Тут ведь вот какое дело: те,
кто способен эти разъяснения воспринимать всерьез, быстро попадают либо в
землю, либо в рефрижератор. А выживают только невосприимчивые к подобным
словесам. Поэтому как наш Пастух действовал, когда надо было спешно куда-то
добраться? Он сажал на броню нашего бэтээра самого уважаемого местного
старика. Старейшину тейпа. И все ихнее мирное население знало: вторая пуля
-- старикова. И не было случая, чтобы при таком раскладе мы на засаду
напоролись. За что моя мама и я лично Пастуху очень и очень благодарны. Живу
вот.
Но -- правда: оккупация не победа, а затишье. Если его не использовать,
чтобы мирное население зажило по-человечески, чтобы научилось рабовладельцев
презирать и бандитов ненавидеть, ничего путного не будет. Но ведь у нас до
сих пор как: кого освободили из рабства, тех по телику показывают. А тех,
кто ими пользовался, их жен и детишек -- нет. Почему? Чтобы наши солдаты
зверьем казались. Так пацифистам проще. У них ведь тоже восприятие
черно-белое: вот пусть все будет хорошо, по закону, но без насилия. Ага.
Разбежался. Что-то не припомню гневных речей московских чеченцев против
рабства, как такового. А вот что антиконституционная регистрация в Москве их
возмущает -- слышал. Но о рабстве в Ичкерии они что-то помалкивают.
Законники. Может, поэтому и рабов в Чечне не регистрируют?
Суки.
Так их всех Пастух идентифицирует, уточняя: "Увидел ствол -- сади!
Пусть лучше его мама плачет, чем твоя".
Аминь.
И Аллах тоже, разумеется, акбар.
Очень мне его модель рая нравится.
x x x
Однако в том частном случае, возле Биноя, роли поменялись. Бандиты на
маршруте, то есть их цель -- идти к определенной точке; они пленных взяли,
что для партизан последнее дело, да еще -- женщин... А мы в тот момент в
роли партизан. У нас забота святая: мирное население от захватчиков спасти.
Задача при этом только одна: максимальный урон противнику, трофеи (пленных)
сгрести и -- ходу. Никаких территориальных притязаний. Ну и минус
партизанский -- тоже наш: времени в обрез. Потому что супостатам ничего не
стоит пленных порешить. Не обсуждая, но давая себе отчет во всем изложенном,
мы на это дело, на освобождение пленных то есть, шли с энтузиазмом.
Поэтому Пастух, рискуя чуть сильнее обычного, высадился с нами вплотную
к ихнему арьергарду и попер почти в лоб, связывая заслон. А майор Куликов,
тоже наш, спецназовский, со своими контрактниками во второй вертушке --
наперерез. Только у него не получилось. Задергалась, задымилась их машина, а
потом огненный столб на склоне -- и все. Мусульмане грамотно так отходят. Мы
им не нужны, и нам по всем канонам ловить уже вроде бы нечего, только баб-то
жалко. Свои ведь. Они за денежкой, квартирками и мужьями сюда приехали, не
за муками. И к тому же местность эту мы случайно хорошо знали: в прошлом
году чечены наш батальон тут, возле спаленной турбазы, крепко приперли, а
все потому, что одним хитрым распадочком воспользовались. Вот Пастух меня,
Боцмана, Артиста и еще одного бойца, Васильева, по нему и послал. Задачу
поставил ту же, что была у куликовского неудачливого взвода: обойти, связать
боем до подлета подкрепления. Партизанить, короче.
Остальные в это время должны видимость производить, будто наседают они
по обязаловке и вот-вот намерены отойти.
Мы вчетвером удачно большую часть пути прошмыгнули, а когда уже
чуть-чуть осталось, снайпер уложил Васильева, который шел последним. Я
сперва услышал, как он упал. Оборачиваюсь: полчерепа снесено, хрипит и
ногами сучит. Все. Остальное все вокруг тихо и неподвижно. Впереди -- голый
откос, поджимающий фактор времени, и совсем непонятно, где тот снайпер.
Слева ложбинка, еще с прошлого раза выжженная, извивается. Я -- туда, потому
как мельче и юрче. Пыхчу вверх, вдруг слышу бряк какой-то за спиной и мушку
меж лопаток чую. Я на такую ситуацию уже тренирован -- мигом руки вверх,
встаю, рот набок, чтобы поиспуганнее казаться, и поворачиваюсь. А сзади --
пацан.
Натуральный мальчишка лет четырнадцати, палец на курке карабина, вторая
рука, держащая цевье, удобно так локтем на камушек опирается, левый глаз
прижмурен. Он только чуть-чуть промедлил. Потом рассмотрел меня: маленького,
не выше его самого, дрожащего, ну и перестал щуриться. Размечтался пленного
привести. Денежку, может, потом за меня слупить. Встал, дурачок, винт у
пояса держит, стволом дергает -- брось автомат, мол. Моя рука машинально
действует. Вроде просто снимаю лямку своего АКМ, но прихват такой, что мне
его срезать -- полсекунды.
И вдруг мне как голос в ухо: "А _зачем_ этот парнишка тебе встретился?"
