тремится, зло его расстраивает, тяготит. И это действительно не зависит от исторической ситуации. Но если мы посмотрим глубже, вглядимся в содержание этих понятий - "добро" и "зло", то увидим, сколь велика тут разница в представлениях, как сильно зависят эти представления от внешних обстоятельств. Приме- ров можно привести множество. Скажем, в античном мире рабство не считалось злом. Быть рабом, ко- нечно же, никому не хотелось, но никто не делал из этого вывода, что рабство само по себе недопустимо. Подобно тому, как в наши дни из того факта, что есть богатые и есть бедные, никто не делает уже вывода, что нужно отменить собственность. Все мы знаем, к чему это привело на практике. С нашей просвещенной точки зрения физические наказания как учебное средство недопустимы. Во времена, допустим, Киевской Руси думали нес- колько иначе. Причем, я полагаю, учителя в ту эпоху по своим нравс- твенным качествам были ничуть не хуже наших современных "школьных ра- ботников". Никто из нас не сомневается, что женщина имеет то же право на жизнь, что и мужчина. В древнем Китае, однако, если в семье рождалось слишком много девочек, лишних убивали. Или просто выбрасывали. (Или, как в Японии, продавали торговцам-странникам). Мы понимаем, что физические недостатки не лишают человека никаких прав, что больные и инвалиды - такие же люди, как и мы, ничем не хуже. А в древней Спарте новорожденных с отклонениями в развитии сбрасывали со скалы. В древней Иудее прокаженные считались нечистыми перед Богом, их презирали, изгоняли из общины и вообще не считали за людей. В деревнях еще относительно недавно преследовали девушек, которые по тем или иным причинам (часто от них не зависящим) не сумели сохра- нить свою девственность. Причем если рождался ребенок, презрение "доб- рых людей" переносилось и на него. Я думаю, примеров достаточно. Самое главное, все эти люди, которые порабощали, пороли, убивали младенцев, изгоняли прокаженных, издева- лись над несчастными женщинами - эти люди были (по меркам своей эпохи) совершенно нормальны, они были в ладах с тогдашними нравственными кри- териями. Речь ведь идет не о подлецах и негодяях, которые действитель- но во все века и у всех народов похожи как близнецы-братья. Речь о норме. Что же из всего этого следует? А тот простой (и для многих неприят- ный) факт, что наши представления о добре и зле, наши представления о том, каковы должны быть отношения между людьми - наши представления не универсальны. Общечеловеческие ценности, непонятно откуда на бедное человечество свалившиеся - это мираж. Наши ценности берут начало в на- шей истории. А история наша (европейской цивилизации вообще и России в частнос- ти) - история христианская. "Общечеловеческие" наши ценности - это на самом деле ценности евангельские. Пускай многие об их происхождении забыли (или не знали), но это действительно так. Более того. Можно по- казать, что такие вещи, как "человеческое достоинство", "личность" со всеми ее правами и т. д. вошли в человеческий обиход лишь благодаря Церкви, ее богословским догматам, которые, обмирщаясь, и стали неявным обоснованием гуманизма. /Такие вещи, как инквизиция, продажа индульгенций, семейка Борджиа на святейшем престоле и т. д. - это ведь все следствия искажения дог- матов, что привело к извращению как внутреннего, так и внешнего цер- ковного устроения. Дело вовсе не в том, что католики - люди дурные и злонамеренные. Они-то, средневековые католики, по своим нравственным качествам были, видимо, получше нас. Но в силу богословских ошибок своих предшественников они оказались в такой печальной ситуации./ Сотни поколений наших предков были верующими людьми. Вера для них не была лишь теоретическими взглядами, она пронизывала всю их жизнь, их отношения друг с другом и с собой, с государством и с природой. Вера определяла их культуру, их быт, даже их экономику. Конечно, не надо думать, что все они были такими уж праведными. На светлые стороны их веры накладывалась присущая человеку греховность, вера их претерпевала мучительные изменения, вспыхивали ереси, имело место невежество, обря- доверие, смешение христианства с грубым, примитивным (либо наоборот, тонким и изощренным) язычеством. Не будь всего этого, мы жили бы сей- час на Святой Руси, а не в СНГ. Другое дело, что этого, видимо, и не могло не случиться. И вот революция. Строительство социализма. Борьба с религиозным дурманом. Появились поколения людей, ничего о религии не знающих, на- сильственно от всякой веры оторванных, оболваненных коммунистической пропагандой. Так что же, вера исчезла? Что же, Господь оставил нашу страну? Ничего подобного. Ни Церковь не исчезла, ни вера. Она, вера, как бы ушла в подполье. Лишенная возможности проявляться как раньше, она, тем не менее, продолжала жить на каком-то ином уровне людских душ. Порож- денные верой ценности жили в народе, проявляясь в человеческих взаимо- отношениях. И даже те, кто умом отвергал религию, Церковь, на деле подвергался ее неявному воздействию. "Без труда не