й? - Вот вы все: Даша, Даша... - упрекнула Франя, нет, не Славу, а, похоже, весь укомол. - А вам не Дашу убеждать, а людей... Вы как за одного уцепитесь, так и не отстанете, а люди у вас в стороне... - Слушай! Ведь не о Чевыревой ты пришла со мной разговаривать на ночь глядя? О Даше вопрос решен, а не согласна - выступай, давай отвод Даше, мне, кому угодно... - Ты ничего не понимаешь! О чем она? Чего Слава не понимает? Нет, она пришла не о Чевыревой говорить. Тут что-то не то. Когда Франя вошла, в халатике, с голубой ленточкой, она показалась такой миленькой, нежной, даже легкомысленной, а на самом деле она чем-то встревожена, ей не по себе... - Ты помнишь диспут? - Какой диспут? - Ну... о свободной любви. О семье, о браке. О том, какой должна быть семья в коммунистическом обществе? - Что это ты вспомнила о диспуте? - Дура я разнесчастная, вот почему! Она вдруг бросилась на кровать, ткнулась носом в подушку и заплакала. Слава даже испугался. - Что ты делаешь? Встань, встань, могут увидеть в окно... Но это ее, кажется, мало волновало, она села и, все еще жалобно всхлипывая, сказала: - Ну, почему, почему у нас в укомоле, кроме меня, нет ни одной девушки? Один ты как девушка, вот потому я к тебе и пришла. Слава молча проглотил это сравнение, хотя Франя говорила будто и в похвалу ему. Девушка... Он давно уже мужчина, а она - девушка! У него самого есть девушка. Может быть, это свойство характера, может быть, сказывалось влияние матери, но грязные мысли не появлялись у него в голове, не то, чтобы он не знал темных сторон жизни, знал, что существуют и горечь, и боль, и смерть, сталкивался с несчастьями и разочарованиями, но темное и мрачное не оборачивалось в его глазах грязью и пошлостью. Зачем Франя к нему пришла? Очень ее тревожит, написал он свой доклад или не написал! Да у него самого доклад выскочил сейчас из головы. - Ты успокойся, успокойся, ты просто устала, мы все устали, сколько всяких бумаг перед конференцией... Он сочувствовал Фране, вся статистика лежала на ней, учетные карточки, членские взносы. - Вам мало дела до людей, а Даша, если и пошла против себя, так только из-за людей... Опять она помянула Дашу, а думала о себе, о себе она сокрушалась. Лента сползла, волосы растрепались, войди кто сейчас в комнату, зареванное лицо Франи вызвало бы самые рискованные предположения. - Что скажут люди? Что скажут люди? - только что не закричала Франя, хватая Славу за руку. - О чем ты? - Да я же в положении, - тихо произнесла Франя. - Только ты никому... - В каком положении? - строго спросил Слава. - Ты о чем?! Все-таки он был наивен и для своих лет, и для должности, какую занимал, на минуту подумал, что у Франи нехватка членских взносов, все эти ленточки и халатики большой соблазн, но предположение это как пришло, так и ушло, истина вдруг дошла до него, - оказывается, вот почему Франя напомнила Славе о диспуте! Какой будет семья в коммунистическом обществе... А до коммунистического общества еще очень даже далеко. Ей будет сорок, а может быть, и пятьдесят лет, когда она будет жить в коммунистическом обществе. А до тех пор... - Я боюсь людей, понимаешь, боюсь людей, - шептала Франя. - Что они обо мне подумают? "Черт побери, можно ли быть таким недогадливым! - упрекнул себя Слава. - Неприятная история! А впрочем, почему неприятная? Естественная история. И самое правильное, что должна сделать Франя, - выйти поскорее замуж. Есть же у ребенка отец? Вот пусть она за него и выходит. Самое милое дело. Вечно эта Франя что-нибудь да выдумает!" - А почему бы тебе не выйти замуж? - мягко произнес Слава. - Самое естественное дело. Но тут Франя залилась слезами еще сильнее. - Он не может, он не может, я не могу выйти за него... - То есть как это не может? - возмутился Слава. - Что за ерунда! Кто это? В самом деле, кто это? Слава не замечал, чтобы за Франей кто-нибудь ухаживал. Никто к ней не ходит, да и сама она большую часть свободного времени проводит дома, разве что изредка сбегает в клуб. Просто не на кого даже подумать. Франя замотала головой. - Нет, нет... - Что - нет? - Я его не могу назвать. - Франя! - Я его никогда не назову! Слава начал сердиться. - Не веди себя как круглая дура! В конце концов я секретарь комитета, я твой руководитель, я обязан тебе помочь. Я не из пустого любопытства спрашиваю, я реально могу помочь. Франя опять отрицательно замотала головой. - Нет. - Что - нет? - Ты мне не поможешь. Слава обиделся: - То есть как это не помогу? Франя наклонила голову. - Ты не можешь. Слава возмутился: - Да мы его в порядке комсомольской дисциплины... - "Впрочем, что это я? А если он не комсомолец? Да нет, не может быть!" - А если не комсомолец, все равно обяжем. Знаешь, что такое сила общественного мнения? Франя горько улыбнулась. - Заставите любить в порядке комсомольской