а мы познакомились. - Да, тогда был прекрасный праздник, - сказала я неопределенно, поскольку и по сей момент не могла вспомнить о том, как мы с ним танцевали. Его тогда не существовало в моей жизни, его не было на карте земли, потому что в ту пору всем миром для меня был Витечка. Ларионов будто подслушал мои мысли. - Я надеюсь, ваш супруг не будет в претензии, что я вас провожаю. Я ведь ничего плохого не имею в виду... Меня рассмешил его провинциализм, и я подумала о том, что, наверное, Витечка теперь совершенно не будет иметь претензий ни к кому из провожающих меня. Витечка теперь занят Гейл Шиихи. И не знаю почему - никакой в этом не было необходимости, неожиданно для себя я сказала: - Мой супруг не будет к вам иметь претензий, потому что он меня бросил! - Вас?! - с безмерным удивлением спросил он. - Ну не вас же! - раздраженно ответила я. - Конечно, меня! Он смутился еще сильнее и растерянно забормотал: - Ирина Сергеевна, простите, я ничего не знал, я как-то так бестактно... Я не хотел... - Я понимаю, можете не извиняться. Это не ваша и, по-моему, даже не моя вина... Жизнь такая... Ларионов выпустил мою руку и шел рядом в сосредоточенном молчании. Я видела, как он напряженно о чем-то размышлял. И клокотавшие в нем слова и мысли наконец обрели форму категорического заявления: - Он наверняка сошел с ума! - Может быть, - кивнула я, - но только вокруг многовато сумасшедших, судя по количеству разводов. Люди просто надоедают друг другу. Ларионов закинул свой мешок с одесскими фруктами за плечо и сказал с огромной убежденностью: - Вообще-то я знаю много людей, которые развелись, но еще ни разу не видел, чтобы человек бросил жену и женился лучше. Обычно новые жены очень похожи на старых, только несколько хуже... Я усмехнулась, он впал в вакханалию смущения: - Простите, старая - не в том смысле, что она старая, а просто прежняя жена... И вообще, Ирина Сергеевна, если бы у меня была жена, как вы... Да вообще, по- моему, вы удивительная женщина. - Ну, хватит, - махнула я рукой, - вы мне лучше скажите, что вас в милиции - оштрафовали или письмо на работу пошлют? - Да нет, я отказался платить штраф. Тут уж удивилась я: - Как это вы отказались? По-моему, согласия нарушителя не спрашивают. Это как при разводе, - засмеялась я, - если не хочешь больше так жить - разводишься. - Нет, это не совсем так. Они нам предложили в милиции как бы помириться, и всех штрафуют. - Кто они? - удивилась я. - Ну, дознаватель там, я не знаю, как называется, оперуполномоченный. Сказал, что все хороши одинаково и всех оштрафуют. - А вы что? - А я сказал, что я не согласен. Пускай разбирают дело по существу. Почему это меня штрафовать? Они хулиганье, а штрафовать всех. Выходит, я с ними вместе наравне виноват. - А вы считаете, что виноваты только они? - спросила я. - Конечно! Они ко мне пристали. Я их не трогал. Да и вообще!.. Все, что он говорил, он излагал с убежденностью. Вот с этой непререкаемой уверенностью он сказал: - Я точно знаю, что им нельзя этого вот так спускать с рук. Заплатят четвертак, завтра снова станут хулиганить и драться. Проступок, совершенный дважды, кажется людям дозволенным. А этого нельзя допускать!.. - Вы еще, оказывается, и воспитатель, - засмеялась я. - Да нет, какой я воспитатель, - сдвинул он на затылок фуражку. - Но все равно противно, когда трое дураков пьяных знают, что одного-то они всегда поколотят. Но не прошел номер на этот раз. Да ладно, - засмеялся он, - завтра разберемся как-нибудь. Вечер был теплый, слоисто-серый, слепой. Казалось, что мокрый тротуар, дома, облетающие деревья сочатся этой голубовато-сизой дымкой, втекающей в улицы, как сонная вода. - А что это за фуражка на вас? - спросила я. - Эта? - Он для уверенности потрогал свой черный фургон с золотым шитьем. - А у вас при себе есть еще одна? - Нет, - снова смутился он. Вообще он слишком часто смущался, во всяком случае, для человека, который любит драться сразу с тремя хулиганами. - Вы, Ирина Сергеевна, просто забыли. Рассказывал я вам - я же штурман дальнего плавания. Я старпом на ролкере... - Ну, конечно! - с притворным воодушевлением воскликнула я. - Я просто не знала, что штурманы носят такие красивые шапки... Не могу же я ему объяснить, что я и его-то самого не помню, не то что разговоры про какой-то неизвестный мне ролкер. Люди вокруг нас будто плыли в пепельном сумраке надвигающейся ночи, но плыли они быстро, суетливо, пихаясь сумками и толкая в бок локтями. Машины с шипящим шорканьем пролетали по мостовой, оставляя в пелене сгущающейся мглы трассирующие кровяные следы габаритных огней. - Эх, такси бы поймать... - мечтательно сказал Ларионов. - Да где его взять - час пик... А поскольку я никак не отреагировала, он добавил, будто извиняясь: - Вообще с такси здесь неблагополучно... У меня теперь против такси