стен опостылевшей школы. Ветер, правда, холодный, осенний, но он не мешает течению мыслей, рожденных разговором со Шлитсеном, а наоборот, как бы подгоняет их. Киев... Григорий видит его еще в развалинах. Каков он сегодня? Газеты, поступающие в распоряжение руководителей русского отдела, пишут о его восстановлении. Каким же будет лицо родного города? Сумеют ли строители гармонично сочетать старое с новым? Если закрыть глаза и повернуться против ветра, можно представить себе, что стоишь на днепровской круче. Как запечатлелась в памяти каждая подробность открывающегося сверху бескрайнего ландшафта! Неповторимого, присущего только Киеву... Сейчас там, верно, уже зима: ведь кончается ноябрь... А может быть, и нет. Может быть, парки над Днепром все еще в золоте и багрянце. Ведь Киев славится красотой и длительностью своей золотой осени. И здесь тоже осень. Чужая осень . Григорий даже не заметил, как она подкралась. Время для него остановилось. Словно измеряется оно иными законами, иными приметами, сделанным и тем, что еще предстоит совершить. До слуха донеслось гудение мотора. Дежурный по лэродрому и автомоторист уже бежали по бетонной дорожке. Вздохнув и проведя рукой по лицу, словно отгоняя далекое видение, Григории тоже направился к середине поля, проклиная в душе пилота за мастерство, с которым тот вел самолет на посадку. - Хелло, Фред! - крикнул Думбрайт, как только ступил на трап, который подкатили к самолету. По цсечу чувствовалось, что фактический начальник шкогы чем-то взбудоражен. - Привет, босс! Пожимая руку, Думбрайт любил похвастать силой, его пальцы, словно тиски, сжимали ладонь того, с кем он здоровался. Зная это, Григории заранее напряг мускулы - А, боитесь! - улыбнулся Думбрайт. - Только предосторожность, а это еще далеко не страх. - Пхе, Фред! Могли бы сделать приятное своему начальству!.. А впрочем, мне нравится та независимость, с которой вы держитесь! Иногда я забываю, что вы немец... Надеюсь, я не задел ваши национальные чувства! Григорий, то есть Фред, - сейчас он должен быть только Фредом! - не успел ответить. Рядом послышалось удивленное, даже немного испуганное восклицание: - Сомов? Фред быстро оглянулся. Немного правее трапа стоял не кто иной, как Протопопов! Позеленевший от болтанки в воздухе, с удивленно разинутым ртом, он выглядел совершенно ошарашенным. Из рассказа Хейендопфа Думбрайт знал об оригинальном знакомстве Протопопова с Шульцем-Сомовым и теперь от всей души потешался над неожиданной встречей. - Я знаю, как приятно встретить на новом месте старого знакомого, мистер Протопопов! Поэтому не предупредил вас об этом маленьком сюрпризе, - насмешливо пояснил Думбрайт своему спутнику - Ну, что же вы стоите и не здороваетесь, как положено старым приятелям! Протопопов заставил себя улыбнуться - Не скрою, мистер Думбрайт, растерялся.. Когокого, а Сомова чтобы Сомов.. - Коротенькая поправка, - прервал Думбрайт, не Сомов, а Фред Шульц! К слову сказать, ваше ближайшее начальство... А теперь все! Поехали! Взявшись за руль, Думбрайт кивком пригласил Фреда сесть рядом - Что нового в школе? - спросил он, как только они отъехали - Новостей много, но я хотел бы, чтобы вас обо всем проинформировал Нунке. - А как себя чувствует Шлитсен? - Не сказал бы, что ему можно позавидовать - Еще бы! - Думбрайт в сердцах сильно нажал на педаль, и машина рванулась вперед. - Значит, вы в курсе? Думбрайт не ответил, очевидно не желая продолжать разговор при Протопопове. Да и дорога так петляла среди холмов, что от водителя требовалось напряженное внимание. У ворот бывшего монастыря Шульц и Протопопов вышли. Фреду надо было устроить новичка, и это, как всегда, отняло много времени. Пока шли переговоры с дежурным об изолированном помещении для новоприбывшего, Протопопов мрачно молчал, лишь изредка бросая на Сомова-Шульца подозрительные, настороженные взгляды. Нелегко было бывшему власовскому вожаку смириться с мыслью, что отныне он должен подчиняться этому зазнайке. Когда Шульд передал его с рук на руки дежурному, Протопопов облегченно вздохнул. Рад был избавиться от неожиданных хлопот и Фред. Ему не терпелось узнать, как разворачиваются события в школе. Ждать пришлось недолго. Еще издали он заметил Воронова, который шел ему навстречу по аллее парка - Ну, сегодня у Шлитсена бенефис! - прогудел тот на ухо, беря Фреда под руку. - Мы с ним были в приемной Нунке, когда прибыл Думбрайт, так босс со мной поздоровался, а ему даже головой не кивнул! Много бы я дал, чтобы незримо оказаться в кабинете Нунке - А почему незримо? - Вы думаете, от Думбрайта попадет только Шлитсену? Нет, батенька мой, достанется всем! И Нунке, и мне, и вам. - За что же нам? - За компанию и с целью профилактики. Ага, чуть не позабыл! Думбрайт прилетел один? С ним никого не было? - Один не очень приятный тип, мой старый