оттенком. И тут Дэн увидел снежинки. Чешуйки известки, то ли отбитые пулями с потолка, то ли сорванные им, Дэном, при падении, плавно кружась, медленно опускались и ложились на пол, на коротко стриженные светло-русые волосы и на лицо Алика, на его широко распахнутые глаза. Одна из колючих белых звездочек легла прямо на отражающий черную дыру потолочного люка черно-зеркальный зрачок. Дэн непроизвольно моргнул, будто его самого резануло по глазам. Но Алик не моргал. Мертвые известковые снежинки в глазах ему не мешали. И тогда Дэн сказал: - Он умер... ...Умер... Нет! Его убили! И Дэн, выхватив из кармана разгрузки рацию, яростно закричал: - Коробочка! Коробочка! У нас двухсотый! Стреляют с крыши соседнего дома! Пулеметы... Васька, скомандуй на пулеметы! Огонь! - Дзан-н-н! - словно огромные литавры, лязгнули напоследок ворота, разлетаясь под таранным ударом бэтээра. Крутнулась башня тяжелой бронированной машины, кажущейся в этом тесном дворике невероятно огромной. Резким, рвущим перепонки стаккато прогрохотала очередь крупнокалиберного пулемета. Тяжелые пули вдребезги разнесли несколько листов шифера. От обнажившихся стропил полетели щепки, а одна из стропилин, будто перебитая гигантской палицей, хрустнула и провалилась вниз. - Отставить! Отставить огонь! Здесь много жилых домов, прошьете все насквозь! - Голос командира ОМОНа, руководившего оцеплением, ворвался в сознание Дэна. Да, здесь много домов уже заселено. Здесь кругом живут люди: женщины и дети. И пули КПВТ действительно способны прошить не одну стену и не одну крышу деревянных или саманных построек. А главное, вряд ли стрелявшие остались дожидаться, когда оцепление стянется в мертвое кольцо вокруг этой группы домов, и разъяренные собровцы начнут потрошить весь квартал. И Дэн устало проговорил в свою рацию: - Отставить, Василий. Скажи... отставить... Володя держался молодцом. Вообще с того момента, когда началась стрельба, его энергично-разгильдяйские движения трансформировались в по-прежнему стремительные, но очень точные поступки. Похоже, что именно его мгновенная реакция и прогремевшая по крыше ответная очередь из его 'калаша' больше не позволили стрелявшим выцелить никого из замешкавшихся во дворе собровцев. И сейчас он вел себя вполне адекватно ситуации. Совсем другой человек. Отполз от окна и, сидя в углу, прижал пальцами одной руки артерию на бедре, другой сорвал жгут с приклада автомата. И голос у него на удивление спокойный: - Дэн, помоги! Денис распорол штанину, глянул на рану. - Ну-ка, отпусти... Кровь не хлестанула. - Вены, артерии не задеты. Сквозняк. Давай бинты. Тащить убитого Алика и раненого Вовку через весь дом и пихать их в окно не стали. Дэн на время перенес обоих в соседнюю комнату. И, когда Василий въехал на 'Домовом' прямо в прихожую, завалив стену с расстрелянным окном, ребят погрузили на корму БТРа. На месте засады, как и следовало ожидать, никого найти не удалось. Тот, кто готовил эту ловушку, заранее продумал и тактику действий, и маршрут отхода. В прочесанном вдоль и поперек квартале не оказалось ни одного мужчины, который хоть как-то подходил бы на роль боевика. Возраст самого младшего из живших здесь стариков явно исключал беготню по крышам. А из высыпавших на улицы любопытных пацанов самому старшему было лет тринадцать, не больше. Не удалось установить, и от кого исходила информация. Опер, которому неизвестный мужчина передал листок со схемой расположения тайника, 'подстраховался', пообещав передать вознаграждение информатору только после успешной операции. Ему и в голову не пришло, что успех операции может быть совсем другим и совсем не для его товарищей. Двадцатипятилетний сотрудник уголовного розыска, откуда-то из-под Воронежа, прибыл в комендатуру по обычной срочной разнарядке, несколько дней назад. Никто и никогда не рассказывал ему о таких же ловушках, в которые попадали военные и милиционеры еще в Нагорном Карабахе, в Абхазии и во времена осетино-ингушского конфликта. Никакой, даже краткосрочной специальной подготовки к работе в условиях вооруженного конфликта и конкретно