предубеждение будет... - Это почему еще? - удивилась я. - Так ведь весь этот скандал вчера из-за такси завязался... - Черт с ним, с такси, вон троллейбус подходит к остановке, успеем! Ларионов сунул мне в руки фотоаппарат - я только сейчас рассмотрела, что у него на плече болталась камера, - схватил мою сумку и со своим ярким полиэтиленовым мешком через плечо устремился передо мной к остановке. В толчее перед растворенной дверью пропустил вперед, нас растаскивали, отпихивали, мяли, потом общим рывком подняли в салон, захлопнулись створки, и мы оказались впрессованными друг в друга в массе крутого пассажирского фарша. - У вас гривенник есть? - спросила я. - Есть, но я руками не могу пошевелить. Распираемая людскими телами коробка троллейбуса казалась хлипкой, ненадежно тонкой. Она тряслась и дрожала на разгонах, едко дребезжали стекла, и тонко вибрировал под ногами пол. Было ощущение, что этот плексигласовый ящик просто надет на нас. - Контролер не поймает? - озабоченно спросил Ларионов. - Но если вы не можете достать гривенник, он ведь тем более не достанет свой жетон, - заметила я. - Я думаю, у контролеров есть тренированность на толкучку, - рассудительно сказал Ларионов и добавил удивленно: - Странная все-таки работа - душиться, толкаться, ловить... Тут я его вспомнила. Мы сейчас стояли лицом к лицу, тесно прижатые толпой друг к другу, как когда-то давно на даче в танце, но раньше я не могла его вспомнить, потому что не смотрела ему прямо в глаза - очень странные глаза, с чуть потупленным взглядом, который сначала казался смущенным и лишь немного погодя оказывался невыносимо упрямым. Ни рассказов его про штурманство, ни про какой-то ролкер, даже внешность его отчетливо не могла припомнить. А вспомнила взгляд. И еще он говорил, что умеет играть на кларнете. Почему? Не помню... Перед нашей остановкой народ у двери уплотнился, перегруппировался, вспучился - так, наверное, сжимаются и взрываются галактики, - и вышвырнуло нас на тротуар, и, прежде чем я опомнилась, Ларионов выхватил из кармана монету и сунул в чью-то высунутую из салона ладонь. - Опустите, пожалуйста, за проезд!.. - крикнул он вслед уносящемуся с завыванием троллейбусу. - Я вижу, вы всегда аккуратно платите за проезд, - сказала я серьезно. - Ага, - кивнул он. - Плачу. Я вообще порядок люблю... И смотрел он немного в сторону, будто снова застеснялся своей любви к порядку. Я подумала, что так вот, сильно стесняясь, он за соблюдение исповедуемого им порядка с жены, с подчиненных или обидчика шкуру спустит. Мы шли по переулку к моему дому, и серый туман над мостовой быстро сгущался в синюю мглу. Было так тихо, что отчетливо слышался сухой шуршащий шелест, с которым падали на асфальт подсохшие кленовые листья. Чтобы не молчать, спросила, сама не знаю зачем, не интересовало это меня нисколько: - А ваша жена любит порядок? - Алена? - удивился он моему вопросу. И развеселился: - Не-ет, Алена никакого порядка не признает... - Что так? - равнодушно спросила я, лениво продолжая этот никчемный разговор. - Ну, как вам сказать... Порядок - это определенная равновесная система обязательств и прав... А там, где только возникает запашок обязательств, там исчезает моя Алена... - Он сказал это безо всякой сердитости или досады и снова рассмеялся, видимо, приложив мысленно свою жену к идее порядка. - А как же уживаетесь? - Так мы и не уживаемся... Мы ведь врозь живем... Я почти весь год в плавании, на берегу почти не бываю... А Алена живет как-то хаотически-весело. - И не разводитесь? - спросила я и подумала, что всякого рода семейные неурядицы стали для меня сейчас самой интересной темой. - Нет, - покачал он своей нарядной фуражкой. - Нам это обоим причинило бы массу сложностей. Алене - значительные материальные потери. А мне, по-видимому, моральные... - В каком смысле? - Я же на загранплаваний. Как разведусь, так меня с мостика в два счета турнут. А я только полмира обошел, интересно вторую половину посмотреть. Да и люблю я свою работу... Полмира обошел! Экий Буцефал. Он меня раздражал своей неколебимой уверенностью в своих незначительных суждениях. А что ей было делать, этой неведомой мне Алене, если он на берегу почти не бывает? Сидеть почти весь год на пристани и дожидаться, когда этот Магеллан пожалует на своем ролкере из второй половины мира? Решила жить хаотически-весело. И с острой горечью подумала, что Витечку, пожалуй, я бы ждала почти весь год. И еще год. И еще... Только бы вернулся. - Уже в лифте он спросил неожиданно: - Вы верите в приметы? - Не верю, - отрезала я. - Я человек несуеверный... - Не может быть! - застенчиво-уверенно сказал Ларионов. - Несуеверны только попы, мелкие чиновники и могильщики. У них работа без риска... - А вы суеверный? - Ну, как вам сказать... В приметы я верю. - Он перекинул с плеча на плечо свой увесистый