Юра заявился ко мне сразу по возвращении из Ярославля. - Как успехи? - Не спрашивайте! Он поведал мне о своих поисках. Очень уж ему, должно быть, нужно было и высказаться, и посоветоваться, а открыться перед родителями он не решался. - Совсем запутался. Дважды настигал, и оба раза ее увели. То шайка спекулянтов, то какая-то тайная секта. Какая-то непонятная деятельность. Одного только не возьму в толк: как могла туда попасть Таня? Я обязан ее найти! - Но ведь ее ищут? - А я буду в стороне?.. Нет! Он пришел за советом, и мне следовало дать ему благоразумный совет. - Вряд ли вам самому под силу ее найти, не так все это просто. И может быть, сама Таня не хочет, чтобы ее искали? - Тем более! Не всякий самоубийца хочет, чтобы его спасли, но это не значит, что его следует оставить без помощи. - Гипербола! - А вы что мне посоветуете? Юра ждал, и я не мог, не имел права ограничиться какой-нибудь назидательной сентенцией. - Дайте время подумать. Я бы тоже хотел посоветоваться... - С кем? - С одним своим другом. Юра испытующе посмотрел мне в глаза. - Хорошо, я зайду еще к вам... - Остановился на минуту. - И еще. Если вас вздумают призвать на наш семейный совет, не выдавайте меня... И я не мог не обещать ему сохранить тайну нашего разговора. Конечно, в разговоре с Юрой можно было ограничиться каким-нибудь умозрительным советом, но вряд ли такой совет способен был принести пользу, Юру следовало направить по такому пути, на котором он мог бы достигнуть цели. Поэтому я, в свою очередь, направился к одному своему другу, крупному криминалисту, много лучше меня сведущему в том, что называется поисками иглы в стоге сена. В общепринятом понимании этого слова крупный криминалист - это человек, в совершенстве постигший методику, тактику и технику раскрытия преступлений. Но от себя добавлю, что этого недостаточно для того, чтобы стать крупным криминалистом. В равной мере он должен быть еще психологом, тонким наблюдателем душевных переживаний и знатоком воздействия внешних обстоятельств на формирование человеческой личности. Потому что без широкого идейного кругозора криминалист подобен сыскной собаке. Вот к такому человеку доброго ума я и обратился по поводу исчезновения Тани. Он подверг меня обстоятельному допросу. Что за девочка и что за мальчик. Чем они дышали и как жили. С кем встречались и к чему стремились. И в конце концов мой друг дал мне совсем не тот совет, какой я рассчитывал от него получить. - Да предоставьте вы этого Юру самому себе! Девушку, разумеется, рано или поздно отыщут, поисками заняты теперь достаточно опытные люди, но лично я не стал бы расхолаживать парня. Ведь именно сейчас происходит становление его характера. Пусть ищет! Удачны будут поиски или неудачны - зависит от его ума, настойчивости, сообразительности и еще множества случайностей, но пользу ему они принесут. Слишком уж привыкли мы опекать молодежь. Родители, школа, комсомол... Танцуй от печки и потеплее закутывайся на улице... Поэтому и растут наши мальчики и девочки одуванчиками. Чуть ветер... Кто опекал первых комсомольцев, когда они становились людьми? Убежденность в своей правоте! Идеи! У парня благородные стремления, и, если он не балаболка, пусть столкнется с жизнью нос к носу. СЕМЕЙНЫЙ РАЗГОВОР Действительно, не прошло после посещения Юры и нескольких дней, как меня пригласили к Зарубиным. - Юра решил нас убить, - с места в карьер начала Анна Григорьевна. - Воспитывали восемнадцать лет, а теперь все летит насмарку. - Псу под хвост, - более образно уточнил Сергей Петрович. "Убийца" сидел за обеденным столом и хладнокровно поглядывал на родителей. - Юра решил растоптать свое будущее, - продолжала Анна Григорьевна. - Он не хочет поступать в университет! - Ничего не случится, если поступлю годом позже, - с полным спокойствием отпарировал Юра. - Ты дурак. Благоприятные обстоятельства не повторяются. - А я не ищу их! - Что же ты собираешься делать? - Работать. - Тебе нечего есть? - Мне нужны деньги. - Тебе не хватает карманных денег? - Мне нужна крупная сумма. - Непонятно. - Представь себе, я хочу одолжить деньги товарищу. Не могу я делать добро за чужой счет, тем более что многое мы понимаем по-разному. - Что же ты собираешься делать? - Я уже сказал - работать. - Где? - В СМУ. На строительстве. - Кем? - По твоей специальности. Юра весело посмотрел на мать и поводил рукой, как бы рисуя что-то в воздухе. - Художником? - Нет. - Чертежником? - Нет. - Кем же? - Маляром. - Кем?! - Надо было видеть Анну Григорьевну. Лицо ее пошло пятнами. На секунду она лишилась дара речи. - По-твоему, я - маляр?.. - Если уж тебе так хочется работать, иди ко мне на завод, - предложил Сергей Петрович. - У нас есть чему поучиться и будет кому тебе помочь. Опершись