ружки, ложки, мыла, полотенца и зубной щетки?.. Авторучку можно? Часы? Ордена, медали? Научные труды? Как вдруг обнаруживаю себя проснувшимся на диване. 12 Наконец-то я в нормальной рабочей форме. Мой мертвый час прошел, я видел занятное сновидение, я голоден, как волк, и помню все, что мне надо делать, - хоть иди к нотариусу и пиши завещание. На спинке стула уже висят выглаженные костюм, рубашка и галстук. Ботинки начищены до блеска... ну, это я уже сам мог сделать. Я не спеша одеваюсь и расчесываю бороду. С этого момента надо быть во всеоружии, потому что, во-первых, нас ждут великие дела, а во-вторых, на меня сегодня кто-то охотится. Татьяна, вращая бедрами, вплывает в кабинет, демонстрируя новое платье из этого... мембранного трикотажа - еще одного побочного результата нашего фундаментального открытия. В зеленом она в самом деле похожа на русалку. Я изображаю восхищение... Нет, я действительно восхищен! С такой фигурой я на ее месте рожал бы детей, а не филологические диссертации. - Да-а... пора подумать о приданом, - говорю я, а про себя рассуждаю, что думать надо скорее не о приданом, а о завещании для нее. - Думай, дед, думай. Ты об этом только и думаешь... кому бы меня сплавить. Я от своего слова не отказываюсь: завтра выхожу замуж. Татьяна кидает в сумку мою зубную щетку, полотенце, японский зонтик... Я завороженно наблюдаю. Кажется, это уже серьезно - вещий сон начинает сбываться: с вещами на выход, серьезней некуда! - Кружку не забудь. - Зачем? - удивляется Татьяна. - А зонтик зимой зачем? - Пока ты спал, передавали грозовое предупреждение. Погода совсем взбесилась... Надвигаются два циклона - с юга и с севера. Люблю грозу в начале марта! Пошли, дед, пора. Наверно, она шутит - какая гроза в феврале? Впрочем, и погода сегодня должна быть необыкновенной, потому что сегодня последний день. Татьяна вертится перед зеркалом в коридоре, нанося последние штрихи на картину, а потом начинает натягивать сапоги на свои длинные ноги. Значит, у меня достаточно времени, чтобы выйти на балкон, будто бы взглянуть на погоду, а на самом деле незаметно забрать из тайника мою единственную драгоценную вещь, которую я бы с удовольствием взял ТУДА. О ней никто на свете не знает, даже Татьяна; хотя, похоже, эту вещь видел Михаил Федотович Чернолуцкий - однажды он просветил взглядом птичью клетку на балконе, удивился и погрозил мне пальцем. Это строгая, солидная вещь - из тех, на которые распространяется уголовная ответственность за хранение огнестрельного оружия; не какой-нибудь газовый пистолет. Выходит, что я - уголовник. Я не сдал эту вещь ни в ЧК, ни в военкомат, ни в милицию. Дудки! Я прячу ее в тайнике под днищем клетки моего умершего ангела-хранителя - это отцовский наган с полным заряженным барабаном, а один запасной патрончик я храню лично для себя в нагрудном кармане выходного костюма. Вообще-то, я равнодушно отношусь к всяческому барахлу, но эта вещь вызывает у меня уважение. О таких вещах шутят только те, кто их не имеет, как мелодраматичный Дроздов: "Застрелюсь, застрелюсь... " Теперь я во всеоружии. Сегодня, как видно, эта вещь мне понадобится. - Дед, уйди с балкона, простудишься! Татьяна с кем-то говорит по телефону. - Ничего, не простужусь. (А если и простужусь - уже не страшно). - Кто звонил? - Не президент. Татьяна права: президенту Академии наук делать больше нечего, как звонить в Печенежки дряхлому невеселому динозавру, который в прошлом месяце перевернул его портрет вверх ногами. Зачем президенту звонить мне, если я для него давным-давно не существую... Вот только похороны почему-то задержались. Когда я умру, он, конечно, приедет, постоит в почетном карауле и поможет поднести гроб к крематорию на мемориальном кладбище... Но зачем звонить покойнику? Татьяна права, президент мне не позвонит. Мы спускаемся в лифте и выходим на пустой проспект имени академика Эн. Оглядываюсь. Степаняка-Енисейского нигде не видно. Никого не видно, ни одной живой души. Даже вороны в предчувствии столкновения двух одноглазых циклопов улетели в лес. Наган приютился у меня на груди в боковом кармане и вызывает соблазн. Сегодня состоятся звездные войны и большая стрельба... Мне прислали повестку, за мной охотятся, даже Моргал настолько осмелел, что решил не дожидаться моей смерти. Военные действия начались, надо быть настороже и подтянуть свой шарик-голубой, чтобы не улетал далеко. Я начинаю ощущать себя боеспособной единицей с русалкой впридачу. Даже природа встрепенулась, и лед начал таять при виде Татьяны в новой норковой шубке поверх мембранного платья. А французские сапоги? На эту шубку, это платье и эти сапоги мы недавно угрохали месячную зарплату внучки-секретаря плюс мою годовую академическую пенсию и теперь сидим на диете. Но я не жалею: русалку надо одевать, чтобы выгодно выдать ее замуж. Голых