цветной мешок. - Меня приметы редко обманывают... - Какая же была у вас примета насчет вчерашней драки? Он неопределенно хмыкнул: - У меня была примета не к драке... Да, собственно, это неважно... Я нажала кнопку дверного звонка, ребята с визгом выкатились мне навстречу, но замерли, увидев Ларионова, и с интересом воззрились на него. - Познакомьтесь, детки... Это друг нашей Ады, приехал из Одессы... Сережка протянул ему руку и деловито осведомился: - Вы моряк? - Моряк, - кивнул Ларионов. - Штурман... - А как ваше фио? - продолжал допытываться Сережка. - Что? - удивилась я. - Что такое "фио"? - Фамилия-имя-отчество! - сообщил Сережка. - В журналах, вообще в списках есть такая графа - "ФИО"... - Мое фио - Алексей Петрович Ларионов, - усмехнулся гость. - Можно просто Алексей... - А меня зовут Сергей... - Так я тебя, Сергей, помню... Ты тогда, правда, был поменьше... На даче у Ады я вас всех видел... И Маринку, и папу твоего... Истомившаяся молчанием Маринка обрадовалась, что ее включили в круг собеседников, и сообщить ей хотелось, конечно, что-нибудь значительное. Она и сказала приподнято-взволнованно: - Мам, нам Галина Лаврентьевна сказала, что нас приняли в общество охраны памятников. И велела принести завтра двадцать копеек - удостоверение будут давать... Сережка ехидно спросил: - А ты за бесплатно памятники охранять не можешь? - Нет, нет! - заволновалась Маринка. - Нам удостоверения давать будут! - А фотографию не надо сдавать на удостоверение? - ехидно-серьезно расспрашивал Сережка. - А то ты по растяпству своему потеряешь удостоверение, и кто-нибудь вместо тебя незаконно будет памятники охранять. - Галина Лаврентьевна ничего не говорила про фотографию, - растерялась Маринка. - Она только про двадцать копеек сказала... - Ну, тогда твое дело швах, - лицемерно сочувствовал Сережка. - Отстань, Сергей, - засмеялся Ларионов. - Я прямо сейчас сделаю тебе фотографию на удостоверение. И не простую, а цветную... Мы недоверчиво уставились на него, а Ларионов положил на пол мою сумку, цветной мешок, скинул на вешалку плащ и взял у меня из рук фотоаппарат. - Маринка, знаешь, что это такое? - Фотоаппарат. Но карточки... - Будут, будут тебе карточки, - обнял ее за плечи и уверенно повел в гостиную, будто сто раз бывал у нас дома. - Это, Маринка, аппарат, да не совсем обычный. Называется поляроид... Он усадил ее на стул, а мы с Сережкой с любопытством следили за ними. Я опасалась, как бы он не выдумал какой-нибудь глупой шутки, вроде вылетающей из объектива птички вместо фотографии. А он серьезно спросил ее: - Слушай, если тебе нужно фото на такой важный документ, может быть, наденем тебе мою фуражку? Все-таки ты природу будешь охранять... - Не природу, а памятники, - поправила Маринка, но идея ей явно понравилась, она с охотой нацепила его фуражку, сдвинув чуть на затылок. Ларионов быстро открыл футляр - обычный крупный фотоаппарат. Навел резкость, а Сережка бормотнул завистливо под руку: - Темно здесь, ничего не проработается... - Проработается, - уверенно сказал Ларионов. - Маринка, смотри на меня, головой не тряси, не моргай - выдержка большая, а то будешь на снимке, как сонная курица... Нажал на кнопочку, короткая ослепительная вспышка блица, шуршащий картонный шорох, и откуда-то из-под аппарата выползла квадратная карточка. - Прошу, фото готово, - протянул Ларионов Маринке карточку. - Так тут же ничего нет! - разочарованно воскликнула она. - Как говорит мой боцман: годи помалу! Ждем минутку... Середина белой пластмассовой карточки стала наливаться мутью, как будто заливало ее киснувшее молоко, в ней появилась голубизна и прозелень, еле заметный вначале цвет стал постепенно набирать силу и глубину. Из туманных разводов цветового хаоса появились отчетливые линии, и вдруг в центре пластинки вынырнуло Маринкино серьезное лицо в фуражке. Ее смешная рожица словно выплывала к нам из глубины морской воды: появились удивленные глаза, сжатые строго губы, кокарда. Из сумрака небытия возникла она натекла сочным цветом, появилось ощущение пространства и тепла. - Во зыко! - ахнул Сережка. Два бессмысленных кошмарных слова выражают максимальный восторг, высшую категорию качества: "Зыко!" и "Зыровски!". - А мне можно? - На, работай! - протянул ему поляроид Ларионов. - Учти, в кассете десять снимков, распорядись с умом... Я на кухне высыпала на стол из мешка присланные Адой фрукты. Огромные алые яблоки, золотисто-желтые длинные груши. Из гостиной доносился Маринкин восхищенный визг, значительно басил, срываясь на петушиный вскрик, Сережка, и чуть тягучий голос Ларионова объяснял им что-то, наверное, про необходимость соблюдать порядок. Потом я услышала недоверчивый вопрос Сережки: - И на Бермудах?!. - Конечно, бывал... - А око тайфуна - это не выдумки? - Нет, не выдумки - кольцо шторма вокруг судна, а