знакомый. Но откуда вы узнали, что прилетел кто-то еще? - Предупредил Нунке. Так, так, выходит - их преподобие прибыли... - Почему преподобие? - Так ведь это на мою голову будущий резидент с ограниченными обязанностями. - Я не понимаю. - Я должен сделать из него руководителя секты пятидесятников в Белоруссии. - Значит, он будет работать по специальности? - Теперь уже не понимаю я! - Я же вам сказал - это мой старый знакомый. Он и до войны руководил сектой где-то на Брянщине. - Может быть, присядем на скамейку, и вы подробно мне расскажете? Приятно будет ненароком ошеломить их преподобие своей осведомленностью. - Он не из тех, кого легко ошеломить, в прочем... Но рассказать Воронову, что он знает об "отце Кирилле", Фреду не пришлось. Только они облюбовали уютную скамью, как к ним быстро подошел взволнованный Шлитсен. - Уф! - выдохнул он, опускаясь рядом. - Ну и ну! Увидел вас в окне - не выдержал. Слава богу, пронесло! - Что пронесло? Все уладилось? - в голосе Воронова чувствовалось явное разочарование. - Не совсем. Не больно уж хорошо, но и не так худо, как можно было ожидать. Нунке отстоял! Остаюсь при школе... - Разве речь шла о вашей... отставке? - Представьте себе, герр Шульц! Именно об... отставке. Думбрайт настаивал, чтобы я немедленно покинул школу. И если бы не герр Нунке.. его благородство... - Благородство? - пожал плечами Воронов. Просто он спасал своего заместителя, боясь остаться без помощника.. - А если я скажу вам, что больше не заместитель Нунке? Лицо Воронова тотчас просияло. - Тогда кто же вы? - Переходу в ваше распоряжение, герр Шульц. Шлитсен поднялся и щелкнул каблуками. - В мое распоряжение? - переспросил крайне удивленный Фред. - Так точно! - Но какие обязанности вы будете выполнять в русском отделе? - Читать совершенно новую дисциплину защита от собак. Воронов победоносно взглянул на Фреда, но тот отвел глаза. Он и так едва сдерживался от смеха. МИСТЕР ДУМБРАЙТ ТРЕБУЕТ АКТИВНОСТИ - Я противник тостов, мистер Думбрайт, особенно при встрече с глазу на глаз. Тосты нарушают интимность обстановки... Но сегодня я хотел бы сделать исключение. Поднимаю этот бокал за вас! Я просто в восторге от вашей энергии и работоспособности! сказал Нунке за ужином и, перегнувшись через стол, чокнулся с боссом. И действительно, с момента приезда в школу "рыплрей благородного духа" Думбрайт работал не покладая рук. Просыпался босс ровно в семь утра, полчаса уходило на гимнастику, затем он одевался, выпивал черный кофе без сахара, но обязательно с сухариками, с вечера побрызганными лимонным соком. Все он делал очень быстро, посматривая на стрелки часов и не разрешая себе потратить ни секунды лишней сверх ассигнованного на то или иное занятие времени. В половине восьмого Думбрайт быстро выходил из отведенного ему бокса и возвращался в него обратно ровно в двенадцать - завтракать. За четыре с половиной часа Думбрайт успевал осмотреть несколько десятков боксов, в которых жили воспитанники школы, чтобы лично проследить за подъемом, туалетом или завтраком, всюду требуя точной регламентации. Потом он шел в классы, где проводились групповые занятия. Поскольку каждая группа состояла из трех человек, это отнимало немало времени. Тем более, что Думбрайт не просто наблюдал, как будущие диверсанты осваивали борьбу, нападение, разоружение, а и сам активно включался в процесс обучения, демонстрируя отличные навыки в применении различных приемов. Из классов босс спешил в так называемый "оружейный зал", где "рыцари" учились обезвреживать д заряжать мины, демонстрировали свое умение закладывать их под мосты, железнодорожное полотно, заводские станки, макеты которых были расставлены здесь же, в бывшей монастырской трапезной. Мистер Думбрайт не гнушался сам подлезать под тот или иной макет, чтобы проверить, правильно ли заложена мина, спорил с инструкторами и преподавателями, критиковал методы обучения, иногда нарочно вносил абсолютно неприемлемые предложения и горячо их отстаивал, чтобы проверить квалификацию того или иного мастера диверсионных дел. Из "оружейного зала" он направлялся в тир, который находился в бывшей церкви и соединялся с залом длинным коридором без окон. Здесь обучали убивать. Мишенями служили искусно сделанные манекены в рост человека. Они двигались по специально сделанным рельсам, иногда показывались над полом или на миг выглядывали из какого-нибудь отверстия. Двигались медленно, быстро, с молниеносной быстротой... Будущие агенты и даже диверсанты обучались здесь индивидуально. По каждому манекену можно было стрелять только раз. После выстрела Думбрайт вместе с инструктором проверял, куда именно попала пуля. Ведь от "рыцарей" требовалось умение попасть в голову или грудь, притом обязательно так, чтобы первый же выстрел можно было считать смертельным. Сам Думбрайт, к превеликому своему