дисциплины? Слава придвинул стул, сел прямо против Франи, взял ее руки в свои, ему жалко ее, ей надо помочь... А Франя молчала. Слава поглаживал ее руки, а Франя молчала и только изредка всхлипывала. Должно быть, было уже очень поздно, из-за окна не доносилось никаких звуков, лишь слабый ветерок шелестел в деревьях, да откуда-то, из яблоневого сада, из какой-нибудь низинки в саду, доносилось кваканье лягушек. - Назови имя своего обидчика, - продолжал уговаривать Слава. - Все будет хорошо, обяжем его на тебе жениться, у твоего ребенка будет отец. А если станет артачиться, знаешь, что мы с ним сделаем? - Ах, ничего ты не сделаешь, - уныло сказала Франя. - Не можешь ты с ним ничего сделать, да я и не хочу... - Хорошо, я не буду поднимать шума, - сказал Слава. - Но можешь ты мне его назвать? - Бесполезно, - сердито произнесла Франя, обрывая разговор, который сама же затеяла. - Бесполезно называть. Он женат, у него есть ребенок, и он ничего мне не обещал. Лучше поскорее его забыть и думать только о себе. - Но как же ты могла... - Это был даже не упрек, Слава действительно недоумевал, как могла Франя совершить такой опрометчивый шаг. - Что тебя толкнуло... - Ты и толкнул! - По-моему, сейчас не до шуток. - А я не шучу... - Франя говорила вполне серьезно, она выплакалась, и теперь, похоже, была даже недовольна тем, что разоткровенничалась. - Кто мне говорил: сделай доклад, сделай доклад... - При чем тут доклад? - Вот я и сделала! "Сердечный союз двух членов общества..." - передразнила она не то самое себя, не то Славу. - "В свободном обществе матери не будут воспитывать своих детей..." - Розовым кулачком ударила себя в грудь. - А куда я с ним денусь? Вы сами будете коситься, что я без мужа нагуляла ребенка. "Действительно, что она будет делать с ребенком?" - подумал Слава. Еще одна жертва этого Коллонтая! Жертва легковесных, наскоро написанных брошюр о любви. Впрочем, автор пресловутой брошюры о семье, кажется, женщина. Тем хуже, если женщина способна так легкомысленно высказываться о семье. Слава понимает отчаяние Франи, ребенок ей действительно ни к чему. А что ей делать? Что делать ее товарищам по укомолу? Усыновить всем коллективом и воспитывать сообща? Он слыхал, что в гражданскую войну красноармейцы воспитывали в своих частях сирот. Славные из них получались барабанщики! Но не может же он так, с бухты-барахты, сказать Фране, что ее ребенок будет у них вроде как бы сын полка. А если, не приведи бог, родится девочка? Вот они, реальные последствия диспута... - Ну я пойду, - уныло сказала Франя. - Ты извини, у тебя доклад, а я к тебе со всякими пустяками. Хороши пустяки, подумал Слава. Всем им, и Фране в первую очередь, не обобраться хлопот. Д-да, теория и практика. Он думал о Фране, а на ум опять пришла Даша Чевырева. Что бы все они делали, если бы она согласилась на свободный союз мужчины и женщины? Стеной стали бы на защиту Даши, но вряд ли спасли бы ее от пересудов, а может быть, и от чего похуже. - Не расстраивайся, - сказал Слава. - Как-нибудь я тебе да помогу. - Ну как ты поможешь? - сказала Франя. - У меня безвыходное положение. - Я посоветуюсь с Шабуниным, - пообещал Слава. - Афанасий Петрович подскажет. - Да ты что! - воскликнула Франя. - Ни в коем случае! Он сразу же выгонит меня из комсомола. Ты обещал... - Не хочешь, как хочешь, - успокоил ее Слава. - Иди отдыхай, что-нибудь придумаем... 40 Таблицы, тезисы, списки... Слава совсем закрутился, впрочем, как и остальные работники укомола, разговаривал с Франей в течение дня несколько раз, но все о комсомольских делах, о том, что терзало Франю, вспомнил лишь к вечеру. Все-таки открыться больше некому, как Шабунину. Слава спустился вниз, заглянул к нему в кабинет. У Шабунина сидели посетители. Спустился через полчаса - посетители. Спустился еще раз - опять посетители. Досада! В третий раз хотел закрыть дверь, но Шабунин сам окликнул: - Заходи, заходи, вижу! Как там конференция? Написал доклад? Слава вошел бочком, не хотел надоедать. - Вы уж извините меня, - обратился Шабунин к двум понурым посетителям, вызывал их, должно быть, для разноса. - После договорим, а пока усвойте то, что вам сказано. Юноша этот ко мне уже третий раз приходит, а у него конференция - дело серьезное, нам тоже есть о чем поговорить. Слава остался с Шабуниным наедине. - Доклад написал? - Написал. - О людях, о людях побольше. Цифры цифрами, но покажи людей. Примеры. Хорошие. И плохие. Посоветуйся с Кузнецовым. На просвещение, на просвещение делай упор... - Да я, Афанасий Петрович... - Новых людей надо ввести в комитет. Прикидывали - кого? Я бы хотел заранее знать, на ком вы остановите выбор. - Да я, Афанасий Петрович... - Не суетись. Ты - руководитель. Солиднее держись, ты уже не мальчик... - У меня к вам особое дело, Афанасий Петрович... - Что