замуж не берут. За нами едет черный "ЗИМ". "Почему бы Татьяне не выйти замуж за Павлика? - меланхолично раздумываю я, чавкая ботинками по рыхлому льду. - Детишки будут глупыми, жизнерадостными и здоровыми, а это ли не счастье? " При этой мысли в знак одобрения над пустынным проспектом сверкает синяя молния без грома. Павлик открывает дверцу, а Татьяна с треском распахивает черный японский зонт, когда-то подаренный мне на Чукотке японской богиней. Сверху начинает валить какая-то рябая суспензия из дождя и снега. Бр-р... Сыро, мокро... Новые ботинки уже протекают... Пол-века назад по такой погоде я надел бы галоши - сверху черные, внутри красные, теплые. Куда, интересно, подевались галоши, кому это выгодно - чтобы не было галош? Но все правильно: надвигаются два циклона, и в небесной канцелярии нет дела до теплых галош - там сейчас будет решаться вечный бюрократический вопрос: кто победит - зима или весна? Будто неясно. В конце всех концов Солнце остынет, чай остынет, все остынет, и победит зима. 13 В редакции уже полно гостей, всех сразу и не упомнишь. В коридоре навалены сумки, шубы да шапки, вешалки не хватает. Чей-то березовый веник торчит из кучи. Ашот водит гостей по редакции и объясняет, почему обложки белые. Владислав Николаевич уже здесь, он все глаза проглядел, выглядывая нас. Он бросается раздевать Татьяну. Пусть, пусть попользуется случаем, заслужил. Гостевой стол уже накрыт. Маринка наливает гостям настоящий "арабик", а Софья Сергеевна Чернолуцкая нарезает торты - без Танькиной "тети Софы", жены моего заместителя, журнал не журнал, она - хозяйка науки и мысли, и я устремляюсь к ней на кофейный запах. Сегодня мне все можно, даже "арабик". В последний раз. Но дорогу мне преграждает токарь шестого разряда Тронько Андрей Иванович, невысокий кряжистый человек с такими большими кулаками, что я не представляю, как он надевает пиджак, если кулаки не пролазят в рукава? Его любимая песня - "Я был токарь шестого разряда, я получку на ветер бросал", Высоцкого. Он ее повсюду напевает, как я про свой шарик голубой. Это его березовый веник торчит из кучи. В Кузьминках в порядке культурной программы он собирается посетить парную и заодно прихватить меня. Я пойду. Надо быть чистеньким, на всякий случай. Пусть надает мне несильно по пояснице и ниже. Мы с ним два Героя Социалистического Труда, но я - умственного, а Тронько самого настоящего, ручного. Татьяна его побаивается и за глаза называет "гегемоном". Раз в году он пишет для нас статьи о своих особых методах научной организации труда (с общей тенденцией "я их научу работу любить! ", а Белкин едва поспевает вычеркивать из них нелитературные обороты. Оля делает это без согласования с автором, но это не беда - все равно свои статьи Тронько потом не перечитывает. Когда мы с ним редко встречаемся, Андрей Иванович отводит меня в сторонку и озабоченно выспрашивает, все ли в порядке, не обижает ли кто меня и не нужно ли кому в морду дать? Такие у него шутки. "Вот придет гегемон и наведет порядок-с! " - любит пугать Татьяна сотрудников "Науки и мысли" за особо нахальные статьи. Но это она зря. Тронько в редакции немного стесняется, помалкивает, напевает Высоцкого и прячет руки в карманах. И это зря - как раз сегодня его кулаки могут мне понадобиться. Сегодня мне нужны храбрые и сильные люди. Сейчас Андрей Иванович осторожно трясет мою руку и умиленно глядит, как язычник на своего деревянного божка после хорошего урожая - дело в том, что недавно после его очередной статьи Совмин закатил строгий выговор самому министру какого-то тяжелого станкостроения. Я жму его честную руку и, пока Татьяна отвлечена Владиславом Николаевичем, продолжаю пробираться к кофейнику, заискивающе подмигивая Маринке и показывая ей, как Черчилль, два растопыренных пальца - у нас этот жест означает не "виктория", а "двойной кофе". Но с Маринкой происходит что-то странное: она проливает кофе мимо чашки прямо в блюдце с тортами, а сама глядит мне за спину, делает круглые испуганные глаза и произносит, растягивая звук "о": - О-о-й! Что, интересно, "ой"? С Совьей Сергеевной происходит то же самое - а чтобы напугать нашу тетю Софу, нужно показать ей нечто сверхъестественное... Неужто ОН услышал меня и уже стоит за моей спиной?! Я осторожно оглядываюсь. Нет, это прибыл не хвост с рогами, а почетные наши гости: летчик-космонавт в новенькой генеральской форме и ведущий научно-популярной телепередачи. Их имена всем известны. В редакции начинается паника, все бросают свои дела и бегут выглядывать в коридор. Я тоже обо всем забываю, потому что космонавты всегда были и остаются для меня таинственными существами, тем более первый человек, ступивший на поверхность Марса. Хотя умом я, конечно, понимаю, что это обыкновенный хомо сапиенс сапиенс. (Недавно я с удивлением узнал, что современный