Василий Шукшин. Рассказы --------------------------------------------------------------- © Copyright Василий Шукшин Подготовка электронного текста: библиотека Александра Снежинского --------------------------------------------------------------- Микроскоп На это надо было решиться. Он решился. Как-то пришел домой -- сам не свой -- желтый; не глядя на жену, сказал: -- Это... я деньги потерял. -- При этом ломаный его нос (кривой, с горбатинкой) из желтого стал красным. -- Сто двадцать рублей. У жены отвалилась челюсть, на лице появилось проси╜тельное выражение: может, это шутка? Да нет, этот кривоносик никогда не шутит, не умеет. Она глупо спросила: -- Где? Тут он невольно хмыкнул. -- Дак если б я знал, я б пошел и... -- Ну не-ет!! -- взревела она. -- Ухмыляться ты теперь доолго не будешь! -- И побежала за сковородником. -- Меся╜цев девять, гад! Он схватил с кровати подушку -- отражать удары. (Древ╜ние только форсили своими сверкающими щитами. Подуш╜ка!) Они закружились по комнате... -- Подушку-то, подушку-то мараешь! Самой стирать!.. -- Выстираю! Выстираю, кривоносик! А два ребра мои будут! Мои! Мои!.. -- По рукам, слушай!.. -- От-теньки-коротеньки!.. Кривенькие носики! -- По рукам, зараза! Я ж завтра на бюлитень сяду! Тебе же хуже. -- Садись! -- Тебе же хуже... -- Пускай! -- Ой! -- От так! -- Ну, будет? -- Нет, дай я натешусь! Дай мне душеньку отвести, сква╜жина ты кривоносая! Дятел... -- Тут она изловчилась и боль╜но достала его по голове. Немножко сама испугалась... Он бросил подушку, схватился за голову, застонал. Она пытливо смотрела на него: притворяется или правда больно? Решила, что -- правда. Поставила сковородник, села на табуретку и завыла. Да с причетом, с причетом: -- Ох, да за штоже мне долюшка така-ая-а?.. Да копила-то я их, копила!.. Ох, да лишний-то раз кусочка белого не ела-а!.. Ох, да и детушкам своим пряничка сладкого не поку╜пала!.. Все берегла-то я, берегла, скважина ты кривоносая-а!.. Ох-х!.. Каждую-то копеечку откладывала да радовалась: будут у моих детушек к зиме шубки теплые да нарядные! И будут-то они ходить в школу не рваные да не холодные!.. -- Где это они у тебя рваные-то ходют? -- не вытерпел он. -- Замолчи, скважина! Замолчи. Съел ты эти денюжки от своих же детей! Съел и не подавился... Хоть бы ты подавился имя, нам бы маленько легче было. -- Спасибо на добром слове, -- ядовито прошептал он. -- М-хх, скважина!.. Где был-то? Может, вспомнишь?.. Может, на работе забыл где-нибудь? Может, под верстак по╜ложил да забыл? -- Где на работе!.. Я в сберкассу-то с работы пошел. На работе... -- Ну, может, заходил к кому, скважина? -- Ни к кому не заходил. -- Может, пиво в ларьке пил с алкоголиками?.. Вспомни. Может, выронил на пол... Беги, они пока ишо отдадут. -- Да не заходил я в ларек! -- Да где ж ты их потерять-то мог, скважина? -- Откуда я знаю? -- Ждала его!.. Счас бы пошли с ребятишками, примери╜ли бы шубки... Я уж там подобрала -- какие. А теперь их раз╜берут. Ох, скважина ты, скважина... -- Да будет тебе! Заладила: скважина, скважина... -- Кто же ты? -- Што теперь сделаешь? -- Будешь в две смены работать, скважина! Ты у нас ху╜дой будешь... Ты у нас выпьешь теперь читушечку после бани, выпьешь! Сырой водички из колодца... -- Нужна она мне, читушечка. Без нее обойдусь. -- Ты у нас пешком на работу ходить будешь! Ты у нас покатаешься на автобусе. Тут он удивился: -- В две смены работать и -- пешком? Ловко... -- Пешком! Пешком -- туда и назад, скважина! А где, так ишо побежишь -- штоб не опоздать. Отольются они тебе, эти денюжки, вспомнишь ты их не раз. -- В две не в две, а по полторы месячишко отломаю -- ничего, -- серьезно сказал он, потирая ушибленное место. -- Я уж с мастером договорился... -- Он не сообразил сперва, что проговорился. А когда она недоуменно глянула на него, поправился: -- Я, как хватился денег-то, на работу снова по╜ехал и договорился. -- Ну-ка дай сберегательную книжку, -- потребовала она. Посмотрела, вздохнула и еще раз горько сказала: -- Скважина. С неделю Андрей Ерин, столяр маленькой мастерской при "Заготзерне", что в девяти километрах от села, чувство╜вал себя скверно. Жена все злилась; он то и дело получал "скважину", сам тоже злился, но обзываться вслух не смел. Однако дни шли... Жена успокаивалась. Андрей ждал. Наконец решил, что -- можно. И вот поздно вечером (он действительно "вламывал" по полторы смены) пришел он домой, а в руках держал коробку, а в коробке, заметно, что-то тяжеленькое. Андрей тихо сиял. Ему нередко случалось приносить какую-нибудь работу на дом, иногда это были небольшие какие-нибудь деревян╜ные штучки, ящички, завернутые в бумагу, -- никого не удивляло, что он с чем-то пришел. Но Андрей тихо сиял. Стоял у порога, ждал, когда на него обратят внимание... На него обратили