ывался через добровольное самоограничение и создавал нечто самодовлеющее. Например, гениальная сама по себе строка: "_Какие сны в том смертном сне приснятся_", при всей верности оригиналу ("_For in the sleep of death what dreams may come_") своей восхитительной, хотя, одновременно, и естественной, фонетикой попросту отвлекает от существа поставленного the question. Поэт, к слову, вообще пишет для собственного голоса, слышимого изнутри, а не стороны (вспомните, как поэты читают свои стихи...). Смысл стиха в энергетике слов, ритмов, рифм, консонансов, в фонетике и дыхании {См.: Л. С. Выготский, ук. соч., с. 207.}. И если поэт не драматург по совместительству, то его набеги в область театрального неизбежно неудачны. Внешние и непреложные требования к обоснованию текста в виде предполагаемых обстоятельств, текста и подтекста, вытекающих из них жестов и поступков, - все это для него лишние сущности, мешающие прямому лирическому высказыванию (то же и в прозе). И коль скоро Борис Пастернак наш главный контрагент в шекспировско-гамлетовской теме, то вспомним его роман "Доктор Живаго". И что бы о нем ни говорили, и какими выдающимися достоинствами (и, прежде всего, отдельным ото всего остального необыкновенным обаянием автора, - чисто поэтическая диспозиция) он ни обладал, его (романа) отличительная черта именно в отсутствии вульгарного драматизма как приема, как ремесленно вставленной пружины, неотвратимо разворачивающей действие к его концу. И кучи других пружинок, вертящих актами и явлениями. Это, по сути, объемная лирика, развернутая в прозу совершенно особых достоинств (я, например, стал понимать - и ценить - роман, лишь когда стал воспринимать абзацы прозы как строфы поэмы)... Впрочем, вернемся к "Гамлету". Для иллюстрации разницы не столько между литературными качествами переводов, сколько между внесценическим академизмом и актуализированной сценичностью, при полной верности оригиналу во всех случаях, я выбрал фрагмент более чем злободневный. Точнее, вечно и повсеместно злободневный, поскольку в упоминавшемся выше folio 1623 года и этот монолог подвергся жестокому купированию, как собачий хвост (осталось всего четыре строчки). Но вот его оригинальное изложение: Ноratio Is it a custom? Hamlet Ay, marry, is't; But to my mind, though 1 am native here And to the manner born, it is a custom More honour'd in the breach then the observance. This heavy-headed revel east and west Makes us traduced and tax 'd of other nations; They dope us drunkards, and with swinish phrase Soil our addition; and indeed it takes From our achievementes, thought perform 'd at height, The pith and marrow of our attribute. So, oft it chances in particular men, That for some vicions mole ofnanure in them, As, in their birth, - wherein they are not guilty, Since nature cannot choose his origin, - By the о 'ergrowth of some complexion, Oft breaking down the pales and forts of reason, Or by some habit that too much о 'er-leavenes The form ofplausive manners; that these men, - Carring, 1 say, the stamp of one defekit, Being nature's livery, or fortune's star, - Their virtues else - be they as pure as grace, As infinite as man may undergo - Shall in general censure take corruption From that particular fault; the dram of evil Doth all the noble substance of a doubt To his on scandal. 