человек носит в палеонтологической номенклатуре сдвоенное видовое название "хомо сапиенс сапиенс", чтобы отличать его кости и черепа от неандертальца, который просто "хомо сапиенс". Век живи, век учись). Татьяна ест глазами Космонавта и, как видно, собирается тут же в коридоре выйти за него замуж - во всяком случае пытается стянуть с него генеральскую шинель. Она давно хотела познакомиться с настоящим мужчиной, а тут целое внеземное существо. Марсианин! Я уже опомнился и под шумок наливаю себе полную чашку кофе, но не успеваю глотнуть, как меня застают на месте преступления - все расступаются и укоризненно на меня смотрят. Понятно. Я тут хозяин и должен лично встречать дорогих гостей, а я чем занимаюсь? Иду встречать. Здравствуйте - здравствуйте. - Как добрались? - С приключениями, - отвечает Космонавт. Он уже снял генеральскую шинель, но не уверен, следует ли швырять ее в гражданскую кучу. Веду гостей в кабинет, они раздеваются там, вешая дубленку и шинель на вешалку, и дышат на руки с мороза - значит, сейчас над проспектом побеждает зимний циклон. Кофе, чай? Чай. Вызываю Маринку и заказываю два чая и один кофе. Себе. Двойной. Когда Маринка приносит гостям крепкий чай, а мне подкрашенную "арабиком" теплую водичку, Космонавт и Ведущий-ТВ наперебой, как мальчишки, начинают рассказывать о каком-то странном атмосферном явлении, которое они наблюдали над трассой: - Смерч не смерч, но что-то смерчеобразное... - Вроде тучи с хоботом... - Точно. Она шла над трассой сначала так... а потом так... - Космонавт, как все летчики, делает поясняющие жесты прямыми ладонями. - А внутри у нее что-то сверкало. - Полная трасса свидетелей! - добавляет Ведущий-ТВ. - Моторы у всех заглушило, выскочили из машин, кто-то побежал звонить в Академию наук... - А погода - полный штиль... - А туча как будто самоуправляемая... - Такое впечатление, будто она что-то выбирала, искала. Знаете, мне показалось, что она заглядывала в черные "Волги". Именно в черные. - А одну даже ощупала! - Наверно, за начальством гонялась, - смеюсь я, а сам всеми фибрами души чувствую опасность: одно к одному, это за мной. - Вашу "Волгу" она тоже обыскала? - Нет, мы ехали в автобусе. Странно, что марсианские генералы сейчас добираются к нам на автобусах. РАньше всегда приезжали кавалькадами в черных "ЗИСах", "Волгах", "Чайках" и "Фордах" - но, возможно, сейчас так модно, а я отстал от жизни. - Вы случайно не наблюдали внутри этой штуковины такого себе гражданина с рожками и хвостом? - А вот на телестудии разберемся, - отвечает Ведущий-ТВ. - Нам удалось заснять эту штуку. - Вы захватили с собой фотоаппарат? - Хуже. Вы о нас плохо думаете, Юрий Васильевич. Мы прихватили с собой целый телевизионный автобус. Сейчас мои орлы ворвутся сюда и начнут вас снимать. - Это еще зачем? - пугаюсь я. - Забыли? Мы же договорились, что очередную передачу решено посвятить "Науке и мысли". Будем снимать вас сначала здесь, а потом в Кузьминках. 14 Я ошарашен этим известием не меньше, чем утренней запиской о звездных войнах, а банда телевизионщиков уже ломится в кабинет со своей трубой, чтобы засунуть меня в ящик для идиотов и ославить на всю страну. - Так сидеть! - командует чей-то режиссерский голос, и меня ослепляют. - Отличненько! Всем пить чай и о чем-то тихо беседовать! В объектив не смотреть... А если посмотрите - не беда. Раскованней, раскованней... Академика крупным планом... Космонавта крупным планом... Все сняли. Итак, меня уже сняли. - Сейчас доснимем редакцию и в путь, - говорит Ведущий. - До Кузьминок долго ехать? - Какой-то балаган... - бурчу я. - Вам что-то не нравится? Мне все не нравится. Сегодня с утра вокруг меня происходит нечто странное. Я всеми фибрами чувствую опасность и боюсь... нет, не за себя, меня уже ищут и скоро найдут, можно не беспокоиться... а за тех, кто рядом стоит. "Рядом с тобой опасно стоять. Метят в тебя, попадают в других", - сказал однажды президент. Это верно. Но программа расписана и поездку не отменить. Единственное, что я могу сделать для безопасности Космонавта, - не везти его в Кузьминки на своем "ЗИМе". Это опасно. Пусть едет в автобусе. Я веду гостей в коридор показывать обложки... Ашот где?! Кто мне объяснит, почему они белые, черт возьми! В коридоре мы сталкиваемся с Михаилом Федотовичем и с ревизором Ведмедевым. Ревизор невозмутимо кушает торт. - Вот, полюбуйтесь, какие нам дела шьют! - возбужденно обращается ко мне Чернолуцкий, размахивая актом ревизии. Он коллапсирует, как звезда на последней стадии. Сейчас Михаил Федотович перейдет гравитационный радиус, сбросит пиджак как лишнюю массу, разорвет на груди рубаху, и телезрители увидят латаную-перелатанную тельняшку, которую он бережет с войны и надевает только по двойным праздникам - например, сегодня, в честь юбилея "Науки и мысли" и своего снятия с