обычнее? А ведь тут столько всего наворочено невидимого! И взаимоотношения обоих друзей с Богом - на сознательном либо на глубин- ном уровне. И восприимчивость их к собственным ангелам-хранителям. И податливость бесовскому влиянию. И действие молитв - их ли собствен- ных, или чьих-то, например, их покойных бабушек. И т. д., и т. п. Мистическое, духовное чаще всего и проявляется в самых простых ве- щах. Чудеса (в их общепринятом понимании) - дело исключительное, ред- чайшее. И вот, поскольку обычная жизнь имеет духовную основу, писатель, та- лантливо эту жизнь изобразивший, не может (пускай даже против своей воли) не затронуть и мистической ее подоплеки. Его текст неизбежно бу- дет многослойным, и за внешним, событийным планом обнаружатся и более тонкие, не всегда заметные с первого взгляда слои. Именно такова ситу- ация Крапивина. /Разумеется, не только Крапивина. Это свойственно многим писателям. Для контрастности приведу пример Стивена Кинга, "короля" современной мистической литературы, того самого Кинга, которым завалены книжные лотки и к которому у интеллигентных людей принято относиться слегка насмешливо. Тут еще сильнее противоречие между сознательными взглядами писателя (по-моему, весьма примитивными) и мистической реальностью, пронизывающей его книги, быть может, вопреки авторскому замыслу./ Теперь я попробую спуститься с теоретических высот и перечислить некие "основные направления". 3. Любовь Первое, с чего хотелось бы начать, это с любви. "Бог есть Любовь", говорит св. апостол Иоанн Богослов. "Если я тело свое отдам на сожже- ние, а любви не имею - нет мне в том никакой пользы", добавляет св. апостол Павел. Если человек способен по-настоящему любить - он уже по- этому близок Богу, чувствует его сердцем, какой бы мусор ни имел место в его голове. Но тут важно - какая любовь? Что значит "по-настоящему"? Я не собираюсь углубляться в эту необъятную проблему - на то есть кни- ги, в наше время всем доступные. Так вот, я утверждаю, что герои произведений Крапивина любят друг друга именно такой, христианской любовью. Разумеется, речь не обо всех героях и не во всех ситуациях. До такой любви еще надо дорасти, что с героями В.П. происходит не всегда. Иногда думают, будто христианская любовь - нечто заоблачное, фан- тастическое, абстрактное. Нечто в духе Платона. Это не так. Речь идет о самой что ни на есть реальной, настоящей любви, выражающейся не в интеллектуальных конструкциях, а в самой жизни, в поступках героев, в их мыслях, иногда и в словах. Последнее нечасто, т.к. любовь - это прикосновение к тайне, к такой Тайне, что никаких слов не хватит, и потому иногда лучше просто помолчать. Сравните у Б.Окуджавы: "Как мно- го, представьте себе, доброты в молчаньи, в молчаньи." Тут можно при- вести множество примеров. Вот, скажем, Ярослав Родин в "Голубятне на желтой поляне". Его чувство к Игнатику. Его невысказанная мысль: "Спасибо тебе, что ты есть..." Это Джонни в "Тайне пирамиды", отказавшийся от поездки к морю ради маленького Юрика. Это Дед (Геннадий Кошкарев) в "Колыбельной для брата", неожиданно осознавший, что главная ценность его жизни - не столько корабельно-кинематографические дела, сколько сами мальчишки, их души. Это Сашка из "Лоцмана", тянущий Решилова сквозь Оранжевые пески... Это Волынов из "Сказок о рыбаках и рыбках", это Егор из "Ост- ровов и капитанов", это... Впрочем, можно взять любую крапивинскую вещь - и найти нечто подобное. Но почему эта любовь - христианская? Вроде бы самая обычная, зем- ная. Что в ней такого? Такого в ней достаточно. Каковы признаки хрис- тианской любви? Эта любовь бескорыстная, не ищущая никакого блага, в том числе и собственного психологического комфорта. Любовь не к сово- купности своих переживаний, а к конкретному человеку. К другу. К дру- гому. Любовь, не идеализирующая человека, любовь трезвая и честная. Человека любят не за что-то, не за ту или иную совокупность качеств. Ценностью в этой любви является сам человек, его неповторимая лич- ность. Эта любовь не подлаживается к недостаткам любимого, не закрыва- ет на них глаза ради сохранения отношений. Но и не придает им очень уж большого значения, зная, что сам человек бесконечно больше, глубже и ценнее своих внешних проявлений. Христианская любовь означает доверие к человеку, веру в него, неугасающую надежду, что все мелкое в его ду- ше, все темное исчезнет, будет преодолено, а сам человек - останется. Для христианской любви не имеют никакого значения все социальные и возрастные различия, не играет роли разница в образовании, культуре, сфере интересов. Хорошо, конечно, если и тут люди совпадают, но это не главное. Христианская любовь означает единство любящих и в горе, и в радости, стремление поделиться своей радостью - и в то же время взва- лить на свои плечи тяжесть "чужой" беды. "Носите бремена друг друга, и тем исполните закон Христов", писал апостол Павел. "- ...