кончиками пальцев о краешек стола, Юра стоял в позе прокурора. - Дорогие предки! Я вас очень люблю и уважаю. Но по некоторым вопросам у нас диаметрально противоположные понятия. Поэтому договоримся... Сергей Петрович прищурился. - Что это за тон? Но Юру не смутил окрик отца. - Давай, папа, не придираться. Суть в том, что вы с мамой - люди компромисса, а я, извини, воспитан на более высоких образцах. - Кто же это тебя воспитал? - Ты и мама. Сеяли разумное, доброе, вечное, и, представьте, посеяли, хотя сами иногда изменяли тому, что проповедовали. - Объяснись. - Я это и делаю. Вы росли и формировались в годы, когда слова часто расходились с делами... Анна Григорьевна обиделась за мужа. - А ты знаешь, что в те годы твой отец еле уцелел? - Однако уцелел? И если не пострадал, так не из-за того, что был несозвучен эпохе, а скорей из-за того, что все-таки был созвучен... - Ты обвиняешь отца? - И не думаю. Просто он продукт своего времени. - Как ты сказал? - А я продукт своего. - И, конечно, ты более совершенный продукт? - Как это для вас ни прискорбно. - Знаешь, твое самодовольство... - Не самодовольство, а историческая закономерность. Разве мы живем не в лучшие времена? - Но ты-то чем лучше папы? - Верностью принципам. - Что же это за принципы? - Коммунистические! - Мы уклонились от непосредственной темы разговора, - вернул я своих собеседников к конкретному предмету спора. - Мне тоже думается, что Юре не стоит так легко отмахиваться от университета. Юра одарил меня убийственным взглядом. - Закончим, - сказал он, оставляя за собой последнее слово. - Меня вы не переубедите, а если не перестанете, я попытаюсь получить койку в общежитии. Разговор не слишком приятный! Резкости говорили обе стороны, но особенно резок был Юра... Филистер посчитал бы спор сына с родителями явлением негативным: отцы и дети! Столкновение поколений! А я так не считаю, это был полезный разговор, в нем содержалось положительное начало, такой разговор закономерен, он должен, должен был возникнуть по тому или иному поводу. Мало сказать, что я знаком с Зарубиными, я знаю Сергея Петровича и Анну Григорьевну, они превосходные люди, умные, честные, отзывчивые, иначе они не смогли бы воспитать Юру таким, какой он есть. Прямолинейность Юры может производить неприятное впечатление, а кое-кто, возможно, назовет ее невоспитанностью. Но воспитанность - понятие условное. Когда-то воспитанностью называлось умение скрывать свои мысли и делать вид, что уважаешь людей, которых заведомо не уважаешь. Что поделать, если старшие Зарубины выросли в обществе, несвободном от ложных понятий. А Юре это не нужно. Ему не нужно притворяться, он хочет не уживаться, а жить с людьми, это разные вещи. Слишком много хорошего вложено в Юру его же родителями, школой, комсомолом, всем нашим обществом, чтобы требовать от него каких-то компромиссов. Для Юры благополучие душевное важнее благополучия материального, для него важнее слышать голос своей совести, чем внимать сентенциям о вреде табака, от кого бы они ни исходили. Будь самим собой! Только это я и могу пожелать Юре, и его счастье, что он живет в обществе, которое может позволить людям быть самими собой. А то, что он повздорил с родителями? Что ж, не всегда можно обойтись без этого, индивидуальности не только притираются друг к другу, но и сталкиваются. Зарубины - хорошие люди, и я не сомневался, что старые и молодые Зарубины в конце концов обретут взаимопонимание. Вскоре после разговора с родителями Юра вновь появился у меня. Он точно повзрослел, даже шаг его стал размашистее и тверже. - Советовались? - Советовался. - Можно? - Он придвинул стул и сел против меня с таким видом, точно пришел на урок. - Слушаю. Но я не торопился. - А как дома? - Смирились. Как и следовало ожидать. Пригрозил, что уйду в общежитие. Мама даже пришла ко мне ночью. Плакала. Жаловалась на сердце. Она на самом деле страдает стенокардией. Твердила о призвании ученого. "Когда-нибудь ты поймешь, пожалеешь". Но я не мог. Вы понимаете, я не мог сдаться... Я понимал. Впервые в жизни Юра вступил в борьбу за то, что называется идеалами. Мать твердила о призвании ученого, а сын, сам того отчетливо не сознавая, ощущал призвание быть человеком. - Где-то я промазал в своих поисках... Мне припомнилась ироническая улыбка в глазах моего друга. - Знаете, я посоветовался с одним человеком. Если иметь в виду технику раскрытия преступлений, сказал он, для начинающего ваш Юра действовал совсем не плохо. Но... все это на уровне Шерлока Холмса. Ваш подопечный начитался приключенческой литературы. Тут Юра сделал движение, желая меня прервать. - Знаю, знаю, - продолжал я. - Вы не поклонник детективов, но я передаю то, что услышал. Чем вызвано наше неуважение