сожалению, стрелял неважно и всячески избегал демонстрировать мастерство убийцы. Бессильный показать высший класс стрельбы, он компенсировал это отборной руганью. Если кто-либо из "рыцарей" промазывал, босс с пеной у рта отчитывал виновного гак, что даже ему самому не хватало слов. Рядом с тиром, в бывшем правом притворе, отгороженном теперь сплошной каменной стеной, помещался "секретный кабинет". Здесь осваивали новейшую американскую диверсионную технику. Последней "новостью" были электроперчатки и потайные пульверизаторы. Думбрайт наглядно их демонстрировал. По поверхности такой перчатки, соединенной с бесшумным моторчиком, находящимся в кармане брюк, пропускался электроток. Стоило только положить руку в перчатке кому-либо на плечо, и человек терял сознание, иногда на очень длительное время. Пульверизатор клали в верхний карман пиджака, и он выглядывал оттуда, как острый уголок обычного белого платка. Но от этого "платочка" тянулась тоненькая трубочка, конец которой лежал в левом нижнем кармане. Разговаривая, можно было незаметно нажать грушу в конце трубочки, и в лицо собеседника била короткая струя какой-то жидкости. Так же, как и при соприкосновении с электроперчаткой, человек терял сознание. Для практики в "секретном кабинете" манекены не годились. Практиковались на живых мишенях, то есть на том балласте, который постепенно образовывался в школе из агентов, не сумевших справиться с заданием, из искалеченных во время перехода границы, из шпионов, по тем или иным причинам "вышедших в тираж". Вместо обещанной пенсии две последние категории снова получали новое задание: выполняли в школе роль обслуживающего персонала или подопытного материала. Случалось, что после некоторых опытов с пульверизатором, перчаткой или каким-либо другим прибором эти неудачники так и не приходили в себя. Тогда их тайком хоронили на монастырском кладбище. Проверив, как осваивается новая техника, Думбрайт ровно в одиннадцать пятьдесят возвращался к себе завтракать. Как и утренний кофе, завтрак всегда был одинаков: вареная холодная баранина, приправленная различными специями и обильно политая уксусом, несколько тоненьких ломтиков сыра со сладким вином и большой апельсин. Завтракал Думбрайт всегда один. Все знали, что от двенадцати до тринадцати беспокоить его не положено: он готовится к самой важной работе - к посещению класса "А". Класс "А" специального помещения не имел. Кандидаты в агенты обучались в тех же боксах, где жили. Инструкторы, преподаватели, воспитатели приходили к каждому отдельно. Сейчас все внимание Думбрайта сосредоточилось на тех, кто уже заканчивал обучение или закончил его и вот-вот должен был выехать к "месту назначения". Оно не было известно ни преподавателям, ни инструкторам. Последние лишь отвечали за усвоение теоретического и практического курсов обучения. Все остальное их не касалось. О месте назначения знал лишь сам новоиспеченный агент, Нунке да еще воспитатель, роль которого на данном этапе подготовки необычайно возрастала: под его руководством ученики класса "А" изучали условия жизни того района, куда их направляли, его этнографические особенности, экономику, подробный - до мельчайших деталей - план местности и прочее. Одновременно будущему агенту прививались и все те навыки, которые бы давали возможность в новой среде чувствовать себя свободно и ничем не отличаться от местных жителей. Последнее время при "освоении местности", как именовалась эта дисциплина в школе, самое большое внимание уделялось систематическому чтению советских газет данного района. Центральные газеты выписывались через различные официальные каналы, а затем поступали в школу. Хуже обстояло дело с районными и особенно с многотиражками - заводскими или институтскими. Их нелегально пересылали через "почтовые ящики" или почтальонов-туристов. Еще во время своего первого появления в школе "рыцарей благородного духа" Думбрайт поучал Нунке: - Газеты советских заводов и институтов - это неисчерпаемый источник необходимой нам информации. Мы должны добиться, чтобы школа получала их как можно больше, чтобы поступали они систематически... Подчеркиваю: имеет смысл только систематическое чтение. Отдельная корреспонденция, заметка или статья могут вам ничего не сказать, а сопоставляя их, подвергая анализу сведения, полученные вчера, сегодня, завтра, можно узнать, какую продукцию выпускаег завод, сколько в нем цехов, как они оборудованы, выпуск какой новой продукции внедряется и т.