внутри мертвая зыбь... Сухогруз "Тарасов" погиб... Ах, как было бы хорошо, если бы с ними сидел там Витечка! Шутил, подначивал вопросами Ларионова, строил свои обычные несбыточные планы: "С завтрашнего дня строим плот с парусами - отправляемся через Атлантику..." Мы ведь, Витечка, готовы были поплыть с тобой на плоту через океан по первому твоему слову. Нам и штурман Ларионов для этого был не нужен. Мы твердо верили, что ты знаешь курс к счастью. Зачем нам еще штурман? А ты нас завез на необитаемый остров. А сам уплыл неведомо куда, обвязавшись на дорогу спасательным поясом с надписью "Гейл Шиихи"... Из мешка высыпались душистые зеленые огурчики фейхоа и тугие оранжевые комья хурмы. Они были обтекаемо-острые, как девичьи груди, и сочились изнутри светом вроде китайских фонариков. Маринка с жаром объясняла Ларионову: - Это давно было, когда еще жили начальные люди, то есть мартышки... В дверях кухни появился смеющийся Ларионов. Я показала ему на фрукты: - Впервые слышу, чтобы в Одессе росли хурма и фейхоа... Ларионов покраснел, заерзал: - Понимаете, Ирина Сергеевна, глупость вышла с посылкой... Я ведь ее уже поставил в такси, когда драка началась... - И что, за время драки помидоры превратились в хурму? - Нет. - Он растерянно развел руками. - Когда драка круто заварилась, таксист дал газ и укатил... И посылочка с ним вместе тю-тю... - Тю-тю... - бессмысленно повторила я за ним. - Дороговато, боюсь, станет посылочка... - Да что вы, Ирина Сергеевна! - взмок от неловкости Ларионов. - Я днем заскочил на Центральный рынок - там и выбор лучше нашего, и цены, можно сказать, дешевле... Пусть ребята витаминчиков покушают... Хорошие у вас мальцы!.. Я махнула рукой: - Да ладно! Все дети прекрасны, все старики почтенны... У него, по-моему, есть перебои с чувством юмора, потому что он совершенно серьезно ответил: - Не знаю... Я не верю, что все дети прекрасны, а старики заслуживают уважения. - Помолчал мгновение и добавил: - Есть противные дети и презренные старики... В кухню влетел Сережка с поляроидом в руках: - Вот так стойте!.. Рядом!.. Ма, чуть-чуть ближе... Вот так, стоп! Полыхнула крохотная молния блица, с шуршащим шипением выползла еще слепая карточка. Но грома небесного я не услышала. Не услышала я беззвучного немого грома. В сентябре редко гремит гром. Так и стоим мы на той цветной карточке - рядом, у стола, заваленного горой золотисто-оранжевых и зеленых фруктов. К концу дня позвонил на работу Ларионов. - Ирина Сергеевна, вы хотели передать Аде какие-то книги... - Да, да, спасибо! И отдать вам поляроид, вы его вчера забыли у нас. - Ладно, это успеется... Ирина Сергеевна, давайте пойдем на Владимира Фаддеева - это очень интересно, билеты дают только с нагрузкой... И заодно отдадите книги... - А кто такой Фаддеев? - не поняла я. - Это знаменитый телепат, гипнотизер. Психологические опыты, называются "Познай самого себя"... - Да ну, чепуха какая-то! - почему-то рассердилась я. - У меня ужин для детей не приготовлен, а я буду с гипнотизером познавать себя! - Ирина Сергеевна, во-первых, интересно же проверить - вдруг мы не все о себе знаем? Он ведь и экстрасенс в придачу! Вдруг откроет в вас что-то неведомое? - Нечего во мне открывать! Со мной дело ясное. А что второе? - Нет, это я так сказал, в смысле второго... Я имел в виду насчет ужина ребятам. Я уже был у вас дома, привез им биточки по-московски... - У него по-прежнему был странный тон - застенчивый и уверенный одновременно. - Что-что? Какие биточки? - По-московски. В кулинарии от ресторана "Центральный" продавались - знаете, лоток такой фольговый, а в нем уже готовые замороженные биточки. С гарниром. Рис припущенный. Только в духовку поставить - через пять минут можно есть. А на сладкое торт "Марика". Ребята сказали, что им такой ужин подойдет... Какой странный, однако, человек! Ну, кто его просил? На кой черт мне этот Фаддеев? Как всегда, в момент гнева и растерянности потеряла дыхание, ком под горлом кляпом придушил. - Ирина Сергеевна, ну не молчите! - сказал он тихо, и никакого упрямства и напора в его голосе не было. - Я думал, что вас это развлечет... И, наверное, потому, что я молчала, стараясь снова поймать дыхание, он быстро заговорил: - Я из милиции когда вышел, смотрю, народ клубится у театрального киоска. Честно говоря, я тоже никогда не слышал про этого знаменитого психосенса, Фаддеева этого самого... Наверное, что-то вроде Вольфа Мессинга. А потом подумал, может, откроет он мне что-то психологическое про меня, о чем я раньше не догадывался. Сейчас это бы мне пригодилось... - А что у вас там с милицией? - Не знаю... - медленно ответил он. - Как-то все очень странно получается... - Что именно странно? - Трудно сказать... - Он будто вместе со мной снова проверял странности обстоятельств в милиции. - Какое-то странное ощущение - будто я этих хулиганов поколотил, а милиция за них обиделась... - Любопытно, - согласилась я, хотя мне это было совсем нелюбопытно и хотелось закончить разговор и идти домой. Но во всех нас живет неодолимая потребность резонерствовать, и я заметила: - Вообще-то говоря, милиция возражает против любых драк, независимо от того, кто виноват... - Да, конечно, - не стал спорить Ларионов. - Но обиделись они только после того, как я твердо отказался мириться и платить штраф. Вот это меня и удивило... - Что значит обиделись? - Да это я так сказал, чего им на меня обижаться! Они меня стали исподволь припугивать. Мол, не хочешь по-хорошему, то почитай кодекс - вон сколько интересных статей тебя касается. Я от этого немного растерялся... - Испугались? - спросила я напрямик. - Да нет, - неспешно ответил он, и я почему-то поверила ему сразу. - Я не очень робкий паренек. Но когда на тебя смотрят жестяными глазами и не хотят слушать, видеть, понимать, вот это тоскливо! Да ладно! Ирина Сергеевна! Идемте на гипнотизера! Мы оба сегодня не очень счастливы - вдруг он нам докажет, что мы не правы? Ребята сыты и довольны жизнью... Идемте! Сережка обещал проверить уроки у Марины. Идемте! - А как ребята отнеслись к вашим биточкам? - К биточкам? - удивился Ларионов. - Нормально! Пожаловались, что вы никогда не покупаете готовые котлеты и пельмени, а они их очень любят... Я подумала с испугом, какой дал бы мне укорот Витечка, если бы я приперла из кулинарии замороженные биточки! У Витечки есть некоторый гастрит, поэтому всякие полуфабрикаты в наш дом не допускаются ни под каким видом. Я очень гордилась своей стряпней, а ребята, оказывается, мечтают о готовых котлетах. - Ирина Сергеевна, вы о чем думаете? - настойчиво спросил Ларионов. - Если не хотите идти на гипнотизера, давайте просто пройдемся до дома, я вас провожу, подышите свежим воздухом. Или в ресторан пойдем, поужинаем. Ну, чего вы молчите? О чем думаете?.. О чем я думаю? О чепухе какой-то! Я думала о бессчетных тоннах продуктов, которые я перетаскала в сумках. Грузовик здоровый за раз не вывезет. Много лет. Мы все, семья, были похожи на рисунок из занимательной арифметики Перельмана - человек-гора, в разверстую пасть которого вползает товарняк с едой. Цистерны борщей, платформы котлет, пульманы картошки. Надо бы спросить Ларионова, возят ли на ролкере продукты. А вдруг я сама во всем виновата? Может быть, не ушел бы Витечка к своей Шиихи, если бы я со скандалами и боями с самого начала заставила его приносить в дом замороженные биточки по-московски и хоть раз в месяц отстоять очередь за тортом "Марика"? Не знаю. Может быть. А теперь и не узнаю. - Хорошо, идем на гипнотизера... Не знаю, сколько Ларионов взял билетов в нагрузку у театральной кассирши, но на выступлении гипнотизера мы сидели в первом ряду. Ларионов утверждал, что сидеть дальше не имеет смысла - упущенные детали разрушат достоверность представления. А я бы хотела сидеть подальше, где-нибудь ряду в тридцатом клуба печати, в сумраке нависающей кровли балкона, чтобы вершащий на сцене чудеса маг не мог рассмотреть моего лица. Мне было грустно и смешно одновременно. Но я сидела в трех метрах от него, и он обращался прямо ко мне. Наверное, по моему лицу видно, что у меня слабая воля и легко внушаемое сознание. А может быть, гипнотизер Фаддеев, как все выступающие со сцены, говорил не с необъятной прорвой зрительного зала, а выбрал себе первого попавшегося внимательного слушателя и сообщал свои удивительные тайны он именно мне. - Никаких чудес не существует... Поразительные явления, которые я вам продемонстрирую, - результат большого природного дара, развитого длительной правильной тренировкой... Способностью читать мысли на расстоянии, передавать свою волю другим людям, находить спрятанные вещи внутренним провидением, двигать предметы взглядом и многие другие видеомоторные акты - всем этим обладали такие реально-исторические персонажи, как Александр Македонский, Юлий Цезарь, Сенека, Наполеон, Григорий Распутин... Я, наверное, смогла бы поверить - с моей-то внушаемостью, - что он продолжает ряд этих реальных исторических персонажей, но меня очень отвлекало несоответствие его величаво-значительной жестикуляции колдуна с бойкой скороговоркой приказчика. И с гордостью отметила про себя рост самосознания современных работников прилавка - сейчас колдуны и гипнотизеры говорят, как прежние приказчики, а нынешние продавцы вещают с загадочной снисходительностью магов. Ах, если бы Фаддеев согласился пойти на стажировку в мебельный или радиомагазин! Как сильно бы выросли артистизм и убедительность его выступления! Полгода за прилавком - и речь, разбитая неритмичными таинственными паузами, мучительно оброненными репликами, освещенная великими несбыточными обещаниями "в конце квартала...", общее выражение лица размыслителя о вещах, нам недоступных, тоска страдателя и радетеля, отвлекаемого праздными ротозеями от постижения вечного, - все это создало бы Фаддееву надлежащий образ. И мне было бы легче поверить, что избавление от всех моих бед и проблем - в умении ввергнуть себя в состояние "имаго"... -..."