Про жалость не буду. Маленький он там или большой, не с ним воюю, а с
его карабином. Какая разница, сколько лет тому пальцу, который на курок
нажмет? Не будь этого вопроса -- "зачем?", я бы его срезал и не каялся. Но
коль вопрос проявился, всякие "почему" побоку. Все еще "панически" дрожа,
откладываю автомат подальше. При этом движений делаю много, беспорядочных и
суетливых. Чуток жду, а когда ствол его карабина пошел вниз, взвиваюсь в
косом прыжке и врезаю ребром сапога мальчишке в грудь. Он -- на спину,
головой о камень. Я его винтовку отбросил, посмотрел: еще дышит. Опять-таки,
думаю, раз он мне для чего-то нужен, надо тащить. Зачем -- не ведаю, но раз
нужно... Руки-ноги стянул, на хребет взвалил и -- дальше. Карабкаюсь,
задыхаюсь. Возле гребня опять крутая голая плешь. Делать нечего. Без ноши я
бы ее втрое быстрее, зигзагами, проскочил. Но -- тащу. И тут на полпути
снайперская пуля. В метре от головы -- так каменной крошкой и брызнула.
Вспотел я так, что аж в сапогах захлюпало, но не верю, что он просто
промахнулся. Пугает! Чтобы просто пацана пожалел -- вряд ли: война. Но коль
он мажет, то, не тратя сил на петли, жму прямиком. Он еще пару раз пугнул,
даже ляжку мне задел, но это я уже по другую сторону гребня заметил.
Скатился за гребешок, вижу внизу теток наших -- табунком сбились. И
всего двое "чехов" с ними. Один причем какую-то уже завалил и жизнерадостно
трахает. Судя по мордам и чалмам -- иноземные. Арабы какие-то. Мусульмане --
они ребята горячие, когда на бабу залазят, так просто живут этой минутой.
Впрочем, как и все другие наемники тут: никто ж точно не знает, какая именно
у него минута выдастся последняя. Но мусульмане -- разговор особый. В
мусульманских краях острейший дефицит на свободных баб. Больших денег там
это удовольствие стоит. Для них женщины, что для наших -- водка. Если б наши
ящик белого отхватили, неужто не остограммились бы первым делом? Мусульмане
сами почти не пьют и наемникам своим запрещают. Больше о малодоступном для
них сексе мечтают. Вот и напарник трахальщика -- не столько стерег, озираясь
по сторонам, сколько бесплатной эротикой наслаждался. Сплошная заря
цивилизации, естественный отбор: победитель урвал самку и спешит осеменить,
пока цел. Война.
Мальчонку я сбросил в ложбинку, так, чтобы и скатиться не мог, и не
нашумел. Сам же проскользнул вниз, быстренько от сторожей избавился, а баб
матюгами и пинками назад погнал, к Боцману с Артистом. Однако тетки не
хотели в сторону стрельбы бежать. Как своего увидели, так сразу же и
возомнили, что кого-то интересует их мнение. Вот есть у баб нутряная
потребность права качать -- с теми, кто им это позволяет. Только что стояли
и ждали, не рыпаясь, пока их разложат, а стоило русскому мужичку появиться
-- и закудахтали. В основном о том, что, мол, лучше бы отсидеться в
кустиках. Да и мой невзрачный вид уверенности в них не усилил. Но когда они
узрели здоровяка Боцмана, когда Артист им лучезарно обрадовался,
воодушевились и зашевелили задами охотнее.
...Я так и не знаю точно, почему та снайпера меня упустила. Потом мы на
ее лежке нашли осколки зеркальца со следами пудры -- от косметички. Бабы
есть бабы, они чего только с собой не таскают. Однажды возле одной
снайперши, разметанной прямым попаданием, мы нашли целехонький маникюрный
набор, инструментов на тридцать.
Боцман, романтик, теорию выдвинул, что снайпера та -- мамаша или сестра
моего юного пленителя и он у нее -- последний. Не знаю. Да и плевать. Мне
другое существенно. Опять подтвердилось: каждый, кто мне попадается под Его
присмотром, может от чего-то или кого-то меня заслонить. С тех пор я
стараюсь твердо придерживаться пределов необходимости. Убийства в
большинстве случаев от "почему". Для будущего же, ради "зачем", они
бесперспективны. Потому что ничего не дают, а только отбирают. И жизнь, и
возможности.
x x x
Помалкивая в ожидании, когда Полянкин родит что-нибудь конструктивное,
я слушал его вполуха. Сосредоточился на попытке разглядеть хоть какой-то
смысл в этом ералаше с кейсом, подпольем, сексом, шантажом и грузинскими
драгоценностями. Искал хоть какую-то взаимосвязь, позволяющую высчитать цель
событий. Еда помогла, информация отвлекла, и мысли о зеленоглазой куда-то
нырнули. Утихла смута, возникшая от желания опять ее увидеть и
почувствовать.
Понять -- "зачем" для меня означало выяснить, как мы все в этой истории
взаимоувязаны. Что мне-то самому делать -- и в первую очередь сейчас, и
вообще. Зачем мне Полянкин с его страстным желанием наложить лапу на деньги
покушавшихся на Шеварднадзе? И зачем те, кто заготовил эту бяку, наше "MX
плюс" выбрали?
-- ...придется тебе мне помочь. Не даром -- ручаюсь, что свою долю
получишь. Только не вздумай дурить: кроме видеопленки, которая тебе срок за
изнасилование гарантирует, будет еще и трупешник. С тем ножичком, который ты
на руке носил, -- это верное пожизненное. Или пуля при попытке к бегству.
Если вынудишь... С другой стороны, все, что у меня есть, в твоем
распоряжении. Включая телок -- в любом виде и любой масти-размера. Я так
понял, что они, после денег разумеется, представляют для тебя главный
интерес?