70 лет назад Михаил Леонидович Лозинский изложил его следующим образом: Горацио Таков обычай? Гамлет Да есть такой; По мне, однако, - хоть я здесь родился И свыкся с нравами, - обычай этот Похвальнее нарушить, чем блюсти, Тупой разгул на запад на восток Позорит нас среди других народов; Нас называют пьяницами, клички Дают нам свинские; да ведь и вправду - Он наши высочайшие дела Лишает сердцевины славы. Бывает и с отдельными людьми, Что если есть у них порок врожденный - В чем нет вины, затем, что естество Своих истоков избирать не может, - Иль перевес какого-нибудь свойства, Сносящий прочь все крепости рассудка, Или привычка слишком быть усердным В стараньи нравиться, то в этих людях, Отмеченных хотя б одним изъяном, Пятном природы иль клеймом судьбы, Все их достоинства - пусть нет им счета И пусть они, как совершенство, чисты, - По мненью прочих, этим недостатком Уже погублены; крупица зла Все доброе проникнет подозреньем И обесславит. Типичный "объективный перевод", как того требовал сам М. Лозинский. В 1940 году Борис Леонидович Пастернак дал свою (ныне самую распространенную) версию: Горацио Это что ж - обычай? Гамлет К несчастью, да - обычай, и такой Который следовало бы скорее Забыть, чем чтить. Такие кутежи, Расславленные на Восток и Запад, Покрыли нас стыдом в чужих краях. Там наша кличка - пьяницы и свиньи, И это отнимает, не шутя, Какую-то существенную мелочь У наших дел, достоинств и заслуг. Бывает и с отдельным человеком, Что, например, родимое пятно, В котором он невинен, ибо, верно, Родителей себе не выбирал, Иль странный склад души, пред которым Сдается разум, или недочет В манерах, оскорбляющий привычки, - Бывает, словом, что пустой изъян, В роду ли, свой ли, губит человека Во мненьи всех, будь доблести его, Как милость Божья, чисты и несметны. А все от этой глупой капли зла, И сразу все добро насмарку. Досадно ведь... Не странно ли, что беда, под корень уничтожающая нацию, подается как "недочет", "пустой изъян", всего лишь "капля зла", пусть "существенная", но "мелочь", которые следует забыть перед лицом "чистых и несметных доблестей". Очень по русски, не правда ли? (Впрочем, в 1940 году это и впрямь было, скажем так, засурдинено). А вот фрагмент из публикуемого в книге текста: Горацио Традиция такая? Гамлет Да, можно так сказать. Хотя в своем Отечестве пророком быть не модно, - Чем следовать традициям таким, От них бы лучше было избавляться. Соседние народы могут нас Считать страной похмельного синдрома, Где каждый житель - пьяная свинья, А все мы вместе - быдло в общем стаде. Такая слава может наложить На нацию позорный отпечаток. Конечно, человек не виноват В том, что рожден таким, каким родился, Но цвет волос, или черты лица, Непропорциональное сложенье, Дефект фигуры, или малый рост, Манера речи, неприятный голос, Комплекция, характер, склад ума, - Любое свойство, данное природой, Вполне способно предопределить Его судьбу настолько же, насколько Зависит от его природных черт То впечатленье, что он производит, И нам не стоит закрывать глаза На наши собственные недостатки, Тем более - настаивать на них И предъявлять другим. Это я все к тому, что при таком подходе (а для меня он почти как марксизм - единственно правильный) возможны, допустимы, оправданы любые словесные неожиданности, если только они передают смысл и энергию первоисточника. И, прежде всего, именно энергию, потому что она и только она привлекала (и привлекает) зрителей в кресла и ярусы театров всех времен и народов (еще раз напомню приводившийся пример с брюссельской премьерой "Фенеллы"). А потому меня не пугают и не смущают (это я говорю, как бы упреждая неизбежные вопросы и недоумения читателя) такие строки (которые я лично цитирую с удовольствием): Наткнешься на Горацио с Марцелом - Моих дублеров... ...привык именовать Такие вещи массовым гипнозом... Вступить с ним в конструктивный диалог... И чистки кадров в воинских частях, Сплошных авралов в кораблестроенье... Ты здесь проходишь курс алкоголизма?.. И в предстоящем триллере ночном... ...