вынешь рыбку из пруда", "Сам погибай - а товарища выручай", "Не плюй в колодец" - эти пословицы мы все знали с раннего детства. А ведь выраженные в них нор- мы имеют религиозное происхождение. Детей воспитывали, быть может, ни слова не говоря им о Боге, о Церкви, но сам стиль отношений в семье, те песенки, что пели им мамы, образ жизни родителей, да и улица с ее ребячьими порядками - все это влияло на ум и сердце. /Между прочими, влияла, как ни странно, и сама коммунистическая идеология, в которой остались некоторые архетипы религиозного созна- ния. При всей своей бесовской сущности коммунистическая идейность на бытовом уровне нередко воспитывала чисто религиозные черты характера: стремление к идеалу, веру в конечное торжество справедливости, стрем- ление к собственной (пусть неверно понятой) праведности, необходимость борьбы со злом, мессианское сознание, желание единства теории и прак- тики и т. д. Все эти вещи родились не в мозгах Маркса-Энгельса-Лени- на-Сталина, а перекочевали в "единственно правильное учение" из доре- волюционного массового сознания, которое при всей тогдашней секуляри- зации и безобразиях церковной действительности, все же основывалось на религии, на учении и практике Православной Церкви./ И через все это, через сферу душевного, действовал (и, конечно, дейс- твует и сейчас) Бог. Если невозможна нормальная, естественная религи- озная жизнь - Бог все равно найдет какие-то пути, чтобы привести к се- бе обманутых, оболваненных пропагандой людей. Кстати, еще в V веке Блаженный Августин говорил: "Не все, принадлежащие к зримой церкви, принадлежат к церкви незримой, и не все, принадлежащие к незримой церкви, принадлежат к церкви зримой". Вот и получилось так, что поколение Крапивина, не по своей воле ли- шенное религиозного воспитания, все же не было оставлено Богом. Когда нет бинтов - прикладывают подорожник. И самая обычная жизненная дейс- твительность давала возможность в глубине души почувствовать, воссоз- дать в какой-то мере то, к чему изначально призван человек. Пускай в мозгах была сумятица, пускай на сознательном уровне большинство счита- ло себя безбожниками - а в сердцах у них между тем жил Господь. В этом я вижу ответ на вопросы: откуда в творчестве Крапивина бе- рутся религиозные мотивы? Почему он так правильно все эти вещи изобра- жает? И почему при всем при этом он до сих пор к Церкви не пришел? 9. На Дороге Теперь пора перейти к сознательным взглядам Крапивина на веру и Церковь. Конечно, судить об этом можно только по его книгам. Каких-ли- бо публичных заявлений В.П. не делает, во всяком случае, мне об этом ничего не известно. В принципе, это хорошо, и вот почему. Наверное, всем ясно, что устойчивой, окончательной позиции по отношению к рели- гии у Крапивина еще нет. Поэтому любое его заявление, будь это дифи- рамбы Церкви или, наоборот, суровая критика, приковало бы его (по крайней мере, в сознании читателей) к этой текущей его позиции. А по- зиция потому и текущая, что течет, меняется. Ему пришлось бы тратить дополнительные силы, чтобы разрушать сложившийся стереотип. Кроме то- го, он, по-видимому, ощущает колоссальную личную ответственность за сказанное им слово. Что, кстати, само по себе свойственно всерьез ве- рующему человеку. И выносить на суд широкой общественности то, в чем сам еще до конца не уверен, Крапивин вряд ли станет. Обычный человек в разговоре с друзьями может позволить себе выска- зать незрелую, неустойчивую мысль. Писатель, слова которого разнесутся по всей стране, такого позволить себе не может. Правда, В.П. кое о чем все же обмолвился в интервью, данных ТС. Приведу несколько примеров. Юрий Никитин: Ваше отношение к религии - сильно ли оно изменилось? В.К. А я что - высказывал когда-то отношение к религии? Юрий Никитин: Так сформулирован вопрос. Лучше, наверно, спросить просто - ваше отношение к религии? В.К. ...Дело в том, что отношение к религии - вопрос достаточно... личный, интимный и глубокий. И говорить на эту тему мне, честно гово- ря, не очень хотелось бы... То, что вы по книгам можете видеть, что я далеко не материалист, - верно ведь? Юрий Никитин: Да. В.К. Ну, вот так оно и есть. ("Та сторона", э4, беседа с Владиславом Крапивиным от 29.12.93) Юрий Никитин: В чем вы видите различие между религией и верой? В.К. Религия - это, наверно, целая идеологическая система, постро- енная на основе веры, но приспособленная уже к данному времени, к дан- ным общественным формациям, к данным потребностям. А вера - это есть просто ощущение, уверенность человека в том, что ему дорого, в незыб- лемости этих явлений, постулатов, высших сил. Юрий Никитин: Считаете ли вы обязательным веру для людей, которые работают с детьми? В.К. Веру во что? Игорь Глотов: Ну, видимо, подразумевается - в Бога. Юрий Никитин: Нет, не обязательно. Веру в вашем понимании. В.