Имаго" по-латыни значит "образ"... Вы слышали, наверное, слово "имажинизм" - оно той же природы... Создайте себе образное представление - и ваш организм нальется чудесной космической силой... Расставьте в стороны руки, поверните вниз ладони - они стали сильнейшим магнитом!.. Магнит ваших рук притягивает к себе маленький шарик Земли... Чувствуйте! Чувствуйте! Вы ощущаете, как легкий, но плотный шарик Земли притягивается к вашим ладоням... Отключите сознание!.. Действует только "имаго"! Ваше собственное "имаго"!.. Ко мне наклонился Ларионов и шепнул: - По-моему, я своим "имаго" приподнял Землю на полметра... - Лицо у него было абсолютно непроницаемое. -...А теперь все - руки вверх! Подняты ладони ввысь!.. Они антенны, через которые в вас вливается солнце!.. Вы чувствуете, как в вас течет энергия солнца!.. Отключите ум от мозгового аппарата!... Вы полны солнцем и ощущаете свое тело при полном бездействии мозга!.. Наверное, мое несчастье в том, что никак не могу отключить свой слабый мозг от переполненного солнцем тела. Я вхожу в состояние "имаго", и через антенны моих рук втекает в меня не тепло солнечной энергии, а холод моего разрушенного мира. Я пытаюсь магнитами своих сверхчувственных ладоней притянуть к себе шарик Земли и ощущаю безнадежность этой затеи - так же, как невозможно притянуть к себе обратно Витечку. Для него теперь магнетизм в руках неведомой мне Гейл Шиихи, с которой он вместе преодолевает свой непреодолимый творческий кризис. Что же ты наделал, Витечка? Как жить теперь? - Аутогенная тренировка даст нам основу постижения состояния "имаго", - бойко разъяснял со сцены Фаддеев. - Постигнув технику аутогенной тренировки, вы подарите себе чудеса перевоплощения... узнаете остроту ранее неведомых вам чувств... Потом он пообещал одарить весь зал ощущением этих удивительных чувств. Девушки-ассистентки в развевающихся полупрозрачных хитонах плавали за его спиной, как тропические рыбы, и пластически изображали всем своим видом эти неведомые нам чувства. - Примите исходную позицию-позу кучера... Ноги расслаблены, согнуты в коленях... Руки безвольно лежат на бедрах... Подбородок опущен на грудь... Вызывайте образ! "Я еду в санях!" Глаза закрыты-ы-ы! Зима... Шуршит снег под полозьями... Вы закрыли глаза от нестерпимого блеска солнца... "Я совершенно здоров!" Ветер нежно овевает мое лицо... моим рукам тепло... мне приятно... душа моя наполняется покоем... мне радостно... моя жизнь- подарок... счастье простого чувствования... Ветерок овевал мое разгоряченное лицо, по которому текли слезы, едкие, как кислота, мне казалось, что они выжигают на щеках полосы... Они стекали к углам рта, горький солончак на губах... Я не могла их смахнуть, чтобы не растеклась по лицу косметика... Я мечтала только о том, чтобы никто не обращал на меня внимания, не мешал мне испытывать счастье простого чувствования. Моя жизнь - подарок, как верно заметил аутогенный экстрасенсуальный психомагический чародей Фаддеев. Краем глаза я увидела мучительно сцепленные руки Ларионова - они не лежали безвольно на бедрах, а душили друг друга, будто он надумал одним кулаком раздавить другой, - побелели костяшки, до синевы надувались вены, на засохших ссадинах выступила сукровица. Из-под прикрытых век искоса я взглянула на него - подбородок не лежал на груди, не послушался он Фаддеева, и легла у него на лице печать муки. Видел он мои слезы? Или чувствовал, что происходит со мной? Или страдал от своей неуместности? -...Гражданочка! Гражданочка в первом ряду!.. Видите ли вы цветные сны? - гремел где-то надо мной Фаддеев. - Какой они тональности? В какой части цветового спектра расположены ваши сны? Я видела сейчас цветной сон наяву - он весь был багрово-черный. - Гражданочка видит зеленые сны! - сказал Ларионов, чтобы он отвязался от меня. - Это прекрасно! - обрадовался ученый маг. - Зеленые и голубые тона сновидений свидетельствуют о душевном равновесии и психологическом благополучии... Если удалось прервать неприятный сон, надо сразу вставать, иначе задремлешь опять и сон вернется снова. Я не встала и как сквозь дымную алую пелену наблюдала психологическое могущество Фаддеева. Он отыскивал спрятанные в зале часы, давал нюхать зрителям белоснежный платок, и они все узнавали запах любимой парфюмерии. Потом на спинки двух расставленных на сцене стульев он положил зрительницу - гражданочка в ступорном сне лежала мостиком, опираясь на ребра спинок стульев лишь шеей и пятками. Фаддеев предлагал желающим нажать ей на живот, чтобы