работы. Как вдруг он замечает за моей спиной марсианина и от изумления забывает поздороваться. - А это мой заместитель, Чернолуцкий Михаил Федорович, - представляю я. - Всю работу в журнале он тянет на своем горбу. Незаменимый работник. Где там ваша труба? Почему не снимаете? - Здравствуйте! - здоровается Ведущий-ТВ с Михаилом Федотовичем, но тот застыл в задумчивости, будто пришлепнутый пыльным мешком из-за угла. - Отличненько! - раздается все тот же невидимый режиссерский голос (невидимых голосов не бывает, но понятно, что я хотел сказать). - Заместителя крупным планом. Юрий Васильевич, повторите, пожалуйста, все сначала: мол, это мой главный заместитель... - Это пойдет в эфир? - спрашиваю я. - А как же! - На весь Союз? - А как же! От Москвы до самых до окраин, не сомневайтесь. Внимание, начали! - А это заместитель главного редактора, - громко повторяю я в микрофон. - Он тянет на своих плечах весь журнал и отлично справляется. Незаменимый работник, на пенсию мы его не отпустим. Михалфедотыч, покажите телезрителям наше сырое подвальное помещение, в котором невозможно работать, и представьте сотрудников. - Здравствуйте! - Чернолуцкий наконец-то обретает дар речи и робко пожимает руки Космонавту и Ведущему-ТВ. (Пусть теперь товарищ Моргал попробует сместить Михаила Федотовича после такого триумфального выхода в эфир! ) - Думаете, выход в эфир поможет? - грустно спрашивает Софья Сергеевна. После аварии она иногда по буквам может прочитывать чужие мысли, хотя сейчас это не тот случай - мои намерения ясны без всякой телепатии. Но Софья Сергеевна любит, когда удивляются. Значит, надо удивиться. - Разве я сказал это вслух? - удивляюсь я. - Нет... Но вы подумали. - Софа, мы об этом потом поговорим, - шепчу я. - Не по телевизору. Итак, с Михаилом Федотовичем поздоровались. Теперь Ведущий-ТВ трясет руку стоящему рядом Ведмедеву, который судорожно заглатывает торт. А этого я сейчас с гов... с грязью смешаю - надо пользоваться случаем. - Это наш ревизор, - представляю я и, как балаганный шут, подмигиваю в объектив. - Кто-кто?.. - переспрашивает Ведущий-ТВ. - К нам прибыл ревизор, - объясняю я телезрителям. - Выбрал, понимаете, время! Проверяет тут черт знает что... столы, стулья и наличие присутствия. Кажется, в этой суматохе Ведущий-ТВ так и не понял, что за субъект перед ним. Когда на телестудии разберутся, то ревизора вырежут. А жаль. Хороший, матерый ревизор. - Михалфедотыч, поводи гостей по редакции, а я пока почитаю это... - Я двумя пальцами выдергиваю из рук Чернолуцкого акт ревизии и тихо командую Софье Сергеевне, которая уже заглядывает мне через плечо: - Белкина ко мне! А сама займись ревизором, чтобы не путался под ногами... Угости его кофием с коньяком. Коньяка лей побольше. - А у него не слипнется? Где я ему коньяк возьму? - возмущается тетя Софа. - Достань бутылку в моем столе и подпои его. - Кого? Ревизора?! - Да, ревизора. Сдается мне, что это никакой не ревизор... Я потом объясню. Давай, давай, действуй. Подпои его и загляни ему в подкорку. Ты же умеешь. Всем нравится, когда говорят, что "они умеют". Софье Сергеевне тоже. 15 Гостей ведут туда, где двенадцать столов и где все уже намарафетились и изображают из себя перед телекамерой культурных людей - только хмурый Дроздов всем на зло что-то режет, клеит и стучит на машинке. Остальные греются в лучах славы, а Маринка застенчиво протягивает Космонавту шоколадную конфету. Даже у Ведмедева не выдерживают нервы, и он, поколебавшись, оставляет акт ревизии на мой произвол (не драться же со мной из-за листка бумаги) и устремляется за Космонавтом, чтобы заглянуть из-за его спины в телеобъектив. Но Софья Сергеевна уже берет ревизора под свой контроль и ведет поить коньяком в комнату Ашота. "А тут у нас... " - слышу я взволнованный голос Михаила Федотовича и начинаю читать акт ревизии. Что он тут понаписывал?.. "Мною выделена недостача материальных ценностей в особо крупных размерах... " - читаю я, а Оля Белкин уже стоит передо мной, как лист перед травой, очень похожий на маленького конька-горбунка. (В общем-то Оля Белкин приносит счастье - его можно запускать первым, как черного кота, в любое отчаянное предприятие, и все будет в порядке, - надо только вовремя оплачивать ему проезд и командировочные да еще вызволять его телефонными звонками из отделения милиции города Урванска Нахрапинского района за Полярным кругом, объяснив товарищам милиционерам, что они поймали не американского шпиона, а специального корреспондента "Науки и мысли", ошивавшегося вокруг строящейся атомной электростанции по заданию редакции). - Оля, садись. Я голодный как волк. Что твоя маман сегодня завернула? - Понял. Оля приносит из коридора сумку и разворачивает гигантский сверток. Сегодня его мама в связи с выездом редакции в дальнее благотворительное путешествие