брокеры фальшивых сделок... {*} {*"...for they are _brokers_, // Not of that dye which their _investments_ show..." (1-3) Считать страной похмельного синдрома... В стране, как видно, назревает кризис... Пугаешь ночь, а мы, как идиоты, Глядим на это все, разинув рты, От интеллектуального бессилья... Страна покорно хлопает ушами Под эту чушь... И лишь твою инструкцию оставлю В амбарной книге мозга моего... А этот Призрак - стоящий мужик... Кардиограмма внутреннего мира... ...Я, как дебил С отвисшей челюстью... Все, чем страна гордилась встарь, С тех пор пошло на слом, Как Богом данный Государь Был заменен... его достойным преемником... Вот публика моей бредовой пьесы - Пойду играть свой сумасшедший текст... - и так далее. Такие вещи (которые смеха ради можно назвать контемпораньками {contemporaneous - современный}) с неизбежностью задевают читателя, зрителя, актера именно за живое, а не музейное. Он уже не проскочит мимо них, скользя вполглаза по привычному сюжету, остановится, задумается и именно о смысле событий и их соотнесенности со временем и, прежде всего, со своим собственным (конкретные проблемы 1601 года нам, на самом деле, до Гекубы). Но это и есть требуемое спасительное неудобство дополнительного думания. А ради чего авторы адресуют в пространство и время свои писания? Не для того же, чтобы мы засыпали над ними с умной гримасой... Октябрь-ноябрь, 2001 Екатерина Сальникова кандидат искусствоведения Шекспир и мы Предисловие театроведа Это не просто очередной перевод "Гамлета", написанного в Англии как раз приблизительно четыреста лет назад. Это не юбилейный творческий реверанс в сторону английского гения. Это качественно новый перевод Шекспира, которого, при нормальном развитии отечественной культуры, не перестанут переводить никогда. Потому что Шекспир не существует в России отдельно от нашего языка, нашего театра и нашей драматургии. Он существует внутри всего этого. И это процесс, а не стабильное бытие постоянной мировой величины. Когда в России кто-нибудь переводит какую-нибудь пьесу Шекспира, эта пьеса как бы сочиняется заново, словно здесь ее настоящая духовная родина - и второе культурное рождение. И только здесь ее могут если не интерпретировать адекватно, то по крайней мере оценить по-настоящему. Более необходимого нам драматурга просто нет в природе. Потому что нет никого более универсального. В Чехова приходится привносить открытый трагизм, в Островского - поэзию, в Пушкина - наоборот побольше прозы и сюжетности. Грибоедов всем хорош, но только слишком уж комнатный. И это единственное, что можно поставить ему в вину. За исключением того еще, что Грибоедов написал только одну гениальную пьесу, а у Шекспира их гораздо больше. Русская культура всегда стремится приобщиться ко всему самому масштабному и самому лучшему. И никогда никакие соображения патриотического, национально-гражданского и прочего толка не могут этому помешать. Без Шекспира наш театр не смог бы состояться в XIX веке и не смог бы полноценно существовать в XX столетии. Без шекспировских ролей не развернулся бы в полную силу Мочалов. Не оттолкнувшись от Шекспира, интеллигентский театр 60-70-хгодов XX века не произнес бы свою исповедь и проповедь о душе советского человека. И не известно, на каких бы трагических просторах разворачивался знаменитый занавес Давида Боровского. Соизмеримого с Шекспиром драматурга нет не только в России. Но только наш театр, похоже, всерьез не может с этим смириться и не просто ставит Шекспира, а честно признает в глубине души, что Шекспир в театре - наше все. Если размышлять о самих шекспировских пьесах, то самая русская трагедия Шекспира - конечно, "Гамлет". Нам не очень нужны шекспировские "макиавелли" вроде Ричарда III и мятущиеся узурпаторы вроде Макбета. В собственной истории России есть не менее колоритные фигуры - Иван Грозный, Борис Годунов, Григорий Отрепьев. Власть - это для нас слишком русская по колориту проблема, чтобы она могла всерьез интерпретироваться в иной национальной оболочке. Тема же одинокого, рефлексирующего и амбивалентного героя традиционно овеяна европейскими ветрами. С какими только демоническими персонажами не сравнивался Евгений Онегин в самом романе. Чацкий попал в Москву на бал прямо из заграницы. Ленский рифмуется с душою "геттингенской" {А Гамлет с "витгенбергской" - (прим. Издателя).