убедиться в несгибаемой прочности мышц, которую он дал ей в волшебном сне. Мне было страшно. Мне казалось, что это я - отсутствующая, подчиненная чужой воле, окаменевшая, - зацепившись за неверную опору двух точек, вишу над бездной. Человек не должен висеть над землей на затылке и лодыжках. Я должна стоять на ногах. Поставьте меня на землю. - Простите, Ирина Сергеевна, я не думал, что вас это расстроит... - сказал, глядя в сторону, Ларионов. - Я хотел, чтобы вы отвлеклись, развеялись... - Да бросьте! Это мне стыдно перед вами, срам какой - реветь на людях... Мы шли по пустой, продуваемой едким ветерком улице. Это был не ветер, а уличный сквозняк. Он разогнал сизое неопрятное тряпье ночных облаков, и над домами показалась луна, красно-желтая, как куриный желток с зародышем. - Я думаю, что способность забывать - это тоже дорогой дар, - сказал Ларионов вдруг. - В каком смысле? - Представляете, как было бы жутко жить, если бы мы хранили в себе боль нанесенных нам обид, горечь потерь и утрат, ужас физического страдания - всю жизнь, ничего не забывая... - А как же с радостями быть? Мы ведь и радости забываем? Наслаждения? Ушедшее ощущение счастья? - спросила я. Он помотал головой. - Нет, я, например, никаких радостей не забываю... И ощущения счастья - может, их было у меня не так много, - но я все помню. Ну и вообще каждый под словом "счастье" свое понимает... - Наверное, - согласилась я. Мы вышли на улицу Маяковского, сонно перемигивались на перекрестке красно- зеленые вспышки светофоров. Уличное освещение уже было пригашено, фонари на столбах - через один - висели, как раскаленные капли йода. Желтоватым туманом подсвечивали они снизу зависшую в дальнем провале улицы луну - сплющенную, как плоская тыква, будто черт впотьмах уселся на нее. - Вот здесь и разыгралась моя баталия, - сказал со смущенной улыбкой Ларионов и обвел рукой круг, захвативший тротуар, разбитую витрину радиомагазина, закрытую фанерой, и старуху, продававшую из сумки цветы. Он показал на бабку: - Можно сказать, из-за этого одуванчика и разгорелся сыр-бор... - А почему из-за нее? - не поняла я. - Ну, это я шучу, конечно... Она была случайным поводом... Я вон у того перекрестка подхватил освободившееся такси. Кинул назад Адину посылку, проехал квартал и увидел, что бабка цветы продает, и велел шефу притормозить... - И бабка на вас напала? - засмеялась я. - Нет, бабка мне дала цветы - все полминуты заняло, поворачиваюсь к машине, а трое уже сидят сзади, четвертый усаживается рядом с водителем. Я им говорю: занята машина, видите, счетчик включен... - А вы мне говорили, что их было трое? - Ну да, три мужика и девушка... Ну, про нее что говорить - она же в драке не участвовала! Да и вообще она потом куда-то исчезла. Я только слышал, как один ей кричал: "Рита, не подходи..." Так вот, я говорю тому, что впереди сидел: занято... А он мне мягко, душевно так говорит: пошел вон, козел, мы за тебя оплатим, что ты наездил. Я ему еще спокойно сказал: не наглей, не веди себя грубо, иначе я тебя из машины руками выйму... Он отворил обратно дверцу, я к нему подался, и тут он... он... У Ларионова вдруг перехватило дыхание, он сглотнул воздух с трудом, кадык на его загорелой жилистой шее подпрыгнул, как теннисный мячик, выражение стыда и отвращения на его лице удивительно не сочеталось с залихватски сдвинутой на затылок фуражкой. - Что? - не поняла я и как-то заранее испугалась. - Он мне... в лицо... плюнул... - растерянно сказал Ларионов, и в голосе его задребезжали вновь унижение и ярость. Ларионов остановился, повернулся ко мне и повторил: - Представляете - плюнул в лицо?! Он испытывал острый стыд и сильный испуг - особый испуг за другого человека, обезумевшего на глазах. - Вы ударили его? - бессмысленно спросила я. - Да. Очень сильно. Но у меня тряслись от волнения руки - вон разбил все костяшки. Со мной никогда такого не случалось. Не знаю, как вам объяснить, Ирина Сергеевна, у меня было ощущение, что я от гнева и обиды потерял сознание... Мне как-то в голову не приходило, что вот так спокойно, на улице один незнакомый человек может плюнуть в лицо другому. Что же у него в мозгах в это время происходило? - И что с ним стало? - Ничего, вырубился, конечно, на некоторое время, пока я со вторым разбирался... - А второй откуда взялся? - С заднего сиденья выскочил и врезал мне по голове бутылкой коньяка - я его со спины не заметил... - Господи! Как же он вас не убил? - Он промазал немного - на пару сантиметров, удар пришелся по тулье фуражки. Такого дефицита - бутылки коньяка - для моей башки не пожалел. - Ларионов грустно усмехнулся. - Может, он за своего друга-плеваку испугался? - предположила я. - Наверное, - пожал он плечами. - Но зря он за него пугался - я от мандража его несильно вырубил. И всю злость на молотобойца с бутылкой выплеснул... - Вы