внимание. -- Чего эт ты, как... голый зад при луне, светисся? -- Вот... дали за ударную работу. -- Андрей прошел к сто╜лу, долго распаковывал коробку. И наконец, открыл. И вы╜ставил на стол... микроскоп. -- Микроскоп. -- Для чего он тебе? Тут Андрей Ерин засуетился. Но не виновато засуетился, как он всегда суетился, а как-то снисходительно засуетился. -- Луну будем разглядывать! -- И захохотал. Сын-пяти╜классник тоже засмеялся: луну в микроскоп! -- Чего вы? -- обиделась мать. Отец с сыном так и покатились. Мать навела на Андрея строгай взгляд. Тот успокоился. -- Ты знаешь, что тебя на каждом шагу окружают микро╜бы? Вот ты зачерпнула кружку воды... Так? -- Андрей зачерп╜нул кружку воды. -- Ты думаешь, ты воду пьешь? -- Пошел ты! -- Нет, ты ответь. -- Воду пью. Андрей посмотрел на сына и опять невольно захохотал. -- Воду она пьет!.. Ну не дура?.. -- Скважина! Счас сковородник возьму. Андрей снова посерьезнел. -- Микробов ты пьешь, голубушка, микробов. С водой-то. Миллиончика два тяпнешь -- и порядок. На закуску! -- Отец и сын опять не могли удержаться от смеха. Зоя (жена) пошла в куть за сковородником. -- Гляди суда! -- закричал Андрей. Подбежал с кружкой к микроскопу, долго настраивал прибор, капнул на зеркаль╜ный кружок капельку воды, приложился к трубе и, наверно, минуты две, еле дыша, смотрел. Сын стоял за ним -- смерть как хотелось тоже глянуть. -- Пап!.. -- Вот они, собаки!.. -- прошептал Андрей Ерин. С ка╜ким-то жутким восторгом прошептал: -- Разгуливают. -- Ну пап! Отец дрыгнул ногой. -- Туда-сюда, туда-сюда!.. Ах, собаки! -- Папка! -- Дай ребенку посмотреть! -- строго велела мать, тоже явно заинтересованная. Андрей с сожалением оторвался от трубки, уступил место сыну. И жадно и ревниво уставился ему в затылок. Нетерпе╜ливо спросил: -- Ну? Сын молчал. -- Ну?! -- Вот они! -- заорал парнишка. -- Беленькие... Отец оттащил сына от микроскопа, дал место матери. -- Гляди! Воду она пьет... Мать долго смотрела... Одним глазом, другим... -- Да никого я тут не вижу. Андрей прямо зашелся весь, стал удивительно смелый. -- Оглазела! Любую копейку в кармане найдет, а здесь микробов разглядеть не может. Они ж чуть не в глаз тебе прыгают, дура! Беленькие такие... Мать, потому что не видела никаких беленьких, а отец с сыном видели, не осердилась. -- Вон, однако... -- Может, соврала, у нее выскакивало. Могла приврать. Андрей решительно оттолкнул жену от микроскопа и прилип к трубке сам. И опять голос его перешел на шепот. -- Твою мать, што делают! Што делают!.. -- Мутненькие такие? -- расспрашивала сзади мать сы╜на. -- Вроде как жиринки в супу?.. Они, што ли? -- Ти-ха! -- рявкнул Андрей, не отрываясь от микроско╜па. -- Жиринки... Сама ты жиринка. Ветчина целая. -- Стран╜но, Андрей Ерин становился крикливым хозяином в доме. Старший сынишка-пятиклассник засмеялся. Мать дала ему подзатыльник. Потом подвела к микроскопу младших. -- Ну-ка ты, доктор кислых щей!.. Дай детям посмотреть. Уставился. Отец уступил место у микроскопа и взволнованно стал ходить по комнате. Думал о чем-то. Когда ужинали, Андрей все думал о чем-то, поглядывал на микроскоп и качал головой. Зачерпнул ложку супа, пока╜зал сыну: -- Сколько здесь? Приблизительно? Сын наморщил лоб: -- С полмиллиончика есть. Андрей Ерин прищурил глаз на ложку. -- Не меньше. А мы их -- ам! -- Он проглотил суп и хлоп╜нул себя по груди. -- И -- нету. Сейчас их там сам организм начнет колошматить. Он-то с имя управляется! -- Небось сам выпросил? -- Жена с легким неудовольст╜вием посмотрела на микроскоп. -- Может, пылесос бы дали. А то пропылесосить -- и нечем. Нет, Бог, когда создавал женщину, что-то такое намуд╜рил. Увлекся творец, увлекся. Как всякий художник, впро╜чем. Да ведь и то -- не Мыслителя делал. Ночью Андрей два раза вставал, зажигал свет, смотрел в микроскоп и шептал: -- От же ж собаки!.. Што вытворяют. Што они только вы╜творяют! И не спится им! -- Не помешайся, -- сказала жена, -- тебе ведь немного и надо-то -- тронешься. -- Скоро начну открывать, -- сказал Андрей, залезая в тепло к жене. -- Ты с ученым спала когда-нибудь? -- Еще чего!.. -- Будешь. -- И Андрей Ерин ласково похлопал супругу по мягкому плечу. -- Будешь, дорогуша, с ученым спать. Неделю, наверно, Андрей Ерин жил как во сне. Прихо╜дил с работы, тщательно умывался, наскоро ужинал... Косил╜ся на микроскоп. -- Дело в том, -- рассказывал он, -- что человеку положе╜но жить сто пятьдесят лет. Спрашивается, почему же он шестьдесят, от силы семьдесят -- и протянул ноги? Микро╜бы! Они, сволочи, укорачивают век человеку. Пролезают в организм, и как только он чуток ослабнет, они берут верх. Вдвоем с сыном часами сидели они у микроскопа, иссле╜довали. Рассматривали каплю воды из колодца, из питьевого ведра... Когда шел дождик, рассматривали дождевую капель╜ку. Еще