еще? - Да с Франей, Афанасий Петрович, с Вержбловской. Авария. - Какая еще там авария? Она, кажется, неплохо работает? - Работает она честно... - Так чего с ней стряслось? - Вот то-то, что стряслось... - Слава рассказал Шабунину о признании Франи. - Прямо ума не приложу. - А от кого? - Не говорит. - Ну и пусть не говорит. Значит, не хочет. Значит, нечем хвалиться. - А как быть? - Вот я и сам думаю, как быть. Задал ты мне, парень, задачу. В таких делах, брат, я тоже не очень силен. Вот что: рабочий день кончился, пойдем-ка ко мне домой. Кстати, и пообедаешь у меня. Пропустил вперед Славу, остановился возле Селиверстова. - Пошел домой, вернусь часа через два, меня не ждите. Славе еще не приходилось бывать у Шабунина дома. Афанасий Петрович повел его переулком, мимо крохотной типографии уездного исполкома. - Совсем рядом. Афанасий Петрович указал на типографию. Слава не понял. - Рядом с типографией живем, - пояснил Афанасий Петрович. - Жена у меня здесь работает. Наборщицей. Слава не знал, что жена у Шабунина работает. Домишко, в котором жили Шабунины, через дом от типографии, в сенях, как в любой деревенской избе, всякая рухлядь, метлы, ведра, скребки. Быстров любил устраиваться на жительство с комфортом, селился в помещичьих домах, занимал лучшие комнаты, а Шабунина комфорт, кажется, мало заботил. Комната Шабуниных не лучше комнаты Ознобишина, стол, стулья, две железные койки, застланные суконными солдатскими одеялами, книжный шкаф с бронзовыми гирляндами, привезенный, должно быть, из чьего-то имения, и невзрачный шкаф для одежды. И жена у Шабунина под стать ему. - Варюша, покормишь нас? - обратился Шабунин к жене. - Это Ознобишин, знакомься. - Накормить накормлю, - приветлива сказала Варюша. - Только угощать нечем, щи да каша. - А чего еще? - в тон ей отозвался Шабунин и даже подмигнул Славе: - Добрая жена да жирные щи - другого добра не ищи. Щи и каша - не велики разносолы, да предложены от души, давно Слава не обедал с таким аппетитом, как у Шабуниных. - А теперь, - сказал Афанасий Петрович после обеда, - покопайся в моих книгах, а я с Варварой Никитичной чуток посекретничаю. Но никуда Варвару Никитичну не увел, присел с ней на койку, обнял за плечо рукой и зашептал. Слава старался не слушать, рассматривал книжки, у Шабунина все больше политическая литература - Ленин, Маркс, Бебель, Плеханов, Каутский, но невозможно ничего не услышать, до Славы несколько раз донеслось имя Франи, должно быть, Шабунин советовался с женой, как помочь девушке. - Ну вот что, товарищ Ознобишин, - заговорил Шабунин в полный голос, - скажи своей Фране, чтоб пришла к Варваре Никитичне. Конференция через два дня, пусть после нее и приходит, поговорю с врачами, а Варюша сведет в больницу. - Зачем в больницу? - удивился Слава. - Еще рано... - Не рано, а как бы не поздно, - усмехнулся Шабунин. - Прервут, и никто ничего знать не будет. - Что прервут? До Славы не сразу дошел смысл этого слова. Шабунин покачал головой. - Беременность. Какой ты еще ребенок! Беременность - вот что прервут. Ребенок ей сейчас ни к чему. Слава смутно представлял, как можно прервать беременность, ему приходилось слышать об этом разговоры. Ему вдруг жалко стало ребенка, жизнь которого собирались прервать... - А вам не жаль? - неуверенно спросил Слава. - Девчонку прежде всего жаль, - сказал Шабунин. - Что ей с ребенком делать? Вам учиться надо, а потом уж семьей обзаводиться. В общежитие Слава вернулся к ночи. Темно во всех окнах, все спали. Слава прошел через зал, повернул выключатель, лампочка засветилась желтым светом. Комната прибрана, постаралась в его отсутствие Эмма, книги сложены на столе аккуратной стопкой, стулья расставлены вдоль стены, кровать постелена, и - это еще что такое? - подушку украшает голубая лента. Что за лента? У Франи вчера волосы были перевязаны этой лентой! А Эмма нашла. Что она вообразила? И положила ленту на подушку. Сувенир, Сейчас нельзя отнести ленту. Эмма заметит... Слава сунул ленту в карман. Отдаст завтра. Утром в укомоле вызвал Франю к себе в кабинет. - Возьми. - Где ты ее взял? - Не надо быть растрепой. - Забудь все, о чем я тебе говорила. - Не только не забыл, но сказал о тебе Афанасию Петровичу. - Да ты что... Франя опустилась на стул. - Я тебя просила? - А с кем еще советоваться? Афанасий Петрович сказал, чтоб ты зашла к его жене, как только закончится конференция. Она отведет тебя в больницу. - Зачем? - Знаешь его жену? - Встречала. - Сходи, ее зовут Варвара Никитична, она объяснит. - А при чем тут Варвара Никитична? - Не волнуйся, никто и никому, ты что, Афанасия Петровича не знаешь? Франя уже догадалась, при чем тут Варвара Никитична, лицо ее сморщилось, вот-вот заплачет, и вдруг улыбнулась: - Так говоришь - сходить? - Не сейчас, разумеется, а вечером, завтра или послезавтра, - строго сказал Слава. - А сейчас готовь таблицы и о возрастном составе, и о занятиях в кружках... - Да, да, - отвечала Франя. - Я все сделаю, не беспокойся, я уже всему подвела итог... - Ладно, - отпустил он Франю. - Иди. Его участие в личных делах Франи Вержбловской закончено, теперь можно опять сосредоточить свое внимание на конференции. 