Ибо такое получала удовольствие, когда Вавилов и вся его инопланетная шобла ЦК на постели раскладывали и начинали ей во все места купюры засовывать. Тугие, очень тугие, свернутые в трубочку пачки купюр. Ну и по мелочи, естественно - танки, звездолеты, ядерный меч, ракетный щит. Жвачка та же, папиросы опять-таки. В общем, никто, кроме прораба Лекова не слышал, как выругался товарищ Вавилов. Тихонько так выругался, про себя. Но прораб Леков услышал. "Smoke", - сказал товарищ Вавилов, вашу on the water". "If you want to save your money, fuck yourself, it will be funny", - тихонько прошептал оторопевший прораб Леков, но начальник услышал. Подошел поближе. В глаза посмотрел прорабу Лекову. - Who are you, - тихо спросил. - I don `t know, - сказал оторопевший прораб. - Я так и думал, - разочарованно протянул товарищ Вавилов. - Ничего вы о себе не знаете. В этом весь ужас. Для того революция и понадобилась. - Дворец будет, - сказал прораб Леков. - Со сценой. А трубы в подвал упрячем. На сцене представления будут. Борцы будут выступать, фокусники. Престедижитаторы, трансвеститы, эксгибиционисты и терминаторы. Come across my swimming pool, короче. - Прор-рок, - похвалил его Вавилов. - В натуре. Вынул из кармана Орден Вавилова и на фуфайку прорабскую прицепил. Орден сорвался, упал в канаву и стал тонуть. Он барахтался, хватался краями звезды за скользкие глинистые берега канавы, которая казалась ему огромной, он булькал и хрипел. Леков нагнулся и быстро спас орден. Потом он порылся в карманах, булавку нашел. Согрел орден а ладонях и к фуфайке приладил. - Молодец, - сказал Вавилов. - Сметлив. Не быть тебе прорабом... - А кем быть? - спросил мгновенно вспотевший от ужаса Леков. - А ты хочешь быть? Ладно, придумаем, - буркнул заскучавший Вавилов. С места, лихим каваллерийским заскоком на "эмку" прыгнул, ударил ее шпорами, ожег нагайкой и был таков. А за "эмкой", просевшей от непомерного груза свалившейся на нее ответственности вся сотня, гремя копытами гнедых откормленных битюгов, ударилась в грохочущий аллюр и растворилась в бензиновой гари улицы Рубинштейна, обернувшись "Марсельезой". Прораб Леков вытер пот. Что за жизнь, что за наваждение? Ладонью коснулся груди. И перевел взгляд. На ватнике ордена не было. Одна булавка. Убиться бы. Наталия дома посуду моет под "Talking Heads" из дешевых динамиков, а я тут как мудак траншеи рою для товарища Вавилова. В гробу бы его видеть. Под этими самыми трубами и закопал бы. Сука совдепская. Ми-мажор, фа-мажор, ми-мажор... Торжественно так, фламенко, мол... И импровизация, и смена тональности и - вперед, только успевайте следить за нотами моими. Эй, мальчики-девочки, кидайте свои пальчики быстрее, чем пули, вылетающие из ваших воняющих ваксой маузеров. Вы же ваши кобуры сапожным кремом мажете, чтоб блестели, быдло. А кожаные ваши плащи - гуталином умащиваете. Плебеи. О ваших разведчиках, тех, что на "Фарманах" летают, и говорить нечего. Без кокаина внутрь и без ваксы наружу с земли не поднимаются. Принципиально. Вот она, ваша армия, вот они - ваши отморозки. И с этими отморозками вы хотите мир завоевать? Завоевывайте. А я котлован пойду завтра копать для товарища Вавилова. Дом Народного Творчества строить будем. Со сценой и буфетом. Где все будет не по карточкам. И копченый судачок там будет всегда, и картоха, и спирт сухой в таблетках и плакаты Лекова, и португальское вино портвейн будет. И дрозды маринованные, консервированные, из Америки по лендлизу доставленные - в двух вариантах, в двух окрасах. Дневной - малиновый, ночной - черный. Сециально они так дроздов красят - под "Спитфайеры". Все там будет. Аквариум здоровенный поставим, воды нальем, карасей запустим - пусть живут. А над стойкой буфетной - клетку повесим. С дроздами певчими. А по выходным и по праздникам кино будем показывать. Разное. Про гиперболоид инженера Гарина и про фрау, у которой в спине семь ножей. И про Алису в стране дураков. Главное котлован в блюзовый квадрат вписать. Иначе никак, дома вокруг. Дальше - дело привычное. Прораб Леков скрутил самокрутку, чиркнул спичкой, втянул в себя сладкий дым. Самокрутка зашипела и погасла. Над головой прораба Лекова пролетел дрозд и осквернил его самокрутку. Проклятые дрозды! Где Вавилов - там всегда дрозды. От этом все знают. На съездах и пленумах только об этом говорят. Прикармливает он их, что ли? Стране танки нужны, самолеты. Ракетный меч нужен да ядерный щит. А тут - дрозды. Над товарищем Вавиловым орлам положено кружиться. Отточенным, мускулистым, со свежим, трезвым взглядом на жизнь мужественным беркутам, подвижным, всегда готовым к подвигу степным орлам, иноземным кондорам даже можно виться над головой товарища Вавилова. А особенно идет товарищу Вавилову эскорт белых орлов - знай наших! Как выйдет, бывало, товарищ Вавилов на Красную площадь, а