отец посылал сына взять для пробы воды из лужи╜цы... И там этих беленьких кишмя кишело. -- Твою мать-то, што делают!.. Ну вот как с имя бороть╜ся? -- У Андрея опускались руки. -- Наступил человек в лужу, пришел домой, наследил. Тут же прошел и ребенок босы╜ми ногами и, пожалуйста, подцепил. А какой там организм у ребенка! -- Поэтому всегда надо вытирать ноги, -- заметил сын. -- А ты не вытираешь. -- Не в этом дело. Их надо научиться прямо в луже унич╜тожать. А то -- я вытру, знаю теперь, а Сенька вон Маров... докажи ему: как шлепал, дурак, так и впредь будет. Рассматривали также капельку пота, для чего сынишка до изнеможения бегал по улице, потом отец ложечкой соскреб у него со лба влагу -- получили капельку, склонились к микроскопу... -- Есть! -- Андрей с досадой ударил себя кулаком по ко╜лену. -- Иди проживи сто пятьдесят лет!.. В коже и то есть. -- Давай опробуем кровь? -- предложил сын. Отец уколол себе палец иголкой, выдавил ярко-красную ягодку крови, стряхнул на зеркальце... Склонился к трубке и застонал. -- Хана, сынок, -- в кровь пролезли! -- Андрей Ерин рас╜прямился, удивленно посмотрел вокруг. -- Та-ак. А ведь зна╜ют, паразиты, лучше меня знают -- и молчат. -- Кто? -- не понял сын. -- Ученые. У их микроскопы-то получше нашего -- все видят. И молчат. Не хотят расстраивать народ. А чего бы не сказать? Может, все вместе-то и придумали бы, как их уничтожить. Нет, сговорились и молчат. Волнение, мол, начнется. Андрей Ерин сел на табуретку, закурил. -- От какой мелкой твари гибнут люди! -- Вид у Андрея был убитый. Сын смотрел в микроскоп. -- Друг за дружкой гоняются! Эти маленько другие... Кругленькие. -- Все они -- кругленькие, длинненькие -- все на одну масть. Матери не говори пока, што мы у меня их в крове ви╜дели. -- Давай у меня посмотрим? Отец внимательно поглядел на сына... И любопытство, и страх отразились в глазах Ерина-старшего. Руки его, натру╜женные за много лет -- большие, пропахшие смольем... чуть дрожали на коленях. -- Не надо. Может, хоть у маленьких-то... Эх вы! -- Анд╜рей встал, пнул со зла табуретку. -- Вшей, клопов, личинок всяких -- это научились выводить, а тут каких-то... меньше же гниды самой маленькой -- и ничего сделать не можете! Где же ваша ученая степень! -- Вшу видно, а этих... Как ты их? Отец долго думал. -- Скипидаром?.. Не возьмет. Водка-то небось покреп╜че... я ж пью, а вон видел, што делается в крове-то! -- Водка в кровь, что ли, поступает? -- А куда же? С чего же дуреет человек? Как-то Андрей принес с работы длинную тонкую иглу... Умылся, подмигнул сыну, и они ушли в горницу. -- Давай попробуем... Наточил проволочку -- может, су╜меем наколоть парочку. Кончик проволочки был тонкий-тонкий -- прямо воло╜сок. Андрей долго ширял этим кончиком в капельку воды. Пыхтел... Вспотел даже. -- Разбегаются, заразы... Нет, толстая, не наколоть. Надо тоньше, а тоньше уже нельзя -- не сделать. Ладно, счас поужинаем, попробуем их током... Я батарейку прихватил: два проводка подведем и законтачим. Посмотрим, как тогда они будут... И тут-то во время ужина нанесло неурочного: зашел Сергей Куликов, который работал вместе с Андреем в "Заготзерне". По случаю субботы Сергей был под хмельком, потому, наверно, и забрел к Андрею -- просто так. В последнее время Андрею было не до выпивок, и он с удивлением обнаружил, что брезгует пьяными. Очень уж они глупо ведут себя и говорят всякие несуразные слова. -- Садись с нами, -- без всякого желания пригласил Анд╜рей. -- Зачем? Мы вот тут... Нам што? Нам -- в уголку!.. "Ну чего вот сдуру сиротой казанской прикинулся?" -- Как хочешь. -- Дай микробов посмотреть? Андрей встревожился. -- Каких микробов? Иди проспись, Серега... Никаких у меня микробов нету. -- Чего ты скрываешь-то? Оружию, што ли, прячешь? Научное дело... Мне мой парнишка все уши прожужжал: дядя Андрей всех микробов хочет уничтожить. Андрей!.. -- Сергей стукнул себя в грудь кулаком, устремил свирепый взгляд на "ученого". -- Золотой памятник отольем!.. На весь мир прославим! А я с тобой рядом работал!.. Андрюха! Зое Ериной, хоть она тоже не выносила пьяных, тем не менее лестно было, что говорят про ее мужа -- ученый. Скорей по привычке поворчать при случае, чем из истинного чувства, она заметила: -- Не могли уж чего-нибудь другое присудить? А то -- микроскоп. Свихнется теперь мужик -- ночи не спит. Што бы -- пылесос какой-нибудь присудить... А то пропылесосить -- и нечем, не соберемся никак купить. -- Кого присудить? -- не понял Сергей. Андрей Ерин похолодел. -- Да премию-то вон выдали... Микроскоп-то этот... Андрей хотел было как-нибудь -- глазами -- дать понять Сергею, что... но куда там! Тот уставился на Зою как баран. -- Какую премию? -- Ну премию-то вам давали! -- Кому? Зоя посмотрела на мужа, на Сергея... -- Вам премию выдавали? -- Жди, выдадут