41 Как и все другие съезды и собрания в Малоархангельске, конференция проходила в партийном клубе. Съехались двести делегатов, к открытию подошли Шабунин и Кузнецов, но, к разочарованию Славы, с приветствием от укомпарта выступил Кузнецов. А потом на трибуну вышел Ознобишин и по вниманию, с каким его слушали, понимал, что доклад у него получается. Настроение у него все улучшалось и улучшалось. Он говорил и о политике, и об экономике, и о пропаганде, приводил цифры, сколько допризывников в организации, сколько школьников и сколько батраков, сравнивал работу волкомов, перечислял, какие и где действуют кружки, где народ посещает избы-читальни, а где не посещает, сколько женщин вовлечено в школы ликбеза, сколько комсомольцев избрано в сельсоветы... И когда закончил, ему долго и весело хлопали. Потом начались прения, в речах все выглядело гладко и благополучно, и настроение Славы стало падать. Слава знал, что в Луковской волости молодежь, кроме как в хоровых кружках, нигде больше не занимается, а в Скарятине кулацкие сынки пролезли даже в волкомол. - Ты доволен? - спросил Слава Железнова, возвращаясь вечером в общежитие. - Да вроде бы ничего. - Фактов мало приводят ребята. - Ну, факты мы будем рассматривать в оперативном порядке. - Ладно, спокойной ночи. - Бывай! Но Славе не спалось, что-то его тревожило. Сделал доклад, охватил, кажется, все стороны комсомольской жизни, и все-таки что-то упустил... Что? Он не знает. Товарищи хвалили доклад, зря он к себе придирается. И все же он испытывал глубокую неудовлетворенность. Афанасий Петрович указал направление, а Слава не то что пренебрег, Слава не понял его совета. Разве суть в том, что двести или триста школьников вступили за отчетный период в комсомол? Каждый вступал в комсомол по каким-то своим, одному ему важным причинам. Надо не отсчитывать их десятками, а уметь видеть каждого из тех, кто составляет эти десятки. Пишут же, что Наполеон знал в лицо каждого солдата своей армии! Неповторимо складывается судьба всякого человека, и серьезное рассмотрение одной судьбы может стать уроком для многих. Надо было рассказать о Даше Чевыревой. В каком сложном сплетении обстоятельств очутилась она! Отец ее, коммунист, был убит кулаками, и Даша оказалась достойной дочерью своего отца, ее сердце принадлежало комсомольской работе. Не верит она ни в какого бога! А венчаться пришлось в церкви, иначе никто в деревне не признал бы законность ее замужества, а теперь ни одна сплетница не посмеет оказать ей ни одного позорного слова. А Франя обошлась и без церкви, и без загса. Вняла соблазнительным призывам отдаться радостям свободной любви! А на поверку как была, так и осталась одна и больше всего боится родить ребенка! Вспомнилась Славе даже девушка из Луковца, с которой он душным летним вечером шел на танок. Ее брат вызволил тогда Славу из беды. Давыдов... Давыдова! Звали ее... Стеша. Не выйти Стеше замуж, если будет состоять в комсомоле... Что ни девушка, то своя судьба, и ни для одной из них нет простого решения жизни. А Ушаков? Такого узла противоречий поискать! Может быть, Ушаков самый идейный комсомолец во всем уезде. Бессребреник, а вынужден строить избу. Голос - хоть в Большой театр, а учиться негде, кроме как в церкви. Отдаст товарищу последнюю рубаху, а вступил в артель прасолов и в свободное время работает на кулаков. Как с ним поступить? Подняться на трибуну и предложить делегатам всем миром решить задачки, какие приходится решать президиуму укомола? Спросить: может быть, мы были слишком добры? Солнце поднимается выше, наполняет комнату неистовым светом, и Слава в ней, как рыба в аквариуме, виден сам себе со всех сторон. Однако нелепостью было бы обнажать даже перед товарищами по комсомолу личную жизнь Даши или Франи, они бы никогда не простили Ознобишину такой откровенности, да она и не нужна. Не понял Слава Шабунина. "О людях, о людях побольше. Цифры цифрами, но покажи людей..." Сам Шабунин в своих речах редко поминает чьи-либо имена. Однако всегда остается впечатление, будто он назвал множество людей. В этом-то и секрет политики. Не перечислять людей, но знать, о ком и для кого говоришь. Думай о Даше, а говори об атеистической пропаганде. Дело ведь не в Даше, а в том, что все вокруг нее верят в бога. Убеждать надо не Дашу, а тех, среди кого она живет. И не приехать и выступить перед ними с докладом, а работать с людьми изо дня в день. Даша делает много полезного, а воспитывает окружающих ее людей