}. Печорина ни с кем Лермонтов не сравнивает - но его и сравнивать не надо, с его общеевропейскими корнями и так все ясно. В сущности, можно было даже не давать ему читать Вальтера Скотта перед дуэлью. С Запада и на Запад едут герои Достоевского и Тургенева. Все они европеизированные русские лишние люди. Гамлет - самый русский из всех европейских героев. Ему легче страдать, чем действовать. Ему приятнее формулировать мысли и чувства, чем общаться с людьми. Ему проще вгонять в гроб невинных, чем настигать в споем возмездии виноватых. Это герой, который любит не любить женщин. Которому нужна Офелия, чтобы не любить ее сильно и нежно - и свести в могилу совершенно случайно и как бы даже ничего не сделав. Еще в "Гамлете" есть могильщики, которые поют песни и напропалую острят. А что для отечественного менталитета может быть понятнее, чем кладбищенская ирония и вообще сидение на чужих могилах в размышлениях о смысле жизни? В "Гамлете" гораздо сильнее, чем в "Короле Лире", звучит тема родителей и детей. Потому что в "Короле Лире" дети все-таки получили какую-никакую власть и стали, соответственно, взрослыми. Ни в одной другой пьесе персонажи так много не выгоняют друг друга из дома, как в "Короле Лире". Все со скандалами разъезжаются по разным домам и степям. Одним словом, семья распадается. В "Отелло" Дездемона быстро уезжает из Венеции на Кипр - и ее отец перестает быть действующим лицом трагедии своей дочери. В "Гамлете" же все умирают вместе, оставаясь одной трагической семейкой. В "Гамлете" дети так и не получают никакой власти, но чем дальше, тем больше переживают - из-за старших. Так и будут до конца жизни страдать из-за убитых отцов, ревновать маму к дяде, - и останутся маленькими и не состоявшимися. У них будут развиваться вполне фрейдовские комплексы слишком домашних детей, которым трудно обрести независимость и вырасти окончательно. Инфантильность - сама по себе вечная российская трагедия. Крушение семьи - любимая тема русской культуры, от "Скупого рыцаря" и "Станционного смотрителя" до "Вассы Железновой". Единственная проблема "Гамлета" - что он написан не на русском языке и не прозой. Вот с этим объективным и непоправимым фактом смиряются или борются переводчики, каждый по-своему. Как перевести "Гамлета" так, чтобы это было красиво, но при этом драматично и удобоваримо для сцены? То есть, как сделать так, чтобы "Гамлет" даже не остался "Гамлетом", а снова им стал, но уже на русском языке? Сложная проблема. Шекспир писал давно и на том старом английском языке, который довольно далек и от современного английского, и от современного русского. Подстрочник может дать понять, как сильно отличается оригинал от всех его переводов, сделанных в эпоху более гладкого стихотворного стиля. Но подстрочник не производит того эффекта, который, вероятно, производили стихи Шекспира, когда ими разговаривали актеры на сцене "Глобуса". Ведь тогда зрители слушали цветистые стихи. А подстрочник просто режет ухо и представляет альтернативу затертости и гладкости поэзии. Когда Шекспира переводят стихами, либо переводчик стремится сохранить неправильности, шероховатости и грубости первоисточника - и в этом смысле воспроизвести стиль подстрочника, выдавая его за стиль Шекспира. Либо берет верх наоборот жажда сделать из шекспировской пьесы нечто столь же правильное и отесанное по форме, как пушкинская поэзия. Получается Шекспир, написанный