К. Нет, признаться, не думаю. Я думаю, что абсолютно честный и порядочный в своих убеждениях атеист вполне может работать с детьми, потому что эта порядочность и честность не даст ему воспитывать обяза- тельных атеистов из детей. Он всегда будет широк в своих взглядах и всегда предоставит детям право выбора. А вообще, вера, конечно, вещь весьма полезная для тех, кто работает с детьми. В.К. <...> Во что превратили религию? Уже в орудие политики. И все настолько откровенно... ("ТС", э7, беседа с Владиславом Крапивиным от 5.07.94) Вот, по-моему, и все публичные высказывания В.П. на эту тему. О чем они свидетельствуют? На мой взгляд, не так уж близок Крапивин к вере (разумеется, здесь речь идет не о том, что в сердце, а лишь об умс- твенных, сознательных убеждениях). То, что он не считает себя атеистом и материалистом - это как раз понятно. Гораздо интереснее - как давно он перестал числить себя по сему ведомству? Ведь в наше "постперестро- ечное" время осталось очень мало людей, открыто объявляющих себя ате- истами и исповедующих диамат. Большинство атеистов сделались агности- ками (т.е. считают, что ответов на коренные вопросы бытия вообще не существует, во всяком случае, они человечеству недоступны, а значит, и нечего головы этим забивать). Агностиком, конечно же, Крапивин не стал. Это ведь очень скучно и бесплодно. Видимо, на сознательном уровне он признает осмысленность бытия, наличие некого высшего Начала, сотворившего мир (см. в повести "Дырчатая луна" диалог Леся и Гайки). Но то, что это высшее Начало - не безличное нечто, а Некто, что Он - Личность - вот этого В.П., на- верное, пока не осознал. Его представления о вере и о религии, о взаимоотношении между ними нельзя, конечно, назвать совершенно ложными. В чем-то такой взгляд уместен. Тем не менее, эти его слова говорят лишь о том, что смотрит он на религию глазами либерального гуманиста. Он, кажется, нашел им, религии и вере, некую "экологическую нишу" как внутри человека, так и в обществе. Он признает полезность веры, испытывает симпатию к людям верующим (например, потому, что это полезно в работе с детьми. Подход, если уж называть вещи своими именами, весьма утилитарный). Что же касается его отношения к Церкви, то он, как и положено либе- ральному гуманисту, похоже, отождествляет Церковь и церковную органи- зацию, т.е. конкретную административную структуру ("церковные влас- ти"). Кстати говоря, в оценке действия "церковных властей" я во многом с ним согласен. Проблема В.П. в том, что о реальной ситуации в Церкви он судит не столько по личному опыту (которого, скорее всего, нет), а по материалам прессы и телевидения. Стоит ли удивляться резкости суж- дений? Можно ли требовать от Крапивина большего? Не думаю. Тут вообще нельзя ни от кого ничего требовать. Он не обрел пока сознательной ве- ры, не вошел в Церковь. Неизвестно, произойдет ли это когда-нибудь. Но что движение есть - несомненно. И здесь я хочу сказать вот о чем. Не дай Бог, если уверовав на соз- нательном уровне, войдя в церковную действительность, В.П. начнет то и дело вставлять в свои книги иконы, храмы, священников, лампады, свечи и чудеса. Казалось бы, странно слышать такое от верующего человека. Но я убежден в своей правоте. Для того чтобы все вышеперечисленное (хра- мы, священники и т. д.) действительно было уместным в художественном произведении, действительно выглядело бы естественным, необходим со- вершенно иной жизненный путь, другая дорога к вере. Но Господь дал В.П. именно ту, по которой он идет. Именно на этой дороге он полностью реализуется как художник, как человек творчества. В своих книгах он, часто сам о том не зная, ставит глубокие религиозные вопросы, показы- вает глубину верующей души, создает, как принято сейчас выражаться, "вторую реальность". Но делает он это своими, вполне определенными средствами. Восторги неофита тут могут все испортить. Лучшее, что мо- жет быть - это если он и дальше будет писать так, как пишет. Даже если говорить о пользе его книг, о влиянии их на детей, то, по-моему, для религиозного воспитания он делает максимум того, что мо- жет. Теоретические познания, равно как и практику церковной жизни, де- ти должны получать не из книг В.П. Для этого есть храм, есть воскрес- ные школы, различные курсы, книги. Родители, в конце концов. Крапивин же своими книгами делает другое. Он не сеет семена, не поливает и не собирает урожай. Он готовит почву для всего этого. ...Мне кажется, те места из последних крапивинских произведений, где имеют место храмы, священники и т. д., не самые удачные в его творчестве. Может, я ошибаюсь (дай Бог мне ошибиться!), но он, по-ви- димому, пишет то, о чем знает понаслышке. Так, весьма странными выгля- дят изображенные им священники. Они мало похожи на реальных православ- ных батюшек. Они не то чтобы хуже или лучше. Они - другие. Отец Дмитрий (повесть "Крик петуха") почему-то говорит на какой-то удивительной смеси церковнославянского языка и современного, рафиниро- ванноинтеллигентного русского. Мне, во всяком случае, священники с та- кой речью не попадались. Уверяю вас, они на самом деле говорят совер- шенно нормально! Возникает к тому же ощущение, будто отец Дмитрий все время