недостаточно. Разве можно рассказать кому-нибудь о том, что случилось с Франей? Но предупредить то, что случилось, вполне было возможно. Разъяснительная работа с девушками ведется из рук вон плохо. Надо, чтобы врачи беседовали с девушками до того, как они кинутся к ним за медицинской помощью. А девушки в Луковце должны знать, что комсомол за них вступится, должны чувствовать себя за комсомолом как за каменной стеной... Не бойся цифр, цифры помогают осмысливать действительность, только за цифрами надо видеть Дашу и Франю, говорить о всех, а представлять себе каждую в отдельности. На утреннее заседание никто из укомпарта не пришел, конференция двигалась проторенной колеей, приняли резолюцию по отчету Ознобишина, заслушали доклад Железнова об экономическо-правовой работе, объявили обеденный перерыв. Члены президиума направились в укомпарт, еще раз обсудить кандидатов в состав нового укомола. Ни Шабунин, ни Кузнецов никого комсомольцам не навязывали, выбирайте кого хотите, но неуклонно требовали объяснений - почему оказано предпочтение тому или иному кандидату, что сделал он или, по крайней мере, может сделать, придирчиво оценивали способности и возможности каждого. - Остерегайтесь говорунов, кто хорошо работает, тот скуп на слова, - предупреждал Шабунин. - Хлеб у того родится, кто пахать не скупится. А потом, указывая на список, Шабунин вдруг задал вопрос: - А скажите-ка мне, кто из ребят высказывал намерение учиться? - Какое это имеет значение? - возразил Железнов. - Выберем и будем работать. - Э, нет, - сказал Шабунин. - Сейчас у вас самые золотые годы, чтобы учиться. Тех, кто хватается за книгу, отпустим в университет. Надо уже сейчас думать о том, кто будет работать и через десять лет, и через двадцать, нашему государству понадобятся тысячи специалистов. Афанасий Петрович заглядывал далеко вперед, Быстров недаром как-то сказал Славе, что у Шабунина государственный ум. На том и расстались, все заторопились в столовую, один Слава задержался в дверях. - У меня вопрос к вам, Афанасий Петрович. - А обедать ты не собираешься? - Черт с ним, с обедом! - А я, брат, проголодался... - Шабунин улыбнулся. - Ладно уж, идем со мной, авось Варвара Никитична не посетует, что я нашел ей нахлебника. Он опять привел Славу к себе, и Варвара Никитична опять встретила Славу так, точно ждала его к обеду, опять были щи да каша, и опять Слава вдыхал воздух согласия, который заполнял тесную комнату Шабуниных. Сели за стол, Шабунин покряхтел, поглядел на жену. - Что-то, мать, уморился я, надо бы... Он не сказал, что ему надо, но Варвара Никитична достала из шкафа бутылку водки, налила полстакана, поставила перед мужем и тут же убрала бутылку обратно, на гостя она даже не взглянула, рано еще угощать его водкой. - Ну, за успех... Шабунин крякнул, закусил водку щами. - Теперь ешь, - сказал он Славе, - а вопрос свой прибереги на после обеда. А после обеда они вместе пошли в клуб, и тут-то между ними состоялся разговор, будто и незначительный, но который во многом определил судьбу Славы. - Афанасий Петрович, как вам... Как вам мой доклад? - Ну... Ничего доклад. Все на месте. А что? - забеспокоился Шабунин. - Я не был у вас утром... Отчет одобрен? - Одобрен. - Без трений? - Без трений. - Так чем ты не удовлетворен? - Самим собой. Шабунин пошутил: - Неудовлетворенность собой - это путь к самосовершенствованию. - Нет, я серьезно. Доверие мне оказано большое, только я его не оправдываю. - Как не оправдываешь? - Шабунин даже остановился, насторожился. - Виноват в чем? Говори. - Вы не поняли. Плохого я ничего не сделал. У меня нет уверенности в самом себе. - Куда это тебя клонит? - Нет у меня права учить других! Вы вот уверены в себе, а я учу, учу, а нет во мне уверенности в том, что дано мне такое право. - Так разве во мне дело? - возразил Шабунин. - На чем основана моя уверенность? Не на каких-то личных моих достоинствах - я стараюсь вникать в указания партии, а мы с тобой состоим в мудрой партии, в этом наши с тобой счастье и сила... Шабунин задумался. Слава старался шагать с ним в ногу, у Афанасия Петровича шаг широкий, размашистый, походка Славы торопливее, чем у Шабунина, Слава часто сбивается с ноги. - Так что ты хочешь сказать? - спрашивает Шабунин. - Теряюсь я иногда в выборе. - В выборе чего? - Направления. - Тебе не хватает чувства ориентации. - А как его найти? - Учиться. - В Малоархангельске? - А чем тебе плох Малоархангельск? Учиться, брат, можно везде. Революционеры и в тюрьме учились! Славе показалось, Афанасий Петрович обиделся за Малоархангельск. Скопище приземистых домишек, закрывающих на ночь окна ставнями. Улицы в буераках, дощатые тротуары, вытоптанная бесчисленным множеством человечьих и лошадиных ног базарная площадь? Палисадники с подсолнухами и мальвами и разросшийся яблоневый