над ним белый орел кружит в парадном оперении - тут вся очередь возле ГУМа головы задирает. И непонятно, на кого она глядит, очередь - не белого орла, или на товарища Вавилова. Он, ведь, высок ростом был, бывало, что и Спаса на Крови закрывал своей фигурой от любопытных взглядов туристов. Сначала-то, до того, как уважаемым человеком стал, просто сторожем в Кремле работал. Удобно было - подойдет сторож Вавилов к Спасской башне, платок вынет носовой, плюнет на него и звезды протрет. Блестят потом целый месяц как новенькие, слюной товарища Вавилова умащенные. Орлам можно с таким человеком рядом парить, беркутам, кондорам. Но уж никак не этим, зажравшимся, растерявшим ум честь и совесть, обнаглевшим от собственной расторопности, наглым дроздам. И чего он их привечает, уму непостижимо. Расстреляют товарища Вавилова рано или поздно за эту его оппортунистическую орнитологию. *** Митя, на самом деле, про товарища Вавилова знал очень мало. Только то знал, что в институте ему говорили о Вавилове на уроках диалектической орнитологии и сопромата. Мол, такой, Вавилов, известный дрессировщик птиц и сопроматщик знатный. И все. Но что-то слышал и про трубы, которые тянулись вдоль стен подвала Дома Народного Творчества - якобы, известный дрессировщик имел к ним какое-то отношение. Трубы-то теплые были, анализировал невнятные слухи в минуты похмелья Митя. Под ними, вероятно, он инкубатор устроил. И белых орлов разводил. *** Трубы, наконец, закончились. Митя и Сулим поднялись по витой лесенке и, миновав три плана кулис, очутились в узком коридорчике, ведущем к гримерным комнатам. - Вон он, там, - показал Митя на одну из приоткрытых дверей. Уверенно прошагал по коридору, встал на пороге и окликнул: - Васька! Помещение гримерки было забито до отказа. Какие-то незнакомые, не рок-клубовского вида личности. "Сайгоновские" девочки в длинных, до земли, грязноватых юбках, с "фенечками", с характерным, обреченно-многозначительным взглядом - все они загораживали от взгляда Сули Василия Лекова. Митя кашлянул, пытаясь обратить на себя внимание. Бесполезно. - Леков, - он попытался придать своему голосу значимость. Что ни говори, а сзади сам Сулим в затылок дышит. Две или три девушки обернулись и враждебно посмотрели на Митю. Суля скучающе смотрел по сторонам. - Леков! - Митя начал терять терпение. - Ну чего еще? - Леков бесцеремонно отодвинул одну из девиц. Лицо его было красным и потным. - Слышь, Василий, - Митя запнулся. - Короче, вот, знакомься. Это Андрей. Леков, не вставая, из-за спин вытянул руку. Чтобы пожать.ее Суле пришлось пересечь гримерку. Пересек. Пожал потную ладонь артиста. - Андрей? - спросил Леков заговорщицки. - Андрей, - подтвердил Суля. - Андрей, - Леков понизил голос. И вдруг громко и радостно: - Держи нос бодрей. И первый, не дожидаясь реакции окружающих, заржал, донельзя довольны собой. - Ладно, не куксись. - Леков ухватился за кого-то и грузно поднялся со стула. Качнулся. Утвердил равновесие. - Вы это, - он обвел взглядом почитателей. И грозно повторил: - Вы это! - Василий. Митя попытался перехватить инициативу. Вот ведь козел. Подонок полный. И какого хрена Стадникова в нем нашла. Дура! Не слушая его, Леков подошел к Суле. Все стояли и чего-то ждали. Похоже, какого-нибудь аттракциона. который вот-вот отмочит их кумир. Леков медленно повернул голову. - Пидоры гнойные, - рявкнул он на барышень, явно путая их с кем-то. - Мудозвоны. Он показал трясущейся рукой на Сулю. - Вот... Вот человек! А вы - кал чистой воды. Он помолчал, собираясь с мыслями. - Слушайте, козлы. Одна из барышень хихикнула. Подружка ткнула ее локтем, но поздно. - Чего ржешь, мудак! - заревел Леков. - Пойдем выйдем. Внезапно он утерял интерес к девчушке. - Слушайте, уроды, - голос его сделался торжественным. - Сидим мы с ним в этой, обсер... обсер... Ну там, где люди ночью сидят. С телескопами. Я ему: на хрен же ты у меня фотопластинки помыл? Это я ему так. А он молчит. Потому что не такое говно, как вы. У него этих фотопластинок... - Леков ухватился за пиждак Сули. - Преданно посмотрел ему в лицо. Потом снова уставился на слушательниц. - Много ему их надо. Потому что... Потому что это, эврибади, гений. Он... он звезду новую открыть хотел. - Точно? Леков уткнулся лицом в Суле в грудь. Отпрянул. - Гений он. Он звезду открывал. Ему фотопластинки во как были нужны. Когда звезду новую открываешь, до черта фотоматериалов изводить приходтся. А теперь открыл и сюда пришел. А вы, козлы, не врубаетесь. - Он звезду открыл. В созвездии имени XX съезда КПСС. Скажи им! Скажи, астроном ты мой любимый! Суля брезгливо отцепил пальца Лекова. - Давай-ка по коньячку. Суля мотнул головой Мите. Тот прикрыл глаза. - По-конь-яч-ку, - пропел вдруг Леков. - Дер-нем-мы-по-конь-яч-ку. Леков полез к Суле целоваться. - Родной ты мой. Звездооткрыватель. Star