завернула на всех с полсотни котлет. Я с жадностью жую холодную котлету с чесноком и продолжаю изучать акт ревизии. - Оля, ты у нас мудрый еврей, ты все знаешь... Кто этот человек? Что ему от нас нужно? - Кто, Ведмедев? - переспрашивает Оля. Он в самом деле все знает. - Типичный этот самый. Фунциклирует. Из этих... куда пошлют. То в науку, то в культуру, то в издательство. Год назад погорел за какой-то комсомольско-молодежный почин... какая-то ересь, точно не помню. Кажется, за военно-патриотическую экспедицию "По границам нашей Родины"... Представляете - пешедралом с рюкзаками по линии границы. Интересное путешествие, да? Все инстанции разрешили, и они пошли... До первого пограничника. "Стой! Кто идет?! " - "Это мы, путешественники". В общем, решили, что Ведмедев - дурак, и отправили его инспектором в наш отдел кадров. А ревизия липовая, не беспокойтесь. Моргал хочет нас пощупать. Знаете эту достоевщину... психическая атака... Не выйдет - не надо, а нервы попортим. Я доглатываю котлету, отрываю календарный листок, гляжу, нет ли на нем какой-нибудь очередной дьяво... достоевщины, и использую листок вместо салфетки. Потом протягиваю Оле акт ревизии, а он, проведя взглядом по диагонали, возвращает акт мне. - Что скажешь? - Я уже знаю. Это какая-то очередная обстракция. - Объясни хотя бы как выглядит эта штука... "Японский персональный компьютер стоимостью в двенадцать тысяч условных долларов". - Никогда не видел, впервые слышу. У нас в редакции такого никогда не было. - А какой у нас был? - Никакого не было. - Куда же он мог исчезнуть? - Я же говорю: обстракция. - А что такое "условные доллары"? - Тоже обстракция. Все из той же оперы - кто-то с кем-то условился. Наверно, какие-нибудь инвалютные рубли. Их тоже никто никогда не видел. - А запись в издательской бухгалтерии о наличии присутствия? Вы меня под монастырь подведете за двенадцать тысяч условных рублей! - рычу я. - С этим компьютером надо разобраться. Не понятно откуда он взялся, кто его принимал. Запись есть, компьютера нет. Тут какая-то липа. - Липа... - повторяю я. Это слово наводит меня на воспоминание о вещем сне и о японских иероглифах. - Ты не помнишь, Оля... В десятом веке идол Перуна в Киеве с золотыми усами был? - Не знаю, не видел... Но так по летописи... - Оля смотрит на меня с сомнением. Он что-то еще хочет сказать, но подозревает, что у меня начался очередной заскок. - Говори! - По-моему, Ведмедева компьютер не очень-то интересует. Он чего-то другого хочет... - Стать моим заместителем? - Нет, зачем... Фи! Тоже мне, пост! Тут же вкалывать надо! - Так чего же он хочет? - Он темнит. Он попросил, чтобы я напомнил вам про какой-то частный договор многолетней давности, и тогда ваше отношение к нему переменится. А вот это уже самая настоящая дьявольщина! Я поражен. Этот Ведмедев не может знать о моем тайном договоре со швейцаром. О нем никто на свете не знает! Я ищу кровавую записку, чтобы сверить ее с почерком Ведмедева в акте ревизии, но записка уже куда-то подевалась, и моя рука самопроизвольно тянется за второй котлетой. Кто он такой, этот Ведмедев? Для САМОГО он, конечно, мелковат, но как ЕГО посланник, как предзнаменование, как комета с хвостом... - Оля, скажи... этот Ведмедев... Тебе ничего такого не показалось? - Что именно? С Олей можно говорить о чем угодно, он поймет. Я оглядываюсь и тихо спрашиваю: - Он... он человек или нет? - В каком смысле? - Оля тоже переходит на шепот. - В прямом, в прямом смысле. В биологическом. Он - хомо сапиенс? - Он просто неразумный человек, - отвечает Оля. - Вы не сомневайтесь, Юрий Васильевич, в нем нет ничего сверх... этого самого. Хотя... - Ну? Что? - Михалфедотыч в него заглянул и сказал, что у него внутри сидит еж. - Кто сидит? - Еж. Ну, еж. - Больной он, что ли? Рак у него? - Нет. Еж. У Ведмедева еж внутри - так говорит Михалфедотыч. Вы же знаете его аллегории. Он так видит. - Ну, братцы... - развожу я руками. Нашел. Вот она, записка, под актом ревизии. - Оля, сравни почерки. Мне утром кто-то подсунул эту записку. Оля разглядывает календарный листок на просвет, сравнивает почерк с актом ревизии и сообщает заключение экспертизы: - Акт писал Ведмедев, а записку - вы. На записке ваш почерк, Юрий Васильевич. 