Откровенно хмурясь, когда он пугал, на последних словах я расцвел. Пора
соглашаться -- якобы от того, что некуда деться и от перспективы заработка.
Оживившись, дал понять, что начинаю серьезный торг:
-- Бабы, конечно... Это хорошо. Но интересно:
что другое из того, чем вы, так сказать, располагаете, в моем
распоряжении конкретно. В денежном, так сказать, выражении?
-- А зачем тебе деньги? То бишь ты о каких деньгах?
-- Как о каких? Почему всего десять процентов?
-- А кто тебя спас, разминировав и во всем разобравшись? Я ж не один
тут. Да и подстраховать тебя нужно будет. Вот и получается, что всего, с
тобой, нас десятеро. Ну и всем поровну.
Так. Значит, те, кто видео налаживал, тоже в доле. Это хорошо.
Но важно было показать, что я всерьез проникся его замыслом. А когда
проникаются всерьез, хотят получить побольше:
-- А кейс-то кто добыл?! Мне ж еще друзьям нужно отстегнуть: они ж тоже
засветились. На них же тоже охота пойдет!
-- Так мы же кейс вернем, забыл, что ли, бестолочь? -- не на шутку
разозлился Михуил.
-- Ага, я -- бестолочь. "Так, мол, и так, -- скажу я своим парням, на
которых заказчики наедут. -- В кейс я заглянул, но что увидел, вам не скажу!
Сам получу кусок, а вы пока тут, в уголке, тихонько посидите, не мешайте".
Ну и кто я буду после этого? Да и вы -- долго ли протянете?
Повисла такая пауза, что я чуть не рассмеялся: мордатый Михуил явно
забыл о моих соратниках.
Интересно, с чего это он мне баб чуть ли не по каталогу предлагает? У
него что здесь, особый бордель, что ли? Вот тихушник. Никогда бы про него
такого не подумал. Бордель -- это серьезно: с одной стороны, засветиться
легче легкого, но с другой -- богатые связи, опыт и вышибалы всякие. Короче,
змеюшник. Похоже, влип я по самую маковку.
-- Гхм-гм! -- откашлялся наконец репродуктор. -- Ты говоришь о своих
компаньонах по охранному агентству?
-- Ну!
-- Боишься их?
-- Не то слово! -- Я поежился, не боясь переиграть. Мне ли не знать,
каковы мои друзья во гневе.
-- Тогда... Давай считать, что все вы в доле. А ты просто один из них.
Чего молчишь?
-- А что тут говорить? Я за них решать не могу. Но очень сомневаюсь,
чтобы они при таком раскладе согласились на одну десятую.
-- Сколько же вам нужно? -- Голос Михуила изменился.
Посуше стал, собраннее. Появилось ощущение, что до этого я в нем
ошибался: не забывал он о моих друзьях. Ждал, гад, когда и в связи с чем я
сам о них вспомню. Проверял. Если так, то его заинтересованность во мне
становилась понятнее, а тот, кто за ним, кто решал и ниточки дергал, делался
опаснее. Не верил я, что и бордель, и странные, походящие и непохожие в то
же время на тюремщиков охранники -- это дело рук Михуила. Все ж таки, болтая
за выпивкой, человек хорошо раскрывается. Не похож Полянкин на человека,
способного организовать подобное. Попользоваться -- верю, может. А создать
-- вряд ли.
-- Почем я знаю? -- Я сыто зевнул. -- От условий зависит. Обычно Пастух
спрашивает: приглашаете или нанимаете? Если нанимаете, вся добыча -- ваша,
но и все расходы тоже. И гонорар само собой...
-- Не тяни. А что означает, что вас "приглашают"?
-- Обычно, извините, он на это отвечает: "Либо добыча пополам, либо
пошли вы со своими приглашениями в..." В общем, недалеко, но поглубже.
В репродукторе щелкнуло, и еле слышный фон пропал. Отключили там
микрофон. Стало быть, Михуил не из страха со мной дистанционно беседовал. У
них там целый хурал возле микрофона собрался. Ладно, пусть посоветуются.
Репродуктор опять зашипел и голосом Михуила проявил скептицизм:
-- Насколько можно на твоего Пастуха положиться?
Я захохотал. Этот вопрос Михуил явно от себя, не согласовав, брякнул.
-- Чего ржешь, Олег? Забываешься!
-- Михал Федрыч, любезный! Пастух не пионер. Он никогда не скрывает:
каждый -- за себя, один Бог -- за всех. У нас просто: хочешь -- верь, хочешь
-- нет. Хорошо заплатил -- хорошо служим. А при плохой оплате мы и не
беремся.
-- Так сколько это -- "хорошо"?
-- Ну я ж сказал: половина. Игра в открытую: я прихожу к своим и
говорю, что затевается. Все говорю.
-- А если они откажутся?
-- Если откажутся, тогда и подумаем.
-- Тогда... -- И опять мертвая тишина в динамике. -- В общем, иди к
себе. Там тебе опять игрушка приготовлена. А я -- подумаю. Иди, чего сидишь?
-- Если, Михал Федрыч, мы партнеры и все такое, то... Чего ж вы меня в
камере маринуете? Как зэка. Даже хуже. Ни чайку попить, ни телик посмотреть.
Даже мыла, простыни и одеяла нет! Я ж тоже человек, почему со мной -- так?!