Discoverer. - Star Maker, - насмешливо уточнил Суля. - Поняли вы, - заорал Леков удивленной аудитории. - Лав мейкер он. Звезду открыл, козлы вы просто, козлы... И мне ее принес. - Я принес целых пять звезд, - сказал Суля и достал бутылку. Леков шумно упал на колени. - Благодетель! Батюшка. Ваше преосвященоство. Благословите. Исцелите золотушного. Он пополз к Суле. Тот, не обращая внимание на прихипованный сброд, присел перед этим юродивым на корточки. - Ладно, проехали. Сейчас поедем. - Куда? - Леков поднял к Суле опухшее лицо. Взгляд его производил неприятное впечатление. Казалось, Леков смотрит куда-то сквозь Сулю, вдаль. И по фигу ему и Суля, и прихипованный сброд, и гримерка - все, все ему по барабану. - Звезды открывать. - Суля хлопнул его по плечу. - Так что, едем? - Летим! Леков тяжело поднялся с колен. * * * Первое, что увидел Леков, проснувшись, были сосны в окне. Черные ветви сосен на фоне серебристого неба. Белые ночи. Сосны Лекову были незнакомы. И окно тоже. Непривычное оно было. Дома окно было другое. И форточка расположена иначе. Леков попытался приподнять голову. Ох, ох, ох... Мать твою! Надо поосторожнее. Интересно, где он оказался на этот раз? Несмотря на неприятные аспекты подобных пробуждений, Василий всегда умел находить в них положительные стороны. Никогда нельзя было угадать заранее, где ты очутишься. Лекову приходилось порой просыпаться в очень странных местах. На веранде дома, где пахло сиренью, а по улицам ездили экипажи и ходили чинные люди в котелках. Среди кирпичного крошева, на полу того, что когда-то было спортивным залом школы. Там во дворе, помнится, ревел, надсаживаясь немецкий танк. На теплых трубах, под свинцовым небом, в сантиметре от хорошо смазанных сапог какого-то мудака в шинели. Мудак размахивал маузером и что-то пытался объяснить ему, Лекову. В захламленной донельзя квартире знакомой по прозвищу Маркиза, где пахло красками и скипидаром. Однажды, так вообще - в фарватере канала Герцена на траверзе Института имени Экономики и Финансов, имея в одной руке невиданного размера копченого судачка, а в другой отчего-то спиртовку. Спиртовку пришлось бросить - на дно тянула. А вдвоем с судачком выплыли. Точнее, судачок вынес, как дельфин Нереиду. Леков, правда, в тот раз не удержался, и отплатил черной неблагодарностью: сожрал его во дворе института, под брезгливыми взглядами студентов. И иные пробуждения были. На спине несущейся во весь опор гнедой кобыле, навстречу каким-то говнюкам. В руке меч, во рту капустная кочерыжка. Почему-то в том пробуждении так принято было - перед боем по капустной кочерыжке вручать. Вершиной же было пробуждение в шкуре белого носорога. В носороге было хорошо. И на блев не тянуло. Только недолго лафа длилась, появился кто-то с могучей берданкой и носорога завалил. Ох и жутко было после. Мрак, скорбь, многорукие боги похмелья, от которых никуда не спрячешься - ни в метро, ни в катакомбы римские, ни под одеяло - всюду дотянуться своими руками липкими и холодными. Так где же он на этот раз оказался? Леков полежал, размышляя и старясь больше головой не шевелить. Затем пришла иная мысль - вспыхнула молнией, высветив главный вопрос: отчего он проснулся? В комнате темно, Белая ночь в окно, Комары звенят... Что каждый раз служит причиной пробуждения? Одна это причина или же некий уникальный элемент множества причин? А если исследовать это множество? Лекову никогда не удавалось исследовать это множество. Даже, пребывая в белом носороге, когда, пощипывая сухую траву саванны он пришел к неожиданному выводу: данное множество является, в свою очередь подмножеством другого множества. Но тогда заявился этот козел на джипе, выстрелил и с мыслей сбил. Но здесь-то ладно. Никаких джипов, никакой стрельбы. Никаких копченых судачков. Однако, что-то ведь заставило проснуться? - Мы-ы, - промычал Леков, вопрошая сосны и белую ночь. - Мы-ы-ы. Он осторожно выпростал из-под себя затекшую руку. Зашарил вокруг. Нащупал книгу. Поднес к лицу. Ишь ты! Евгений Замятин. Называется "Мы". Леков открыл книгу и начал читать. Когда он дошел до шестьдесят четвертой страницы, истинная причина его пробуждения обозначилась со всей очевидностью: телефон же звонит где-то. Где-то неподалеку. И давно, гад звонит. Он, Леков, успел и про сосны подумать, и про белую ночь. И шестьдесят четыре страницы "Мы" прочитать, а он все звонит. Во настырный какой. Евгений Замятин очень хороший писатель. После шестидесяти четыре страниц "Мы" похорошело настолько, что левая рука обрела некую степень свободы. И на нее стало возможны опереться, дабы чуть-чуть приподняться и, тем самым, несколько расширить свой горизонт. Увидеть, наконец, этот чертов телефон. Похмельные боги были в этот раз милостивы. Левая рука как раз и оперлась на телефонный аппарат, который паскудно трезвонил все это время. Вот