д. - Вы совершенно правы, - оправдывался Нунке - Я и впрямь недооценил этот источник. А должен был первым за него ухватиться. Вам известна история с журналистом Якобом Бертольдом? - Что-то слышал, но сейчас не припомню. - Это немец, антифашист. Накануне мировой войны он бежал в Швейцарию и опубликовал книгу, где доказывал, что Гитлер готовится к захватнической войне. В подтверждение своего прогноза Бертольд абсолютно точно называл количество наших дивизий, более того - раскрыл всю дислокацию армии фюрера. По приказу Гитлера мы, то есть немецкая разведка, - кстати, я тоже принимал участие в этой операции, - выкрали Бертольда и привезли в Германию. Конечно, допрос, требование назвать имена предателей, выдавших военную тайну. И, представьте себе, Якоб Бертольд наглядно убедил нас в том, что всю информацию о дислокации наших войск он почерпнул из наших газет и журналов - Вот-вот... А у вас же перед войной цензура свирепствовала. И вообще вы, немцы, более пунктуальны и осторожны, нежели славяне. На следующий день Нунке дал указание по всей агентурной сети о систематическом изучении советской районной прессы и многотиражек, которыми раньше пренебрегали. В классе "А" ввели специальную дисциплину. Навещая каждого воспитанника, заканчивающего класс "А", Думбрайт обращал особое внимание на знание такой прессы и "гонял" по ней учеников, как по учебнику. Он требовал, чтобы они назубок знали фамилии всех руководящих работников района или области, имена знатных людей, даты съездов, конференций, интересных собраний, репертуар местных театров и кино. Необычайно интересовала его и самодеятельность. Нунке заметил, что босс с удовольствием выслушивал тех, у кого была склонность к музыке, живописи или литературе. Вот и сегодня он провел чуть ли не час в двадцать восьмом боксе, слушая слабенькие стишки одного доморощенного поэта. - Я даже представить себе не мог, что вы так интересуетесь литературой и особенно поэзией, - удивился Нунке. - Поэзия? Это вы о том, из двадцать восьмого? расхохотался Думбрайт. - Он такой же поэт, как вы миссионер. - Тогда почему же вы провели с ним столько времени?.. Думбрайт снисходительно похлопал Нунке по плечу: - До мая сорок пятого борьба шла вооруженная нужны были автоматы, пушки, самолеты. Сейчас мы начали борьбу умов, идеологий. Иная борьба - иное оружие: философия, живопись, музыка, литература. Уверяю вас, агент, который организует литературный кружок или подпольную выставку картин нужного нам направления, стоит не меньше, чем специалист по активным диверсиям. Вот почему я слушал опусы этого рифмоплета. Пойдемте скорее ужинать, хочется прополоскать горло! "Полоскал горло" Думбрайт лишь вечером чистым бренди, и весьма основательно. Впрочем, пьяным Нунке его никогда не видал. Только краснело лицо да громче становился голос. В этот вечер он тоже много выпил, хотя и цедил бренди сквозь зубы маленькими глоточками, словно смаковал тонкий букет вина. Неожиданно для Нунке Думбрайт отставил только что налитую рюмку. - Съездим на аэродром, поглядим на парашютистов? Хочется на воздух! - Прыжки начнутся только через час. Может быть, взглянете на карту? Вы приказали приготовить к вечеру! - Хорошо. Тащите карту! Нунке долго колдовал возле замка сейфа, наконец, вытащил вчетверо сложенную карту европейской части Советского Союза, испещренную кружочками, квадратиками, треугольниками, и разложил на столе. Думбрайт долго и внимательно изучал эти значки. - Мало! До смешного мало! И это все, на что способна ваша школа? - Максимум! Но ведь мы не одни, существуют десятки других подобных заведений... - Мало! Мало! Боже, как мало! - упрямо повторял Думбрайт, продолжая изучать карту. - Если взять нашу школу в отдельности. Но ведь вы сами сказали, что списки бывшей немецкой агентуры попали к вам! Выходит... - Этой агентуры не существует, мистер Нунке! Практически она равна нулю! Если и сохранился какой-нибудь неразоблаченный агент, то мы не такие дураки, как Шлитсен, чтоб на него рассчитывать. - Преувеличение, мистер Думбрайт, уверяю вас! Отступая из России, мы позаботились о том, чтобы оставить там широкую агентуру и хорошо законспирированные явки. Таким образом... - А вышел пшик! Мы тоже обрадовались, Когда к нам попали ваши списки. Помните, я даже хвастался перед вами! А что получилось на практике? Прошло немногим больше полугодия, и списки эти спокойненько можно выбросить на помойку. Ваша прежняя агентура - сегодня миф! Одни сами пришли в советскую контрразведку с повинной и рассказали все, что знали, других схватили на месте преступления! Когда ниточка в руках, клубочек разматывается и разматывается... Те одиночки, которые, возможно, притаились, словно мыши в норках, надеются, что о них позабыли... Фактически в России надо все начинать сначала. Думбрайт сердито отодвинул карту и заходил по кабинету. - Спрячьте это до завтра! Надо что-то придумать... Кстати, как дела у Воронова и Шульца? Сегодня я их почему-то не видел. Баклуши бьют? Пойдите разузнайте! А я тем временем напишу патрону. Не думаю, что его порадуют наши новости. - Я только позвоню Шульцу, узнаю - у себя ли он. Вы не возражаете? Думбрайт вдруг вспылил: - Надо так поставить