извиняется перед окружающими за свое священство и старается по- меньше их этим "травмировать". В остальном же он, отец Дмитрий - прос- то хороший, добрый и умный человек. Но почему при этом он одет в рясу - не совсем понятно. То же самое можно сказать и об отце Евгении ("Синий город на Садо- вой"). Тот, правда, говорит вполне обычным языком, но возникает тот же вопрос: в чем его "особость"? Почему он священник? По-моему, это самый типичный крапивинский герой, "ребячий комиссар", если уж пользоваться термином застойных лет. Что-то вроде Олега из "Мальчика со шпагой". С той лишь разницей, что в рясе и с крестом. Его собственное объяснение своего жизненного выбора (насмотрелся смертей в Афганистане и понял, что должна быть какая-то высшая справедливость) не то чтобы несостоя- тельно, но как-то недостаточно. Подобных этико-гносеологических сооб- ражений мало, чтобы принять столь глобальное решение. На мой взгляд, тут необходим довольно серьезный опыт веры, молитвы, ощущения присутс- твия Божия, Его благодати. Точнее говоря, крапивинский герой, отец Ев- гений, и в самом деле мог на основе своих афганских впечатлений обрес- ти веру, а позднее и стать священником. Но сам процесс длился бы куда дольше, и вел бы себя отец Евгений несколько иначе. Конечно, все это лишь мои предположения. Но мне как-то трудно представить православного батюшку, рубящего ребром ладони кирпичи, а затем принимающего кара- тистскую стойку (столкновение с лейтенантом Щаговым). Священник, на- верное, нашел бы какие-то иные средства. Тем более, что по церковным канонам "Повелеваем епископа, или пресвитера, или диакона, биющего верных согрешающих, или неверных обидевших, и через сие устрашати хо- тящего, извергати из священного сана. Ибо Господь отнюдь нас сему не учил: напротив того, сам быв ударяем, не наносил ударов, укоряем, не укорял взаимно, страдая, не угрожал" (27-е Апостольское правило). Во всяком случае, не чувствуется, что отец Евгений, избирая подоб- ную тактику боя, понимал, чем рискует. Да и вообще, слишком легко он на вещи смотрит. По поводу сопротивления властям он даже как-то весело говорит: "Да, грешен. Но покаюсь, и Господь простит". Не уверен, что это правильная позиция (не само сопротивление, которое в данном случае уместно, а такое легкое отношение к покаянию), но даже будь она пра- вильной, реальный священник вряд ли произнес эти слова вслух, тем бо- лее перед враждебно настроенным человеком. (Впрочем, все последующие действия отца Евгения, включая "налет" на интернат, мне кажутся совер- шенно верными в той ситуации и канонам не противоречащими). Есть еще отец Леонид из "Лоцмана". Кстати, не просто священник, а монах. Настоятель монастыря. И, как это ни печально, он тоже не слиш- ком правдоподобен. Тоже складывается впечатление, что он - либеральный гуманист в клобуке. Конечно, он говорит много верного, да и стиль его речи (в описанной ситуации) особых возражений не вызывает. Но мне ка- жется, те же самые мысли, что он высказывает, настоящий монах выразил бы иначе. Некоторые его слова, вполне естественные в устах самого Кра- пивина, выглядят странными в речи православного инока. Кроме того, ре- занула меня еще одна деталь. На несколько ехидный вопрос Решилова, на- шел ли он в монастырских стенах истину, отец Леонид отвечает, что нет. Зато он познал, что не есть истина. Это само по себе не так уж мало. "Но и не так уж много" - парирует Решилов. На самом деле в монастырь идут (если отрешиться от карьеристов и т. п.) не ради поиска истины. Идут потому, что Истина коснулась их сер- дец, и потому всю последующую жизнь люди хотят посвятить служению Ей. Они частично уже знают Истину, принимая постриг. Бог не по заслугам, но по своей таинственной воле является человеку, и тот чувствует невы- разимую словами радость, чувствует исходящую от Него любовь. А потом это чувство пропадает, но в сердце остается о нем память. И всю свою дальнейшую жизнь человек стремится восстановить этот миг единства с Богом. Для этого нужно перестроить свою душу, а это тяжелейшее дело. На этом пути возникает множество соблазнов, боковых коридоров, что выглядят заманчиво, но от Истины уводят. И в этом смысле отец Леонид прав, говоря, что узнал, чем не является Истина. Однако, не знай он, чем Она является, он бы не выжил в монастыре. Еще раз повторяю, многие живут годами и ничем не отличаются от мирских людей, это печальная действительность, но по авторскомуто замыслу отец Леонид - не из та- ких. Он и в самом деле "взыскующий Града". (Кстати сказать, кто из крапивинских героев больше всего похож на православного священника, и своей речью, и поведением - это, как ни странно, Альбин Ксото (настоятель Петр) в повести "Гуси-гуси, га-га-га...". Если, конечно, отвлечься от его богословских рассужде- ний, представляющих чисто авторские взгляды. То же самое можно сказать об отце Венедикте из "Корабликов"). Что же из всего этого следует? Крапивин изображает не реальных свя- щеннослужителей, а свои представления о них. Видит их не