16 Я жую вторую котлету и сосредоточенно разглядываю календарный листок за 28 февраля. Предположим, что Оля Белкин прав, и эту склерозную записку писал я сам для себя, сидя, предположим, на унитазе. Не помню, чтобы я ее писал, но, предположим, что это мой почерк. Очень похож. Предположим, что я писал эти строки не собственной кровью, а подвернувшимся под руку красным ашотовым фломастером. Предположим, что размягчение моих мозгов крепчает. Но что означают эти слова насчет "звездных войн"? Мне неудобно спрашивать об этом у Оли, но он сам мне напоминает: - Юрий Васильевич, дайте мне "ЗИМ" на часок, вы обещали. Неохота "Запорожец" по льду гонять. - Напомни, зачем тебе "ЗИМ"? - Ну... для этой голливудской муры, - Оля показывает на склерозную записку. - Нужно смотаться в аэропорт и встретить кинокритика со "Звездными войнами". - Откуда? Из США? - Почему из США? Из Госкино. В благотворительных целях. - А, ну да... И это вспомнил. С сегодняшнего дня мы становимся БЛАГОТВОРИТЕЛЯМИ как-никак. А что? Надо совмещать приятное с полезным. Для приманки к своим научно-непопулярным выступлениям мы будем крутить американские "Звездные войны", а все доходы перечислять на счет детского дома, где рос и воспитывался Владислав Николаевич Бессмертный. - Оля, я еще кажется не проснулся... Объясни, почему в благотворительных целях нужно крутить именно "Звездные войны"? Мы этот вопрос согласовали? Нам тут идеологический фитиль не вставят? - Ну, во-первых, это дело в Госкино решили без нас. Во-вторых, "Звездные войны" - фильм для детей. Сейчас такое крутят!.. - Детский? Не знал, - удивляюсь я. - Ну, тогда ничего... - С кровавой склерозной запиской все вроде бы прояснилось. Но чего хочет Ведмедев? Откуда он знает о моем секретнейшем договоре со швейцаром? Зачем он меня интригует и напрашивается на разговор? - Вот что, Оля... Сделаем так: пригласи Ведмедева поехать с нами в Кузьминки. Пообещай, что его покажут по телевизору от Москвы до самых до окраин. Придумай, что хочешь, - он на все клюнет. Ему от нас что-то нужно, а нам от него - ничего. Скажи, что в Доме ученых состоится закрытый просмотр "Звездных войн". Только для избранных. Скажи, что я выделяю лично для его ревизорского сиятельства персональный "ЗИМ". Передай Павлику, чтобы взял с собой ревизора, встретил в аэропорту кинокритика со "Звездными войнами" и дул с ними в Кузьминки. Без меня. Если будет возражать, скажи, что расстреляю за невыполнение приказа. Подожди, это еще не все... А сам садись в "Запорожец" и потихоньку поезжай за ними. Понаблюдай. А потом все мне расскажешь. - А зачем все это? - Не знаю. Затем, что я хочу проверить одну свою обстракцию. (Как все-таки удобно: сказал одно слово - и все понятно). - Поезжай и пытайся не упустить их из виду. Но держись от "ЗИМа" подальше. Это может быть опасно. - В самом деле, обстракция, - бормочет Оля. Он еще что-то хочет сказать. - Говори! - Юрий Васильевич, вы знаете, что я никогда не был фискалом, но, если я не вернусь с задания... - Давай без предисловий. - Вы сегодня отняли у Дроздова бутылку коньяка... Так вот: после разговора с вами он отправился в хозяйственный магазин и купил веревку. - Какую веревку? - Какую... Затрудняюсь... Обычную. Бельевую. - В хозяйственном? - Да. В "Тысяче мелочей". - А зачем? - Не знаю. Наверно, сушить белье. Если я не вернусь с задания, то имейте это в виду. У меня перед глазами появляется какой-то тесный городской двор с вонючим покосившимся туалетом. Двор крест-накрест перетянут бельевой веревкой, а на веревке, подпираемой длинным шестом, болтаются твердые замерзшие простыни, пододеяльники и Дроздов. - Понял. Действуй. Съемки в редакции уже идут к концу, и Оля Белкин начинает действовать - добывает из кучи шуб и пальто ревизорский кожух, пальцем выманивает Ведмедева в коридор и что-то нашептывает ему. У ревизора поблескивают глазки после дроздовского коньяка. Значит, тетя Софа его уже обработала. Он заинтригован. Сейчас я попытаюсь провести самого дьявола, подсунув ему вместо себя в черном "ЗИМе" этого живца - авось клюнет. А от меня с Космонавтом не убудет - прокатимся в автобусе, как простые смертные. 17 А кто сказал, что я не простой смертный? Конечно, обыкновенному хомо сапиенсу ко мне в кабинет всегда было трудно войти, но это не оттого, что я возгордился, - просто мои заместители решали все эти неандертальские дела быстрее и лучше меня. Да, у меня скверный характер. Да, на меня во все времена катали телеги - я оглядываюсь и вижу за собой целый обоз грязных телег, как после отступления Первой Конной из Польши. Да, я бывал высокомерен с недостаточными людьми, иногда глупел на глазах от общения с ними, и, случалось, меня так начинало трясти, что я готов был схватить свою трость за обратный конец палки и трахнуть набалдашником по глупой макушке. Нет, я никого не бил тростью по голове, но однажды растоптал докторскую диссертацию, направленную мне на отзыв. Конечно, этого не следовало делать хотя бы из уважения к труду машинистки. Но шарик в тот момент улетел - так уж получилось. Я ничего на свете не боюсь, кроме гололеда и неандертальского дуроломства, поэтому пытаюсь окружать себя людьми из подвида "хомо сапиенс сапиенс". Этих людей на Земле не так уж много, и я уйму шишек набил себе и другим, пока научился отличать их от неандертальцев - высокий лоб отнюдь не признак; зато сейчас я безошибочно узнаю хомо сапиенсов сапиенсов даже на уровне