к детективным произведениям, как бы ни были они хороши? Тем, что их авторы недостаточно исследуют человеческие характеры. Холмс умен, образован, квалифицирован, но... не умеет проникать в тайны человеческой психики. А когда уголовное дело исследует большой художник, он неизбежно выходит за пределы жанра и создает подлинное произведение искусства. В этом и заключается разница между Достоевским и Конан Дойлом. Юра попытался возразить: - Однако преступления все-таки чаще раскрывают Конан Дойлы, нежели Достоевские? - Обыденные преступления. Карманные кражи. Чтобы схватить человека за руку, не требуется знать его характер. Вы пошли по облегченному пути. - Я сделал все, что в моих силах... - Подождите. Это не мои слова. Вы хорошо действовали. Заподозрили Щеточкину, узнали адреса, обратились за помощью в милицию... Все правильно, за исключением того, что вы исходили из неправильной предпосылки. Вы сами говорили, что не встречали девушки чище Тани, и... приписали ей низменные побуждения. Юра возмутился: - Когда я так говорил?! - Притон. Спекулянты. Жулики. Как могла с ними связаться Таня, если она такая, какой вы ее рисуете? Вы пошли по пути тривиального мышления. Произошло нарушение каких-то общепринятых норм, и вы сразу приписываете нарушителям самые низменные мотивы. - Но ведь так всегда и бывает. - А если они руководствовались возвышенными мотивами? - Разве это возможно? - Ничто дурное не способно увлечь Джульетту. Ее могут увлечь чувства, идеи. Может быть, ошибочные, но в своем роде красивые... - Непонятно... - Никогда еще борьба идей не достигала такого накала, как в наше время. Думаете, нет честных идеалистов, честных капиталистов, даже честных королей? Мы-то знаем, что они обречены, но они ведь уверены в обратном! Выражаясь языком оперативных работников, вы правильно взяли след, но неправильно определили мотивы преступления. Вот причина вашей неудачи. Вы упустили из виду одно звено. Мой консультант сказал, что начинать надо было с того самого священника, к которому водила Таню Прасковья Семеновна. Юра смотрел на меня со снисходительным сожалением: - Неужели вы всерьез допускаете, что какой-то поп способен повлиять на современную девушку? - Я ничего не утверждаю, но вы исследовали все обстоятельства, за исключением одного. А методика следствия требует, чтобы исследованы были все обстоятельства без исключения. Не забывайте, что психика девушки была травмирована. То, что вы рассказывали обо всех этих женщинах, об их поведении, дает мало оснований считать их обыкновенными аферистками... - Но ведь шайка спекулянтов - факт? Бандит, задержавший меня, - факт? Подозрительный притон в Ярославле - факт? - Все эти факты могли пройти рядом и не задеть Тани... - Что же вы советуете? - Начать с того, с чего начала Таня: познакомиться с отцом Николаем. - Смешно! Юра отошел к окну. Он смотрит вниз, во двор шумного моего дома, и вся его поза выражает полное несогласие со мной. - Что же вы будете делать? Юра прошелся по комнате, остановился перед книжным шкафом, побарабанил по стеклу пальцами, повертел ключом в замочной скважине, повернулся. - Искать отца Николая. Я мало верю, что это что-то даст, но послушаюсь, исследую и это обстоятельство. ОТЕЦ НИКОЛАЙ Не очень-то хотелось Юре разыскивать отца Николая. Он предубежден против всех священников на свете. Но и не идти нельзя. Может быть, именно у отца Николая он узнает подробности, которые помогут более точно определить, что произошло с Таней. Начинать пришлось с Прасковьи Семеновны. - Вы говорили, что ходили с Таней к какому-то священнику. - Не к какому-то, а к отцу Николаю, он духовник мой... - Вот и я бы хотел... - Ты что, парень, смеешься? - Вы знаете адрес? - Тебе церковь али квартиру? - Лучше квартиру... И вот Юра на лестничной площадке многоэтажного московского дома. Под кнопкой звонка табличка: "Ивановой - 1 звонок. Успенским - 2... Ципельзону - 5..." "Что это уж и за Ципельзон, - думает Юра, - который не может обойтись меньше, чем пятью звонками!.." Позвонил. Дверь открыл седенький человечек в толстовке, с чеховской бородкой и длинными пегими волосами. - Мне отца Николая. - Проходите, пожалуйста. Он ведет Юру в глубь квартиры. Старомодная столовая. Тяжелый квадратный стол, стулья с высокими спинками, буфет со стеклышками. Но за стеклышками не посуда, а книги. Много книг. - Садитесь, пожалуйста. Для верности Юра переспрашивает: - Отец Николай? В ответ вопрос: - Вы - верующий? - Честно говоря, нет. - Так какой же я вам отец Николай? Николай Ильич... Молчание. Хозяин ждет, что скажет посетитель, а Юра не знает, как начать. Потом сразу пошли навстречу друг другу, отец Николай - снисходя к молодости посетителя, а Юра - видя его простоту. - Я к вам по не совсем