сад посреди города? Нет! Домики могут сгореть, их можно снести или перестроить, а сад вырубить или, напротив, растить... Значит, люди, населяющие тихий этот городок, все эти Успенские, Корсунские, Большие и Малые Колодези? Да, и люди, и городок этот, и окружающие его деревни, и нечто большее, что доверено попечению Афанасия Петровича Шабунина на отпущенный ему жизнью срок. - Да не мне плох Малоархангельск, - вырвалось у Славы, - а я плох для Малоархангельска! И, должно быть, Афанасий Петрович Шабунин не столько понял, сколько угадал тревогу, владеющую душой только-только становящегося на свои ноги юноши, - мальчишка шагает своей дорогой, но еще слабо различает цель, к которой идет, к которой надо идти. - Пожалуй, я понимаю тебя, - задумчиво произнес Афанасий Петрович. - Ты еще не созрел для самостоятельной работы, но уже достаточно повзрослел для того, чтобы всерьез учиться. Жаль с тобой расставаться, но ничего не поделаешь... Что-то екнуло в сердце Славы, до него еще не дошла суть принятого Шабуниным решения, хотя решение это определяло дальнейший жизненный путь Славы Ознобишина. - Ничего не поделаешь, - повторяет Афанасий Петрович. - Придется тебя отпустить. Пошлем мы тебя учиться. Шабунин как будто не торопится, а Слава едва поспевает за ним. Улица пустынна. Одноэтажные домики с голубыми почему-то везде ставнями... Да, потому, что, кроме синьки, другой краски в Малоархангельске не достать! Пружинит под ногами дощатый тротуар, немощеная улица в рытвинах, выбоинах, ухабах, и посреди улицы цветет татарник. Редкие прохожие идут, загребая пыль, и ты точно в необитаемом городе, а Шабунин еще обижается за свой Малоархангельск... Слава возвращается к повседневным делам. - Вы как будто даже хвалите мой доклад, все, говорите, на месте, а в нем на самом деле одни слова. - Да нет, - возражает Афанасий Петрович. - Есть в нем и кое-что дельное, иначе тебя не держали бы на твоей должности. Слава пробует пошутить: - А если хорошо, зачем же учиться? Глаза Шабунина веселые, а отвечает серьезно: - А затем, что ничто не стоит на месте. Даже Малоархангельск. Думаешь, вечно он будет таким? Все переменится, иначе и работать не стоит. Для того и учимся. Я сам учусь каждый день. Руковожу мужиками и сам у этих же мужиков учусь. Разве укомол не был тебе школой? А теперь пора переходить в следующий класс. - Афанасий Петрович! Сейчас выборы... - Ох, как непросто высказать свой вопрос: - Я сниму сейчас свою кандидатуру? - Ду-у-рак ты... Рассердился Шабунин?.. Нет, глаза все такие же, укоризненные и ласковые, на него нельзя обижаться. - Ни в коем случае. Никаких отводов. Работа укомола одобрена, а ты заявишь о своей непригодности? Отчет одобрен, а секретаря не выбрали! Прямой упрек укомпарту. Пусть тебя выберут честь по чести, а там... Дошли до клуба. - А там поглядим, - сказал Шабунин и пошел на второй этаж по узкой деревянной лестнице, на две ступеньки опережая Ознобишина. Славе стало жалко себя. Направо пойдешь - коня потеряешь, налево пойдешь - самого убьют... А Шабунину жаль было отпускать этого паренька, иногда неуверенного, а иногда слишком самоуверенного. Не всегда и не все у него получалось, но старался он честно. Афанасий Петрович любил Ознобишина, как, впрочем, любил всех этих мальчишек и девчонок, которые собрались сейчас в клубе на выборы. Они хорошо нам помогают, думал о них Шабунин. Нам... Он не знал слова "мне". Нам, мысленно говорил он, думая об укоме, о малоархангельских коммунистах, о партии. Поэтому и приходится иногда расставаться даже с теми, кого жалеешь и любишь, думал он, для дела, ради завтрашнего дня... На верхней площадке, перед тем как войти в зал, Шабунин остановился и еще раз заботливо посмотрел на Ознобишина. - Тут уж не обижайся, - сказал Афанасий Петрович. - Провожать тебя будем без музыки. Это важно не только для тебя, но и для других, все следует обращать на пользу делу. 42 Минутное дело провести организационный пленум укомола, избрать секретаря, президиум, назначить заведующих отделами... Полчаса, от силы час, и можно вздохнуть, позволить себе передышку. Окончание конференции приурочили к обеду, чтобы делегаты успели засветло разъехаться, добраться к ночи до дому, а кому путь немалый, с ночевкой, так хоть на другой день обязательно прибыть домой. Только членам укома придется задержаться, пока то да се, глядишь, еще день со счетов. - Пошли, пошли, товарищи! Новоизбранные члены уездного комитета собираются в тесном кабинетике Ознобишина. Рядом со Славой Железнов и Ушаков. Что ж, им еще долго работать вместе... У двери Коля Иванов, рядом с ним Даша Чевырева, впрочем, теперь она не Чевырева, а Уфимцева. "Как хорошо, что мы простили ей свадьбу, - думает Слава. - Как развернула работу в волости! Волком партии не нахвалится сейчас комсомольцами. Ее заслуженно выбрали