такими, какие они есть на самом деле, а такими, каких ему хочется. И дело тут не в фактической недостоверности. Возможно, его герои в контексте его худо- жественного замысла и более уместны, нежели настоящие священники. Опасно другое. Поверив в созданный собственным воображением идеал, отождествив его с реальностью, он рано или поздно с правдой жизни столкнется. И уже не по газетным статьям, а на собственном опыте убе- дится, что священники бывают разные. В том числе и очень ему несимпа- тичные. (Я думаю, он в подобных случаях чаще всего будет объективно прав. Человек его типа "настроен" на добро, почувствует его даже в непривычной упаковке. А уж если не почувствует...) Но столкнувшись с неоднозначностью современной церковной ситуации, убедившись, что собс- твенные идеальные конструкции нежизненны, он может сделать большую ошибку. Ту, которую сделали многие наши интеллигенты. /Беда их состоит еще и в том, что религию вообще и Церковь в част- ности они рассматривали лишь как идеологическую опору, лишь как средс- тво противостоять тоталитарному чудовищу. Сама по себе, вне социально- го контекста, Церковь не слишком их интересовала. С падением же комму- низма надобность в идеологической основе исчезла. Зато появилась дру- гая потребность - обрести точку опоры в нынешнем политическом хаосе. Само по себе это нормальное стремление, но для серьезной веры недоста- точное. Кстати, весьма похожие процессы имели место в Польше - взаимо- отношения "Солидарности" с католицизмом складывались примерно по той же схеме./ Он может обидеться на Церковь, разочароваться в ней (фактически еще ничего о ней не зная). И горечь этой обиды неизбежно прольется на страницы его книг. Что не сделает их лучше. Дай Бог ему, Владиславу Крапивину, больше трезвости и серьезности в своих оценках. Дай Бог ему пройти Дорогу, не спрямляя углы.  * Пройдя сквозь Тьму, обжегшись Светом... *  (О новых произведениях Сергея Лукьяненко) Виталий Каплан (г. Москва) 1. Я не знаю, этично ли писать о книгах, которые пока не появились в печати и лишь в компьютерно-принтерном виде стали доступны узкому кру- гу лиц. А этот круг, само собой, страшно далек от народа. Не испортить бы людям радость первого прочтения... Да и что касается критики... Тут уж я подставляю автора. Потому что во всех литературно-критических разборках последний судья - текст, сверившись с которым, читатель сам вправе решать, "кто же прав был из нас в наших спорах без сна и по- коя..." Пока что он, читатель, такой возможности лишен. И все-таки я отважился на эту статью. Очень уж хочется. Тем более, когда еще выйдут последние произведения Сергея Лукьяненко? Издатель- ская судьба книг непредсказуема, да и будучи напечатанными, нескоро доберутся они до потенциального читателя. И потому я отдаю себе отчет в том, что пишу, в общемто, всего для нескольких человек, знакомых с недавними работами Сергея. А кроме того, есть и личный момент. В апреле этого года я написал статью "Кто выйдет на мост?" (заметки о прозе С.Лукьяненко). По боль- шей части статья была посвящена "Рыцарям Сорока Островов", точнее, за- щите вышеупомянутых "Рыцарей" от критики Владислава Крапивина. На тот момент из всего написанного Сергеем я прочел лишь сборник "Лорд с пла- неты Земля", раннюю его повесть "Пристань Желтых кораблей", да сделан- ную в соавторстве с Юлием Буркиным трилогию "Сегодня, мама!". Соот- ветственно и мои выводы исходили из этого подбора. Сейчас, прочитав "зрелого" Лукьяненко, я бы ту, апрельскую статью писать не стал. Точнее, написал бы ее совсем иначе. А то, что она, возможно, появится когданибудь на страницах альманаха "Та сторона", меня не слишком беспокоит. Пускай тоже станет своего рода "зудой". 2. Позволю себе вкратце напомнить основной тезис той весенней статьи. Итак, среди всего прочего, есть в литературе некое направление, кото- рое я назвал "крапивинской системой координат". В принципе, направле- ние это не замкнуто на одном Крапивине, можно показать, что возникло оно задолго до первых книг Владислава Петровича, и, дай Бог, проживет еще достаточно долго. "Крапивинским" я назвал его лишь условно, пос- кольку в течение трех десятилетий В.П.К. остается наиболее характерным представителем данной традиции. И надо же дать ей хоть какое-то имя! "Крапивинская традиция", как и любая другая, основана на определен- ной этической системе, на неких трудноописуемых душевных переживаниях. Сейчас не время их разбирать, но думаю, каждому человеку, знакомому с книгами Крапивина, ясно, о чем идет речь. Из этики вырастает и своеобразная эстетика, которая, собственно, и реализуется уже в чисто литературных понятиях - в тематике и в постро- ении сюжета, в особенностях композиции и стиля, и т. д., и т. п. Разумеется, авторов, работающих в рамках одной системы, нельзя де- лить на "основоположника" и "эпигонов". То есть эпигоны были, есть и будут есть, тема эта скучная, да и не о том разговор. Но вполне самос- тоятельные авторы могут быть очень непохожи друг на друга (если гля- деть изнутри