Вам не кажется, что люди разучились любить? - Это неправда, Яр! - воскликнул Кротов. Яр улыбнулся: - Я не имею в виду вас, Дима... И я не про ту любовь. Я про ту, где тревога и боль друг за друга..." ("Голубятня на желтой поляне"). Христианская любовь подразумевает любовь ко всему человеку - не только к просторам его души, но и ко всей его целостности, к единству "тело-душа-дух". Поэтому, кстати, тот, кого любишь, всегда кажется красивым, независимо от какихто объективных критериев. Поэтому болезни любимого человека воспринимаешь как беду, и не только потому, что они доставляют ему душевную боль. Господь наш Иисус Христос исцелял боль- ных не только в "педагогических целях", не только чтобы доказать Свою божественность и дать нам, в какую бы эпоху мы ни жили, наставление в вере. Все это, разумеется, правильно, все это так, но есть и другое. Именно та самая любовь к человеку, что заставляет скорбеть о его бе- дах, видеть в страдании зло, стремиться это зло преодолеть. Христианская любовь не сводится и к супружеской любви, к любви меж- ду детьми и родителями. И та, и другая - лишь конкретные формы, кото- рые должны быть заполнены главным. И горе, если главного нет. Отсюда эгоизм, ревность, стремление сделать из любимого игрушку, подозритель- ность, непонимание. Христианская любовь не противоречит любви биологи- ческой, но должна наполнять, пронизывать ее. И уж разумеется, христи- анская любовь может возникнуть и между людьми, не связанными никакими родственными отношениями. Это, кстати, наиболее частая ситуация в про- изведениях Крапивина. Любовь между друзьями, любовь между учеником и Учителем, между теми, кто, казалось бы, совершенно чужие друг другу. "Это с виду у меня жизнь сейчас растрепанная, а на душе спокойно, честное слово... Видно, сам не знаешь, где чего найдешь. Ну, вот кто поверит, что может быть такая радость: ходить в темноте между мальчиш- ками, слушать, как дышат, укрывать получше... Сперва думал: просто ра- ботники, экипаж, чтобы с кораблем управиться. А вышло, что главное не корабль, а они..." ("Колыбельная для брата"). Неудивительно, что в высших своих проявлениях любовь доходит до са- мопожертвования. "Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих". (Евангелие от Иоанна; 15,13.) В книгах Крапивина множество тому примеров. Это и экипаж "Капитана Гранта", с риском для жизни в шторм спешащий на помощь туристам, которые могли погибнуть от лесного пожара. Это и Корнелий Глас, выпрыгнувший из машины, чтобы це- ной своей жизни спасти от преследования мальчика и его родителей. Это и первый Командор, давший себя сжечь тирану Эгосу, чтобы уберечь де- тей. Христианская любовь не ограничена ни пространственными, ни времен- ными рамками. Не ограничена она и самой смертью. Те, кого мы любим, живы для нас. Причем не потому лишь, что в нашей памяти хранится о них информация, но живы реально. Мы, христиане, знаем, что у Бога все жи- вы, что умершие не исчезли, они перешли в иной слой бытия, в иной мир, но между мирами есть связь. (Так, например, погибший мальчик Ромка яв- ляется во снах своему другу Журке). Если мы их любим, если они любят нас, то общение с ними не прерывается, оно лишь принимает иные формы. Они оттуда могут влиять на нас, помогать нам, спасать от невидимых нам бед. То же самое можем и мы. Наша любовь может изменить их состояние там, в загробном мире, любовь подобна той нити, что тоньше волоска, но не рвется (Помните веревочку в "Вечном жемчуге"?), за которую мы может их вытянуть из самых гиблых пропастей небытия. В общем, "Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а люб- ви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, - нет мне в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, лю- бовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинству- ет, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неп- равде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеет- ся, все переносит..." (1 послание к Коринфянам; 13, 1-7) Ну, а теперь скажите - разве не такова любовь в книгах Крапивина? Да, конечно, о Боге, о вере там может не быть ни слова, но что не ска- зано, то показано. Герои Крапивина, возможно, весьма удивились бы, ус- лышав, что их любовь - христианская. Но это именно так. Христа можно не принимать умом (причиной чему, скорее всего, вынужденное невежест- во), но знать его сердцем. Не думаю, что так уж необходимо вышеописан- ные свойства христианской любви подтверждать примерами. Наверное, лю- бой человек, более или менее знакомый с книгами В.П., сможет сделать это самостоятельно. Тем не менее, хотелось бы заметить вот что. Конечно, герои Крапивина способны проявлять христианскую любовь. Но "в чистом виде" христианская любовь в жизни встречается очень редко. Лишь у святых. Чаще же всего она замутнена человеческой греховностью. В той или иной мере. Замутнена любовь и у многих героев В.