в уком..." Глаза у Даши поблескивают, энергия в ней так и бьет ключом. А вот Сосняков... Его, конечно, нельзя было не избрать, один из самых серьезных комсомольских работников во всем уезде. Но в излишней скромности его не упрекнешь, этот не сядет у стены, садится у стола, в центре, точно он невесть какое значительное лицо. Он и в город приехал за два дня до конференции, зашел на минутку к Ознобишину, небрежно поздоровался: "Как ты тут? Работаешь? Ну, работай, работай..." - и исчез. За два дня Слава его больше не видел, были у того свои дела в Малоархангельске. У Славы складывается впечатление, что Сосняков рвется на работу в укомол. "Не рановато ли? - думает Слава. - Конечно, когда-нибудь он попадет в Малоархангельск. Когда-нибудь..." Позади Соснякова Вержбловская. Славе не очень по сердцу, что ее выбрали кандидатом. Но девушек, девушек не хватает... Впрочем, учет у нее в порядке, все по полочкам. Открывается дверь, входит Кузнецов. Это и хорошо, и плохо. Если все пойдет, как намечено, Шабунину не для чего терять здесь время, достаточно и Кузнецову выразить согласие уездного комитета партии с принятыми решениями. А если возникнет какая-нибудь заминочка... Опять же Кузнецов быстрей, чем Шабунин, примет решение, никого не будет переубеждать, как это делает Афанасий Петрович, сразу оборвет - нельзя, мол, не так, скажет, а то и прикажет... Кузнецов у окна. - Все в сборе? Давай, Ознобишин, начинай. Слава чувствует себя в своей стихии. Все, о чем он вчера говорил с Шабуниным, вылетело из его головы, да и что, собственно, он сказал? О том, что хочет уйти с комсомольской работы? Просит отпустить учиться? Ничего определенного не вкладывал он в свои слова. Слава обводит глазами собравшихся, нет еще Хорькова и Бутримова, побежали небось на базар за махоркой. - Еще двоих нет. "С этими ребятами придется мне еще поработать, - думает Слава. - Не отпустят меня..." Года два еще быть ему в Малоархангельске, если за это время не возьмут в Орел. В щель из-за приотворенной двери протискиваются двое запоздавших. - Товарищи, первое заседание вновь избранного уездного комитета разрешите объявить открытым. Прежде всего надо избрать секретаря. Какие будут предложения? Железнов, упираясь локтем в стол, поднимает руку с полусогнутой ладонью, как это делают неуверенные в себе школьники. Утром его вызвал к себе Афанасий Петрович, Не Славу вызвал, а Железнова. "Сейчас он назовет меня, - думает Слава, - и дальше все пойдет как по маслу". - Товарищи, я предлагаю решить сперва другой вопрос. Среди нас есть товарищи, которые давно рвутся на учебу. Мы не можем пренебречь таким законным желанием, тем более что эти товарищи хорошо потрудились в нашей организации... Это он об Ушакове. Никита давно уже просит отпустить его учиться. Слава возражал, но, как видно, Никита уговорил Железнова вынести вопрос о нем на пленум. - Поэтому, я думаю, мы не можем не уважить просьбы, - негромко, но твердо произносит Железнов, - и отпустим с комсомольской работы товарищей Ознобишина и Ушакова. Да, Слава просил его отпустить, и все-таки он не ждал, что его отпустят так быстро! Участники пленума с удивлением смотрят то на Железнова, то на Ознобишина. Сам Слава смотрит на Кузнецова, но тот равнодушно глядит в окно. Слава с горечью, пожалуй даже с обидой, - а ведь обижаться ему не на что, сам об этом просил, - понимает, что решение принято. Коля Иванов тоже удивлен, а вот Даша воспринимает все происходящее как естественный ход событий. Слава молчит, и тогда Железнов перехватывает у него председательские обязанности. - Как, товарищи, будем обсуждать? - Будем, - громко отвечает Сосняков и встает. - Я не согласен с предложением товарища Железнова, прошу слова. Неужели Сосняков посоветует не отпускать Славу? Железнов морщится. - Слово имеет товарищ Сосняков. - Я не согласен с формулировкой товарища Железнова, - заявляет Сосняков. - Ознобишина отпустить надо, но я не согласен с формулировкой. Сосняков становится за свой стул, опирается руками на спинку, похоже, собирается долго говорить, и если слова Железнова прозвучали для Ознобишина громом, сейчас для него заблещут молнии. - Скажу откровенно, не годится Ознобишин в руководители, - с вызовом говорит Сосняков. - Недостаточно принципиален. Работает он в организации сравнительно давно, и поэтому позвольте поподробнее. Разобрать его, как говорится, по косточкам. Начинал он у нас, в Успенском. Там вступил в комсомол, там принят в партию. Я тоже оттуда, родился в Корсунском, что от Успенского в двенадцати верстах, вступил в комсомол одновременно с Ознобишиным и наблюдаю его вот уже в течение четырех лет. Срок немалый, и я понимаю, что ко мне может быть обращен упрек: а где же ты был до этого времени, неужели понадобилось четыре года, чтобы распознать Ознобишина? Я отвечу. Да, в