традиции), а с внешней стороны их вектора могут показать- ся нацеленными в одну точку. Так, например, Павел Калмыков, допустим, Лидия Чарская и Аркадий Гайдар (ничего себе подборочка!) все-таки при всех своих различиях находятся в одном пространстве, а их современники Валерия Нарбикова, Андрей Белый и Осип Мандельштам - в другом. Это - нормальная ситуация, вообще вся мировая литература напоминает реку, возникшую от слияния нескольких мощных потоков - традиций. Иног- да потоки иссякают, иногда вдруг начинают бить из мертвой на первый взгляд земли. В общем, Лукьяненко, как мне казалось, работал в крапивинской тра- диции и был вполне описуем соответствующей координатной системой. Его книги отличались от крапивинских, но и в тех, и в других заметен был схожий взгляд на мир. Это мне казалось. 3. Но вот прочел я "Дверь во тьму" - и понял, что строил замок на пес- ке. Повесть настолько выламывается из "крапивинской традиции", что впору задуматься - а не перерос ли Лукьяненко вышеобозначенную систему координат? И если да, то где же он в итоге очутился? Впрочем, на первый взгляд повесть напоминает творения В.П.К. Общего и впрямь достаточно. Главный герой - мальчишка, приключения в некоем параллельном пространстве, дружба, то и дело испытуемая на прочность, борьба светлого и темного начал... Казалось бы, похоже. Если смотреть обычным взглядом. А если "Настоящим"? Не претендуя на подобное зрение, все же рискну. Итак, перед нами некий своеобразный мир, где имеет место вековая борьба двух таинственных, надприродных сил - Света и Тьмы. Разумеется, первое побуждение читателя - отождествить Свет с добром, а Тьму, само собой, со злом. Параллель, испытанная тысячелетиями... Потом оказыва- ется, что есть еще и третья сила, Сумрак, соблюдающая, вроде бы, нейт- ралитет, но тем не менее, ведущая свою игру. Кому ее уподобить? Духу Познания, что ли? (Ник Перумов был бы счастлив - нашлось-таки Великому Орлангуру место еще и в этом мире). Кстати сказать, уже одно это, на- личие "третьей силы", не вписывается в крапивинскую традицию. Там та- кого не бывает - там либо свет, либо тьма, либо смесь того и другого. Но чтобы нечто принципиально иное - нет уж, увольте. Между прочим, не случайно. Подобный дуализм вытекает из монотеистического европейского мышле- ния, пускай даже автор об этом и не подозревает. Но есть и другое мыш- ление - восточноазиатское, которому присущ монизм. То есть имеется лишь одно запредельное начало, Дао, которое может проявляться по-раз- ному, и как Свет, и как Тьма, и как Сумрак. А может, как Огонь, Вода, Земля, Дерево, Металл... Или еще как-нибудь. Борьба этих сил обеспечи- вает Равновесие, которым и поддерживается само существование нашего мира. Тут уже неважно, на сколько потоков разделяется Дао. Главное - ни одному не отдавать предпочтения, принимать все как есть и умело подставлять свой парус ветрам перемен. Так вот, мир, куда попал Данька, больше тяготеет к восточной моде- ли. Хотя закручено там хитро. Восточная модель маскируется под евро- пейскую, дуалистическую. Свет своими действиями пытается претендовать на особую роль, на свою причастность высшему добру (хотя на словах за- частую и утверждает обратное), Тьма, напротив, усиленно демонстрирует свою сатанинскую сущность, а Сумрак скромно делает вид, что он тут ни при чем. Таковы декорации. Но посмотрим беспристрастно. Вот некая сила, называющая себя Све- том. В чем, собственно говоря, проявляется ее этическая высота? Почему "Свет" - это именно добро? (А что есть добро?). Тут, само собой, всплывает вопрос о целях и средствах. Ну, что ка- сается средств, тут все ясно. Обман, провокации, манипулирование чело- веческими жизнями... Ради высшего блага можно обманом затащить маль- чишку в темный мир, чтобы затем использовать его как орудие. Можно сжечь город (подумаешь, всего-то два трупа - старичок да пацанчик! За- то ради счастья миллионов). Можно устроить войну на истребление, тут вообще уже незачем покойников считать, на то она и война... Как видим, со средствами все ясно. Мы такое проходили. Да и сам Котенок подтверж- дает: - Данька, Настоящий свет - это вовсе не добрый волшебник, или бог, или что-нибудь такое, разумное. Это просто одна из трех сил. - Из трех? - Почему-то я удивился именно этому. - Ну да. Свет, Тьма и Сумрак... - А это еще что такое? - Неважно, Данька, ты с ним здесь вряд ли встретишься... Свет - это просто сила, и Тьма - тоже сила. И ничего в них нет ни доброго, ни злого. И солнце в этом мире могло бы гореть по-прежнему, хоть это был бы мир Тьмы. Но получилось так, что здесь все началось с погасшего солнца. Значит, нужно было немножко солнечного света из другого ми- ра... и нужен человек из этого мира. Конечно, идеально чистых средств не бывает. История, как известно, не Невский проспект, белые перчатки изнашиваются, хотим как лучше, а получается как всегда. Да, все так. Но именно по отношению к людям. Мы все в той или иной мере поражены гнилью, и, стремясь к светлым целям, не можем не запачкаться. Да, иной