П. Настоящая, неискаженная христианская любовь - это любовь ко всем людям, без исключения. Это умение в каждом человеке видеть "ангела, взятого в плен сатаной". Другой вопрос, в чем конкретно будет выражена любовь к негодяям. Вовсе необязательно в подставлении щеки. Иногда лучшее, что можно сделать для подлеца - это выйти против него с оружи- ем в руках. Но и в этом случае главное - внутреннее сочувствие челове- ку, вера в то, что у него есть шанс исправиться, стремление помочь ему, не насилуя при этом его свободной воли. Что касается героев Крапивина, то у них не всегда так. Любить-то они любят, но далеко не всех. И иногда любимых - раз-два и обчелся, а вот нелюбимых - полным-полно. Мир крапивинских героев, как правило, четко разделен на своих и чужих. И если со своими все понятно, то к чужим отношение, мягко говоря, не христианское. С точки зрения героев, "чужаки" не заслужили любви. Не заслужили своими делами, своими мысля- ми. И если подчас к "чужим" и возникает сочувствие, то ненадолго. Взять хотя бы отношение Кирилла Векшина к своей классной руководитель- нице Еве Петровне. Ему и в голову не приходит хоть разок пожалеть эту биологичку с изуродованной душой. Нет, "Евицу-красавицу" он восприни- мает лишь в качестве врага. Я не буду говорить о том, что сочувствие и согласие - вещи разные, что жалея человека, вовсе не обязательно принимать его правила игры. В конце концов, от тринадцатилетнего мальчика нельзя требовать понимания таких тонкостей. Но способность жалеть от возраста и ума не зависит. А крапивинские герои весьма часто заглушают ее, когда дело касается "врагов". Иногда кажется, что они просто боятся поделиться любовью и жалостью с "чужими". Может быть, подсознательно опасаются, что тогда запасов любви не хватит на "своих". Конечно, это попросту глупо. Любовь подоб- на огню, и если от одного костра зажечь другой, первый не потухнет, и пламени в нем меньше не станет. Впрочем, В.П. душой не кривит. Описанная выше ситуация действитель- но типична для человека. С точки зрения верующего, здесь беда, во-пер- вых, от того, что бесы стараются внести в человеческий ум искаженное понимание любви, а вовторых, от духовной неграмотности. Стоит ли упре- кать в этом мальчиков, по воле Божией родившихся в эпоху массового атеизма? Отсюда же вытекает и неумение прощать. Герои В.П. явно не в ладах с заповедью "Не судите, да не судимы будете". Конечно, подростковый мак- симализм - штука неизбежная, но здесь как-то уж очень он силен. Прав- да, когда дело касается взаимоотношений детей, тут вроде бы немало примеров прощения. Простил же Кирилл в той же "Колыбельной" Женьку и Петьку Чиркова (простить Дыбу для него, разумеется, немыслимо. Дыба обречен на вечное осуждение). Простил Лесь Вязникова ("Дырчатая лу- на"). Да и взрослых иногда прощают. Простил Галька бургомистра, равно как и Лотик своих престарелых теток ("Выстрел с монитора"). Примеров, казалось бы, хватает. Но все же куда больше героев непрощенных. Непро- щенных не потому, что они этого прощения не захотели, а потому, что самой художественной логикой произведения им в прощении отказано. А ведь это неверно, что прощение надо заслужить. Строго говоря, его ник- то из нас не заслуживает, а вот Господь почему-то все прощает и проща- ет. Прощения надо захотеть. Этого должно быть достаточно. Конечно, рассматривать проблему надо в динамике. Крапивин 60-х го- дов и Крапивин 90-х - две большие разницы. Подобрел В.П. Граница между черным и белым, между "своими" и "чужими" стала расплываться. Об этом свидетельствуют его недавние произведения. Новые темы в них появились. Например, тема покаяния, "метанойи" (греческое слово, буквально озна- чающая "изменение ума"). Пожалуй, лучший пример - это духовная эволю- ция Егора Петрова ("Наследники", 3-я часть трилогии "Острова и капита- ны"). Если в начале Егор - весьма неприятная личность с задатками са- диста, то в конце - совершенно иной человек, в нем и следа не осталось от Кошака (его старая блатная кличка). 4. Соборность Многие, наверное, удивятся. При чем тут она? В самом деле, собор- ность с точки зрения многих - это что-то связанное с кафедральными со- борами или с какими-то старыми церковными постановлениями. Смысл этого слова в массовом сознании исказился и из-за того, что ее, соборность, "приватизировали" националпатриоты. Тем не менее, на мой взгляд, слово уместно. В православном понима- нии соборность - особый вид объединения людей. Соборность несовместима ни с индивидуализмом, ни с коллективизмом. Что касается индивидуализма - так ведь это на самом деле иллюзия. Иллюзия независимости от всех прочих людей, не говоря уже о Боге. Многие путают индивидуализм со свободой. Но это разные вещи. Свобода предполагает ответственность за те или иные поступки (и даже мысли), а ответственность - это ни что иное, как ощущение своей связи с другими, своего к ним отношения. Оно и понятно. Вынужденное, подневольное действие не может повлечь за со- бой ответственности. Приведу банальный пример. Есть такое школьное развлечение - схватить на переменке кого-нибудь послабее, желательно младшекласника, раскачать и бросить в туалет для девочек. Визгу! Но виноват ли бедный пацаненок? Так что индивидуалист просто не замечает (или не хочет замечать), что отказываясь от ответственности, он отказывается и от свободы. Коллективизм - иная иллюзия. Это растворение человека в какой-то безликой общей массе, личность тут является "винтиком", имеет ценность лишь постольку, поскольку существует коллектив. Личность нужна лишь для осуществления в коллективе каких-то функций и сама по себе коллек- тиву (как и составляющим его "винтикам") не нужна и не интересна. Пос- кольку винтик свободным быть не может, а личность, перемолотая коллек- тивом, превращается именно в винтик, то не может тут быть никакой сво- боды. Возникает безликое, мертвое подобие жизни, которое, конечно, объявляется "мировой гармонией". И хочется, вслед за героем В.