ведь людям делать нечего, набрать номер и слушать долгими часами долгие гудки. Можно подумать, он, Леков сейчас все бросит и будет по телефону кудахтать, как Стадникова поутру. Стадникова появлялась в некоторых пробуждениях. А в других не появлялась. Но даже когда появлялась, радости не приносила. Да и возникала в разных обличиях - Медузы Горгоны, Той-Кто-Трясет-За-Плечо, Шарлоттой Корде, Жанной д'Арк обугленной приходила. Однажды только красавицей явилась. Леков даже ее захотел было. "Как тебя звать-то, красавица?" - спросил тогда Леков. - "Пенелопа я" - потупив взор, ответила Стадникова. Надо же было такое говенное имя для себя придумать! Стадникова - она Стадникова и есть. Вечно все опошлит. Под кого бы она не маскировалась, всегда выявляла свою зловредную суть. Выявит, изведет, всю душу вынет, а потом давай как ни в чем не бывало по телефону кудахтать. Похвалялась, гордилась собой, одновременно наводила вечерний макияж. Благо, раньше семи вечера Стадникова обычно не просыпалась. Надо, кстати, узнать, который час. Леков - спасибо Замятину - неверной рукой снял телефонную трубку. - К-который час? - спросил Леков у трубки. - Три утра, - сказала трубка мужским голосом. - Как ты себя чувствуешь? Только сейчас Леков понял НАСКОЛЬКО плохо он себя чувствует. Так и ответил трубке. - Ты помнишь, - спросила трубка, - что с сегодняшнего дня мы договорились начать с тобой новую жизнь. - Да, - лицемерно ответил Леков. Не иначе, Стадникова под мужика косит. - Но для этого мне нужна твоя помощь, - гнула свое трубка. - Это мне твоя помощь нужна, - сказал Леков таящейся Стадниковой. - Пивка бы. - Никакого пивка, - зажлобилась трубка. - Помру же, - привычно соврал Леков. - Слушай меня, - голос в трубке посуровел. - Подними правую руку. - Не могу, - жалобно отозвался Леков. - Водки хочешь? - спросила трубка. Леков встрепенулся. Ты бы еще спросил пилота самолета, у которого не выходят шасси, хочет ли он благополучно приземлиться. - Ты должен встать, - продолжала трубка. Леков почувствовал себя коброй, перед которой сидит человек с дудочкой. Черт бы побрал тебя, Стадникова, с твоими издевательствами! Это каждый дурак знает, что кобра ничего не слышит. А реагирует на движения дудочки лишь потому, что этой самой дудочкой ее каждый божий день лупят по треугольной башке. Извиваясь, расплетая кольца, Леков начал подниматься, раскачиваясь и тихо шипя. - Молодец, - сказала трубка. - Теперь аккуратненько правой рукой назад. Осторожно, водки мало. Там полочка такая, на ней стопка. В стопке - водка. Человеческий взгляд не успевает уследить за стремительным броском кобры. Трубка еще договаривала: "...одка", как кобра нанесла удар. Пораженная стопка выпала из вялых пальцев. Леков облегченно выдохнул. Откинулся назад. Снова нащупал трубку. - Еще есть? Трубка ответила короткими гудками. * * * Суля положил трубку. Так, процесс пошел. Из рок-клуба они с Митькой повезли пьяного Лекова прямо на дачу. Еще в машине, прежде чем тронуться с места, Сулим влил в Лекова полбутылки коньяка, после чего выдающийся рок-музыкант еще минут пять поматерился, а потом вырубился окончательно. По дороге пришлось сделать лишь одну остановку: спешно вытаскивать Лекова, чтобы не заблевал салон машины. После чего, Сулим велел Митьке влить в певца оставшиеся полбутылки, чтобы угомонить. Остаток пути преодолели без приключений. План действия у Сулима сложился еще по дороге. Дача находится в сторону от шоссе и от железной дороги. Оказавшись там впервые, да еще с жуткого похмелья, просто так дорогу к городу не найдешь. Да и не до города будет Лекову после пробуждения. Он лишь об опохмелке думать будет. На даче они уложили Лекова на диван. Еще два часа ушло на "минирование местности" - на расстановку стопок с водкой, которые предстояло обнаружить Ваське. Леков спал беспробудным сном. Сулим оглядел напоследок помещение. Должно сработать. Метод проверенный - постепенный выход из запоя: каждые три часа - по пятьдесят грамм. К вечеру похмелье сойдет на нет, клиент уснет, а еще через сутки с ним можно будет разговаривать. * * * Все плыло и кружилось. С утра наползли облака. Сделалось пасмурно. Временами снаружи начинал накрапывать мелкий дождь. Леков уже не верил трубке. Все она врет. Он сам, сам найдет следующую стопку. А Стадниковой не жить. Что за издевательство, в самом деле. Позвонить в три утра и предложить пятьдесят грамм. Потом позвонить снова, в шесть и опять заставлять разгадывать идиотские ребусы. Мол, по лестнице вниз - на этой лестнице Леков чуть шею себе не свернул - и там мол, под нижней ступенькой очередная порция. Порция-то положим нашлась, а вот как себя чувствовал Леков с трех до шести, то есть, между первой и второй - о том лучше не вспоминать. И снова из-под лестницы нужно было спешить назад, в страхе, что не услышит телефонного звонка. А