дело, чтобы вам докладывали, а не бегать разыскивать своих подчиненных! - Очевидно, Фред на аэродроме, а Воронов еще не закончил занятий со своими святошами. Пойду проверю... Назначенный руководить секцией сектантов, Воронов назвал ее классом "Аминь". - Почему "Аминь"? - удивился Думбрайт, услышав название. - "Аминь" значит "конец", - хитро прищурился Воронов, возможно, чтобы скрыть грусть, невольно прозвучавшую в голосе. - Мне пошел семьдесят первый. Думаю, что воспитание кадров пресвитеров, священников и руководителей разных сект мое последнее занятие . Потому и "Аминь".. Думбрайт, любивший неожиданные названия и прозвища, рассмеялся. - Только вот что, мистер Воронов, - предупредил он, - не приучайте ваших преподобных к водке! Дай вам волю, так на вас не напасешься! - Высокочтимый мистер Думбрайт, и вы, уважаемый герр Нунке! Я не знаю, как обстоят дела в современной России с сектами, церквами и их служителями, но прекрасно помню сеятелей на ниве божьей России дореволюционной - религиозной, суеверной и пьяной. Вы тогда не нашли бы ни одного попа, дьячка, пономаря, который не выпил хотя бы двух рюмок, на крестинах, именинах, свадьбе, поминках, на рождество, на Новый год, на крещение, на масленицу, на пасху, вознесение, троицу, на заговенье перед Петровками, на Петра и Павла, на, на, на... А если сосчитать всех святых да угодников им же несть числа, - не бывало и дня, чтобы поп со своим причтом не пил... Не думаю, чтобы как раз здесь что-либо изменилось! Ведь это даже не новая и старая Россия, а древняя Русь, веселье которой, как сказал равноапостольный князь Владимир, "есть пити"... Аминь! Последнее слово Воронов пропел во весь голос, и оно эхом прокатилось под сводами школы. Думбрайт зажал уши. - Колоритная фигура! - сказал он, когда генерал вышел. - Давно работает на вас? - Лет двадцать. - А до этого? - "Интелидженс сервис". Есть основания предполагать, что уже во время первой мировой войны он был связан с английской разведкой, поэтому и эмигрировал в Англию после революции в России. - Почему перешел к вам? - Кто-то из белоэмигрантов выпустил в Париже мемуары, где припомнил и заслуги генерала, который с ведома и по поручению русской разведки ловко морочил голову своим английским коллегам. Воронову дали пинка под зад, и он предложил нам свои услуги. - Очевидно, генералу есть что вспомнить! - Еще бы! Мог бы написать несколько томов любопытнейших воспоминаний: все-таки прошел школу трех разведок и знаком с их кухней. - То-то и оно... - повертел головой Думбрайт. - У вас возникли какие-то сомнения относительно Воронова? Уверяю вас, он служит нам верой и правдой! Ему больше некуда податься, да и стареть стал. - Именно это меня и беспокоит. - Вас волнует вопрос о пенсии? - Какой пенсии? - удивился Думбрайт. - Ах, это вы об обещанной компенсации при выходе в тираж? Что же, пусть тешит себя этой мыслью, пока способен работать. А потом... потом увидим! Я не сторонник того, чтобы цацкаться с такими , как он. Тот, кто много знает, всегда опасен! Учтите такой психологический момент: разведчик всегда таит в себе чересчур много скрытого от других, и чем больше всего этого накапливается, тем сильнее становится внутреннее давление. - Простите, я не совсем понимаю, какую опасность это представляет для нас. - Такие, как Воронов, всю жизнь живут двойной жизнью: внутренней, скрытой от всех, и внешней, которая проявляется в действии, становится доминирующей и угнетает первую. Хороший разведчик прежде всего молчальник. И вот, когда он выходит в тираж, внутреннее давление, не сдерживаемое более внешними обстоятельствами, словно прорывает оболочку, и все, о чем молчалось и что накапливалось годами, вырывается наружу. Вы читали мемуары бывших разведчиков? Всех их словно прорвало, так они спешат выговориться. Они становятся болтунами и рассказывают о таких вещах, которые... - Не подлежат оглашению, - то ли спросил, то ли подтвердил Нунке. - Ни при каких условиях! Ибо раскрываются не только отдельные факты, а и сами методы разведывательной работы. - Но, к сожалению, нет такого закона... - Законы пишутся для толпы, а не для тех, кто стоит у руля, кто творит политику! Кому это знать, как не вам! Не предполагал, мистер Нунке, что вы так наивны! - Сейчас не времена диктатуры национал-социализма. Ведь именно ваши газеты поднимут шумиху о нарушении прав и законности. - А мы их и не станем нарушать... Смерть старого человека вещь вполне естественная... - Вы говорите о... как бы это сказать... - Нунке замолчал, не зная, правильно ли он понял своего босса. - Лишь небольшое ускорение событий: своевременная ликвидация, - спокойно пояснил Думбрайт. - Та-ак... - промямлил Нунке, чувствуя, как по спине побежали мурашки. Ведь он сам целиком зависел от Думбрайта. И хотя был в расцвете сил, но вдруг понял - неумолимо