П., удивленно спросить: "А зачем она нужна, гармония?" Соборность же - явление принципиально иное. Человек преодолевает в ней и свою ограниченность, и зацикленность на себе самом. Соборное сознание не поглощает личности, не растворяет ее. Личность остается со всей своей неповторимостью, со всем богатством своего внутреннего со- держания. И в то же время она оказывается связанной с другими столь же неповторимыми личностями, и эта связь позволяет ей выйти за собствен- ные пределы. Тогда и возникает не фальшивая, а истинная гармония. Тут действительно уместна аналогия с музыкой, с аккордом. Если индивидуа- лизм - это одна лишь нота, если коллективизм - чудовищная какофония разных нот, в которой никакое ухо их уже и не уловит, то соборность - это именно аккорд, сочетание нескольких нот, определенным образом рас- положенных по высоте. Когда звучит аккорд, в нем отдельные звуки не умирают, но, соединенные вместе, они создают эффект, который ни одна из нот, взятая по отдельности, дать не могла. И ни одну ноту нельзя из аккорда выбросить - все тогда пропадет. И нельзя заменить одну ноту другой - случится то же самое. Прямая противоположность взаимозаменяе- мым "винтикам" коллективистской мясорубки. Так где же, в чем же видна соборность в произведениях Крапивина? А все в том же - во взаимоотношениях героев, в том аккорде, который воз- никает при их объединении. "Один да один - не один", мудро заметил Бе- лый Шарик. Слово "коллектив" по понятным причинам настолько въелось в наше сознание, что и применительно к произведениям Крапивина породило штамп - "ребячьи коллективы". Я буду пользоваться другим словом - Экипаж (в традициях моей любимой "Колыбельной..."). С ними мы сталкиваемся пус- кай и не во всех, но в большинстве книг В.П. И всюду мы замечаем, что Экипажи существуют лишь потому, что их члены - разные. И в то же время в чем-то единые. Прежде всего в том, что ценность другого ставят выше собственной ценности. Героям В.П. хорошо в отрядах, но если бы все ог- раничивалось стремлением к психологическому комфорту, они не продержа- лись бы и двух месяцев. Для героев Крапивина характерно стремление де- литься, стремление дать больше, чем получили (что, кстати, естественно для христианской любви). Именно этим стремлением делиться и скрепляют- ся Экипажи. Будь то отряд "Эспада" (трилогия "Мальчик со шпагой"), будь то команда "Капитана Гранта" в "Колыбельной" или пятеро в "Голу- бятне..." Экипаж нельзя рассматривать просто как объединение близких по духу людей. Это и нечто целое, несводимое к ним (точно так же, как и аккорд не сводится к нескольким одновременно звучащим нотам; для аккорда важ- ны и соотношения этих нот по высоте, а эти соотношения существуют вне нот. Нота не знает, что такое интервал, пока не прозвучит другая но- та). Экипаж заключает в себя больше энергии, чем сумма внутренних энергий его членов (кстати, прямая аналогия с атомным ядром). Он пита- ет своих членов этой "дополнительной" энергией - и люди становятся добрее, чем каждый порознь, смелее, сильнее. Он придает смысл их жизни - и не внешним принуждением, а в силу свободы каждого. Сейчас я выскажу мысль, которую, по-видимому, мне не простят. Ате- исты обидятся за неприятное сравнение, верующие оскорбятся по той же причине, но "с другой стороны". Так вот. В Экипажах, по-моему, отраже- ны некоторые особенности Церкви. Разумеется, если понимать Церковь не как исторически обусловленную властную структуру, а так, как понимаем ее мы, православные христиане. То есть, мистическое единство верующих во Христа, не зависящее от ограничений пространства и времени, как ду- ховный организм, в котором живет и действует Дух Святой. Разумеется, модель есть модель - пока она остается таковою, ее сходство с изображаемой реальностью будет весьма относительным. Так почему же я осмелился на подобное сравнение? Ну, во-первых, отношения между членами Экипажей весьма похожи на отношение между членами Церкви. Связаны и те и другие любовью. И те, и другие вступили в эти отношения свободно. Причиной вступления было стремление к некому "полюсу", некой безусловной ценности, придающей смысл всей обыденной жизни. Во-вторых, сходство внешней организации. Отсутствие "высших" и "низших", единство всех перед лицом той самой