раз мы вынуждены применять недостой- ные средства. Но разве этому нас учат высшие силы? Во имя Бога столько совершалось преступлений, столько было лжи, подлости и жестокости, что временами становится тоскливо и страшно. Но разве Бог призывал к это- му? Разве к кому-то явился ангел и посоветовал сжигать еретиков на костре? Разве Богородица приказала крестоносцам огнем и мечом уничто- жать неверных? Нет, это все наши собственные изобретения. Ни разу не было такого, чтобы оттуда, из Царства Божия, прозвучал призыв к прово- кации. Конечно, бывает и так, что добрые последствия вырастают из дурных дел. Но это лишь потому, что "мир во зле лежит", а стало быть, "ты должен делать добро из зла, потому что его больше не из чего делать". Но в том-то и фокус, что зло подразумевается чужое, а делать должен ты. И вообще: "Горе миру от соблазнов: ибо надобно придти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит." (Евангелие от Матфея, 18,7). Здесь же не кто-нибудь, а Котенок, существо мистическое, призывает к обману и провокации. Причем не кого-нибудь призывает, а детей, кото- рым сложнее сделать осознанный выбор. - Да! - огрызнулся я, одной рукой запрокидывая Лэну голову, а дру- гой обнимая его за плечи. - Ты вовсе не добрый, Котенок! И Свет твой ничем не лучше Тьмы! Котенок снова вздохнул. - Думаешь, мне это нравится, Данька? Это ведь только в сказках если человек добрый, то он ничего плохого не делает. А в жизни, если Свет хочет бороться с Тьмой, то он должен быть жестоким. Нет у нас другого выхода, понимаешь? Понимаем. Свет, выходит, ничего общего с Добром, Любовью и Истиной не имеет. Впрочем, спасибо ему уже за то, что он и не претендует. У него другие цели. С целями, конечно, разобраться интересно. В чем, собственно, заклю- чается то счастье, ради которого совершаются вышеназванные пакости? Дать этому несчастному миру солнце? Дело, конечно, благородное, но не могу я отделаться от подозрения, что для Света все происходящее - лишь ход в исполинской шахматной партии, обретение же солнышка оказывается побочным эффектом. Впрочем, тут ситуация на самом деле сложнее. Есть "Свет", некая мистическая сила, и есть Солнечный Котенок, полномочный представитель "Света", эмиссар. И если поначалу он исправно выполнял свои должност- ные обязанности, то потом потихоньку стал работать и на себя. Еще большой вопрос, будет ли довольно его "светлое начальство" тем, что он воссиял в небе этого мира аки самозванное солнце? И даже если сие вхо- дило в изначальную программу, то ради кого? Ради жителей, изнуренных многовековой тьмой, вынужденных продаваться в солдаты, чтобы прокор- мить свой мир? Ради того, чтобы прекратить войну Крылатых с Летящими? Или же все это - приятные мелочи, а главное - укрепиться еще и здесь, усилить свои позиции в бесконечной борьбе с "Тьмой"? Я не утверждаю, что это прямо вытекает из текста, но мое дело - задать вопрос. Кото- рый, как мне кажется, вырос не на пустом месте. А интересно, что нужно самому Котенку? Уж не вел ли он своей игры, целью которой было стать солнышком и питаться всеобщей любовью? - ...Но ты же помнишь, любовь - это тоже Настоящий свет. В этом ми- ре миллионы Крылатых, у которых теперь не осталось ничего - только ве- ра, что солнце вернется в их мир. Они будут любить меня, и этой люб- ви... этого света мне хватит, чтобы светить им. - А если разлюбят? Если забудут, что такое Тьма... и что такое Свет? - Тогда я умру, - просто сказал Котенок. - Честное слово, мне этого не хочется. Честное слово, не могу понять, что тут главное - забота о людях, или о самом себе? Что для Котенка важнее - дарить свет или питаться им? Ведь как получается? Люди будут излучать любовь, Котенок будет принимать ее, превращать в солнечный свет и посылать обратно, людям. То есть станет он чем-то вроде зеркала. Или фотоэлектронного преобра- зователя. В некотором смысле, люди перейдут на самообслуживание, а Ко- тенку достанется контроль и распределение. И всем будет хорошо. Схема, на мой взгляд, подозрительно знакомая. ...Он вообще сложная личность, этот Котенок. Не укладывается в при- вычные рамки. То он - воплощенная ангельская кротость и мудрость, то - коварный змий, то - избалованный пацаненок... Переходы от одного сос- тояния к другому совершаются незаметно и, пожалуй, необъяснимо. Я дол- го пытался его понять, и однажды меня осенило - да он же просто болен, шизофреник он. Да простит мне психиатр Лукьяненко вторжение в его про- фессиональную область. Но действительно - в нем, Котенке, живут две личности. Первая и ос- новная - представитель Света, воплощение могучей надприродной силы, осчастливливатель миров и прочая, прочая... Вторая личность гораздо более человеческая (да и человечная). Фактически, во второй своей ипостаси Котенок - это такой же пацан, как и Данька, со своими досто- инствами и вполне простительными слабостями. Вторая личность не пре- тендует на роль вождя и учителя, на высший этический авторитет. Коте- нок тут стремится дружить с Данькой на равных, и это у него иногда