обычному делу. Я ищу одну девушку. Товарища по школе. Таню Сухареву. Говорят, она бывала у вас... - Русенькая? - Николай Ильич припоминает. - Тихонькая такая? Как же, как же, помню. Куда же она исчезла? Юра всех попов считает обманщиками. Пользуются отсталостью людей. Но человек, сидящий перед ним, не похож на обманщика. Юра уловил это сразу. Отец Николай нисколько не рисуется, и, хотя его профессия не вызывает уважения, что-то в нем располагает к себе. "С ним следует держаться поуважительнее, - думает Юра, - не я нужен ему, а он мне, иначе я ничего не добьюсь". - Послушайте, Николай Ильич... (Хочешь, чтоб тебя звали по имени-отчеству? Пожалуйста!) Вы хорошо помните Таню Сухареву? - Таню... - Николай Ильич задумывается. - Фамилию не помню... Русенькая? Была, была. Заходила. Хорошая девушка. Раза три или четыре. - Зачем? - Она вам сказала обо мне? - Мне сказала Прасковья Семеновна Жукова. Соседка Тани. Старушка. Санитарка. Сказала, что была с Таней у вас. Прасковью Семеновну отец Николай признает сразу. - Знаю, как же. Верующая женщина. Юра не в силах удержаться: - А вы сами... верите? - Верю. - Николай Ильич мягко улыбается, обманывать Юру ему нет надобности. - Без веры не живет ни один человек. - Я лично живу без веры. Николай Ильич смотрит Юре прямо в глаза. - Тайна вашего рождения вам известна? - Какая тайна? - Вы верите, что человек, которого вы считаете своим отцом, действительно ваш отец? - Я это знаю. - Откуда? - Я знаю своих родителей. Знаю отца, знаю мать, у меня нет сомнений в их порядочности. - Сомневаются, когда не верят. Тайна рождения известна только отцу и матери, да и то не всегда. А уж самому ребенку не известна никак. Он не знает, но верит. - Чего же стоит вера, которая все подвергает сомнению? - Наоборот, вера исключает сомнения. - Сомнения исключают знание. - Знание и вера сосуществуют, но знание ограниченно, а вера бесконечна... Они отвлеклись от непосредственной темы разговора. - Я не философ, но в школе нас знакомили с историческим материализмом. Бесконечен мир и бесконечно познание мира, а вы все то, что еще не познано, называете верой. Однако Николай Ильич уклоняется от спора. - О вере нельзя спорить. Знание рационально, а вера скорее область чувственного, вера иррациональна, она ближе к искусству. Вот вы слушаете музыку, она волнует вас, но разве вы сможете объяснить, почему она вас волнует? - Какая же музыка волновала Таню? - Она искала утешения. - В чем? - Таня мне не исповедовалась, а если бы исповедовалась, я бы не сказал. Священники дают обет не нарушать тайну исповеди. - И нарушают. - Дурные пастыри. - Он сказал это убежденно, с чувством собственного превосходства. - В человеке сильна потребность открыться... Кому? Люди легко осуждают и с трудом прощают. Один бог все поймет и простит. А священник лишь посредник между человеком и богом. - Так какого же утешения искала Таня? - Хотела утвердить свою веру в того, в ком мы находим спасение. - И вы утвердили? - По мере своих сил... Нет, он не притворяется... Перед Юрой, кажется, действительно верующий священник. Вот она - вторая тайна, на которую намекала Таня! Оказывается, она ходила в церковь, встречалась с попами. Вот на чем зиждилась ее дружба с Прасковьей Семеновной! Тут в комнате появилась женщина. В сереньком платье, невысокого роста, с тронутыми сединой волосами. Кивком головы поздоровалась с посетителем, вопросительно взглянула на Николая Ильича. - Ты бы, Катенька, собрала нам чайку, - попросил тот. - Молодой человек не откажется. Юра отказался. - Собери, собери... Она вышла. - Без нее я бы пропал, - доверительно признался Николай Ильич. - Жена? - утвердительно спросил Юра. - Сестра, - поправил Николай Ильич. Тут Катенька очень кстати принесла стаканы с чаем, а Николай Ильич вернулся к тому, что непосредственно интересовало посетителя. - Так что же хотите вы от меня? - Таня ничего не говорила вам о своих намерениях? - Советовалась, не уйти ли ей в монастырь. - Разве сейчас есть монастыри? - Есть. Но... Вероятно, вы учили. В старину монастыри были и политическими и экономическими организациями. А в наши дни... Как говорится, изжили себя. - И вы посоветовали? - Отговаривал. - Неужели Таня в монастыре? - Не думаю. Но постараюсь узнать. Зайдите ко мне через недельку. И Юра поверил, что Николай Ильич в самом деле постарается узнать. - Спасибо. - Он вдруг спохватился, что так и не назвал себя. - Вы так и не поинтересовались, кто я. - А зачем? Я не любопытен, а вы не нашли нужным представиться... - мягко ответил Николай Ильич. - Может быть, вы желаете сохранить свой визит в тайне. - Нет, почему же, - запальчиво возразил Юра. - У меня нет причин скрывать свой визит. Меня зовут Юрий, Юрий Зарубин, мы с Таней учились