потом ждать, ждать. Леков перерыл все комнату, заглянул даже под древний комод, пошарил рукой в хлопьях пыли. Стопки там не было. Не было ее и на кухне. И на веранде - там в полу подозрительная доска была, вроде выступала; Леков ее отодрал, срывая ногти - пусто. Телефон зазвонил в девять. Нужно было подняться на второй этаж, подойти к книжному шкафу, где стояла пыльная "Малая советская энциклопедия", вытащить том на "Д" и найти заветную стопку. Леков, не доверяя трубке, вытащил все, что было в шкафу. Больше стопок с водкой за книгами не хранилось. С одиннадцати до полудня Леков сидел и неотрывно смотрел, как медленно-медленно ползет часовая стрелка. Телефонный звонок раздался в три минуты первого. Вот ведь сволочь! На этот раз нужно было идти на улицу, обойти дом, найти беседку, отсчитать направо второй куст шиповника и, обдираясь об колючки, вытащить заветную стопку, нещадно разведенную дождевой водой. Последнее особенно обидело Лекова. Могли бы и прикрыть чем-нибудь. Леков уже не был уверен, что звонит именно Стадникова. Слишком хитроумно для нее. Стадниковой до такого никогда не додуматься. И вообще, в мужчину он могла обратиться только ранним утром. Нет, это очевидно кто-то похитрее. Тот, кто стоит за Стадниковой. Но Стадниковой не жить все равно. В девять вечера Леков, который уже и не представлял себе, как смог прожить этот страшный и бесконечный день (правда, выпил в три - у колодца и в шесть - на чердаке), приняв в сараюшке очередные пятьдесят грамм, махнул на все рукой и улегся спать. * * * Утром Леков проснулся оттого, что кто-то потряс его за плечо. Он перевернулся на другой бок. Перед ним стоял человек, которого Леков никогда прежде не видел. А, Может быть, и видел, но не помнил. - Вставай, - хмуро буркнул незнакомец. - Хорош прохлаждаться. - А ты кто? - спросил Леков, не вполне еще пришедший в себя. Всю ночь снилась какая-то муть. - Сулим меня звать. В рок-клубе с тобой познакомились. Позавчера. Помнишь про звезды ты мне пел? Леков не про какие звезды не помнил. - А что я тебе пел? - вяло поинтересовался он. - Разное пел, - Сулим оглядел разгромленное помещение. - Который час? - спросил Леков. И жадно посмотрел на телефонный аппарат. Суля проследил за его взглядом. - Не надейся, больше водки нет, - усмехнулся он. - Это я звонил тебе вчера, если ты не врубился. Леков сник. - Ладно, не кисни, - подбодрил его Суля. - Не конец света еще. Все у тебя будет. Только перетерпеть надо. Ну и потрудиться маленько. Как мы с тобой договорились. Леков пытался вспомнить, о чем таком они договаривались с этим парнем. Бесполезно. Он не помнил даже, как доиграл этот злосчастный концерт в рок-клубе. Начали-то они с утра. У ларька возле здания Ленконцерта на Фонтанке. Ну, а потом продолжили. В рок-клуб Лекова, что называется, ввели. Потом он немного очухался, обрел способность самостоятельно передвигаться. Выше на сцену. Это последнее, о чем он, хоть смутно, но еще помнил. А окончательно его развезло на "Кобелиной любви". А в ней Лекова всегда развозило, даже когда не пил перед этим - в организме все равно находились какие-то следы алкоголя, которые били в голову и Лекова развозило. Но что интересно. Когда слушал себя в записи - не развозило ни разу. Должно быть обертоны какие-нибудь пленка не фиксировала. Пленка-то говно. - Все у тебя будет, - повторил Суля Глава 7. МОРЩИНА ВРЕМЕНИ Воин не ходит там, где свистят пули. К.Кастанеда. Толик ждал звонка Сулима три дня, потом не выдержал - вот-вот нужно было улетать в Новосибирск с большой концертной бригадой - Лукашина, пара юмористов одесских из театра Райкина, хор имени Русской Пляски, московский певец Отрадный в качестве довеска - много денег он не просил, декларировал, что, мол, чистым искусством живет. Судя по его внешнему виду, чистое искусство было продуктом достаточно калорийным и нажористым. После Новороссийска сразу, без перерыва даже в один день следовал тур с медленно и верно выходившими в тираж белорусскими "Запевалами" в компании "Хризолитов" и "Нарциссами". Толик хотел выехать в провинцию со спокойным сердцем, ибо знал уже, что прелести гастрольной жизни с такими людьми, как Лукашина и "Нарциссы", несмотря на все заработанные деньги, изматывают физически и разрушают морально так, что порой хотелось все бросить и вернуться в свою москонцертовскую конурку, в которой Толик еще год назад спокойно торговал билетами на тех же Лукашиных и "Нарциссов". Зарабатывал он тогда по нынешним масштабам полную ерунду - в ресторане за вечер они с одесскими юмористами теперь больше оставляли, чем Толик в своем Москонцерте за месяц наваривал, зато покой был, нервы в порядке и сон глубокий по ночам.. Но машина была запущена и обратной дороги не было. Да и к деньгам привыкаешь очень быстро - Толик не представлял себе теперь, как он вообще жил до тех