чеченской войны он не проходил. Впрочем, как и тысячи других людей в погонах, вброшенных в жернова этой бойни. Свой личный опыт он будет нарабатывать на своих личных ошибках. Но никто не попрекнет его этой историей. Потому что его товарищи будут учиться так же, как он, и вместе с ним. И получат еще не один кровавый и беспощадный урок. А когда придет время замены, вновь прибывшие смогут пообщаться с братишками, в лучшем случае, лишь час-другой. Машины не ждут. До темноты нужно прорваться назад, в Моздок. И вся передача дел, информации, наработанных связей и опыта сведется к обычному российскому: - Ну, на посошок! - А вам: ни пуха ни пера! - К черту! И снова все пойдет к черту! x x x - Ну, ты будешь есть, или нет! - в сердцах повысила голос Хажар. Что случилось с мальчишкой? Сегодня с раннего утра завился куда-то без разрешения. Мать чуть с ума не сошла. В городе стрельба. Убьют ведь запросто. А он, вернувшись, наконец, домой, невозмутимо выслушал ее нотации, но так и не сказал, куда бегал. Отмолчался и под суровым, укоризненным взглядом главы семьи. А теперь вот, как юла, вертится. Что-то неймется ему. Что он задумал? Абдул-Малик посмотрел на сердитую мать, засмеялся, стремительно расправился с нехитрым и, прямо скажем, скудным обедом. И выскочил во двор. Чем бы заняться, чтобы хоть как-то успокоиться? Гордость и радость распирали его, как воздух из соломинки пойманную безжалостными пацанами лягушку. Так хотелось выплеснуть наружу ту бурю эмоций, что бушевала сейчас в нем. Но нельзя. Ни в коем случае нельзя. Он и так уже вышел за разумные пределы, позволив матери увидеть, что с ним происходит что-то необычное. Несолидно это. Надо держать себя в руках. А обсудить происшедшее он успеет. Завтра встреча с Ахмедом. Как здорово его новый друг все продумал и организовал! И почему тетя Мадина и мать всегда упоминают его имя с таким презрением? Женщины! Что с них взять? Они ведь даже не представляют, кто такой на самом деле их сосед. Это - не угрюмый бородач Ризван, который держит его за сопливого мальчишку. Он все понимает. Разговаривает с ним просто, как близкий товарищ, как старший брат. И он сделал так, что сегодня Абдул-Малик сам лично заплатил долг кровной мести. Никому и никогда не узнать, как колотилось его сердце, когда он, затаившись на крыше, ждал появления попавшихся на удочку Ахмеда федералов. Конечно, не расскажет он другим и о том, как тряслись его руки, пока он, вспомнив слова своего наставника, не сделал три глубоких вдоха и не подвел мушку к цели на плавном выдохе. Но когда-нибудь он обязательно расскажет всем родным и друзьям, как сумел убить одного русского спецназовца (спецназовца!) и ранить второго. Он сам лично видел сраженных врагов на корме бэтээра. И с трудом удержался, чтобы не закричать от восторга победное 'Аллах акбар'! Теперь-то ему нет причин завидовать тем пацанам, которые вместе с отцами успели принять участие в разгроме первых русских колонн. Ахмед говорил, что когда враг-кровник погибает, отомщенная душа освобождается от горького груза и возносится в рай. Так что его отец Иса уже знает о подвиге сына. И наверняка гордится им. Очень здорово и то, что федералы так и не нашли автомат, который он, отстегнув магазин, сбросил в бочку с грязной водой в соседнем дворе. Русские обыскивали дом и сарай, возле которого стояла эта бочка. Но никто не догадался пошарить в ней. Им и в голову не пришло, что кто-то будет хранить оружие в воде. Но автомату там недолго лежать. Завтра же он заберет его, приведет в порядок и вернет Ахмеду. И тот не пожалеет об оказанном ему доверии. А значит, не за горами и осуществление главной мечты Абдул-Малика: пройти подготовку в тренировочном лагере и стать настоящим бойцом, грозой русских оккупантов. А сейчас все же главное - успокоиться. Ахмед просил ни в коем случае ничего не говорить ни матери, ни тетке, ни деду. Конечно, в том районе его видели и узнали многие знакомые. Но мало ли куда забираются любопытные пацаны. Вот и он: пошел к друзьям, а попал в омоновскую облаву. С кем не случается... Никто из родных ничего не