они премию! Догонют да ишо раз выда╜дут. Премию... -- А Андрею вон микроскоп выдали... за ударную рабо╜ту... -- Голос супруги Ериной упал до жути -- она все поняла. -- Они выдадут! -- разорялся в углу пьяный Сергей. -- Я в прошлом месяце на сто тридцать процентов нарядов назакрывал... так? Вон Андрей не даст соврать... Все рухнуло в один миг и страшно устремилось вниз, в пропасть. Андрей встал... Взял Сергея за шкирку и вывел из избы. Во дворе стукнул его разок по затылку, потом спросил: -- У тебя три рубля есть? До получки... -- Есть... Ты за што меня ударил? -- Пошли в лавку. Кикимора ты болотная!.. Какого хрена пьяный болтаешься по дворам?.. Эх-х... Чурка ты с глазами. В эту ночь Андрей Ерин ночевал у Сергея. Напились они с ним до соплей. Пропили свои деньги, у кого-то еще зани╜мали до получки. Только на другой день, к обеду, заявился Андрей домой... Жены не было. -- Где она? -- спросил сынишку -- В город поехала, в эту... как ее... в комиссионку. Андрей сел к столу, склонился на руки. Долго сидел так. -- Ругалась? -- Нет. Так, маленько. Сколько пропил? -- Двенадцать рублей. Ах, Петька... сынок... -- Андрей Ерин, не поднимая головы, горько сморщился, заскрипел зу╜бами. -- Разве же в этом дело?! Не поймешь ты по малости своей... не поймешь... -- Понимаю: она продаст его. -- Продаст. Да... Шубки надо. Ну ладно -- шубки, ладно. Ничего... Надо: зима скоро. Учись, Петька! -- повысил голос Андрей. -- На карачках, но ползи в науку -- великое дело. У тя в копилке мелочи нисколь нету? -- Нету, -- сказал Петька. Может, соврал. -- Ну и ладно, -- согласился Андрей. -- Учись знай. И не пей никогда... Да они и не пьют, ученые-то. Чего им пить? У их делов хватает без этого. Андрей посидел еще, покивал грустно головой... И пошел в горницу спать. Миль пардон, мадам! Когда городские приезжают в эти края поохотиться и спрашивают в деревне, кто бы мог походить с ними, показать места, им говорят: -- А вот Бронька Пупков... он у нас мастак по этим делам. С ним не соскучитесь. -- И как-то странно улыбаются. Бронька (Бронислав) Пупков, еще крепкий, ладно скро╜енный мужик, голубоглазый, улыбчивый, легкий на ногу и на слово. Ему за пятьдесят, он был на фронте, но покалечен╜ная правая рука -- отстрелено два пальца -- не с фронта: пар╜нем еще был на охоте, захотел пить (зимнее время), начал долбить прикладом лед у берега. Ружье держал за ствол, два пальца закрывали дуло. Затвор берданки был на предохранителе, сорвался и -- один палец отлетел напрочь, другой бол╜тался на коже. Бронька сам оторвал его. Оба пальца -- указа╜тельный и средний -- принес домой и схоронил в огороде. И даже сказал такие слова: -- Дорогие мои пальчики, спите спокойно до светлого утра. Хотел крест поставить, отец не дал. Бронька много скандалил на своем веку, дрался, его часто и нешуточно бивали, он отлеживался, вставал и опять носился по деревне на своем оглушительном мотопеде ("педике") -- зла ни на кого не таил. Легко жил. Бронька ждал городских охотников, как праздника. И когда они приходили, он был готов -- хоть на неделю, хоть на месяц. Места здешние он знал как свои восемь пальцев, охотник был умный и удачливый. Городские не скупились на водку, иногда давали день╜жат, а если не давали, то и так ничего. -- На сколь? -- деловито спрашивал Бронька. -- Дня на три. -- Все будет, как в аптеке. Отдохнете, успокоите нервы. Ходили дня по три, по четыре, по неделе. Было хорошо. Городские люди -- уважительные, с ними не манило под╜раться, даже когда выпивали. Он любил рассказывать им всякие охотничьи истории. В самый последний день, когда справляли отвальную, Бронька приступал к главному своему рассказу. Этого дня он тоже ждал с великим нетерпением, изо всех сил крепился... И когда он наступал, желанный, с утра слад╜ко ныло под сердцем, и Бронька торжественно молчал. -- Что это с вами? -- спрашивали. -- Так, -- отвечал он. -- Где будем отвальную сообра╜жать? На бережку? -- Можно на бережку. ... Ближе к вечеру выбирали уютное местечко на берегу красивой стремительной реки, раскладывали костерок. Пока варилась щерба из чебачков, пропускали по первой, беседо╜вали. Бронька, опрокинув два алюминиевых стаканчика, заку╜ривал... -- На фронте приходилось бывать? -- интересовался он как бы между прочим. Люди старше сорока почти все были на фронте, но он спрашивал и молодых: ему надо было начи╜нать рассказ. -- Это с фронта у вас? -- в свою очередь спрашивали его, имея в виду раненую руку -- Нет. Я на фронте санитаром был. Да... Дела-делиш╜ки... -- Бронька долго молчал. -- Насчет покушения на Гит╜лера не слышали? -- Слышали. -- Не про то. Это когда его свои же генералы хотели кок╜нуть? -- Да. -- Нет. Про другое. -- А какое еще? Разве еще было? -- Было. -- Бронька подставлял свой алюминиевый ста╜канчик под