по- лучается. Причина тут ясно указана самим Котенком. - Я же расту умнею... понемножку. А я хоть и из Света, но форму-то мне дал ты. И Зеркало было человеческим. Так что я на вещи смотрю по-вашему. То есть в момент возникновения Котенка отпечаталась в нем Данькина душа, внутри сгустка Настоящего света зародилась человеческая лич- ность. Потому-то в конце концов и случился разрыв, "расщепление", "большой" Котенок остался изображать солнышко, а "малый", отраженный зеркалами Гертовой шкатулки, прыгнул Лэну на руки. И вот этот "малый" Котенок - существо гораздо более симпатичное, нежели висящее в небе "его сиятельство". Вообще, по-моему, Котенок - огромная удача Лукьяненко, это действи- тельно интересная, нетривиальная фигура. Хотелось бы, конечно, продол- жения. Ну, а что касается Тьмы... Летящие, сколь бы зловещими они ни каза- лись поначалу, смотрятся несколько декоративно. В общем-то, ни бесовс- кой хитрости, ни бесовских возможностей в них не заметно. Ну, воюют уже много столетий с Крылатыми, успеха нет ни у одной из сторон. Рав- новесие. Только вот кто в этом Равновесии заинтересован? Сами Летящие? А почему, собственно? Тот, кто за ними стоит? А кто за ними стоит? Это, кстати, самый любопытный вопрос. Летящие жестоки, но не более, чем Крылатые. Можно жечь людей Черным огнем, можно выкалывать глаза кинжалом - от перемены мест сумма не из- менится. И те, и другие стоят друг друга. И те, и другие поражены ра- ковой опухолью зла. И если действительно говорить о настоящем зле, о настоящих адских силах, то... Вряд ли они сделали бы главную ставку именно на Летящих. Гораздо эффективнее играть на территории Крылатых, а Летящих использо- вать в отвлекающих целях. Ей, Настоящей тьме, не нужна победа ни тех, ни других. Ей не нужны обильные жертвы, кровь и трупы. Это все побоч- ные эффекты. Главный урожай пожинается в человеческих душах. Пока идет война, некогда задумываться, некогда задавать Настоящие вопросы. Так что действительно, "Равновесие Тьмы" имеет бесовскую природу. Но где же они, изощренные губители? Взгляд невольно обращается в сторону Сумрака. Туда, где спокойно и уверенно стоят улыбающиеся Торговцы. Первое, что бросается в глаза - это уважительный нейтралитет по от- ношению к Свету (насчет Тьмы представители Сумрака предпочитают не высказываться. Хотя и применяют очки тьмы. Вещи же не виноваты ни в чем). Постоянно подчеркивается, что Сумрак не воюет со Светом, что он достаточно силен, чтобы позволить себе мир, что пути их не пересекают- ся, и т. д., и т. п. Это наводит на некоторые размышления. Во-первых, не случайно молча- ние о взаимоотношениях с Тьмой. Похоже, как серьезную силу представи- тели Сумрака ее не воспринимают. Ну, есть такая, ну, можно ее исполь- зовать, но - не конкурент. Не то что Свет, по отношению к которому Га- рет то и дело считает нужным определить позицию. И не потому лишь, что Данька служит Свету. Он ведь служит именно тем, что воюет с Тьмой, и значит, нуждается в союзниках. Тут бы Гарет и развернуться. Либо в са- мом деле помощь предложить, либо обманом завлечь в ловушку. Но подоб- ные игры не ведутся. В них нет необходимости. Видимо, Сумрак иначе представляет себе расклад сил, нежели Свет. В самом деле: - Я предполагаю, что они служат Сумраку, - очень спокойно, даже об- легченно сказал Котенок. - Это плохо? - тихо спросил я. - Нет, что ты. Это не плохо и не хорошо. У них свой путь, у нас свой. Пока они не пересекаются. А Тьма, напротив, противник более чем серьезный: - Мы много лет воевали с Тьмой чистыми руками. - Котенка мои слова не задели. - Не убей, не пошли на смерть, не предай... И Тьма росла. Хватит. Мы воюем честно, но если обстоятельства сложились в нашу поль- зу - почему бы и нет? А вот что утверждает представительница Сумрака Гарет: - Мы? Мы - те, кто стал рядом с богами. Мы служим Силам; ты - Све- ту, я - Сумраку. Это ничего, Свет и Сумрак не враги. И еще: - Я рада, что ты победил, - продолжила она. - Сумрак не воюет со Светом. Получается, для Света главным врагом является Тьма, Сумраком он не интересуется, а тот, напротив, безразличен к Тьме, зато неравнодушен к Свету. Выходит классический треугольник. Из этого можно сделать вывод - позиции трех сил неравны. И Сумрак, наверное, обладает некоторым перевесом. В самом деле, войны он, кажет- ся, ни с кем не ведет, зато использует в своих целях противостояние Света и Тьмы. Этакая лисица из китайской басни, стравившая царя львов с тигриным царем, после чего отполдничавшая обоими. Однако в отличие от упомянутой зверушки Сумрак, похоже, не заинтересован в чьей-либо гибели. У него - своя игра, свои далеко идущие планы, охватывающие бесчисленные миры и времена. И Свету, и Тьме в этой игре отводятся не- кие роли. Причем Свет важен сам по себе, а Тьма - лишь в качестве про- тивника для Света, лишь с целью связать ему руки. И возникает подозре- ние - а она вообще существует ли сама по себе, Тьма? Не иллюзия ли это, порожденная Сумраком? Может, мирозданием тут правят все же не три силы, а две?