кем-то из XIX века. Это все равно Шекспир. Но это все-таки еще не Шекспир. Вероятно, чтобы перевести Шекспира хорошо, то есть театрально, мало быть просто переводчиком, мало быть даже просто поэтом - и даже еще вдобавок драматургом. Нужно что-то еще. Вот это что-то и присутствует в новом переводе Виталия Поплавского. Виталий Поплавский не является профессиональным поэтом, но он умеет не просто написать стихи - он способен изъясняться в стихах, и изъясняться долго и много. Это очень ценное свойство, потому что Шекспир сочинял в ту эпоху, когда творческой энергии у людей было в принципе гораздо больше, чем сейчас. И когда еще не знали, что именно краткость - сестра таланта. Наоборот, на носу была избыточная эпоха барокко, а позади и вокруг был расцвет Ренессансной мощи, любви к творчеству вообще и к разнообразию форм в частности. Трудно найти другого столь же многословного драматурга, как Шекспир - из числа хороших. Чтобы быть адекватным Шекспиру, стихосложение само по себе не должно восприниматься как тяжкий груз или очень сложная работа. Оно должно стать формой мысли и переживания. И сам процесс их выражения в стихахдолжен превратиться в органичную жизнь ума. В новом переводе это происходит. Для всех переводчиков большой проблемой является довольно старомодная риторичность Шекспира, герои которого слишком хорошо владеют словом - и поэтому часто создается впечатление, что им важнее сказать, чем прочувствовать. Но Виталий Поплавский - режиссер и сценарист. Если надо, он может играть роли на сцене. Он хорошо знаком с системой Станиславского. И перевел он "Гамлета" тоже по системе Станиславского. Это значит, в новом переводе нет монологов и реплик, которые существуют неизвестно для чего и сохранены в тексте только из пиетета к Шекспиру. Когда переводчик знает, о чем он переводит пьесу, перевод обретает сверхзадачу. Потом ее можно no-разному интерпретировать или не замечать. Но ее объективное присутствие в тексте делает нового "Гамлета" очень сценичным. Каждый персонаж в новом переводе прожит переводчиком по принципу "я в предполагаемых обстоятельствах". И это очень важно, потому что Шекспиру некогда было выписывать каждую фигуру с одинаковой степенью подробности и человеческой достоверности. Одни персонажи явно бледнее. Других иногда слишком примитивно переводили и лишали их потенциального обаяния. В новом "Гамлете" Офелия похожа на живого человека. А Полоний стал милее и объемнее, чем раньше. Уж не говоря про Лаэрта, могильщиков и Розенкранца с Гильденстерном. Вообще текст Виталия Поплавского ценен прежде всего тем, что возвращает Шекспиру ощущение реального драматизма и реальных переживаний, которым полна и ситуация пьесы, и жизнь действующих лиц. По этому переводу не сомневаешься, что герои по-настоящему чувствуют то, о чем рассуждают. И стихами говорят скорее от боли, нежели по традиции. Вряд ли это было для автора перевода сознательной целью, но в новом тексте "Гамлета" происходит слияние западного ренессансного театра с русским психологизмом. Шекспир не был психологичен. Но вот наконец настало время, когда российская интерпретация внедрила в Шекспира психологическую достоверность и убедительность. Читая новый перевод, уже не скажешь, как бывало раньше, что кто-то из героев ведет себя так, потому что это нужно Шекспиру. Эффект самостоятельности и независимости действующих лиц от воли автора почти абсолютен. Совместив поэтичность с уникальной органикой разговорной речи, перевод, наконец, сделал самое сложное и трудно достижимое - он приблизил сами предполагаемые обстоятельства пьесы к нам настолько, что они стали восприниматься как реальные и действительно современные, а не мифологические. Собственно, таким и было восприятие Шекспира при его жизни. Его герои разговаривали