бутылку. -- Прошу плеснуть. -- Выпивал. -- Было, дорогие товарищи, было. Кха! Вот настолько пуля от головы прошла. -- Бронька показывал кончик мизинца. -- Когда это было? -- Двадцать пятого июля тыща девятьсот сорок третьего года. -- Бронька опять надолго задумывался, точно вспоми╜нал свое собственное, далекое и дорогое. -- А кто стрелял? Бронька не слышал вопроса, курил, смотрел на огонь. -- Где покушение-то было? Бронька молчал. Люди удивленно переглядывались. -- Я стрелял, -- вдруг говорил он. Говорил негромко, еще некоторое время смотрел на огонь, потом поднимал глаза... И смотрел, точно хотел сказать: "Удивительно? Мне самому удивительно!" И как-то грустно усмехался. Обычно долго молчали, глядели на Броньку. Он курил, подкидывая палочкой отскочившие угольки в костер... Вот этот-то момент и есть самый жгучий. Точно стакан чистейшего спирта пошел гулять в крови. -- Вы серьезно? -- А как вы думаете? Что я, не знаю, что бывает за иска╜жение истории? Знаю. Знаю, дорогие товарищи. -- Да ну ерунда какая-то... -- Где стреляли-то? Как? -- Из "браунинга"... Вот так -- нажал пальчиком, и -- пук! -- Бронька смотрел серьезно и грустно -- что люди та╜кие недоверчивые. Он же уже не хохмил, не скоморошничал. Недоверчивые люди терялись. -- А почему об этом никто не знает? -- Пройдет еще сто лет, и тогда много будет покрыто мраком. Поняли? А то вы не знаете... В этом-то вся трагедия, что много героев остаются под сукном. -- Это что-то смахивает на... -- Погоди. Как это было? Бронька знал, что все равно захотят послушать. Всегда хотели. -- Разболтаете ведь? Опять замешательство. -- Не разболтаем... -- Честное партийное? -- Да не разболтаем! Рассказывайте. -- Нет, честное партийное? А то у нас в деревне народ знаете какой... Пойдут трепать языком. -- Да все будет в порядке! -- Людям уже не терпелось по╜слушать. -- Рассказывайте. -- Прошу плеснуть. -- Бронька опять подставлял стакан╜чик. Он выглядел совершенно трезвым. -- Было это, как я уже сказал, двадцать пятого июля сорок третьего года. Кха! Мы наступали. Когда наступают, санитарам больше работы. Я в тот день приволок в лазарет человек двенадцать... Принес одного тяжелого лейтенанта, положил в палату... А в палате был какой-то генерал. Генерал-майор. Рана у него была не╜большая -- в ногу задело, выше колена. Ему как раз перевяз╜ку делали. Увидел меня тог генерал и говорит: -- Погоди-ка, санитар, не уходи. Ну, думаю, куда-нибудь надо ехать, хочет, чтоб я его под╜держивал. Жду. С генералами жизнь намного интересней: сразу вся обстановка как на ладони. Люди внимательно слушают. Постреливает, попыхивает веселый огонек; сумерки крадутся из леса, наползают на воду, но середина реки, самая быстрина, еще блестит, свер╜кает, точно огромная длинная рыбина несется серединой ре╜ки, играя в сумраке серебристым телом своим. -- Ну перевязали генерала... Доктор ему: "Вам надо поле╜жать!" -- "Да пошел ты!" -- отвечает генерал. Это мы докто╜ров-то тогда боялись, а генералы-то их -- не очень. Сели мы с генералом в машину, едем куда-то. Генерал меня расспра╜шивает: откуда я родом? Где работал? Сколько классов обра╜зования? Я подробно все объясняю: родом оттуда-то (я здесь родился), работал, мол, в колхозе, но больше охотничал. "Это хорошо, -- говорит генерал. -- Стреляешь метко?" Да, говорю, чтоб зря не трепаться: на пятьдесят шагов свечку из винта погашу. А насчет классов, мол, не густо: отец сызмальства начал по тайге с собой таскать. Ну ничего, говорит, там высшего образованья не потребуется. А вот если, говорит, ты нам погасишь одну зловредную свечку, которая раздула ми╜ровой пожар, то Родина тебя не забудет. Тонкий намек на толстые обстоятельства. Поняли?.. Но я пока не догадыва╜юсь. Приезжаем в большую землянку. Генерал всех выгнал, а сам все меня расспрашивает. За границей, спрашивает, ни╜кого родных нету? Откуда, мол! Вековечные сибирские... Мы от казаков происходим, которые тут недалеко Бий-Катунск рубили, крепость. Это еще при царе Петре было. Оттуда мы и пошли, почесть вся деревня... -- Откуда у вас такое имя -- Бронислав? -- Поп с похмелья придумал. Я его, мерина гривастого, разок стукнул за это, когда сопровождал в ГПУ в тридцать третьем году. -- Где это? Куда сопровождали? -- А в город. Мы его взяли, а вести некому. Давай, гово╜рят, Бронька, у тебя на него зуб -- веди. -- А почему, хорошее ведь имя? -- К такому имю надо фамилию подходящую. А я -- Бро╜нислав Пупков. Как в армии перекличка, так -- смех. А вон у нас -- Ванька Пупков, -- хоть бы што. -- Да, так что же дальше? -- Дальше, значит, так. Где я остановился? -- Генерал расспрашивает... -- Да. Ну расспросил все, потом говорит: "Партия и пра╜вительство поручают вам, товарищ Пупков, очень ответст╜венное задание. Сюда, на передовую, приехал инкогнито Гитлер. У нас есть