швейцаров. Так я нескладно размышляю о своей персоне, пока Татьяна туго завязывает мне шарф под бородой. Как все-таки надоедлива эта зимняя тягомотина с раздеванием и надеванием шуб, шапок и шарфов. Кутают, как ребенка. Вот скоро умру за милую душу, как все нормальные люди, и будете знать! Наша команда начинает загружаться в автобусы, а их у нас уже два: один спальный малиново-полированный "Икарус" с белой клешнистой надписью на борту: "ЦЕНТРАЛЬНОЕ ТЕЛЕВИДЕНИЕ "ОСТАНКИНО", второй - отечественный и пожухлый. Его пригнала за нами красотка-администратор из кузьминкинского Дома ученых (пригнал, конечно, водитель, но она ответственная за прием благотворителей). Зовут ее Тамара. Она одета в рыжую шубу из лисьих хвостов. С Татьяной они тайные соперницы, но разумно соблюдают нейтралитет и сферы влияния - Тамара царствует на том берегу, в Кузьминках, Татьяна - здесь, в Печенежках. Царица Тамара просит у Павлика закурить и доверительно объясняет ему, что известный кинокритик по путевке Госкино уже приехал и уехал на аэродром встречать коробки со "Звездными войнами", и ой, что будет, если "Звездные войны" застрянут по такой нелетной погоде - афиши давно развешены, билеты распроданы, а на Кузьминки с раннего утра началось нашествие окрестных сопливых брейкеров, фанатов и металлистов, и, что, кроме благотворителей, под ее ответственность свалились Космонавт и Центральное телевидение, а в Доме ученых полы еще не натерты, в гостинице мест не хватает, а киномеханик третий день женится и пьян, как сапожник. Ну, с Космонавтом и благотворителями она еще так-сяк разберется, размышляет Тамара, а куда, скажите, ей девать бригаду Центрального телевидения? Себе под юбку? Пусть царица Дома ученых не беспокоится, успокаивает ее Павлик. Дай Бог всякому такие шикарные бедра и юбку, но все равно под ее юбкой Центральное телевидение ну никак не поместится. "Звездные войны" до Кузьминок обязательно долетят, потому что у Павлика на аэродроме знакомые вертолетчики. Пьяного же киномеханика он, Павлик, сумеет подменить, а Кузьминки после показа "Звездных войн" будут разорены этими самыми фантиками-лютиками и потом отстроятся заново, можно не волноваться. Так что не желает ли царица Тамара сесть в роскошный "ЗИМ", как и подобает царице, и совершить вояж в аэропорт за "Звездными войнами"? Экий пошляк! Павлик с реверансами распахивает дверцу, и я не успеваю глазом моргнуть, как царица Тамара, забыв о своих администраторских обязанностях, уже сидит на переднем сиденьи моего "ЗИМа", а ревизор Ведмедев с неудовольствием перемещается на заднее. Это поразительно! Я впервые вижу своего шофера в главном деле его жизни - и ничего не понимаю! Он же ей ничего не сказал... а если и сказал, то ровным счетом какую-то чушь!.. но вот уже крутобедрая царица устроилась рядом с этим кобелем, и они устремляются в аэропорт навстречу... увидим, чему навстречу; а Оля Белкин, как заграничный шпион, выезжает из-за угла на своем горбатом "Запорожце"... Черта лысого он их догонит. Нас много. Мы долго загружаемся с лыжами, сумками и тортами. Мне с Космонавтом выделяются лучшие места для инвалидов с детьми - отсюда удобно глядеть на трассу. Ашот лезет в салон со здоровенным этюдником. Он возбужден - в кои веки его на два дня отпустили на природу в Кузьминки жена и семеро детей (это не метафора), и там он собирается писать этюды для души, отдыхая от издательских обстракций. За Ашотом следует Дроздов, заботливо подпихивая этюдник. На спортивной сумке Дроздова в надписи "tennis" буква "t" изменена на "р". Это у него шутки такие. Работал, значит. Старался. "Ну, что? Кто он? " - мысленно спрашиваю я проходящую мимо Софью Сергеевну, имея ввиду ревизора. "Я пока не разобралась", - отвечает тетя Софа. Где Татьяна?.. Вот Татьяна. Она благосклонно принимает ухаживания Владислава Николаевича и демонстративно продолжает не замечать Дроздова. Быть скандалу! - Никого не забыли? - спрашивает Михаил Федотович. - Никто не забыт, ничто не забыто, - конечно же бурчит Дроздов. - Привет, а где Белкин? - Уехал по особому заданию, - отвечает Маринка. Эта пигалица уже что-то пронюхала - похоже, ее шептанья с Олей Белкиным когда-нибудь закончатся свадьбой, а я буду у них свадебным генералом. - А этот где... ревизор? - Где-то потерялся. - Ну и слава Богу! Поехали. 