На последней фразе голос мой натурально дрогнул. Но не от обиды. Вдруг
подумалось: не преувеличиваю ли я содержание человеческого в себе самом? У
меня зудело внутри от желания мчаться сломя голову в камеру. Чтобы увидеть
Ее.
-- Что? А... Вот еще напасть на мою голову -- комфорт тебе
обеспечивать. Хорошо, посиди пока, где сидишь.
Поскольку еще одно оружие никогда не лишнее, то я открыл сигареты,
достал одну и прикурил, сунув потом пачку и зажигалку в карман брюк. Пыхнул
дымком, старательно не затягиваясь, и задумался. Вернее, попытался. Мне
казалось, что моя головенка вот-вот лопнет от обилия всего, что требовалось
разложить по полочкам, потом препарировать, а потом по-новому разложить и
сцепить. Так, чтобы получился хотя бы один вариант, при котором я смогу
выпутаться сам и выпутать Ирину.
И одновременно -- неведомая мне прежде легкость. Даже --
одухотворенность в теле. Словно отвалилась висевшая все эти годы между ног
гиря. Я и не подозревал о ней, пока она не исчезла. Несмотря на кислое
положение, душа наслаждалась. Даже страхом, что наткнусь на омерзение
зеленоглазой, наслаждалась! Ведь в любом страхе и -- надежда. Пусть не знаю,
как долго продлится эта эйфория. Все кончается. Сейчас, кроме этой надежды,
другого смысла в моем существовании не было. Выживать ради надежды на
встречу с Ней мне нравилось.
Одна из телекамер тихонько зажужжала, повернулась, меняя сектор, и я
пожалел, что не согласился вернуться в свою конуру. "Свою"! -- быстро же я
обживаюсь. Во всяком случае, там тихо, покойно и обстановка столь бедна, что
не отвлекает. Можно не спеша обсудить расклад с Пастухом. Мысленно.
Репродуктор опять отхаркался, и неприятно оживленный голос Михуила
сообщил:
-- Ну что, Олег, готовы твои новые апартаменты. Иди устраивайся.
Сергей, проводи. Хотя подожди. Ты учти: то снадобье, которым я тебя угостил,
экспериментальное. Могут быть побочные эффекты. Вроде эйфории и даже горячей
страсти к объекту. Так что учти: это не любовь. Это -- химия, парнишка.
Он мерзко захихикал. Алкаш Серега вынырнул из тени прохода и ждал,
щурясь на меня. Я фыркнул, но от комментариев воздержался. Очень уж ехидный
тон был у Полянкина, и я побоялся выдать вгонявшую меня в краску надежду.
Да, в сравнении с прежней камерой это были апартаменты, хоть и точно
так же упрятанные в кирпичные подземные толщи. После нар и параши роскошью
кажется типичный одноместный номер средней советской гостиницы. Обои с ярким
цветочным орнаментом, полутораспальная тахта, тумбочка у изголовья с
настольной лампой и пепельницей. Шторы, из-за которых пробивался свет
"дневной" лампы, сопровождаемый характерным противным зудом, почти новые. В
углу телевизор -- импортный, с дистанционником, но из дешевых. Стул, стол --
помесь обеденного с письменным; слева от входа -- дверь в совмещенный
сортир, но сама туалетная комната большая и очень белая, облицованная
отличным кафелем. Два нюанса отличали этот номер от обычного гостиничного:
за шторой не было окна в силу подземного расположения; и попрек тахты лежала
на спине, вздев к потолку колени, голая женщина, с руками, привязанными к
щиколоткам, распертым короткой палкой. Но не та, что в прошлый раз. Не
Принцесса. Сначала я не знал, легко осилив чахлое, как зуд, томление между
ног: радоваться этому или печалиться. Стараясь держаться естественно, обошел
номер, обследуя его на предмет микрофонов и объективов. Отыскав две
видеокамеры и три микрофона, громко сказал:
-- Мне надоело быть этим... порнозвездой! Если за пять минут всю --
всю, говорю! -- трехомудию электронную не уберут, я ее сам раскурочу... Хотя
добро, конечно, и жалко. Партнеры, мать вашу!
И чтобы не терять времени, принялся простукивать и прощупывать стены.
Нашел отлично заделанную небольшую дверцу и странный прямоугольник в стене
напротив кровати. Вероятно, односторонне прозрачное окно. Женщина напряженно
следила за каждым моим движением, стараясь дышать неслышно. Минут через
пятнадцать, когда я уже выдрал вместе с куском провода микрофон из-под
раковины в сортире, появился Серега. Встал на пороге, безразлично глянул на
женщину и удивленно -- на меня:
-- Пойдемте, Олег Федорович. Хозяин велел.
Ишь ты, по имени-отчеству.
Не столь я наивен, чтобы предположить, будто моя строптивость произвела
впечатление. По жизни, не в кино, строптивых либо ломают, либо списывают в
расход. Винтику, который не то что капризничать, а даже всего собственное
мнение позволяет себе иметь, живо шляпку сворачивают. Но тому, кто очень
нужен в данный момент, хотя и намечен в перспективе на устранение, могут
дать послабление в мелочах. Чтобы расслабился, порадовался вниманию. От
этого рвения инициативы у него будет больше, а осторожности -- меньше. Было
бы глупо с моей стороны забыть об этом, оказавшись в роли вербуемого. Но я,
качая права, пытался показать, что считаю себя не их, а Пастуха человеком.