шанс хлопнуть его. Мы, говорит, взяли одного гада, который был послан к нам со специальным за╜данием. Задание-то он выполнил, но сам влопался. А должен был здесь перейти линию фронта и вручить очень важные до╜кументы самому Гитлеру. Лично. А Гитлер и вся его шантрапа знают того человека в лицо". -- А при чем тут вы? -- Кто с перебивом, тому -- с перевивом. Прошу плес╜нуть. Кха! Поясняю: я похож на того гада как две капли воды. Ну и -- начинается житуха, братцы мои! -- Бронька предает╜ся воспоминаниям с таким сладострастием, с таким затаен╜ным азартом, что слушатели тоже невольно испытывают приятное, исключительное чувство. Улыбаются. Налажива╜ется некий тихий восторг. -- Поместили меня в отдельной комнате тут же, при госпитале, приставили двух ординарцев... Один -- в звании старшины, а я -- рядовой. Ну-ка, го╜ворю, товарищ старшина, подай-ка мне сапоги. Подает. Приказ -- ничего не сделаешь, слушается. А меня тем време╜нем готовят. Я прохожу выучку... -- Какую? -- Спецвыучку. Об этом я пока не могу распространять╜ся, подписку давал. По истечении пятьдесят лет -- можно. Прошло только... -- Бронька шевелил губами -- считал. -- Прошло двадцать пять. Но это -- само собой. Житуха продолжается! Утром поднимаюсь -- завтрак: на первое, на вто╜рое, третье. Ординарец принесет какого-нибудь вшивого портвейного, а я его кэк шугану!.. Он несет спирт, его в гос╜питале навалом. Сам беру разбавляю, как хочу, а портвейный -- ему. Так проходит неделя. Думаю, сколько же это бу╜дет продолжаться? Ну вызывает наконец генерал. "Как, товарищ Пупков?" Готов, говорю, к выполнению задания! Давай, говорит. С Богом, говорит. Ждем тебя оттуда Героем Советского Союза. Только не промахнись Я говорю, если я промахнусь, я буду последний предатель и враг народа! Или, говорю, лягу рядом с Гитлером, или вы выручите Героя Со╜ветского Союза Пупкова Бронислава Ивановича. А дело в том, что намечалось наше грандиозное наступление. Вот так, с флангов, шла пехота, а спереди -- мощный лобовой удар танками. Глаза у Броньки сухо горят, как угольки, поблескивают. Он даже алюминиевый стаканчик не подставляет -- забыл. Блики огня играют на его суховатом правильном лице -- он красив и нервен. -- Не буду говорить вам, дорогие товарищи, как меня перебросили через линию фронта и как я попал в бункер Гитлера. Я попал! -- Бронька встает. -- Я попал!.. Делаю по ступенькам последний шаг и оказываюсь в большом железо╜бетонном зале. Горит яркий электрический свет, масса гене╜ралов... Я быстро ориентируюсь: где Гитлер? -- Бронька весь напрягся, голос его рвется, то срывается на свистящий ше╜пот, то неприятно, мучительно взвизгивает. Он говорит не╜ровно, часто останавливается, рвет себя на полуслове, глота╜ет слюну... -- Сердце вот тут... горлом лезет. Где Гитлер?! Я микро╜скопически изучил его лисиную мордочку и заранее наметил куда стрелять -- в усики. Я делаю рукой "Хайль Гитлер!". В руке у меня большой пакет, в пакете -- "браунинг", заряженный разрывными отравленными пулями. Подходит один генерал, тянется к пакету: давай, мол. Я ему вежливо руч╜кой -- миль пардон, мадам, только фюреру. На чистом не╜мецком языке говорю: фьюрэр! -- Бронька сглотнул. -- И тут... вышел он. Меня как током дернуло... Я вспомнил свою далекую родину. Мать с отцом... Жены у меня тогда еще не было... -- Бронька некоторое время молчит, готов за╜плакать, завыть, рвануть на груди рубаху: -- Знаете, бывает, вся жизнь промелькнет в памяти... С медведем нос к носу -- тоже так. Кха!.. Не могу! -- Бронька плачет. -- Ну? -- тихо просит кто-нибудь. -- Он идет ко мне навстречу. Генералы все вытянулись по стойке "смирно"... Он улыбался. И тут я рванул пакет... Сме╜ешься, гад! Дак получай за наши страдания!.. За наши раны! За кровь советских людей!.. За разрушенные города и села! За слезы наших жен и матерей!.. -- Бронька кричит, держит ру╜ку, как если бы он стрелял. Всем становится не по себе. -- Ты смеялся?! А теперь умойся своей кровью, гад ты ползучий!! -- Это уже душераздирающий крик. Потом гробовая тишина... И шепот, торопливый, почти невнятный: -- Я стрелил... -- Бронька роняет голову на грудь, долго молча плачет, оска╜лился, скрипит здоровыми зубами, мотает безутешно головой. Поднимает голову -- лицо в слезах. И опять тихо, очень тихо, с ужасом говорит: -- Я промахнулся. Все молчат. Состояние Броньки столь сильно действует, удивляет, что говорить что-нибудь -- нехорошо. -- Прошу плеснуть, -- тихо, требовательно говорит Бронь╜ка. Выпивает и уходит к воде. И долго сидит на берегу один, измученный пережитым волнением. Вздыхает, кашляет. Уху отказывается есть. ...