18 Автобус Центрального телевидения едет за нашим автобусом по проспекту имени академика Эн, бывшего пути к коммунизму. У дома с рогами мы обгоняем какого-то мальчишку с коловоротом, в валенках и в десантной фуфайке. Вообще, мальчишек здесь много, и я их боюсь - никогда толком не знаешь, чего от них ожидать. Этот, как видно, удрал с уроков и направляется на водохранилище удить рыбу, но, завидев в проезжающем автобусе Космонавта, забывает все свои важные дела, открывает рот и выкатывает глаза. Космонавт жестом показывает ему: мол, захлопни едало, простудишься на морозе. Тот смеется, гонится за автобусом и машет коловоротом внеземному существу. Проезжаем мимо учреждения без вывески. Владислав Николаевич просит на минутку остановить автобус, он, на минутку, что-то там забыл - наверно, составить завещание, отбывая на два дня в Кузьминки. Пока ожидаем, Маринка с Татьяной затевают стародавнюю игру, которая состоит в том, чтобы загрузить пароход (в нашем случае - автобус) предметами на одну букву. Буква выбирается так: Маринка произносит про себя алфавит: "А, Б, В, Г... ", а Татьяна останавливает ее: - Стоп! - Грузим автобус на букву "Д", - объявляет Маринка. - А как это, как это? - интересуется Тронько Андрей Иванович. - Сейчас поймете. Я первая. Гружу доски. Следующий Ашот. Он грузит дрова. Андрей Иванович уже все понял и грузит динамит. Татьяна - дроздов. - Что? - откликается Дроздов. - Дроздов я погрузила. - А я - дур, - отвечает Дроздов. - Тогда на следующем заходе я погружу дегенератов, - огрызается Татьяна. Я же говорил: быть скандалу. Софья Сергеевна грузит диверсантов, а Михаил Федотович, не переставая думать об акте ревизии, грузит дисплей стоимостью в двенадцать тысяч долларов. Ведущий-ТВ грузит демонстрантов, а Космонавт - добровольцев. Сейчас чья очередь? Моя. Все ожидают, но я ничего не могу придумать... Думаю. Думаю, думаю, думаю... В голову ничего не лезет, кроме обстрактного японского персонального компьютера из акта ревизии. Минута на размышление, а потом меня выгонят из игры. А когда выгонят, я разом вспомню все слова на "Д". - Д_ь_я_в_о_л_а_! - гружу я в последнюю секунду. Это я удачно придумал. - Дьявол не пройдет! - протестует Маринка. - Это почему?! - По габаритам, - вставляет Дроздов. - А он у меня маленький. В автобус влезет. Пусть едет. Что ему - пешком ходить? - Нет, не потому, - объясняет Маринка. - Дьявола в природе не существует. - Кого не существует?! Дьявола? - возмущаюсь я. - Это с какой точки зрения посмотреть. - В самом деле... несуществование дьявола наукой строго не доказано, - заступается за меня Ведущий-ТВ. Начинается схоластический диспут: можно ли погрузить в автобус дьявола? Мнения разделяются. Ашот доказывает, что без дьявола ехать неинтересно. И жить тоже. Ему затыкают рот. Он обижается. Он обижается. Спрашивают Космонавта, не встречал ли он на Марсе вышеупомянутого господина или хотя бы какие-нибудь следы его жизнедеятельности, а тот отвечает, что в экспедиции был один странный случай: какая-то неопознанная нечистая сила выпила весь спирт из нераспечатанного флакона в корабельной аптечке. Вот! Вот вам и доказательство! Я подаю протест: если моего дьявола не погрузят в автобус, то я выхожу из игры. Из принципиальных мировоззренческих соображений. Да-с! Дьявол - это важная философская категория, которая имеет под собой... и так далее. Выслушав меня, мне идут навстречу. Погрузка продолжается, а Владислава Николаевича все нет. Мальчишка в десантной фуфайке опять догнал нас, остановился у переднего колеса и снизу вверх с жадным любопытством разглядывает Космонавта. Я понимаю этого мальчишку - он не верит ни в Бога, ни в Черта, но верит в первого человека, ступившего на поверхность Марса. Наконец появляется Владислав Николаевич. Человек с кобурой несет перед ним громадную корзину живых роз, а Владик так старомодно смущается, что даже мне становится за него неловко. Подумать только, этот человек руководит нашим время от времени взрывающимся учреждением без вывески, он тут Бог и Царь (когда Владик кем-то недоволен, то цедит сквозь зубы: "Иди гуляй", и провинившийся летит исправлять то, что он там натворил), иногда он даже повышает голос в высоких кабинетах, но в присутствии Татьяны его можно намазывать на хлеб и есть. Во-первых, корзина роз ей в подарок, да еще зимой - это чересчур; а во-вторых, для достижения желаемого эффекта Татьяне надо дарить розы пренебрежительно и грубо - Владислав Николаевич этого никогда не поймет. Он так же не годится Татьяне в мужья, как и его полная противоположность - циничный и молодой Дроздов. Этот, правда, дарил Татьяне розы пренебрежительно и грубо, и тоже ошибался, потому что Татьяне нужно дарить розы смущаясь и нежно... Они, дураки, никогда этого не поймут. Кроме этих двух претендентов в мои внучатые зятья, я пока никого не наблюдаю, но если Татьяна сказала, что завтра выходит замуж, то ей можно верить. Кто же из них? Оба нехороши. Один - алкоголик, второй - старше Татьяны на тридцать лет. Если выбирать из двух зол, то какое меньше?.. Сейчас чья очередь грузить? Опять моя. - Д_у_ш_у_, - гружу я. Со мной уже не спорят. И правильно делают. 19 А мы все не едем... Мальчишка деловито помогает человеку с кобурой погрузить корзину роз в автобус, а потом неожиданно обращается ко мне: - Юрий Васильевич, можно доехать с вами до водохранилища?