Ознобишине разберешься не сразу. Парень начитанный, интеллигентный, за словом в карман не лезет, поэтому его не так-то просто раскусить. И второе обстоятельство, почему у меня не сразу сложилось правильное мнение об Ознобишине. Собственное мое невежество и политическая неподготовленность. Вступая в комсомол, я был недостаточно развит, но с того времени сильно изменился и, скажу без ложной скромности, вырос до секретаря волкомола. Политическая подготовка помогла мне разобраться в недостатках Ознобишина... "Сосняков несправедливо судит обо мне, - думает Слава. - Да он и не может судить обо мне справедливо, мы слишком разные люди. Убеждения у нас одинаковые, но слишком разные характеры, иные мои поступки он просто не способен понять..." - Однако перейдем к фактам, потому что общая оценка без фактов не значит ничего, - продолжает Сосняков. - Я уже сказал, что Ознобишина приняли в партию в Успенской волости. Рекомендовал его в партию Быстров. Вам эта фамилия мало что говорит, но населению Успенской волости говорит очень много. Этот человек в первые годы революции работал у нас председателем волисполкома и немало сделал для того, чтобы поссорить крестьянство с Советской властью. Самочинные обыски, аресты, реквизиции, произвол стали при нем постоянным уделом успенских мужиков. Под непосредственным влиянием и руководством этого человека и воспитывался Ознобишин. Между прочим, заняв ответственный пост, Быстров бросил свою жену с двумя маленькими детьми и сошелся с генеральской дочкой, которую устроил в нашей же волости учительницей. А Ознобишин завел с этой генеральской дочкой близкую дружбу и даже некоторое время жил у нее на квартире. Быстров покровительствовал местным помещикам Пенечкиным, одному из Пенечкиных поручил даже заведовать успенским Народным домом, и Ознобишин, идя по стопам своего наставника, с этим носителем чуждой идеологии тоже завел дружбу и поощрял его культурную деятельность... Можно ли так искажать факты?! Это Степан-то Кузьмич ссорил мужиков с Советской властью? Он действительно был грозой для кулаков, но не будь он грозой, еще неизвестно, что выпало бы на долю беднякам и какие кулацкие выступления он предотвратил. Покровительствовал Пенечкиным! Да он их работать заставил! Говорить так об Александре Семеновне! Да, дочь генерала, но генерала, повешенного деникинцами, и зверски убитая кулаками. Сосняков не осмелился бы выступить с такими нападками, не будь он уверен в том, что уход Ознобишина предрешен, он еще утром инстинктивно почувствовал, что предстоит какая-то перемена, забежал в укомпарт, покрутился там, что-то услышал, о чем-то догадался, и в нем вспыхнуло, может быть, не вполне даже осознанное желание подняться на гребне беспощадной критики. Слава не выдерживает, встает. - Позволь, позволь... - Нет, это уж ты позволь сказать все, что я о тебе думаю, - перебивает Сосняков бывшего секретаря укомола, потому что Ознобишин уже бывший секретарь, это он и сам понимает. - Позволь нам на весах нашей совести взвесить твои поступки! Сосняков увлекается, повышает голос, и... его слушают. Слушают настолько внимательно, что с первого этажа доносятся голоса посетителей укомпарта. - Хоть мы и далеко от Луковца, но кое о чем наслышаны, - продолжает Сосняков. - Неприятно об этом говорить, но некоторые поступки Ознобишина не украшают его как комсомольца. Труслив наш уважаемый Слава! Поехал в Луковец и постыдно бежал от кулаков. Спрятался где-то в саду и удрал огородами, точно незадачливый ухажер. Начисто забыл о том, как следует вести себя коммунисту в подобных обстоятельствах. Нужно иметь смелость встречать врага лицом к лицу! Опасно? Могли убить? Но сохранить свое достоинство важнее, чем показывать кулакам пятки. Мужественная смерть воспитывает своим примером других, а кого может вдохновить бет на карачках через огороды? "Получается, что мне место на кладбище? - думает Слава, и жалость к себе просачивается в его сердце. - Соснякову хотелось бы моей смерти! Своей смертью я бы принес пользу общему делу... А может, мне и вправду нужно было умереть? Стать, так сказать, примером... Примером чего? Того, как умирать?" - Может, я грубо выражаюсь, - голос Соснякова звучит глухо, - но Ознобишин прячет свою голову, как страус в песок! "При чем тут страус? - думает Слава. - И от кого я прячусь? Откуда у Соснякова такая ко мне ненависть? Он готов меня в порошок стереть..." Слава смотрит на Кузнецова, но Кузнецов смотрит в окно. Движением головы Франя привлекает к себе внимание Славы. Она хочет его утешить. За спиной Соснякова она пренебрежительно машет рукой: не обращай, мол, внимания... - А в Колпне того хуже, - продолжает Сосняков. - Проявил мягкотелость, нашел какого-то помещика, оставил ему дом. Привез книжку подозрительных стихов, принялся читать их комсомольцам... - Он пат