То есть пусть не меня самого, а его -- через меня -- вербуют. Чувствовал,
что чем больше накручу путаницы, тем мне будет лучше.
Я пошел за Серегой. Стоило усилий, чтобы не бросить прощальный взгляд
на тахту. Но удержался. Хотел убедить самого себя, что без наркоты я от баб
с ума не схожу. В новом номере все было как в предыдущем, но ни видеокамер,
ни микрофонов. Ни бабы на тахте. Жалко, но понятно -- воспитывают: меньше
послушания -- меньше и угощений. Пока наполнялась ванна, я почистил зубы, а
потом с наслаждением улегся в горячую воду. Об упущенной возможности
порезвиться жалел не очень, но отдавал себе отчет, что это я так себя ощущаю
без той химии, которой меня угощали ранее. А с ней -- кто знает? Кстати о
химии. Что-то случилось с моими волосами. Я и раньше, на ощупь, чувствовал
странное, а сейчас, благодаря зеркалу, убедился: борода стала расти
стремительными темпами. Раньше такой длины волосы вырастали у меня за
полторы-две недели. И еще они сделались тоньше и шелковистее. Честно говоря,
мне это понравилось: бородка получалась пушистая, как у поэта. Такого в
склонности к насилию не заподозришь.
Да и должен ли вообще человек нести моральную или юридическую
ответственность за то, что вытворял, будучи против воли напичкан
наркотиками? Не уверен, что мне суждено дожить до суда, который бы смог
решить данную проблему, но самому для себя это понять бы хотелось. Виноват
ли я за то животное, которое обнаружилось во мне? Ведь сумасшедших, что бы
они ни вытворяли, не судят. А чем я отличался от обычного сумасшедшего?
Только тем, что меня таким сделали.
Приятная дремота окутывала меня, и я, как Док учил, нацеливал
подсознание на решение насущных проблем:
-- чем именно мы привлекли хозяев заминированного ожерелья?
-- какую роль они нам уготовили?
-- как выйти на тех, кто нас нанял через "Изумруд", чтобы не погореть
при этом?
-- как выйти на Шеварднадзе, если без этого не удастся обойтись?
-- как выйти на Голубкова из УПСМ, поскольку, когда речь идет о
международных отношениях, моих мозгов явно не хватает?
-- стоит ли на самом деле втравливать в это дело Пастуха и остальных?..
И так далее. Ответы пока не проявлялись, но я готов был подождать.
Более того, я впервые ждал будущего с такой надеждой. Еще не знал, от чего
или от кого сможет защитить меня Полянкин, но зачем он мне послан, было уже
очевидно. И как бы я его ни опасался и ни ненавидел, я был благодарен судьбе
за ясность, орудием которой он стал. Интересно, а я в отношении Полянкина --
зачем? Орудием чего я стану в его судьбе? Из ванны вылез полусонный,
предчувствуя озарение. Почти не вытираясь, вытянулся поверх одеяла в
жестковато накрахмаленном пододеяльнике и погрузился в медитационный сон.
Уже почти автоматически проходя все заученные стадии, сосредоточился на
желтом тепле, растекавшемся от солнечного сплетения к сердцу -- навстречу
мягкому холодку над переносицей...
x x x
Однако ничего, кроме той жертвы, Ирины, мне не приснилось. Но вид у нее
был почти веселый. Не смеялась, но смотрела на меня с явной симпатией.
Наверное, поэтому, хоть я проснулся и без всяких конструктивных идей,
настроение у меня стало просветленным. Воздух в камере-номере оказался
по-утреннему свеж. Отличная вентиляция.
Пользуясь надеждой на отсутствие телеглаз, после душа сделал
двухчасовую разминку по полной программе и даже похулиганил, трижды гладко
проведя кульбит. Осмелев, решил посидеть в позе лотоса -- иной раз она
закрепляет хорошее настроение. Но едва уселся, дверь без стука открылась, и
на пороге появился неряшливый Серега. На мое счастье, он слишком
сосредоточился на заставленном тарелками подносе, поэтому до того, как он
поднял на меня глаза, я успел вытянуть ноги, притворяясь скучающим. Коль
начал косить под простачка -- придерживайся этой роли до последнего.
Упрямство вознаграждается.
Завтрак на этот раз был не просто обильным -- томатный сок, капустный
салат, пшенная каша, оладьи, джем и отличный растворимый кофе с пакетиками
сливок и сахара отдельно, -- но и аккуратно, по-женски сервированным. Жалко
было такой лепоты, но поскольку лучше поголодать, чем жрать химию, пришлось
все, кроме салата, перемешать, размять в руках и аккуратными порциями
спустить в унитаз.
Классическая технология обмана в основе проста: меняй все местами и
содержанием. Больно -- демонстрируй наслаждение. Силен -- показывай, что
слаб. Голоден -- демонстрируй сытость. Ненавидишь -- старательно объясняйся
в любви. Любишь -- кривись от омерзения. Коль вступил на этот путь -- не
сворачивай, не пренебрегай мелочами. Особенно если не ты первый начал и твой
обман ответный. Не мести ради -- месть дело прошлого.
У меня пока не случалось возможности усомниться в практичности этих
советов. Зато хватало поводов поблагодарить за науку. Поэтому выработался
рефлекс: когда, как сейчас, все непонятно и становится все равно, что
делать, я вспоминаю какой-нибудь рецепт и тщательно ему следую. Пока могу.