должен даже заподозрить. Это - требование боевой конспирации. И это - их тайна. Тайна настоящих мужчин. Магадан Малыш плакал. Нет, конечно, он не рыдал взахлеб, как институтка. Но соленая влага на сей раз текла не только из-под раскисшей и почерневшей подбивки 'Сферы', но и из зажмуренных в отчаянии глаз. Зеленый флаг с грубо намалеванным волком торчал из отдушины чердачного окна. Ледяной февральский ветер колыхал его, и казалось, что волк нагло подмигивает и пощелкивает пастью, как бы говоря: - Ну что, съел? Больше всего на свете хотелось завыть, как воет лунными ночами этот зверь. Но сзади, тяжело дыша, попадали на обледенелый рубероид его друзья. Стыдно. И уж если выть, то всей стаей. А еще он очень-очень, прямо-таки страстно хотел бы сейчас увидеть рядом с собой Пушного. Или Змея. А еще лучше - обоих. Подняться во все свои могучие сто девяносто пять сантиметров, схватить эту парочку за шкирки и, треснув лбами, спустить с крыши проклятой пятиэтажки без парашютов. В прошлый понедельник, привычный уже утренний марш-бросок в полной боевой выкладке закончился не в расположении отряда, а рядом с незавершенным пятиэтажным домом, недалеко от городской тюрьмы. Эта новостройка на шестьдесят квартир так и не приняла изнывавших в бараках и коммуналках родного города потенциальных новоселов. Незадолго до начала отделочных работ она вдруг стала оседать и пошла трещинами. Оказалось, что дом умудрились поставить на огромной ледяной линзе. Строительство прекратили, и пятиэтажная громадина стояла пустой, пока ее не облюбовали для своих тренировок собровцы и омоновцы. Не очень-то и уставшие, отсвечивающие жизнерадостными улыбками бойцы построились лицом к зданию и ждали, что же им скажет по поводу этой экскурсии Змей. Бежал командир вместе со всеми, и народ с интересом посматривал: долго ли пыхтеть будет, прежде чем сможет говорить? Но ничего, голос ровный, уверенный. - Сегодня мы начинаем занятия по штурмовой подготовке. Работаем пятерками. В доме четыре подъезда. В каждый идут две пятерки и посредник из офицеров. На крыше здания укреплен чеченский флаг. Побеждает и отправляется отдыхать снявшая его группа. Остальные работают, пока не сумеют выполнить задачу. Напоминаю, что в любом здании, даже недавно зачищенном, могут оказаться боевики. Также напоминаю о минной опасности и требую соблюдать все меры предосторожности. За неправильные действия посредники имеют право объявить любого убитым или раненым. Командирам групп произвести расстановку личного состава и дополнительный инструктаж, определить маршруты скрытого выдвижения к зданию. Начало штурма по сигналу голосом: 'Атака!' Народ слушал и ухмылялся. Кто про себя, а кто и явно. В войну командир играет: 'духи', мины... Сейчас как рванем, и добежать не успеет, чтобы свои замечания сделать. А тот ласково улыбнулся и добавил: - Группа, в которой есть раненый или убитый, выносит тело на исходный рубеж и начинает все сначала. Змей он и есть Змей. Это потом до всех дошло, что дело не только в его любимом ругательстве: 'Ах ты, Змей Горыныч!', и не только в шуточках ядовитых. Коварства улыбчивого у него не меньше, чем у того искусителя библейского, что Еве голову заморочил... Понятное дело, далеко от здания исходную позицию никто не выбирал. Броник, шлем, оружие, полный боекомплект - двадцать кило металла по легкому варианту. Каждый лишний метр потом силы отберет. Выстроились перед подъездами. - Атака! - Ура!!! - ломанулись с грохотом, как боевые слоны. Первые бойцы уже в подъезды влетели. - Отбой! Что такое? - Обращаю внимание посредников: в результате тупой лобовой атаки, без использования особенностей местности и огневого прикрытия, в каждой пятерке имеется двое убитых. Провести эвакуацию 'груза двести' на исходный. Ну-ка, весело подняли, весело понесли! Подготовиться к повторному штурму. Во вторник вечером одна из пятерок первого взвода без потерь ворвалась в подъезд. Тяжелый ботинок второго номера РПГ, обвешанного запасными выстрелами к гранатомету, с размаху опустился на порог. Ба-а-бах! Из-под порога фуганул сноп огненных брызг. - Подрыв