пор, пока не пришло к нему решение изумительно простое и ясное, как все гениальное. Теперь Лукашина, юмористы, цыгане московские, всевозможные ВИА и еще тьма артистов всех и всяческих жанров чесали по провинциальным стадионам, зарабатывали деньги не чета филармоническим ставкам и Толик свою долю малую имел. И директора провинциальных стадионов тоже в накладе не оставались. Схема была настолько элементарной, что Толик недоумевал, как это до него никто до подобного не додумался. Ну, понятно, боялись. Боязливый народ, десятилетиями задерганный властью. Только и горазды кичиться причастностью своей к высокому искусству, а как до дела доходит, чтобы, например, представителям того же высокого искусства заработать помочь - тут же куксятся, со скучающими лицами показывают ведомости филармонические и руками разводят. Мол, кто же в нашей стране может еще больше заработать. И то - за два часа пребывания на сцене - пять рублей с копейками. Рабочий какой-нибудь весь день у станка за эти деньги стоит, по уши в смазке и стружке стальной. Конечно, если рабочий более или менее грамотный, он рублей двенадцать, а то и все пятнадцать за смену мог срубить. Но ведь и артисту не заказано два-три концерта в день отрабатывать. То на то и выходит. Но, думал Толик, работяга-то в более выгодных условиях находится, чем артист популярный. Придет к работяге кореш, скажет - выточи-ка ты мне, друган, ключ. Или еще что. А я тебе - что хошь отфрезерую.А артисту что фрезеровать? Нечего артисту фрезеровать, И вытачивать нечего. А сапоги тачать ему бесплатно никто не будет. Наоборот, последнее из карманов вынут. И не поморщатся. Почешут только шилом в затылке и подумают - мог бы и больше дать. Чай, артист, а не работяга какой-нибудь. Не дело это, не дело, думал Толик. Не может быть, чтобы и артист не мог левак срубить. Нет, рубили, конечно, рубили, но все за те же пятерки -десятки, по-мелочи и с оглядкой. Первый эксперимент Толик провел с Лукашиной. Напечатал афиши, в которых жирным синим шрифтом значилось, что певица Лукашина приезжает в Сыктывкар с концертом, который устраивает филармония - какого города, Толик сейчас уже не помнил. Разумеется, что в этом безымянном городе никто не про какой Сыктывкар и слыхом не слыхивал. А с директором стадиона Толик так прямо и договорился - всю выручку пополам. Быстро приехали, отпели свое и тут же уехали. А афиши - заклеить и все дела. Прошло. Лукашина даже "спасибо" сказала, что ей, вообще-то, было не свойственно. Прошло раз, прошло другой, а потом покатилось все как по маслу. Артисты - а очень быстро вокруг Лукашиной и цыгане нарисовались, и рок-группы столичные, юмористы пришли последними, но оказались очень кстати. Толик долго юмористов в свою бригаду брать не хотел, но как-то выпили сильно в "Праге", рассмешили юмористы Толика, он и взял их в следующую поездку. Слухи, однако, до столицы доходили, хотя и молчали артисты как рыбы - кому охота лишаться денег, которые валятся в буквальном смысле с неба. Когда, к примеру, на открытом стадионе под звездным небом где-нибудь в Тбилиси поешь, а потом, спустя пять минут, в гримерке получаешь свою тысячу. А то и больше. Натурально - отпел, отыграл - получи. С неба, откуда же еще. Но слухи доходили - Москва - она приезжим людом живет, а приезжие и делились со своими московскими родственниками да друзьями впечатлениями. Мол, у нас в Воркуте не хуже, чем у вас тут. У нас и Лукашина поет раз в месяц, и цыгане пляшут, и юмористы полузапрещенные такие байки загибают, что ухохочешься и даже "Нарциссы" декадентские свой антисоветский рок вовсю со стадионной сцены двигают. В общем, неизвестно, где еще лучше - в нашей Воркуте, где северные идут, между прочим, полярные, запредельные, или у вас тут, с вашей зарплатой в сто двадцать и с очередями в ГУМе. Пришлось Толику делиться с важными людьми, но все прошло мирно и, на удивление тихо. Вот после этого дело и закрутилось по-настоящему. Настолько сильно закрутилось, что возникла проблема расширения репертуара. В регионах начали появляться конкуренты - мелочь правда, но Толик понимал отчетливо, что это ПОКА они мелочь. А пройдет годик-другой - и придется зубами каждый концерт выгрызать. Кончится синекура. Того гляди - и переманит какой-нибудь донецкий администратор ту же Лукашину. А кто ее заменит? Искать нужно, искать, так работать, чтобы всегда под рукой артист-другой лишний сидел. Если что-то срывается - сразу на замену равноценную звезду. Контрактов-то никаких не было - только устные договоренности. Частный бизнес, он в СССР был не в фаворе. Попади в руки ОБХСС хоть одна бумажка, повествующая об этих диких концертах, на этом бы все и закончилось. Для всех и надолго. А для Толика - может быть, и навсегда. Сулим позвонил - старый ленинградский приятель, хорошую мысль подкинул. Толик ничего не знал о музыканте