Чтобы поиметь ясность о планах моих тюремщиков, лизнул несколько раз
размусоленную руками смесь. Подозрительных привкусов не ощутил. Значит, пока
я предоставлен сам себе. Есть такая тактика: не обращать внимания на
вербуемого. Пусть он изводит себя вопросами, предположениями и страхами.
Либо у Михуила есть головастый и опытный в этих подлостях помощник, либо
даже не в Михуиле дело, а в настоящем хозяине здешних мест. Зачем скопидом
помогает ему под себя копать? Пусть он сумасшедший, но не дурак же. Легко
сообразить, что при моем участии в игре его шансы становятся го-ораздо выше.
Почему? Да потому что кейс и ожерелье -- все улики у них. Вроде бы запросто
могут обойтись без меня. Но нет, не хотят. Значит, есть во мне нечто такое,
без чего им никак. А подходы ко мне -- только у Михуила.
Ломать обо всем этом голову мне скучно не было. Я мог бы помолиться, но
не стал. Снайпер, к примеру, ведь тоже молится. И тоже -- Ему. Хотя и с
прямо противоположной просьбой. Ну и зачем заставлять Его выбирать, кто из
двоих Ему нужнее? Забот у Него много. А впопыхах любой может ошибиться. Даже
Он.
Лучше самому поработать мозгами.
Глава восьмая. Хитрая правда
Те, кто считал генерал-лейтенанта Ноплейко Ивана Васильевича,
начальника Службы анализа и предупреждения (САИП) ФСО РФ, громко и внятно
проповедующего патриотизм, дураком, крупно ошибались. Генерал был очень
смышленый и в некоторых областях даже весьма талантливый человек. А
смышленый человек отличается умением приспосабливаться к любой обстановке.
Не его вина, если время, которое ему выпало, отличается дурью. Если страна,
которой ему выпало служить, гордится дурацкими порядками. Если сама военная
"отрасль", которая ему досталась -- гражданская оборона, изначально была
дурацкой. Сейчас-то это уже забылось, а ведь во времена всемирного ядерного
энтузиазма, в середине XX века, многие страны захлестнула паранойя.
Американцы на полном серьезе строили под своими фанерными домиками бетонные
норы, запасали в них продукты, дабы уцелеть при ядерном взрыве и после него.
Русские рыли коллективные норы под общежитиями -- помельче и похуже. Но с
той же целью.
До последнего дня существования СССР на каждом предприятии имелся
минимум один штатный инженер по гражданской обороне и десятки внештатных
санинструкторов. Плюс поселковые, районные, городские, областные,
республиканские штабы и базы гражданской обороны. Плюс мелкие и масштабные
учения. Под вой сирен все в обязательном порядке дисциплинированно бросали
работу и бежали в ближайшее убежище. Там слушали лекции и смотрели фильмы о
поражающих факторах ядерного взрыва. Кинохроника неопровержимо доказывала:
если у военных в случае ядерной войны есть хотя бы минимальный шанс уцелеть,
то у гражданских -- шансов никаких. Если же кто-то в этом сомневался, то ему
заодно показывали фильмы о возможностях химического и бактериологического
оружия. Возможности были впечатляющие, тем более что и зафиксированы на
пленке, и прокомментированы они были и вовсе архивпечатляюще.
Надо было оставаться круглым идиотом, чтобы, посмотрев такое кино, не
напиться, а идти назад, к станку, чтобы точить запчасть к этой самой бомбе.
И надо было оказаться очень незаурядным человеком, чтобы не спиться в такой
обстановке. Так вот, только благодаря недюжинному уму, воле, характеру и
вере в торжество мира во всем мире Иван Васильевич Ноплейко сумел и в таких
обстоятельствах и карьеру сделать, и не свихнуться, как многие прочие.
Его ум, помноженный на патриотизм, блестяще проявился во время
чернобыльской катастрофы. Как раз того самого события, к которому
эсэсэсэровская ГО (гражданская оборона) готовилась, не покладая рук, аж
тридцать семь лет. Результат был великолепен. Стоило случиться настоящему
ядерному взрыву, как все спецы многочисленных штабов всех уровней сделали
все, чтобы ни одна сирена, тщательно смазываемая тридцать семь лет, даже не
пикнула. Десятки, сотни тысяч убежищ, десятки миллионов противогазов и
прорезиненных накидок были надежно заперты от населения. А радостные колонны
тщательно обученных санинструкторов тащили своих детей под радиоактивный
дождик.
Короче, когда друг Боря дал другу Ване погоны генерал-лейтенанта и
вручил ему бразды правления спецслужбой, новоиспеченный генерал-лейтенант
Ноплейко воспринял это нормально. Кому, как не ему, ни черта не понимающему
в шпионствах, шпионствами и руководить? Ну не спецам же, которые то реакторы
взрывают, то пароходы топят, то цены отпускают, то в законодательном органе
сочиняют законы, которые не нравятся прочим органам? Нет, пришло время
таких, как он, Ноплейко, которые если и представляют работу спецслужб, то
только по американским боевикам и отечественным книжкам, где сотрудники КГБ
и ФСБ стреляют, взрывают, пытают и следят с такой легкостью и простой, точно
они не чиновники, а психопаты. Естественно, подчиненных себе Иван Васильевич
подбирал по тому же принципу, что и друг Боря, -- по принципу личной
преданности. Пусть до САИП подчиненный сидел в штабе ГО в каком-нибудь
Нюхосранске. Зато там, в штабе, у него было время эти самые книжки и газеты
о тайнах спецслужб читать.