как современные люди. Вот в переводе Поплавского они, наконец, снова разговаривают как современные люди, - современные уже нам. Такими близкими и родными, как здесь, герои "Гамлета" еще не представали. Это не модернизация классики - это элементарная адекватность вечному драматизму Шекспира. Не стоит видеть в работе автора перевода постмодернистских игр с формами и временными координатами. Скорее наоборот, поэтическая форма здесь не представляется самоценной - она живет только как естественное и удобное "тело" трагического театра. Она такая, потому что иначе не выразишь сейчас того, что выразил Шекспир. Техническое примечание. Переводчиком предложено некое смысловое завершение канонического текста трагедии в виде приложения известного 66-го сонета Шекспира, столь созвучного главному монологу Гамлета, не менее близкого 15-го сонета, а также финального эпизода трагедии "Макбет" (все тексты также в новом переводе В. Поплавского). Трагическая история Гамлета, датского принца Действующие лица: Клавдий, король Дании. Гертруда, королева Дании, мать Гамлета. Гамлет, сын бывшего и племянник нынешнего короля. Призрак отца Гамлета. Полоний, лорд-канцлер. Лаэрт, сын Полония. Офелия, дочь Полония. Горацио, друг Гамлета. Фортинбрас, принц Норвежский. Вольтиманд. Корнелий. Розенкранц. Гильденстерн. Озрик. Лорд. Священник. Марцелл. Бернардо. Франциско. Капитан армии Фортинбраса. Рейнальдо, слуга Полония. Секретарь Клавдия. Слуга Горацио. 1-й Клоун. 2-й Клоун. Актеры. Придворные. Датчане. Английские послы. Матросы. Солдаты армии Фортинбраса. Место действия - Эаьсинор. 1.1. На посту стоит Франциско. К нему приближается Бернардо. Бернардо Кто в карауле? Франциско Я пароль не слышал. Бернардо Век жизни королю! Франциско Бернардо? Бернардо Я. Франциско Ты пунктуален, - заступай на вахту. Бернардо Пробило полночь. Можешь отдыхать, Франциско. Франциско Да, спасибо за заботу: От холода я чуть не одурел. Бернардо Все тихо? Франциско Обошлось без происшествий. Бернардо Спокойной ночи. - Да, а если вдруг Наткнешься на Горацио с Марцеллом - Моих дублеров, - пусть идут сюда. Франциско Вот и они, похоже. - Кто такие? (Входят Горацио и Марцелл.) Горацио Друзья страны. Марцелл На службе короля. Франциско Всем доброй ночи. Марцелл И тебе того же. Кто подменил? Франциско Бернардо принял пост. Счастливо оставаться. (Уходит.) Марцелл Эй, Бернардо! Бернардо Да здесь я, здесь. - Горацио? Горацио Привет. Бернардо Прошу вас - чувствуйте себя как дома. Марцелл Ну, как сегодня - снова приходил? Бернардо Я ничего такого не заметил. Марцелл Горацио привык именовать Такие веши массовым гипнозом И в привиденье, что смущало нас С тобой два раза, отказался верить. Я предложил ему прийти сюда И, если вновь появится виденье, Вступить с ним в конструктивный диалог. Горацио Виденье не появится. Бернардо Присядем: Я вновь хочу ударить по ушам, Закрытым ватой от моих рассказов, Очередным наскоком. Горацио Я готов Вас слушать, сколько будет вам угодно. Бернардо Прошедшей ночью, лишь вон та звезда, Что западней Полярной, поменяла Свой курс, чтоб озарить тот край небес, Где светит нынче, мы вдвоем с Марцеллом, Когда пробило час... (Входит Призрак.) Марцелл Молчи! Смотри туда: вот он идет! Бернардо По всей фигуре - как король умерший. Марцелл Горацио, ты умный - начинай. Бернардо Похож на короля, ты не находишь? Горацио Похож, и даже очень. Я боюсь. Бернардо Задай вопрос. Марцелл Горацио, смелее. Горацио Кто ты такой, что в этот поздний час Гуляешь тут в воинственном наряде Сошедшего в могилу короля? Ответь мне, - заклинаю небесами. Марцелл Обиделся. Бернардо Смотри: пошел назад. Горацио Стой! Отвечай, прошу тебя, ответь мне! (Призрак уходит.) Марцелл Ушел - и отказался отвечать. Бернардо Горацио, какие впечатленья? Подействовал наш