Обычно в деревне узнают, что Бронька опять рассказы╜вал про "покушение". Домой Бронька приходит мрачноватый, готовый выслу╜шивать оскорбления и сам оскорблять. Жена его, некрасивая толстогубая баба, сразу набрасывается: -- Чего как пес побитый плетешься? Опять!.. -- Пошла ты!.. -- вяло огрызается Бронька. -- Дай по╜жрать. -- Тебе не пожрать надо, не пожрать, а всю голову проло╜мить безменом! -- орет жена. -- Ведь от людей уж прохода нет!.. -- Значит, сиди дома, не шляйся. -- Нет, я пойду счас!.. Я счас пойду в сельсовет, пусть они тебя, дурака, опять вызовут! Ведь тебя, дурака беспалого, засудют когда-нибудь! За искажение истории... -- Не имеют права: это не печатная работа. Понятно? Дай пожрать. -- Смеются, в глаза смеются, а ему... все Божья роса. Харя ты неумытая, скот лесной!.. Совесть-то у тебя есть? Или ее всю уж отшибли? Тьфу! -- в твои глазыньки бесстыжие! Пупок!.. Бронька наводит на жену строгий злой взгляд. Говорит негромко, с силой: -- Миль пардон, мадам... Счас ведь врежу!.. Жена хлопала дверью, уходила прочь -- жаловаться на своего "лесного скота". Зря она говорила, что Броньке -- все равно. Нет. Он тяжело переживал, страдал, злился... И дня два пил дома. За водкой в лавочку посылал сынишку-подростка. -- Никого там не слушай, -- виновато и зло говорил сы╜ну. -- Возьми бутылку и сразу домой. Его действительно несколько раз вызывали в сельсовет совестили, грозили принять меры... Трезвый Бронька, не глядя председателю в глаза, говорил сердито, невнятно: -- Да ладно!.. Да брось ты! Ну?.. Подумаешь!.. Потом выпивал в лавочке "банку", маленько сидел на крыльце -- чтобы "взяло", вставал, засучивал рукава и объяв╜лял громко: -- Ну, прошу!.. Кто? Если малость изувечу, прошу не обижаться. Миль пардон!.. А стрелок он был правда редкий. Мнение Некто Кондрашин, Геннадий Сергеевич, в меру пол╜ненький гражданин, голубоглазый, слегка лысеющий, с надменным, несколько даже брезгливым выражением на лице, в десять часов без пяти минут вошел в подъезд большого глазастого здания, взял в окошечке ключ под номером 208, взбежал, поигрывая обтянутым задком, на второй этаж, прошел по длинному коридору, отомкнул комнату номер 208, взял местную газету, которая была вложена в дверную ручку, вошел в комнату, повесил пиджак на ве╜шалку и, чуть поддернув у колен белые отглаженные брю╜ки, сел к столу. И стал просматривать газету. И сразу наткнулся на статью своего шефа, "шефуни", как его на╜зывали молодые сотрудники. И стал читать. И по мере того, как он читал, брезгливое выражение на его лице усугубля╜лось еще насмешливостью. -- Боженька мой! -- сказал он вслух. Взялся за телефон, набрал внутренний трехзначный номер. Телефон сразу откликнулся: -- Да. Яковлев. -- Здравствуй! Кондрашин. Читал? Телефон чуть помедлил и ответил со значительностью, в которой тоже звучала насмешка, но скрытая: -- Читаю. -- Заходи, общнемся. Кондрашин отодвинул телефон, вытянул тонкие губы трубочкой, еще пошуршал газетой, бросил ее на стол -- не╜брежно и подальше, чтоб видно было, что она брошена и брошена небрежно... Поднялся, походил по кабинету. Он, пожалуй, слегка изображал из себя кинематографического американца: все он делал чуть размашисто, чуть небрежно... Небрежно взял в рот сигарету небрежно щелкнул дорогой зажигалкой, издалека небрежно бросил пачку сигарет на стол. И предметы слушались его: ложились, как ему хоте╜лось, -- небрежно, он делал вид, что он не отмечает этого, но он отмечал и был доволен. Вошел Яковлев. Они молча -- небрежно -- пожали друг другу руки. Яков╜лев сел в кресло, закинул ногу на ногу, при этом обнару╜жились его красивые носки. -- А? -- спросил Кондрашин, кивнув на газету. -- Каков? Ни одной свежей мысли, болтовня с апломбом, -- он, мо╜жет быть, и походил бы на американца, этот Кондрашин, если б нос его, вполне приличный нос, не заканчивался бы вдруг этаким тамбовским лапоточком, а этот лапоточек еще и -- совсем уж некстати -- слегка розовел, хотя лицо Кондрашина было сытым и свежим. -- Не говори, -- сказал Яковлев, джентльмен попроще. И качнул ногой. -- Черт знает!.. -- воскликнул Кондрашин, продолжая ходить по кабинету и попыхивая сигаретой. -- Если нечего сказать, зачем тогда писать? -- Откликнулся. Поставил вопросы... -- Да вопросов-то нет! Где вопросы-то? -- Ну как же? Там даже есть фразы: "Мы должны напрячь все силы...", "Мы обязаны в срок..." -- О да! Лучше бы уж он напрягался в ресторане -- кон╜кретнее хоть. А то именно -- фразы. -- В ресторане -- это само собой, это потом. -- И ведь не стыдно! -- изумлялся Кондрашин. -- Все на полном серьезе... Хоть бы уж попросил кого-нибудь, что ли. Одна трескотня, одна трескотня, ведь так даже для район╜ной газеты уже не пишут. Нет, садится писать! Вот же Долдон Иваныч-то. -- Черт с ним, чего ты волнуешься-то? -- искренне спро╜сил Яковлев. -- Дежурная статья... -- Да противно все это. -- Что ты, первый год замужем, что ли? -- Все равно противно. Бестолково, плохо, а вид-то, по╜смотри, какой, походка