Однако в любом деле есть свои законы. Не в смысле "правил", а в смысле
объективных и необходимых проявлений природы, данных нам в ощущениях. Одним
из основных законов выживания умного человека в дурацких условиях было
всемерное уважение к документам. Документ -- это любая бумажка с любым
текстом или изображением, подшитая в любую папочку, но задействованная не в
любой, а в самый нужный момент.
В папочке с грифами "САИП ФСО РФ. Строго совершенно секретно".
"Направление "Грузия", которые Ноплейко сам придумал и сам же внедрил,
в середине декабря появился новый документ. Это был цветной снимок 13 на 18,
на котором генерал Голубков из конкурирующей в борьбе за доверие друга Бори
организации -- УПСМ -- радушно улыбался некоему высокому стройному
светловолосому мужчине с холодными серыми глазами. Для порядка на обороте
снимка было написано: "дер.Затопино Зарайского р-на; генерал Голубков и
бывш.капитан Пастухов". И число.
Для специалистов-умников в этом снимке не было ничего особенного. На то
Голубков-де и сотрудник спецслужбы, чтобы встречаться и улыбаться всем, от
кого может получить информацию.
А вот для генерал-лейтенанта Ноплейко в нем, в этом фото, был
глубочайший смысл и большая творческая удача. Ибо в той же папочке несколько
ранее был подшит иной документик. Докладная этого самого Голубкова:
"На запрос, поступивший от ССБ ФСБ РФ, докладываю...
Оперативный отдел УПСМ располагает определенной информацией о группе
бывших российских военнослужащих, привлекших к себе внимание ССБ..."
"ССБ ФСБ"? -- задумался Ноплейко. "Сверхсекретная база"? Или
"Совершенно секретная база"? Иван Васильевич мог бы нажать кнопку селектора
и спросить у адъютанта. Но этого делать было нельзя. Начальник не может быть
глупее или необразованнее подчиненного. Зато он должен быть хитрее. Ноплейко
нажал кнопку селектора и сказал:
-- Слушай, у меня тут в документе плохо отпечатано: то ли СВБ ФСБ, то
ли ССБ ФСБ... Ты как думаешь?
-- Наверное, это ССБ, товарищ генерал. Ихняя служба собственной
безопасности.
-- Да знаю я, что у них есть Служба собственной безопасности. Ты в
корень зри. Не могли ли они там завести себе еще какую-нибудь Службу
внутренней безопасности, а?
Адъютант несколько секунд переваривал глубокую мысль начальника, потом
послушно вздохнул:
-- Так точно, товарищ генерал, могли. Они все могут.
-- Да? Тогда ладно. Ты проследи, чтобы дневальные пыль с подоконников в
коридоре как следует вытерли. А то просто срам.
-- Так точно, есть проследить!
Генерал успокоенно вернулся к чтению. Он из фильма о Штирлице знал, что
всегда запоминается окончание разговора. И кончал свои разговоры с
подчиненными так, чтобы те запоминали то, что нужно. А то, что не нужно, не
запоминали.
Адъютант посмотрел на погасшую кнопку селектора и вздохнул. Он только
что был на грани провала. Трое его предшественников вылетели с этого теплого
местечка в столице из-за чрезмерной образованности. Один из них даже
осмелился подсказать другу Ване, что "стеганография" -- это не о стеганых
китайских куртках, а об одном из методов шифрования. Ну и где нынче этот
умник? Этот умник в Петропавловске-Камчатском. Служит особистом при голубом
командире полка, который обожает новобранцев. Об этом уже знает вся
Камчатка, поскольку мамы новобранцев заколебали Генштаб и МО жалобами. А кто
виноват? Виноват сам особист, допустивший утечку сверхсекретной военной
тайны. И журналюги, которые позорят славные ВО.
Так, с облегчением вздохнул Ноплейко. Значит, Голубков из УПСМ пишет в
службу собственной безопасности ФСБ. Закладывает кого-то, значит. Интересно:
"...о группе бывших российских военнослужащих, привлекших к себе
внимание ССБ.
А именно:
о бывшем капитане спецназа Пастухове С.С. (позывной Пастух), 1970 г.р.,
прож. в дер.Затопино Зарайского р-на Московской обл.;
о бывшем капитане медслужбы Перегудове И.Г. (Док), 1963 г.р., прож. в
г.Подольске;
о бывшем старшем лейтенанте спецназа Хохлове Д.А. (Боцман), 1968 г.р.,
прож. в г.Калуге;
о бывшем старшем лейтенанте спецназа Злотникове С. Б. (Артист), 1969
г.р., прож. в г.Москве;
о бывшем лейтенанте спецназа Мухине О.Ф. (Муха), 1972 г. р., прож. в
г.Москве..."
Ноплейко нахмурился, споткнувшись на вранье.
Минутку. Хохлов проживает в Калуге? Чепуха. СНН (служба наружного
наблюдения) САИП ему докладывала, что Хохлов, он же Боцман, живет в Москве.
Вот он, рапорт старшего лейтенанта Л.П.Курбановой, -- точно, в Москве живет
этот Хохлов. Значит, Голубков к тому же и врет. И кому врет? Он самой ФСБ
врет. Непорядок. Конечно, Иван Васильевич мог бы посмотреть на дату
докладной и догадаться, что, когда она писалась, Хохлов вполне мог жить еще
в Калуге. Но генерал был умен. Он знал, о чем догадываться нужно, а о чем
надо заставить человека оправдываться. Голубкову скоро много за что
предстоит оправдываться, и тут кашу маслом не испортишь.