в одном классе. ЗА ЧАШКОЙ ЧАЯ Юра терпеливо выждал неделю. Сделает что-нибудь или не сделает, раздумывал он об обещании священника. Узнает или не узнает? Священнослужители любят обещать то, что они просто не в силах дать, - такова уж их профессия. Они как страховые агенты, проценты собирают со всех, а вознаграждение получают немногие. Он выбрал для посещения субботу, по вечерам в субботу обычно все дома. Дважды нажал кнопку звонка. Никто не появился Юра позвонил еще раз. Безмолвие. Тогда Юра решил узнать, где Успенские. Позвоню-ка я Ципельзону, решил он. Раз, раз, раз... Пять звонков! Пожалуйте-ка хоть вы сюда, неизвестный гражданин Ципельзон! И тот пожаловал. - Вам кого? С пунцовым мясистым носом, с обвислыми синими губами, с ушами, из которых торчат пучки рыжих волос, в модном грубошерстном зеленом пиджаке... Он довольно-таки сердитый, этот Ципельзон, который любит, чтоб ему звонили пять раз! - Простите за беспокойство, я к Успенским. Но у них... Ципельзон разглядывает Юру с доброжелательным любопытством. - Заходите и проходите. - Но я не знаю... - Вы поняли, молодой человек? Проходите. У них не заперто. - А откуда вам известно, что я не вор? Ципельзон с состраданием посмотрел на юношу: - Молодой человек! Еще не народился бандит, который вздумает обокрасть святого. - А разве Успенский святой? - Высшего ранга! Ни разу еще не поспорил ни с одним из жильцов. Ни из-за газа, ни из-за электричества. Уберет за вами ванную и сделает вид, что даже туда не заходил. Вызовет врача, а потом за свой счет купит вам медикаментов. Человек будущего общества, хотя и отсталых взглядов! Юра добрался до знакомой двери. Действительно, не заперто. Горит лампа. Никого. Стол сервирован к чаю. Должно быть, Катенька заранее все приготовила. Кресло Николая Ильича со вмятиной на спинке от головы. Буфет с книгами. Что он читает, этот поп? Русские классики: Тургенев, Толстой, Достоевский, Чехов. Философы: Соловьев и Розанов, Шопенгауэр и Ницше. Гм! Ленин, Энгельс... С таким держи ухо востро! Юра осторожно опустился в кресло хозяина. Не так чтобы очень мягко. От обивки пахнет чем-то затхлым... Первой явилась Катенька. - Сидите, сидите. Коленька скоро придет. Он в церкви, служит всенощную. Непонятно это Юре. С одной стороны Толстой и Энгельс, с другой - наряжается в ризу, размахивает кадилом и уверяет, что так оно и должно быть! Катенька то исчезает, то появляется. Насыпала в вазочку печенья. Постояла. Помолчала. Подошла к гостю. - Сидите, сидите. Хочу с вами поговорить. Лучше, если вы поменьше будете к нам ходить. Юра вскочил. - Я могу хоть сейчас... - Вы не поняли. Вы не мешаете нам. Боюсь, мы помешаем вам. Юра гордо поднимает голову. - Как так? - Боюсь, вы недооцениваете моего брата... - Катенька, оказывается, не так проста, как могла показаться. - Николай Ильич болен, смертельно болен, но у него сильный характер. И, на беду тех, кто с ним общается, он безупречно честен. А ведь честность подкупает людей. Ого, как рассуждает! - Чем же опасен Николай Ильич? - Верою в бога. Хотите не хотите, он и вас приблизит к богу. У вас неокрепший ум... - Ну, знаете ли, я материалист, - уверенно возражает Юра. - Меня не так-то легко сбить... - Но все-таки можно. А я думаю, что религия нынче молодым людям ни к чему. - Разве вы не верите? - Не знаю. Во всяком случае, не так, как Николай Ильич. Ему пришлось пережить побольше моего. Вот тебе и Катенька! - А вы не бойтесь за меня. - Я не за вас, а за все ваше поколение. Слишком все легко вам дается. И веру, и отрицание бога надо принимать с большей серьезностью. Грустная улыбка у Катеньки! Юре даже стыдно за свою заносчивость. - Не тревожьтесь за меня, - доверчиво говорит он седенькой женщине. - Я много читал. Я люблю искусство. Я атеист не потому, что кто-то сказал мне быть атеистом, а потому, что изучаю законы природы. Знание природы и религия несовместимы. - Дай бог, дай бог, - торопливо соглашается его собеседница. - Бегу! Чайник уже кипит... Вновь появляется она уже с Николаем Ильичом. Священник приветливо протягивает руку. - Вот кто, оказывается, у нас в гостях... "Какой он маленький и несчастненький, - думает Юра. - Хорохорится, а сам скоро умрет!" - Будем чай пить, - продолжает Николай Ильич. - Пришлось служить всенощную. Все молодые священники сегодня на совещании, а у отца Вениамина билеты в Художественный театр. "Сделал он что-нибудь или не сделал? - думает Юра. - Или опять заговорит меня..." Но священник не хочет томить юношу. - Я навел справки. Ни в какой монастырь ваша Таня не поступала. - А как вы это узнали? - Юре нужно это знать наверняка. - Не сердитесь, но я хочу быть уверен... - Знакомства, - добродушно объясняет Николай Ильич. - Не значится такой. - Разве монахи где-нибудь