приближается день, когда и о нем, Иозефе Нунке, возможно, поведут такой же разговор... Сегодня, направляясь к Воронову, он снова припомнил все сказанное боссом, и что-то похожее на жалость шевельнулось в его сердце. Но усилием воли он приглушил жалость, смешанную с тревогой. Не может быть, чтобы Думбрайт когда-нибудь поставил знак равенства между ним и Вороновым! Чушь! Нервы! Дает себя знать разлука с Бертой и детьми. Надо ребром поставить перед ней вопрос о переезде сюда, в Испанию. В конце концов он в таком возрасте, что никакие посещения домика на улице Сервантеса не могут заменить ему родного очага. Изабелла, правда, очаровательна, но ее требования в последнее время стали непомерными, а темперамент иногда просто утомляет. Берта же, наоборот, умеет всегда держаться в рамках рассудительной добропорядочности. После сомнительных похождений военного времени это именно то, чего он жаждет... Ганс и Лиз тоже не могут долго оставаться вне его отцовского влияния. Особенно Ганс. Берта слишком мягка с ним, она потакает его увлечению жипописью, забывает, что надо закалять душу мальчика, а не расслаблять ее напрасными надеждами на шаткую славу художника. Впрочем, когда Нунке последний раз был в Берлине, дети выглядели прекрасно. Да и разве может быть иначе? У них хорошая наследственность как со стороны матери, так и со стороны отца, так что перемена климата не может сказаться на них отрицательно. Напрасно Берта этого побаивается. Верно, не надо было рассказывать ей об увечье Иренэ. Увечье увечьем, а Берта вбила себе в голову, что в иных условиях, в другом климате... Женская логика! Невзирая на свою рассудительность, Берта вначале немного ревновала мужа к Агнессе. Так и говорила: "твоя гитана"... Хорошо бы он выглядел, связавшись с патронессой! А момент, когда он чуть не влип в такую историю, был! Если бы не брезгливость к Иренэ... и не молчаливый отпор цыганки, которая корчит из себя святошу. Впрочем, не такая уж она святоша! Гольдринг, то бишь Шульц, что-то зачастил туда. Это, конечно, неплохо, так как уменьшится влияние на патронессу падре Антонио, который заупрямился и начал своевольничать. Да и Шульцу полезно на время забыть невесту, дочь Бертгольда. Как он мечтал разыскать ее! Сколько раз заводил разговор о поездке в Швейцарию. А последнее время что-то не вспоминает. И очень хорошо. Лора Берггольц, верно, получила кругленькое наследство после отца, так что у нее в руках верный способ удержать любимого. И считай, что Фред Шульц погиб для разведки, - дай ему только почувствовать под ногами твердую почву. А получит приданое только его тогда и видели. Погруженный в эти мысли, Нунке не заметил, как очутился в боксе старого генерала. Если бы начальнику школы было свойственно чувство юмора, он, верно, рассмеялся бы, увидав "натюрморт", представившийся его глазам: на столе между библиями - одной большой, роскошно изданной, второй - карманной, только недавно присланной из Нью-Йорка, и стопками сектантских журналов, тоже напечатанных в США, в живописном беспорядке расположились две бутылки вина: одна пустая, вторая только что начатая, тарелка с рыбьими хвостиками, головками и косточками, недоеденные куски хлеба. У стола сидели Воронов и Протопопов, оба чуть подвыпившие. - Пфе, как у вас грязно! - поморщился Нунке. - Нормальная обстановка после дружеской беседы и скромного ужина. Человек с фантазией даже сказал бы символическая! Поглядите, как все подходит одно к другому. Хлеб, который преломил наш Иисус Христос с пустыне, вино из Каны Галилейской, рыба - символ христианства, наконец, проповедь слова божьего... Воронов положил руки на библию и на одну из стопок журнала. Все, как полагается священнослужителю... - Босса интересует подготовка группы "Аминь". Вы сможете составить к утру отчет? Без разглагольствований, только факты и цифры. - Конечно! Еще не было случая, чтобы старый Ворон не выполнил задания. Даже после приема этих капель, - Воронов постучал ногтями по горлышку бутылки. - Аква вита вдохновляет. - Как вы думаете, когда можно будет начать отправку людей из группы "Аминь"? Воронов задумался. - Сейчас конец ноября... Стало быть, в апреле-мае будущего года. - Вы в своем уме? На такой срок мы никогда не согласимся! - Раньше не получится, - Воронов поднялся, его раскрасневшееся, лоснящееся лицо побагровело. - Но поймите, железо куют, пока горячо, а человеческие души "утешают", пока их разъедает боль и тоска утрат... Именно сейчас нам нужны руководители сект, а не тогда, когда люди придут в себя и с головой погрузятся в водоворот будничных дел. У большевиков их предостаточно, чтобы заставить думать о земном, а не о небесном. - А о чем вы думали раньше, господин начальник школы? Ткнули мне неучей, которые не могут отличить часослов от евангелия, и требуете, чтобы я за три дня испек вам трех богатырей! Какие