Ценности. И в то же вре- мя определенная структурность, "разделение труда". Но разница в служе- ниях естественна и не означает чью-либо духовную дискриминацию. "Посе- му, страдает ли один член, страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены. И вы - тело Христово, а порознь - чле- ны" (1 послание к Коринфянам; 12, 26-27) Разумеется, этим сходство и исчерпывается. Одного лишь подобия от- ношений совершенно недостаточно. Церковь ведь не есть только любовь между ее членами. И уж тем более не сводится Церковь к тем или иным организационным формам. Она неотделима от своей веры, своего свиде- тельства, она живет в своих таинствах и охраняется Духом Святым. Охра- няется, прежде всего, от искажения своей мистической сути, от полного слияния с миром, с его идеями и ценностями (слово "мир", конечно, оз- начает здесь не мир как Вселенную, не мир как отсутствие войн, а лишь систему ценностей, вытекающую из конкретной политической и экономичес- кой ситуации). Но достаточно и того, что есть. Могу лишь добавить, что сам я, крестившись и войдя в Церковь, почувствовал в самой ее атмосфере, в каких-то мельчайших, почти не уловимых деталях нечто знакомое. Знако- мое, между прочим, по книгам В.П. От них, если выражаться высоким шти- лем, исходит свет. Свет духовности. Но этот свет - отраженный. 5. Молитва Никакая вера, никакая духовная жизнь неотделима от молитвы. О том, что такое молитва, неверующие чаще всего имеют искаженное представле- ние. На самом же деле молитва - это обращение к высшей Реальности, это разговор с Богом. Чтобы этот разговор получился, человек должен быть предельно искренним. Человек в таком разговоре должен полностью "выло- житься". Как ни мала, как ни слаба его вера, но ее необходимо исполь- зовать полностью. Все, что накоплено в душе, все запасы любви, надеж- ды, доверия - все надо представить Собеседнику. Иначе получится иллю- зия, самообман. Бог, разумеется, услышит человека, но Его ответ не пробьется сквозь корку внутренней лжи и самоуспокоенности. Сейчас не место говорить о внешних сторонах молитвы, об ее языке, о разнице между молитвой и молитвословием. Желающие могут обратиться к литературе, которой сейчас очень много и которая (по крайней мере, в крупных городах) всем доступна. Я хочу сказать о другом. О том, что герои Крапивина при всем своем внешнем атеизме (в коем глупо было бы их обвинять) умеют молиться. Ка- залось бы, парадокс. Как можно молиться, не признавая существования Бога? Однако парадокс тут видится лишь далекому от религии человеку. На самом деле абсолютного неверия не бывает. Любой человек, независимо от своих сознательных убеждений, в той или иной мере ощущает бытие Божье, т.е. какую-то, пускай малую веру, но имеет. Она, эта вера, мо- жет сидеть глубоко в душе (как сейчас модно выражаться, "в глубинах подсознания"), она может лишь изредка проявляться, но она есть. И пока она есть, молитва возможна. Пускай без слов, пускай выражающаяся лишь в трудноуловимых настроениях, пускай совершенно наивная, "неправиль- ная". Все равно она подобна горячему угольку, от которого, при благоп- риятных условиях, вспыхнет настоящее пламя. Так вот, молитва весьма часто встречается в произведениях В.П. Его герои могут не понимать, Кому они молятся, им трудно подбирать слова, рассудок у них при этом часто конфликтует с сердцем, но они молятся. И это действительно молитва - ведь они в своем обращении к невидимому началу предельно честны. Они молятся не ради интереса, не ставя психо- логические эксперименты, не для "приличия" или "на всякий случай". Лишь когда по-настоящему допекло, они всеми силами своей души обраща- ются за помощью... неизвестно к Кому. (То есть это им неизвестно). Примеров можно привести много. Проще всего, конечно, взять поздние произведения Крапивина, например, цикл повестей "В глубине Великого Кристалла", где он, на мой взгляд, ближе всего подошел к осознанной вере, или роман-трилогию "Острова и капитаны" - вещь совершенно реа- листическую, и оттого в плане религиозной своей подоплеки более убеди- тельную. Но чтобы лучше доказать свою мысль, я обращусь к относительно старой крапивинской повести - "Сказки Севки Глущенко". О религии Севка знал все то, что положено было знать советскому ок- тябренку. И тем не менее вышло так, что в Бога он поверил. Получилось это как бы случайно. Зашел к соседям, услышал не слишком серьезный разговор, в коем упоминали Бога, дал услышанному атеистическую оценку. Но после... поверил. На сознательном уровне убеждая себя, что это мыс- ленная игра, что на самом деле ничего такого нет, он поверил именно так, как это и следует делать - сердцем. Поверил, потому что иначе не мог справиться с приоткрывшейся ему беспомощностью, хрупкостью мира, с наличием в жизни зла. "Тогда... - подумал Севка. - Тогда... может, он и вправду есть?" Севке была нужна защита от страха. От нависшей над всем белым светом беды. Севка не мог долго жить под тяжестью такой громадной угрозы..." И вот тут совершается духовный