Удовлетворенно поерзав тощим задом в кресле, генерал закурил и
продолжил чтение:
"Все вышеперечисленные проходили службу в Чечне и принимали
непосредственное участие в военных действиях в составе специальной
диверсионно-разведывательной группы, которую возглавлял Пастухов С.С.
Операции группы отличались чрезвычайно высокой результативностью, что было
неоднократно отмечено командованием. Все члены группы имеют ордена и медали
РФ, а Пастухов С.С. награжден также американским орденом "Бронзовый орел" за
освобождение захваченных боевиками сотрудников Си-Эн-Эн Арнольда Блейка и
Гарри Гринблата..."
Ноплейко на мгновение поднял голову и глянул на портрет друга Бори, так
и не замененный портретом нового президента. Диверсанты-разведчики. Очень
кстати, очень. Американских шпионов они, значит, выручают.
"Весной 1996 г. все члены группы во главе с Пастуховым приказом
замминистра обороны РФ были разжалованы и уволены из армии "за невыполнение
боевого приказа". По неизвестным причинам какая-либо информация о
случившемся полностью отсутствует.
Летом 1996 г. в силу сложившейся ситуации оперативный отдел УПСМ
привлек Пастухова и членов его бывшей команды к участию в мероприятии,
требующем высокой профессиональной подготовки и полной непричастности
исполнителей к спецслужбам. Поставленные задачи были выполнены весьма
успешно. Это побудило нас и позже иногда прибегать к услугам группы.
Все они являются профессионалами чрезвычайно высокого класса, в
совершенстве владеют всеми видами огнестрельного и холодного оружия, боевой
и гражданской техникой, исключительно эффективными приемами рукопашного боя,
обладают навыками оперативной работы и т.д.
Однако внутреннее духовное перерождение, происшедшее после увольнения
из армии во всех фигурантах, а особенно в Пастухове, вынудило нас принять
решение полностью отказаться от любых форм сотрудничества с
вышеперечисленными лицами.
Первой причиной является их непомерно возросшая алчность. Даже за
участие в операциях, не связанных с риском для жизни, они требуют не меньше
50 тысяч ам.долларов на каждого, причем наличными и вперед".
Вот оно как! Генерал довольно хмыкнул. Он всегда говорил, что
заигрывания с контрактниками к хорошему не приведут. Туда, где больше
деньги, всегда слетаются рвачи и лодыри. А куда рвачи, лодыри и другие
потенциальные предатели не идут? Туда, где платят мало и нерегулярно.
Значит, по логике, там будут служить за идею. Логично? Еще как! Не случайно
нищие русские солдаты всегда били сытых иностранных наемников. Потому что
наши воевали за Родину, а те -- за гонорар.
Историю Ноплейко изучал в общих чертах. Умные люди понимают вредность
избыточной информации.
"Второе. При выполнении поставленной перед ними задачи они проявляют
далеко не всегда оправданную обстоятельствами жестокость, а порой и вовсе
выходят за рамки закона.
Третье. Беспрекословно подчиняясь своему командиру Пастухову, они
слишком часто игнорируют указания руководителей операции, достигая цели
методами, которые им самим кажутся наиболее оптимальными.
Четвертое. Несмотря на то что уже в течение довольно длительного
времени оперативный отдел УПСМ не привлекает их к сотрудничеству и,
следовательно, никаких гонораров не выплачивает, все фигуранты, судя по
всему, не испытывают недостатка в финансовых средствах, хотя только один из
них, Пастухов, работает в построенном им столярном цехе. Возможно, они
выполняют конфиденциальные поручения частных лиц или коммерческих структур,
но нельзя исключать и их связи с крупным криминалитетом -- связи если еще и
не существующей, то вполне вероятной в будущем.
Мне не было разъяснено, чем конкретно был продиктован запрос ССБ,
поэтому я лишен возможности дать более подробные комментарии.
Начальник..."
"Вот Голубков и попался, -- аккуратно прокалывая дырочки на полях фото,
улыбнулся Ноплейко. -- Значит, сам же пишет о моральном перерождении и сам
же с перерожденцами заигрывает. Комментатор хренов. А для чего заигрывает?
Понятно, что не ради Родины. Ничего, недолго тебе осталось умничать, профи
гребаный. Всех вас САИП выведет на чистую воду. А потом, когда вы попадете в
руки Ноплейко, он вам и объяснит, как надо с продажными контрактниками и их
покровителями поступать".
Профессионалов генерал очень не любил. И не только потому, что от них,
если вникнуть, все беды державы. А и потому еще, что они наблатыкались,
сволочи, на каком-то особом птичьем языке выражаться. Таком, что нормальному
человеку и не понять. А то, чего не понимаешь, вызывает естественные чувства
отторжения, неприязни и опасения. Ничего. Ноплейко покажет вам эту вашу
стеганую графию...
Глава девятая. Плохой кролик из Мухи
Я пытался придумать, как бы вызвать из тени настоящего дирижера всего
происходящего со мной в казематах у Полянкина, когда наконец опять явился
Серега. Он пришел с новым подносом и забрал старый. На сей раз сервировка
была небрежной. В супчике и в котлетах-биточках ощущался тот же привкус,
который предшествовал приступу агрессивного секса. Замысел неясен: то ли
привыкание вызыва