готовьте все необходимое, -- ясные глаза остановились на лице Евсеева. -- В политическом плане ничего делать не придется: для всех Тилай Джуба и есть Мулай Джуба. Продумайте техническую сторону, посоветуйтесь с Рябиненко, не вводя его полностью в курс дела. Надо обезопасить Тилая... Евсеев кивнул. -- Мы его предупредим, у нас есть канал. -- А... -- Генеральный кивнул на дверь. Евсеев покачал головой. -- Вряд ли. В любом случае Тилай не сможет его отпустить. -- Жаль... Но вы все-таки подумайте. И, конечно, позаботьтесь о семье. -- Хорошо. Евсеев не стал говорить, что у Карданова нет семьи. Это мало кого интересовало и не имело никакого значения. Наоборот -- только облегчало дело. Макс застонал, приходя в себя. Он был распластан на заднем сиденье "Волги", сильно болела голова, поташнивало. Ходаков сидел впереди, наручники лежали рядом. Карданов недоуменно посмотрел на свободные руки, пошевелил кистями. -- Что это за газ? -- поинтересовался он и, всмотревшись в сторожившего его человека, узнал тиходонского знакомого. -- А вы-то чего сюда притащились? У вас какой интерес? -- Ты из наших? -- спросил тот. -- Из каких "ваших"? Я сам из своих! -- Мощный организм быстро восстанавливался, и он чувствовал себя все увереннее. -- Я всю жизнь прослужил в Конторе. Потому и спрашиваю. -- А-а-а... Тогда ты угадал. -- А почему памяти не было? Сейчас ты какой-то другой стал... -- Про блокировку сознания слыхал? Так вот меня только вчера разблокировали. -- Вот суки! Так я и думал... Хотя Макс Карданов не был похож на забитого жизнью Лапина, Ходаков продолжал испытывать к нему острую жалость. -- В Тиходонск не возвращайся. Там у тебя большие проблемы. Точнее, не у тебя, а у того, другого. Но это один черт. Снова вспомнилась Лиса, вспомнился молодой Кедр, резким жестом он смахнул наручники на пол. -- Не заковал меня? Почему? Думаешь, и так справишься? -- Я не собираюсь с тобой справляться. Сейчас дам по газам, пока они там копаются, успею оторваться. Высажу тебя где захочешь, а сам -- по своей программе. -- Вот так, да? -- Макс внимательней всмотрелся в собеседника. -- А почему? -- Надоело. И эти надоели, и вообще... Тем временем Куракин выгнал из микроавтобуса двух "слухачей" и захлопнул дверцу. -- Шакалы, -- сплюнул под ноги Ходаков. -- Никак не нажрутся. -- А человек никогда не нажирается, -- усмехнулся Макс. -- Тем он и отличается от зверей. Пушка есть? Пойдем их перемочим и заберем бабки. Там штук восемьсот, "зелеными". Было непонятно, говорит он всерьез или шутит. Ходаков покачал головой. -- Это не для меня. Я таким куском подавлюсь. -- Может, и они подавятся... Но чаще глотают. Москва, 19 августа 1991 года, 4 часа утра, кабинет Евсеева. Леонид Васильевич озабоченно ходил по кабинету. Наглухо задернутые шторы, разобранная кровать в комнате отдыха и ночлег на работе говорили о приближении исключительных событий. В платяном шкафу стоял тяжелый черный "дипломат" специального курьера. -- К вам специалист от Рябиненко, -- доложил по интерфону переведенный на круглосуточный режим секретарь. В таком режиме работал сегодня весь аппарат, хотя мало кто знал, чем это вызвано. Евсеев относился к числу осведомленных. -- Черт, совсем забыл! -- хлопнул себя по лбу завотделом. -- Очень не вовремя! -- Мы выдержали срок. Это исключительно надежная и совершенно безопасная вещь. -- Специалист положил на стол черный кейс-атташе, точно такой же, как тот, что стоял в шкафу. -- Ее можно бросать на пол, бить молотком, даже класть в костер ненадолго -- ничего не произойдет. Она может лежать десять, пятнадцать, может быть, двадцать лет, -- все будет нормально. Сработка происходит только при открытии крышки. Радиус сплошного поражения -- два метра, выборочного -- шесть-семь метров. -- Спасибо, -- сказал Евсеев. -- Только при открытии? -- Сто процентов. Можете ничего не опасаться. -- Спасибо, -- еще раз поблагодарил завотделом и пожал специалисту руку. Макс и Ходаков