массовый гипноз? Что скажешь? Горацио Я не поверил бы, свидетель Бог, Пока не подтвердили бы все это Мои глаза. Марцелл На короля похож? Горацио Как ты сам на себя. Он точно так же Вооружен был в день, когда побил Строптивого норвежского монарха, И точно так же хмурился, когда На снежном поле раскидал поляков. Все это очень странно. Марцелл Точно так Уже два раза в это время ночи Он совершал торжественный проход. Горацио Не знаю, что все это может значить, Но, судя по всему, нас могут ждать Сюрпризы в государственном масштабе. Марцелл Как раз об этом я хотел спросить, - Давайте сядем, - в чем необходимость Ночных дежурств, введенных по стране, Подъема в оружейном производстве И чистки кадров в воинских частях, Сплошных авралов в кораблестроенье, Трехсменных вахт с отменой выходных? Что эта потогонная система, Поставившая ночь на службу дню, Готовит нам, - кто сможет мне ответить? Горацио Могу сказать лишь то, что знаю сам. Как вам известно, наш король последний, Чей образ нам явился только что, Когда-то был норвежцем Фортинбрасом На поединок вызван. Победил В единоборстве наш отважный Гамлет, Не знавший равных в ратном мастерстве. Но Фортинбрас Норвежский вместе с жизнью, Согласно кодексу единоборств, Терял и земли, что в былые годы У Дании сумел отвоевать, - А наш король терял аналогично Кусок земли, поставленный в заклад, Который перешел бы во владенье Норвежцу, одержи победу он. Следите дальше. Ослепленный гневом И жаждой мести юный Фортинбрас По всей Норвегии набрал команду Убийц, которым нечего терять, Готовых за умеренную плату Без рассуждений выполнять приказ. Цель Фортинбраса - в этом нет сомнений Ни у кого из наших высших лиц - Оказывать военное давленье На Данию, пытаясь получить Назад отцом утерянные земли. Вот вам и повод для ночных дежурств И массовой военной подготовки. Бернардо Я думаю, все так и обстоит: Затем и бродит мрачная фигура В одежде и доспехах короля, Который заварил всю эту кашу. Горацио Он - как соломинка в глазу ума. Как в годы высшего расцвета Рима, Пред тем как Юлий Цезарь был убит, Могилы выпускали погребенных По улицам столичным погулять, Сгорали звезды, кровь росой стелилась, Темнело солнце, скользкая луна, Начальница всевластного Нептуна, Изнемогала от упадка сил, - Такие точно предзнаменованья, Как вестников, спешащих впереди Событий, чтоб явиться их прологом, Нам посылают небо и земля Для упрежденья социальных взрывов. (Возвращается Призрак.) Но тише! Гляньте: он опять идет! Рискую, - будь что будет. - Стой, загадка! Коль ты способен звуки издавать Иль внятно изъясняться, - отвечай мне. Возможно, я могу тебе помочь В каком-то деле, - говори, что сделать. Тебе, возможно, ведома судьба Страны, и ты несешь предупрежденье, - Так говори же! А если ты в свою земную жизнь Зарыл под землю чье-то состоянье И хочешь выкопать его назад, - (кричит петух) Признайся в этом нам! - Марцелл, на помощь! Марцелл Советуешь проткнуть его копьем? Горацио Конечно, - если будет упираться. Бернардо Он ускользает! Горацио Вот он, вот! Марцелл Ушел! Мы зря его пытаемся унизить И угрожаем силу применить, Поскольку он неуловим, как воздух, И наши копья метят в пустоту. Бернардо Он был напуган петушиным криком. Горацио И встрепенулся, словно не хотел Быть пойманным с поличным. Как я слышал, Петух, трубач рассвета, издает Столь резкий звук своей луженой глоткой, Чтоб пробудить от спячки бога дня, А дух, застигнутый сигнальным звуком, Где б ни блуждал он - в море иль в огне, В земле иль в воздухе, - вернуться должен Туда, откуда ночью выходил. Марцелл Крик петуха спугнул его, как видно. Я слышал, каждый год под Рождество Певец зари поет в теченье ночи - Тогда в открытом месте, говорят, Бродить не может ни один из духов, Смягчается воздействие планет И чары ведьм не обладают властью - Так это время свято и светло. Горацио Я тоже слышал и готов поверить. Но поглядите - утра рыжий плащ Вон тот восточный холм сейчас накроет. Давайте снимем наш ночной дозор И обо всем, что было этой ночью, Расскажем принцу Гамлету: при нем Наш молчаливый дух разговорится, Держу пари. - Согласны сообщить Вы принцу все, что с нами тут случилось? Марцелл Конечно, да. Я знаю, где его Удобнее найти сегодня утром. (Уходят.) 