значатся? - Разумеется. Учет в церкви поставлен не хуже, чем в любом учреждении. - Как смешно, - сказал Юра. - Отдел кадров при церкви! - А как же иначе? В отдельном храме священнослужителей не так уж много, но вообще у церкви обширные кадры. - И даже монахи учтены? - Конечно. Так что это уж точно: Сухаревой Татьяны нет ни в одном православном монастыре. - В общем, я и сам так думал, - задумчиво признается Юра. - Для нее это недостаточно романтично. - О какой романтике вы говорите? - Она не из тех, кто бегает в церковь между делом. Если уж отдается чему, так с полной самоотдачей. Тайна и самопожертвование - вот что ее может увлечь. - Вы хотите сказать, ей нужны внешние атрибуты? Детское восприятие! - Все религии рассчитаны на детский возраст человечества. - Не меряйте их на один аршин. Есть примитивные религии, возникшие как следствие страха перед природой, а христианская религия - это целая философия... Екатерина Ильинична разлила чай, пододвинула гостю чашку. Все как у добрых знакомых. Оранжевая чашка с золотым ободочком. Печенье, конфеты, сахар. Очень приветливое чаепитие. Мирно и хорошо, подумал Юра. А на самом деле не так-то уж мирно и не так хорошо. Ничего, конечно, нет страшного в том, что какой-то комсомолец чаевничает с каким-то попом, - страшно то, что вот такой же, совершенно такой же комсомолец может поддаться проповеди такого попа, в чем-то согласиться, поколебаться, уступить... А там пошло и пошло! Есть в этом обходительном Николае Ильиче что-то привлекательное, он умный, добрый, ненавязчивый. И Юра вдруг ощутил опасность, точно просачивающуюся из пор его собеседника: умен и... хитер, добр и... прилипчив, ненавязчив и... въедлив. Такие способны повести за собой! Покорит добротой, уведет от борьбы, от любой борьбы... Добрый боженька куда как опаснее злого бога, люди привыкли к злу и научились сопротивляться злу, а с добротой труднее справиться, чем с жестокостью. Чай чаем, но Юра чувствовал, даже, возможно, понимал, что за этим чаем, за этим столом он находится в состоянии борьбы. И есть даже очевидцы этой борьбы в лице седенькой Катеньки, которая сочувствует Юре и не может не любить брата! Николай Ильич обхватил ладонями чашку. - Что же вы собираетесь делать? - Искать. - А не разумнее ли предоставить девушку своей судьбе? - То есть как предоставить судьбе? - Она ищет бога, и не надо ей мешать в поисках. - А если она погибнет? - Вы не думаете о душе. - Хотел бы я видеть хоть одну душу без тела! - Вы не хотите понять: над нынешней юдолью плача имеется еще другой, небесный мир, который возвышается над этим и в котором мы хотим и можем спастись. Юра упрямо поджимает губы. - Я верю в опыт, и не только в свой, конечно, а в опыт всего человечества. Николай Ильич подходит к буфету и роется в книгах. - Вы кем готовитесь быть? - Химиком. Лично меня увлекает органическая химия. - Короче, естественник? - Николай Ильич раскрывает книгу. - Позвольте, я вам прочту... - Какую-нибудь богословскую софистику? - "Существует невещественный Бог, живой, мудрый, вездесущий, который в бесконечном пространстве, как бы в своем чувствилище, видит все вещи сами в себе..." - Надо, чтобы их видел я! - Не согласны? - Нет. - А ведь это Ньютон. Величайший естествоиспытатель. Вам не приходилось читать его теологические сочинения? - Меня они мало интересуют. Ньютон жив в нашей памяти своими естественнонаучными достижениями. - И тем, и другим. Наука и религия не противоречат друг другу, они нуждаются во взаимном дополнении. - Чем же они дополняют друг друга? - В области познания физической природы доминирует наука, но в нравственной области разум уступает место характеру и познание - вере. - В этом нам с вами не столковаться: вы считаете источником познания свойства нашего ума, а я - объективные закономерности природы. - Ах, милый человек! Чтобы достичь высшей премудрости, нельзя ограничиваться скудным запасом знаний, который предоставляет в наше распоряжение житейский опыт... Он опасный человек, этот просвещенный поп, но Юра не поддается его софизмам и, чем лучше понимает хитроумность своего противника, тем большую тревогу испытывает за Таню. Доброта, доброжелательность, терпимость... Ципельзон хвалит своего соседа по квартире. Конечно, с Успенскими легко жить, с ними не поссоришься, они уступчивы, не мелочны, даже великодушны, всегда готовы сбегать для больного соседа за лекарством в аптеку, ни один хрупкий и жалостливый обыватель ни в чем не осудит Николая Ильича. Юра и читал, и слыхал о попах-стяжателях, о попах-развратниках... Таких разоблачить просто! Попробуй кто проявить к Тане нечистоплотный интерес - она сама даст такому отпор. Мерзость легче раскрывается перед людьми, чем одетая в нарядные одежды тонкая духовная