смотрели на микроавтобус и увидели, как внутри вспыхнуло пламя, выгнулись и расплавились стекла, лопнули борта, взлетела высоко вверх деформированная крыша, разлетелись какие-то страшные бесформенные куски, отскочила, пришибая "слухачей", дверь... Чудовищный грохот ударил по барабанным перепонкам, взрывная волна качнула "Волгу" и повыбивала окна в нижних этажах. -- Вот так штука! -- У Макса отвисла челюсть. Странные взгляды, которые бросали на него много лет назад Евсеев и коллега из ПГУ, получили неожиданное и страшное объяснение. Если бы самолет не вернули, его бы уже шесть лет не было в живых! -- Петр Алексеевич! Бледный как смерть Ходаков наполовину выскочил из машины, вперив омертвевший взгляд в пылающий покореженный остов. -- Подавились все-таки! -- с трудом вымолвил он и плюхнулся на водительское сиденье. Трясущиеся руки не могли вставить ключ в замок зажигания. Наконец двигатель мощно заурчал. -- Надо сматываться, -- Ходаков включил передачу. -- Я никуда не еду, -- сказал Макс, открывая дверцу. -- Прощай. -- Как знаешь. Ходаков протянул руку, и Макс ее пожал. "Волга" уехала. Эхо взрыва рассеялось, и стали слышны другие звуки: треск пожирающего микроавтобус пламени, женские крики, шелест падающих сверху осколков. Остро пахло гарью и копотью. На снегу лежало что-то страшное и обугленное. Неведомая сила заставила Макса наклониться и всмотреться. Он увидел остроконечное звериное ухо. Раздвигая толпу любопытных, Макс пошел к длинному ряду киосков. Навстречу попались трое пьяных. "С утра нажрались, скоты!" -- мелькнула брезгливая мысль. -- Брат, что там? -- Один заступил дорогу. -- В натуре, ничего понять не могу... Макс ударил, пьяный отлетел на два метра и распластался без признаков жизни. Макс повернулся к остальным. Те попятились. Тот, что стоял ближе, неуклюже заслонился ладонью. -- За что, брат? -- Мулай Джуба тебе брат! -- Макс ударил еще раз. Выставленная ладонь не помогла, второе тело тяжело опрокинулось в сугроб. Третье бросилось бежать. Макс пошел дальше. "Джека Колсона" не было, он купил "Джонни. Уокер -- черная марка" и закуску. Вернулся домой и, стоя у окна и глядя на скопление людей, милицейских и медицинских машин, выпил половину бутылки. Мир постепенно становился на место. Позвонил Веретнев: -- Ты что, еще и не вышел? А мы уже давно ждем! -- Вчерашние ребята взорвались у меня под окнами, -- сказал Макс. -- Я цел, но пока побуду дома. Что-то нервишки шалят. -- Давай! -- Опытный Алексей Иванович не стал лезть с идиотскими, ничего не стоящими словами утешения. Макс прошел в ванную, долго смотрел в черную дыру, где шесть лет ждала его смерть, потом механически заложил проем кирпичами. Осталось восстановить отделку, и ничего не напомнит о тайнике. И о прошлой жизни. Ничего? Но ведь и никакого будущего у него не было. Хотя... Он быстро подошел к телефону, заглянул в книжку, набрал номер. -- Алло, -- послышался сонный голос. Он его сразу узнал, потому что они много раз просыпались вместе. -- Маша, это я... Трубка молчала. -- Маша! -- Макс? Откуда ты взялся? Ко мне приходили какие-то люди, спрашивали про тебя, толклись под окнами. Ты где? -- Маша, ты одна? -- Где ты был столько времени? -- Ты одна, я спрашиваю?! Она помедлила. -- Одна. -- Я сейчас приеду. Она снова задержалась с ответом. Чуть-чуть, самую малость. Не каждый ведь день возвращаются из прошлого. Он именно так истолковал крохотную заминку. -- Приезжай. Волна радости смыла стресс сегодняшнего дня. А может, и всех предшествовавших. Макс заметался по комнате. Надо бы переодеться, но он не успел обновить гардероб. Ладно! Подскочив к зеркалу, он причесался, прижег спиртом оставленную Куракиным ссадину. Быстро накинул пальто, выскочил за дверь и, прыгая через пять ступенек, понесся вниз. Он был счастлив. Такое состояние редко сопутствует человеку. Но когда оно есть, неважно, сколько оно продлится -- десять минут, всю жизнь или три дня. Ростов -- на -- Дону, 1997год