Лекове, которого Суля взахлеб расхваливал, сказал только, что можно попробовать. Обещался Сулим через пару деньков звякнуть и пропал. А это было не в его правилах. Суля - он бизнесмен серьезный, он за базар всегда отвечал. Суля прозвонился на исходе третьего дня, когда сроки уже поджимали более чем серьезно. - Ну что там у тебя? - неласково спросил Толик. - Да, понимаешь, такое дело... Он же артист, со своими тараканами в башке. В общем, я его из запоя выводил. - И как? - настороженно поинтересовался Толик. - Это у него, вообще, часто? - Вообще, если честно, то часто. Но проблема решается. - Вот уж реши пожалуйста. Толика запои артистов не очень-то волновали, но цену для Сули нужно было набить. Тем более, что Сулим, явно, не представлял себе всего размаха работы Анатолия Бирмана, который был для него просто московским собутыльником, владельцем хорошей квартиры и машины, покупателем аппаратуры и фирменных шмоток. Знал, естественно, Суля, что Бирман концерты делает, поэтому и предложил ему этого своего Лекова, но, конечно, даже понятия не имел, в какую игру он своего паренька запойного вводит. А что он запойный - так кто не запойный? Все, с кем Толик ездил, начиная с той же Лукашиной и заканчивая цыганами пили по-черному. О юмористах и говорить нечего. Им это по рангу положено. Так что запой - это семечки. Главное, чтобы амбиций не было. - Ты привезти его когда сможешь? - спросил Толик. - Я же скоро... - Я в курсе, - быстро сказал Суля. - Могу завтра. - Уже? Что-то, несерьезный запой у твоего мальчика. "Мои-то, бывает, месяцами в себя приходят", - подумал Толик, но вслух говорить не стал. - Завтра не надо, - после короткого размышления сказал Бирман. Давай недельки через три, когда я снова в Москве буду. А ты уверен, вообще, что он потянет? - Уверен, - ответил Сулим. - Этот потянет. Жаль, конечно, что столько ждать... - Да не столько ждать. Ждать больше придется. Кто его знает, твоего этого подпольного гения? Нужно же его как-то преподнести... - Ничего не надо преподносить. Его вся страна знает. Пленки магнитофонные повсюду бродят. Я справки наводил. Он для провинции - почти как Владимир Семенович, царство ему небесное. Ты его только на большую сцену выпусти. Афишу сделай, чтобы народ прочитал - увидишь сам, что будет. - Сумлеваюсь я, однако, - протянул Бирман, но решение уже было принято. - Давай, знаешь, как сделаем? Возьму его в солянку, без афиши. Если реакция будет - будем думать. - Реакция будет. Так когда? - Ну давай тогда, завтра привози. Через пару дней у меня выезд. Воткну его в какой-нибудь концертик. Поглядим, что за гений. - Заметано, - хмыкнул Сулим и повесил трубку. *** Толику было за пятьдесят. В силу возраста и количества денег, которые давали ему возможность общаться с людьми значительными и проводить досуг в местах дорогих, красивых и для широкой публики недоступных, он очень придирчиво оценивал каждого своего нового знакомого. Утром, когда раздался звонок в дверь и Толик, перед тем, как открыть ее, привычно заглянул в глазок, он был слегка разочарован. На площадке стоял Андрей Сулим, как всегда, одетый с иголочки, в новехоньких джинсах, белых кроссовках, только начавших входить в моду и цветастой, "гавайской" рубахе, а рядом с ним - совершенно заурядного облика молодой парнишка неуловимо провинциального вида. Длинные темные волосы, небритый подбородок - и борода-то на нем не росла, а так - кусты редкие и неопрятные, несвежая даже в глазок футболка, штаны - "самосторок" защитного цвета и китайские стоптанные кеды. "С ним, конечно, нужно будет повозиться, - подумал Толик, не открывая дверь. - Если, вообще, из такого чучела что-то путное можно сделать". - Это я, - сказал Сулим, глядя в глазок. - Открывай давай. - Да вижу я. - проворчал Бирман и не спеша скинул цепочку, повозился с замками и, наконец, распахнул дверь. - Заходите. Кофе будете? - Будем, - угрюмо буркнул парнишка, которого никто не спрашивал. Множественное число, в котором был поставлен вопрос являлось данью привычной деловой вежливости. Мнение волосатого юноши интересовало Бирмана в последнюю очередь, а сам вопрос адресовался исключительно Сулиму. "Да он еще и хам к тому же", - подумал Толик, аккуратно посторонившись, чтобы не прикоснуться паче чаяния к вонявшей потом футболке молодого гостя. Гость, между тем, втащил с площадки гитару в синем матерчатом чехле и, не снимая кед, двинулся на кухню с таким видом, словно бывал в квартире Бирмана уже много раз. - Ну, здорово. Суля протянул Бирману руку. - Кофе растворимый? - донесся из кухни голос юного дарования. - Если есть молотый, то, давайте, я сварю. Я умею как надо. - Сейчас, - буркнул Толик себе под нос. - Разбежался... Это и есть твой гений? - А что? - загадочно улыбнулся Сулим. - Ты погоди, ты его послушай... - Если бы я всех, с кем работаю, слушал, я бы