на противопехотной мине. Ранение ног. Эвакуация. Так вот куда так загадочно исчез еще позавчера сапер отряда Пушной! Вот для чего он накупил на выделенные командиром деньги разную китайскую пиротехнику, резко обесценившуюся после Нового года! А старшина еще прикалывался, что, мол, у Змея бзик, деньги тратит на разную хренотень, салют на двадцать третье февраля затевает что ли? Та-ак! Ну, посмотрим, кто кого! Народом овладел азарт. Утром в среду орлы Пионера - командира второго взвода - прошли до второго этажа. На пороги больше не наступали. На доски и отвалившиеся пласты штукатурки - тоже. Растяжку из усиленной дымным порохом хлопушки Бабадя снял животом. Живой вес Бабади - центнер. Бабадя - пулеметчик. Он тоже в полном защитном снаряжении. А еще у него в руках - девятикилограммовый ручной пулемет и за спиной - запасная коробка с патронами. - У-у-у, Пушной, с-сука! Кряхтят бойцы. Бабадя тоже хорош: не мог раньше подорваться? Два этажа вниз - до подъезда, двести метров - до исходного... - Слышь, братан, ты бы жрал поменьше или бегал побольше - не дай бог, в самом деле тебя вытаскивать. - Да пошел ты! Типун тебе на язык! Не послушал Бабадя доброго совета. И потом тщательно оберегал он в чеченских командировках внушительную мужественность своей коренастой фигуры. И даже укреплял ее, поскольку службу приходилось нести на стационарных блокпостах, недалеко от отрядной кухни. Но ровно через год, под Серноводском, будет он бежать в цепи навстречу ураганному огню, хлопая незастегнутым броником по сбереженному животу и приговаривать: - Пусть меня ранят, пусть меня убьют... и пусть меня понесут отсюда на руках! А потом проявит пулеметчик незаурядное мужество, отбиваясь от наседающих боевиков и прикрывая товарищей. Поливал Бабадя врага длинными очередями на дистанции и короткими - в упор. И снова приговаривал: - А вот вам в рот, чтоб я еще с этой дурындой бегал туда-сюда! И уберег-таки и товарищей и себя - большого и доброго. В среду вечером первый взвод после штурмовки не расползся по домам. Приглашенный в качестве дорогого гостя Пушной проводил повторные занятия по минно-подрывному делу. Народ устал смертно, народ клонило в сон. Но слушали внимательно. Утром в четверг впереди каждой пятерки первого взвода шел боец, который не вертел головой по сторонам, а внимательно смотрел под ноги и перед собой. По сторонам его другие прикрывали. Шли журавлиным шагом - высоко поднимая и выбрасывая перед собой ноги. Так, даже если просмотришь растяжку, меньше шансов ее зацепить. Стоп! В двадцати метрах от исходного, поперек уже набитой за три дня в снегу тропы прозрачная паутинка искрится. Лесочка! - Растяжка! Не дыша, перешагивают бойцы. Сколько же глаз нужно: под ноги смотри, по сторонам смотри, а сейчас - за угол, и перед носом - дом проклятый. Там вообще не смотреть надо, а всей шкурой, как приемной антенной, работать. Хлоп! - Справа, в полосе второго взвода, горькие вопли и черный клубок дыма над белым сугробом. Ухмыляется первый взвод. Ага! Ну что, друзья-соперники? Как вам вчера вечером дома отдыхалось? В тот самый вечер, когда нам Пушной объяснял, что растяжки и мины лучше всего ставить на зачищенных противником, привычных и вроде бы уже безопасных участках. На маршруте смены постов, например, где караулы уже на автопилоте ходят. Или на пути в туалет. Или на снежной тропинке, по которой взвод за эти три дня уже раз тридцать пробежал... Чебан потрясенно на гранату смотрит. Так грамотно шли - и вот те на! С лестничной площадки пятого этажа к ним на четвертый Ф-1 выкатывается. Та самая, которую в народе 'лимонкой' зовут, рубленая на дольки игрушка с разлетом чугуна на двести метров... Это же какая падла швырнула!...