проповедь. Такие, как отец Николай, не торопятся обращать людей к богу, дают им время подумать, погрузиться в себя, исподволь затягивают в лабиринт сомнений и неразрешимых вопросов, каждому предоставляют возможность самостоятельно искать бога... Вот чем опасен этот незлобивый и честный священник! - Вы опасный человек, Николай Ильич, - откровенно признается Юра. - Опасный тем, что под религиозные понятия пытаетесь подвести научную основу. - Бог создал меня по своему подобию, - возражает Николай Ильич. - Поэтому человеку свойственно мыслить. - Вы и погубили Таню, убедив ее в существовании бога. - Я же не гибну от этого? - Вы натура уравновешенная. А Таня слишком эмоциональна. Да, Николай Ильич противник крайностей! Не надо, мол, противопоставлять себя обществу, в него надо проникать исподволь, тише едешь - дальше будешь... - Но ведь с ней еще ничего не случилось? - Случилось! Николай Ильич с опаской взглянул на Юру. - Связалась с какими-то странными людьми, подпала под их влияние... - Расскажите. В голосе Николая Ильича звучит даже требовательность. И Юра со всей своей непосредственностью откровенно поведал священнику о своих приключениях: о Щеточкиной, о Раисе, о Бескудникове, о поездке в Ярославль... - Все это гораздо серьезнее, чем вы даже думаете, - задумчиво произносит Николай Ильич. - Прасковья-то Семеновна что говорит? Куда ушла Таня? - Ничего не говорит. Говорит - в странство. - Какое странство? - Ну, на богомолье. Николай Ильич даже подался вперед. - Вы сказали: странство. - Богомолье, странство... Не придирайтесь к словам. В общем, ушла искать бога. Но Николай Ильич как-то особенно насторожился. - Подождите, Вопрос мой серьезнее, чем вам кажется. Откуда взяли вы это слово? - От Прасковьи Семеновны. - А она откуда? - Что-то в этом роде сказала Таня, когда прощалась с ней. Николай Ильич помрачнел. - Вы даже не представляете, как много сказала она этим словом. Этим термином пользуются лишь в одной секте... - Дело не в терминах. - Да это та самая вешка, которая показывает, куда ушла Таня! Вы слышали что-нибудь о бегунах? - Не помню, может, и читал... - Это одна из самых опасных ересей. Бегуны, скрытники. Теперь они зовутся - истинно-православные христиане странствующие... Николай Ильич всерьез взволновался. Он и чашку отодвинул, и стул; любит сидеть, а тут принялся ходить; всегда бледен, а тут порозовел... Встал и Юра. - Почему вы думаете, что Таня попала именно в эту секту? - Вы сами сказали - ушла в странство. Вступают в секту и уходят в странство. - Зачем? - Искать бога, молиться! - Николай Ильич даже всплеснул руками. - Этакая доморощенная российская мистика. Скрываются от людей, истощают себя, молитвами доводят себя до одурения... - Он подошел к сестре: - Что делать? Катенька укоризненно посмотрела на брата: - Ах, Коля... - Что Коля? - с тревогой переспросил Николай Ильич. - Ну, что? - Может быть, вообще не нужно заниматься... - тут она бросила на Юру виноватый взгляд, - ...богоискательством. Молодежи и без того хватает забот... - Замолчи! - с досадой оборвал ее Николай Ильич. - Нельзя сравнивать христианскую философию со всякими извращениями! На мгновение все замолчали, стало слышно, как где-то за стеной бодро тараторит громкоговоритель. Николай Ильич приблизился к Юре. - Таню надо спасти! Надо спасти! - нервно повторил он несколько раз. - Ее нельзя оставлять в плену у этих фанатиков. Что вы будете делать? - Искать, - насмешливо проговорил Юра. - Я уже сказал. - Не так это просто, на то они и скрытники! - воскликнул Николай Ильич. - Придется потратить много времени, много труда... - Это меня не пугает, - спокойно сказал Юра. - Вы-то чего волнуетесь? - Как же не волноваться? - воскликнул Николай Ильич. - Вырвать ее надо из этой ереси! Я же говорю - фанатики! Они до того ослеплены ненавистью ко всему новому, что готовы весь мир ввергнуть в междоусобную войну, ни с чем не хотят мириться... - Полагаете, ваш бог лучше? - Я не хочу сейчас спорить, я хочу вам помочь, - строго произнес Николай Ильич. - Поиски будут хлопотны и... обременительны... - Он полез в карман, протянул Юре деньги: - Хочу помочь. Тут двести рублей. Вчера получил жалованье. Найду еще... На этот раз порозовел Юра: - Зачем это? - Но я действительно хочу помочь... - Николай Ильич и стеснялся и настаивал. - Расходы будут обременительны, и моя совесть... Он действительно добр, но одновременно и суетлив, и жалок, этот неожиданно растерявшийся попик, и Юра вдруг почувствовал к нему легкое презрение. - Спасибо... - Он отстранил деньги, - Обойдусь без вашей субсидии. - Но почему? - Потому что вы же во всем виноваты, а теперь собираетесь ее спасать! Николай Ильич вздернул кверху бородку: - При чем тут я? - Объясню, - произнес Юра