давно уже в психушке сидел, а не кофе с твоими приятелями распивал. Мне важно, как на него народ пойдет. А я в музыке вообще ничего не понимаю, мне-то что... Пусть хоть "Князя Игоря" поет. Лишь бы бабки шли. - Кстати, насчет бабок, - заметил Суля, придержав Толика за локоть. - Давай сразу этот вопрос решим. Сколько ты за него хочешь получить? - Сейчас ничего сказать тебе не могу. - Толик неприязненно посмотрел в сторону кухни, откуда доносилось позвякивание передвигаемой на столе посуды. - Сейчас сделаем пробу. Ну, понятно, что-то он заработает... А потом уже решим. - Хорошо. После конкретизируем. - улыбнулся Сулим. - Ну, пойдем на кухню, что ли? А то там он у тебя беспорядок устроит. Ты же не любишь, когда у тебя беспорядок? На кухне остро пахло подгоревшим кофе. Леков сидел на высоком табурете и смотрел в окно. Квартира толика смотрела прямо на Мосфильмовскую набережную, молодой гость был поглощен созерцанием серых вод Москва-реки и до вошедших на кухню ему явно не было никакого дела. Во всяком случае, он ни взглядом, ни жестом не выказал ни малейшего интереса ни к хозяину, ни к Андрею Сулиму. В руках у Лекова была дымящаяся чайная, двухсотпятидесятиграммовая кружка с дымящимся кофе, который он и прихлебывал, шумно втягивая в себя напиток и, время от времени, жмурясь. Бирман посмотрел на стол. Так и есть. Этот хам сварил кофе только себе. Кстати, он же сварил... Ну конечно. Толик смолол себе с утра последние зерна Того Самого, настоящего, что приятель Вовка Вавилов аж из Мозамбика привез и Бирману подарил как-то. Толик никогда гостям этот кофе не предлагал, сам только пил. Совершено ядерный напиток. В Москве такого даже со всеми связями - и его, Бирмана, и, даже, самого Вавилова днем с огнем не сыщешь. Не поставляется. Только если привезет кто из друзей... Начиная внутренне закипать, Толик полез в настенный шкафчик, молча достал банку с растворимым, совковым, светло-коричневым порошком без вкуса и запаха, бухнул в чашку сразу две ложки, плеснул кипятку и начал остервенело размешивать чайной ложечкой упорно не желающую растворяться пыль. Хорошее начало. Если этот артист, так называемый, с первых секунд знакомства умудрился ему, Толику Бирману, собаку съевшему на общении с самыми амбициозными артистами, так настроение испортить, что же будет на выезде, когда они в одной гостинице будут сутками сидеть, в одном автобусе трястись, в одном, упаси Господь, самолете с ним... О том. что он окажется с наглым парнем в одном самолете, да еще в соседних креслах, Толику даже думать не хотелось. Пора заканчивать этот балаган. Нужно поставить наглеца на место. Показать ему, кто здесь есть кто. - Программа какая у тебя? - сухо спросил Бирман. Парень продолжал молча смотреть на Москва-реку. - Слышишь, артист, я к тебе обращаюсь. - У дружка своего спроси, садюги, - не оборачиваясь прошипел сквозь горячий кофе Леков. - Мне без разницы. Бирман покачал головой и посмотрел на Сулима. - Пойдем-как в кабинет, - сказал Суля. - Поговорим. Пусть он здесь... Толик опасливо посмотрел на стенные шкафчики, на новенький холодильник, на цветы, горшки с которыми стояли на подоконнике в опасной близости от ленинградского артиста. - Не бойся, он ручной у меня, - хмыкнул Суля. x x x - Так бы и сказал, что он тебе денег должен. Толик заходил по кабинету из угла в угол. - Он тебе должен, а я с ним ебись по полям и лесам родной страны. Ты считаешь, что это правильно? - Толя, да ты на нем сам заработаешь немеряно. Давай сразу так - если проба твоя не проканает - разбежались. Я другого администратора для парня найду. А если пойдет - мои пятьдесят процентов. Ему вообще ничего не платишь. Я из своих пятидесяти отстегну, чтобы с голоду не сдох. Да ты же его видел - ему и не надо ни черта. На водку только, на дурь... - Так, значит, тут еще и дурь у нас будет? - сморщился Бирман. - Мало мне проблем. - Ну, я не знаю, - пожал плечами Сулим. - Это, как уж ты себя с ним на гастролях поставишь. Ну. приставь к нему кого-нибудь... - Делать мне больше нечего, как нянчится с твоими недоумками. - Ну так как? Договоримся пятьдесят на пятьдесят? Толик Бирман отдавал себе отчет в том, что эмоции при обсуждении финансовых проблем лучше исключить. - Давай таким образом решим проблему, - сказал он, с отвращением допив остатки растворимого кофе. - Сейчас, по пробе - все пополам. А там - как пойдет. В общем, я оставляю за собой право пересмотреть свой процент. - Толя... Сулим подошел к товарищу вплотную и положил ему руки на плечи. - Ты что меня, - он ласково улыбнулся. - За лоха держишь? Я же знаю твои гонорары. Неужели мы с тобой не договоримся? Я знаю про тебя, ты знаешь про меня. скажи, я похож на лоха? Я когда-нибудь туфту гнал? - Ну, пока что нет, - хмуро ответил Толик. - Вот и работай спокойно. Я же сказал - проба не проканает - отправляй его в Ле