же руководители сект будут из этих прохвостов без соответствующей подготовки? Какие молитвы они понесут людям? - Думбрайт говорил, что у них при сектах существуют специальные отделы, обрабатывающие новые молитвы и гимны - текст и музыку к ним. Вы обращались к ним? - Вот вчера прислали несколько таких опусов! Протопопов, что вы скажете о такой молитве? - Воронов раскрыл журнал на предпоследней странице и сердито швырнул его на стол. - Читал, читал. Смех да и только! Мелодия точнехонько как в той старой песне, которую выводили, умываясь слезами, обольщенные девушки. Вы только послушайте. Протопопов вытянул вперед руку с журналом и пропел: - "До-о-го-рай, моя лу-чи-и-на, до-го-рю с то-боою я..." А теперь вот: "Се гря-дет мое спа-се-ние, се гря-дет моя за-ря..." Нунке не мог удержаться от смеха, и это еще больше рассердило Воронова. - Вам смех, а мне слезы! - И все-таки подготовку надо ускорить, - сразу стал серьезным Нунке. - Будь что будет. Давайте завтра утром соберемся у меня и посоветуемся. Предупредите Шульца. Кстати, он давно на аэродроме? - На аэродроме? Да его и духу там нет! Он у Пантелеймона возится с квартирантом. - Ах да, вспомнил... Когда он вернется, скажите, чтобы зашел ко мне. Нунке вышел. А тем временем Фред, возвращаясь из Фигераса, и не думал спешить. Как хорошо, что в его распоряжении машина без шофера! Можно ехать, как захочется! Сейчас он сбавит скорость до минимума и поедет медленно, чтобы можно было обдумать все события сегодняшнего дня. ...Часов в шесть Фред подъехал к одинокому домику на окраине Фигераса, где вот уже почти неделю после встречи с Ноьяой живет Домантович. Собственно говоря, не живет, а томится, ибо его положение не изменилось: ни одной газеты или книги, ни карандаша, ни клочка чистой бумаги... У глухонемого, правда, "прорезался" голос, но два-три слова, брошенные утром, во время обеда и за ужином, только подчеркивали гнетущее молчание на протяжении всего дня. Оставалось отлеживаться или слоняться по саду под неусыпным оком хозяина, мурлыкать надоевший мотив, привязавшийся с утра, и сдерживать, изо всех сил сдерживать раздражение... Оно прорвалось сегодня утром. Неожиданно для самого себя Домантович отказался завтракать, заявив, что с сегодняшнего дня он объявляет голодовку: - Вы, холуй! Скажите вашим хозяевам, что они либо выпустят меня отсюда, либо вынесут ногами вперед. "Глухонемой", как мысленно продолжал называть его Домантович, лишь равнодушно пожал плечами и спокойно принялся убирать тарелки. Обедать Домантович тоже не вышел, хотя ровно в четыре Пантелеймон, со свойственной ему пунктуальностью, накрыл на стол. Прислушиваясь к звону ножей и вилок, Домантович глотал слюну и зло издевался над собой: "И не отнялся у тебя язык, когда ты это брякнул! Идиот! Вместо того, чтобы набираться сил на курорте у дядюшки Пани, продемонстрировать свою выдержку, так сорваться. Тьфу! А теперь, голубчик, держись! Назвался грибом, полезай в кузов!" - Обедать! - лаконически оповестил хозяин, появляясь в двери. - Убирайся! - так же коротко отрубил квартирант. Отвернувшись к стене, он старался заснуть, но сосало под ложечкой, от непрерывного курения рот наполнился горькой слюной, в голове сновали такие же горькие мысли. В конце концов его все-таки одолела дремота. Может быть, пришел бы и долгожданный сон, но до слуха донесся шум машины, который внезапно оборвался у ворот. Необычайное событие для этого безлюдного уголка! Лишь дважды здесь появлялась машина: впервые - когда его привез тучный старик, и второй раз, когда они с Пантелеймоном и его нежной "сестричкой" ездили в загородную таверну. Может быть, опять приехала Нонна? Даже ее Домантович повидал бы с удовольствием - все-таки человеческая речь и новое лицо! Быстро поднявшись, Домантович подошел к окну, но разглядеть, кто именно приехал, не успел. Впрочем, шаги, прозвучавшие на крыльце, а потом в комнате, были явно мужские. Снова лечь и притвориться спящим? Это поможет вьшграть минутку, чтобы сориентироваться и решить, как вести себя с неожиданным посетителем. Домантович лег ничком, лишь слегка повернув голову к двери, ровно настолько, чтобы уголком глаза видеть, кто войдет. Но как только дверь отворилась, вскочил: - Сомов! Неужели и вы тут? - Как видите. Только не Сомов, а Фред Шульц. - Чудеса! Настоящие чудеса! - воскликнул Домантович, возбужденно пожимая руку Шульцу. Рукопожатие было крепким и искренним, а вот удивление... Фреду показалось, что в нем было что-то нарочитое. - Не хотелось бы повторять банальных слов о том, что мир тесен, но при нынешних способах передвижения он действительно становится все теснее и теснее. Рад снова встретиться с вами, Домантович! - Не так, как я, Сомов! Я ведь здесь чуть не одичал! - Повторяю, мое настоящее имя Фред Шульц. - Простите, в дальнейшем буду вас так величать. Может