ему тоже "врубили"? Или "вырубили"? - Я уже начала ориентироваться в этой рубочной технологии. - Нет, он на меня с обломком бутылки пошел. Насмотрелся киношек, там всегда блатные отбитой бутылкой грозятся... - А что люди вокруг? Милиция? - А что люди? Стоят вокруг, кричат... Да и быстро все это случилось... Я как увидел эту обломанную бутылку, мне вроде бы снова в лицо плюнули. Мразь такая! Он пьяный, неуклюжий, за ним только наглость, понт неукротимый... Я его через себя как вертанул! Да не рассчитал - он прямо в эту витрину улетел... Стекло вышиб и два цветных телевизора обратно на транзисторы башкой разобрал... Мы стояли около темной, забранной неопрятной фанерой витрины, сиротливо топталась неподалеку бабка с цветами. - Н-да, - неуверенно протянула я. - Крепко вы с ними разобрались... - Да, видит бог, я не хотел этого, - усмехнулся Ларионов грустно. - Вышло так... У меня боцман - натурфилософ с начальным образованием... Он в таких случаях говорит: будьте вежливы с чужаками, потому что, толкая незнакомца в грудь, рискуешь очнуться со сломанной пастью... - А вы говорите, что в милиции против вас настроены? - Да это только сегодня обозначилось. Когда я сказал, что ни на какую мировую с ними не пойду. И штраф платить не буду, пусть расследуют по закону, расспрашивают свидетелей, найдут таксиста уехавшего, и все остальное прочее. Ну, а они мне мягко сообщают в ответ, что, помимо невыясненных обстоятельств драки - это, мол, отдельная статья 206 УК, - мною причинен ущерб государственному имуществу на сумму в 1626 рублей 48 копеек... - А если вы не будете настаивать на возбуждении дела, ущерб меньше станет? - Как я понял, в этом случае мои спарринг-партнеры это уладят сами... - Послушайте, Алексей Петрович. - Я положила руку ему на рукав и вдруг подумала, что впервые назвала его по имени - раньше все как-то случая не было. - А может быть, не стоит принцип выводить? Их трое, таксист пропал, телевизоры разбиты, драка с кровопролитием, а вы на загранплавании. И сами говорите: милиция не на вашей стороне. Эта история может вам очень дорого обойтись... - И что вы предлагаете? - вдруг очень жестко спросил он, и ни тени застенчивости в нем нельзя было обнаружить, а только несокрушимое упрямство. - Я ничего не предлагаю, - не выдержала я его колющего взгляда. - Человека, плюющего в лицо, по-моему, не перевоспитаешь. А неприятности у вас могут быть большие. По-моему, нет резона с ними биться... - Может быть, - сухо кивнул он. - Но они мне плюнули в лицо. Человеку, который утрется и тихо уйдет, больше в этой жизни делать нечего. А у настоящего мужика может быть только один резон - твердо принятое решение. На удивление легко удалось мне разыскать Сашку Жигунова. Застала я его на месте по старому-старому телефону, а он меня сразу вспомнил. Узнал по голосу. То ли сделал вид, то ли действительно обрадовался. - Привет, подруга дорогая! А ты больше не пишешь про нас, славных незаметных героев в серых шинелях? Не ходишь со мной в героические ночных рейды, все больше про искусство, про эстетику быта... Читаем, читаем иногда... Гордимся знакомством... - Брось, Сашка! Я рада тебя слышать! Я думала что ты уже давно начальник, в высоких кабинетах обретаешься... Я всегда была уверена, что ты станешь молодым генералом... - Не выдумывай, подруга. Я для успешной карьеры слишком энергичный. Хлопоты бездельника обычно выше ценятся. А ты звонишь по творческим вопросам? Или кого- нибудь прописать надо? - Повидаться надо, посоветоваться... У вас в отделении неприятная история, произошла... - Ирэн, голубка, и ты туда же? И ты за этих обормотов хлопочешь? - За каких обормотов? - удивилась я. - Да тут двум деятелям - Чагину и Шкурдюку - торец попортили прилично, так вся их гопа вокруг милиции гопака пляшет... И ты их хочешь заслонить своей хрупкой девичьей грудью? Я засмеялась: - Нет, Сашка, не хочу я их заслонять ничем... Можно, я к тебе сейчас подъеду? Я как раз об этой драке тебя расспросить хотела... - Ирэн, для нас внимание прессы - большая честь. Ты извинишь, что я не в парадной форме? Смотр частей надо все ж таки заранее назначать. В обстановке гласности - все: имеющиеся сведения в вашем распоряжении... - Хватит тебе куражиться, болтун несчастный. Я через полчаса у тебя... Вошла к нему в тесный кабинетик, выскочил Сашка гибко из-за стола, легонько обнял за плечи, рассмотрел в упор, поцеловал в щечку. - Молодец, Ирэн! Держишь высокий класс... - Саня, да и ты смотришься молодчиком... - Ничего не поделаешь, - усмехнулся Жигунов. - Старому сыщику, чтобы держаться на плаву, надо следить за своей формой... - Какой же ты старый, Саня? - воскликнула я. - Ты ж мой ровесник - тебе еле-еле тридцать три! - Ха! - грустно развеселился он. - Человек-то я вроде бы молодой, а сыщик старый. В мои годы надо или уже быть начальн