1.2. Звучат фанфары. Входят Клавдий, Гертруда, Полоний, Лаэрт, Вольтиманд, Корнелий, Гамлет и придворные. Клавдий С тех пор как Гамлета постигла смерть, Мы все скорбим о незабвенном брате И Дания печально замерла, Как в траурном строю на панихиде. Но жизнь берет свое, и нам пора, Отдав печали дань, всерьез подумать О нас самих и будущем страны. Мы приняли решенье - королеву, Ту, что еще вчера была сестрой, Наследницу воинственной державы, Пытаясь для приличия таить Пред памятью покойного ту радость, Что безраздельно охватила нас, - Взять в жены. Никогда бы не рискнули Мы совершить столь дерзновенный шаг, Когда бы не всеобщая поддержка. Теперь по делу. Юный Фортинбрас, В обход международных соглашений - Или считая, что у нас бардак Во всей стране в связи с кончиной брата И что настало время взять реванш, - Повел войну в эпистолярном жанре, Пытаясь предъявить свои права На земли, что отторгнул по закону Наш брат покойный у его отца. С ним все понятно. Переходим к сути. Мы дяде Фортинбраса - королю Норвегии, страдающему полной Потерей сил, которому едва ль Известны планы юного героя, Хотим направить ноту, где его, Подробно информируя, попросим Проблему эту взять под свой контроль. Торжественно вручаем вам, Корнелий, А также вам, достойный Вольтиманд, Письмо с приветом старому Норвежцу, Которое должно вас уберечь От всех дипломатических накладок. Мы верим в вас. Счастливого пути. Вольтиманд Мы обещаем оправдать доверье. Клавдий И оправдаете, - сомнений нет. (Вольтиманд и Корнелий уходят.) Теперь настала очередь Лаэрта: О чем вы нас хотели попросить? Любая просьба к датскому престолу - Сигнал для короля, что не сумел Он в должной мере проявить заботу О подданных. Как сердцу - голова, А руки рту прислуживать готовы, С таким же рвеньем сам готов служить Я вашему отцу. В чем ваша просьба? Лаэрт Я бы хотел вернуться, государь, Во Францию, откуда торопился На вашу коронацию успеть, - И вот теперь, гражданский долг исполнив, Я вновь в плену у мыслей и надежд, Которые зовут меня обратно. Клавдий А что отец на это говорит? Полоний Я, сколько было сил, сопротивлялся, Но в результате он меня добил, И я решил, что проще согласиться, Чем спорить с невменяемым. - Пускай. Клавдий Раз так, Лаэрт, - желаю вам удачи. Потратьте время с пользой для себя. - Ну, а теперь, мой брат и сын мой, Гамлет... Гамлет Не сын, не брат, не твой и не теперь. Клавдий Какая туча над тобой нависла? Гамлет Да нет, скорее солнце бьет в глаза. Гертруда Мой милый Гамлет, сбрось цвета ночные И к королю лояльность прояви. Нельзя все время, опуская веки, Умершего отца искать во тьме. От жизни к смерти вечное движенье Разрешено лишь в этом направленье. Гамлет Все это так. Гертруда Раз нет пути назад, Что означает твой потухший взгляд? Гамлет Мадам, как вы сказали - "означает"? Что может означать мой темный плащ, Наброшенный на черную одежду, Или дыханья учащенный ритм, Глухие стоны, звучные рыданья, Или удары в стену головой, Или другие виды, жанры, формы Печали, скорби, горя и тоски? Ведь это все - актерское искусство, А на дверях души стоит печать И ничего не хочет означать. Клавдий Одно из ценных свойств твоей натуры - Уменье долг отцу платить сполна, Но, Гамлет, ведь и твой отец когда-то Сам потерял отца, а также дед, И прадед также - все носили траур Положенное время, но нельзя Лоб расшибать себе