одна чего стоит. Тьфу!.. -- и Конд╜рашин вполне по-русски помянул "мать". -- Ну почему?! За что? Кому польза от этого надутого дурака. Бык с куриной головой... -- Что ты сегодня? -- изумился теперь Яковлев. -- Какая тебя муха укусила? Неприятности какие-нибудь? -- Не знаю... -- Кондрашин сел к столу, закурил новую сигарету. -- Нет, все в порядке. Черт ее знает, просто взбе╜сила эта статья. Мы как раз отчет готовим, не знаешь, как концы с концами свести, а этот, -- Кондрашин кивнул на газету, -- дует свое... Прямо по морде бы этой статьей, по морде бы!.. -- Да, -- только и сказал Яковлев. Оба помолчали. -- У Семена не был вчера? -- спросил Яковлев. -- Нет. Мне опять гостей бог послал... -- Из деревни? -- Да-а... Моя фыркает ходит, а что я сделаю? Не выго╜нишь же. -- А ты не так. Ты же Ожогина знаешь? -- Из горкомхоза? -- Да. -- Знаю. -- Позвони ему, он гостиницу всегда устроит. Я, как ко мне приезжают, сразу звоню Ожогину -- и никс проблем. -- Да неудобно... Как-то, знаешь, понятия-то какие! Ска╜жут: своя квартира есть, а устраивает в гостиницу. И тем не объяснишь, и эта... вся испсиховалась. Вся зеленая ходит. Вежливая и зеленая. Яковлев засмеялся, а за ним, чуть помедлив, и Кондрашин усмехнулся. С тем они и расстались, Яковлев пошел к себе, а Кондрашин сел за отчет. Через час примерно Кондрашину позвонили. От "шефуни". -- Дмитрий Иванович просит вас зайти, -- сказал в труб╜ку безучастный девичий голосок. -- У него есть кто-нибудь? -- спросил Кондрашин. -- Начальник отдела кадров, но они уже заканчивают. После него просил зайти вас. -- Хорошо, -- сказал Кондрашин. Положил трубку, подумал: не взять ли с собой чего, чтобы потом не бегать. Поперебирал бумаги, не придумал что брать... Надел пид╜жак, поправил галстук, сложил губы трубочкой -- привыч╜ка такая, эти губы трубочкой: вид сразу становился дело╜вой, озабоченный и, что очень нравилось Кондрашину в других, вид человека, настолько погруженного в свои мыс╜ли, что уж и не замечались за собой некоторые мелкие странности вроде этой милой ребячьей привычки, какую он себе подобрал, -- губы трубочкой, и, выйдя из кабинета, широко и свободно пошагал по коридору... Взбежал опять по лестнице на третий этаж, бесшумно, вольно, с удоволь╜ствием прошел по мягкой ковровой дорожке, смело распахнул дверь приемной, кивнул хорошенькой секретарше и вопросительно показал пальцем на массивную дверь "шефуни". -- Там еще, -- сказала секретарша. -- Но они уже закан╜чивают. Кондрашин свободно опустился на стул, приобнял ру╜кой спинку соседнего стула и легонько стал выстукивать пальцами по гладкому дереву некую мягкую дробь. При этом сосредоточенно смотрел перед собой -- губы трубочкой, брови чуть сдвинуты к переносью -- и думал о секретарше и о том помпезном уюте, каким издавна окружают себя все "шефы", "шефуни", "надшефы" и даже "подшефы". Вооб╜ще ему нравилась эта представительность, широта и неко╜торая чрезмерность обиталища "шефов", но, например, Долдон Иваныч напрочь не умеет всем этим пользоваться: вместо того, чтобы в этой казенной роскоши держаться просто, доступно и со вкусом, он надувается как индюк, важничает. О секретарше он подумал так: никогда, ни с ка╜кой секретаршей он бы ни в жизнь не завел ни самого что ни на есть пустого романа. Это тоже... долдонство: непремен╜но валандаться с секретаршами. Убогость это, неуклюжесть. Примитивность. И всегда можно погореть... Дверь кабинета неслышно открылась... Вышел начальник отдела кадров. Они кивнули друг другу, и Кондрашин ушел в дерматиновую стену. Дмитрий Иванович, "шефуня", был мрачноват с виду, горбился за столом, поэтому получалось, что он смотрит исподлобья. Взгляд этот пугал многих. -- Садитесь, -- сказал Дмитрий Иванович. -- Читали? -- и пододвинул Кондрашину сегодняшнюю областную га╜зету. Кондрашин никак не ждал, что "шефуня" прямо с этого и начнет -- с газеты. Он растерялся... Мысли в голове раз╜летелись точно воробьи, вспугнутые камнем. Хотел уж сов╜рать, что не читал, но вовремя сообразил, что это хуже... Нет, это хуже. -- Читал, -- сказал Кондрашин. И на короткое время сде╜лал губы трубочкой. -- Хотел обсудить ее до того, как послать в редакцию, но оттуда позвонили -- срочно надо. Так вышло, что не об╜судил. Просил их подождать немного, говорю: "Мои де╜мократы мне за это шею намылят". Ни в какую. Давайте, говорите теперь -- постфактум. Мне нужно знать мнение ра╜ботников. -- Ну, это понятно, почему они торопились, -- начал Кондрашин, глядя на газету. Он на секунду-две опять сделал губы трубочкой... И посмотрел прямо в суровые глаза "шефуни". -- Статья-то именно сегодняшняя. Она сегодня и нужна. -- То есть? -- не понял Дмитрий Иванович. -- По духу своему по той... как это поточнее -- по той деловитости, конкретности, по той простоте, что ли, хотя там все не про