быть, присядете? - Конечно. К сожалению, пришлось прийти к вам не с дружеским визитом, а по делу. - Вот как? Мной начинают интересоваться? Уже легче... Так в чем же заключается ваше дело? - Мне поручено подробно ознакомиться с вашей биографией. И не только ознакомиться, но и записать. На пленку. - Может, вы скажете мне, как старому знакомому, кому она нужна и зачем? - К величайшему сожалению, я должен только спрашивать, а вы - только отвечать. - А если я откажусь? - Не советую. Вы этим только усложните себе жизнь. Ведь вы лишены возможности не только бороться, а даже подать голос. - А я так обрадовался, уввдав вас! - Мне тоже приятно... - Вести допрос? - Так уж и допрос! Обычные анкетные данные... Подавали же вы наверняка письменную биографию Хейендопфу. Ведь без этой формальности... - Хорошо, я согласен, только с одним условием... - Вы заставляете меня повторять: вы не можете ставить условия. - Назовем это маленькой просьбой. Вас устраивает такая редакция? - Если просьба действительно маленькая... - заколебался Шульц. - Крохотная! - Чего же вы хотите? - Чтобы это чучело, - Домантович кивнул в сторону хозяина, - не торчало хоть сейчас у меня перед глазами. Он так опротивел мне, так осточертел, что я готов задушить его сонного. Лицо Пантелеймона оставалось непроницаемым, словно он и впрямь был глухонемым. - Ну, это действительно маленькая просьба. Рад, что могу ее удовлетворить. Оставьте нас одних, Паня, только будьте поблизости! - Слушаюсь. В случае чего.. - Как обычно: я позову вас. Пантелеймон вышел. Домантович весело подмигнул ему вслед - Что ж, вытаскивайте эту штучку, которая оттягивает ваш карман, и записывайте. Меня уже записывали в этой комнате и еще в одном месте... Придвинуться поближе? - Как вам удобно. Аппарат очень чувствителен. Шульц включил магнитофон. Домантович придвинулся со своим стулом к столу и вполголоса начал: - "Родился я в Республике немцев Поволжья..." Когда первая лента закончилась и Шульц вставлял новую, Домантович горелой спичкой нацарапал на коробке сигарет: "Дайте кусочек бумаги". Фред удивленно поглядел на него, но выдернул из записной книжки листочек и вместе с карандашом молча положил на стол, одновременно выключив магнитофон. Механически продолжая рассказывать дальше, Домантович написал: "Чарльз Диккенс так и не закончил роман "Тайна Эдвина Друда". Фред чуть не вскрикнул. Быстро схватив карандаш, он на том же клочке бумаги ответил: "Аксаков подтверждает, что рукой какого-то спирита из США роман был закончен". Это был пароль, обусловленный еще в Берлине Домантович и Григорий Гончаренко радостно переглянулись. ВСЕ ДОРОГИ ВЕДУТ В РИМ Короткая зима обрушилась на Каталонию сильными ветрами, частыми дождями, а по временам и мокрым лапчатым снегом. Помещения бывшею монастыря продувало насквозь. В боксах еще было относительно тепло, но в длинных коридорах, высоких залах, в церкви, в тирах, где обучали стрельбе, гуляли сквозняки, сырой воздух пронизывал до костей. Холод, мрачная полутьма, искусственная изоляция друг от друга, отсутствие каких-либо развлечений, кроме бренди, комиксов и модных пластинок, - все что влияло на "рыцарей", отражалось на их успехах. Вначале, правда, непогода вызвала даже некоторое оживление в школе. Будущие шпионы и диверсанты, запертые в боксах, жаждали во что бы то ни стало вырваться на свободу, как можно скорее покинуть мрачные монастырские стены. Но постепенно даже самыми старательными учениками овладела апатия. Никто не нарушал установленной дисциплины, но теоретический и практический курс программы усваивались медленно, часто бывали срывы, и это заставляло преподавателей и инструкторов возвращаться к пройденному. Особенно пал духом Середа, который в школе значился под кличкой "Малыш". Лишь занятия по борьбе на некоторое время выводили его из состояния апатии, но последнее время Середу избегали приводить в спортзал. В запальчивости "Малыш" так дубасил своего партнера, что того силой приходилось вырывать из его рук, и не всегда успевали это сделать вовремя: одному из тренеров Середа могучим ударом перебил ключицу второго на долгое время вывел из строя, так стукнув о пол, что у того сдвинулся с места какой-то позвонок. Что же касается теоретических дисциплин, то "Малыш" к ним был совершенно равнодушен. У Григория относительно Середы были свои намерения, и он попробовал повлиять на всегда мрачного парня. - Послушайте, "Малыш", - сказал он как-то вечером, зайдя к нему в комнату, - я пришел не как официальное лицо - ваш воспитатель, а просто как старый знакомый, который относится к вам доброжелательно. Мне хотелось бы... - Во-первых, у меня есть имя собственное, и собачья кличка ни к чему. Во-вторых, я по горло сыт добродетелями! А такими, как вы, в особенности! - приподнявшись на кровати, Середа с такой ненавистью поглядел на