нравоучительным тоном. - Ведь это вы убеждали ее в существовании бога. Регулярно предлагали по рюмочке винца, а когда втянули в пьянство, собираетесь спасать... Нет уж! - Юра с ненавистью посмотрел на поповские деньги. - Как-нибудь обойдемся без вас! Он вспылил, не мог не вспылить, позже он осуждал себя за вспышку, но Юру всегда возмущало лицемерие. - Извините, - сказал он, стараясь говорить как можно спокойнее. - Я признателен вам за хлопоты, за советы, за консультацию, но дальше я уж как-нибудь сам. Ни бегство от людей, ни смирение перед горем не помогли еще ни одному человеку! От Юры я и услышал о его встречах с Николаем Ильичом Успенским. - Человек субъективно хороший, но что из того, если он служит плохому делу? Ведь это он, он толкнул Таню к религии. И дело, в конце концов, не в том, к кому она потянулась - к православным или к этим, как он их называет, бегунам. Дело в ином. Она бежала от жизни, бежала в придуманный, призрачный мир. В этом ее беда... - Однако отец Николай помог выяснить подоплеку ее исчезновения. - И он, и вы. Все помогли в оценке фактов. - Что же вы собираетесь делать? - Искать. Еще не знаю как, но искать. Не успокоюсь, пока не найду. Мне понятно, что это не просто. Зиму я, вероятно, проведу в Москве. Буду работать и готовиться... к странству! Поднакоплю денег, а весной... В его голосе звучала удивительная уверенность в успехе. СОСЕДКА Тем временем, покуда Юра метался в поисках Тани, с ней происходило вот что. До встречи в Третьяковке Таня почти не замечала Юру. Она вообще не слишком-то обращала внимание на мальчишек. А тут, перед Нестеровым... Тот - и не тот! Юра открыл глаза, и Таня вошла в него: вот ты, оказывается, какой, мы одинаково видим с тобой прелесть жизни, прелесть этой картины, прелесть просветленного познания мира... Таня не помнила, о чем они говорили, возвращаясь домой, но только все, что говорил Юра, было умно, интересно и необыкновенно понятно, и она искренне сказала на прощание: - Знаешь, Юра, ты... удивительный! Они стали встречаться. Почему-то ей было немного стыдно. Встречи были их тайной. Они ходили в театр, а перед этим Таня прочла ужасную книгу про Марию Стюарт, и в театре она сказала какую-то глупость, и от стеснения, прощаясь, позволила себя поцеловать и сама поцеловала Юру. И даже ходила в кафе, и пили вино, и танцевали, а потом мама била ее по щекам, и Таня думала, что все перенесет, все перенесет ради Юры. И вдруг все рухнуло, оказалось, что Юра такой же, как все. Даже не как все, а хуже, хуже... Отчаяние Тани было безмерно. Мама права. Мама права, говоря, что мужчины только и думают, как бы обмануть... обмануть, опозорить и надсмеяться! Правильно мама била ее по щекам. Так мне и надо! Так мне и надо... Все. Все. Конец. Правильно говорила Прасковья Семеновна: людям верить нельзя, верить можно только богу... Мама тоже не говорит, что бога нет. Но в церковь не ходит. Занята. Фабрика, дом, дочь... Некогда. Она вообще никогда не заставляла Таню молиться. Понимает: иное время и люди иные. Дети становятся пионерами, комсомольцами. Не надо им путать жизнь. Только Прасковья Семеновна не согласна со своей соседкой. Нет-нет да и прихватит Танюшку с собой в церковь. "Пойдем, посмотришь, послушаешь..." Сперва Таня больше ходила для развлечения. Мать отпускала ее с Прасковьей Семеновной - "пойди, погуляй". Таня не говорила, что идет в церковь, ей нравилась игра в тайну. Сперва ее забавляло, что она молится богу по секрету от мамы, потом привыкла. Игра в тайну приучила к скрытности. Постепенно игра завлекла, стала потребностью. Обида на Юру заставила вспомнить о церкви. Первое ее сильное чувство... Она так верила в Юру, и вдруг все заколебалось!.. Ужас и отчаяние овладели ею... Она потянулась за утешением. Больше она не взглянет на Юру. Больше не взглянет ни на одного мальчишку. Надо куда-то кинуться... Куда? В ней вдруг стало нарастать религиозное чувство, потянуло к богу... Где он? Какой он? Она стала всматриваться. Икона... Еще вчера это было нарисованное привычное лицо. Но она стремится проникнуть глубже, дальше. Оно живет теперь... Господи! Господи Иисусе Христе... Правильно говорят. Он один никогда не обманет, не обидит... Тихий, благостный. Вечное молчание. Вечное доброе молчание. Дома Таня молчала. В школе приходилось еще разговаривать, задавали вопросы учителя, обращались одноклассники, а дома молчала, очень уж у нее было подавленное настроение. Даже мать заметила, что с Таней что-то творится. - Что это ты такая? - Какая такая? - Точно не в себе. - Я в себе. - Будто не вижу. Тут Таня расплакалась, не выдержала и расплакалась перед матерью. - Да что с тобой? - Просто все надоело. - Обидел тебя кто? - Обидели. В школе. - Ну, в школе пустяки. Не оби