переворот. От этого гипотетического признания Бога делается огромный шаг дальше. От слова "Он" совершается переход к слову "Ты". "Бог... - мысленно сказал Севка. - Ты, если есть на свете, помоги, ладно? Тебе же это совсем легко... Ну, пожалуйста! Я тебя очень-очень прошу!" Вот уже и первая настоящая молитва. Вот и росток веры. Нельзя же говорить "Ты", нельзя просить, если совершенно не веришь в существова- ние Того, Кого просишь! Так в Севкиной душе появляется тайна. Он, конечно, не в состоянии дать себе отчет в серьезности своей веры, тем более не имеет он пра- вильных представлений о Боге. Так, он воображает его мысленно в образе седого старика в матроске, сидящего у подножия каменной башни. Ну, ра- зумеется, с православной точки зрения такое недопустимо. Разумеется, займись такими вещами взрослый, сознательно верующий христианин - с полным правом можно было бы говорить о ереси, прелести и т. д. Но вто- роклассник Севка жил в СССР, на дворе стоял 1946-й год, и "Точного из- ложения православной веры" читать он уж никак не мог. Мысленные разговоры с Богом (молитвы!) продолжаются. От этих разго- воров Севке становится легче на душе, он чувствует себя увереннее в тех или иных жизненных ситуациях, он преодолевает появившийся у него с некоторых пор удушливый страх смерти. Но... Но пришло время вступать в пионеры. "Помимо всего прочего, Севка вспомнил, что пионеры не верят в Бога. Он не на шутку растерялся. Конечно, о Севкином Боге не знал ни один человек на свете. Но сам-то Севка знал. Выходит, он будет ненастоящий пионер? Все станут думать, что настоящий, а на самом деле нет... Севка размышлял долго. Сначала мысли суетливо прыгали, потом стали спокойнее и серьезнее. Севка принял решение. "Бог, ты не обижайся, - сказал он чуточку ви- новато. - Я больше не буду в тебя верить. Ты ведь видишь, что нель- зя... Ты только постарайся, чтобы я дожил до бессмертных таблеток, ладно? А больше я тебя ни о чем просить не буду и верить не буду, по- тому что вступаю в пионеры. Вот и все, бог. Прощай"". Вот тут и происходит слом. Тут уже не война между верой и рассуд- ком, тут посерьезнее. Надо ли говорить, что у девятилетнего мальчишки в те годы отношение к пионерской организации (да и вообще ко всей ком- мунистической трескотне) не могло не быть мистическим, религиозным. Ведь коммунизм сам по себе является псевдорелигией, как бы он ни прит- ворялся научным мировоззрением. Тут столкновение веры истинной и веры ложной. Но посмотрите, что происходит. Приняв под давлением "тьмы века сего" сторону лжи, отказываясь от Бога, сколь честен он и перед Богом, и перед собой! Не просто "перестал верить", а почувствовал необходи- мость выяснения отношений. Что, кстати, говорит о серьезности его "ин- туитивной" веры. Он тоскует, он страдает, и при всем при этом он иск- ренен. Сам он еще слишком мал, чтобы понять, что так просто веру не потеряешь. И между прочим, задумайтесь, откуда в нем эта искренность, эта честность, это ощущение, что Истина (которую он по малолетству и в силу обстоятельств времени спутал с подделкой) несовместима с ка- кой-либо фальшью, с ложью? Немного позже я постараюсь ответить на этот вопрос. А дальше происходит то, что должно было произойти. Вера никуда не ушла, лишь притаилась в душе. И вот - прорвалась. Тяжело заболела Сев- кина одноклассница, Алька. Медицина помочь ничем не могла, и никто по- мочь не мог. В том числе и небезызвестный товарищ Сталин, которому Севка собрался было писать письмо, но вовремя одумался. Ситуация без- надежная. Что оставалось Севке, кроме как вспомнить о преданном им Бо- ге? "...Правда! - отчаянно сказал Севка. - Только помоги ей выздоро- веть. Больше мне от тебя ничего не надо! Ну... - Севка помедлил и словно шагнул в глубокую страшную яму... - Ну, если хочешь, не надо мне никакого бессмертия. Никаких бессмертных лекарств не надо. Только пускай Алька не умирает, пока маленькая, ладно?" А что же Бог? Бог молчит. И в молчании этом Севка чувствует свою неискренность, с ужасом осознает, что не до конца был честен перед Бо- гом. "Ты думаешь - в пионеры собрался, а Богу молится, - с тоской сказал Севка. - Но я же последний раз. Я знаю, что тебя нет, но что мне де- латьто? Ну... Если иначе нельзя, пускай... Пускай не принимают в пио- неры. Только пусть поправится Алька!" Вот это уже по-настоящему. Это уже "от всей души нашей и от всего помышления нашего сердцем..." Масштабы такой жертвы (в той обстанов- ке!) мы едва ли способны представить. Надо ли говорить, что молитва была услышана и девочка поправилась? Что я могу прибавить к сказанному? По-моему, все ясно. И дай Бог нам, сознательным, убежденным христианам, прочитавшим горы мудрых книг, теоретически подкованным в тонкостях духовной жизни - дай Бог нам такую чистую, искреннюю веру, как у этого наивного, не посещавшего воскресную школу пацаненка. 