А ведь предупреждал Змей: даже в зачищенном здании могут вновь оказаться выползшие из схронов боевики. А тут какое уж зачищенное? Группа Чебана первой шла и то еле-еле до четвертого этажа доцарапалась. Граната, конечно, была учебная. А бойцы - настоящие, тяжелые... Сегодня утром Змей объявил: - С целью укрепления социальной справедливости устанавливается следующий порядок. Не группа выносит подорвавшегося или пораженного в результате неграмотных действий, а 'убитый' выносит на исходный рубеж самого тяжелого члена своей пятерки. Чтобы прочувствовать, каково придется его товарищам, если он будет так же хлопать ушами в настоящем бою. Народ в строю уже измотанный стоял, злой. На командира недобро поглядывал. А тут - оживились, смешки пошли. Четко Змей рассчитал: никто себя за дурака не держит, а потому каждый представляет, как он будет на чужой спине кататься... Пыхтит Чебан. Четвертый этаж! В пятерке трое 'убитых': все, кто рот раскрыл и гранату разглядывал, вместо того чтобы за ближайшую стенку заскочить. Сейчас каждый из 'покойников' другана тащит. А кому своего не досталось - несет посредника, чтобы не обидно было. У посредника морда такая серьезная, будто не на горбу омоновца, а в черном 'мерседесе' едет. Чебана истерика легкая пробила, хихикает, ноги заплетаются, вот-вот навернется вместе со своим живым грузом. В ночь с пятницы на субботу Пушной - невысокий, сухощавый, с тонкими черными усиками, делающими его похожим на элегантного героя-любовника из старых фильмов, - под светом фонарика колдовал на крыше пятиэтажки. Наскучавшийся в одиночестве волк любопытно наблюдал с развевающегося зеленого полотна за этим коварным типом. В радиусе одного метра от флага Пушной поднял уложенный на бетонной крыше рубероид, выдолбил полукругом несколько лунок, заложил в них китайские хлопушки, срабатывающие от сжатия, и любовно подсыпал в лунки адскую смесь собственного изготовления. Ноги не поотрывает, но вспышку будет далеко видать!...Рубероид лег на место. Пушной раскочегарил паяльную лампу и тщательно проварил засмоленные швы. Припорошив снегом и пылью мгновенно застывшую смолу, с наслаждением сунул скрючившиеся от мороза пальцы в меховые рукавицы. Спускаясь по темной стылой лестнице, он снисходительно улыбался. Его самого в ГРУ учили по-другому. По поручению инструктора кто-нибудь из провинившихся бойцов набирал в целлофановый пакет обыкновенного говна из солдатского туалета и снабжал 'фугас' боевым детонатором. Пакет клали в двух шагах от работающего сапера, а проводки из него подключали к обезвреживаемой ловушке... Капитан Симоненко, дважды разобранный на запчасти в далеких от России странах и столько же раз собранный хирургами, объяснял свою методику так: - Вот то, что при ошибке ты будешь отстирывать, при настоящем подрыве от тебя только и останется. - Но вы-то выжили, товарищ капитан? - Я? Ты на меня не смотри. Я - редкий счастливчик, уникум. И то, между прочим, пока выучился, столько таких пакетов подорвал, что дивизия бы нагадить не смогла. В воскресенье в пятнадцать часов, опережая своих четырех друзей в победном рывке, Малыш протянул могучую ручищу к уже искренне ненавидимому зеленому флагу с наглой волчьей мордой. На тридцатиградусном морозе рубероид теряет свою эластичность. Под кованым каблуком ботинка он не прогнулся, а хрустнул, словно раздавленный бокал для так и не принесенного шампанского... Грозный В нескольких кварталах от дома, где жил свекор Мадины с остатками своего семейства, в тылу у занявших центр федералов (если такое понятие, как тыл, вообще можно было применить в этой обстановке) снова появилась большая группа боевиков. Они опять заняли пустующее, недавно 'зачищенное' административное здание и оседлали важнейшую развязку дорог, в том числе и по направлению к аэропорту 'Северный'. Появилась эта группа ночью и уже в девять утра обозначила свое присутствие, расстреляв два БТРа с десантом мотострелков на броне. Обе 'коробки' выгорели настолько, насколько это вообще возможно. То есть до вплавленных в асфальт и просевших дисков колес, до вогнувшихся от лютого жара крышек люков и лопнувших сварных швов на соединениях бронелистов. Теперь эти когда-то грозные машины больше всего напоминали две проржавевшие баржи, каким-то чудом севшие на мель на городском перекрестке. На их броне позади бывших башен были видны прикипевшие черные кучки, в которых только опытный глаз смог бы распознать останки не успевших спрыгнуть людей