6. Великое Служение Вот живет себе человек, живет как все, жизнью вроде бы доволен, на- шел свою "экологическую нишу", и он сам, и окружающие уверены, что все у него в порядке. И вдруг начинается что-то странное. В один миг ру- шится все, к чему он привык, рвутся все связи с таким уютным мирком - и оказывается человек лицом к лицу с самим собою. И тут он выясняет, что до сих пор самого себя и не знал. И что есть нечто, имеющее куда большую ценность, чем он сам. Что же ему делать в такой ситуации? Большинство уже поняло, кого я имею в виду. Конечно же, Корнелия Гласа из повести "Гуси-гуси, га-га-га..." Почему же я, говоря о делах религиозных, вспомнил именно его? Вроде бы ничего особо уж мистическо- го с ним не случилось. На самом же деле все, что с ним происходит, мистично. Во всем, с точки зрения верующего человека, видна рука Божия. Выдернула его из привычной обстановки, поставила на грань жизни и смерти - а дальше ре- шать самому Корнелию. Реализуется его свобода воли. Можно вернуться в привычное болото, можно пойти в другую сторону. Бог не принимает за него решение. Он лишь создает вокруг него такую обстановку, когда ре- шение становится неизбежным. Но никогда бы не стал Корнелий совсем иным человеком, не изменил бы круто свою судьбу, если бы не было под пеплом горячих углей, не было бы способности верить, надеяться и лю- бить. Незаметно для себя самого Корнелий привыкает не смотреть на свое существование как на главный факт во Вселенной. Он открывает, что ря- дом есть те, чья ценность никак не ниже его собственной, те, кому пло- хо, кто нуждается в его любви и защите. Несчастные, замученные дети, лишенные всех человеческих прав. Перед лицом этого факта собственные проблемы отодвигаются на дальний план, а потом и исчезают. Вернее, судьба этих (да и не только этих) ребятишек становится его единствен- ной собственной проблемой. Конечно, такое превращение происходит не сразу. "Ветхий человек" отчаянно сопротивляется. Всеми своими силами - доводами ли рассудка, биологическими ли потребностями, страхом ли смерти пытается он вернуть "внутреннего человека" в старую уютную клетку. И на каждом этапе этой борьбы Корнелий свободен. В любой момент он мог бы убежать. Сам ход событий то и дело подбрасывает ему такую возможность. Но... происходит парадоксальное. Именно тогда, когда за ним ведется охота, когда жизнь его висит на волоске, когда он голоден, измучен, - именно тогда он становится счастлив. У него появляется цель, и себя он осознает служи- телем. Человеком, которому поручено делать то, что он делает. И - сно- ва парадокс - лишь осознавая себя служителем, он осознает и свою сво- боду. Отныне его жизнь подчинена Истине (как бы смутно он сам Ее не осознавал), само его существование становится частью этой Истины, его личность, не исчезая, вливается в Нее. По-моему, именно так начинается святость (как бы ни шокировало мно- гих это слово). Бог призывает человека, тот оказывается в ситуации му- чительного выбора, но т.к. выбор отложить нельзя, ему приходится реа- лизовать свою свободу. А реализовав ее, открыть неведомые ранее глуби- ны и в себе, и в других, и в самой жизни. Бытие его обретает, таким образом, новый смысл, он оказывается способен полностью раскрыть изна- чально заложенные в нем образ и подобие Божии. И тем самым восстанав- ливает разорванное грехом единство с Богом. Конечно, я далек от того, чтобы отождествлять настоящих, реальных святых с Корнелием Гласом и подобными ему крапивинскими героями. Мо- дель никогда не совпадает с тем, что она призвана выражать. Разумеет- ся, реальная святость возможна лишь при наличии реальной и сознатель- ной веры, возможна лишь внутри Церкви. Герои В.П. - не святые. Но в их судьбах, в их душах происходят именно те процессы, что приводят к свя- тости. Талант Крапивина в том и выражается, что он смог показать, как это бывает. 7. Манекены Невозможно, говоря о религиозных мотивах, не коснуться и этой темы. Мы, христиане, знаем, что в мире существуют силы зла, воюющие против человека, стремящиеся его уничтожить именно как человека, сделать по- добным себе самим. Это - падшие ангелы, попросту говоря, бесы. Невозможно, чтобы человек, интуитивно чувствующий бытие Божие, не чувствовал бы и действия этих злых сил. Другое дело, что он думает о них на сознательном уровне. Однако на практике куда важнее содержимое не ума, но сердца. В книгах Крапивина, на мой взгляд, отражено существование и дейс- твие бесов. Пускай этим словом он, в силу понятных причин, как прави- ло, не пользуется, но достаточно верно (с православной точки зрения) описывает ситуацию. В его произведениях (как и в жизни) мистическое зло редко действует в своем истинном виде, редко применяет внешнюю силу. Чаще всего оно проявляется в поступках людей. Ведь основное бесовское средство - действие через человека. Люди, думая, что поступают по своей воле, на самом деле подчиняются командам демонов. Бесы внушают им те или иные чувства, мысли, настроения. Конечно, от человека зависит, принять ли внушенное, или с негодованием отбросить. Но ведь не все же отбрасыва- ют. И вот в книгах Крапивина с поразительной достоверностью показано, как пытается зло войти в человеческую душу. Читая эти страницы, чувс- твуешь, что происходит нечто сознательно кем-то планируемое, управляе- мое. Возникает ощущение находящейся "за кадром" чьей-то злой личности, реализуется чья-то мерзкая воля. Реализуется, опять повторю, через атаку на человеческую душу. При- веду один лишь пример такой атаки: "Журка ощутил полную власть над этим пацаненком. Его можно было поставить на колени, можно было отлу- пить, и он не стал бы сопротивляться. На миг такое всесилие сладко об- радовало Журку. Но если один всесилен - другой полностью беспомощен. А ужас такой беспомощности Журка когда-то сам испытал. Он вздрогнул. Нет, не хотел он для этого мальчишки ни боли, ни унижения..." (роман "Журавленок и молнии"). Типичная схема "помысел - рассмотрение - от- вержение". Кстати, интересно было бы проследить по книгам Крапивина весьма ха- рактерное бесовское воздействие, когда человек подталкивается к самоу- бийству. Тут, прежде всего, уместно вспомнить трилогию "Острова и ка- питаны", где сия тема имеет немаловажное значение. Но есть и Журка в "Журавленке и молниях", в минуту отчаянья готовый броситься из окна, есть и писатель Решилов в "Лоцмане", готовый ступить на черный винд- серфер, Ярослав Родин в "Голубятне...", когда все его друзья, как он думает, погибли. (Характерная деталь - Яр чувствует, что даже если там, за гранью, ничего не будет, желтая тоска все равно останется). Есть и другие примеры. Мне трудно судить, насколько точно В.П. изобра- жает психологию суицида, но нигде я не почувствовал фальши. Есть, однако, у Крапивина книга, где бесы действуют уже не столь прикрыто. В "Голубятне на желтой поляне" возникают некие "манекены". Странные, таинственные существа, ни имеющие собственной оболочки, пользующиеся материей манекенов и памятников в качестве тел (у меня, кстати, сразу возникает ассоциация с песней Галича "Ночной дозор"). "Манекены" владеют неимоверными, по человеческим меркам, возможностя- ми. Они запросто вертят галактиками, проникают в параллельные миры, замыкают время в кольцо. Сами себя они называют "иной формой разума". Весьма распространенная в наше время маска. У них - грандиозные планы переустройства Мироздания, они пытаются создать "мыслящую галактику". Тут вообще уже из-под маски видны ослиные уши. Знаем мы, кто возомнил себя равным Творцу, и что из этого вышло. Есть в романе и явные намеки (или проговорки?). Так, "манекены" не имеют имен. Они обозначают себя местоимениями или прозвищами. Тут для христианина все ясно. Дьявол и примкнувшие к нему духи, отпав от Бога, лишились и своих имен. Ведь имя означает, помимо всего прочего, мисти- ческую связь с Создателем. Падение бесов в том и состояло, что связь эту они оборвали. Слова "дьявол", "сатана" и т. д. не являются имена- ми. Это нарицательные существительные, кажущиеся именами собственными лишь потому, что пришли к нам непереведенными из древнееврейского язы- ка. Там они, однако, имели значения "противник", "клеветник". Как еще обозначать злых духов, раз уж настоящих имен у них нет? Один из героев романа, Глеб Вяткин, довольно точно сравнил "манеке- нов" с тараканами на кухне. Тараканы - паразиты, нуждающиеся в чем-то (точнее, ком-то), за чей счет можно поживиться. Бессмысленно давить тараканов - они все равно расплодятся. Единственное средство их выг- нать - это добиться на кухне чистоты. В чистоте они не выживут. Вряд ли кто из христиан скажет, что подобное сравнение не применимо к бе- сам. Что интересно, "манекены", при всем своем могуществе и коварстве, все же уязвимы. Их не берет мощнейший лазерный излучатель, но обыкно- венный резиновый мячик, согретый детскими руками, сконцентрировавший в себе детскую радость, любовь, надежду, пробивает их насквозь. Есть, по-моему, некоторая аналогия со святой водой, с крестным знамением, с именем Иисуса, которые изгоняют бесов (если применяются с верой). Вот что интересно. Как писатель, судя по всему, не слишком знакомый с богословской литературой, практически полностью не знакомый с цер- ковной практикой, обычный российский интеллигент второй половины XX века - как он сумел столь точно и богословски верно изобразить сущ- ность сил зла? ...В общем, пора завершить рассмотрение частностей и ответить на главный вопрос. 8. Как это у него получается? Чтобы ответить на этот вопрос, вновь придется начать издалека. Су- ществует распространенное убеждение, что во все века и эпохи, во всех странах, у всех народов одна и та же нравственность, одни и те же представления о добре и зле, о чести и достоинстве личности, о спра- ведливости и подлости. Т.е. "общечеловеческая мораль", "общечеловечес- кие ценности" и т. д. Они, эти ценности, вроде как существуют незави- симо от религии, культуры, исторической обстановки. Так ли это? В какой-то мере, несомненно. Действительно, человек хранит в себе образ и подобие Божии, и потому ему присуща способность различать доброе и злое, справедливое и несправедливое. К добру чело- век с